Джейн Арбор Цветок пустыни

Глава 1

Из ведерка, стоявшего на столике, Лиз Шепард, вздохнув, вытащила еще один чистый платок с намерением вытереть руки и промокнуть пот на лбу и верхней губе. Но все было напрасно. Носовой платок тут же превратился в такую же мокрую тряпку, как и его предшественники, и, выбрасывая его, Лиз в который раз почувствовала, насколько ее злит и невыносимая жара, и это путешествие, и безразличие мужчины, что сидел в кресле напротив. А он, между прочим, несет за нее ответственность! Лиз не нужно было ничего особенного. Она вовсе не ожидала, что полет на небольшом самолете из Марселя до Сахары будет повторением спокойного перелета на «Виконте» из Лондона на юг. Но все оказалось намного хуже, чем представляла себе Лиз: солнце палило немилосердно, а спутник девушки, не обращая на нее никакого внимания, преспокойно заснул.

…Этим утром Лиз сразу узнала Йейта в аэропорту Марселя. «Ему за тридцать. Высокого роста, квадратный подбородок, крупный нос. Лицо скуластое. Ты не сможешь не заметить его бровей – густых, коричнево-рыжих. Всегда ходит с непокрытой головой». Так отец описал Лиз своего друга, доктора Роджера Йейта. Словесный портрет оказался точным.

Во всяком случае, в зале регистрации им потребовался лишь миг, чтобы узнать друг друга.

– Вы – Лиз, дочка Эндрю Шепарда. Меня зовут Йейт, – и не добавил ничего более.

Лиз заметила, что она не произвела должного впечатления на своего нового знакомого. Йейт критически оглядел девушку, бросив мимолетный взгляд на ведерко, что болталось у нее на руке, и молча повел ее к самолету. Лиз не привыкла к подобному обращению.

Когда они поднялись на борт, Лиз поставила ведерко на столик между их креслами и переложила в него из своей дорожной сумки запас носовых платков и косметичку. Она никак не могла поверить, что ее спутник не полюбопытствует, зачем ей потребовалось вести из Лондона в Сахару ведерко. Это могло бы послужить поводом для начала разговора. Но он не сказал ни слова и спокойно устроился спать!

Но вскоре после взлета Лиз заметила, что большинство пассажиров поступили точно так же.

Среди их попутчиков оказались французский летчик, две седовласые сестры милосердия и молодая мама, рука которой замерла на сетке переносной кроватки, что лежала в соседнем кресле. Все эти люди выглядели столь же безмятежно и умиротворенно, как если бы они лежали в прохладе собственных постелей! Лиз с удивлением разглядывала их, пока не обнаружила, что ее сосед проснулся и смотрит на нее.

– Однако крепко же вы спали, – сказала Лиз, не скрывая раздражения.

– Да, а почему бы и нет? – проговорил Йейт и сладко потянулся. – Вам и самой следовало бы вздремнуть. Это самый лучший способ скоротать часы полета.

– Я не смогу заснуть в такой жаре.

– А вы попробуйте.

Лиз ощутила на себе скептический взгляд, которым Йейт обвел ее красное, покрытое испариной лицо. Тем не менее он встал, поправил сопло вентилятора у нее над головой и нажал кнопку вызова стюардессы.

– Вы хотели бы выпить чаю или предпочитаете чего-нибудь со льдом? – спросил Йейт, и, пока стюардесса выполняла их заказ, он предложил Лиз сигарету.

Девушка заметила, что взгляд Йейта снова остановился на ведерке, а когда он наклонился, чтобы прочитать надпись: «Лиз, перекопай пустыню!» – сделанную яркими красными буквами по боку ведра, она отважилась на робкое объяснение:

– Выглядит довольно глупо. Но ведь это всего лишь шутка. Вчера вечером друзья устроили мне пышные проводы в лондонском аэропорту, и, когда я прощалась с ними, они подарили его мне. – Повернув ведерко, Лиз показала нанесенную на другую сторону любительскую мазню, долженствующую обозначать верблюда.

Йейт с безразличием посмотрел на ведерко.

– Должно быть, у вас очень молодые друзья, – сказал он.

Лиз прикусила губу.

