"Месть розы" - читать интересную книгу автора (Галланд Николь)

Глава 11 РИТОРИКА Искусство красноречия

15 июля

Маркус добрался до замка Орикур в Бургундии поздним утром. Он даже не мог точно сказать, сколько дней отняла у него дорога. Через незнакомые перевалы Вогез его провели воспоминания, инстинкт и прекрасное чувство направления. После дождя, сквозь который он недавно скакал, воздух был свеж и чист, а вот к самому Маркусу это ни в малой степени не относилось.

Он уже бывал здесь с официальным визитом; на внешних воротах его сразу же узнали. Все понимали, почему он приехал, и даже мальчики привратника старались не встречаться с ним взглядом. Это означало, что письмо доставлено адресату и топор уже упал.

Что происходило дальше, сознание Маркуса почти не зафиксировало. Он находился во внешнем дворе, где отчетливо ощущался запах домашнего скота, странно успокаивающий после долгих дней и ночей, наполненных незнакомыми ароматами болот и гор. Потом он очутился возле конюшен, задыхаясь даже сильнее, чем его конь, белесый от покрывавшей его пены и готовый вот-вот пасть. Конюшенный мальчик быстро подскочил к нему. К тому времени, когда Маркус спешился, у прохода во внутренний двор под аркой каменных ворот появилась дородная жена Альфонса, графиня Моника Бургундская. Даже в том истерзанном состоянии, в котором он находился, Маркус отметил и высоко оценил благородство этой женщины: зная, что ей предстоит с ним объясняться, она вышла к нему одна, без сопровождения вассалов.

Спешившись, он едва не упал — раненая нога, все еще онемевшая, не слушалась его. «Эта дурацкая рана». Не сгибая ногу, словно какой-нибудь старик с артритом, Маркус сделал три шага, после чего тело отказало ему. Он рухнул на песок и как бы издалека услышал свой собственный стон боли.

Последнее, что он увидел, была большая, вытянутая морда охотничьей собаки; ее влажный нос озабоченно обнюхивал его волосы. Кто-то мелодичным голосом отозвал собаку. Потом над ним склонилось женское лицо, но тогда он уже находился в доме. На холодном полу, около теплого камина. На затхлом тростнике. Его меч исчез. Маркус попытался понять, где он находится и почему это лицо кажется таким знакомым. Ах да, Моника… член семьи, в доме которой он вырос. Он питает к ней теплые чувства. Почему она здесь?

Позади женщины, на побеленной стене, в свете, падающем сквозь маленькое, затянутое пергаментом оконце, он увидел флаг: две пересекающиеся красные полосы на золотом фоне. Откуда он знает его?

Бургундский герб.

О господи!

— Твой меч у привратника, — успокаивающим тоном сказала Моника. — Его вернут тебе, когда будешь уезжать.

Он сел, опираясь для равновесия на отставленные назад руки. Чтобы дать ему место, Моника отступила на несколько шагов от огня и жестом приказала псу сделать то же самое.

— Госпожа, я приехал, чтобы увидеться с вашей дочерью, — произнес сенешаль насколько мог вежливо и официально, страшно жалея, что его одежда и лицо в грязи, а волосы сбились в колтун.

Она покачала головой.

— Ты не можешь встретиться с ней, Маркус. Она диктует письмо, которое необходимо как можно скорее доставить в Кенигсбург.

Он заставил себя встать на колени, прополз несколько шагов по тростнику и распростерся у ног графини, прильнув к ее кожаным туфлям без каблуков. Собака негромко заворчала и придвинулась ближе.

— Пожалуйста, Моника, ради бога, позвольте мне увидеться с ней.

— Ты тут целый спектакль устроил, Маркус, — ответила она. — Никогда не думала, что ты можешь так себя вести. Тем более со мной.

Он перекатился на спину и замер, с жалким видом глядя на низкий сводчатый потолок.

— Пожалуйста, позвольте мне увидеться с ней. В вашем присутствии. Не в ее комнате, этого я не прошу. Пусть придет сюда.

— Моя дочь не в том настроении, чтобы с кем-то встречаться.

Он издал короткий, горький смешок до смерти измученного человека.

— Со мной она захочет увидеться.

— Маркус, я знаю, вы питаете искреннюю привязанность друг к другу — я в полной мере поняла это, увидев ее реакцию на письмо отца, — но от этого свидания вам станет только больнее.

— Граф объяснил, почему так поступил? Назвал ее предполагаемого нового мужа? — спросил Маркус.

И понял, каков ответ, по тому, как Моника опустила взгляд и постаралась придать лицу бесстрастное выражение.

— А что, если Имоджин откажется? Господи, а сам-то Виллем знает, какие планы в отношении его строятся? Его интересует этот брак?

— Проблема не в том, за кого она выйдет замуж, а в том, за кого не выйдет, — испытывая неловкость, пояснила Моника. — Она не выйдет замуж за тебя.

В этот момент Маркус — а он терпеть не мог хитрить и никогда не был силен в этом — отчетливо понял, что ему нужно делать. План мгновенно возник в его сознании, с точным представлением о том, каков должен быть каждый шаг. Нервная дрожь волной прошла через все тело: это будет и неприятно, и недостойно, но в итоге возлюбленная станет его женой.

С притворным смирением он сел и попытался, без всякого толку, продраться пальцами сквозь спутанные волосы. Потер рукавом лицо, отчего оно стало еще грязнее.

— Я, наверно, ужасно выгляжу, — хрипло сказал он. — Пожалуйста, простите меня за то, что появился в вашем доме в таком виде.

Преодолевая боль, он встал на колени, а потом, дрожа от напряжения, поднялся на ноги. Вежливо поклонился и замер навытяжку около камина, слегка опустив голову, как бы ожидая указаний, — поза, которую он усвоил в обращении с Конрадом, долженствующая продемонстрировать хозяйке дома, что он целиком и полностью отдает себя в ее распоряжение.

— Это очень милостиво с вашей стороны — в моем пути на юг принять меня как посланца императора, — произнес он, давая и себе и ей оправдание этой встречи.

Некоторое время Моника с тревогой вглядывалась в его лицо, потом вздохнула и произнесла официальным тоном:

— Как верные подданные императора, мы с дочерью, конечно, будем счастливы принять его посланца.

