"Тельняшка для киборга" - читать интересную книгу автора (Рубан Николай Юрьевич)

Глава 8. Рука Бога

Командир первого взвода лейтенант Невмержицкий был очень похож на белогвардейского подпоручика — уж как ни старались их в советском кино изображать негодяями, а все равно получались они душками и обаяшками. Был он высок, строен, имел щегольские черные усики и кучу спортивных разрядов. А еще был очень порядочен — ну просто неприлично порядочен для нормального советского офицера. Получив очередной беспощадный пистон за разгильдяя-подчиненного, лейтенант принимался с ледяной вежливостью взывать к совести прохвоста. Почему-то в нашей армии вежливость командира воспринимается как слабость и безволие. Прохвост начинал вульгарно наглеть (вполне возможно — не без задней мысли). Ибо наглость не всегда в силах стерпеть даже ангелы (привет из Содома и Гоморры!), а что уж там говорить про простого советского лейтенанта, пусть даже и очень воспитанного? Терпение лейтенанта с громким треском лопалось, и наглец получал по загривку убедительного леща жесткой дланью гимнаста и боксера. После этого прохвост признавал свою неправоту, а лейтенант начинал мучиться раскаянием, искренне чувствуя жгучий стыд и сострадание к оболтусу. А оболтус удовлетворенно почесывал не слишком пострадавший дубленый загривок и доподлинно знал, что теперь ну, пусть не веревки можно вить из командира, но на многие грешки командир сквозь пальцы смотреть будет, на многие. Во всяком случае, из очередного списка увольняемых точно не вычеркнет.

Несмотря на то, что окончил лейтенант в свое время десантный факультет, был он предан спецназу всей душой — как эмигранты порой становятся гораздо большими патриотами новой родины, нежели коренные жители. И вот как хотите, а курсанты его любили — даже самые отпетые разгильдяи. «Почему тебя любят люди и звери, метельщик?» — спросил инквизитор. «Потому, что я люблю их» — ответил Караколь.

А еще Невмержицкий был покладист, как чумацкий воз, и безотказен — даже не как автомат Калашникова, а как штык-нож от этого автомата. А посему ротное начальство беззастенчиво взваливало на него одного все общественные нагрузки — начиная с комсомольской, спортивно-массовой и рационализаторской работами, и кончая стенной печатью. И Невмержицкий безропотно тащил на широкой казацкой спине этот свой крест (а заодно и все чужие), не претендуя на славу Атлантов, и лишь изредка озабоченно потирая щеку ладонью: такая у него была привычка.

Именно так, потирая щеку, он пришел в казарму и уставился затуманенным взором на дневального Рустама Садыкова, скучавшего у тумбочки с телефоном. Рустамджон козырнул и украдкой оглядел себя — чего это он так уставился? На всякий случай поправил ремень.

— Садыков, — Невмержицкий цепко ощупывал дневального взглядом, словно справный хозяин, выбирающий коня на ярмарке, — ты сколько весишь?

Рустамджон вздохнул. Ну что поделать, если не вышел человек ростом? И отличником в школе был, и спортом занимался, и за полсотни километров на велике в аэроклуб мотался — а вот вырасти не получается.

— Нормально вешу, товарищ лейтенант, — с чуть заметной обидчивой ноткой ответил он. — Меня обком комсомола в училище рекомендовал, я к Маргелову в Москву ездил, он разрешил поступать…

— Ну, сколько, Рустам, сколько? — нетерпеливо перебил его лейтенант.

— Э, хороший вес, товарищ лейтенант! Пятьдесят два килограмма. Почти…

— А-атлично! — просиял Невмержицкий. — Еще маленько сбросишь — будешь выступать до сорока восьми!

— Где выступать? — осторожно уточнил Рустамджон.

— По боксу. Соревнования на первенство училища через три недели, — деловито пояснил лейтенант.

— Э-э, нет, я не буду! — замахал руками Садыков. — Я бокс не умею! Кураш — давайте, самбо — туда-сюда, шахматы… А бокс — нет!

— Вот только этого не надо: умею-не умею! — насел Невмержицкий. — От тебя никто умения и не требует. Главное, чтобы команде очки принес, понятно? В твоей весовой категории и не будет никого, не бойся! Появишься на ринге, руку поднимешь, и все — чемпион училища! Звучит? Почетную грамоту дадут — с парашютами, с бээмдэшками — боевыми машинами десанта!

