"Дипломатия Симона Боливара" - читать интересную книгу автора (А.Н.ГЛИНКИН)

ПОЗНАНИЕ МИРА

19 января 1799 г. испанский корабль «Сан-Ильдефонсо», стоявший на рейде венесуэльского порта Ла-Гуайра, поднял якоря и, наполнив паруса попутным ветром, взял курс на Испанию. На его борту находился Симон Боливар. Это был его первый выход во внешний мир, познание новых горизонтов «нашей Америки» (предстояли остановки в Мексике и на Кубе) и далекой Европы.

Миниатюра неизвестного художника сохранила облик Симона Боливара времен его первого путешествия в Испанию. Стройный юноша, одетый изящно и с долей щегольства, лицо, еще сохраняющее мальчишескую округлость, копна черных волос, полукружья густых бровей и большие, широко распахнутые глаза, пытливо вглядывающиеся в окружающий мир.

Юноша жадно впитывал новые впечатления. Но не только этим была знаменательна первая зарубежная поездка. Боливар не был создан созерцателем, его влекло действие. Он любил повторять слова Руссо: «…Если человек, способный сделать что-нибудь полезное для человечества, остается в бездействии, он заслуживает осуждения» [19]. Однако еще не пришло время для выхода кипевших в нем сил. И обуревавшие Боливара мысли, чувства, дерзкие мечты проявлялись в неординарных поступках.

Полуторамесячное пребывание в Новой Испании (Мексика) позволило С. Боливару познакомиться с историческими памятниками и богатейшей культурой одной из самых многочисленных народностей коренного населения Америки – индейцев-ацтеков. Не эти ли юношеские впечатления Боливара побудили его позднее осмыслить вклад индейцев, которых в те времена далеко не все причисляли к категории «людей», в формирование наций Латинской Америки и стать поборником прав коренных жителей?

Рекомендательные письма и заботы родственников открыли Боливару доступ во дворец вице-короля Новой Испании. На званом обеде произошел эпизод, который можно считать первым публичным заявлением Боливара о своих взглядах. Когда речь зашла о политической обстановке в Европе, молодой каракасец, одетый в форму младшего лейтенанта королевской армии, столь смело и открыто выразил свое восхищение Французской революцией, что вызвал смущение присутствовавших, не привыкших слышать во дворце подобные речи, и явное неудовольствие вице- короля X. Асансы [20]. Последний поспешил принять меры к тому, чтобы поскорее отправить юношу в Испанию.

В Мадриде Боливара опекали его дядя Эстебан Паласиос и выходец из Венесуэлы гвардейский офицер Мануэль Мальо, пользовавшийся благосклонностью королевской фамилии. Пребывание Симона в столице Испании обогатило его множеством впечатлений. Значительную часть своего времени он посвящал систематическим занятиям науками, но не замыкался в классных комнатах. Боливара привлекают интересные люди. В беседах с ними он ищет ответы на волнующие его вопросы. Симон – частый гость во дворце маркиза Устариса, уроженца Каракаса, давно жившего в Мадриде и игравшего немалую роль в политической "кухне" испанской монархии. Поклонник французских энциклопедистов и приверженец политики просвещенного абсолютизма, маркиз Устарис познакомил Боливара со многими известными учеными, писателями и художниками Испании, разрешил Симону работать в своей богатейшей библиотеке [21].

Интеллектуальному развитию Боливара способствовали долгие беседы с Устарисом, человеком эрудированным, отличавшимся широким кругозором и философским складом ума. Этим беседам не мешала большая разница в возрасте. Можно предположить, что умудренный знаниями и жизненным опытом маркиз угадывал в молодом человеке необычайную одаренность. Он заботливо и тактично шлифовал попавший в его руки алмаз. До конца своих дней Боливар сохранил признательность престарелому маркизу за жизненные уроки и вспоминал о нем с глубоким уважением и теплотой. По свидетельству О'Лири, одной из тем, вызывавших жаркие дискуссии, был вопрос об отделении испанских колоний от метрополии. Не отвергая такую перспективу, Устарис тем не менее говорил об огромных трудностях, которые могут возникнуть при этом. Однако слова маркиза вызывали в душе Боливара не пессимизм, а жажду борьбы.

