"Волшебная сказка Нью-Йорка" - читать интересную книгу автора (Данливи Джеймс Патрик)

3

Звук лопаты, скребущей на улице снег. Судно свистит на реке. Звон и уханье в трубах, идущих вдоль стен. Порывистый ветер снаружи, от которого пляшут стекла. Стук в дверь.

— Мистер Кристиан, там к вам мужчина пришел.

— Пожалуйста, скажите ему, что я сейчас выйду.

Кристиан смотрит сверху на улицу. Мужчина в темном пиджаке, зеленая рубашка, черный галстук. Лысеющая голова без шляпы, седые пряди волос. Длинный черный автомобиль. За мной приехал. Не могу заставлять его ждать. Не могу помешать им зарыть тебя в землю, покрытую снегом.

В дверях миссис Гроц, сгорбленная, пар от дыхания в холодном воздухе, потирает руки. Наблюдая, как Кристиан, миновав ее, сходится с водителем на ступенях крыльца. Торжественным мягким голосом, водружая черную фуражку на голову.

— Вы мистер Кристиан. Я из Погребального дома Вайна.

— Простите, что заставил вас ждать.

Гроц выставляет ногу в шлепанце чуть ли не в снег. Пытаясь расслышать получше. Выпучивается, открывает рот.

— Эй, в чем дело. Кого покалечило. У вас неприятности. Вы похоронщик.

Кристиан, остановившись, поворачивается. Плотнее натягивает перчатки. Снизу вверх смотрит на миссис Гроц.

— Моя жена.

— В чем дело, вы разве женаты. Где ваша жена. Что такое с вашей женой.

— Она умерла.

— Мистер. Ох, мистер.

Впереди парк, катальная горка в бархатистом снегу. Все такое белое, рождественское. Птицы принимают снежные ванны. Снегоочистители сгребают все в кучи, ленты транспортеров переливают в грузовики. У меня нет черного галстука. Но вполне подойдет и зеленый, мистер Вайн. Люди, мимо которых мы проезжаем, провожают взглядами дорогую машину.

— Вам удобно, мистер Кристиан.

— Да, спасибо.

— Вот, раскидывают соль целыми лопатами. А потом, как снег подтает, она с покрышек передней машины летит тебе в стекло. Проблема. Поневоле подумаешь, знают ведь, что каждый год снег валит, могли бы и придумать чего.

— Да.

Утреннее солнце сверкает в прорезях поперечных улиц, ложится тенями в парке. Эти высокие отели. В которые входят стройные женщины. Туда, где мягко горят светильники. И все боятся друг друга. И еще, может быть, мистера Вайна с его персональным подходом.

Зеленая неоновая вывеска. Похоронное бюро Вайна. Все зовут его домом. Перед фасадом стоит грузовик управления по уборке мусора. Какие-то оборванцы мечут в него снег. Мистер Вайн машет рукой. Лицо у него какое-то красное.

— С добрым утром, мистер Кристиан. Пришлось сказать этим людям, чтобы убрали отсюда свой мусоровоз. Пожалуйста, сюда, мистер Кристиан.

Вайн толкает дверь. Крепко стискивает ладонь, покачивает головой, трясет руку. Будто воду из ушей вытрясает после купания. Наконец, кивком указывает, куда идти.

— Я выбрал мою любимую музыку, мистер Кристиан. Ваша супруга прекрасна. Она ожидает вас. Наша мисс Мускус в вашем распоряжении. А если понадоблюсь я, вы просто нажмите вот эту кнопку. Все в порядке.

— Да.

Молодая женщина выступает из тени. Не могу взглянуть ей в лицо. Вижу лишь стройную лодыжку и голень. И слышу ее сочувственный голос.

— Я Элейн Мускус, ассистент мистера Вайна. Позвольте ваше пальто.

— Я, пожалуй, останусь в нем. Пока.

— Музыку еще не включили. И если вам что-то понадобится, все что угодно, я здесь для того, чтобы вам помочь.

— Спасибо.

