"Волшебная сказка Нью-Йорка" - читать интересную книгу автора (Данливи Джеймс Патрик)

6

Автомобиль у мадам серый. С крохотными круглыми боковыми окошками сзади. Вроде иллюминаторов на корабле. Длинная антенна торчит над заснеженной крышей. Внутри меховая полость с темным отливом. В последний раз окинул взглядом мистера Соурпюсса. Чье спокойствие и лысина представляются безграничными. Нарумяненные полные щеки. Денег, наверное, целую кучу огреб. Печать молчания на устах. Иначе я бы спросил у него, как это ему удалось.

Пока мы едем по Пятьдесят Седьмой улице, миссис Соурпюсс мурлычет неторопливую польскую польку. Порой поворачиваясь, чтобы оглядеть витрину очередного модного ателье. Улыбается, встречаясь со мной глазами. Малый, вначале торчавший у термостата, стоял, из конца в конец озирая улицу, а двое других наблюдали, как я влезаю в ее лимузин. И жевавший резинку шофер миссис Соурпюсс, пророкотал нечто неразличимо неласковое и захлопнул за мной дверцу.

Снег, ставший глубже, замедляет движение. Белые холмики брошенных автомобилей. В небе темные тучи. Буксир волочет вокруг пирса океанский лайнер с красной трубой. В увеселительном парке за темными холодными водами Гудзона торчат над отвесными скалами вагончики русских рельсовых горок. Школьником заехал туда однажды, после ежегодной июньской лодочной прогулки. Тогда это был мой город. Теперь принадлежит Вайну. Который молча уставился на меня, когда я сообщил. О требовании миссис Соурпюсс, чтобы я ее сопровождал. Я стоял, ожидая. Вайн сидел. За столом, сплошь покрытым листами архитектурных планов. Прижатых с одного угла черной книжицей, на который красным выведено «Нью-Йоркский Светский Календарь». Теперь он уже выяснил, что я там не значусь, и вправе спросить, какого, собственно, дьявола ты пытаешься втереться в знакомство к скорбящим. Но он опустил глаза на чертежи. О'кей, Кристиан. И добавил, сию минуту по радио сообщили, будто надвигается настоящая снежная буря, убедитесь, что Чарли надел цепи на колеса всех машин. У Чарли, когда я к нему подошел, приятным образом вылезли на лоб глаза. И он сказал, мистер Кристиан, а вы-то что здесь делаете. Я сказал, работаю. И он сказал, господи-иисусе.

Миссис Соурпюсс курит сигарету за сигаретой. Я раз за разом щелкаю ее зажигалкой. Клубы дыма из-под черной широкополой шляпы. Наклоняется, стряхивая пепел в выдвинутую из ореховой спинки водительского сидения пепельницу. Общается с ним через микрофон, похожий на чайное ситечко. Его зовут Глен. Он все бросал на меня нехорошие взгляды в зеркальце заднего вида и в конце концов до того увлекся сооруженьем глумливой гримасы, что врезался в зад катафалка. Из которого, ругаясь и размахивая кулаками, выскочил Чарли.

— Черт тебя подери, ты что, тупорылый, не видишь, что я впереди, ты же мог усопшего покалечить или еще что.

Миссис Соурпюсс, смеясь, прикрывает ладонью рот. И оборачивается, уставясь прямо на мое укрытое мехом лоно. Поверх которого я со страшной скоростью вращаю большими пальцами.

— Вы увлекаетесь спортом, мистер Кристиан.

— Порой надеваю перчатки. Я занимался боксом.

— Вот как.

— И очень хорошо умею за себя постоять.

— Но будет просто ужасно, если что-нибудь случится с вашими руками. Вы любите хорошие книги, музыку.

— Да, люблю.

— Я тоже. По-настоящему хорошие книги. Очень люблю хорошие книги.

— И я.

— Я так и знала. Это у вас на лице написано.

