"Кловис Дардантор" - читать интересную книгу автора (Верн Жюль)

ГЛАВА II, в которой герой нашей истории будет представлен читателю без всяких околичностей

— Вот и поплыли, — заметил Марсель, — навстречу…

— Неведомому, — подхватил Жан, — чтобы мы могли изучить его и открыть, как сказал Бодлер,[19] что-то для себя новое!

— Неужто ты и в самом деле рассчитываешь на встречу с неведомым во время самого что ни на есть тривиального переезда из Франции в Африку, из Сета в Оран?..

— Не спорю, во время нашего тридцатишестичасового плавания первым и, возможно, единственным пунктом, который мы посетим, будет Оран. Но, отправляясь в путь, всегда ли знаешь, куда попадешь?..

— Разумеется, особенно когда тебя везут по заданному маршруту! Разве что на море несчастье случится…

— Да я же не об этом! — снисходительно произнес Жан. — К чему заранее настраиваться на столкновения судов, взрывы котлов или такое хорошенькое дельце, как двадцатилетняя робинзонада на безлюдном острове! Речь совсем о другом. Неизведанность, кстати, меня не пугающая, — это тот фон, на котором протекает наше существование, извечная тайна, начертанная в далекие античные времена на шкуре козы Амалтеи[20] и записанная в великой небесной книге, недоступной для прочтения даже в самых сильных очках. Неизведанность — это ковчег, где хранятся наши предназначения, извлекаемые рукой судьбы наугад…

— Жан, прекрати поток метафор! — не выдержал Марсель. — Иначе не избежать мне морской болезни!

— Неизведанность — это загадочная декорация, скрытая за занавесом, который должен вот-вот подняться…

— Хватит, остановись! Не закусывай удила в самом начале пути! Не гарцуй на коне безудержных фантазий! Не несись вскачь, отпустив поводья!

— Эге, так и ты, сдается мне, заговорил метафорами!

— Ты прав. Давай-ка взглянем на вещи трезво. Мы сейчас ничем не рискуем. Как и остальные пассажиры, сели на пароход в Сете, чтобы доплыть до Орана, где вступим в ряды Седьмого африканского стрелкового полка. У каждого из нас в кармане по тысяче франков. Все весьма просто, вполне разумно и не оставляет места для неведомого со всеми его тайнами и загадками…

— Кто знает? — произнес философически Жан, начертав указательным пальцем в воздухе вопросительный знак.

Этот разговор, выявивший некоторые особенности в характере двух друзей, происходил в задней части юта, на скамье напротив проволочной сетки, из-за которой выглядывал мостик между грот— и фок-мачтами.[21]

На боковых скамьях, складных табуретках и в заблаговременно зарезервированных за собой плетеных креслах, укрытых от слепящего солнца парусиновым тентом, разместились десятка два пассажиров, более чувствительных к покачиваниям «Аржелеса». Несколько закутанных в шали женщин, заранее смирившихся с неизбежными недомоганиями, расселись поближе к середине судна, где, как говорят, килевая качка ощущается не так сильно. То были матери с милыми, наивными детьми, мечтавшими побыстрее стать взрослыми.

Другие путешественники, легко переносившие слабую качку, тихо прогуливались по палубе, беседуя, покуривая и передавая друг другу корабельную подзорную трубу, позволявшую любоваться удалявшимся берегом, украшенным на западе величественным гребнем Пиренейских гор.

Среди них находились и месье Дезирандель со своим чадом. Отец лихорадочно вышагивал взад-вперед, то заламывая руки за спину, то воздевая их к небесам. Затем, облокотившись на поручни, принялся созерцать пенный шлейф за кормой «Аржелеса», будто столь желанный Дардантор, превратившись на время в тюленя, мог внезапно вынырнуть из бурлящей струи. Что же касается Агафокла, то он упорно выказывал полнейшее безразличие к переживаниям родителей; повергнутых в недоумение и скорбь.

Вокруг женщин вертелись горничные, а возле мужчин — юнги, ловившие каждый их жест, чтобы немедленно предложить свои услуги.

Интересно, сколько путешественников усядутся за обеденным столом? Этот вопрос неизменно вставал перед судовым врачом в начале каждого рейса, и он никогда не ошибался, предполагая; что от шестидесяти до семидесяти человек из сотни вынуждены будут пропустить трапезу.

