"Хлопот полон рот" - читать интересную книгу автора (Тови Дорин)

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Все шло словно бы гладко. Конечно, от мелких тревог мы избавлены не были. Иногда сдвоенных, как, например, в тот раз, когда Чарльз вернулся из сада и сказал, что у пионов какая-то тварь выкопала нору, сдается ему, что лиса… а на закуску добавил, что Сили в оранжерее взобрался на Шебалу, так мне кажется, это ничего?

Разобраться и с тем и с другим было просто. Яма, сказала я, моя работа: вечером, когда стемнело, я не нашла торфа, ну, и накопала земли для ящиков. А если Сили взобрался на Шебалу, значит, пора ее оперировать. Тем более, сказала я, когда Чарльз сказал, что ей как будто это нравится. Надо сегодня же позвонить ветеринару.

Или тревог ночью, когда мы услышали, лежа в кровати, что Сили ворчит, а затем раздалось таинственное дребезжание. Чарльз, всегда готовый изгнать взломщика, мгновенно вскочил и схватил трость. Но я осталась лежать. По моему мнению, Сили просто разговаривал сам с собой, как прежде Соломон, а разбуженная Шебалу гоняет свою миску, давая выход досаде. Нет, лучше пойти проверить, сказал Чарльз. Он хочет, чтобы они кинулись наверх и забрались под кровать? Не давали бы нам спать всю ночь?

Поскольку не пустила его я, то исключительно по моей вине мы час за часом, вместо того чтобы спать, убеждали друг друга, что это действительно звякает миска, а не взломщик копается в замке. И только утром мы обнаружили причину всех тревог. Кошки спали на кушетке в гостиной на пледе, под который подкладывалась грелка, а второй плед укладывался валиком, чтобы оберегать их от сквозняков. Я устраивала их постель, Чарльз наливал грелку и бросал ее на кушетку, а я подкладывала ее под плед. То есть обычно. Но накануне меня что-то отвлекло, и грелка всю ночь лежала на их постели. Такая горячая, что на нее не ляжешь, занимая место, которое предназначалось для них… Потому-то Сили ворчал, а Шебалу громыхала миской. Она гоняла ее по всей длине гостиной, потом придвинула к двери в прихожую, откуда до нас было ближе всего, и принялась греметь ею там. То ли чтобы привлечь наше внимание, то ли из чистого злоехидства: раз уж ей не придется уснуть, так уже она позаботится, чтобы и мы глаз не сомкнули.

Глядя, какая она маленькая, беленькая, женственная, трудно было подумать, что она способна лелеять подобные замыслы. Во всех, включая Сили, она вызывала желание ограждать ее от опасностей жестокого мира и казалась такой эфирной, что одно сердитое слово — и она вознесется в сонм ангелов. На самом же деле она оставляла Сили далеко за флагом, когда требовалось подумать. Потому что она появилась на свет в городской обстановке, объяснял Чарльз. Сили, сказал он, ближе к сельскому джентльмену.

Что до эфирности… ни один котенок не попадал в столько передряг и тут же бодро начинал все сначала, как она. У нее была привычка выскакивать из засады и нестись галопом радом с нашими ступнями. Об нее спотыкались, на нее наступали, а порой она даже получала пинка. А, Пустяки! — заверяла она нас, вскакивая на ноги и устремляясь вперед. И через секунду-другую с неумолимостью Рока все повторялось.

Иногда мы гадали, не этим ли объясняется ее косоглазие. Сотрясение мозга на второй-третьей неделе, сказал Чарльз подобающе скорбным голосом. Естественно, первопричиной это не было. Косые глаза — наследственная особенность многих сиамских кошек. Но бесспорно, она после столкновения с нашими ногами или другими предметами косила заметно больше. Иногда мы серьезно тревожились.

Однако постепенно мы убедились, что это сопутствует любому стрессу. Она косила, когда сердилась, косила, когда сосредоточивалась на чем-то, косила, когда хотела, чтобы мы достали из ящика ее моток с колокольчиком… Сили всегда емотрел на нас удивительно прямым взглядом, но стоило Шебалу задуматься, и с ней не потягалась бы никакая китайская красавица.

Но как она ни косила, мы уже нежно ее любили, и, когда настал день ее стерилизации, дом словно окутался мраком. Страдала Шебалу, не получив завтрака, страдал Сили, которому пришлось пойти в сад без нее, страдали мы, так как знали, что ей предстоит. Однако сделать операцию было необходимо. Нужна она была нам не ради котят, а как подружка Сили. А стоит сиамским кошкам войти в охоту, то выбор невелик: либо случить их, либо терпеть их безумства, либо стерилизация. Однако, как не обычна эта операция, всегда есть риск, а сиамы особенно чувствительны к анестезии. Много лет назад наша первая кошка Саджи не выдержала операции.