Высоким мостом проезжаем над водами, там, где Ист-Ривер впадает в Гудзон и тут же из него выпадает. Покидаем остров Манхэттен. Приземляемся в Бронксе. Миссис Соурпюсс снимает шляпу и откидывает голову назад. Приоткрывает рот, проводя внутри языком по каждой щеке. Стряхивает с сигареты пепел и основательно затягивается. Впереди нас везут ее мужа. На белом атласе гроба, покрытого венками и цветами. Горе людское снашивается быстро. Думаешь, оно не пройдет никогда. Тут-то оно и проходит.

— Как ваше имя. Не могу же я все время называть вас мистером Кристианом.

— Корнелиус.

— У вас наверное были старомодные родители, раз они так вас назвали.

— Они были иммигранты и рано оставили меня сиротой.

— Как грустно.

Машины на шоссе стараются держаться подальше от похоронной процессии. Метель, все спешат по домам. На каменистых пригорках притулились дома, где живут люди, которые, кажется, надежно защитились от жизни. За этими уютными окнами. В комнатах, по которым можно прогуливаться. С холодильниками, набитыми мороженым, оливками, острым сыром. Кружками болонской колбасы и кусками ростбифа, уже готовыми лечь между намазанными майонезом ломтями ржаного хлеба. Садишься на большой диван посреди просторной гостиной. Впиваешься зубами в еду и смываешь ее содовой вниз. В большом камине полыхает пламя. Батареи дюжинами тренькают по всему дому.

— Где это мы, Корнелиус. Далеко еще.

— Недалеко, мадам.

— Сделайте одолжение, бросьте вы эту мадам. Я от нее я ощущаю себя старухой.

— Простите.

— Меня зовут Фанни. Так где мы.

— В Бронксе.

— Что-то не похоже на Бронкс.

— И все-таки это Бронкс. В нем есть и леса, где водятся олени, рыба, ондатры, опоссумы, совы, змеи.

— Вот не ждала от этакой дыры. Интересно, скоро сюда доберется цивилизация. Эй, похоже мои слова задели ваши чувства.

— О нет.

— Чего уж там нет.

— Я вырос в Бронксе.

— Шутите. Смотрите-ка. Снова лес. В точности как вы сказали.

— А на кладбище имеется озеро с утками.

— Шутите.

Вьющейся по лесу дорогой кортеж взбирается по холму. Лишенный цепей серый лимузин оскальзывается на льду. Сзади идут еще две машины. Белые клубы выхлопных газов вырываются из-под катафалка. В котором Элен и я, в котором мы ожидали на перекрестках зеленого света. Посреди моего родного, романтического Бронкса. Я был мальчишкой только что из Бруклина, новичком в этих местах, оказавшимся вдруг на улице. Подружился с пареньком по имени Билли, у которого только что умерла мать. Он все упрашивал меня. Опробовать боксерские перчатки, которые ему подарили на Рождество. Его отец, сидя в последнем ряду, наблюдал, как мы скачем по рингу. Я думал, горе не позволит ему драться по-настоящему, а он отмутузил меня до икоты.

— Что это там, Корнелиус.

— Последняя станция городской железной дороги.

— А вон, где «Викки» написано, бар?

— Да.

Миссис Соурпюсс достает из черной блестящей сумочки новенькую, еще хрустящую десятидолларовую бумажку. Приподняв брови, берет микрофон и приказывает Глену затормозить. Катафалк едет дальше, пересекая широкую авеню, две машины следуют за ним. Человек в серой форме знаком велит им остановиться сразу за воротами.

— Корнелиус, голубчик, окажите великую милость, купите мне бутылку виски.

— Разумеется, конечно. Какой-нибудь определенный сорт.

— Канадского.

Вступаю под крышу населенного призраками строения. Сколько раз я сходил здесь с поезда или садился в него, в самом конце линии — или в начале, если вы направляетесь в город. Бармен с засученными рукавами. Коммивояжеры, сгорбившиеся в круглом баре над выпивкой. Звон бубенцов из музыкального автомата, сани мчатся по снегу. Кто-то из посетителей говорит, вот что нам и вправду понадобится, если через час эта штука не кончится.