Рустамджон живо представил, как было бы здорово подарить своему школьному учителю физкультуры такую замечательную почетную грамоту: «Чемпион Рязанского воздушно-десантного училища Рустам Садыков» — Эркин Каримович повесил бы ее на почетное место, среди прочих школьных призов, вместе с его фотографией — вся школа смотрела бы! Эх, падок восточный человек на такие вещи, чего уж там…

— Хоп майли, — тряхнул он ушастой круглой головой. — Ладно! Только у меня форма нет, перчатка нет…

— Все найдем, не волнуйся!

— А в увольнение пустите? — смекалистый узбек ухватил птицу удачи Семург и дерзко спешил выдрать побольше перьев из ее хвоста, пока она не улетела.

— Каждый день будете ходить — в баню, париться, — лейтенант расточал щедроты, как Гарун Аль-Рашид.

— А доппаек?

— Решим, решим… — лейтенант сообразил, что от этого хлопкового мафиози пора делать ноги, и поспешил скрыться в канцелярии. Так начало кристаллизоваться ядро сборной команды девятой роты по боксу.

Соревнования на первенство училища по боксу проходили раз в год и по популярности среди курсантов не имели себе равных. В основном, команды рот составлялись из курсантов, заработавших свои спортивные разряды еще на гражданке — встречались среди них и мастера спорта, и даже чемпионы Союзных республик. Однако особенным почетом пользовались так называемые уличные бойцы — обычные парни, совершенно не секущие в технике, но большие любители подраться, побеждающие свирепой волей к победе, вдохновенным яростным напором. Короче, гладиаторы.

Капитаном команды и тренером был назначен Веселый Роджер Пильников, прошлогодний чемпион училища.

— Не боись, Рустик, — ободрил он Садыкова, — я узнавал, таких чипиндосов, как ты, больше ни у кого нет. Считай, одно первое место у нас уже в кармане. Но смотри, чтоб четыре килограмма у меня железно согнал! Можешь вместо столовой и булдыря в сортир лишний раз сбегать.

И трудяга Садыков с крестьянским усердием приступил к борьбе со своим и без того дохленьким весом. Парилка должного эффекта почти не оказывала: Рустамджон в ней практически не потел.

— Ты это что — специально? — сердился Роджер.

— Да это что, жара, что ли? — пренебрежительно отзывался Садыков. — Ты весь день хлопок почапай, когда сорок пять градусов — тогда вспотеешь. А что такое — полчаса? Баловство, понимаешь…

Пильников поскреб череп и изобрел для хитрого узбека специальный тренировочный костюм, вернее, скафандр, состоящий из зимних ватных штанов с курткой в комплекте с прорезиненным костюмом химзащиты. Экипированный таким образом бедный Рустам кое-как ухитрялся прыгать через скакалку, громко хлопая резиновыми бахилами.

— Вай дод! — взмолился он через полчаса. — Хватит! У меня уже калсоны мокрый!

— Ништяк! — возликовал Роджер, вытирая полотенцем его смуглую физиономию. — А то: «не получа-ается!». Все получится! Если еще трескать поменьше будешь, а то сегодня за завтраком аж два куска хлеба смолотил, думаешь, я не видел? Смотри у меня! Десять минут передохни, и дальше — в том же темпе. На вот, изучи пока отдыхаешь, — сунул он ему под нос учебник бокса и отошел к парням, молотящим грушу и ведущим бои с тенью.

— Ничо, Рустик, не дрейфь, — похлопал его по плечу гигант Качанов. — Прорвемся.

Рустам только вздохнул. Хорошо Качанову — у него та же задача: остаться одному в своей весовой категории. Только в отличие от Рустама — в самой тяжелой. И в связи с этим его режим напоминал режим подготовки борца сумо: Качанов жрал, спал и вообще наслаждался жизнью.

Так и прошли три недели. Наступил первый день соревнований. Взглянув на вывешенный протокол, Садыков пришел в отчаяние: кроме него в этой весовой категории был еще один участник!

— Ну ни фига себе, — озабоченно качнул головой Качанов. — Когда этот перец так похудеть успел?

Качал головой он осторожно: перед взвешиванием он выпил трехлитровую банку воды и теперь его нормально мутило. А надо было держаться — весь комитет рядом.

— Ты его знаешь? — слабым голосом спросил Рустамджон.

— Да знаю — хохол с первой роты. Камээс, не боец — зверь. Отмудохает любого, ему пофигу, новичок перед ним, или кто, — успокоил Качанов.

Садыков сел на лавочку и стиснул зубы. Больше всего ему захотелось сейчас удрать куда-нибудь подальше. Но прежде очень хотелось отомстить этим гадам, которые его обманули и предали, выставив на избиение шатающимся от голода и садистских тренировок.

— Не волнуйся, Рустам, ты его победишь, — услышал он рядом голос Ауриньша.