– Все они одного со мной возраста. Так что если вам хочется назвать их инфантильными, то так бы и говорили!

– Я сказал «молодые», – напомнил ей доктор, – и это относится к вам тоже. Надеюсь, вечеринка удалась на славу?

Лиз пробормотала: «Да» – и замолчала. Как все это теперь далеко – вечеринки, друзья, Робин… Сейчас она едва могла вспомнить, кто собрал эту хохочущую и шумную компанию. При прощании все собравшиеся стремились по очереди поцеловать ее. Робин тоже был там. Он легонько дернул Лиз за волосы, прошептав: «Будь всегда такой чарующей, как сейчас», – и ушел, не дожидаясь окончания проводов.

При мысли о Робине, о всегда прохладной, с окнами, выходящими в парк, квартире тетушек, а также о лондонских вечерах, серо-голубых и добрых, уголки рта у Лиз опустились, а настроение окончательно испортилось. «Еще не хватало, чтобы я завыла в его присутствии», – со злостью подумала она. Вызывающе развернув плечи, девушка выпрямилась в своем кресле и увидела, что ее спутник посмотрел на часы, а потом услышала, как он сказал ей:

– Выше голову! Худшая часть дороги уже позади. Всего час полета отделяет нас от Тасгалы.

– Не знаю, есть ли на свете что-либо, что беспокоило бы меня в еще меньшей степени, чем это, – вздохнула Лиз, – особенно если к нашему прилету там будет так же жарко, как и здесь.

Йейт усмехнулся:

– Боюсь, что там может быть и жарче. Временами температура в наших краях доходит до сорока градусов по Цельсию.

– Какой ужас! Не думаю, что в Англии мне доводилось сталкиваться с температурой выше тридцати двух градусов. И если там все так плохо…

– Ну, не совсем так. Я хочу сказать, что в Тасгале, как и в любом другом городе-оазисе, нетрудно приспособиться к местному климату.

Лиз немного повеселела:

– О-о, вы имеете в виду кондиционеры?

– Боюсь, что речь пока идет не об этом, – сухо ответил Йейт. – Тасгала существует уже многие столетия, но как поселение европейцев она сравнительно молода. Благодаря первопроходцам-французам у нас есть электричество и артезианские колодцы. Однако до сих пор приходится довольствоваться обычными вентиляторами, холодным душем и знанием, как и когда закрывать свои дома, чтобы в них не проникли жара и песок. В любом случае нужда заставит вас отказаться от таких вещей, как «моцион под полуденным солнцем», в пользу бешеных собак и тех англичан, которые вынуждены покидать дом в это время.

– Тем не менее Тасгала – это настоящий город, то есть я хочу сказать, такой же, как города в Англии? – с надеждой спросила Лиз.

– Конечно. – Казалось, Йейта удивил этот вопрос. – Здесь есть городские власти – французы, а нефтяные концессии принадлежат нам. Конечно, есть больница, та, в которой я работаю, и школа; оба заведения находятся под патронажем женского монастыря Белых сестер. Еще есть гостиница, а также нечто похожее на загородный клуб и, наконец, аэродром. Магазинов, правда, не много – товары повседневного спроса люди в основном приобретают на базаре, а все остальное им присылают. – Тут он сделал паузу. – Но вы должны были узнать обо всем этом от отца…

В его голосе прозвучало осуждение, и у Лиз кровь прилила к лицу.

– Если честно, я ничего не знаю. То есть я ничего у него не спрашивала. Ведь я вовсе не хотела приезжать в Тасгалу.

– Тогда почему же вы приехали?

– Сами знаете почему, – сердито ответила Лиз. – Ведь вы же друг отца, верно? Когда оказалось, что он не может встретиться со мной в Марселе, вы согласились сопровождать меня в Тасгалу. Не имеет смысла делать вид, будто бы он не говорил с вами обо мне, не рассказывал, почему он заставил меня приехать!

– Да, конечно, – Роджер Йейт посмотрел на нее из-под густых, нависающих над глазами бровей, – конечно, мне известно, почему он принял такое решение. Но мне хотелось бы узнать, как вы смотрите на это.