Снаружи снег повалил еще гуще. Провисшие телефонные провода над уходящей на север аллее. Черная высокая железная изгородь по другую сторону улицы. А за ней кровли громадных мраморных мавзолеев. Есть и гранитные, серые. Ели, заиндивевшие клены, дубы и буки. Вся смерть, какая там есть, надежно укрыта. Холодно, бело, одиноко. Миссис Соурпюсс открывает стеклянный шкафчик.

— Выпейте немного, Корнелиус, нас ожидает зверский холод.

— Нет, спасибо. Не могу, пока я на службе.

— Вы называете это службой.

— Нет.

— Ну так глотните немного.

— Я думаю, все же не стоит.

— Ну будьте лапушкой. Вы же не ждете, что я буду сидеть, проливая слезы.

— Я полагаю, что одни горюют больше, другие меньше.

— Да идите вы. Большинство радо-радешенько. Если не ребенка хоронят.

— Вот сдача.

— Оставьте себе, она ваша.

— Прошу прощения, но я не могу ее принять.

— Знаете, еще минута и я вам медаль повешу на грудь. Такой вы, черт побери, замечательный. Возьмите.

— Ну хорошо, большое спасибо.

— Было бы о чем говорить. Ради чего же я замуж-то выходила. Ну, за встречу.

Фанни основательно отхлебывает виски, глотает так, что кадык ходит вверх-вниз. А мне не терпится снова увидеть ее ноги в черных чулках. Вайн не сказал ни слова о чаевых. Как о части того, что составляет мой фантастический оклад жалованья. Если прибегнуть к старомодному обороту. Бросить их Вайну, дабы он еще пуще уверовал в могущество своего красноречия. Фани достало двух фраз и гаргантюанской щедрости, чтобы избавить меня от пожизненного самоуважения. Почти на семь долларов богаче. Хватит, чтобы купить шипучки и груду сосисок и кататься целый день на пароме, да еще и на пиццу останется.

— Корнелиус, вы ведь сильный, правда. Не позволяйте никому прикоснуться ко мне.

Теперь она хочет знать, похож ли я на Самсона. Глен на переднем сидении опять ухмыляется. Думает, что уже все насквозь знает. Как он сейчас подвезет нас к дверям мавзолея Соурпюссов. Давя встречных покойников. Как замельтешат перед ним служители. И как он даст мне возможность отойти в сторонку и пересчитать деньги.

— Я была замужем за футболистом, Корнелиус. Он мог держать меня над головой на одной ладони. Но не мог и гроша заработать. Плакал, как дитя, когда я его бросила. И вроде как немного повредился в уме. Пытался убить меня, когда я отказалась вернуться. Если он ждет где-нибудь здесь, дайте ему как следует, ладно.

Дорога вьется, спадая и поднимаясь, перебирая вид за видом. Проезжаем статую мальчика, сидящего на скамье, скрестив ноги в бриджах. С красной гвоздикой в руке. Я был одет точно так же, когда проиграл мой первый бой. Меня за тупость оставили на второй год. И я решил что смогу побить второго по силе малого в классе. А у него оказались под свитером книги, о которые я только кулаки отбил. Вколотил меня в живую изгородь, так что я даже расплакался. Теперь вот миссис Соурпюсс желает, чтобы я звезданул по чугунной челюсти какого-то здоровенного живоглота.

— Скажу вам правду, миссис Соурпюсс. Я очень силен. Но этот ваш первый муж.

— Второй.

— Пусть будет второй. Судя по описанию, он человек не маленький. Вы действительно полагаете, что он может нас здесь поджидать. Я к тому, что мы, конечно, стремимся по возможности во всем идти навстречу клиенту. Однако я бы не отказался от чьей-либо помощи.

— Со мной три частных детектива. Но мне хотелось бы обойтись без стрельбы.

— Без стрельбы. Миссис Соурпюсс. Это почтенное кладбище. Здесь имеются определенные правила. Если начнется стрельба, меня просто уволят. Толкотня и давка — вещи на похоронах обычные. Но применения огнестрельного оружия мистер Вайн безусловно одобрить не сможет.

