"На землях рассвета" - читать интересную книгу автора (Ефимов Алексей Иванович)

Глава 3 Приключения изгнанника

Хониар, Джангр, 201-й год Зеркала Мира, несбывшаяся реальность

— Я не понимаю, — задумчиво сказал Лэйми, — почему о тех, кто страдал, говорят, что они «знают жизнь»? Если кого-то долго били сапогом в промежность, он что, стал от этого умнее? Стал лучше знать людей? Если кто-то сидел в тюрьме, то он, конечно, бывалый человек, а уж если его изнасиловали там подряд двадцать урок, то он — о! — постиг окончательный смысл бытия. Тьфу! Чему это может научить? На что открыть глаза? Почему про тех, кто пережил что-то очень хорошее, не говорят, что они «бывалые люди»? Я вот целый год добивался любви Лаики и провожу с ней каждую ночь последних восьми месяцев. Неужели это ничего во мне не изменило? Ничего не дало моей душе? Про мерзости и гадости я достаточно знаю из книжек. Для этого совсем необязательно видеть их наяву. Я знаю, что не растеряюсь и не струшу, если потребуется. Да, у меня не было случая доказать свою стойкость в страданиях, но это не значит, что я совсем уж ничего не стою! — он возмущенно откинул назад волосы и замолчал.

Лэйми был гибкий, сильный юноша, всего лет восемнадцати, худощавый, большеглазый и очень стройный. Сочетание бронзовой кожи, черных волос и глубоко синих глаз казалось совершенно естественным. Одежда его состояла из цельного куска густо затканной серебром темно-синей ткани, обернутой вокруг тела; ноги были босыми. Он сидел возле похожего на глаз широкого окна, скорее, ничем не загороженного проема в толстой стене башни, опершись локтями о его нижнюю кромку; его взгляд был устремлен вдаль, на вечно неподвижное палевое марево Зеркала.

— Раз ты не доказал своей стойкости, то ее у тебя нет, — рассудительно заметил Камайа, наместник Императора Охэйо; они сидели в его башне. — Услышали бы тебя те, кому ты так возражаешь, — лежать бы тебе сейчас внизу, на плитах двора, среди собственных нахальных мозгов!

— А что до ночей, то это просто чушь, — добавила Ксетрайа, его возлюбленная. — Я тоже провожу каждую ночь с мужем, но большую их часть мы просто крепко спим!

Лэйми насмешливо оглянулся на них — пара полулежала на возвышении у плоской стены полукруглой комнаты, в настоящем гнезде из подушек. На них были пушистые, снежно-белые туники и тяжелые серебряные браслеты на запястьях и над ступнями босых ног. Ксетрайа свернулась от свободно проникавшего в комнату свежего ветра, прижавшись к Камайе. Тот смущенно поглядывал на Лэйми из-под лениво прикрытых ресниц — рослый, массивный парень со смуглым, широкоскулым лицом. Ксетрайа, напротив, была тонкой, хрупкой, с громадными, ярко-зелеными глазами и удивительно пышной массой длинных черных волос.

Лэйми, в сущности, нечего было здесь делать, но он все же остался — не столько ради беседы, сколько из сохранившейся с детства привычки сумерничать с друзьями. Он смотрел на бесконечный смутный простор равнины, высоко над которой стояла башня. Далеко, у самого горизонта, на сливавшихся с небом холмах, мертвенно-синий огонь силовых генераторов отмечал незримую границу Зеркала Хониара, границу безвременья, границу бытия и небытия.

— Мне не приходилось сражаться и убивать, — не обращаясь к паре, продолжил он, — и мне совсем не хочется этого. Вот разве если кто-то причинит вред моей любимой… тогда… ну, для этого-то и существуют мальчики.

— Только для этого? — насмешливо спросила Ксетрайа, и Лэйми обиженно фыркнул.

— Если тебя послушать, Камайа, то получается бред: раз ты не прошел испытаний и не страдал, то у тебя нет ни стойкости, ни опыта, ни ума, — а без всего этого пройти мало-мальски серьезное испытание все равно нельзя.

— А мне плевать на твои рассуждения, — спокойно возразил Камайа. — Я вижу, ты просто хвалишься своей удачливостью, — вот я какой, все беды меня минули, а те, кого не минули — все скоты невезучие, и со мной, такой прелестью, им уж никак не сравниться!

— Разумеется! — белые зубы Лэйми блеснули в улыбке, лишь наполовину дружелюбной. — Но вообще-то я этого не говорил. Я просто хотел сказать, что счастливый человек видит в жизни больше, чем несчастный. Вот и все.

— По мне так ровно наоборот, но от слов нет никакого толку. Вот что, Лэйми: если уж ты считаешь, что смелость и стойкость лучше всего воспитывать сытой и бестревожной жизнью, то это надо доказать. Ты уверен, что обладаешь этими славными качествами?

— Еще бы!

— Хорошо. В таком случае ты, конечно, согласишься покинуть наш славный Хониар и пожить в нищете и голоде, среди негодяев, там, за Зеркалом… какое-то время. И если потом ты не изменишь своего мнения, я клятвенно признаю, что не прав. Ну а если ТЫ не прав, и тебя там просто убьют — что ж, такая твоя судьба! Ты согласен?

Лэйми повернулся к ним. Его глаза блеснули странным холодным огнем.

— Да.

— В самом деле? Ведь я не шучу! Согласишься ли ты отправиться за Зеркало прямо сейчас, в чем есть, не предупредив своей любимой, — не говоря уже об остальных?

Юноша вздрогнул, но не отвел глаз.

— Да, согласен.

