"Месть розы" - читать интересную книгу автора (Галланд Николь)

Глава 6 BILDUNGSROMAN Нравоучительная история для юношества

28 июня

Поздно вечером, предварительно убедившись, что часовые трезвы или, по крайней мере, не спят, и объявив, что обстоятельства требуют его незамедлительного присутствия в Ахене, у постели больного дядюшки, Маркус отбыл — но не на север и не в Ахен, а на юг. Меняя загнанных лошадей на почтовых станциях, он скакал во весь опор ночь напролет. Под утро, после краткого сна, он продолжил путь на юг, пока не достиг торговых путей долины Рейна. Вдоль дорог там росли деревья с пышными кронами, чья обильная тень дарила спасительную прохладу, но не защищала от полчищ злобных насекомых. Под вечер, в свете косых лучей заходящего солнца, он двинулся на запад, миновал речку и приблизился к небольшой рощице. Дубы, ивы, вязы и розовый кустарник живописно окружали развалины женского монастыря. Здесь жила женщина, собиравшая лечебные травы и ягоды. Она приходилась двоюродной бабушкой одной из служанок Имоджин.

И умела хранить тайны. За последний год они с Имоджин встречались здесь трижды — дважды, чтобы провести ночь, а один раз им удалось пробыть вместе несколько дней. Лесная жительница кормила их, стелила постель на полу старой часовни, ничего за это не просила и со спокойным безразличием принимала деньги и драгоценности, которые настойчиво совал Маркус. Ей не на что было их тратить.

Имоджин в свободно ниспадающем желтом платье выбежала ему навстречу из кустарника, радостно улыбаясь. При виде ее бледной кожи, контрастирующей с блестящими каштановыми волосами, Маркус замер от восхищения.

— Я только что приехала! — проворковала она счастливо. — Прекрасно, теперь все время наше!

С этими словами она схватила его за рукав и со смехом повлекла в старую часовню.

Там, в пронизанном солнечными лучами сумраке, в месте, когда-то бывшем местом молитвы, они принялись страстно обниматься и покрывать поцелуями лица друг друга. Совсем скоро они уже лежали, тесно прижавшись, меж мягкими, заботливо привезенными Имоджин простынями, на ложе из листьев вяза и сухой болотной травы. Снаружи сиял яркий день, но внутри было не жарко, а лишь тепло. Каменный пол словно покрывала леопардовая шкура, созданная из круглых пятнистых теней. Как всегда в подобных ситуациях, Маркус ниже пояса был одет.

— Мне так тебя не хватало, — произнес один из них, и оба немедленно забыли, кто именно это сказал.

Перекатившись на спину, она притянула его к себе, так чтобы он оказался сверху, — улыбаясь, как всегда, когда ощущала, что от близости ее тела его плоть твердеет.

— Когда же наконец это случится? — нежно промурлыкала она, но ее улыбка погасла, когда она разглядела выражение его лица. — Что с тобой, любимый?

Его взгляд встревожил ее. Он смотрел так, словно прощался навсегда и хотел запечатлеть в памяти мельчайшую черточку своей возлюбленной.

— Мы не должны… — прошептал он так тихо, словно говорил сам с собой.

— Вообще-то, — продолжила она с улыбкой, — на сегодня я запланировала кое-что совсем особенное.

Он резко сел. На его лице возникло выражение муки, почти страха.

— Мне не следовало приезжать, Имоджин, сейчас я не нахожу в себе сил…

— Вот и чудно, — прервала его она, положив руку ему на губы. От ее пальцев исходил аромат яблок. — Если я королева твоего сердца, ты должен слушаться меня. — Ее голос, одновременно робкий и вкрадчивый, бархатно-мягкий, был, без всякого сознательного намерения с ее стороны, полон соблазна. — Я желаю, чтобы ты познал меня как муж.

— Господи, — простонал он, с усилием отрываясь от нее. Она села и начала подвигаться к нему по испещренным колеблющимися тенями простыням.

Имоджин, прекрати, ты понятия не имеешь, о чем говоришь.

— О совокуплении, — с невинным удовольствием смакуя собственную греховную осведомленность, промолвила она. — Само собой, я не знаю, о чем говорю… пока не знаю.

С каждой их встречей ему все мучительнее давалось почитание того, что казалось всего лишь досадной технической деталью. Сегодня же причин для такого почитания было одновременно и больше, и меньше.

— Имоджин, можно найти другие способы доставить друг другу удовольствие. Прошу тебя, ты должна сохранить себя для брачной ночи. — И, не в силах справиться с нахлынувшим чувством, он выпалил: — Что, если она будет не со мной?

Имоджин понимала и его чувства, и ситуацию в целом достаточно хорошо, чтобы предвидеть такое возражение.

— Это — бесценный дар, и я предпочту отдать его возлюбленному, а не чужому мужчине, который по случайному стечению обстоятельств станет моим мужем.

— Все не так просто, — покачал головой Маркус. — Первый раз бывает болезненным, дорогая, и потом все, что тебе останется, это боль из-за того, что ты связалась со мной, потому что муж вышвырнет тебя за блуд.

— Ты такой же, как мой отец! — взорвалась она. — Он меня не выпускает, а ты не впускаешь! Не обращайся со мной как с ребенком, Маркус!

Совладав с собой, она опять заговорила мягко и спокойно, и от этого он снова растаял.

— Вряд ли одной женщине на тысячу доводится испытывать чувства, какие испытываю к тебе я, а счастье взаимности выпадает на долю, наверное, одной из десяти тысяч. Это дар судьбы. И если мы не поступим с ним соответственно, это все равно что швырнуть его обратно в лицо Богу.

Маркус рассмеялся, удивленный ее рассуждениями.

— Вряд ли церковь с этим согласится.

— В Писании сказано, что нельзя возжелать лишь жены ближнего своего. Я тебе не жена ближнего. И нигде не сказано, что в брачную ночь невеста должна быть девственницей. Наш Спаситель никогда этого не утверждал. Нашему Спасителю это было все равно. Одна из тех, кто следовал за ним, была женщиной, но при этом не была ни женой, ни девственницей.

С этими словами она улыбнулась, кокетливо и слегка смущенно. От этой улыбки он всегда таял.

— Я от тебя не отстану, — предупредила она.

На протяжении вечности — или, быть может, мгновения — Маркус смотрел на Имоджин, воображая, что еще сможет удержаться. Потом рывком притянул ее к себе, под себя, почти с бешенством прижимаясь своими губами к ее. Она потянулась к запретным шнуркам. Пока она развязывала их, раздевая его, он не сводил с нее глаз. Он не раз видел это молодое прекрасное тело, прикасался к нему руками и губами, но прежде всегда знал, что есть черта, за которую переступать нельзя. Теперь, без этого ограничения, все стало несравненно слаще.