В комнате сумрак. Окна на улицу задернуты шторами. Зеленый свет теплится за стеклом. Мерцающий черный гроб. Пьедестал, венок, освещенный зеленым. «Моей Элен» выведено крохотными белыми головками ландышей. Столик с Библией. По стенке стулья для скорбящих. Даже мои цветы подсвечены. Деньги, наверное, лопатой гребет. Хорошо, хоть гроб черный. Окажись он зеленым, я бы не вынес. Ну, иди, преклони колени. Как мягко, и мне не видно тебя. Вижу лишь вершинки костяшек на руках. Тебе не пришлось пожимать руку Вайну, мою он чуть не сломал. Если бы ты пошевелилась, ты не смогла бы сесть в этом стеклянном ящике. Прости, мне не хватает храбрости взглянуть на тебя. Потому что тогда я бы запомнил тебя мертвой навеки. Чем и кончает всякая плоть и всякая кровь. Детей у нас не было. Ты не оставила ничего, кроме боли и тоски по тебе. А я не хотел расходов, ребенок ведь стоит денег. Я и с лишним пенни боялся расстаться. Единственная причина. Да, знаю, ты умоляла меня, а я всегда отвечал давай подождем. И мы ждали. Гроб такой гладкий. Смешно, я провел рукою по дну, проверяя, не прилепил ли там кто жвачку. Вайн никогда бы такого не допустил. И хотя он наверняка тронутый, он даровал мне утешение, потому что я знаю, никто над тобой не смеется и не отпускает шуточек по поводу смерти. Приходится опускать голову, чтобы ненароком не взглянуть на тебя. Думал, что заплачу, и не могу. Элен, мне хочется, чтобы мы отличались от всех остальных. Меня раздирает вопль, обращенный к чему-то, создавшему нас такими, какие мы есть. Оба мы ничего не значим. На корабле ты сказала, что пойдешь приляжешь в каюте. Те первые американцы, с которыми ты познакомилась, попросту изнурили тебя. А я так гордился, что везу тебя к себе на родину. Хотел, чтобы они тебе понравились. И даже после, когда тебя не стало, я не желал, чтобы кто-либо подходил и трогал меня за руку или похлопывал по спине, говоря, мне очень жаль, что так получилось с вашей женой, крепитесь или там что-то еще, — только они. Я хотел, чтобы кто-то проявил хоть какое-то сочувствие. Какое угодно. Но ни единая душа на этом клятом корабле и близко ко мне не подошла, разве что за деньгами. И ты каждую секунду уходишь все дальше. Вырыли яму с отвесными стенами и не успеет стемнеть, как тебя засыплют землей. Я часто желал тебе смерти. Хотел получить свободу. То были черные помыслы гнева. Но они не покидали моей головы. Надо подняться. Глянуть в окно.

Беззвучно ступая по полу. Раздвигаю плотные шторы. Улица, залитая светом позднего утра. И согбенные холодом люди. Напротив магазин, «Марри. Дешево и сердито». Вайн сказал, когда будете готовы, нажмите кнопку. Взял ли он обычную помаду, чтобы подвести тебе губы. Или черпнул из баночки, из которой они берут помаду для всех. Для всех разновидностей губ. Обращая их в губы одной разновидности, блестящие, без морщинок, красные, перезревшие. У Вайна торчал из кармашка зеленый платок. Чего он так взъелся на этот цвет. Жизнь его, надо думать, состоит большей частью из шепота, покачивания головой, потирания ладоней и четырех слов: мы позаботимся обо всем.

Кристиан отворачивается от окна. Мистер Вайн, склонясь над гробом, стирает со стекла влажную муть.

— Должно быть, небольшое внутреннее испарение, мистер Кристиан. Но мне ненавистна даже мысль, что такое прелестное лицо окажется искаженным. Губы женщины это самое прекрасное, что в ней есть. Я всегда мысленно отмечаю женщин, которые в разговоре смотрят мужчине не в глаза, а на губы. С вами все в порядке.

— Да. Как вы считаете, не пора уже отправляться.

— Да, через пару минут. В большом прощальном покое сегодня с утра изрядное оживление. В нашем бизнесе ничего заранее не скажешь.

— Мистер Вайн, мне кажется, что вы, пожалуй, слишком много говорите о вашем бизнесе. Я ничего не имею против, но это меня угнетает.

— Ну, не сердитесь. Я порой увлекаюсь. Хочется, чтобы каждый чувствовал себя здесь как дома и не относился к погребальному бизнесу, как к чему-то особенному. Людям стоило бы знать о нем больше. Я уж и собственные похороны подготовил. Не надо сердиться. Когда подобное случилось со мной, и на месте вашей жены оказалась моя, я счел, что мне необходимо как-то развлечься, сам взялся за организацию всей церемонии и, знаете, почувствовал себя гораздо лучше. Вот я и подумал, что вам это тоже будет интересно.

— Это не развлечение.

— Смотрите на это проще, мой мальчик. Помните, вы не одиноки в вашей беде. Если я чересчур разболтался, извините меня. Это отнюдь не в моих правилах. Но сердись не сердись, а ее ведь все равно назад не вернешь. Красота — вот единственное, что следует помнить. Постарайтесь помнить о красоте. Ну, бросьте, вы мне по душе, держитесь молодцом.