Камайа смутился. Он сделал предложение далеко не всерьез. Теперь оставалось либо обратить его в шутку… либо исполнить. Первое означало признать свое поражение, а этого наместник не терпел. Второе… второе, по сути, было убийством. Изгнание считалось карой за тягчайшие, не искупаемые преступления. Обречь на него невинного — означало пойти на смерть… если об этом узнает Император, разумеется. И, как бы то ни было, но смерти Лэйми он не хотел. С другой стороны, здесь, рядом — Врата Хониара: если проделать все быстро и в тайне, никто и не узнает ничего. Шумного суда, традиционно предшествующего изгнанию, не будет. А вывезти одного человека за Зеркало и через несколько дней подобрать — невелик труд. Вот посидит Лэйми в кустах, страдая от голода и шарахаясь от каждой тени — мигом поймет, что к чему. И наместник решился.

— Если ты согласен, то пошли.

Они вдвоем вышли из комнаты и на гидравлическом лифте спустились к фундаменту башни; Ксетрайа осталась наверху. Она никак не отнеслась к этой затее и это пугало их обоих. Не то, чтобы Камайа боялся, что она донесет на него — в конце концов, они действительно любили друг друга, — но все же, если все откроется, отвечать придется только ему, — и, если Лэйми не сможет подтвердить добровольность своего изгнания, — отвечать жизнью. Эта затея была смертельно опасна для них обоих — и именно поэтому странно привлекательна.

Наместник встряхнул волосами. Дворец был выстроен очень удобно: возле лифта галерея второго этажа выходила на уступ фундамента, на котором стоял авиус, летающий дом наместника. Широкие открытые двери вели в его просторное верхнее помещение, одновременно служившее рубкой. В нем впереди, на возвышении, стоял ряд роскошных черных кресел из кожи. Камайа сел в среднее, перед маленьким пультом, Лэйми — возле громадного и толстого бокового окна. За ним сейчас была лишь облицованная гладким мрамором стена дворца.

Несколько движений наместника — и от мягкого низкого гула, наполнившего воздух вокруг них, завибрировал пол. Еще несколько — и Лэйми замер в восхитительный миг взлета. Земля как-то вдруг ушла вниз и он даже забыл, что, возможно, летит к своей смерти.

Зеркало Хониара заменяло небо в потаенном городе, а его генераторы были видны отоовсюду. Далеко друг от друга стояли белоснежные узкие массивы, издали похожие на скалы. Лишь вблизи правильный рисунок их выступов выдавал громадные машины. На их широких боках сияли причудливые отрезки огненно-синих линий, похожих на колдовские иероглифы. Само Зеркало казалось просто палевым туманным маревом над широкой полосой безжизненной земли, а дальше, за ним — Ничто, Меж-Реальность. Ни один авиус не мог пройти сквозь него иначе, как через Врата. Поэтому Камайа, осторожно опустив свою машину на привратную площадь, направил ее в туннель — громадную трубу из металла, непроницаемого даже для сил Зеркала. Громоздкая коробка могла пройти по ней лишь как снаряд по стволу орудия, а для ее исполинских собратьев террейнов выход за пределы Хониара и вовсе был заказан.

Внутри туннеля было темно и на удивление гадко. Глядя на скользящую прямо перед его глазами зеленовато-серую стену Лэйми чувствовал яростное напряжение сил, вибрирующих одновременно вокруг нее и внутри его тела; это было неприятное, но трудно выразимое ощущение.

Сами Врата Хониара были высотой в двухэтажный дом и сварены из громадных стальных плит толщиной едва ли не в полметра. Сразу за ними авиус нырнул в серое, бешено вихрящееся Ничто и Лэйми не успел рассмотреть внешнюю сторону Зеркала; собственно, внешней стороны у него не было. Зеркало Хониара стало разрывом в самой ткани Реальности; из его Врат можно было попасть в любое место Джангра — и не только в пространстве. Но этот переход был похож на смерть — провал в небытие, пугающий даже очень сильных людей — а Лэйми испытал его впервые. Прежде, чем он успел опомниться, они уже начали спускаться, и вскоре мягкий толчок возвестил о посадке.

Камайа вывел его в нижний поперечный коридор и коснулся мягкого сенсорного квадрата. Толстые стальные панели откинулись вверх и вниз, открыв незнакомые Лэйми просторы Реальности. Здесь, под тусклым закатным небом, насколько хватал глаз, тянулись высокие песчаные дюны. Наместник не собирался шутить — земля тут была совершенно непохожа на круглую равнину Хониара.

— Постой, а как ты найдешь меня? — спросил Лэйми. — Я же не смогу все время стоять на месте!

— Найдешь? Ты что, действительно хочешь выйти туда? — наместник смотрел на него как-то странно. Можно было подумать, что он не на шутку испуган.

— Значит, для тебя все это было не всерьез, — мгновенно догадался Лэйми. — Но для меня — все равно да, — он спокойно сошел вниз, на холодный сероватый песок.

— Постой! — сказал Камайа. Он казался растерянным. — Ты же не можешь пойти просто вот так. Тебе ведь нужно выяснить, чего стоишь ты, а не твои знания, верно?

Юноша смутился, уже понимая, куда он клонит.

— Ну… разумеется!

— Хорошо. Наш Император не хочет, чтобы о нас знали тут, Снаружи. Если кого-то изгоняют из города, ему блокируют память и потом записывают поверх нее ложную. Процедура обратимая — мало ли что, даже имперский суд порой ошибается… В общем, если ты хочешь остаться здесь, тебе придется проститься со своей памятью — но только с ней! Характер, личность — все это будет неизменным. Ты согласен?

Лэйми безмолвно поежился. Он в самом деле не собирался заходить так далеко — и потерять все, даже себя. Но вот повернуть назад он не мог — и дело было вовсе не в насмешках наместника. В самом деле, как он будет жить дальше, не зная цены даже самому себе?

— Ну… да, — наконец сказал он. — А… где я?

— В пространстве — почти на том же месте. Во времени… за двести лет до создания Зеркала, совсем незадолго до первого Вторжения Мроо. Так что приключений у тебя будет — хоть отбавляй. Кстати, тут находится один из лучших наших разведчиков — он найдет тебе жилье на первое время и присмотрит, если что…

— Мне это не нужно.