Доктор, кругленький малорослый толстячок, на редкость живой и разговорчивый, всегда пребывал в хорошем настроении. Несмотря на свои пятьдесят, он оставался удивительно деятельной натурой, любил и поесть, и выпить, и обладал неправдоподобно большим набором рекомендаций против морской болезни, впрочем, в эффективность которых, если честно, не верил. Сила его заключалась в другом. Корабельный Гиппократ[22] так искусно вел утешительные беседы и столь деликатно убеждал в скором выздоровлении временную клиентуру, что несчастные жертвы Нептуна[23] невольно улыбались ему в промежутках между рвотными позывами.

— Да ничего не случится, — повторял он. — Только сделайте выдох, как почувствуете, что палуба приподнимается, и вдох, когда она опускается… Лишь ступите на твердую землю, все пройдет, будете вновь здоровы! Подобная морская прогулка не идет ни в какое сравнение с отдыхом в Виши или Юрьяже.[24]

Молодые люди сразу же приметили доктора Брюно — бойкого, остроумного человечка. Марсель воскликнул:

— Что за веселый спутник! Вот уж кого никак не назовешь гробокопателем!

— Верно, но это потому, что он имеет дело с болезнью, от которой не умирают.

А где же месье Эсташ Орьянталь, до сих пор не появившийся на палубе? Уж не испытывал ли он сейчас те желудочные волнения, что именуются на матросском жаргоне «пересчитыванием сорочек»?

О нет! Носитель столь поэтического имени не был подвержен никаким недугам. Морской болезни он не ведал и страдать от нее не собирался и впредь. Проникнув с юта в трапезную, месье Орьянталь устроился в конце стола на удобном месте и не думал покидать его, пока не покончит с десертом.

Однако отсутствие сего гурмана на юте с лихвой компенсировалось доктором Брюно, заметно оживившим обстановку. Знакомясь с пассажирами, врач одновременно выполнял свой служебный долг и испытывал истинное наслаждение. Любопытный, словно дочь Евы, сгоравший от нетерпения поскорее узнать, откуда и куда едет каждый из его собеседников, болтливый, как стая сорок или дроздов, юркий, как хорек, носящийся из угла в угол в собственной норе, он переходил от одного путешественника к другому, всякий раз поздравляя нового знакомого с удачным выбором «Аржелеса» как лучшего судна на алжирской линии, комфортабельного, оборудованного всем необходимым и к тому же имеющего такого опытного капитана, как Бюгараш, и — правда, об этом не говорилось, хотя подразумевалось — столь замечательного доктора, каким был он, Брюно. Затем, обращаясь к своим слушателям, он заверял их, что плавание пройдет благополучно, ибо за все время, что «Аржелес» курсирует по Средиземному морю, он ни разу еще не попадал в бурю и так и не замочил даже кончика форштевня[25]… И так далее и тому подобное.

Неумолчно треща, этот живчик успевал угостить карамельками детей.

— На здоровье! Не стесняйтесь, херувимчики! В трюме полно такого добра! — со счастливой улыбкой говорил он малышам.

Марсель и Жан только посмеивались, наблюдая за развернувшим бурную деятельность месье Брюно. Им был знаком такой тип докторов, нередко встречающихся среди судового персонала, особенно на дальних линиях, и представляющих собой настоящую морскую или колониальную газету!

— Итак, господа, — произнес эскулап,[26] усевшись рядом с юношами, — корабельный медик обязан лично быть знаком со всеми пассажирами. А посему позвольте мне…

— Охотно, доктор, — ответил Жан. — Но, сознавая невозможность ускользнуть из ваших рук, которые, надеюсь лишь, не ускорят наш уход в мир иной, мы перво-наперво с превеликим удовольствием пожали бы их…

И молодые люди обменялись с врачом крепкими рукопожатиями.

— Если чутье меня не обманывает, — продолжил месье Брюно, — я имею честь разговаривать с парижанами?..

— Да, вы угадали, — подтвердил Марсель, — действительно из Парижа.

— Отлично! — воскликнул доктор. — Из самого Парижа, не из пригорода!.. Может, даже из центра?

— Из квартала Банка, — уточнил Жан, — а более точно, с улицы Монмартр, дом номер сто тридцать три, этаж четвертый, дверь слева…

— Возможно, господа, — заметил месье Брюно, — что мои в вопросы покажутся вам бестактными… Но таково мое ремесло… Лекарь обязан знать все, даже то, что лично его не касается. Наде вы простите меня…

— Уже простили, — заверил Марсель.