Было бы неверным представлять, что в Мадриде Боливар жил затворником, погруженным в занятия, чтение и обсуждение «вечных вопросов». Ничто человеческое ему не было чуждо. После провинциально тихого Каракаса, насчитывавшего 44 тыс. жителей, великолепие столицы Испании ослепляло, и Симон закружился в вихре светской жизни. Ему было семнадцать лет. Он любил и умел танцевать. Богатство, знатность и высокое покровительство обеспечили ему благосклонность королевского двора. Его неоднократно приглашали во дворец в Аранхуэсе, допускали к играм с инфантами в прекрасных садах, окружавших королевский дворец. Однажды здесь и произошел эпизод, которому молва придала символическое значение. Во время игры в мяч с наследным принцем Фердинандом Симон Боливар с огромной силой метнул мяч и угодил им принцу в лоб. Последний сначала опешил, а затем вспыхнул гневом и хотел проучить неучтивого креола. Королеве Марии Луизе не без труда удалось восстановить мир [22]. Знал бы Фердинанд, которому вскоре предстояло занять трон, что его партнер четверть века спустя лишит королевскую корону ее самых ценных бриллиантов, не миновать бы Боливару страшных казематов кадисской тюрьмы. Но только богам, а не простым смертным подвластно приподнимать завесу будущего.

На пороге XIX века Испания еще продолжала числиться в ряду великих держав, но то, что предстало взору молодого каракасца, потрясло его. По соседству, за Пиренеями, Франция да и почти вся Западная Европа уже вступили в новую эпоху, а здесь, на Иберийском полуострове, продолжало царить средневековье. Управляемая династией испанских Бурбонов, одной из самых древних в Европе, некогда могущественная и богатейшая держава переживала глубокий упадок. Господство феодальной знати и католической церкви душило живые силы страны.

Богатства, притекавшие из заморских владений, не приносили благополучия. Они уходили «в песок» – тратились на содержание двора, правительства, привилегированных классов и князей церкви. Эта камарилья была неспособна что-либо предпринять для экономического и духовного прогресса нации.

Ни один посетитель мадридского Прадо не пройдет мимо полотна «Семья короля Карлоса IV». Эта картина является одной из вершин изобразительного искусства и одновременно политическим произведением необычайной силы. Гениальная кисть Франсиско Гойи обнажила степень вырождения правившего семейства испанских Бурбонов острее, чем все исторические трактаты. На фоне сверкающих мундиров, орденов и драгоценностей, всех этих земных атрибутов божественной власти, зримо выступает человеческое ничтожество носителей наследственного королевского титула. Тучный, одолеваемый подагрой, безвольный и недалекий король. Стареющая некрасивая королева с пронзительно-хищными глазами. Ее облик излучает злую несокрушимую волю и решимость урвать у жизни все возможные земные наслаждения. В группе инфантов выделяется наследный принц Фердинанд, отмеченный печатью тайных пороков и скудоумия. Для полноты картины не хватает только Мануэля Годоя, всесильного фаворита королевы. Неприязнь к нему испанцев не знала границ. Нажитое им состояние, по остроумному замечанию французского посла, точно соответствовало размерам государственного долга Испании. Заняв в 1797 году пост главы правительства, Годой своей недальновидной политикой торил дорогу к национальной катастрофе. За два года до приезда Боливара в Мадрид некогда непобедимый испанский флот был разгромлен англичанами, что создало немалые трудности для поддержания связей с заморскими владениями.

«И этот развратный и бессовестный двор купается в роскоши, создаваемой трудом порабощенных американцев!» [23], – восклицал потрясенный Симон Боливар.

Но в один прекрасный день все отступило на задний план. Весной 1800 года романтическое сердце Боливара пленила очаровательная Мария Тереса, единственная дочь богатого уроженца Каракаса Бернардо Родригеса де Topo. Молодым людям, решившим соединить свои судьбы, пришлось выдержать испытание: Боливара отправили на четыре месяца в Париж. Кроме того, ему предстояло получить согласие своей семьи на брак. Эти детали можно было бы опустить, если бы не одно примечательное обстоятельство.

По мнению некоторых исследователей, Симон, опасаясь, что его молодость может послужить препятствием, добился этого согласия, проявив впервые в жизни недюжинные способности дипломата. В послании старшим членам семьи он не изливал переполнявшие его страстные чувства и не выказывал охватившее его нетерпение. Он логично, ненавязчиво и убедительно доказывал, что его женитьба абсолютно необходима для благополучия всей семьи и преумножения ее богатств. Мастерски написанное письмо Боливара сравнивают с известным любовным посланием Бисмарка.

Но все позади, и 26 мая 1802 г. Симон Боливар сочетался в Мадриде браком с Марией Тересой Родригес. Счастье их было недолгим. В январе 1803 года, через шесть месяцев после приезда молодой четы в Каракас, Мария Тереса скончалась от желтой лихорадки. Потрясенный горем юный вдовец поклялся никогда больше не жениться. И Боливар сдержит эту клятву, хотя любовь еще не раз овладеет его сердцем.