— Зато МНЕ нужно. Если тебя тут убьют, мы вскоре встретимся в аду, и если все это откроется даже потом, то наместником мне уже не бывать. А это хорошая должность.

Лэйми насмешливо поклонился ему.

— Знаешь, я очень хочу жить и совсем не хочу умирать. Я просто хочу узнать, не льщу ли я себе.

— Ну и что ты этим докажешь? Кому это будет важно?

— Мне, Камайа. Я хочу узнать, кто я, и ты мне не помешаешь.

Наместник угрюмо взглянул на него.

— Тогда пошли. Я сам сделаю все, что нужно.

Через час они вышли наружу. Процедура оказалась неприятной и долгой, но пока Лэйми чувствовал себя вполне нормально — препараты должны были подействовать лишь через несколько минут. Прежде, чем проявится вживленная память, какое-то время он будет без сознания. Его подберут предупрежденные наместником агенты и отвезут в найденное ими жилье. Там Лэйми очнется, искренне считая себя природным жителем этого мира — в то почти легендарное время перед появлением Зеркала, когда его мир, задавленный противостоянием двух диктатур, готовился к новой войне, уже с врагами Извне, которая, увы, оказалась последней. В школе ему говорили, что Император сверг тиранов и прекратил войны, но все это было давно. История Хониара сохранила мало подробностей об этом удивительном времени…

— Еще не поздно передумать, — предупредил наместник, остановившись в проеме. — Твои мозги придется, правда, чистить несколько дней, — но это все же лучше, чем собирать их потом по кускам.

— Я не передумаю, Камайа, — ответил юноша. — И ты убедишься, что я не лжец. Пока же — прощай!

Наместник отвернулся, в сердцах ударив по сенсору. С коротким лязгом броневые панели захлопнулись. Лэйми отошел подальше. Отсюда авиус был похож на громадный темный вагон или дом из металла с большущими окнами, казалось, стоявший здесь уже очень давно. Но он тут же с оглушительным ревом поднялся, окутанный тучей взметенного песка. Сквозь облако пыли сверкнули четыре огромных, в рост юноши, призрачно-синих солнца дюз, дохнуло огнем — и машина исчезла за гребнем дюны. Через минуту замирающий гул стих, пыль осела.

Лэйми остался один.

Хониар, Джангр, 200 лет до создания Зеркала Мира, несбывшаяся реальность

Прошла неделя. Повернув за угол, Лэйми на минуту остановился, увидев Дворец Джухэни, Председателя Директории Хониар. Прежде всего, дворец был огромен. Над высоким цоколем поднималось шесть этажей, увенчанных фантастическим архитравом — он сам был высотой этажа в два. Облицованная вертикальными полосами мрамора и темно-зеленого камня стена дворца влажно отблескивала, в разноцветных переплетениях же архитрава глаз просто тонул, путался в невероятном множестве причудливых цветов, узоров, статуй, пилястров и розеток. Над этим основным массивом в чистую синеву неба вонзался золотой шпиль.

Когда голова закружилась, юноша помотал волосами и отвернулся, осматриваясь. Позади дворца, за чугунной оградой, был просторный двор, сейчас пустой — вообще вокруг не было видно ни души.

Всю дворцовую площадь обрамляли кварталы аккуратных четырехэтажек — желтых, с белыми карнизами, — а здесь, сбоку, тоже была небольшая, гладко мощеная площадь. Разноцветные каменные плиты складывались в причудливые узоры, похожие на узоры громадного ковра.

К громадине дворца Лэйми подходил с бессознательной опаской — архитрав далеко выступал над стеной и ему вовсе не хотелось, чтобы кусок мрамора свалился на голову. Волнуясь, он покосился на себя — в честь праздника Вершины Лета его пригласили на Большой Прием Председателя и он нарядился в блестящую зеленую куртку, обшитую шелком и украшенную золотой тесьмой. Её дополняли свободные черные штаны и сандалии на босу ногу — странноватый наряд, но так тут было принято.

Обогнув угол дворца, юноша направился к центральному подъезду — его отмечала громадная, во всю высоту здания, колоннада. Здесь, между дворцом и площадью, тянулся небольшой сквер и возле него, в прохладной тени, собралась небольшая толпа других приглашенных.

Среди прочих, Лэйми поднялся на высокое крыльцо и, миновав огромные двери, вступил в исполинский вестибюль — обрамлявшие его террасы, ярус за ярусом, поднимались к самой крыше. Напротив входа начиналась широченная мраморная лестница — она тоже, ярус за ярусом, поднималась к Купольному Залу, венчавшему массив дворца, и занимала отдельный длинный зал с террасами вдоль стен — к ним от ее площадок вели плоские мостики.

Лэйми остановился, едва ли не разинув рот глазея на это архитектурное чудо, потом, избегая толчеи, отошел в сторону. Огромный зал, обрамленный исполинскими темно-красными колоннами и пятью ярусами украшенных лепниной зелено-золотых галерей с массивными балюстрадами, был полон народа — в висевшем в нем ровном, мощном гуле совершенно тонули отдельные голоса. На вкус Лэйми тут было несколько темновато — но потолок находился так высоко, был так просторен и покрыт таким количеством лепнины, что походил на неизведанную страну. Запрокинув голову, юноша разглядывал его, словно небо. Там в сложных, запутанных сочетаниях сплетались темно-красные, коричневые, зеленые, белые цвета. Особенно впечатлял массивный карниз — слегка уменьшенная копия наружного архитрава. Вокруг огромной розетки, основания исполинской люстры, шли промежуточные пояса украшений и все вместе напоминало фантастический город или цитадель с кольцами причудливых укреплений.