Сердце у него подскочило.

— Означает ли это, что вы…

— У нас не принято допускать мужчин в личные покои дочери. Надеюсь, ты с удовольствием послушаешь пение нашего менестреля, пока я схожу за нею. — Увидев вспыхнувшую в его глазах безумную надежду, она добавила, понизив голос: — Это тебе ничего не даст, Маркус.

Он склонился в низком поклоне, но она резким жестом велела ему выпрямиться.

— Так может кланяться лишь тот, кто просит руки моей дочери. Доверенному лицу императора это не пристало.

Пока Моники не было — казалось, целую вечность, — менестрель исполнял песни Бертрана де Борна — рыцаря-трубадура, который занимался тем, что натравливал молодого Генриха Английского на его короля и отца. «Подходящий выбор», — с болью подумал Маркус. Возможно, дело было в его взвинченном состоянии, но музыка показалась ему тяжеловесной и однообразной, а голос певца не шел ни в какое сравнение с хрипловатым тенором Жуглета. В четвертый раз отогнав не оставляющую его своим вниманием собаку, Маркус внезапно пожалел, что не остался при дворе и не обратился за помощью к Жуглету, этому умелому манипулятору. В конце концов, именно он создал сегодняшние проблемы Маркуса, пусть и не предполагая, к каким ужасным последствиям могут привести его действия. Если объяснить ему ситуацию, он наверняка нашел бы способ все исправить.

А может, и нет. Интриги придворного музыканта оказывались, как правило, настолько хитры, что Маркус никогда не был в состоянии вникнуть в них; может, наследница Бургундии должна выйти замуж за первого рыцаря императора именно в интересах Жуглета, хотя зачем ему это нужно, Маркус не мог даже предположить.

Он оглядел зал, удивляясь тому, какой он мрачный и сырой даже по сравнению с суровой обстановкой Кенигсбурга. В такой маленькой комнате праздник не устроишь, хотя вряд ли в этом изолированном месте в горах у Альфонса бывает много гостей, даже из числа его немногочисленных преданных вассалов. Это было новое здание, построенное при жизни Маркуса, серое и унылое. Неудивительно, что граф готов терпеть бесконечные уколы со стороны Конрада, лишь бы держаться подальше отсюда. Брак Моники всегда вызывал у Маркуса чувство сострадания к ней; теперь он жалел ее и за то, в какой обстановке ей приходится жить.

Наконец графиня вернулась в сопровождении Имоджин, одетой в белое. У Маркуса мелькнула восхитительная, но совершенно безумная мысль схватить ее и сбежать.

Вместо этого он все так же стоял навытяжку, глядя, как женщины подходят к камину. От бесконечных рыданий лицо Имоджин приобрело мертвенно-бледный оттенок. Хотелось бы Маркусу знать, как давно прибыло сообщение. Их взгляды встретились. Даже сейчас она выглядела так, будто любовь к нему кружит ей голову. Его бросило в ярость при одной мысли о том, что другой мужчина может когда-нибудь увидеть такое же выражение на ее лице. Или почувствовать прикосновение теплых, нежных рук, раздевающих его. Или ощутить прохладную, гладкую кожу прижимающихся к его телу ягодиц. Мужчина, который никогда не сможет понять ее и отвергнет, а возможно, и публично осудит, узнав правду.

Увидев, как Имоджин вздрогнула всем телом, он понял, что его возлюбленная с трудом сдерживает желание броситься ему в объятия.

— Госпожа… — хрипло начал он срывающимся голосом. Его сотрясала дрожь. Откашлявшись, он предпринял вторую попытку.

— Госпожа, могу я получить позволение обнять вашу дочь? Это будет жест уважения со стороны императора Конрада.

Моника, явно колеблясь, опустила взгляд, вздохнула и ответила:

— Хорошо. Пока это не переходит границы того, что сам император счел бы приличным.

Маркус не стал разъяснять ей, что с точки зрения Конрада «приличным» было бы сорвать с Имоджин одежду и овладеть ею прямо здесь, на тростнике. Он слегка вскинул руки и сделал полшага к Имоджин; девушка бросилась к нему и обняла за шею, разразившись такими бурными рыданиями, что он и сам едва сумел сдержать слезы.

— Дорогая, — прошептал он. — Я все улажу.

Имоджин отодвинулась, вглядываясь в его лицо. В полутьме зала она выглядела не только измученной, но и испуганной. Маркус отчаянно хотел сказать ей больше, объяснить, что он собирается делать дальше, но не мог найти слов, которые были бы понятны любимой, но неясны ее матери. Ему отчаянно хотелось поцеловать Имоджин. Стройное, хрупкое тело ощущалось таким знакомым в его руках, что казалось безумием не ласкать его. Тепло их прижатых друг к другу тел постепенно растопило испуг на ее лице. Закрыв глаза, она, дрожа, прильнула к нему.

Моника, почувствовав их нарастающий пыл, тут же вмешалась:

— Прекрасно, сударь. Целомудренная привязанность его величества к моей дочери, по-видимому, произвела на вас неизгладимое впечатление.

Влюбленные с трудом оторвались друг от друга. Маркус был слишком не в себе, чтобы найти пусть даже ничего не значащие слова вежливости.

Пришлось Монике взять инициативу на себя. Не допуская никаких возражений, она увела Имоджин; та следовала за ней, словно призрак, пятясь и до самого последнего момента не сводя взгляда с возлюбленного. Горло у Маркуса перехватило, сердце стиснула ледяная рука.

— Позвольте еще раз поблагодарить вас, сударь, за то, что вы дали себе труд нанести нам визит во время своего путешествия, — сказала Моника. — Не хотите ли принять ванну, прежде чем продолжить путь? — Понизив голос, она добавила: — Маркус, что это за путешествие на юго-запад? Пожалуйста, Успокой меня. Ты ведь не зашел так далеко, чтобы проделать весь этот путь только ради того, чтобы рыдать тут у моих ног?

После мгновенного замешательства Маркус быстро сказал:

— Мне поручено поздравить нашу будущую императрицу. Полагаю, ваш муж в своем… послании сообщил о планах императора.

Она кивнула, избегая взгляда Маркуса, поскольку отлично понимала, что именно брак короля подтолкнул Альфонса к разрыву помолвки.