— У меня жена умерла.

— Я знаю.

— Тогда о каком, к дьяволу, молодце вы толкуете.

— Если я правильно вас понимаю, мистер Кристиан, вы предпочли бы, чтобы в дальнейшем я передал руководство кому-нибудь другому. Я могу, если желаете, препоручить вас моему ассистенту.

— Ну, хорошо, хорошо. Я не хотел вас обидеть. Пусть все остается как есть. Понимаете, я волнуюсь насчет денег и того, что мне делать дальше.

— Вот что. Выслушайте меня. Я вам прямо скажу. Я ни из кого денег клещами не тяну. Этот бизнес я веду на иных принципах. У вас будет столько времени, сколько вам потребуется, и даже больше. Понимаете. А если не хватит и этого, я сам что-нибудь придумаю. Конечно, если бы вы не приехали сюда из другой страны, совершенно одинокий, я бы не стал взваливать на себя подобные хлопоты, но вы производите впечатление порядочного человека. Я даже думаю, что человек вашего склада мог бы преуспеть в нашей профессии, а с моей точки зрения это комплимент. Вы — джентльмен. И если вы, когда все закончится, захотите еще раз заглянуть к нам и побеседовать со мной я буду рад. Здесь для вас всегда найдется место, помните об этом. Если вы примете такое решение, я сочту его честью для себя. И давайте на этом закончим, мистер Кристиан. Вы готовы.

— Вполне.

— Вы могли бы подождать с шофером.

— О'кей.

— Мы позаботимся о вас, Кристиан, помните, это не смерть. Все это жизнь.

Выхожу в холл. И сквозь завешенные двери. Поднять воротник пальто. Шофер курит сигарету. Одна серая прядь свисает, загибаясь, влезая в ухо. Кристиан коротко кашляет. Шофер вылезает, чтобы открыть дверцу. Мелькают желтые в белую полоску носки.

Машина вытянулась поперек дороги. Перед Похоронным бюро Вайн застыл катафалк. Выходят трое мужчин, потирая руки в зеленых перчатках, притоптывая по затвердевшему снегу. В конце улицы по железной своей эстакаде с ревом проносится поезд. Мусоровоз, нагруженный снегом, уехал. Шофер выпускает колечко дыма. И оборачивается.

— Не хотите одеяло, мистер Кристиан. Обернете ноги, если станете замерзать. За городом всегда на несколько градусов холоднее.

— Благодарю.

— Вон, уже выходят, мистер Кристиан.

Мистер Вайн, стоя в сторонке, придерживает дверь. Гроб на четырех плечах. Как у слона, четыре черных ноги. Вайн встряхивает головой, склоняет ухо к плечу, потирает. Снова уходит внутрь. Выходит в черном пальто, листок бумаги в руке, без шляпы, глаза сияют. Переходит улицу. Осторожно переступая черными мерцающими ботинками через хребтики снега. Наклоняясь к водительскому окну.

— Чтобы не терять времени, Чарльз, мы отправимся по ВестСайд-драйв. Поедете к Парку и пересечете город по Пятьдесят Седьмой. С вами все в порядке, мистер Кристиан.

— Да.

Мимо, прерывая Вайна, пролетает машина. Мир представляется ему чем-то таким, что он похоронит, не сегодня так завтра. Военными маневрами под шелест песка и гравия. Полагаю, именно этим мы все и кончим. Сопротивляться бессмысленно. Он лишь старается оказать нам любезность. Впервые в жизни человек мне предложили работу.

Катафалк отчаливает. Вайн машет рукой. Мы едем следом. До конца улицы. Еще один поезд. Разбудит Элен. В здешних окнах полным-полно холодильников. Говорят, отдают задаром. Почти. Только сунься вовнутрь и совершишь такую покупку, что после сам в нее не поверишь. Мне начинает казаться, что мир вокруг меня опустел. Скоростное шоссе идет по скругленью земли. Все вокруг понимают, почему я еду в этой машине, а Элен едет в своей.

Два черных экипажа несутся по Пятьдесят Седьмой улице. Мимо Оперного театра на углу. Мимо людей, в ожидании автобуса сбившихся в кучку под полотняным навесом. Там, где кончается город и протекает Гудзон, распахивается небо. Вверх по пандусу, вливаясь в поток машин на ровной белизне скоростного шоссе. Взлетая на мост через реку Гарлем. Дальше, дальше, вот и красные черепичные крыши домов за безлиственными деревьями. Там, у самой кромки воды, живут богачи.