Лэйми уже успел придумать несколько историй, относившихся к этой стране, когда его окликнул какой-то чужак, показавшийся ему вдруг знакомым. Кажется, он видел его раньше… во сне. Довольно странный способ знакомства, но, тем не менее, он счел его почти другом и потому подошел.

— Ну?

Незнакомец улыбнулся. Он тоже был молод — лет так двадцати пяти, в сером, отлично пригнанном по ладной фигуре комбинеґзоне, какие носят техники. На ногах легкие сандалии. Рослый, гибкий, крепкий. Длинґные черные волосы, длинные зеленые глаза. Светлая кожа, высоґкие скулы, по-мальчишески пухлые губы. Красивый юноша. На лице — выражение снисходительной ироничной ленцы. Не спеша, он обошел Лэйми, словно елку — ловкий, с отточенными движениями. Не хочешь, залюбуешься.

— Не бойся. Я хочу только поговорить.

— Я не боюсь!

— Я вижу. Я просто должен тебе кое-что рассказать. О тех вещах, которые ты уже знал. Извини, над которыми думал, но так и не сумел понять. А между тем, знать их тебе необходимо.

— Как тебя зовут? — перебил Лэйми. — Не терплю обращаться неизвестно к кому.

— Аннит. Аннит Охэйо анта Хилайа, если хочешь.

— Откуда ты меня знаешь?

— Наверное, ты мне приснился, — Охэйо взял его за руку и потянул из людного зала куда-то налево. Лэйми было, попробовал вырваться, но у него не хватило сил. Впрочем, Аннит тут же отпустил его.

— Послушай, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты просто кое-что узнал. Настаивать я не буду. Так что, если ты хочешь умереть от невежества, убирайся. Не держу.

Лэйми сложил руки на груди.

— Ну? Что я должен знать?

— Не здесь. Иди за мной.

Миновав очередную роскошную дверь, они попали в просторное Т-образное помещение, залитое ярким желтым светом и, за исключением пары не замечавших их служителей, совершенно пустое. Полы тут были паркетные, до потолков — добрых метров шесть. Между кофейными панелями облицованных деревом стен зияли ниши громадных витрин. В них, на литых стеклянных полках, стояли огромные роскошные вазы из золота и хрусталя, а в боковинах основания «Т» — оно вело к очередной лестнице, правда, поменьше центральной — Лэйми увидел две фантастических многослойных конструкций из матового, полупрозрачного стекла. Подсвеченные изнутри множеством разноцветных ламп, они походили сразу на башни и на цветы, высотой метра по четыре. Юноша замер перед одной из них, удивленно приоткрыв рот — невероятная красота многоцветного застывшего сияния будоражила душу, вызывая непонятную, совершенно необъяснимую тоску по какому-то высшему, нездешнему миру.

Аннит прислонился к стене, насмешливо посматривая на него. Лэйми отвернулся от витрины — в конце концов, ему вовсе не хотелось выглядеть глупым провинциалом.

— Ну? — наконец сказал он. — Что я должен узнать?

— Историю войны света и тьмы, — невозмутимо ответил Охэйо. — Люди редко представляют себе всю продолжительность времени, Лэйми. Ты хотя бы раз думал, сколько лет этой земле, по которой бегают наши дети и на которой стоят наши дома? Что было на этом месте, скажем, тысячу лет назад?

— Нет. А что? Лес, наверное…

— Не только, — Охэйо прикрыл глаза. — История мироздания уходит в прошлое бесконечно далеко. У нее не было начала, но изначально в мире царила тьма. Очаги жизни были тогда великой редкостью, и она, возникнув, была обречена на прозябание в темноте, исключающей даже самое понятие о свете. Некоторые смирялись с этим и приучались любить тьму… а некоторые — нет. Ты думаешь, то, что мы называем светом, существовало всегда? Нет. Изначально это была мечта тех, кто не хотел жить во мраке. И между теми, кто любил тьму, и теми, кто ненавидел ее, началась война — почти бесконечная по своей длительности. Нам не дано представить ни накала, ни отчаяния, ни жестокости этой борьбы, ни того страшного мира, в котором она велась. Не дано даже представить, как самая идея света могла зародиться в душах тех, кто знал только тьму. Они победили — но разве мы знаем, какой ценой? Сколько страданий и жертв потребовала эта победа? Сколь ужасна оказалась плата за нее? Но, когда она произошла, это случилось везде. Моментально. Величайшие миры Вселенной мгновенно исполнились света — это наши солнца и звезды, а миры поменьше — как тот, на котором мы стоим — только озарились им. Суть их осталась в тени… В тот миг история мироздания разорвалась надвое — огромнейший ее пласт обратился в неосязаемую пыль. Мириады и мириады тех, кто любил тьму, исчезли в огне. Навсегда. Но некоторые — а их много, Лэйми, — смогли уцелеть. Ведь свет не в силах проникнуть в глубь косной материи… И мир — все миры — разделились. Те, кто избрали свет, исполнились огня и сейчас живут в океанах солнечного пламени. Меньшие миры были ими оставлены. И постепенно на них зародилась новая жизнь, новые племена, которые даже не подозревали об этом бесконечном мрачном прошлом. А те, из мрака — они ждали, Лэйми. Природа мироздания такова, что никто не может победить в нем совсем, навсегда, ибо неизменного, вечного в нем нет. Любое пламя — даже если это пламя звезды — рано или поздно гаснет. Мир, который мы знаем, не вечен. Он обречен на разрушение, хотя оно придет еще через эоны и эоны. И каким будет конец — погрузится ли мироздание в изначальный мрак, когда погаснут последние звезды, или, напротив, исчезнет во вспышке пламени, чтобы дать начало непредставимому новому миру — никто не может знать. Исход этой борьбы скрыт в бесконечно далеком грядущем, но она идет и сейчас, да. Взрывы звезд, разгоняющие межзвездную тьму, и темные туманности, пожирающие звезды — лишь отголоски этой борьбы — те, что нам дано увидеть. Наше счастье в том, Лэйми, что мы оказались в стороне от нее. Иначе нам бы пришлось познать ужас, который не вынести смертному человеку. Но время отсрочки неумолимо истекает…

— А мы, люди? — перебил Лэйми. Он был заинтригован до кончиков волос и потому уже не думал о приличиях. — Как к нам относятся те и другие?