Теперь Маркус знал, что делать, и сгорал от нетерпения поскорее уйти. Однако добрый ночной сон обеспечит ему более приличный вид.

— Я едва решаюсь побеспокоить ваших слуг насчет ванны и постели, а вашего конюха насчет того, чтобы он согласился предоставить мне коня в обмен на моего собственного. Это прекрасный скакун, а меня устроит любой мерин, лишь бы слушался. И пожалуйста, передайте дочери, что она должна встретить будущее со всем возможным самообладанием.

На лице Моники проступило облегчение.

— Спасибо, Маркус. Еще со времен твоей службы в доме моего отца я воспринимала тебя как брата. Хотелось бы думать, что со временем ты сможешь снова бывать у нас, даже если рядом с Имоджин будет ее муж.

— Возможно, — с улыбкой ответил он. — Почти наверняка.

Все еще пребывая в зыбком полусне, Виллем начал осознавать, что испытывает удивительное, незнакомое ощущение: рядом с ним под покрывалом лежит теплое, нежное женское тело. В первый момент он не сообразил, кто это, но пахла она приятно и знакомо, и волосы у нее были коротко острижены.

Внезапно сознание полностью прояснилось.

— Ох, господи…

Несмотря на способность менестреля к хитроумным махинациям, это была первая ночь, которую им удалось провести вместе после того совместного похода к проституткам, когда они вообще впервые остались наедине.

Жуглет по-прежнему неусыпно заботилась о репутации Виллема, поэтому за четыре прошедших дня они встречались исключительно на людях, как друзья. Общество Жуглет, даже в компании, доставляло ему такое удовольствие, что он покорно удовлетворялся и этим. Однако прошлым вечером интриганка сумела убедить императора, что ему хочется послушать на ночь пение заезжего миннезингера Альберта Йохансдорфа, а сама отправилась вместе с Виллемом в гостиницу, приняла участие в танцах во дворе, потом незаметно проскользнула в комнату Виллема и дождалась, пока он последует за ней. Она договорилась с Жанеттой, что та до рассвета продержит Эрика у себя. Мальчики и слуга обрадовались, когда хозяин разрешил им эту жаркую, влажную ночь провести во дворе. Таким образом Жуглет и Виллем оказались в комнате одни.

Ни разу в жизни он не просыпался обнаженным рядом с женщиной; удивительно эротичное ощущение. Его рука проскользнула между ее бедер, глаза неотрывно вглядывались в лицо, следя за реакцией.

Жуглет зашевелилась, открыла глаза, посмотрела на него, и мгновенно стряхнула с себя остатки сна: ни разу в жизни она не просыпалась обнаженной рядом с мужчиной. Во взгляде мелькнуло удивление, но потом она расслабилась, улыбнулась, протянула руку и нежно погладила его по лицу. Он склонился над ней и поцеловал в губы, чувствуя, как в нем нарастает желание…

Во дворе послышался голос Эрика, и по лестнице затопали шаги. С поразительным проворством Жуглет скатилась с постели, по пути схватив тунику, которую успела натянуть на голову, еще не коснувшись пола. Свернулась клубочком, словно спящее дитя, уже полностью прикрыв наготу, и закрыла глаза. Такой и застал ее Эрик, когда спустя несколько мгновений распахнул дверь, впуская яркий солнечный свет. Никогда еще Виллем не видел его таким довольным и расслабленным.

— Кузен! — завопил Эрик. — Просыпайся, победитель, император ждет нас! Сегодня соколиная охота, и у тебя будет свой собственный сокол — он купил его для тебя! И ты опять проспал завтрак.

Жуглет медленно открыла глаза, щурясь от яркого света.

— Господи, что ж ты так орешь! — Она зевнула. — Я в жизни не прыгал, как кузнечик, после ночи с Жанеттой. Тебе что, сон совсем не требуется?

— Ты плохо влияешь на моего кузена, — добродушно упрекнул менестреля Эрик. — С тех пор, как мы здесь, он третий раз просыпает завтрак у императора.

С утомленным смешком Жуглет взяла с пола меньшие по размеру штаны и медленно встала. Пока она их натягивала, Виллем отвлек внимание Эрика, откинув простыню и сказав:

— Эрик, помоги мне найти рубашку. Я был так пьян нынче ночью, что не помню, куда что положил.

— У нас тут тоже не обошлось без женщин. — Жуглет подмигнула Виллему. — Может, они украли штаны победителя? Та высокая, с низким голосом… я не доверил бы ей даже собственную тень.

Виллем нервно рассмеялся. Переводя взгляд с Жуглет на Эрика, он в который раз поражался тому, что Эрик не видит подлинной сущности менестреля.

Тем не менее стоило им полностью одеться, и Виллему опять с трудом верилось, что менестрель на самом деле не тот стройный юноша, каким кажется. А ведь не было никаких нарочитых манер, вообще ничего очевидного, что отличало бы Жуглет-женщину от Жуглета-мужчины и менестреля. Те же интонации, те же жесты, тот же заразительный смех — изменение без признаков изменения, «без единого шва». И это — когда Виллем находился не рядом с ней — почему-то выводило его из себя.

Соколиная охота прошла замечательно, в особенности для Эрика. Все было обставлено с великолепной пышностью, включая музыканта, играющего на дудке и маленьком барабане, и герольда с королевским флагом. Соколы оказались красивее и быстрее, чем тот, любимый, оставшийся в Доле. Охотники поднялись в предгорья, где воздух был прохладнее и суше. На орешнике уже появились зеленые плоды; пространство вокруг них было насыщено пыльцой липового цвета и ежевики. Поистине, это был чудесный день.

Павел, на своем буланом жеребце, в черном с малиновой отделкой официальном одеянии, неотрывно следил за каждым шагом Виллема. В самом начале дня на веснушчатом лице Жуглет возникло почти паническое выражение, и Виллем наконец осознал опасность, смысл которой ускользал от него раньше: Павел хотел непременно «протолкнуть» предложенную церковью невесту из Безансона и выискивал любую возможность очернить Линор, оговорив кого-нибудь из ее сторонников. Обвинение в педерастии, скорее всего, не приведет к тому, что Виллема сожгут на костре, но может явиться надежным и мощным средством политической манипуляции. Угроза этого, убеждал сам себя Виллем, превосходная причина для того, чтобы Жуглет покончила со своим затянувшимся маскарадом и позволила миру узнать, что она женщина. Он не станет сам форсировать эту проблему и, уж конечно, никогда не выдаст Жуглет — он поклялся в этом, — но с каждым днем в нем все сильнее крепла решимость уговорить ее раскрыть свой секрет. И откровенное стремление Павла устроить им неприятности поможет ему в этом.