Было больно, но не сильно — не так, как она боялась. Маркуса переполняли чувства. Он разрыдался, уткнувшись ей в волосы, утопил ее в поцелуях. Гладя ее лицо, он вымолвил:

— О Имоджин, ты так невыносимо прекрасна, — и поцеловал опять, на этот раз в щеку, нежно, отчаянно надеясь, что не порушил навсегда и ее и свою жизнь.

Наутро после встречи с Конрадом Виллем проснулся поздно. Первое, что он увидел, открыв глаза, было сужающееся к подбородку лицо Жуглета. Тот улыбался во весь рот. По всему было видно, что он мало спал, но задиристости, однако, не утратил. В руках менестрель держал тяжелый кожаный мешок. При каждом движении в нем многообещающе побрякивало.

— С добрым утром! Завтрак ты уже проспал, но я извинился за тебя перед его величеством. Он прислал тебе вот этот подарочек.

Виллем зевнул и сел на постели. Спал он, как всегда, хорошо, но сны видел тревожные, отражавшие его беспокойство по поводу произведенного им впечатления; неожиданное появление Жуглета успокаивало и вселяло уверенность.

Слуги и пажей видно не было. Эрик, уже одетый, примостился на сундуке у большого окна: изучал немецкую грамматику. Когда его кузен сбросил на пол покрывала и, голый, потянулся за одеждой, юноша ухмыльнулся.

— Ни за что не догадаешься, что император тебе прислал, — объявил Эрик.

Жуглет опять потряс мешком.

— Деньги!

Виллем удивленно заморгал.

— Почему?

— Надо спрашивать не «почему», а «сколько», — поправил Жуглет и, положив мешок на пол, принялся развязывать стягивающие его кожаные шнурки. — Сто фунтов. С великолепным профилем нашего дражайшего императора на каждом.

На лице Виллема возникло выражение изумления, сменившееся облегчением.

— Слава богу, теперь я могу рассчитаться с кредиторами, — сказал он. — Надо заказать в Монбельяре новые копья и щиты, а я и так уже задолжал своему поставщику. В этом году урожай у нас не слишком хорош…

— Сейчас ты долги платить не будешь, — прервал его Жуглет таким тоном, словно это само собой разумелось. — Сейчас ты будешь раздавать подарки. Себе сошьешь одежду поприличней. Пошлешь богатое подношение братству святого Ипполита. Деньги должны остаться внутри городских стен, чтобы все видели, как ты их тратишь. И ни в коем случае не следует покупать по-настоящему нужные вещи.

Виллем состроил гримасу, завязывая пояс халата.

— Что за бредовый образ действий. Если так принято вести себя при этом дворе, то не уверен, что хочу иметь к нему отношение.

Менестрель присел рядом с Виллемом и улыбнулся ему почти отечески.

— Не при дворе, а в городе. Семьи здесь так разбросаны, что происхождение немного значит, и горожане по определению не владеют большими поместьями, так что богатство человека определяется по тому, сколько он тратит. Но учитывать это тебе придется только до турнира. Клянусь круглым задом твоей сестрицы.

— Которого тебе не видать, как своих углей, — жизнерадостно отметил Эрик.

Жуглет не сводил взгляда с Виллема.

— Я напишу поставщику в Монбельяр от твоего имени и уговорю его прислать тебе все, что надо, в долг.

— Если он так же доверчив, как я, то поймается на эту удочку, — нервно хохотнул Виллем.

Внезапно он почувствовал, что постоянное присутствие рядом всезнающего друга не успокаивает, а угнетает его. Следуя мгновенно вспыхнувшему желанию оказаться подальше от Жуглета, он встал и повернулся к открытой двери, где сидел в ожидании приказаний юноша-слуга.

— В гостинице есть писец? — спросил Виллем.

Юноша утвердительно кивнул.

— Приведи-ка его ко мне. Надо написать несколько писем.

— Советую поторопиться, иначе мы опоздаем к обеду, как уже опоздали к завтраку, — отозвался Жуглет.

— Мы? — несколько более резко, чем собирался, переспросил Виллем. — Тебе никто не мешает отправиться ко двору в любой момент, когда пожелаешь. Ты вовсе не обязан следовать за мной по пятам, точно собака.

Последовала короткая пауза, во время которой Виллем рылся в сундуке в поисках своей полинявшей синей дорожной туники.

— Зря ты не воспользовался предложением Конрада взять женщину, это помогло бы снять напряжение, — с мягким укором отозвался с кровати Жуглет. — Собака не я, а ты, и к тому же еще щенок, не способный показывать трюки без дрессировщика. Дрессировщика, которого не стоит кусать, иначе он бросит тебя на обочине, как шавку с дурным норовом.

— Хорошо, извини, — мрачно отозвался Виллем. Встряхнув дорожную тунику, он бросил ее на крышку сундука и скорчил гримасу.

— К обеду ведь надо прилично одеться? Удобную одежду на придворный пир не наденешь.

— Напротив, появление в дорожной одежде может произвести неплохое впечатление, — возразил Жуглет. — Вроде как истинный рыцарь думает только о подготовке к турниру, забывая обо всем остальном. Дамы обожают такие вещи. Кстати, вчера вечером тебе ни одна из них не приглянулась?

Виллем, честный до невозможности, признался, что нет.

Когда прибыл писец с кожаным, набитым пергаментными свитками мешком под мышкой, Виллем усадил его у большого окна и принялся, одеваясь, диктовать. Первое письмо предназначалось Ренарду, рыцарю, который завладел его прежним шлемом. В этом письме Виллем рассказывал о предстоящем турнире, призывал собрать бургундских рыцарей и приехать, чтобы поддержать его.

— Если соберешь достаточно, — пробормотал Эрик, — сможешь возглавить целый батальон.

— Думаю, так оно в итоге и будет, — удовлетворенно заметил Жуглет.

Он все еще сидел на кровати, выдергивая из покрывала распустившиеся нитки.

— И держу пари, все они станут людьми императора.

Виллем, зашнуровывая сапоги, фыркнул.

— Жуглет, сейчас ты попал пальцем в небо. Если Конрад поставит меня выше своей свиты, кто-нибудь из них перережет мне ночью глотку. Теперь второе письмо, — отрывисто произнес он, выпрямляясь и поворачиваясь к писцу.