Маргус сел рядом с ним и положил ладонь на его тощее колено.

— Э, тебе хорошо говорить, — горько махнул рукой Рустамджон, — ты не выступаешь…

— Выступаю, — спокойно возразил Маргус. — Невмержицкий договорился с начфизом, тот разрешил — вне конкурса…

— Не боишься?

— Нет… Не знаю. Мне интересно — раньше я только в институте бои проводил, с нашими, — Ауриньш опустил голову.

— А ты откуда знаешь, что я его победю… побежду… э-э, как по-русски правильно? — деликатный Садыков старался отвлечь Ауриньша от грустных мыслей.

— Правильно — «смогу победить», например… Это очень просто, Рустам. Что ты умеешь делать очень хорошо?

— Ну, что… Плов готовить умею, — вздохнул голодный Садыков.

— Плов — хорошо. А еще? Что ты лучше всех умеешь делать?

Рустам задумался. Что может хорошо делать крестьянский парень? Многое: камыш косить, хлопок собирать, баранов резать — всего и не упомнишь. Примерно так он и ответил.

— Когда выйдешь на ринг, вспомни об этом, и ты будешь знать, что ты — Мастер, — от слов Маргуса веяло самым настоящим гипнозом.

И Рустаму вдруг стало легко и покойно. Ну, отлупят, так и что с того? Мало он дрался, что ли? Да и вообще — еще посмотрим, кто кого!

Первый бой боксеров-«мухачей» был одновременно и финальным: в этой весовой категории было всего два участника.

— В красном углу ринга — курсант Чорновил, первая рота! — провозгласил судья.

Болельщики из первой роты восторженно взвыли, приветствуя своего любимца-однополчанина. Судья продолжал, с каждым словом повышая в голосе градус торжественности:

— Кандидат в мастера спорта! Чемпион города Львова! Провел сорок пять боев! В тридцати пяти одержал победу! Из них в двадцати — нокаутом!

— А-а-а! — восторженным ревом аккомпанировали болельщики каждый оглашенный титул.

— В синем углу ринга, — голос судьи враз стал добродушно-снисходительным, — курсант Садыков, девятая рота!

Спецназ дружно заголосил, изо всех сил стараясь поддержать бедолагу Рустика.

— Разряда не имеет, — тем же тоном продолжил судья, — провел десять боев! Все — с тенью! В пяти одержал победу!

Все, кроме девятой роты, с готовностью заржали. Сухой, резкий Чорновил затанцевал в своем углу, рассылая болельщикам воздушные поцелуи. Пижон. И вообще, выглядел он как-то… Ну, не как военный спортсмен. Маечка белоснежная, алые атласные трусы, новенькие боксерки — все по размеру, все свое, собственное. В девятой роте был всего один комплект боксерской формы на всю команду, включая резиновую капу. Из-за этого трусы, в которые впихнули Рустама, напоминали фасон «50 лет советскому футболу», и широкими складками ниспадали на его острые колени, словно шотландская юбка — килт. Майка свисала из-под трусов двумя лопухами. Боксерки на Рустама надевать не стали — в них он наступал себе на носки и падал. Поэтому обут он был в обычные «уставные» синие полукеды. Качанову на тренировках форму не давали, чтоб не разорвал раньше времени. Перчатки были обычные, восьмиунцовки, но на руках Рустама они смотрелись двумя арбузами.

— Ничо, Рустик, давай — сделай его! — подбадривал Роджер, нервно тиская вафельное полотенце, в готовности выбросить его на ринг, если что.

Рустам пытался разместить во рту капу. Чертова резина упорно не желала там помещаться. Рустам помянул шайтана и выплюнул капу в ведро.

— Боксеры — на середину!

Рефери на ринге, капитан Иванча, бегло осмотрел перчатки, что-то вполголоса сказал боксерам. Те его не слышали. Чорновил, открыто ухмыляясь, снисходительно рассматривал доходягу-узбека и думал, что, пожалуй, не стоит тратить время — достаточно потешить зрителей одним раундом, а в конце уложить этого чурку на пол. Коротко и со вкусом. Только че это он — совсем не боится, что ли? Такая морда, будто ему все пофигу. Ну ладно…

А Рустам и в самом деле не боялся. Сейчас он видел серебристо-зеленую стену камыша, на которой вспыхивали синие сполохи взмахов серпа-урака, слышал журчание горной реки, да терпкий запах лессовой пыли, прибитой коротким, как порыв ветра, горным дождем.

— Бокс!

Чорновил красиво затанцевал, прикидывая — тратить время на разведку, или и так сойдет.