Мрак окутывал коттедж все утро.

— Позвоните в три, — сказал ветеринар, когда мы оставили ее в операционной. — К этому времени она должна очнуться, и мы скажем, когда ее можно будет забрать.

В час мы перекусили. Кофе, сухарики и сыр. Да и их проглотили с трудом. В два часа, изнывая от ожидания, мы сверили часы. Нет, они вроде бы не остановились. Но Чарльз на всякий случай проверил свои еще раз. Ровно в три…

— Звони ты, — сказала я Чарльзу. У меня подгибались ноги, и до телефона я бы не дошла.

С ней все в порядке, сказал ветеринар. Конечно, еще не совсем пришла в себя после наркоза. Можем забрать ее в шесть часов.

— Как есть хочется! — воскликнула я, когда Чарльз сообщил мне все это, а он сказал, что умирает с голода.

Теперь к ветеринару мы мчались совсем в ином настроении, шурша между живыми изгородями, отливавшими красной медью. Ведь наступила осень, и листья начинали опадать. Солнце, опускающееся к дальней границе луга, дымок, лениво вьющийся над трубой коттеджа, — какая была в них прелесть! Все вокруг дышало миром и спокойствием, и они же царили в душе у нас теперь, когда мы знали, что с нашей девочкой все хорошо.

И она, когда мы ее увидели, выглядела даже лучше, чем мы надеялись. Сидела в корзине и смотрела на нас безмятежными миндалевидными глазами. Все прошло прекрасно, сказал мистер Хорлер. Но все-таки посоветовал нам оставить ее в корзине на ночь. Не следует ее выпускать, как бы она ни просила. Впрочем, вряд ли ей захочется выйти, она же еще очень слаба…

И мы осторожненько отвезли ее домой, поставили корзину у огня, впустили в гостиную Сили в роли посетителя послеоперационной палаты. А он вместо того, чтобы опасливо ее обнюхать — мы не сомневались, что запахи наркоза и антисептических средств его насторожат, — тут же просунул большую черную лапу между прутьями и дал ей пару хороших тычков. Мы кинулись оттащить его, а из корзины высунулась во всю длину голубая лапка, чтобы отплатить ему тем же. Ну Так Вылезай же, нежно мрр-мррмыкнул Сили, маняще опрокидываясь на спину. Да Если бы она Могла, уоуоукнула его голубая подружка, тоже опрокидываясь на спину.

Нет, мы думали позвонить Хорлеру. Он, зная нас и нашу способность создавать критические ситуации, скорее всего сидел дома в ожидании нашего звонка. Но вдруг он сказал бы, что выпускать ее из корзины никак нельзя? Тогда она наверняка сорвала бы все свои швы.

— Выпускаем! — решил Чарльз. — Если придется позвонить ему позже, так позвоним.

И мы открыли дверцу корзины. Она, пошатываясь, вышла наружу и — видимо, она только этого и хотела — весь вечер пролежала у огня в царственной позе, словно ее библейская тезка (конечно, без добавочного «Лу»).

Мы разговаривали с ней. Сили ее умыл. Он никак не мог понять, куда она делась, озабоченно промрр-мррмыкал он. И неизвестно, сколько дней пройдет, прежде чем она будет пахнуть как полагается. Блики огня ложились на ее шерсть, а когда мы смотрели на нее, она удовлетворенно скашивала глаза. Приятно вернуться домой, сказала она.

Все было прекрасно, пока не пришло время ложиться спать. А тогда, решив, что ей будет лучше спать одной — как-никак официально ей полагалось находиться в корзине, — мы устроили ей постель на каминном коврике, рядом поставили воду и ящик с землей, подхватили на руки Сили, который просто не мог поверить своей удаче, и направились к двери. Шебалу тут же встала и, шатаясь, побрела за нами. Без единого звука, но с решимостью, от которой сердце щемило, преодолеть долгий тяжкий путь через всю длину комнаты. Мы уже подстраивали такое: в Первый ее Вечер Здесь, упрекнула она Чарльза, когда он бросился подхватить ее на руки. Почему мы ее бросаем? Мы ее не любим? В чем она провинилась, что мы хотим оставить ее здесь совсем одну?

Взять ее к себе в таком состоянии мы не могли. А что, если ей вздумается спрыгнуть с кровати? А потому нам пришлось оставить с ней Сили служить ей утешением. Ночью мы дважды спускались удостовериться, не вздумал ли он утешать ее, затеяв борцовский поединок или брыкая ее в живот. Именно так Чарльз истолковывал царившую внизу тишину. Но оба раза они лежали у огня: спинкой она прижималась к его животу, головой — к его шее, и к нам оборачивались две мордочки, точно два покрытых шерстью ангельских лика. Сили зажмуривал глаза, обнаружив нас. Он же о ней заботится, сказал он. Утром она будет как новенькая.