Альфонс же, граф Бургундский, по контрасту с кардиналом, своим закадычным другом и племянником, вел себя все более льстиво и заискивающе. Этот высокий пузатый человек проявлял особенное внимание каждый раз, когда Конрад с Жуглет заводили разговор о прекрасной Линор и предполагаемой свадьбе. Император — больше из уважения к Виллему, чем из стремления продемонстрировать, каким хорошим мужем он будет, — разыгрывал из себя жениха, горящего желанием порадовать невесту всеми доступными ему способами. С этой целью он расспрашивал Жуглета и Виллема о вкусах Линор: какую еду она больше всего любит, какого рода ткани, какую музыку («Вроде той, что я исполняю», — самодовольно заявила Жуглет), как предпочитает развлекаться и вообще проводить время. Поднявшись на холм, знаменитый своими хитрыми воздушными потоками, они смотрели, как высоко над головами сокол Конрада погнался за маленькой самкой канюка. Это зрелище навело Виллема на мысль рассказать о том, как прекрасно его сестра отражает метафорически схожие атаки самых разных вельмож и рыцарей.

Короткокрылый сокол Виллема — последний из множества подарков Конрада — поймал фазана, самую крупную добычу дня. Жуглет тут же сочинила балладу на старый танцевальный мотив, в которой мужество и отвага Виллема объяснялись тем, что он выкачивает силу из яростных когтей своей охотничьей птицы. Этим вечером во время ужина Конрад объявил Виллема героем охоты и предложил ему в дар что угодно в замке, что пожелает его сердце, за исключением королевской короны и королевской фаворитки.

Виллем, сидя рядом с его величеством — теперь это уже вошло в обычай, — сделал вид, что обдумывает его предложение.

— Наверно… — заговорил он наконец, обсасывая куриную ножку. — Наверно, я предпочел бы дар, которым, в свою очередь, смогу поделиться с другими.

— Благородный порыв, — сказал Конрад. — Ничего другого я от тебя и не ожидал.

— Благодарю вас, сир. Легче всего одарить музыкой тех, кто живет вместе со мной в гостинице, чтобы они смогли потанцевать.

Конрад испытующе вгляделся в его лицо. Павел в предвкушении переводил взгляд с одного на другого, и Конрад в конце концов заставил себя улыбнуться.

— Ладно. Ценный дар, но ты его заслужил. — Он посмотрел в дальний конец зала. — Жуглет, ты слышал? После ужина весь вечер будешь развлекать постояльцев в гостинице, где остановился Виллем.

На мгновение губы кардинала тронула угрожающая улыбка, и Виллем испугался, не совершил ли он промах. Жуглет состроила гримасу.

— Подушки в оконной нише вашего величества куда мягче пола в гостинице. Тем не менее ваша воля для меня закон.

Заметив, что Павел отвернулся, она сердито посмотрела на Виллема, не зная, то ли восхищаться, то ли огорчаться тем, что он оказался таким способным учеником.

Линор с матерью отпустили всех слуг-мужчин, поэтому ничто не мешало им и служанкам громкими криками выражать свою радость.

Николас, очаровательный в своей безупречной ливрее и горностаевой шапке, этим утром доставил запечатанное золотой печатью послание. Он был в восторге оттого, что ему выпала такая честь. Мария поначалу не хотела, чтобы Линор в отсутствие брата принимала даже его, поскольку мужчины, приставленные охранять дом, отправились в деревню играть с капелланом в шахматы — ну, по крайней мере, так они говорили. Однако после того как до сведения Николаса было доведено, что в семье такие вещи не приняты, Линор, в скромной зеленой тунике, спустилась в зал и в присутствии матери и домашних слуг-мужчин сдержанно поприветствовала посланца императора, приняв из его рук письмо.

— Не возражаете, если я перескажу вам его содержание? — спросил Николас, изо всех сил пытаясь скрыть свое нетерпение.

Пять дней он предвкушал этот момент, подернутый в его сознании романтическим флером, момент, о котором менестрели будут слагать баллады. Он не мог дождаться возвращения домой, чтобы описать все Жуглету.

— Надеюсь, это новости о победах брата на турнире, — с улыбкой ответила Линор. — Судя по выражению вашего лица, я права. Можно мне сохранить печать? Из первой я сделала брошь для себя, а из этой закажу такую же для матери. А в обмен я подарю вам прекрасную булавку с жемчугом.

Сияя, она начала отрывать печать. Вежливым жестом он вскинул руку.

— Я отбыл, когда турнир был еще в разгаре, но ваш брат уже побеждал…

— Я так и знала! — Она в восторге сжала в пальцах свиток. — Мама, ты слышишь? Здесь изложены детали?

— В послании речь идет не об этом, — сказал Николас. Мария вышла из кухни, в дверях которой стояла до сих пор. Ей приятны были новости о сыне, но, как всякая любящая мать, имеющая выдающихся детей, она не слишком удивилась, услышав их.

— В нем император обращается к вам напрямую.

— Ко мне? — изумилась Линор, покраснела и прикусила губу, словно оробевшее дитя. — Чего император хочет от меня?

Николас ослепительно улыбнулся.

— Он просит вашей руки, если вы согласны.

Линор широко распахнула глаза, а потом — к ужасу своей матери — разразилась истерическим смехом.

— Бог ты мой! — воскликнула она. — Не верю! — Потом взяла себя в руки и прошептала: — Вы смеетесь надо мной, сударь.

— Нет-нет, клянусь! Правда, есть одно препятствие.

— Какое? — спросила Мария.

Николас вежливо поклонился, не подавая вида, как его удивил тот факт, что Мария заговорила: до сих пор он считал ее немой.