– Я?! – взорвалась Лиз. – Отец и тетушки втихую сговорились и поставили меня перед фактом. У меня сложилось впечатление, что я жестоко наказана. За что? За то, что осмелилась жить в Лондоне в том окружении, в каком мне хотелось; за то, что тратила посылаемые деньги, те, про которые тетушки говорили мне, что это мои деньги. Ну и за то, что чуть-чуть влюбилась. Что криминального в любом из моих «прегрешений»? Объясните, если знаете, я буду очень рада услышать.

Роджер Йейт спокойно встретил ее негодующий взгляд.

– Ваш взгляд на проблему не совсем согласуется с тем, что рассказал мне ваш отец. Насколько я понял, его очень беспокоит то обстоятельство, что в Лондоне, в том окружении, у вас, кажется, есть масса знакомых, но нет настоящих друзей. А также то, что размеры доплат, которые ваши тетушки делали к пособию, посылаемому вам отцом, лишали вас хоть каких-либо представлений о том, какой ценой достаются деньги. Я не думаю, что он вас за что-либо наказывает, просто ваш отец решил изменить ваш образ жизни, который он считает неправильным. Если бы Эндрю оставил вас в Лондоне, он просто ничего не смог бы сделать. По этой причине он решил, что вам будет полезно приехать в Тасгалу и пожить здесь, пока вы не определитесь со своим будущим.

– Но ведь у меня уже была работа, – возразила Лиз. – Одна моя знакомая открыла кофейный бар, и я помогала ей. И именно туда ушла большая часть денег, полученных мною в последнее время.

– М-да. Вряд ли вам стоит осуждать Эндрю за то, что он считает это занятие благотворительной деятельностью, а не работой. А что касается других поводов для огорчения, не думайте, что ваш отец хоть что-то говорил мне по этому поводу. Лиз выглядела озадаченной.

– Другие поводы для огорчения? А, вы имеете в виду Робина?

Йейт неопределенно пожал плечами:

– Как я могу иметь в виду Робина, или как там его зовут, если я никогда не слышал об этом человеке? Это что, тот парень, в которого вы «чуть-чуть влюбились»?

– Даже более чем чуть-чуть. Но отнюдь не без взаимности, – запальчиво добавила Лиз. – Он хотел, чтобы мы были помолвлены.

– И по этому поводу ваш отец сказал свое твердое «нет»?

Лиз покачала головой:

– Не совсем так. В некотором роде наши отношения стали распадаться еще до того, как папа приехал домой в отпуск. Настоящей причиной разрыва была девушка по имени Марта Джитин. Видите ли, Робин талантлив. Он пишет картины, сочиняет стихи. Но у него совсем нет денег, а у Марты Джитин есть.

– И следовательно…

– Она воспользовалась этим, – горестно вздохнула Лиз, – чтобы отбить его у меня. А все, что мог сказать папа по этому поводу, так это то, что раз Робин так охотно бросает все ради денег, очень хорошо, что я избавилась от него. А также что данное обстоятельство в еще большей степени убедило его отправить меня из Лондона, поскольку через какое-то время я наверняка забуду о Робине.

– Но сами-то вы убеждены, что ни за что не забудете его, верно?

– Мне хорошо известно, – убежденно сказала Лиз, – что поговорка «Время лучший целитель» – это одна из фраз, которую, по мнению родителей, им следует говорить как можно чаще. Но если бы я осталась там, то Робин… ну, он ведь любил меня, он сам об этом говорил. Но сколько у меня шансов победить Марту Джитин, находясь на расстоянии в тысячу миль?

– Боюсь, что я не могу судить об этом. Осмелюсь сказать, тут все зависит от представлений данного молодого человека о верности. Хотя во всем этом есть нечто положительное: по крайней мере, до тех пор, пока образ вашего избранника будет жив в вашей памяти, никто не сможет вас обвинить в том, что вы приехали в Тасгалу с определенными намерениями.

– Намерениями?