Аннит вновь усмехнулся — очевидно, непосредственность юноши ему нравилась.

— Мы — дети света, но дети непредвиденные и побочные. Наша жизнь питается светом, но мы не можем жить в нем. Зато можем жить во мраке… хотя это страшно для нас и тяжело. Те, из света, редко покидают свои сияющие миры. Да и зачем? Свет — это их зрение, их речь, а он почти повсюду. Но когда ты видишь блеск молнии в грозовой туче, или таинственный огонь, летящий в небе ночи, то знай — они здесь.

— А те, из тьмы?

Аннит пожал плечами.

— Они живут в тени земли и в ее недрах… и ждут. Но многие из них ходят среди нас, Лэйми. Их трудно отличить. У них нет никаких сверхъестественных способностей — вроде громадной силы или умения летать по воздуху, какие были, говорят, у первых людей. Но обитатели мрака могут проникать в душу человека и пожирать ее, а потом жить в его теле и смотреть его глазами на солнечный свет…

— Даже здесь? — Лэйми вдруг вспомнилась странная история, случившаяся с ним пару дней назад. Он вдруг проснулся ночью — словно кто-то толкнул его — и увидел в углу сгусток живой тьмы — нечто вроде осьминога без глаз, с длинными извивающимися щупальцами. Одно из них тянулось к его лбу, и он вдруг понял, что если оно коснется его — он умрет. Не физически, а просто перестанет осознавать себя. Тогда он заорал и запустил в бесформенное нечто подушкой — она прошла через призрак насквозь, — а потом догадался включить свет.

Он был готов поклясться — когда вспыхнула лампа, «осьминог» еще какое-то мгновение оставался бесформенным, усаженным щупальцами сгустком тьмы. Потом этот сгусток съежился и с едва уловимой быстротой канул в непроглядном мраке за окном. Лэйми не мог ни уснуть, ни погасить свет до утра. Вплоть до рассвета его била крупная дрожь. Ему казалось, что он сходит с ума. Но при первых же проблесках зари он уснул, а, выспавшись, решил, что видел жуткий сон. Зато теперь…

— Даже здесь. Хониар был построен двести лет назад, этот дворец — примерно пятьдесят. Но разве кто-то помнит, что было здесь раньше? Тысячу лет назад? Две? В те времена, когда не всходило солнце? Здесь есть потаенные разветвления, уходящие в глубину земной коры, — а над ними живут люди, которые люди всего наполовину — по своему телу и языку, не более. Разве не замечал ты, какая безмолвная враждебность окружает тебя в старых районах нашего города? Какая странная царит там тишина, и чьими глазами смотрят на тебя редкие прохожие?

— Замечал, — сказал юноша. — Но я думал, это просто… ну, вроде как мальчишки смотрят на чужаков в своем дворе. А это… прогрессирует? ИХ… становится больше?

Аннит отвернул голову. Лэйми больше не видел его глаз.

— Трудно сказать… Больше — нет, вряд ли. Меньше? Тоже нет. Я же сказал тебе — они ждут.

— Чего?

— Изменения… времени? реальности? Они могут ждать столько, сколько не сможет представить себе ни один человек.

— Они… вечны?

— Некоторые из них. Не все.

— ИХ можно убить?

Аннит еще раз усмехнулся.

— «ТЕ», о ком ты говоришь — бестелесные сущности. Но они нуждаются в телах, в воплощениях… на больший или меньший срок. А эти тела, конечно, можно убить. Как и всякие другие. Но может статься так, что сущность просто сменит разрушенное тело на тело его разрушителя. Они все боятся… боятся света. Правда, не всюду и не всякого. Свет огня, даже самый яркий, как и обычный электрический свет, может лишь отпугнуть их, не больше. Даже солнечный свет не всегда для них смертелен. Настоящим оружием может служить только свет, не видимый нашим глазам — который лежит за фиолетовым. Ртутные лампы дают его, поэтому их свечение кажется нам таким таинственным и тусклым…

— Так вот почему их так много тут, на улицах!

— Да. Это надежная защита… отчасти. Ведь электричество — это тоже ОНИ, из света… хотя бы иногда. И они тоже могут влиять на наши души. Скажи мне, ты не замечал, как ртутные лампы мерцают порой и перемигиваются, словно живые?

— Замечал. И мне… становилось жутко.

— Тебя тянуло смотреть на их свет?

— Да. И порой мне хотелось… когда я смотрел на их мерцание слишком долго… пойти в те места, где люди так странно смотрят на меня… пойти с огнем в руках и жечь их деревянные крыши. И… убивать. Я думал, что схожу с ума…

— Нет. Они пытались подчинить тебя, однако их уловки действуют только на слабый или одурманенный ум. Они — это чистая энергия, которая живет в металле… пока по нему бежит ток. Но некоторые подчиняются ей. И убивают. И гибнут сами, разумеется.

— Но это же… мерзко! Я думал, мы союзники…

— Правда? Мы слишком разные. Посмотри на солнце, беспощадное в полноте своего блеска — и ты поймешь сам. Очень нелегко бывает достичь понимания…

— А ты — достиг?