Личное счастье не состоялось, и мысли Боливара вновь обращаются к политике. «Если бы я не овдовел, возможно, моя жизнь сложилась бы иначе, я бы не стал ни генералом Боливаром, ни Освободителем. Хотя нужно согласиться, что моим призванием не было служить алькальдом Сан-Матео. Смерть моей жены очень рано вывела меня на дорогу политики» [24]. В конце 1803 года, доверив управление своим состоянием старшему брату – Хуану Висенте, охваченный скорбью Боливар вновь отправляется в Европу. После кратковременной остановки в Мадриде он в мае 1804 года приезжает в Париж.

В пестром калейдоскопе событий и стран (Испания, Франция, Австрия, Германия, Бельгия, Голландия, Италия, США), встреч и расставаний, светских развлечений и глубоких раздумий, новых дружеских связей и разочарований в кумирах прошло около трех лет.

Во время пребывания Боливара во Франции в Париже в декабре 1804 года состоялась коронация Наполеона. Поворот от революции к империи во Франции вызвал бурю в душе Боливара. «Я боготворил Наполеона как героя республики, как блестящую звезду Славы, как гения Свободы…» [25], – говорил он. В преклонении перед Наполеоном молодой креол не был одинок. Стендаль писал о восторге, который пробуждала слава первого полководца французской республики «во всех благородных сердцах». Давид и Беранже, Байрон и Мицкевич, Гейне и Лермонтов прославляли Наполеона. Для них его имя ассоциировалось с борьбой за свободу, с революцией.

Убежденный республиканец, Боливар не мог простить своему кумиру измены. Он отклонил приглашение испанского посла присутствовать на церемонии в соборе Нотр-Дам и осудил Наполеона так же решительно и бесповоротно, как это сделали Руже де Лиль, автор «Марсельезы», предсказавший в письме к императору Франции его бесславный конец, или Бетховен, в гневе разорвавший ноты «Героической симфонии» с посвящением Наполеону. «Для меня он с этого дня лицемерный тиран!» – воскликнул Боливар. И вновь обращаясь к этому событию, он сказал: «Даже его слава мне представлялась исчадием ада с того момента, как Наполеон облачился в императорскую мантию» [26].

Некоторые биографы Освободителя ставят здесь точку, считая вопрос исчерпанным. Но так ли это? Боливар вряд ли стал бы великим деятелем, если бы ограничивался в оценке исторических событий только дихотомией «добро – зло» и воспринимал окружающую многокрасочную действительность в контрастном черно-белом изображении. Находясь в Букараманге, в один из редких в его жизни моментов отдыха, Боливар рассказывал в 1828 году сопровождавшему его полковнику Луису Перу де Лакруа о своих размышлениях по поводу коронации Наполеона, которая поразила его не столько помпезностью церемонии, сколько демонстрацией любви к герою Франции со стороны огромной массы народа (в ходе плебисцита 3 млн. 572 тыс. голосов были поданы за провозглашение Наполеона императором и 2579 – против (Манфред А. 3. Наполеон Бонапарт. – М., 1980. – С. 452)). Сколь же велико воздействие знаменитости, «распространяющееся почти на весь континент и, можно сказать также, на весь мир»?

Боливара одолевали мучительные раздумья о противоречиях истории, крутых поворотах общественного развития, сложном взаимодействии между личностью и массами, о диктатуре и демократии. Как мог французский народ, задавал он себе вопрос, ненавидящий тиранию и жаждавший равенства, безучастно лицезреть попрание завоеванной свободы? «Корона, которую водрузил Наполеон на свою голову, мне казалась жалкой и старомодной, а истинно великими представлялись всеобщее одобрение и интерес, вызываемые его личностью. Это, должен признаться, побудило меня размышлять о рабском состоянии моей родины и о славе того, кто ее освободит» [27]. Не здесь ли истоки клятвы на Монте-Сакро?

Позднее, когда и Наполеон, и Боливар уже завершат свой жизненный путь, многие историки будут сравнивать их роль в исторических судьбах народов двух континентов – Европы и Южной Америки, проводить между ними параллели, изучать, как каждый из них выдержал испытание славой и властью, оценивать проявление присущих им талантов в военной, идеологической, политической и дипломатической областях, их личные качества. Среди тех, кто отдавал пальму первенства Наполеону, был и К. Маркс, весьма категорично и, можно сказать, резко высказавшийся по этому поводу в одном из своих писем к Энгельсу [28]. Приверженцы Боливара считают, что их герой превосходил Наполеона своими высокими моральными и нравственными качествами, столь редким в истории бескорыстием.