Второе письмо предназначалось матери и сестре. В нем он рассказывал о предстоящем турнире и расписывал — слегка преувеличенно — изумительный характер императора. Далее, в заметно более скромных выражениях, повествовал о приеме, оказанном ему при дворе.

— Добавь-ка еще кое-что, — вставил, обращаясь к писцу, Жуглет. — Жуглет говорит, что Виллем недостаточно верит в свои силы, но это ведь дело обычное, верно?

— Этого не пиши, — сказал писцу Виллем.

Он сам не знал почему, но постоянные похвалы Жуглета внезапно стали невыносимо раздражать его.

— Просто подпиши: «Ваш любящий сын и брат Виллем». — Он натянул вторую перчатку. — Эрик, прикажи готовить коней.

Эрик вышел вместе с писцом, и Виллем обратился к Жуглету, небрежно развалившемуся на кровати:

— Жуглет, потребуется некоторое время, чтобы оседлать коней. Может, отправишься во дворец пешком? Зачем тебе из-за нас опаздывать? Спасибо за то, что доставил королевский подарок. — И с несвойственной ему насмешкой в голосе добавил: — Полагаю, в благодарность за это я должен что-нибудь поднести тебе?

— Нет, не должен, — холодно, с явным раздражением отпарировал Жуглет и резко выпрямился. — Лучше взгляни, дружок, на то, что я еще принес.

С этими словами Жуглет подошел к двери, вытащил из-под лежащего возле нее кожаного футляра с инструментом две прихваченные накануне туники и с силой швырнул их на сундук.

— Возвращаю их обратно. Я взял их только для того, чтобы произвести впечатление на Конрада. Мне от тебя ничего не надо, Виллем.

Виллем покраснел.

— Прости, — произнес он, избегая взгляда Жуглета. В конце концов он все-таки на него посмотрел.

— Просто я хотел бы понимать, что именно у тебя на уме. Я чувствую себя обязанным — и знаю, на то есть основания, — но мне было бы спокойнее, если бы я понимал почему.

— Обязанным? — эхом отозвался Жуглет. — Вчера ты был благодарен, а сегодня вдруг обязан? — Пристальный взгляд карих глаз Жуглета причинял Виллему боль. — Ты оскорбляешь меня, Виллем. Ты низвергаешь саму идею дружбы.

— Перестань вести себя точно женщина, — попытался защититься Виллем.

Лицо Жуглета вспыхнуло от возмущения.

— А теперь, значит, я еще и женщина? Как будто назвать меня евнухом — как ты сделал там, в Доле — было недостаточно? Что мне сделать, чтобы оправдаться в твоих глазах? Волочиться за твоей сестрой? — и, не в силах сдержать усмешку, добавил: — Я имею в виду, больше, чем я уже это делал?

Виллем выдавил раздраженный смешок.

— Хорошо, прости, что я сказал «обязан». Доволен? Я благодарен, очень благодарен. — Пауза. — И все же я предпочел бы, чтобы ты отправился в замок пешком. — Новая пауза. — Буду рад встретиться с тобой там, в обществе.

Жуглет с показным безразличием пожал плечами, взял футляр с Фиделем и покинул комнату, не поклонившись и даже не оглянувшись.

Вечером на дворцовый обед менестрель не явился.

Этот факт привел Виллема в ужас, потому что он означал, что во время обеда придется полагаться только на себя. Рыцарь с сожалением вынужден был признать, что накануне он практически во всем, что касалось поведения, рассчитывал на Жуглета. Однако кроме него, отсутствия менестреля никто не заметил: как выяснилось, молодой музыкант славился своей привычкой исчезать на несколько дней или даже недель — и появляться потом, загадочно улыбаясь и со следами неумеренного разгула на лице, но и с ценными сплетнями для Конрада.

Обед подали в большом зале, где благодаря порывам холодного ветра с гор сохранялась приятная прохлада, несмотря на свирепый дневной зной. Трапезничали основательно — гостей было меньше, чем во время пиршества накануне, и говорили тоже меньше, зато ели больше. Гвоздем программы стала лососина. Ее доставляли свежей с Северного моря в гигантских бочках с морской водой. Альфонс, граф Бургундский, отсутствовал, так же как и Маркус, и на этот раз Виллем не протестовал, что его соседом снова оказался король. Кардинал Павел, как и в прошлый раз, располагался по левую руку от Конрада и, казалось, был все так же болезненно и необъяснимо, как и накануне, зачарован присутствием Виллема. Во время этого обеда — в ходе которого Виллем, в тщетном усилии расслабиться, пил больше обычного — он и его монарх неожиданно произвели друг на друга неизгладимое впечатление. Виллем выразил удивление, что у его величества, даже в молодости, никогда не было дамы сердца, которой он поклонялся бы в лучших традициях возвышенной любви, то есть целомудренно, тайно и, желательно, безнадежно. Такое чувство подталкивает мужчину к постоянному самосовершенствованию в честь дамы. Вдохновленный ею, он должен яростно сражаться и в то же время духовно расти и просветляться. Это обожание должно также подвигать его, в минуту выбора между плотскими удовольствиями и поэзией, неизменно склоняться к последней. Виллем не смог скрыть своего разочарования, когда выяснилось, что, если уж на то пошло, ни у кого при дворе такой дамы сердца нет.

— Значит, во время турниров рыцари не появляются, украшенные полученными от прекрасных дам маленькими подарками? — спросил он и сразу почувствовал себя глупо: ведь он проявляет любопытство по поводу предмета, при дворе, по-видимому, ничего не значащего.

— О, само собой — все эти платочки, шарфики, оторванные манжеты и прочий бред, — отозвался Конрад. — Обычно роль тайной возлюбленной играет какая-нибудь двоюродная бабушка рыцаря, которая вот-вот напишет завещание, или мать девушки, за приданым которой он охотится.

Виллем изменился в лице. Король подмигнул.

— Хочешь украсить копье подарком?

Виллем пожал плечами, не заметив тонкой насмешки.

— Разумеется, я мечтал бы завоевать такую честь, но… я не знаком ни с кем из здешних дам.

Это еще больше развеселило Конрада.

— Возьми любую из тех, кого бросил Жуглет. Или еще можно приказать портнихе сшить для тебя хорошенькую перчатку, а даму выдумаешь сам. Тогда не придется напрягаться и писать дурные стихи.

Виллем не знал, как скрыть свое разочарование.

— Значит, это правда, что говорят, будто в Германии рыцарство не в таком почете, как во Франции или Бургундии.

Разумеется, оно здесь ценится, — заверил его Конрад. — Любая доктрина, убеждающая вооруженных людей, что безупречная служба и преданность вышестоящему делают им честь, ценится при моем дворе.