Охэйо промолчал. Лэйми задумался. Рассказанное ему походило, честно сказать, на бред. Но многое предстало теперь перед ним в новом свете — и дряхлые деревянные дома, лишенные электричества, и упорное нежелание их владельцев подводить его. И целые кварталы старинных каменных зданий в три этажа, залитых тусклым светом слепых ламп накаливания. И многочисленные случаи стрельбы из рогаток по уличным фонарям — только ртутным! — и бессмысленная порча электросети перестали казаться ему вдруг простым хулиганством. И неузнаваемые, обугленные тела тех, кто погиб, пытаясь испортить очередной трансформатор, не всегда были жертвами просто несчастного случая. И крепостная ограда похожей на таинственный храм громадной городской электростанции, и снисходительное немногословие людей, работающих там. И многочисленные пожары в старой части города — от молний, и не только…

— Знаешь, — вдруг сказал Охэйо, — дело, в общем, не в том, чтобы стать на чью-либо сторону, а в том, чтобы суметь остаться собой. Мы, люди — нечто новое, чего не было раньше во Вселенной. У нас — свой путь.

— Выходит, и те, и другие — наши враги?

— Не совсем так. Мроо поедают наши души, убивают нас, не убивая — но они могут подарить тебе наслаждение, которое ты вряд ли сможешь получить… иным способом.

— В обмен на душу?

— Нет. В обмен на… определенные услуги. Видишь ли, не все годятся им в… обиталища. Таким они должны платить за их службу… и платят, не задумываясь. Я хочу, чтобы ты знал — на случай, если тебе предложат. Это, в общем, безвредно, — но те, кто хотя бы пару раз это попробовал, уже часто не могут без этого обойтись.

— А свет?

— Сам по себе свет — поток энергии, не больше. А тех, кто живет в нем, мы интересуем только как средство борьбы с их врагами. Положение, в общем, незавидное.

— Так что же нам делать?

Аннит страшновато улыбнулся.

— А разве обязательно что-нибудь делать?

— Ну… мне так кажется. Ведь нельзя, чтобы они… по-прежнему…

Лицо Охэйо вдруг стало серьезным.

— Лэйми, я рад, что не ошибся в тебе. Но скоро нас ждет нашествие обитателей тьмы. Они прорвутся в эту Реальность повсюду и никакая сила не сможет помешать этому. Я хочу помочь тебе выжить. Но я не могу рассказать тебе всего — даже сейчас. Я просто прошу, чтобы ты мне поверил. У меня не так много времени, к сожалению.

— Я верю тебе, — тихо сказал юноша. — И, признаюсь, мне страшно. — С внезапной решимостью он рассказал о своем ночном столкновении.

— Я бы тоже испугался, — тихо сказал Аннит через минуту. — Это был один из НИХ. Если бы… но ты один из тех, кто ИМ не подходит, наверное — будь иначе, они овладели бы тобой без препятствий. Возможно даже… — его глаза вдруг блеснули, но Аннит тут же опустил их.

— Что?

— В тебе есть изначальная кровь, — наконец сказал он. — Твои предки не были простыми людьми. В тебе возродилась их сила… возможно.

— А? — Лэйми непонимающе посмотрел на него.

Охэйо задумчиво прикусил губу, глядя вниз.

— За Зеркалом такое невозможно, но здесь бывает… иногда. Вот что: если ты хочешь знать наверняка, то должен пойти в храм Золотоликих. Он на улице Драконов Счастья, 27. Жреца зовут Панет. Он скажет тебе, что делать дальше. А у меня и так полно дел. Пока!

Аннит вышел из зала. Когда Лэйми догадался последовать за ним, он уже затерялся в толпе.

Позже, в тот же день, Лэйми быстро и упруго шел по широкой, совершенно пустой улице. Ресницы его были наполовину опущены, на плечах тяжелым плащом лежал солнечный полуденный жар. Он словно плыл в струящемся густом мареве, пропитанном ароматами травяных соков. Вокруг были старые одно и двухэтажные дома, обшитые потемневшими досками, над головой — затянутое белесой мглой небо. Развалившись на пристенках и подоконниках, вальяжно солнцевались кошки. Все было тихо и мертво.

Многие из домов вокруг были заброшены и тишина казалась тревожной — словно он оказался один в каком-то странном чужом мире. Шел уже третий час дня — самое жаркое время — но Лэйми не стал дожидаться вечера. Узнав, кто живет в темноте, он начал бояться ее и не хотел ждать целую ночь. Так что выбора у него не было…

Юноша немного оживился, заметив в глубине начавшегося справа сквера трехэтажное здание лицея. Двери его были распахнуты и он мог бы войти — но тут же вспомнил, как в самом начале каникул забредал по утрам в родную школу, где царила та же необычная, пугающая тишина. К тому же, перед сквером тянулся облицованный темным камнем неширокий, но глубокий канал. По его дну бежал ленивый, беззвучный поток не очень-то чистой воды и поднимавшийся оттуда аромат отбил все ностальгические мысли.

Морщась от вони, он перешел на другую сторону улицы — и вздрогнул, оказавшись у самых ворот на удивление добротного одноэтажного дома, обшитого пыльными светло-коричневыми досками. Судя по табличке на воротах, тут была городская инспекция по делам несовершеннолетних, — а Лэйми, как и многие его ровесники, не слишком удивился бы, если бы ему вдруг дали «на перевоспитание» месяцев так шесть. Он, правда, не совершал преступлений — но иногда балансировал на самом краю и торопливо прошел мимо, словно скептик-натуралист, узревший вдруг наяву логово дракона. Сейчас дракон — как и все прочее — был охвачен послеполуденным сном.

На инспекции улица кончалась, впадая в другую, куда более оживленную. За ней начинался хониарский парк. Храм Золотоликих, или, проще, Великих Предков, находился на его южной окраине и Лэйми отыскал его не без труда: раньше ему не доводилось бывать в этой части города.

Белое здание храма, маленькое и плоское, таилось под сплетенными кронами гигантских деревьев. Было видно, что когда-то его окружал сад, но ограду давно разрушили, и сад стал довольно-таки вытоптанной частью парка. Массивная дверь из темного резного дерева оказалась заперта. Лэйми решил, что внутри никого нет, но все же постучал. Донеслись шаги, потом довольно долго царила тишина. В двери имел место глазок, и юноша понял, что его рассматривают. Внезапно дверь приоткрылась. На пороге стоял сухой, стройный старик в белой тоге священника и с седыми волосами до плеч, такими же густыми, как и в дни юности.