– Именно, – подтвердил Йейт. – Имеется в виду охота за мужем. Поселки, подобные Тасгале, населены в основном мужчинами, и у некоторых девиц может развиться убеждение, что это мир безграничных возможностей. На самом же деле условия жизни на действующих нефтяных промыслах – они расположены в пятидесяти километрах от нас, и жилая зона там представляет собой горстку сборных домов – вселят ужас в сердце любой женщины. Да и в самой Тасгале женщинам нечего делать, если они не являются женами, молодыми матерями, учительницами, няньками…

– Но значит ли это, что в Тасгале нет никакой светской жизни? Мне показалось, что вы упоминали о наличии здесь загородного клуба?

– Клуб имеется, – кивнул Йейт, – и пользуются им широко. Например, мужчины на промыслах в течение двух недель посменно круглые сутки работают на буровых, а затем получают неделю отдыха. Большинство из них проводят дни отдыха в Тасгале. Гостиница содержится в основном для их удобства, а также для тех, кто следует по маршруту через Сахару, так что подобных людей всегда можно встретить в клубе. Я только хотел сказать, что с позиций праздного времяпрепровождения в поисках развлечений здесь нет особого выбора.

– Все это звучит довольно уныло, – вздохнула Лиз.

А Йейт серьезно заявил:

– Тем не менее Тасгала воплощает в себе будущее для людей, которые верят в нее. И это не только их будущее, но и мое, и ваше, юная дама. Потому что нефть, медь, природный газ и урановые руды будут играть важную роль в вашей жизни, задумывались вы над этим когда-либо или нет. И теперь, когда можно уверенно говорить, что в Сахаре все это есть, в это время…

– В это время, – парировала Лиз порицание, сквозившее в тоне Йейта, – мне придется, так сказать, давиться всем этим, поскольку я буду вынуждена сидеть не высовываясь в Тасгале и бить баклуши!

– Мне хотелось бы продолжить свою мысль, – проговорил Роджер. – В это время настоящую ценность для Сахары представляет горстка людей, у которых есть одно желание – посвятить всю свою деятельность Сахаре, независимо от того, сбудутся или не сбудутся их мечты. Таких людей, как ваш отец, например. Однако рассматриваемый сейчас вопрос – это Тасгала и отношение к ней мисс Шепард, не правда ли? Вам придется извинить меня. Я как-то забыл, что особы, подобные вам, нуждаются в особом, лично к вам относящемся заключении по поводу любого явления в подлунном мире.

Лиз покраснела.

– Что же, я и впрямь думала, что мы говорим обо мне, – сказала она в свое оправдание. – Но это не я, а вы сказали, что мне не приспособиться к Тасгале, если глаза мои не наполнятся слезами умиления и если я не приму эту пустыню такой, как она есть. Честно говоря, мне не верится, чтобы я была способна на такое, и мне хочется знать, что я должна делать, чтобы совершить нечто подобное.

– Ну, я полагаю, с таким настроением вы не потратите много сил на свои попытки. И коль скоро вы не имеете подобных намерений, нужно ли вам беспокоиться о собственном безделье здесь? Как только вы примете решение по поводу своего будущего, будут ли существовать доводы, мешающие вам улететь отсюда на первом же самолете, направляющемся на север?

– Я полагаю, что я могла бы так сделать, – ответила Лиз, колеблясь, – но все дело в том, что на самом деле я не знаю, чем мне хочется заняться.

– У вас ни к чему нет склонности? Нет никакой мечты?

– Мечты! Да у кого же их нет? – Не желая распространяться о своих собственных мечтах, Лиз добавила: – Не думаю, что у меня есть какие-то выраженные склонности, правда, скажу, что у меня лучше получается работать с людьми, чем с вещами.

– То есть для вас было бы предпочтительнее работать няней, а не печатать на машинке или продавать товары, а не производить их?

– Да, – кивнула девушка, – что-то в этом роде. Только у меня пока не получалось сравнивать подобным образом одну работу с другой.

– Не получалось? В таком случае в Тасгале для вас может найтись работа.

Лиз с сомнением посмотрела на своего собеседника.

– Работа, которую я смогу сделать? Без всякой подготовки? Что вы хотите этим сказать?