На протяжении следующих десяти перемен блюд Виллем был избавлен — мягко избавлен, поскольку король осознал, насколько тот искренен в своей невинности, — от большей части иллюзий по поводу придворной жизни. Ему объяснили, какой белой вороной он выглядел бы, отказываясь носить оружие по воскресеньям. И насколько смешно с его стороны считать, будто рыцарский кодекс поведения применим в отношениях с крестьянскими женщинами, — разве сам Андреас Капелланус не утверждал, что их надо брать лестью и силой? Узнал, как наивны и неоправданны его опасения, будто растущая популярность денежных отношений, вытесняющих стабильную независимость феодальных поместий, подрывает такие традиционные ценности, как честь и верность. Конрад чуть не свалился со стула от хохота, когда попытался вообразить, что случится с его империей, если он хотя бы в течение одного дня попытается править так, будто верность более надежный стимул, чем жадность.

Но какими бы странными ни казались императору взгляды Виллема, в то же время рыцарь вызывал у него искреннюю симпатию. Хотя разница в возрасте между ними не составляла и двадцати лет, он испытывал к молодому человеку почти отцовские чувства. Его трогала простота Виллема, и было приятно познакомиться с человеком, столь безыскусным в жизни и одновременно столь искушенным в мастерстве боя. Конрад никогда особенно высоко не ставил бургундцев («Они мастера делать красивые вещи да молиться, но за обедом с ними не о чем поговорить»), и Виллем, сам того не ведая, неожиданно поколебал это убеждение короля. Так что Конрад перевел разговор на более нейтральные темы — соколиную охоту, искусство верховой езды. Говорили и о менестреле, которого знали оба, и о том, как сверхъестественно быстро каждый из них, едва познакомившись с Жуглетом (в случае с Виллемом это произошло три года назад, в случае с Конрадом — не меньше семи), проникся ощущением, будто знает менестреля всю жизнь.

Павел, со своими неизменными попытками встрять в любой разговор, по теме которого мог сказать хоть что-нибудь, саркастически ухмыляясь, заметил, что таким сильным и отважным рыцарям, как Конрад и Виллем, стоит померяться силами — к примеру, попытавшись пробить друг другу голову. Виллем воспринял слова кардинала всерьез и стал энергично отвергать эту идею, чем раззадорил Конрада, который заявил, что они померяются мастерством владения копьями на следующий день, за городской стеной. Виллем так разволновался, что готов был опять расстаться со своим шлемом, лишь бы Жуглет оказался где-нибудь поблизости. Опасаясь противоречить сюзерену, он согласился на поединок, но сомневался, что сможет победить, и не был уверен, следует ли ему хотя бы пытаться победить.

Ближе к вечеру он забрал во внутреннем дворе Атланта, оружие и двинулся с горы вниз. Миновал холмистые виноградники, выехал за городские ворота и по узким, кривым улочкам добрался наконец до гостиницы. Отослал слугу, с облегчением рухнул на жесткую постель и испустил вздох — или, скорее, стон — физического изнеможения.

— Когда привыкнешь, станет легче, — пообещал из дальнего угла Жуглет.

Виллем подскочил, хотя в глубине души почему-то ожидал, что менестрель окажется здесь.

— Подойди сюда, — сказал он.

Жуглет так и сделал. Виллем, не отрывая головы от подушки, утомленно смотрел на друга. Два или три раза он пытался заговорить, но осекался. Наконец, вздохнув, произнес лишь:

— Очень рад тебя видеть. Поужинай со мной.

4 июля

В голубовато-сером рассветном сумраке, пронизанном янтарными солнечными пятнами, спящая Имоджин томно улыбалась. Она уютно прижималась к мускулистому, худощавому телу Маркуса, и он, в тысячный раз за эти дни, думал, что его сердце не выдержит такого счастья и разорвется. То, что эта девочка воспылала такой горячей и нежной страстью к нему, человеку, почти годящемуся ей в отцы, он воспринимал как доказательство Божьего вмешательства в дела человеческие.

Или, может, дьявольского. То, что они сделали — и продолжали делать, — было так рискованно, так безрассудно. Он не глупец, ему всегда была свойственна осторожность. По натуре Маркус относился к числу людей, предпочитающих не заигрывать с опасностью, однако сейчас обычное здравомыслие, которое подсказывало, как не навредить Имоджин и себе, было полностью утрачено.

Альфонс, граф Бургундский, не пользовался особенной популярностью при дворе. Будучи младшим сыном, сам он не имел сыновей и отчаянно надеялся увековечить свое имя, повыгоднее выдав замуж дочь. Предложить в качестве жениха Маркуса было идеей Конрада. После короля Маркус имел при дворе самую большую власть, но самостоятельной политической фигурой не являлся и происхождением похвастаться тоже не мог. Он был творением Конрада, другом его детства, выдвинувшимся в первый ряд благодаря собственным заслугам и расположению императора. Он согласился на предложенный ему брак, поскольку не имел права отказаться. Кроме того, он привык исполнять все желания Конрада. Мать Имоджин, Моника, знала Маркуса с детства и не нашла ничего предосудительного в том, чтобы во время обручения жених и невеста встретились. Более того, Моника настояла на этой встрече, желая дать дочери возможность удостовериться, что ее суженый — благородный человек.

Несколько раз он видел ее и прежде, еще ребенком, но когда в день их официального знакомства Имоджин вошла в покои Конрада, он не нашел в ней даже следа прежней девочки — так она расцвела и такой красавицей стала. В свете заходящего солнца ее лицо казалось еще прекрасней. Девушка же, едва взглянув на него, вздохнула и прижала руку к горлу.

— Это вы, — с явным облегчением негромко произнесла она. — Я не знала точно, о ком говорил отец. И так рада, что это вы.

И все, больше ничего не понадобилось. Случилось то, что в дурацких французских романсах Жуглета называется coup de foudre.[8] Этому не было объяснения. В продолжение всего разговора они не сводили друг с друга глаз, хотя позже ни один не мог припомнить, о чем, собственно, шла речь. Ее глаза, ее голос — все это врезалось Маркусу в память мгновенно и навсегда, и без всяких на то доказательств он твердо знал, что она также постоянно думает о нем. Он предложил вести переписку, и не прошло и полугода, как они нашли способ — идея была ее — время от времени встречаться наедине.

Почему, гадал он сейчас, зачем они держали нечто столь невинное в тайне? В этой секретности было что-то очень молодое и радостное, и Маркуса, чья юность знала не много веселья, это пленяло. В первый раз, когда оба провели несколько дней в пути до заветного места свидания, он, несмотря на беспрерывную эрекцию, не прикоснулся к Имоджин и пальцем.