Вон в ту сторону мы ехали с Элен. Дешевые могилы. Ряд за рядом. А если свернуть сюда, дело может кончиться тем, что наши зубы заскачут по всей гробнице, будто игральные кости. Если нам их прежде не высадят пули. Кругом расступаются в заснеженном изяществе величественные строения. За любым из которых может сидеть второй муж миссис Соурпюсс. Глядя в оптический прицел здоровенной винтовки. Остаток футбольной команды вылетает сбоку, размахивая томагавками. Мало переменились эти места с той поры, когда здесь охотились индейцы.

Прямо по курсу восемь человек в зеленом. Уходит вверх накрытая тентом тропа. Купол мавзолея покоится на колоннах, арочные витражные окна. Кедры у входа. Кортеж останавливается. Вот те на. К похоронной процессии добавились еще две машины. Кларенс несомненно предпочел бы, чтобы я действовал, основываясь на собственном суждении. Залечь на полу лимузина. И после того, как бойня окончится, доставить уцелевших в больницу. А Чарли свезет покойников к Вайну.

— Миссис Соурпюсс, я не хотел бы показаться вам негалантным, но, прежде чем мы выйдем. Замечаете ли вы где-нибудь вашего второго мужа. Вон в той машине. В ней кто-то сидит. Ради вашей же безопасности нам следует удостовериться, прежде чем выходить.

— Вилли пробитый. Врежьте ему покрепче и все. Вы боитесь, Корнелиус.

— Нет, я не боюсь. Просто немного встревожен. Я к тому, что мне придется поговорить с кем-то из кладбищенской администрации. Всякий прискорбный инцидент дурно отражается на величественности ритуала. Обычно они здесь подобного не допускают.

Чарли выкручивает и дергает ручку на дверце катафалка. Которую заело после наезда глумливого Глена. Присутствуй здесь Вайн, он бы уже с воплями лез на стену мавзолея. Тем временем Чарли наваливается на гаечный ключ. И плюхается задницей в снег. Отчего на лице представителя администрации выражается серьезное недовольство. Возможно, это не только первое, но и последнее мое погребение. Тянут-потянут, уже втроем. Хлоп. Еще один рюхнулся. Представитель все больше мрачнеет. Так, давайте теперь вчетвером. Сдвинулась. Взвыла. Открылась. Всю дверцу перекосило. Фанни стискивает мою руку. Я вылезаю из лимузина, хером вперед.

— Боже мой, Корнелиус. Что за дуболомы.

Сопровождающие собирают цветы, зачерпывая их прямо охапками. Шестеро из них, все в зеленых шапочках, вытягивают гроб. Аккуратно прилаживают его себе на плечи. Чарли стоит, наблюдая за ними, лицо у него пепельно-серое, в седых космах застревают снежинки. Указатель на зеленом столбике гласит: «Райская Авеню». Вместо: «Для тех, кто еще не вляпался по самые уши». Фанни прихорашивается. Щелкает золотой пудреницей. Тонкий запах пудры ударяет мне в нос. Вот туда и пойдем. Тщеславие впереди. Насилие сзади.

— Пожалуйста, скажите мне, если увидите его, миссис Соурпюсс.

— Кого.

— Вилли.

— Не беспокойтесь, вы его сразу заметите, в нем шесть футов росту.

Миссис Соурпюсс в черных резиновых ботиках с высокими каблуками. Кристиана трясет. Задерживаемся под навесом, точь в точь таким же, как у Вайна на входе. А пальто-то я на работе оставил. Здесь, на свежем воздухе, запах ее духов усиливается. Черные ноги на белом фоне. Все ждут. Из двух других машин выбирается странная компания. Четыре женщины в черных шляпах и длинных вуалях. Троица дотемна смуглых мужчин, один в ниспадающей рясе. Три детектива: двое стоят на верхней ступеньке, один по другую сторону дороги.

— Кто эти люди в черном, миссис Соурпюсс.

— Крестьяне. Мужнины родственники. Я позволила им немного развлечься на свой манер. Потому что больше им ничего не обломится. Кучка иммигрантов. Им придется вернуться в свою Болгарию.