И тут вал докторского красноречия завертелся на бешеных оборотах. Остроумно выстраивая фразы, сопровождавшиеся выразительными жестами, болтун пересказывал все, что успел услышать от пассажиров, посмеивался над семейством Дезиранделей, над месье Дардантором, заранее нахваливал предстоявший обед, обещал, что завтра путешественники смогут в течение нескольких часов наслаждаться чудесным отдыхом на Балеарских островах, и, наконец, пресытившись собственной врожденной говорливостью, спросил, подымаясь:

— Господа, а вы сумели осмотреть Сет?

— Нет, к великому сожалению, — признался Марсель.

— Очень обидно! Город стоит того! А в Оране вы уже бывали?

— Нет, не бывали даже во сне! — отозвался Жан.

В этот момент подошел юнга и сказал доктору, что его ждет капитан Бюгараш. Расставаясь с молодыми людьми, весельчак осыпал их любезностями и пообещал возобновить беседу немного позже: он еще не все выудил из новых знакомых.

То, что доктору не удалось еще выведать о прошлом и настоящем молодых людей, вполне можно изложить в нескольких строках.

Марсель Лориан и Жан Таконна приходились друг другу двоюродными братьями: их матери, уроженки Парижа, были родными сестрами. Рано лишившись отцов, познав бедность, они вместе окончили один лицей. Затем Жан прослушал курс наук в коммерческом институте, Марсель — в юридическом. Поскольку оба они происходили из мелкой торговой буржуазии, их честолюбие не простиралось слишком далеко. Неразлучные, словно родные братья, выросшие под одной крышей, молодые люди испытывали взаимное чувство глубокой привязанности, и ничто не смогло бы подорвать их дружбу, даже огромная несхожесть характеров.

Марсель, рассудительный, внимательный, дисциплинированный с детства относился к жизни серьезно.

Жан, наоборот, рос сорванцом. Постоянно испытывая радостное возбуждение, он походил на вырвавшегося на волю жеребенка. Развлечения, беготня и шум в доме нравились пострелу, с юных лет ставшему душой общества, куда больше, чем прилежный труд. И если бесенок и навлекал иногда на себя упреки старших за неуемную живость, то очень мило добивался прощения. Впрочем, как и кузен Марсель, Жан обладал и рядом достоинств, вполне давших его слабости.

У молодых людей были добрые, открытые, честные и искренние сердца, они всей душой обожали своих матерей, чья безграничная любовь переходила подчас пределы разумного.

Когда юношам исполнилось двадцать лет, их призвали на год в армию, в стрелковый полк, размещенный неподалеку от Парижа. Друзьям повезло: они не расставались ни в поле, ни в казарме. Военная служба ничуть не тяготила братьев, словно их с детства воспитывали в соответствующем духе. Обязанности свои они исполняли охотно и старательно. Это были отличные служаки. Начальство их поощряло, товарищи любили. И хотя порой парней лишали за мелкие провинности увольнения и давали им наряды вне очереди (впрочем, солдаты посматривают косо на тех, кто не имеет взысканий), демобилизовали ребят с оценкой «отлично».

Возвратившись домой, Марсель и Жан поняли, что пора определиться. Посоветовавшись с матерями, они решили устроиться на работу в заслуживавший доверия торговый дом, рассчитывая стать впоследствии, когда поднаберутся опыта, компаньонами этой фирмы. Мадам Лориан и мадам Таконна благословили детей на поиски счастья, надеясь всею душою, что их славных отпрысков ожидает достойное будущее. Женщины радовались при мысли, что через несколько лет мальчики встанут на ноги, удачно женятся и из простых служащих станут совладельцами, а затем, несмотря на молодость, и хозяевами магазина или пошивочной мастерской. Конечно же, их дело непременно будет процветать, и со временем уважаемое имя дедов достойно понесут внуки. Словом, эти француженки мечтали о том, о чем самозабвенно грезят все матери мира.

Однако сестры не дождались свершения своих желаний. Спустя несколько месяцев после возвращения из полка, когда молодые люди еще не успели приступить к осуществлению замыслов, на кузенов обрушилось страшное горе: эпидемия, свирепствовавшая в центральных кварталах Парижа, сперва унесла в могилу мадам Лориан, а через несколько недель — и мадам Таконна. Глубокая боль, внезапная, словно удар молнии, пронзила сердца двоюродных братьев. От всей семьи их осталось только двое! Ошеломленные, не могли поверить в реальность такого несчастья!

Теперь, как никогда, надо было подумать о будущем. Юноши унаследовали по сто тысяч франков, что давало от трех с половиной до четырех тысяч ренты. Столь скромный доход не очень-то у полагал к безделью, к которому, впрочем, они и не стремили стоило ли рисковать и сразу же пускать небольшой капитал в дело?