— Тебя как зовут? — вдруг тихо спросил узбек.

— Мыкола, — от неожиданности Чорновил опустил руки. И впервые в жизни узнал на практике, что это за штука — восточное коварство.

— Й-о-о, бисмилла! — непонятно выкрикнул узбек и, странно изогнувшись, нанес вдруг диковинный, какой-то смазанный удар снизу вверх — точно в челюсть. Таким движением Рустам вскидывал на плечи вязанки камыша — весом в полтора себя самого.

Изо рта Мыколы вылетела капа и укувыркалась в ряды зрителей. Чорновил взмахнул руками и осел на пол, сомлевший. Все растерялись. Первым опомнился Пильников.

— Счет! — торжествующе воскликнул он.

Рефери начал считать. На счете «шесть» Чорновил попытался было подняться — Рустам подскочил с оскаленными зубами, занося перчатку, рефери отодвинул его в сторону. Мыкола нормально «плыл».

— …Восемь, девять… Был удар открытой перчаткой? — обратился рефери к боковым судьям. — Не было? Аут!

Рев, свист, вопли, хохот сотрясли стены спортзала. И было ясно, что в основном симпатии болельщиков — на стороне Рустама. Нетрудно догадаться, за кого в основном болела публика в схватке Давида с Голиафом. Что с того, что у Мыколы явно класс выше? Довыпендривался…

— Победу нокаутом одержал курсант Садыков, девятая рота! — вскинул руку Рустама Иванча.

— Сука! — бесновался понемногу приходящий в себя Чорновил. — Вечером поймаю — убью нафиг!

— Затухни, Мыкола, — дружески посоветовали ему свои же болельщики. — Вышел бодаться — так нефиг варежку разевать! Поймал вафлю — ну и не трепыхайся.

Тем временем сияющего Рустама уже раздевали, словно поклонницы — звезду эстрады: скорее передать форму следующему.

— Ну, ты мужчина, Рустик! — потряс его за плечи Роджер. — Вот это дебют, я понимаю! Правда, сейчас нам достанется, я чую: они на нас разозлились…

Надо сказать, он не ошибся. Выходя на ринг против спецназа, парни из первой роты пылали святой яростью и жаждой мести за поруганную честь бедного Мыколы, который в это самое время уже сидел в булдыре за одним столом с коварным узбеком. Недавние враги за обе щеки уписывали черствые пирожки с повидлом, запивая их молоком — оголодали за время подготовки к соревнованиям.

— Неслабо ты меня отоварил, — с рыцарским достоинством признавал поражение Мыкола. — Я так и не врубился — что за удар был?

— Э-э, случайно вышло, — благородно скромничал Рустам. — Если бы я тебе по башка не попал — ты бы меня только так сделал…

А спортзал в это время выл, орал, грохотал, неистовствовал! Шел третий раунд боя Роджера с Фокиным по прозвищу «Король горрощи». Попробуйте представить юного Кинг-Конга в тельняшке и с десантной наколкой на плече — примерно так выглядел Король. Во всяком случае, длиной рук он любому орангутангу запросто бы фору дал. Дрался Король самозабвенно, лихо и бесшабашно — словно камаринского отплясывал. Техники у него не было никакой, но реакция и интуиция — просто звериные. Как ни старался блестящий технарь Пильников — никак ему не удавалось пробить эту бестолковую, но, тем не менее, абсолютно неприступную оборону. Каким только маневром не пытался навязать он Королю ближний бой — безуспешно: всюду его встречали две увесистые кувалды, проворные, как шатуны. За ревом болельщиков соперники даже не расслышали звона гонга, и продолжали азартно дубасить друг друга, пока рефери не растолкал их в стороны. С небольшим перевесом победу по очкам одержал Фокин. Раздосадованный Роджер сбросил форму и сразу же принялся обряжать в нее следующего бойца. Тот морщился, натягивая мокрую от пота майку, но терпел.

Как-то незаметно приковали к себе главное внимание поединки Ауриньша. Когда было объявлено, что он выступает вне конкурса, это вызвало любопытство — и не более. Но первый же его бой намертво приковал внимание болельщиков и сразу же разделил их на два лагеря. Маргус вел бои в совершенно необычной манере. Совершая минимум движений, он едва перемещался по рингу, полностью предоставляя инициативу противнику. Но не пропускал ни одного удара, легко, даже как-то скучающе уходя от, казалось, совершенно неминуемых плюх аккуратными нырками и уклонами. Противник горячился, нагло лез в атаку и оседал назад, остановленный вежливым техничным хуком или апперкотом. Развивать успех Ауриньш не стремился — спокойно ждал, пока противник придет в себя и ломанется в новую атаку.