— Выбор его величества должна одобрить Ассамблея, которая открывается первого августа. Там он представит молодую даму как свою невесту. Если большинство аристократов сочтут этот брак приличествующим положению его величества — а он убежден, что так и будет, — он отправит вам формальное предложение, и на всем пути это будет сопровождаться официальными объявлениями и торжествами. Однако прежде император, конечно, хочет заручиться вашим согласием. Одобрение вашего брата уже получено.

Линор застыла в полном ошеломлении. Мария прочистила горло и спросила:

— Что помешает знатным баронам одобрить мою дочь? Разве есть сомнения в ее пригодности для императорской постели?

— Мама!

Линор тяжело задышала, но потом успокоилась и сказала, обращаясь к Николасу:

— Меня могут отвергнуть, потому что мы бедны.

Николас кивнул.

— Да. Но его величество считает, что сможет решить эту проблему. Ваш брат произвел при дворе огромное впечатление. Еще до его появления…

— Это снова Жуглет постарался, — с довольным видом пробормотала Линор.

— Да, но теперь ваш брат своими делами подтвердил, что его слава оправданна. Почти безземельная девушка-сирота никогда не получила бы одобрение Ассамблеи. Другое дело — сестра Виллема из Доля. Аристократы сделают это хотя бы ради того, чтобы формально закрепить близость вашего брата к императору.

Судя по улыбке Линор, ответ удовлетворил ее.

— Итак, вы, конечно, можете сохранить эту золотую печать, моя госпожа, — продолжал Николас, — но исключительно как напоминание о тех днях, когда у вас возникала нужда делать такие вещи. Совсем скоро вы будете купаться в золоте, не идущем ни в какое сравнение с простой фольгой.

Линор снова начала смеяться и повернулась к матери, которая проявляла свое волнение исключительно блеском глаз.

— Мама, ты можешь поверить в то, что случилось с твоими детками?

— Его величество рассчитывает, что вы будете готовы и уладите все свои дела таким образом, чтобы иметь возможность отправиться в путь сразу же после того, как он пришлет свое официальное предложение. Надеюсь, это произойдет спустя неделю после открытия Ассамблеи.

— Ох, неужели? — счастливо вздохнула Линор, хлопнув в ладоши. — Думаю, нам хватит времени уладить все как следует. Мама, нужно накормить нашего славного посланца, а я должна начать… готовиться. — Она встала, все еще смеясь, и грациозно присела перед Николасом. — Сударь, не знаю, как и отблагодарить вас за добрые вести. Мы будем рады принимать вас у себя как гостя столько времени, сколько пожелаете.

Спасибо. — Николас снова поклонился, улыбаясь. — Но я уже снял комнату в гостинице, и меня там ждут. Кроме того, думаю, вашему брату не понравилось бы, что вы делите кров с мужчиной, которого едва знаете.

— Уверена, для вас он сделал бы исключение, — заверила его Линор.

— Возможно, моя госпожа, — с поклоном ответил он. — Однако у меня и впрямь есть кое-какие другие дела. Счастлив был доставить вам добрые новости. — Он прижал руку к сердцу. — Желаю вам и вашей семье всего наилучшего, дама Линор.

Едва Николас ушел, они тут же отослали из дома всех слуг-мужчин.

Лишь после этого Мария позволила себе бурно выразить свой восторг: она плакала от радости, осыпала дочь поцелуями и в довершение всего пригласила всю женскую прислугу, даже самого низшего разряда, в свои личные покои выпить лучшего вина Виллема в честь радостного события.

День был уже в разгаре, когда Маркус заметил Николаса, скачущего к северо-востоку от Доля, и едва успел свернуть в маленькую рощу. Как бы то ни было, посланец его не увидел, однако Маркус выждал еще некоторое время и только после этого вывел коня на дорогу, ведущую к реке Дубс. Ладони у него вспотели, пальцы дрожали, с трудом удерживая поводья, но теперь не от усталости или голода. Его мучила совесть, однако за день, прошедший с того момента, как он покинул Орикур, бой она проиграла.

Вскоре он уже мог разглядеть поместье Виллема — плодородные земли речной долины, заросшие зеленой травой и утопающие в золоте приближающегося заката. Поместье было такое крошечное, что его не составляло труда охватить единым взглядом. Маркуса заметили с крыши угловой башни, послышались голоса, радостно сообщающие, что приближается новый всадник. Сердце у него зачастило. Очень может быть, один из этих голосов принадлежал… ей.

Слегка подвыпившие служанки в конце концов угомонились, переварив радостное известие. Косые предзакатные лучи создавали над головой Линор золотистый ореол, придающий ей поистине королевский вид, несмотря на то, что на ней не было ничего, кроме нижней сорочки.

— Но, мама, — умоляюще говорила она, сидя в своей комнате, — мы же приняли мужчину час назад, и ничего плохого не произошло. Напротив, все обернулось просто великолепно! Может, и теперь будет то же самое.

Мария покачала головой и поправила серый вдовий платок.

— Когда я позволила Николасу увидеться с тобой, ты была просто сестрой бедного рыцаря. А теперь ты принадлежишь императору. Прости меня, но сейчас я вынуждена проявлять большую строгость.

Линор вздохнула и отшвырнула ярко-красное платье, которое собиралась надеть.

— Не хочу быть неблагодарной, мама, но для меня просто загадка, с какой стати я должна всю жизнь проводить в клетке? Сначала как ребенок, потом как незамужняя девушка, а теперь как женщина, у которой вот-вот появится муж! Когда же мне будет позволено выйти из клетки?

Мать одарила ее понимающей улыбкой, полной терпения.

— Когда станешь вдовой, — ответила она.

О Маркусе доложили и ввели его в скромный, темный, простой — и тем не менее уютный — зал. Мария (слегка опьяневшая) любезно приняла его, но выразила удивление по поводу его появления.

— Еще один посланец от императора. Это тоже имеет отношение к свадьбе?

Он, конечно, догадывался, что в послании Конрада содержится брачное предложение, и все же услышать об этом вот так, напрямую… Маркуса накрыла волна страха.

— В каком-то смысле, сударыня, — слегка запинаясь, ответил он. — Его величество пожелал, чтобы ту, с кем он обручен, приветствовал не просто посланец. Он пожелал, чтобы я лично выразил его восхищение перспективой этого брака. — Повинуясь импульсу, Маркус снял с указательного пальца подаренное Конрадом золотое кольцо с ониксом. — Почту за честь, если ваша дочь примет это как знак моего уважения.