Возьми ее за пушистый локоть. Ветра пронизывают мой твид. Вместе с ощущением ее правой груди. Охлаждая мой перпендикуляр. Который встает всякий раз, как встает она. Ступеньки чисто выметены. Самое время сказать ей любезность. Пока тут не запахло неподобающим поведением.

— Вы очень привлекательно выглядите, миссис Соурпюсс.

— Держу пари, что вы говорите это всем вашим клиентам.

Холодный мглистый интерьер. Запах цемента и штукатурки. Едва не ответил миссис Соурпюсс. Что она — первый клиент, с которым я познакомился. Она неподвижно стоит рядом со мной. Пока вокруг потеснее сбиваются люди. У рослого бородача в черной рясе оказался с собой небольшой алтарь. В витражных окнах коленопреклоненные ангелицы с венками. Под одной написано «Pax Vobiscum». Все, что мне следует сделать, это восстановить членство в атлетическом клубе, где меня когда-то научили махать кулаками, и поскорее вернуть себе прежнюю форму. Трагедиям свойственно случаться так же нежданно, как часам останавливаться именно в тот самый миг, когда ты на них поглядишь. Тут-то и ударяет гонг, и ты основательно получаешь по морде, и начинается раунд. Выходи и дерись. Особенно приветствуются удары ниже пояса. Так что ничьим яйцам у нас спокойно повисеть не дают. Мои так и вообще раскачиваются в благоговейном трепете. Свисая с очень крутого рога. Восставшего в честь Фанни.

С потемневших небес по-прежнему сыплются хлопья. По дорогам кладбища ползут снегоочистители. Мистера Соурпюсса в его водонепроницаемом, со свинцовыми швами гробу поднимают, чтобы навек упокоить под огромной плитой розоватого мрамора. Пока иммигранты бормочут молитвы. А мы спускаемся по ступеням. Кто-то хлопает меня по плечу. На правой руке сам собою сжимается кулак. Самое верное — двинуть эту орясину Вилли по корпусу так, чтобы из него пыль полетела. Поразительно, до чего я, оказывается, храбрый. Впрочем это был Чарли, негромко и грустно спросивший меня, поеду ли я назад в катафалке. Я ответил да. Миссис Соурпюсс ответила нет. И утянула меня, закостеневшего, в свою машину. Где пальчиками сжала мое колено.

— Ах вы, бедный мальчик. Давайте я вам руки разотру.

И бедный старый Чарли. В карих глазах которого достаточно горя, чтобы открыть ссудную кассу печалей. Остался раздавать чаевые, между тем как мы отчалили. И не торопясь, покатили по петлистым дорожкам. Снабдить один из этих мавзолеев кроватью и очагом, хорошая бы вышла квартирка. При том, что на ночь ворота здесь запираются, можно было бы выходить гулять по вечерней тиши. В валенках. В окружении красоты. Вдали от квартирных хозяек. Резать коньками лед замерзшего озера. Избегая лишь проруби посередке, вкруг которой замерли утки и гуси. Каменный мостик. Синяя сойка, заверещав, взлетает на ветку дерева. Там, за участком небольших надгробий просвечивает сквозь изгородь красный фасад пожарного депо. Судя по его виду, внутри тепло и уютно. А если пройти мимо старых могил вон по той аллее, как раз попадешь туда, где я старшеклассником стриг летом траву. И казался себе парикмахером, ровняющим зеленые волосы, что выросли сразу у всех мертвецов.

— Миссис Соурпюсс, если вы остановитесь здесь, я смогу сесть на поезд.

— Разве вы не собирались остаться со мной.

— Ну, я же не знаю, куда вы направляетесь. Да и у мистера Вайна наверное есть для меня какое-нибудь занятие в городе.

— Со жмуриками.

— Это слово у нас не в ходу.

— У нас. У кого это у нас.

— Ну, у мистера Вайна. И видимо, у меня. Мы предпочитаем использовать слово «усопший» вне студии и слово «тело» внутри.

— И видимо, у меня. Как вы это сказали. Обожаю ваш выговор. И видимо, у меня. Глотните-ка виски, Корнелиус. Я просто подшучиваю над вами. У вас едва ли не самое привлекательное и невинное лицо, какое я видела в жизни.