Одним словом, кузены, лишившись моральной поддержки матерей, были в нерешительности, не зная, нужно ли воплощать в жизнь касавшиеся предпринимательской деятельности планы или нет.

И тут им на помощь пришел старый друг семьи, некогда служивший в Африке командиром стрелковой роты, а ныне — офицер в отставке. Он сразу же вошел в положение молодых людей, которые всегда прислушивались к его мнению. Свой взгляд на вещи майор Борегар изложил четко, без обиняков; вместо того чтобы унаследованные деньги вкладывать в сомнительные по конечному результату коммерческие операции, лучше всего приобрести на них надежные облигации французских железных дорог, а самим вернуться в армию. Юноши быстро получат сержантское звание, а затем, сдав вступительные экзамены, смогут попасть в сомюрскую[27] военную школу, откуда выйдут уже лейтенантами. И тогда перед Марселем и Жаном, которых будет ждать красивая, интересная, благородная карьера, откроется блестящая перспектива. Офицер с четырьмя тысячами ливров ренты да плюс к тому жалованье — что может быть лучше в сложившейся ситуации! А награды, слава!.. Короче, ничего не упустил бывалый солдат, убеждая подопечных в своей правоте.

Но были ли и Марсель с Жаном столь же непоколебимо, как и майор Борегар, уверены в том, что военное ремесло полностью отвечает их чаяниям и надеждам? Что военная стезя, эта дорога чести, действительно приведет их к счастью?..

— В конце концов, чем мы рискуем, Марсель? — сказал Жан, когда они с братом остались одни. — Может, добрый старый служака и прав? Он даст нам рекомендательное письмо к командиру Седьмого стрелкового полка, размещенного в Оране. Так что отправимся-ка в путь. Времени для размышлений в дороге будет более чем достаточно. А уже в Алжире решим, поступать на службу или нет.

— Выходит, для того чтобы прийти к какому-то решению, мы должны совершить путешествие и, добавлю, истратить без всякой пользы уйму денег? — заметил рассудительный Марсель.

— Согласен с тобой, олицетворение разума! — ответил Жан. — Зато, расставшись с несколькими сотнями франков, мы ступим на заморскую территорию Франции! Не жалей этих средств, бравый мой товарищ, возможно, они окупятся стократ.

— Ты что-то задумал, Жан?

— Да нет, я сказал просто так…

Уговорить Марселя не составило большого труда. И теперь кузенам предстояло отправиться в Оран с рекомендательным письмом старого ротного командира к его другу, командиру Седьмого стрелкового полка, ознакомиться по прибытии на место с реальным положением дел и затем принять окончательное решение, которое не сомневался майор Борегар, не разойдется с его советами!

Этот план был не так уж плох: если бы в последний момент молодые люди передумали поступать на военную службу, то смогли бы, оплатив обратную дорогу, возвратиться в Париж и избрать иную сферу деятельности. Поскольку друзья не исключали того, что в Алжире им не понравится, Жан, исходя из своего стремления узнавать в пути как можно больше, заранее продумал маршрут «кругосветки». Марсель сначала ничего не понял: слово «кругосветка» было для него совершенно новым.

— Знаешь, — сказал ему Жан, — неплохо бы воспользоваться представившейся нам возможностью получше познакомиться с нашей страной.

— А каким образом?

— Мы поедем обратно другим путем. Это обойдется несколько дороже, зато так куда приятней! Можем, например, отправиться в Оран на судне из Сета, а из Алжира поплыть на пароходе в Марсель.

— Это идея!

— И к тому же отличная, дружище! Учти, моими устами говорят Фалес,[28] Питтак,[29] Биант,[30] Клеобул,[31] Периандр,[32] Хилон[33] и Солон.[34]

Разумеется, Марсель не посмел оспаривать решение, принятое семью греческими мудрецами, и в результате 27 апреля оба кузена оказались на борту «Аржелеса».

Марсель отличался высоким ростом, хотя и Жан не был коротышкой, обладал элегантной внешностью и изящными манерами. Лицо его источало приветливость, красивые глаза как бы подернула дымка мечтательной задумчивости, белокурая бородка представляла собой предмет гордости хозяина, и сбрить ее юноша смог бы только по особо строгому приказу начальника, если бы таковой имелся у него. Словом, он относился к тому типу молодых людей, которых в буржуазном мирке именуют «блестящими кавалерами».