Для Марии теперь весь мир вращался вокруг предстоящего брака, и жалкое объяснение Маркуса показалось ей вполне разумным.

— Благодарю вас, сударь. Это большая честь для нас. Я передам ваши слова дочери.

И она протянула руку за кольцом.

Чего-чего, а этого Маркус никак не ожидал.

— А разве… Можно мне увидеться с ней лично?

— Ох, нет! В отсутствие брата она, естественно, не принимает мужчин.

Мария с улыбкой взяла кольцо из непроизвольно расслабившейся руки Маркуса.

— Не желаете ли что-нибудь выпить?

— Вообще-то мне непременно нужно кое-что обсудить с ней.

Маркус изо всех сил старался скрыть свое отчаяние, одновременно ломая голову над тем, что бы такое придумать.

— Он… Конрад… его величество хотел бы знать… он интересуется, есть ли у нее какие-нибудь вопросы, или тревоги, или просьбы любого рода. Хозяйственные проблемы… ну, уверен, вы меня понимаете…

Мария задумалась, а потом ответила:

— Нет.

Маркус некоторое время молча смотрел на нее, спрашивая себя, что делать дальше. Может, его план еще сработает. Должен сработать. Может, женщина сама подскажет ему, что делать.

— Благодарю, я и в самом деле не прочь выпить. Только что-нибудь покрепче. Выпьете со мной, сударыня?

— Я? — ошеломленно спросила Мария.

— По-вашему, это неприлично? — Маркус оглянулся. — Можно в присутствии кого-нибудь из слуг.

— Нет, это не неприлично, — поспешно ответила Мария. — Просто такого прежде не бывало. Ни один мужчина в мире никогда не проявлял интереса к такой старой женщине, как я.

Маркус удивленно посмотрел на нее.

— Вы совсем не старая. — Он и в самом деле так думал. — Вряд ли вы старше меня.

— Но о чем со мной можно говорить? — Мария залилась краской. — Я никогда не могла похвастаться живым умом своей дочери. Домашние проблемы — вот все, что я могу обсуждать.

Маркус слегка расслабился и улыбнулся. Вот он, выход.

— Я, между прочим, и сам большой знаток домашних проблем, сударыня. Знаете, кто я? Главный сенешаль императора. Я заправляю его двором, как вы своим домом. Поэтому его величество и доверил мне это поручение. Уверен, мы оба будем удивлены, как много между нами общего. Позвольте мне, как вашему скромному слуге, повторить свой вопрос: вы выпьете со мной?

После трех бокалов хозяйка дома окончательно опьянела, даже не догадываясь об этом. Служанки, без сомнения, поняли бы, но она отослала их, рассчитывая всласть поболтать с человеком, прекрасно понимающим, что такое груз мелких, незаметных постороннему глазу домашних проблем. Они с Маркусом только что прикончили целый кувшин чего-то гораздо более кислого и крепкого, чем вино. Мария говорила как заведенная, не уставая удивляться тому, что такой представительный мужчина проявляет искренний интерес к ее жалкой жизни. В качестве благодарности она предложила ему все свои личные драгоценности. Маркус, бессчетно поблагодарив ее, согласился взять лишь кольцо с ониксом, которое сам же преподнес ей прежде.

Она повела его сначала на крышу, где, щурясь от ослепительно ярких лучей заходящего солнца, показала более чем скромные виноградники и фруктовые сады («У нас самые лучшие вишни и персики, сударь, потому что мы правильно подрезаем деревья»), а потом в подвал. Там они вместе осмотрели вина и несколько кувшинов прихватили с собой, чтобы гость мог удовлетворить свое желание попробовать образцы местных вин. Беседа перескакивала с одной темы на другую: они обсудили, какие типы слуг нравятся им меньше или больше, обменялись советами по поводу ведения учета, и Маркус подогрел ее интерес, обнаружив недюжинные познания в изготовлении кудели. Язык у Марии развязывался все больше и больше. В конце концов, уже после наступления темноты, Маркус сумел снова увести ее в маленький, обшитый деревом зал и вернуть разговор в русло обсуждения семейных проблем.

Он терпеливо выслушал бесчисленные, совершенно заурядные истории о том, какими милыми, смышлеными и послушными детьми были Линор и Виллем, насколько Линор во всех отношениях всегда превосходила свою скромную мать, хотя и унаследовала ее единственную привлекательную черту — яркие зеленые глаза. Поворачивая разговор то так, то эдак, Маркус попытался вынудить ее рассказать не только о хороших сторонах своих детей, однако Мария не поняла его намеков. В конце концов, разочарованный, но с улыбкой, словно приклеенной к лицу, он спросил напрямую:

— Но конечно, ваши ангелочки иногда и шалили?

Она на мгновение задумалась, а потом ответила с пьяной театральностью:

— Ах, нуда… был случай, когда они повели себя своевольно… точнее говоря, Линор.

И замолчала. Пытаясь не выказывать особой заинтересованности, он кивком попросил ее продолжать.

— Они были еще совсем маленькие… ей меньше десяти, ему чуть больше.

Да, пожалуй, брат и сестра тогда и впрямь были совсем юные; какой бы грех они в то время ни совершили, его можно списать как детскую шалость. И все же Маркус решил, что следует выслушать хотя бы это, если больше Мария не в состоянии ничего предложить.

— Все произошло, когда умирал его величество император… старый, не мой будущий зять. Виллем рассказывал вам, как получилось, что мы потеряли все земли?

— Да, кое-что, — ответил Маркус. — Но без подробностей. Буду очень признателен, если вы изложите мне их.

Рассеянное внимание вдовы привлекло что-то в углу комнаты.

— Ах, эту тарелку надо сменить, — пробормотала она. — Один момент.

Мария позвала старого слугу, и тот принес из угла маленькую тарелку с чем-то похожим на тошнотворный сироп, усеянный мертвыми мухами. Унося ее с собой, старик без единого слова вышел, бросив на Маркуса любопытный взгляд.

— Прошу прощения, сударь. Это смесь молока и желчи зайца, страшно ядовитая для мух — в этом году их так много расплодилось. Почти как комаров.

Маркус с трудом сумел скрыть отвращение.