Дорога, изгибаясь, уходит в пригородный лес. Бежит сквозь него, играя, точно козленок. И заслышав ее, неподвижно замирает олень. Чтобы избегнуть вражеских глаз. И бурундуки в рыжих полосках бегают вверх и вниз по стволам. Некогда по этой булыжной дороге шли трамвайные рельсы. Не говори никому ничего. Ты же не хочешь, чтобы мир был посвящен в твою жизнь. Или даже то озеро, что мы оставили в долине вместе с болотом и площадкой для гольфа. Громоздкие цепи от столба до столба. Высокие железные ворота. За ними гробницы с витражными окнами. Некоторые еще и со шпилями. Тебя заносят вовнутрь и оставляют лежать. В этот холодный день. Мерзнут костяшки. Покоятся груди. Которых уже не вкусит никакая любовь. Не усладит и не унежит.

Приветственно машет человек в мягкой серой форме. Мистер Вайн соступает в снег. И поднимается по ступеням в серый каменный дом. В тонких венах плюща. Возвращается, чтобы сказать.

— Несколько минут задержки. Простая формальность. Чарльз, подайте машину вперед, прямо ко входу и подождите нас.

Шофер разворачивается, лед хрустит под колесами.

— Это пустяки, мистер Кристиан. Обычное установление личности. Они обязаны знать кого хоронят.

Гроб на четырех плечах скрывается под навесом, а там и внутри приземистого строения, приткнувшегося к склону холма. Опять ее станут разглядывать. Разве они нас оставят в покое. Так и будут орать на меня, будто я неодушевленный предмет. Если у тебя есть птичка, и она от тебя улетает, ты выбегаешь из дому, чтобы поведать всем на свете об этой беде. А тебе говорят: заткнись, нарушитель спокойствия.

Выходят. Вставляют его обратно и вкатывают. Урчат двигатели, мы трогаемся с места. Сколько извилистых дорог и деревьев. Люди под камнем. Все белое, белое. Замерзшие серебристые ветви. Всюду пересечения тропок. Склепы на холмах. В печали склоненные головы. Не верится, что я когда-то работал здесь, подстригая траву. Летняя молния в небе. Вплавленная в дверь холодная бронзовая женщина. Лицо под монашеским капюшоном и рука у щеки. Не подпускает внешний мир к богатым костям внутри. Мужчина и женщина из белого мрамора стоят на своей скале. Вглядываясь в море. Где терпят крушение корабли. И люди уходят под холодную воду. Следующая ты.

Здесь деревьев нет. Четверка мужчин стоит у палатки. Сметает снег. Холмик, покрытый поддельной травой. Кларенс Вайн приближается к нашей машине.

— Мистер Кристиан. Я подумал, что поскольку у вас нет религиозных предпочтений, мне следует самому прочитать что-нибудь над могилой. И если вы не против, я скажу Чарльзу, чтобы он дал могильщикам несколько долларов, стандартные чаевые.

— Да.

— Тогда пойдемте.

Полого всходящий холм. На мили и мили за ним лежит снег. Выцветая под окоченевшими темными деревьями. Высокое серое небо. Помнящее девушек, которых ты любил. Отнимают от губ сигарету, целуют. Танцевальные оркестры играют. Копятся любовные воспоминания. Смерть ничего не оставит. Кроме ночей на Рождество. В которые замирает весь год. Эти польские работяги, вынимавшие лопатами грязную землю. В день получки они облизывают губы и сидят потом всю ночь за покером, пьют вино. На самом краю города. Там где однажды полиция забрала чью-то жену, которая, вцепившись в тротуарный турникет, орала так, что пришлось посадить ее под замок. Больше ее не видно, потому что она свихнулась. Любит тебя, как только можно любить. Стирая и стряпая. Штопая и ожидая. Каждой жилочкой тела, пока та не лопнет.

— Вы просто постойте вот тут, мистер Кристиан, а я прочитаю несколько слов, они у меня с собой.

Корнелиус Кристиан стоит рядом с Кларенсом Вайном. Который держит наотлет клочок бумаги. Кивает могильщикам. Напрягаются обнявшие гроб веревки. Голос, дымком плывущий по воздуху.

— Мы собрались здесь по-братски, чтобы помолиться за душу неведомого нам человека. Птицы, цветы, деревья, все они — жизнь, и все, что мы видим вокруг, возродится весною. И погребение это — тоже жизнь, и для нас, для живых, оно хранит в себе красоту, способную облагородить наше существование, наградив нас поцелуем нежности, умеряющей его муку. Мы собрались, чтобы увидеть, как земля упокоит одну из нас, ту, которую все мы будем любить и помнить вовеки. Предадим же ее ныне в руки Божии. Давай, мужики.