— Чего вам угодно, молодой человек? — спросил он без видимой любезности.

Лэйми на миг растерялся.

— Вы Панет, да? — наконец спросил он.

— К вашим услугам. Итак?..

— Аннит Охэйо просил меня прийти, и я…

— Аннит? Не имею чести знать. Кто это?

Лэйми подумал, что его разыграли. Собственно, на этом все и кончилось бы, но жрец неожиданно спросил:

— Сколько вам лет, юноша? Вы не представились.

— Я Лэйми. Мне восемнадцать лет… через три месяца.

— Хм… вы хотите пройти посвящение?

— Ну, не знаю…

— Документы, пожалуйста.

Удивленный такой официальностью, юноша протянул карточку. Панет долго и придирчиво изучал ее.

— Вы Лэйми Анхиз анта Джахан?

— Да, но только рода Джахан больше нет. Я последний.

— Проходите.

Просторное помещение храма было погружено в таинственный полумрак. Против ожидания, никаких идолов или устрашающих картин не было. Ряды жестких скамеек, против входа — нечто вроде кафедры. Стены из блоков полированного гранита, потолок украшен симпатичным узором. Тихо. Просторно. Уютно.

Панет бесстрастно стоял рядом, словно ожидая чего-то. Поняв, что объяснений не последует, Лэйми спросил:

— Э… в чем состоит ритуал посвящения?

Панет неожиданно хихикнул.

— Сами увидите, юноша. Если Найана примет вас.

Лэйми заметил в проеме внутренней двери рослую, крепкого сложения девушку в короткой тунике из вышитой золотом тяжелой темно-синей ткани. Её золотистая кожа говорила о южно-ламайском происхождении. Красивое лицо не показалось Лэйми привлекательным: на нем застыло слишком суровое выражение. Она критически рассматривала юношу, и он полагал, что жрица укажет ему на дверь. Но она неожиданно кивнула.

— Ну что ж… — сказал Панет. — Приходи завтра на рассвете. До этого ты должен воздерживаться от мяса, вина, и м-м-м… отношений. Теперь — иди.

Когда небо начало светлеть, Лэйми, отчаянно зевая, брел по тротуару широкой, пустой улицы. Справа и позади разгоралась хмурая облачная заря, слева, за старинной чугунной оградой, под сенью древних, могучих деревьев темнел городской парк. Воздух был свежий и сухой, на удивление холодный после вчерашней жары, и юноша откровенно ёжился, обхватив руками бока.

Проклиная разыгравшееся воображение, он промаялся в постели до утра. После бессонной ночи в голове звенело и все вокруг казалось неестественно четким. Глядя на тянувшиеся справа, под сизо-багровыми клиньями облаков, низкие, обшитые зелеными досками домики, он пытался думать, каково было бы в одном из них жить. Может быть, и неплохо — но возня с огородом и пожизненные удобства во дворе не казались ему чем-то привлекательным.

От усталости его глаза смотрели в разные стороны и он едва не прошел мимо цели, уже в последний миг опомнившись и свернув в бывший двор храма. Здесь повсюду торчали скамейки и причудливые лазалки из труб, выкрашенных в блекло-желтый и бледно-голубой цвет. Низкие фонари не горели и во всем парке не было видно ни души.

Найана ожидала его на пороге. Лэйми даже испуганно вздрогнул, заметив её. Она была в той же самой синей тунике — очень короткой, как он теперь понял.

— Э… а где Панет? — смущенно спросил юноша.

— Панет? А зачем он тебе? Это наше с тобой дело. Больше ничье. Проходи.

Она закрыла за ним тяжелую дверь и тщательно заперла её. Войдя, Лэйми словно увяз в ароматном полумраке. Он уже наполовину спал и в голове метались какие-то обрывочные, мгновенные видения.

— Пошли, — Найана взяла его за руку.

Они вступили в темный коридор, ведущий в заднюю часть храма. Юноша задремал на ходу и очнулся лишь налетев на порог маленькой, почти темной комнаты. Бледный отблеск рассвета едва проникал в нее сквозь узкие прорези окон и толщу листвы. Здесь ничего не было — кроме небольшого, но глубокого бассейна, обложенного мрамором. Он был восьмигранный — и из каждой грани выступал торец монолитного блока, словно отлитого из черного, блестящего стекла. Воздух здесь был словно пронизан электричеством — кожу покалывало и Лэйми невольно передернул плечами. Заметив это, Найана довольно кивнула.

— Ты чувствуешь?

— Да. А что это?

— В каждом из нас, Лэйми, скрыто больше, чем просто содержимое тела. Сейчас ты чувствуешь, как твоя внутренняя сущность ожила и ждет только пробуждения. Ты знаешь, что такое Врата Реальности?

— Э… нет.

— Они остались от Древних. Некоторые из них вели в другие миры, а некоторые — в глубь человеческой сути. Чтобы открыть их, нужны были ключи и единые с их сутью хранители — и все равно Врата соглашались работать лишь в короткие сочетания времени суток, года и солнечной активности. Эти вот ворота работают лишь несколько минут на рассвете, причем, только летом, и иногда — раз в десять или одиннадцать лет. Они разбудят в твоем теле то, что спит. Если ты войдешь в них, я проведу тебя дальше…

В глазах юноши отразилось чистейшее изумление. Он чувствовал, что именно хотела сказать ему жрица… но почему-то не мог вспомнить.

Найана с минуту выжидательно смотрела на него. Потом она велела ему снять всю одежду.