Внешность у Жана не была столь эффектной, хотя непривлекательным его никто бы не назвал. Хорошо сложенный брюнет, лицо, выражавшее природный ум, живые глаза, закрученные вверх усики, исполненные грации движения — в общем, славный малый!

Итак, мы уже познакомились с внешностью и характерами этих двух молодых людей и знаем, что кузены, решившись отправиться в путь, оказались среди пассажиров первого класса на пароходе, совершавшем регулярные рейсы между Сетом и Ораном.

Неужто и в самом деле по прибытии на место они станут рядовыми Седьмого африканского стрелкового полка?

— Кто знает? — философски заметил по этому поводу Жан, убежденный, что случай играет в человеческой судьбе решающую роль.

Будучи в пути лишь двадцать пять минут, «Аржелес» пока еще не развил полную скорость и, отойдя от волнореза на милю,[35] готовился взять курс на юго-запад.

В этот момент доктор Брюно, находившийся на юте, схватил подзорную трубу и направил ее в сторону порта на некий быстро перемещавшийся объект, увитый клубами черного дыма и белого пара. Моментально сообразив, что это такое, он, вскрикнув от удивления, помчался к лестнице, взлетел на капитанский мостик и там, задыхаясь от бега, вручил Бюгарашу оптический прибор — и все это за полминуты.

— Взгляните, капитан! — указал он на предмет, который, приближаясь, увеличивался в размере.

— Самоходный баркас.

— Думаю, он пытается догнать нас.

— Без сомнения! Видите, оттуда подают сигналы.

— Может быть, стоит судно остановить?

— Не уверен. Что им нужно от нас?

— Узнаем, когда подойдут поближе.

— Ну-ну, — пробормотал капитан, по-видимому не очень-то расположенный отключать гребной винт.

Но доктор Брюно не сдавался:

— Я думаю, «Аржелес» догоняет опоздавший пассажир.

— А, месье Дардантор, прозевавший отплытие!

Действительно, для подобного предположения имелись все основания. Баркас, набирая скорость, пытался нагнать судно, прежде чем оно выйдет в открытое море. Наверное, господину, чье отсутствие столь горько оплакивали супруги Дезирандель, пришлось раскошелиться.

Капитан Бюгараш не относился к людям, готовым пожертвовать стоимостью билета первого класса, лишь бы не задерживать судно на несколько минут. Громко выругавшись, как и подобает южанину, он приказал застопорить машину.

«Аржелес» прошел на прежней скорости один кабельтов, затем начал постепенно сбавлять ход и, наконец, остановился. Катившиеся наперерез волны стали сильнее прежнего раскачивать пароход, к вящей досаде пассажиров, и так уже страдавших от приступов морской болезни.

Баркас столь стремительно летел к судну, что его форштевень высоко выступал из пенившейся воды. Уже можно было различить фигуру человека, стоявшего на носу лодки и махавшего шляпой. Месье Дезирандель, только что поднявшийся на капитанский мостик, спросил доктора Брюно, стоявшего рядом с Бюгарашем:

— Чего вы ждете?

— Вон тот баркас.

— А что ему надо?

— Одарить нас еще одним пассажиром, наверняка тем, что опоздал.

— Вы имеете в виду месье Дардантора?

— Может быть, если его так зовут.

Месье Дезирандель схватил подзорную трубу, протянутую врачом, и после ряда бесплодных попыток разглядел все же барк в окуляр инструмента.

— Это он! Это он! — вскричал толстячок и поспешил сообщить добрую весть матери Агафокла.

Баркас был уже не более чем в трех кабельтовых от «Аржелеса» слегка покачивавшегося на мелкой зыби и время от времени с шумом выпускавшего из клапанов избыточный пар.

Катер подошел к борту судна в тот миг, когда месье Дезирандель, несколько побледнев после посещения супруги, вновь появился на палубе. С парохода была спущена веревочная лестница с деревянными ступеньками, прижавшаяся к предохранительной сетке.

Пассажир расплатился с хозяином баркаса, причем, по-видимому, по-королевски, поскольку моряк гаркнул: «Благодарю, ваше превосходительство!» — так, как это умеют только лаццарони.[36] Через несколько секунд богач в сопровождении слуги с чемоданом в руке был уже на палубе и, ловко покачиваясь, сияя улыбкой, поприветствовал присутствовавших. Затем, заметив месье Дезиранделя, собиравшегося упрекнуть его, новоприбывший звонко хлопнул толстяка по животу и прокричал:

— А вот и я, папаша!