– Только то, что, если вы не возьметесь за обустройство дома, в котором живет ваш отец, вы вряд ли найдете какую-либо другую, более важную работу. А что касается отсутствия у вас должной подготовки, то если вам понятна целая вселенная, что лежит между понятиями «жилище», в смысле места проживания, и «дом», в смысле семейного очага, это может послужить вам хорошей отправной точкой в начале пути. Я надеюсь, что ваш недостаток любопытства по поводу всего, что связано с этим местом, не распространяется до таких пределов, что вы ничего не знаете о том, как здесь живет ваш отец.

– Конечно, знаю! – воскликнула Лиз, задетая словами Йейта.

– Ну, тогда с «жилищем» вопрос ясен. Теперь о «доме». Хотел бы я знать, есть у вас хоть какое-либо представление о том, как долго и до какой степени вашему отцу не хватало именно дома?

– Ну… – Лиз замолкла, уверенная в том, что Роджеру Йейту известны ответы на все задаваемые им вопросы, а также в том, что он намерен заставить ее рассказать все, что известно ей о своем отце. – Ну, когда умерла мама, мне было четыре года, отец в это время служил в армии в Бирме. После войны он продолжил обучение в университете, чтобы получить диплом магистра экономики. После этого, примерно лет десять назад, он занял пост главы коммерческого отдела в нефтяной компании «Персидский залив». Я училась в школе-интернате, а на каникулы приезжала к своим тетушкам. Закончив школу, я стала жить вместе с ними, а примерно через девять месяцев отец поступил на службу в нефтяную компанию «Пан-Сахара» в Тасгале. Отпуск, из которого он только что возвратился, был первым, полученным им в этой компании.

– Ну и…

– Что «ну и…»? – опешила Лиз.

– А то, что уже в течение пятнадцати лет ваш отец не знает, что это такое – вернуться после работы домой и услышать слова привета от родного человека. В пятьдесят лет данное обстоятельство значит очень много.

– Вы хотите сказать, что для молодых людей семейный очаг не играет особой роли?

Йейт улыбнулся, глядя на Лиз:

– Конечно, Дом и семья имеют значение всегда и для всех, но в молодости у мужчин находится масса других дел.

Лиз слушала не перебивая.

– Во-первых, работа – она поглощает все и вся, – продолжал Роджер. – Потом честолюбивые устремления. Путешествия. Девушки, наконец.

– Да, я понимаю, – смутившись вдруг, пробормотала Лиз. – Тогда… если папа действительно одинок, как вы думаете, и если я решу остаться здесь, смогут ли увенчаться успехом мои попытки как-то скрасить его жизнь?

– Я в этом не сомневаюсь, конечно, если вы не сложите руки и не оставите своих попыток и тогда, когда исчезнет ощущение новизны, и если вы не будете считать, что ваши усилия не получают должной оценки.

– Я постараюсь сделать все, что в моих силах. – Тут Лиз осенило, и она задала следующий вопрос: – Как вы думаете, когда папа решил привезти меня сюда, он надеялся на то, что я могу остаться, имеется в виду добровольно, конечно?

– Не знаю. Подобными мыслями он со мной не делился.

– Вот как. А вы уверены, что он не настраивал вас на то, чтобы выяснить, что я думаю по этому поводу?

Роджер Йейт онемел от неожиданности и, сердито сверкая глазами, воззрился на девушку.

Своими необдуманными словами Лиз так разозлила своего спутника, что все попытки объяснить, что все дело в том, что ей просто не хочется, чтобы предложения приходили к ней через третьи руки – от папы к Роджеру Йейту и от него к ней, оказались тщетны.

Воцарившееся молчание затянулось. Лиз сосредоточенно смотрела в иллюминатор.

Они были уже почти на месте. Внизу расстилалась пустыня, необъятная и удивительно многоцветная. Сахара поразила Лиз. Песок… Тут он был белым, а там розоватым, с черными тенями вдоль длинных складок; на среднем удалении он горбился каменисто-серыми барханами, а где-то далеко, у самого горизонта, превращался в цепь голубых гор.

Увидев такую картину, Лиз непроизвольно повернулась к своему спутнику. Но тот встал, пересек проход и подошел к молодой матери с младенцем. Он говорил с ней по-французски, и они вместе посмеялись над чем-то. После этого дитя было извлечено из корзинки, и Йейт осмотрел его.