— Мы в замке используем листья ольхи. Они выглядят, мне кажется, не так… противно.

Мария просияла.

— Прекрасная идея! Обязательно попробую. Свежие или сушеные? Листья ольхи, надо же! Мне это нравится.

— Вы рассказывали о вашем семейном поместье…

— А-а, да. Подробности… это все слишком сложно и скучно. Истина в том, сударь, что нас обокрали. У нас были прекрасные земли, полученные прямо от императора: город Доль принадлежал нам, и тамошняя крепость. В часовне этого форта я и венчалась, знаете ли. И все эти соляные шахты на юге, и две серебряные, и одна медная. И кроме того, половина земель отсюда до Безансона принадлежали моему мужу по праву рождения, не как бенефиция.[10] Ну, может, не половина, а треть. Мой благородный муж — а он был, только вообразите, даже красивее, чем мой сын, — погиб в расцвете сил, защищая границы империи. Потрясенная его смертью, я доверилась тому, кому доверять не следовало, и внезапно мы лишились всего. Каким-то образом все отошло графу — не только то, что муж получил как бенефицию, но вообще все.

«Господи боже, — подумал Маркус. — „Граф“ — это, конечно, Альфонс Бургундский. Неудивительно, что Виллем так отреагировал при встрече с ним в тот первый вечер в Кенигсбурге».

— Ну, дети подрастали, я не хотела, чтобы они чувствовали себя обманутыми, и не рассказывала им, что мы потеряли. Просто учила их ценить то, что у нас есть. Так было безопаснее… вы слышали, что такое правосудие тут у нас, в приграничье? Все могло кончиться гораздо хуже. Я хотела, чтобы они уцелели, а для этого нужно было держать их в неведении. Однако некоторые люди низшего звания не умеют держать язык за зубами, если за ними не приглядывать, или просто понятия не имеют об осторожности, и одним из этих людей был наш бывший управляющий Жиан. Он верно служил моему мужу и не мог смириться с тем, как с нами обошлись. Он руководствовался самыми лучшими соображениями, но это было неблагоразумно. Он — или, может, это была его жена или кто-то из детей — самостоятельно принял решение тайно увидеться с моими детьми и рассказать им всю правду. Граф, в смысле Альфонс, издал документ, согласно которому наша земля не просто перешла под его регентство, как это приличествует сеньору по отношению к такому осиротевшему наследнику, как Виллем. Он забрал себе наши поместья полностью и навсегда.

Она вздохнула и впала в угрюмое молчание. Маркус тоже не произносил ни слова, дожидаясь развязки. Он уважал Виллема, несмотря на неприятности, которые тот невольно навлек на него, и на какое-то время, слушая рассказ, даже позабыл о собственных бедах.

— Ну, не знаю, что уж там произошло в головке Линор, она всегда была такой послушной девочкой. Помните, десять лет назад старый император Конрад оказал Бургундии великую честь, приехав сюда умирать? Он заболел и скончался в Орикуре, в доме графа, своего брата. Линор вбила себе в голову, что она должна отправиться в Орикур, добиться встречи с его величеством и рассказать ему, что Альфонс присвоил наши владения. Я запретила ей и думать об этом, но она, глупое дитя, сбежала из дома! Уверена, к этому приложил руку кто-то из детей Жиана, сама бы она до такого никогда не додумалась. Виллем воспитывался в доме моего благословенно го брата, я была в истерике и послала к нему за помощью, хотя он и сам тогда был всего лишь мальчик — Виллем, я имею в виду, не мой брат, у которого к тому времени уже было двое своих сыновей, и тем не менее он даровал нам это поместье, чтобы было на что жить, да благословит Бог его душу. Его доброта живет и в сыне, Эрике, хотя и не в той мере, мне кажется.

Мария помолчала, на мгновение потеряв нить рассказа в лабиринте побочных замечаний.

— Как бы то ни было, Виллем отправился следом, но догнал ее уже около Орикура, там, где замок графа. Их схватили за проникновение на чужую территорию и отвели к графу. Того все это лишь позабавило, и, чтобы проучить детей, он посадил их в темницу на всю ночь. Вообще-то я не считаю, что он такой уж негодяй, просто жадный, но это свойственно многим людям. За исключением моего сына. Ну, я уже говорила вам, сударь, что дважды была на краю и на этот раз подумала, что потеряла все. Это из-за того, что я тогда очень сильно переживала, Виллем сейчас так оберегает свою сестру, он винит себя в том, что произошло, хотя и никогда не признается в этом. Это я говорю вам как мать, а мать иногда понимает своих детей лучше, чем они сами, вы согласны? Как по-вашему, листья ольхи сгодятся для коней?

— Простите? — удивленно воззрился на нее Маркус.

— Мухи просто замучили наших коней, и я ужасно волнуюсь, когда летом Линор с братом отправляются на прогулку. Вдруг какая-нибудь муха укусит коня, он сбросит Линор и она сломает себе шею? Я велю конюху смазывать коня соленым жиром, чтобы отпугивать мух, но моя дочь жалуется на ужасный запах, она такая чувствительная, знаете ли. Может, при дворе короля придумали что-нибудь получше?

— Не уверен, — проявляя ангельское терпение, ответил Маркус. — Если хотите, я могу расспросить главного конюха и пересказать его ответ Виллему.

— Да, да. Думаю, в королевских конюшнях не потерпели бы коней, от которых разит жиром.

— Буду счастлив выяснить это для вас. Однако осмелюсь ли я попросить продолжить рассказ? Что случилось с детьми?

— Ох, да, дети! Мои дети.

Она принялась вытаскивать пробку из очередного графина.

— На следующий день я отправилась к графу Альфонсу, умоляя его освободить их. Он, конечно, и сам уже собирался сделать это… ему было не до того, знаете ли, с императором, умирающим в его доме, и соперничеством за императорскую корону между ним и его племянником, молодым Конрадом. В голове у него были проблемы поважнее, чем какие-то глупые дети. Но когда мы пошли, чтобы выпустить их, выяснилось, что они — вы только представьте себе, маленькие дети! — каким-то образом сбежали! От этого, конечно, все стало только хуже, потому что граф решил, что ему нужно преподать им новый урок, и…

— …и он схватил их и снова посадил под замок? — предположил Маркус, который уже слегка заскучал.