И он не ошибся. Она встала к завтраку и принялась за еду с волчьим аппетитом. И только мы решили, что можем передохнуть, как обнаружили, что крыша протекла. По вине скворцов, которые несколько лет назад сменили галок, обитавших в трубе камина свободной комнаты. Труба бездействовала — камин под ней заложили давным-давно. А мы чувствовали себя польщенными, оказывая гостеприимство галкам. Эта парочка вывела в трубе не одно поколение птенцов и, несомненно, считала нас друзьями. Когда же в одну прекрасную весну их сменили скворцы, я испытала разочарование. Когда я в детстве жила в городе, скворцы мелькали повсюду, а вот галки были редкостью. И в Долине наша пара была единственной. Куда они подевались, мы так и не узнали. Возможно, нашли трубу, которая показалась им солиднее, сказал Чарльз. Ну, как Сили влекут чужие патио. Как бы то ни было, на их место водворилась пара скворцов, больших собственников, и мало-помалу вокруг них образовалась преуспевающая колония, так как птенцы, вырастая, не покидали родительских владений и просто заселяли нашу крышу, когда в трубе стало тесновато.

Все это сильно напоминало полотно Брейгеля, изображающее деревню, только со скворцами вместо людей. Птицы вылетают из трубы (исходная пара предположительно все еще жила в скворечьей штаб-квартире); птицы выпархивают из-под скатов крыши; а некоторые так и из желобов. Эти последние появлялись из таких маленьких отверстий, что протискивались в них на животе. Просто страх брал смотреть, как они напрягаются и цепляются лапками, а в дни витья гнезд, когда они носили туда строительные материалы, у них, наверное, никаких сил не оставалось. То одна птица, то другая роняла свой груз прутиков, пытаясь пропихнуть их в отверстие, и постоянно из желоба на нас посматривал кто-то со взъерошенными перьями, только что выбравшийся наружу и, судя по наклону его головы, возмущенный тем, что мы не обеспечили отверстий пошире.

Судя по стуку, не умолкавшему под крышей, жильцы с запросами занимались улучшением своих жилищных условий, и я только диву давалась, почему они сами не расширяют входные отверстия. Это, сказал Чарльз, показывает, насколько они сообразительны. Они ведь знают, что у нас водятся кошки, а потому нарочно довольствуются маленькими отверстиями. Они не хотят, чтобы сиамские кошки добирались до них сквозь желоба.

А ведь тогда им нечего было тревожиться. Тогда еще была жива Шеба, и, хотя в дни юности ей ничего не стоило взобраться на крышу (сколько раз она вскарабкивалась туда с задней стороны, распушив хвост, шествовала к трубе и начинала тереться об ее угол), теперь она состарилась, и дни альпинизма миновали. Ну, а Сили с его-то отношением к высотам помышлял забраться на нашу крышу не больше, чем на стоэтажный небоскреб. Иногда, проходя под желобом, он поглядывал вверх, и кто-нибудь пялил на него глаза-бусины и спешил обругать. А один раз (мы спрашивали себя, не нарочно ли?!) на него уронили прутики, вместо того чтобы вить из них гнездо. А Сили сделал вид, будто ничего не произошло. Вроде бы дождь пошел, сказал он.

Чарльз сказал, что скворцы ему нравятся. Отдаю ли я себе отчет в том, вопросил он, что они принадлежат к наиболее умным птицам в мире? Что они одни из немногих птиц обладают двумя полушариями мозга — особенностью, которую делят с человеком? Что в отличие от подавляющего большинства мелких птиц они ходят, а не прыгают? Нам представляется чудесная возможность, если только мы ею воспользуемся, изучать их с близкого расстояния.

Да уж! Они будили меня по утрам, демонстрируя свою способность ходить на чердаке над нашей спальней. Одного из них, видимо, снедало честолюбие: он часами семенил взад-вперед, взад-вперед. А тот, который вздумал расширить свое жилище, тоже усердствовал — стучал, стучал, стучал, совсем как человек с молотком.

Вероятно, выклевывал куски старой штукатурки, чтобы сделать углубление для гнезда, сказал Чарльз. Там ее еще, наверное, много осталось. Он не мог понять, почему я волнуюсь. Ведь обрушить крышу они никак не могут.

Зато следующая по трудности задача оказалась им вполне по силам. Получив полную свободу действий, поскольку поселились под кровлей любителя птиц, перестраивая то да се по своему усмотрению, они в конце концов пробили себе вход у основания трубы, о чем мы узнали, только когда зарядил дождь.