Вернувшись к Лиз, он заметил:

– Мне кажется, что везти трехмесячного, не привыкшего к здешним условиям младенца в пустыню – это верный способ накликать беду. Но мадам утверждает, что она уже «слишком долго» жила вдали от мужа – метеоролога компании «Пан-Сахара». Позволю себе заметить, что очень тонкая грань отделяет безрассудство от храбрости… – Проследив за взглядом Лиз, направленным на далекие горы, Роджер замолчал и сел рядом с ней.

А Лиз произнесла с удивлением:

– Никак не ожидала увидеть здесь горы, я думала, что пустыня – это сплошная равнина.

Йейт расхохотался:

– Вот и трать теперь деньги на образование! Но я не думаю, что вы одиноки в своем представлении о Сахаре, как об огромном пляже. Как видите, здесь есть длинные цепи барханов, а также горы высотой до восьми тысяч футов. Вот те горы, – тут он кивнул на горную цепь впереди, – это горная цепь Хоггар. В Тасгале, которая, кстати говоря, скоро должна показаться нам на глаза, нет ничего, что по высоте хотя бы приближалось к этим горам. Да вот она, вон там…

Без особых церемоний он обхватил голову Лиз ладонями и повернул ее в нужном направлении. Сначала девушка ничего не увидела, но потом ей удалось сквозь марево разглядеть Тасгалу, представшую перед ней в виде белокаменного, с плоскими крышами домов острова в окружении пальм. Там, где кончались пальмы, по обе стороны от рассекавшей ее каменистой дороги простиралась пустыня.

– Та дорога ведет на нефтедобывающий участок, – пояснил Йейт, а затем указал на темное бесформенное пятно к востоку от дороги. – Это поселение туарегов, – сказал он, – и название его в переводе означает «Забытые Богом». Из-за того что мужчины племени носят бурнусы темно-синего цвета, этих кочевников называют «синими людьми пустыни». Еще мужчины ходят, закрыв лицо до самых глаз, а женщины его не прячут. Их рацион включает в себя главным образом финики и верблюжье молоко, а степень богатства определяется количеством верблюдов. Эти люди – бродяги, поведение которых трудно предсказать. Например, вот этот табор: сегодня он стоит здесь, а завтра может сняться с места и исчезнуть, как будто его ветром унесло. А поскольку у них считается, что, если спишь под крышей, – быть беде, можете себе представить, на какие хитрости приходится пускаться, чтобы положить их в больницу.

– Значит, они тоже являются вашими пациентами? – с удивлением спросила Лиз.

Густые брови доктора поползли вверх.

– Конечно, – ответил он. – А вы как думали? Что в этих местах медицинское и санитарное обслуживание прекращается на границе между расами?

На это Лиз ответить было нечего.

Самолет пошел на посадку. Когда пассажиры один за другим стали покидать салон, Лиз вдруг почувствовала, как широкополая соломенная шляпа, которую она держала в руках, была выхвачена у нее и бесцеремонно нахлобучена ей на голову.

– Ради бога, – прошептал Йейт, – ведите себя соответственно возрасту. По крайней мере, солнечный удар вам совсем ни к чему.

Лиз даже не успела разозлиться, потому что, как только она ступила на щебень посадочной полосы, залитой вскипающим на солнце гудроном, у нее захватило дух от жара. Вне всякого сомнения, шляпа в данном случае оказалась вещью первой необходимости. То же можно было сказать и о солнечных очках, которые Лиз поспешно извлекла из сумки.

Нацепив их на нос, она огляделась в поисках отца, но не смогла выделить его в группе встречавших. Но вот наконец ей повезло, и она замахала отцу рукой:

– Папа!

– Лиз!

Раньше Эндрю для Лиз был просто «папой» – человеком, который приезжал, а потом надолго уезжал, который, как она сейчас поняла, был ей практически неизвестен. А в Лондоне, когда он в последний раз приехал в отпуск, он даже был уже не «папа», а критически настроенный родитель, разбирающий по косточкам все ее действия и придирающийся по любому поводу.