Они проговорили два дня, потом он поцеловал ей руку, и они разъехались в разные стороны. Едва возвратившись домой, она в письме простодушно описала ему, что испытывает в его присутствии: по многим деталям он понял, что это не что иное, как женское возбуждение. В результате начиная со второго свидания они уже не отрывали рук и губ друг от друга.

Скоро опять придется расстаться. Приближается турнир, и сенешаль понадобится Конраду. Четыре дня — целая вечность! — и теперь, когда они окончательно стали любовниками, это была вечность большего счастья, чем он мог себе вообразить. Но сегодняшний день — последний. До свадьбы. Они поженятся скоро. Жуглет и Конрад как следует обработали Альфонса, и тот заявил, что свадьба скоро.

Когда Имоджин опять зашевелилась, он, улыбаясь, погладил ее по щеке и наклонился, целуя в висок. Все еще во сне, она обхватила его за талию, стремясь теснее прижаться, ощутить тепло его тела. После трех дней полного нежности, но почти беспрерывного блуда их тела пахли мускусом; мускусом пахнуло и от простыни, когда Имоджин зашевелилась и своим движением вновь пробудила в Маркусе страсть.

Однако во сне она выглядела столь невинной и умиротворенной, что он лишь вздохнул и прижался щекой к ее растрепавшимся темным волосам.

«Наверное, многие, — думал он, — испытывают схожие чувства к своим возлюбленным, но вряд ли есть кто-то, у кого эти чувства столь же глубоки, как мои». Все еще наполовину во сне, юная красавица прильнула прохладными ягодицами к его бедрам, что вызвало почти мгновенную эрекцию. Мягким голосом она промурлыкала сквозь зевок:

— Мне нравится, когда ты берешь меня так. Когда толкаешь и изнутри, и снаружи.

Она поелозила, пристраиваясь спиной к его животу; он застонал и засмеялся.

— Я сотворил идеальную любовницу, — шутливо шепнул он ей в затылок.

— Нет, — улыбнулась Имоджин, чувствуя, как его усы щекочут ее, — бесстыдную блудницу.

Маркус мгновенно очнулся, склонился над ней, повернул ее голову к себе и посмотрел прямо в глаза.

— Ты не блудница, — произнес он очень серьезно. — Ты благородная дама. И я никогда не допущу, чтобы тебя называли иначе.

7 июля

— Нападай, нападай, — терпеливо наставлял Виллем Эрика, который отступал от противника.

Как и оруженосцы, которых он натаскивал, Виллем был раздет до пояса. Все широкое поле поместья Орсшвиллер было заполнено полуобнаженными, вспотевшими под жарким дневным солнцем юношами.

— Сходись с ним.

Жуглет, лениво развалившийся на красноватой земле у края тренировочной площадки, тут же внес свою лепту:

— Представь, что это женщина.

— Ах! — с преувеличенным пылом, как если бы теперь ему все наконец стало ясно, воскликнул мгновенно оживившийся Эрик. — Дорогая!

Театральным жестом отшвырнув меч и широко раскинув руки, он прыгнул вперед, словно готовясь заключить противника в объятия. Соперник, юноша моложе его, паж герцога Франконии, опешил, не зная, как поступить. Меч он держал острием вверх, словно намереваясь нанести удар.

— Черт побери, Эрик! — в ярости крикнул Виллем и повернулся к юноше. — Опусти меч, Георг! Он же безоружен. Никогда не нападай на невооруженного противника, даже если он того заслуживает, что в полной мере относится к этому глупцу. А ты не подзуживай его своими шуточками, Жуглет, — приказал он менестрелю, чье лицо мгновенно застыло, точно каменное.

Эрик без малейших признаков раскаяния поднял меч и пробормотал себе под нос, но так, чтобы все услышали:

— Мы занимаемся с тех пор, как колокола пробили шесть, а сейчас уже за девять. Пора бы и передохнуть, — и стер пот со лба обожженной на солнце рукой.

Виллем, шагнув к нему, повысил голос:

— В бою передышек не бывает, Эрик! И сарацины привыкли сражаться в гораздо более жарком климате, чем наш. Что ты скажешь, когда почувствуешь усталость где-нибудь в пустыне, перед вооруженным ятаганом противником? «Прошу прощения, мессир сарацин, но я утомлен. Может, сделаем перерыв и перекусим?»

Прочие оруженосцы переглянулись и нервно захихикали, довольные, что гневный сарказм направлен не на них.

— Ради всего святого, я умер бы от стыда, поведи себя кто-то из моих людей подобным образом. Неудивительно, что Линор не очень-то тебя жалует.

Эрик, красный как рак, хотел огрызнуться в ответ, но, заметив взгляд Жуглета, одумался. Принял боевую стойку и приготовился вновь схватиться с Георгом. Тот, однако, бросил взгляд через плечо Эрика в направлении склона и просиял.

— Его величество едет сюда!

Виллем оглянулся и увидел Конрада. Тот скакал по гребню холма, по широкой, с обеих сторон обрамленной виноградниками тропе. Его авангард, два верховых рыцаря в ливреях, держали высоко над головами стяг с императорским гербом. Это делалось для того, чтобы каждый сразу понял, кто именно приближается. В отдалении за королем следовали с десяток вельмож и рыцарей, также верхом, в сопровождении пеших слуг, которым, чтобы поспеть за господами, приходилось разве что не бежать. Виллем, чувствуя себя крайне неловко с Конрадом с тех пор, как неделю назад во время рыцарского поединка сшиб того с коня, тут же упал на колени и склонил голову. Жуглет и оруженосцы последовали его примеру. Конрад, остановившись на вершине холма, жестом приказал им подняться.

— Продолжайте, — крикнул он. — Мы расположимся в шатре.

Жуглет поднялся первым и сразу разглядел, кто едет справа и слева от императора.

— Семейная встреча, — громким шепотом сообщил он Виллему. — Прикажи этим хорошеньким мальчикам надеть рубахи, а иначе брат Павел велит выгнать их за разврат.

Виллем только рукой махнул.

Эрика появление короля явно чрезвычайно взволновало. Виллем жестом приказал ему приблизиться, что тот не замедлил сделать, уверенный, что ему предоставляется отличная возможность показать себя. Вместо этого Виллем рявкнул ему прямо в лицо, так что тот в ужасе отпрянул:

— Эрик!

Выкрик привлек внимание даже самых рассеянных оруженосцев.