— Я не столь уж невинен.

— Ну давайте, глотните. Тут как раз на глоток и осталось. Вам случается хоть изредка расслабиться, поразвлечься. Вы так ужасно серьезны. Надо же и веселиться время от времени.

— Видите ли, у меня очень много неприятностей.

— Ради бога, да у кого же их нет. У всех свои неприятности. Возьмите меня. У меня только что муж в ящик сыграл. Что тут можно поделать. Приходится с этим мириться. Ладно. Глен, тормози.

Останавливаемся на мосту. Под которым проходит поезд, льется поток машин, и течет река Бронкс. Миссис Соурпюсс, звякая бутылкой о край стакана, выливает последнюю каплю. Остальное, должно быть, выдул сукин сын Глен. Дотянулся сквозь сдвижное окошко и пару раз хлебанул. А теперь опять проезжается по мне пакостным взглядом. Пока мы стоим. Запарковавшись напротив станции. Из которой сквозь амбразуру доносится: Нью-Йоркский Центральный. Южное направление. Снизу подлетают, качаясь, крыши вагонов. Поезд мчит в Коннектикут. Возвращая отцов к их маленьким семьям. Жалобно стонущим про все самое лучшее. Что можно купить за деньги. Я пересек океан, возвращаясь к этой глухой человечьей стене. И боюсь взглянуть людям в глаза. Или высечь искру сочувствия из их замороженных лиц. В ужасе перед кем-то, кто ткнет в меня пальцем и скажет, виновен. Ибо думает. Что вся эта проклятая богом система до краев налита дерьмом.

— Вы же без пальто, Корнелиус. Замерзнете до смерти.

— Там есть зал ожидания.

— Так ведь метель.

— Поезда ходят.

— А посмотрите там, на холме симпатичная уютная забегаловка. Пойдемте туда. Умираю, как хочется сандвича с курицей. Позвоните оттуда мистеру Вайну. У вас же обед бывает.

— Нет.

— Да пойдемте. Должен, наверное, существовать профсоюз похоронных служащих. Он вашего Вайна в тюрьму упечет, что это такое, держать людей без обеденного перерыва.

— Ну хорошо.

— Глен, высади нас вон там, видишь, «Харчевня Рандеву». Возьми себе чего-нибудь поесть и жди на стоянке.

Внутри тепло, за круглой стойкой бара позвякивает стекло. Бар точно такой же, как и у прочих ворот кладбища. Чтобы осиротевшим членам семьи было где упиваться своими печалями. Органная музыка. Омывает клиентов. Медная подставка для ног. Два окошка глядят в снегопад. Через боковую дверь вваливаются еще посетители, из постоянных. Подружки невесты в розовых платьях и темноволосая девушка со знакомым лицом, облаченная в подвенечное платье. Устремляются к расположенным за баром ресторанному и танцевальному залам. Куда и я сопровождаю миссис Соурпюсс в ее резиновых ботиках. Сквозь неяркие огни, вспыхивающие в темноте. Круглолицый официант склоняется, забирая пустой стакан и опорожняя пепельницу. Зимний вечер. Мой первый рабочий день в новом мире. Напротив, через скатерть, светловолосая вдовушка в черном. Заказывает два многоэтажных сандвича с курицей, бутылку пива, виски и содовую. Официант кивает.

— Договорились, ребята.

Миссис Соурпюсс встает. Кладет ладони на тело прямо под грудью и плотно проводит ими по одежде вдоль живота. Набирает полные легкие воздуха. Выпячивает грудь. Приподнимает брови. Берет сумочку. И, трепеща ресницами, улыбается мне сверху вниз.

— Извините меня, Корнелиус, я пойду напудрю нос.

На столе остается книжка в черном кожаном переплете. Страницы с золотым обрезом, замочек в виде золотого сердечка. Рядом с ней сложенная газета. Все это миссис Соурпюсс принесла с собой из машины. В тусклом свете заглядываю в раздел новостей. Заголовок. В Бронксе бешеная собака нападает на человека. И еще один. Врач прыгнул навстречу смерти. Рядом колонка некрологов.