"Бесы" - читать интересную книгу автора (Достоевский Фёдор Михайлович)IVОн тотчас же узнал от Алексея Егоровича, что Варвара Петровна, весьма довольная выездом Николая Всеволодовича — первым выездом после восьми дней болезни — верхом на прогулку, велела заложить карету и отправилась одна, «по примеру прежних дней, подышать чистым воздухом, ибо восемь дней как уже забыли, что означает дышать чистым воздухом». — Одна поехала или с Дарьей Павловной? — быстрым вопросом перебил старика Николай Всеволодович и крепко нахмурился, услышав, что Дарья Павловна «отказались по нездоровью сопутствовать и находятся теперь в своих комнатах». — Слушай, старик, — проговорил он, как бы вдруг решаясь, — стереги её сегодня весь день и если заметишь, что она идёт ко мне, тотчас же останови и передай ей, что несколько дней, по крайней мере, я её принять не могу… что я так её сам прошу… а когда придёт время, сам позову, — слышишь? — Передам-с, — проговорил Алексей Егорович с тоской в голосе, опустив глаза вниз. — Не раньше однако же, как если ясно увидишь, что она ко мне идёт сама. — Не извольте беспокоиться, ошибки не будет. Через меня до сих пор и происходили посещения; всегда к содействию моему обращались. — Знаю. Однако же не раньше, как если сама пойдёт. Принеси мне чаю, если можешь скорее. Только что старик вышел, как почти в ту же минуту отворилась та же дверь и на пороге показалась Дарья Павловна. Взгляд её был спокоен, но лицо бледное. — Откуда вы? — воскликнул Ставрогин. — Я стояла тут же и ждала, когда он выйдет, чтобы к вам войти. Я слышала, о чём вы ему наказывали, а когда он сейчас вышел, я спряталась направо за выступ, и он меня не заметил. — Я давно хотел прервать с вами, Даша… пока… это время. Я вас не мог принять нынче ночью, несмотря на вашу записку. Я хотел вам сам написать, но я писать не умею, — прибавил он с досадой, даже как будто с гадливостью. — Я сама думала, что надо прервать. Варвара Петровна слишком подозревает о наших сношениях. — Ну и пусть её. — Не надо, чтоб она беспокоилась. Итак, теперь до конца? — Вы всё ещё непременно ждёте конца? — Да, я уверена. — На свете ничего не кончается. — Тут будет конец. Тогда кликните меня, я приду. Теперь прощайте. — А какой будет конец? — усмехнулся Николай Всеволодович. — Вы не ранены и… не пролили крови? — спросила она, не отвечая на вопрос о конце. — Было глупо; я не убил никого, не беспокойтесь. Впрочем вы обо всём услышите сегодня же ото всех. Я нездоров немного. — Я уйду. Объявления о браке сегодня не будет? — прибавила она с нерешимостью. — Сегодня не будет; завтра не будет; после завтра, не знаю, может быть все помрём и тем лучше. Оставьте меня, оставьте меня, наконец. — Вы не погубите другую… безумную? — Безумных не погублю, ни той, ни другой, но разумную, кажется, погублю: я так подл и гадок, Даша, что, кажется, вас в самом деле кликну «в последний конец», как вы говорите, а вы, несмотря на ваш разум, придёте. Зачем вы сами себя губите? — Я знаю, что в конце концов с вами останусь одна я и… жду того. — А если я в конце концов вас не кликну и убегу от вас? — Этого быть не может, вы кликнете. — Тут много ко мне презрения. — Вы знаете, что не одного презрения. — Стало быть, презренье всё-таки есть? — Я не так выразилась. Бог свидетель, я чрезвычайно желала бы, чтобы вы никогда во мне не нуждались. — Одна фраза стоит другой. Я тоже желал бы вас не губить. — Никогда, ничем вы меня не можете погубить, и сами это знаете лучше всех, — быстро и с твёрдостью проговорила Дарья Павловна. — Если не к вам, то я пойду в сёстры милосердия, в сиделки, ходить за больными, или в книгоноши, Евангелие продавать. Я так решила. Я не могу быть ничьею женой; я не могу жить и в таких домах, как этот. Я не того хочу… Вы всё знаете. — Нет, я никогда не мог узнать, чего вы хотите; мне кажется, что вы интересуетесь мною как иные устарелые сиделки интересуются почему-либо одним каким-нибудь больным сравнительно пред прочими, или, ещё лучше, как иные богомольные старушонки, шатающиеся по похоронам, предпочитают иные трупики попригляднее пред другими. Что вы на меня так странно смотрите? — Вы очень больны? — с участием спросила она, как-то особенно в него вглядываясь. — Боже! И этот человек хочет обойтись без меня! — Слушайте, Даша, я теперь всё вижу привидения. Один бесёнок предлагал мне вчера на мосту зарезать Лебядкина и Марью Тимофеевну, чтобы порешить с моим законным браком, и концы чтобы в воду. Задатку просил три целковых, но дал ясно знать, что вся операция стоить будет не меньше как полторы тысячи. Вот это так расчётливый бес! Бухгалтер! Ха-ха! — Но вы твёрдо уверены, что это было привидение? — О, нет, совсем уж не привидение! Это просто был Федька каторжный, разбойник, бежавший из каторги. Но дело не в том; как вы думаете, что́ я сделал? Я отдал ему все мои деньги из портмоне, и он теперь совершенно уверен, что я ему выдал задаток!.. — Вы встретили его ночью, и он сделал вам такое предложение? Да неужто вы не видите, что вы кругом оплетены их сетью! — Ну пусть их. А знаете, у вас вертится один вопрос, я по глазам вашим вижу, — прибавил он с злобною и раздражительною улыбкой. Даша испугалась. — Вопроса вовсе нет и сомнений вовсе нет никаких, молчите лучше! — вскричала она тревожно, как бы отмахиваясь от вопроса. — То есть вы уверены, что я не пойду к Федьке в лавочку? — О, Боже! — всплеснула она руками, — за что́ вы меня так мучаете? — Ну, простите мне мою глупую шутку, должно быть, я перенимаю от них дурные манеры. Знаете, мне со вчерашней ночи ужасно хочется смеяться, всё смеяться, беспрерывно, долго, много. Я точно заряжён смехом… Чу! Мать приехала; я узнаю по стуку, когда карета её останавливается у крыльца. Даша схватила его руку. — Да сохранит вас Бог от вашего демона и… позовите, позовите меня скорей! — О, какой мой демон! Это просто маленький, гаденький, золотушный бесёнок с насморком, из неудавшихся. А ведь вы, Даша, опять не смеете говорить чего-то? Она поглядела на него с болью и укором и повернулась к дверям. — Слушайте! — вскричал он ей вслед, с злобною, искривлённою улыбкой. — Если… ну там, одним словом, Она вышла не оборачиваясь и не отвечая, закрыв руками лицо. — Придёт и после лавочки! — прошептал он подумав, и брезгливое презрение выразилось в лице его. — Сиделка! Гм!.. А впрочем мне, может, того-то и надо. |
||
|