— За то, что утратил сосредоточенность, ты наказан до конца дня. Отложи меч и отправляйся ухаживать за Атлантом. — Конь Виллема утратил аппетит с того дня, как они прибыли в город. — Изучи внимательно его навоз, не заметишь ли чего особенного. Понюхай его. Если надо, попробуй на вкус.

Прочие оруженосцы переглянулись: сцена одновременно и наводила на них страх, и смешила, так что они с трудом удерживались, чтобы не расхохотаться. Лицо Эрика налилось кровью.

— Ты не можешь приказать мне есть конское дерьмо, Виллем, я твой сюзерен.

— Ты мой оруженосец, именно поэтому ты здесь, — резко осадил его Виллем. — К тому же по твоему собственному настоянию.

Он отвернулся от Эрика, и другие юноши немедленно изобразили, что чрезвычайно заняты тренировкой. Привлекая их внимание, Виллем дважды хлопнул в ладоши, однако они слишком сосредоточенно демонстрировали ему свое усердие, а потому большинство не отреагировали на хлопки.

— Внимание! — взвизгнул, подпрыгнув, Жуглет — так пронзительно, что у присутствующих едва не полопались барабанные перепонки.

Все застыли на месте. Со страдальческим видом Жуглет подал знак мальчику-пажу Виллема принести вино. Рыцарь усмехнулся.

— Спасибо, Жуглет.

Между двумя глотками менестрель провозгласил — достаточно громко, чтобы быть услышанным всеми зрителями:

— Всегда почту за честь служить великому рыцарю.

Проигнорировав это замечание, Виллем вернулся к делу.

— Итак, давайте покажем его величеству, на что вы все способны. Повторим сегодняшние упражнения — сначала медленно, а потом в более быстром темпе.

Солнце светило ему в спину, и теперь, когда император оказался прямо напротив, рыцарь чувствовал себя выставленным напоказ. Передвигаясь по краю лощины, он оказался прямо под тем местом, где расположился Конрад со своей свитой. Жуглет последовал за ним.

По жесту Конрада певец поднялся наверх, к крытому сверху и открытому по бокам шатру для зрителей, перед которым стояли, растянув знамя над головами, герольды.

— Как идет тренировка? — осведомился Конрад.

Внизу, на площадке, Виллем, щурясь от солнечного света, выкрикивал номера упражнений. Повинуясь его приказам, сражающиеся двигались почти как танцоры.

Жуглет удовлетворенно кивнул.

— Он с ними очень терпелив, но вместе с тем строг. Умеет заставить их работать и мог бы многому научить ваших рыцарей, сир.

Павел, который до этого момента сидел, всеми забытый, по правую руку от брата, пристально, прищурившись, посмотрел на Жуглета. Тот ответил ему приятной, спокойной, почти ласковой улыбкой.

— Поскольку его преосвященство, по-видимому, ставит под сомнение оправданность моего… вклада в возвышение этого рыцаря, могу я осведомиться, не внес ли его преосвященство свой собственный вклад в предотвращение этого возвышения?

Павел чуть не выпал из седла. Ноздри у него раздувались, точно у разъяренного жеребца.

— Я действительно собирался заметить, что ты тратишь уйму времени, глазея на этих полуголых юношей.

В надежде вызвать смех окружающих он попытался придать этой сентенции тон окрашенного сарказмом юмора.

— Вы правы, ваше преосвященство. Это просто-напросто зависть, — мгновенно, без тени смущения отозвался Жуглет. — Я знаю, зависть — смертный грех, и обязательно покаюсь в нем в следующий раз, когда пойду исповедоваться. — Легчайшая тень улыбки. — Правда, я уже пропустил все сроки. А может, вашему преосвященству будет угодно оказать мне честь… если он знает местечко поблизости, потемнее и поуединеннее… где мы могли бы… ой!

Последнее было реакцией на действия Конрада, который, едва сдерживая смех, сильно хлопнул менестреля по голове.

— А верхом они уже работали? — спросила, не отводя глаз от тренирующихся оруженосцев, любовница одного из рыцарей. И доверительно улыбнулась стоящему рядом Николасу. — Обожаю смотреть, как они бросают копья в кольцо.

Павел, услышав это, лишь демонстративно вздохнул с видом снисходительного раздражения, давая тем самым понять окружающим, что ничего, кроме подобных двусмысленных замечаний, при этом дворе ждать не приходится.

— Я бы не возражал, если бы Виллем бросил копье в мое кольцо, — ухмыльнулся в ответ Николас, вызвав хихиканье некоторых дам.

Конрад метнул на своего посланца сердитый, предупреждающий взгляд, отчего тот мгновенно протрезвел. Кардинал театрально закатил глаза и закусил губу.

— Семь! — выкрикнул Виллем и, заметив, что один из юношей сделал слишком глубокий выпад, громко скомандовал: — Держи равновесие!

Он расхаживал между пятью сражающимися парами. Георг, оставшийся без напарника, совершал все движения так, будто перед ним находился воображаемый партнер. По команде Виллема все одновременно завершили упражнение. Застыв на мгновение, они привели мечи в нейтральное положение — клинок удерживался на уровне талии и направлялся почти вертикально вверх, лишь с легким наклоном.

Виллем с удовлетворением кивнул и хлопнул в ладоши, после чего опять принялся выкликать номера, но на этот раз гораздо быстрее, чем раньше. Теперь все выглядело так, будто небольшая армия в убыстренном темпе исполняет боевой танец.

— Красивое зрелище, — с чувством произнес Конрад. Это была первая реплика, хотя бы относительно обращенная к Павлу. — Сильные, здоровые, умелые тела, и все они выкладываются ради меня.

— Ты переоцениваешь себя, Конрад, — скривился Павел. — Их конечная цель — крестовый поход, и там они будут выкладываться ради нашего вечного Господа, а не просто ради какого-то преходящего государственного деятеля вроде тебя.

Несколько мгновений император удивленно смотрел на Павла, а потом сверкнул белозубой улыбкой и с размаху хлопнул брата по плечу.

— Знаешь, Павел, когда ты вроде как остришь, твое общество начинает доставлять удовольствие. Сделай одолжение, остри почаще.

С этими словами он вновь переключил все внимание на поле.

— Ничего удивительного, что древние атлеты тренировались нагишом, — сладким голосом произнесла одна из дам. — Мужчина такое красивое создание.

— Было бы неплохо, если бы придворные дамы пряли и вышивали тоже нагишом, — предложил Конрад.

— Я бы предпочел, чтобы они попрыгали тут в таком виде, — внес свою лепту Жуглет, подмигивая кучке женщин таким хитроумным способом, что каждая из них сочла непосредственным адресатом этого подмигивания именно себя.