Лэйми мгновенно бросило в жар, руки отнялись — он с ужасом понял, что почти их и не чувствует. Найана подошла так близко, что он ощутил запах её волос, — слабый запах утренней свежести и чистоты.

— Тебе помочь? — насмешливо спросила она.

Лэйми отвернулся и ловко выскользнул из несложного одеяния, как человек, не привыкший стыдиться своего тела. Не обращая внимания на жаркое смущение юноши, Найана разделась сама. Её большие глаза живо блестели. Грудь девушки была высокой, живот — мускулистым и впалым. Тугие изгибы узкой поясницы и короткие ровные ступни говорили о хорошей породе.

— Спускайся за мной, — попросила Найана. — Не спеши. И пока не ныряй.

Лэйми молча последовал за ней. Его сердце сладко замирало… но он тут же дико вскрикнул, погрузившись в ледяную воду до плеч. Под босыми ногами был только узкий бортик, а дальше колодец неведомой глубины.

— Видишь ли, — сказала Найана, — разбудить внутренние силы человека можно многими способами, но этот — наиболее быстрый и эффективный. Больно не будет.

Протянув руку, она взяла с бортика бассейна предмет, который Лэйми вначале принял за простой камень. Лишь сейчас он понял, что это овальный кусок фиолетово-темного металла, ограненный, словно бриллиант. Он не понял, что сделала Найана, но ключ — он уже знал, что это ключ — в ее руках вдруг раскрылся. Он стал больше и между раздвинувшихся граней хлынул жидкий бело-зеленый свет. Ослепительно яркий, он пронизывал все вокруг насквозь — Найана словно стала прозрачной. В голове зашумело, тело стало вдруг очень легким — Лэйми словно уносило куда-то…

— Бери меня за руки, — крикнула Найана, — и ныряем!

Лэйми бездумно подчинился. Их ладони сплелись вокруг ключа и жидкое пламя потекло по его коже — обжигающее, как лед, и холодное. Какая-то сила притянула его к девушке, пол ушел из-под ног — и Лэйми с головой погрузился во вдруг вспыхнувшую жидким огнем воду. Ему показалось, что внутри его тела — от пальцев рук до пальцев ног — пляшет молния.

Но боли действительно не было.

Окруженный со всех сторон сиянием, Лэйми превратился в какой-то сгусток темной пустоты — и внезапно его залил жидкий свет, нестерпимо яркий и радостный. Он хлынул со всех сторон, подобно ревущему водовороту. Лэйми нисколько не был к этому готов, но все же, почему-то не растерялся, хотя свет становился все ярче, а рев усиливался. Его и Найану крутило все сильнее, а затем они выскользнули из своих тел, окунувшись в океан света, вспыхнувший за глазами. Лэйми казалось, что он расширяется, купаясь в его волнах. Его тело осталось где-то далеко, он почти перестал его ощущать, перестал быть тем, кем был до этого — маленькой точкой света, заточенной в плоти. Теперь он стал огромным кругом сознания, а его тело превратилось в маленькую точку, омываемую волнами света, они пронизывали и изменяли ее. Он словно взорвался и умирал, распадаясь на части — и оказался вдруг в бесконечно просторной пустоте, пронизанной чистейшим белым сиянием. В ней плавало бесчисленное множество черных глыб — то крохотных, как камни, то громадных, как континенты и луны. Он сам стал такой неподвижной скалой, облаком света/темноты, превратился в чистое сознание и ощущал одновременно каждую точку этого безмерно огромного пространства. Это было совершенно непохоже на все, что ему доводилось испытывать раньше, но длилось недолго — он снова провалился вниз, во тьму, лишенную даже проблеска света…

Придя в себя, Лэйми понял, что побывал за порогом смерти. Нельзя было пережить такое — и уцелеть. И то, что он уцелел, — было еще одно чудо.

Он не сразу понял, что лежит на постели в какой-то темной комнатке. Ему лень было шевелиться, лень было даже думать, так было тепло и уютно. Он стал, конечно, самим собой после того, как окунулся в этот океан света, оказался в том удивительном месте, где все сознания — одно, но какая-то часть этого огня все еще была в нем…

Когда он вышел в храмовый зал, в нем никого не было. Лэйми прошелся по комнатам, вновь заглянул в бассейн, полный воды. Ему хотелось снова окунуться в него, но он чувствовал себя удивительно легким, словно ненастоящим, и боялся, что холод воды вернет его к реальности. Ему нравилось чувствовать свет внутри себя, и он бессознательно боялся, что тот погаснет.

Юноша быстро оделся, но замер перед запертой дверью, не решаясь распахнуть ее. Там, снаружи, был уже день, и яркий солнечный свет заливал улицу, на которую выходил фасад храма. Обыденная суета людей и машин показалась ему вдруг подобной гнилому болоту — словно стоит ему ступить за порог, — и она поглотит его, сделает все случившееся простым сном…

Панет осторожно коснулся вздрогнувшего плеча юноши.

— Ступай домой, — тихо сказал он. — Ты отдал больше сил, чем тебе кажется.

Слова жреца словно открыли дорогу усталости. Лэйми ощутил вдруг, что его мышцы налились свинцом. Все, что ему нужно — это добраться до своей постели — и спать, спать, спать…

А как же то, что с ним случилось? Сон? Нет. Лэйми чувствовал огонь в груди — зажженное Найаной пламя не погасло, оно просто ушло вглубь, и, если он выспится, уже никогда не погаснет…

Он очень плохо запомнил, как простился со старым жрецом. Найана, наверняка, уже ушла. Выйдя на улицу, он двигался словно во сне — только отчасти понимая, что делает. Дорога домой была длинной, он помнил, что сидел у окна автобуса, спал и грезил о чем-то с открытыми глазами. Потом настал тот, вожделеннейший миг — Лэйми разбросал по комнате свою несложную одежду, нагишом плюхнулся в постель и почти мгновенно уплыл в то восхитительное «никуда», где обитают забвение и отдых.