Чтобы закончить вопрос об отношении Боливара к Наполеону, необходимо отметить, что Боливар до конца дней изучал опыт этого великого деятеля, хотя еще в 1804 году в душе сверг с пьедестала своего кумира. За два года до смерти Боливар признавался друзьям: «Все, что касается Наполеона, является для меня самым привлекательным и самым полезным чтением. Вот у кого следует учиться военному искусству, искусству политики и государственного управления» [29]. Постигая «уроки» жизни Наполеона, Боливар сделал для себя важный вывод: нельзя идеализировать и слепо преклоняться перед личностью, какой бы великой она ни была. В противном случае неизбежны не только горькие разочарования, но и серьезные политические ошибки.

Вопросы о судьбах испанских колоний в Америке и перспективах их освобождения Боливар неоднократно обсуждал с известным немецким географом Александром Гумбольдтом, которому он был представлен в Париже, и с французским ботаником Амадео Бонпланом. Эти ученые после пяти лет путешествий по Южной Америке вернулись в Европу, убежденные в неизбежном крушении колониальных порядков. В числе новых знакомых каракасца в Париже были великий трагик Тальма, писатель и дипломат Шатобриан, ученый Гей-Люссак, известный своими историческими трудами аббат Прадт.

В начале 1805 года состоялась встреча Боливара с его юношеским наставником Симоном Родригесом, находившимся в Австрии. Два друга решили предпринять путешествие в Италию, к ним присоединился Фернандо Topo.

Милан, Венеция, Болонья, Флоренция и, наконец, 15 августа 1805 г. – Рим. Римский папа удостоил Боливара аудиенцией. Визит к главе католической церкви едва не закончился конфузом: молодой каракасец отказался пасть ниц перед Пием VII согласно установленным канонам и приложиться губами к кресту, вышитому на папской туфле [30].

Друзья много бродили по Риму. «Вечный город», одна из колыбелей цивилизации, вызывал ощущение приобщенности к античным мифам и героям. Однажды ученик и учитель поднялись на Монте-Сакро (Святой холм). В Древнем Риме человек, укрывшийся на этом холме, считался неприкосновенным. Поэтому холм служил прибежищем для плебеев, бежавших от непереносимого гнета римских патрициев. По ассоциации мысли Боливара обратились к родной Америке. «Клянусь богом моей семьи, – произнес Боливар, упав на колени и сжав руку Родригеса, – клянусь моими родителями и честью…, что душа моя не обретет покоя, пока не будут разорваны цепи, которыми испанская корона опутала мою родину» [31].

История подтвердила, что это был не только страстный и благородный порыв юного романтика, а глубоко осознанное и выстраданное решение о своем жизненном призвании. Выбор сделан, и теперь скорее домой, на родину.

На обратном пути в Венесуэлу Боливар сделал остановку в США, где провел около двух месяцев, устраивая дела своих племянниц. Документальных свидетельств о его пребывании в Бостоне, Нью-Йорке, Филадельфии и Вашингтоне почти не сохранилось. Американский историк Г. У. Ван Луун в книге «Джефферсон и Боливар – поборники свободы в Новом Свете» выразил сожаление, что правители США недальновидно упустили шанс приветить человека, которому предстояло стать Освободителем Южной Америки, ибо в этом случае отношения между Северной и Южной Америкой могли сложиться более благополучно [32]. Эта курьезная сентенция относится к числу «гениальных мыслей», которые, как говорят французы, приходят в голову «на лестнице», то есть тогда, когда беседа закончена и ничего нельзя вернуть. Сам Боливар свои впечатления от пребывания в США выразил так: «Впервые в жизни я видел рационалистическую демократию». Среди историков до сих пор не утихают споры: чего больше в этой оценке – уважительности или отмежевания.

В феврале 1807 года Боливар вернулся в Венесуэлу. Через несколько месяцев ему исполнялось 24 года. Несмотря на молодость, ему уже пришлось пережить жестокие душевные потрясения. Казалось, рок преследовал его близких. Боливар потерял родителей, умерла одна из его сестер, ушла из жизни горячо любимая жена. Пережил он и горькие разочарования, утратил многие иллюзии. Однако его сильный характер не был сломлен ударами судьбы. Испытания, выпавшие на его долю, лишь закалили волю и обострили ум. Пришла пора от слов переходить к делу.