Тренировка завершилась под рукоплескание зрителей, но оруженосцы были так напуганы реакцией Виллема на утрату сосредоточенности, что никак на этот факт не отреагировали. По сигналу Виллема они выстроились в колонну лицом к нему. Тот протянул руку, паж вручил ему меч с таким же, как и у юношей, тупым лезвием, и Виллем подал знак первому оруженосцу выйти вперед. Он сделал мощный прыжок в направлении юноши, при этом мышцы на его плечах и спине эффектно обрисовались в солнечном свете, и дамы опять захихикали. Юноша ловко парировал удар, отразил еще три выпада, отсалютовал деревянным мечом и, уступая место следующему, отошел в конец колонны.

— Это один из моих! — в восторге воскликнул Конрад. — Это Томас! Я и понятия не имел, что он так умеет.

— Может, до сегодняшнего дня и не умел, — заметил Жуглет.

— Только посмотри, как этот Виллем из Доля движется, — одобрительно произнес Конрад, игнорируя очередной приступ веселья у дам. — Я выглядел так лет десять назад. Вот она, настоящая красота.

— Если вы любитель таких вещей, тогда конечно, — безмятежно ответил Жуглет. — Я же лично предпочитаю, чтобы немного подрагивало.

Очередное подмигивание в сторону придворных дам породило новую волну молниеносных, многообещающих улыбок.

— Жуглет, — произнес Конрад, неожиданно понизив голос. — Глянь-ка осторожно поверх моего плеча. Кто-нибудь из моих людей выглядит так, будто ревнует или чувствует себя отверженным?

Жуглет, сделав вид, что потягивается, медленно повернулся, как будто пытаясь поймать порыв прохладного ветра. Павел, сидящий рядом с Конрадом, глянул прямо поверх его плеча и ответил, опередив менестреля:

— Пара таких есть.

Конрад бросил на Павла взгляд, долженствующий довести до сведения брата, как некрасиво тот себя ведет, и задумчиво улыбнулся.

— Отлично, — сказал он. — Этим по окончании тренировки и займемся.

— Чем? — хором спросили Павел и Жуглет. Конрад прошептал с оттенком предвкушения:

— Посмотрим, чего на самом деле стоит твой молодой человек.

Обратно Маркус поехал не тем путем, каким прибыл на место свидания, сделав ради предосторожности изрядный крюк. Он надеялся, что это последний раз, когда ему приходится прибегать к подобным уловкам. Следующая встреча с Имоджин произойдет в церкви. Почти все время на обратном пути он смаковал сладостные воспоминания о тех ощущениях, которые испытывал во время их близости, и вдруг его едва не затошнило от страха: он подумал, что будет, если Альфонсу придет в голову отказаться от своего обещания. Мелькнула даже мысль признаться Конраду в том, что он лишил Имоджин девственности… но нет, этого делать никак нельзя, он ведь поклялся своему повелителю, что ничего подобного не произойдет. Доверие Конрада — это практически единственная его опора в жизни. Да и зря он так разволновался — беспокоиться-то не о чем. Скоро они поженятся, и тогда уже не будет важно, когда они впервые были вместе.

Поднимаясь на холм, с которого открывался вид на тренировочное поле, он увидел, что занятия только что закончились и что в числе зрителей сам император. Рихард из Майнца, один из самых выдающихся рыцарей Конрада, устало покидал поле. Маркус решил, что сегодня именно он надзирал за тренировкой оруженосцев, хотя обычно до таких вещей не снисходил. Несколько утомленных, запыленных молодых оруженосцев оттачивали свое боевое мастерство. Среди них Маркус с удивлением заметил Виллема из Доля, на голову возвышающегося над остальными. Он был одет в ничем не примечательную льняную тунику — и все равно бросалось в глаза, насколько рыцарь молод и чертовски хорош собой. Но устал он, по-видимому, больше других. Спешившись, Маркус повел свою кобылу к южному краю поля, где тренирующиеся поили лошадей, и жестом подозвал молодого прыщавого блондина — насколько он помнил, оруженосца Виллема. Юноша мыл самого крупного жеребца.

— Добрый день, парень. Можешь объяснить, почему твой господин тренируется с новичками? Мне казалось, он человек опытный.

Эрик мрачно ухмыльнулся.

— Еще какой опытный, сударь. На прошлой неделе император вызвал его на поединок, и Виллем трижды сшиб его величество с коня. Ну, его величество и попросил моего господина заниматься с королевскими оруженосцами.

— А-а, — разочарованно протянул Маркус. — Я думал, тренировку проводил Рихард.

Эрик улыбнулся во весь рот.

— Нет, сударь. Когда тренировка закончилась, его величество устроил три боя. В каждом из них Виллем сражался с одним из рыцарей его величества и обезоружил всех. Как раз только что он победил Рихарда из Майнца.

— Вот оно что… — опять протянул Маркус. Возникло странное чувство: как будто что-то размером с оливковую косточку грызет его изнутри.

— Весьма впечатляет.

— Еще бы! До сегодняшнего дня его величество никогда не наблюдал за тренировками, но, мне кажется, теперь это войдет у него в традицию. Даже дамы пришли. — Эрик широко улыбнулся. — Виллему нужна покровительница, и все до одной не против, но он, бедолага, понятия не имеет, как к ним подступиться.

Маркус, проследивший взглядом за его жестом в сторону зрительского шатра, строго одернул Эрика:

— Не подобает так говорить о своем господине. Эрик только рукой махнул.

— Он мой кузен и добрый товарищ. Его сестру и меня кормила одна кормилица.

Маркус не имел времени сообразить, почему услышанные им новости плохи, но инстинктивно почувствовал, что дело обстоит именно так.

— У него есть сестра?

Эрик присвистнул.

— Черт подери все законы, запрещающие браки между родственниками! Да, у него есть сестра. Она красивее любой дамы в этом шатре. Если хотите знать, — упиваясь возможностью поделиться секретом с единственным человеком в Кенигсбурге, который его еще не знает, Эрик понизил голос, — есть одна вещь, это было тайной, но сейчас уже можно сказать. Если Виллем хорошо выступит на турнире, Конрад примет его при дворе, а потом пошлет за Линор с целью… ну, жениться на ней.

Глаза Маркуса сверкнули, но Эрик ничего не замечал.

— Что вы на это скажете, а? Вчера еще быть никому неизвестным, прозябающим на дальней границе рыцарем — и меньше чем за месяц вознестись фактически до брата короля, ведь можно так сказать? — Будто сам не веря своим словам, Эрик покачал головой. — Я ему завидую, но более подходящего человека королю пожелать не могу. Разве что меня… Прошу прощения, господин.