Подобное отношение возмущало Лиз, а когда от отца последовал приказ приехать к нему в Сахару, она открыто демонстрировала свои мятежные настроения. Но в конце концов ей пришлось покориться, и, глядя на него сейчас, Лиз внезапно почувствовала буйную радость из-за того, что ей не оставили выбора.

А отец тем временем спрашивал, как прошел полет, благодарил Роджера Йейта за то, что тот сопровождал его дочь, и предлагал подвезти его в своем «лендровере».

Однако Йейт отказался.

– Благодарю вас, – сказал он. – Дженайна Карлайен сказала, что она ожидает прибытия с этим самолетом груза, и предложила подвезти меня на обратном пути. Пока еще мне не удалось ее увидеть. Но будет лучше, если я какое-то время подожду ее, вдруг она все-таки приедет.

– Да, конечно, – согласился Эндрю, – надеюсь, однако, в один из вечеров вы заглянете к нам на стаканчик-другой. Как только Лиз освоится здесь, я полагаю, она будет рада созвать гостей по случаю своего приезда.

– Полагаю, что да, и, если вы пригласите меня, я обязательно приду.

И, коротко отсалютовав им, Роджер Йейт отошел в сторону.

После его ухода Эндрю подхватил багаж Лиз и повел ее к стоявшему напротив входа «лендроверу». Посадив дочь в машину, он проговорил:

– Лиз, подожди меня несколько минут, – и исчез.

Примерно через четверть часа Эндрю вернулся.

– Ты будешь поражена, узнав, чего только не приходится делать начальнику коммерческого отдела, – сказал он Лиз, сделав гримасу. – От меня требуется отыскать и купить по подходящей цене все что угодно, начиная от буровой установки и кончая шайбой для водопроводного крана, от скатов для десятитонного грузовика и вплоть до зеркала для бритья… Думаю, что Йейт уже уехал, – продолжил Эндрю. – Ты не видела, чтобы он уезжал?

– Нет, почему же, – ответила Лиз, – видела. Девушка в машине… – тут она запнулась и нахмурилась, – миссис Карлайен, говоришь? Та девушка в машине не может быть миссис!

– Разве? – усомнился отец. – Ведь он упоминал о Дженайне, но может быть, мне только показалось.

– Нет, он называл это имя, – подтвердила Лиз. – Но, папа, в машине сидела девушка. Слишком молодая, чтобы быть чьей-либо женой. Она моего возраста. – И тут Лиз оборвала себя, чтобы не продолжать рассказ о других своих впечатлениях: о миниатюрной фигурке этой девушки, о вызывающей зависть коже медово-золотистого цвета, особенно бросающейся в глаза на фоне белой рубашки, о ее темноволосой, открытой жаре и солнечному свету голове, что явно не вызвало никаких нареканий со стороны Роджера Йейта.

– А, понял, – Эндрю хлопнул себя ладонью по колену, – это дочь Дженайны – Бет.

– Бет! То есть Элизабет? У нее мое имя? Отец Лиз бросил на нее удивленный взгляд:

– Твое. Ну и что из того? Ты же понимаешь, когда мы крестили тебя, мы не могли тем самым приобрести исключительное право на пользование именем Элизабет! Кроме того, вряд ли может существовать опасность, что вас спутают. Вы ни в малейшей степени не похожи друг на друга. Кстати, Бет только что научилась водить машину. Поэтому осмелюсь предположить, что Дженайна позволила дочери поехать за Йейтом на аэродром, поскольку она знает, что Бет очень хочется, чтобы именно он увидел, как она справляется с автомобилем.

– Почему же именно он? – спросила Лиз тоном непонятливой ученицы.

– Ой, да это просто… просто догадка. Понимаешь, у них такие отношения…

– Что еще за отношения? – сварливо проговорила Лиз.

– Ну… – Эндрю замялся. – Такое маленькое поселение, как Тасгала, просто обязано иметь собственные любовные истории. Но в случае с этой парой все гораздо сложнее. Бег Карлайен можно с уверенностью назвать «высшим достижением» Роджера Йейта а их история закончится либо словом «конец», либо строчкой «Они жили счастливо и умерли в один день» Глядя прямо перед собой, Лиз спросила: – Его достижением? Что ты хочешь этим сказать?