— Ох, нет, он сделал кое-что похуже.

Пальцы, выкручивающие буковую пробку, замерли. Внезапно у Марии сделался ужасно мрачный вид.

— Не люблю разговаривать об этом, не слишком приятно, знаете ли, хотя имеет отношение не к Линор и Виллему, а лишь к маленькому ублюдку Жиана. И заметьте, я употребляю это слово, имея в виду характер, не происхождение. Ну ладно, расскажу, если вы настаиваете.

Маркус не проронил ни слова.

— Знаете, что произошло? Он убил ребенка Жиана — собственными руками! — просто чтобы преподать Виллему и Линор еще один урок, и всех оповестил об этом, и прислал мешок с внутренностями ребенка к нашим воротам. После этого Виллем и Линор всегда вели себя как следует.

— М-да, — с натянутой, вежливой улыбкой ответил Маркус.

До этого момента ему казалось, что Альфонс уже не может упасть в его глазах еще ниже. Он протянул руку, чтобы помочь Марии с пробкой, испытывая раздражение от того, что сидит здесь, выслушивая всякие бесполезные подробности.

— В особенности мне интересно все, что касается их непослушания. Это так увлекательно. Думаю, чем старше они становились, тем более интересные шалости измышляли.

Он открыл графин и налил ей немного вина. Мария испустила счастливый вздох.

— У меня прекрасные дети, они никогда не позволяли себе никаких проказ.

Она отпила глоток и состроила гримасу.

— Ох, это плохой сорт! Слишком кислое. Придется процедить через песок.

— В королевском замке для этих целей используют обданное кипятком зерно, — светским тоном проговорил Маркус, лихорадочно соображая, как бы снова повернуть разговор в нужное русло.

Он отодвинул графин и потянулся за другим.

— Мы не можем позволить себе тратить на это зерно, — трагически вздохнула Мария, но тут же снова улыбнулась. — Не расстраивайтесь из-за неудачного вина, мой господин. Можно подсластить его гипокрасом,[11] у нас есть на кухне. Сейчас я позову управляющего.

Мария поднялась на нетвердых ногах, подошла к кухонной занавеске из самой простой ткани и подозвала слугу:

— Добавь немного гипокраса в это ужасное вино. И прихвати что-нибудь поесть джентльмену.

— Мне ничего не надо, — поспешил возразить Маркус.

— Принеси имбирных пряников и груши, — сказала она и снова села напротив Маркуса, с усмешкой глядя на старика, забирающего со стола графин.

Этот слуга был из тех, на кого она больше всего жаловалась, хотя на самом деле питала к нему самые теплые чувства. Она чуть было не разразилась еще одним насмешливым рассказом о нем, но вовремя вспомнила, что гостя больше интересуют ее замечательные дети.

— Виллем как-то рассказал мне об одной шалости Линор, случившейся в то время, о котором я вам говорила. Хотя я так никогда и не узнала, правда это или нет. Линор клялась, что все вздор.

Что-то, чего она стыдилась, насторожился Маркус. Это звучало многообещающе.

— Расскажите.

— Ну, я не знаю, как им удалось сбежать из Орикура, однако они сумели добраться до внешних ворот. Там стоял охранник, который понятия не имел обо всей этой связанной с ними суматохе. Линор подошла к нему, по словам ее брата, с таким видом, будто нет ничего странного в том, что они здесь находятся, и сказала… сказала этому большому, сильному юноше: «Давай-ка, парень, открой нам ворота». — «Что ты дашь мне за это?» — спросил тот. Он, конечно, понятия не имел, что они из благородных. Он думал, они крестьяне, такими чумазыми они были после того, что им пришлось пережить… в наших краях слуги никогда так дерзко не разговаривают с нами, сударь, это вам не Бавария… и меня с ними не было… Ох, да, и она ответила: «Ну, я покажу тебе хорошенький цветок», и начала поднимать тунику, чтобы показать ему родимое пятно.

— Родимое пятно? — с видом принужденного внимания переспросил Маркус, уже жалея о том, что подталкивал Марию продолжить свой рассказ.

— Ох, да! — Она засмеялась и понизила голос: — Я не упоминала о нем? У нее необыкновенно изысканное родимое пятно в форме маленькой розы и такое же красное… без стебля, конечно, и без шипов, просто цветок.

— Надо полагать, оно неприлично высоко, где-нибудь на голени? — спросил Маркус, стараясь сдержать иронические нотки в голосе.

Она рассмеялась.

— Нет, сударь. Если бы так, не стоило бы и рассказывать. Мы в Бургундии не такие уж ханжи, что бы о нас ни говорили. Нет, оно… ну, я покажу вам.

Она встала, сделав ему знак обойти стол и приблизиться к ней. «О господи!» — ужаснулся Маркус, который был наслышан о чувственных вдовах. Меньше всего ему хотелось выпутываться из истории о том, что он якобы пытался кого-то соблазнить.

— Это гораздо выше.

Она улыбнулась, задрала подол туники почти до талии и ткнула пальцем в место с внутренней стороны левого бедра, очень близко к тому, на что Маркус совсем не хотел смотреть.

— Вот тут, — пьяно захихикала она.

Маркус послушно проследил взглядом за ее рукой, удивляясь тому, какая бледная и гладкая у нее кожа, вовсе не отталкивающая на вид, как он опасался. Тем не менее он весь подобрался, ожидая, что за этим последует нечто могущее повергнуть его в смущение. Однако Мария, покончив с демонстрацией, опустила подол и снова уселась.

Сенешаль рухнул в кресло — сбитый с толку, но одновременно испытывая странное облегчение.

— Виллем остановил ее, конечно. Это наш маленький семейный секрет, родимое пятно Линор. О нем знают только трое, поскольку няня и акушерка уже скончались.

Маркус готов был расцеловать ее.

— Четверо, правильнее будет сказать теперь, — сказал он подчеркнуто дружеским тоном.

— Ох, да! — захихикала она. — Но вы же ни одной душе не расскажете, правда?

— Клянусь, моя госпожа, ваша тайна будет со мной в такой же безопасности, в какой была с вами.

И он не соврал.

Она рассказала о ней лишь одному человеку.

Он тоже расскажет о ней лишь одному человеку.