С этими словами он вновь занялся Атлантом.

Охваченный ужасом, Маркус стал разглядывать людей на возвышении. Вот они ходят, о чем-то говорит. Вон Конрад, и, что гораздо хуже, вон Альфонс Бургундский. Знает ли он о готовящемся возвышении красивого молодого холостяка? Борясь с подступающей паникой, Маркус нашел грума и передал ему свою кобылу. Затем быстро, как только позволяло поврежденное колено, побежал к возвышению для зрителей.

Жара еще не спала, и солнце светило в полную силу. Виллем устал, мышцы у него ныли, лицо покраснело и воспалилось от жары и пота, но он был очень доволен тем, как прошел день. Вряд ли можно найти лучший способ отточить собственное мастерство, чем проводить ежедневные тренировки с этими юношами. Что же касается боев с тремя самыми успешными рыцарями Конрада — что ж, этого он не ожидал, а уж о том, чтобы из всех поединков выйти победителем, даже и не мечтал. Ему казалось, что при огромном королевском дворе его способности вряд ли кого-либо удивят. К счастью, он ошибался. Это оказалось чрезвычайно приятным сюрпризом. А лучше всего было вновь оказаться в собственной стихии, подальше от дворцовых интриг, подальше даже от Жуглета, чье присутствие, при всех его добрых намерениях, действовало порой угнетающе. Слушая его песни и истории, можно забыть обо всем — у Жуглета прекрасный голос, что ни говори, — но после дня, проведенного среди оруженосцев и рыцарей, Виллем чувствовал, что сделал нечто полезное, от чего есть конкретный толк. В своем деле, по крайней мере, он мастер. Рядом с Жуглетом он почти всегда ощущал какую-то зависимость, и было так хорошо насладиться собственной победой.

Поднимаясь по склону холма к помосту под шатром, чтобы поздороваться с Конрадом, он увидел бегущего навстречу менестреля. Тот встретил его восторженно.

— Отличная работа! Дружище, ты разгромил в пух и прах самого Герхарда из Меца, а ведь этот выскочка воображал, что запросто обезоружит тебя! Ты ему показал, где раки зимуют!

Делая преувеличенно неуклюжие движения, Жуглет попытался изобразить сваливший Герхарда удар.

Виллем неловко улыбнулся и похлопал Жуглета по плечу.

— Спасибо. Ты, наверно, наблюдал за поединком, забравшись на скамью, раз все смог разглядеть.

Братец Павел намекал, что я слишком старался рассмотреть все получше. К тому же я хотел быть в курсе того, что придворные говорят о тебе. — Подмигнув, Жуглет скользнул рукой по блестящему от пота плечу Виллема. — Можешь не сомневаться, они говорили то, что надо.

Настроение рыцаря слегка упало, он раздраженно отбросил руку Жуглета.

— Совсем не обязательно лезть из кожи вон, мостя мне дорогу к успеху. Кое-чего я могу добиться и самостоятельно.

К его удивлению, Жуглет не стал спорить.

— Ты совершенно прав. Я увлекся — это профессиональное. Тебе помощь не нужна. Ладно, я пошел.

Виллем бросил взгляд на платформу для зрителей, и у него чуть ноги не подкосились: он понял, что четыре или пять молодых красавиц, едва не пуская слюну, рассматривают его, дожидаясь, пока он подойдет к ним.

— Постой. — Он схватил друга за локоть. — Не уходи, прошу тебя, помоги мне поговорить с этими… людьми.

Жуглет, прищурившись, взглядом специалиста оценил ситуацию.

— Все как на подбор! Из них ты вполне можешь выбрать себе подругу по вкусу. Насколько мне известно, все они замужем. Для тебя это самое оно. Куртуазная любовь только тогда считается любовью, когда возлюбленных разделяют препятствия. — Он испустил драматический вздох. — Как, скажем, меня и твою прекрасную сестру… Ладно, пойду подготовлю почву.

С этими словами менестрель рассмеялся и устремился вверх по холму к шатру, где возобновил свой безобидный, но вместе с тем бесстыдный флирт с разодетыми в пух и прах замужними дамами.

Усталый Виллем медленно потянулся, расправляя плечи, и последовал за ним.

Не успел он подойти к шатру, как на пути у него возник граф Бургундский. Он сжал руку Виллема с таким энтузиазмом, что тот едва не вскрикнул, и рывком втащил его на платформу.

— Блестяще, мой мальчик, просто блестяще. Вся Бургундия вправе гордиться тобой, — громко воскликнул граф таким сердечным тоном, точно они давние друзья.

Уже второй день граф вел себя таким образом — с необъяснимой, настойчивой, натужной фамильярностью. Виллему это было глубоко противно. Он ничего не ответил. Граф слегка понизил голос и льстиво добавил:

— Ходят слухи, что на турнире ты возглавишь королевский отряд.

Виллему стало неловко.

— Некоторые люди его величества почтили меня предложением выступать на моей стороне, но было бы чрезмерной самоуверенностью утверждать, что я могу возглавить королевский отряд, не принадлежа к королевскому дому.

— Пока не принадлежишь, но я слышал, это вскоре может измениться… — возразил Альфонс все тем же фальшиво компанейским тоном. — Пусть даже косвенно, все равно.

Виллем опешил.

— Это не более чем слух. — Он залился краской. — Я бы никогда не поставил будущее сестры в зависимость от своих успехов в боевых искусствах. И сомневаюсь, что его величество поставит в зависимость от них будущее империи.

— Значит, слухи безосновательны? — произнес кто-то у него за спиной.

Оглянувшись, Виллем встретился взглядом с сенешалем Конрада, высоким, приятным человеком по имени Маркус, Он исчез после первого вечера Виллема во дворце. Черную тунику сенешаля покрывала пыль, волосы растрепал ветер; обожженное солнцем худощавое лицо было лишено всякого выражения.

— Имеются веские основания верить этим слухам, — встрял, не глядя на Маркуса и растянув рот в широкой улыбке, Альфонс. — Ты прекрасный боец, и я желаю тебе удачи на турнире, а также большого счастья тебе и твоей сестре.

Он подобострастно поклонился и отошел. Маркус с Виллемом проводили его изумленными взглядами.

— Я не доверяю этому человеку, — тихо признался Виллем, Маркус, совершенно подавленный, кивнул в знак согласия, а Виллем добавил:

— И не понимаю его.

Маркус не сдержал вздоха душевной боли.

— Зато я понимаю, — сказал он и зашагал прочь.