— Марик, давай! — заходилась в воплях половина зала. — Добей его, добей! Как следует звездани, чтоб не встал!

— Вован, мочи гада! — надсаживалась вторая половина. — Урой его! Он тебя уже боится!

Одержав очередную победу по очкам, Маргус вежливо пожимал руку противнику, и шепотом благодарил его. После третьего боя, во время очередного представления боксеров на ринге, судья уже именовал его не иначе, как «непревзойденный мастер обороны и контратак». На второй день соревнований среди болельщиков стихийно образовался тотализатор. Валюта, в которой принимались ставки за (или против) Маргуса, была самый твердой — один Булдырь. То есть, проигравший спор должен был сводить выигравшего в буфет за свой счет. К исходу дня ставки за Ауриньша возросли до 5 к 1, и продолжали расти.

— Не знаю, какой из него командир получится, — задумчиво пробормотал Роджер. — Но тренажер для бокса из него вышел идеальный. И технику можно отрабатывать хоть до посинения, и не покалечит.

Неизвестно, как бы развивалась боксерская карьера Ауриньша, если бы в последний день соревнований не сменился рефери на ринге. Капитан Иванча неожиданно загрипповал и его место на ринге занял преподаватель истории КПСС майор Филиппов. Невысокий кругленький Филиппов обладал скандальным характером и удивительной способностью устраивать конфликты в любой, даже самой спокойной обстановке. Наверное, это у него было профессиональное: правоверный марксист-ленинец, ортодокс диалектического материализма, он свято уверовал в то, что без конфликтов развитие останавливается, а посему конфликты просто необходимы для форсированного развития истории и скорейшего приближения коммунизма. Наверное, свои домашние растения он поддергивал вверх, чтобы они быстрее росли.

Маргус начал бой с мастером спорта Коптевым, когда ставки на него уже были восемь к одному. Внимательно следя за всеми поединками Ауриньша, сообразительный Коптев определил главную особенность тактики Маргуса: адекватность. Возрастает напор противника — интенсивнее работает Маргус. И наоборот. Вот на этом-то он и собирался подловить неуязвимого киборга. «Обращайте силу противника в его слабость» — мудро советовал Сун Цзы.

Начав неторопливую разведку, Коптев сосредоточил внимание на нижних защитах — кажется, они у него проходят чуть слабее…

— Стоп! — остановил вдруг бой Филиппов и скакнул к судейскому столику, что-то горячо доказывая. Главный судья пожал плечами и взял микрофон.

— Боксеру Ауриньшу объявляется замечание за пассивное ведение боя! — объявил он.

Болельщики загудели. Кровавый бой все любят, но и настоящее мастерство тоже в почете. Какое нафиг пассивное ведение? Просто у мужика такой стиль — чего влез, баклан?

— Бокс!

И вновь — деловитая осторожная разведка, джентльменский обмен ударами, изящный и красивый, как кружево, поединок мастеров.

— Стоп! — опять остановил бой рефери.

Коптев с досады плюнул, потеряв капу. Ну какого фига?! Ведь только-только нащупал слабое место, такой бы финтик сейчас провел!

— Боксеру Ауриньшу объявляется второе предупреждение за пассивное ведение боя! — досадливо крякнув, объявил судья. Ох, не по душе были ему эти придирки, но — рефери есть рефери, к тому же офицерская солидарность…

— Бокс!

Коптев немного занервничал. Сейчас вот снимут этого лопуха — и все. Не победа это будет, а избиение младенца. И как ни крути, а уйдет он непобежденным. Спортивное самолюбие начало его ощутимо покусывать.

— Двигайся, лопух! — сердитым шепотом скомандовал он Ауриньшу. — Работай давай! Снимет же нафиг!

Однако этот белобрысый тормоз упорно не желал менять свою дурацкую тактику — стоял и ждал атаки противника. Пацифист, блин.

— Стоп! — сердито взвизгнул Филиппов и подскочил к Маргусу. — Ты бой вести собираешься, курсант?! Или стоять сюда пришел? Так работай! Атакуй! Атакуй! — и он принялся жестикулировать, поясняя этому долдону суть своих требований.

Видимо, жестикулировал он слишком энергично — так, что жесты эти Маргус воспринял, как атаку. И моментально среагировал — в следующее мгновение белые брюки рефери мелькнули над канатами ринга. И судьи, и болельщики оторопели. А затем зал взорвался хохотом и не стихал еще очень долго. С трудом сдерживая приступы веселья, главный судья с плохо скрытым искренним сожалением объявил о дисквалификации боксера Ауриньша.

И тем не менее, это был миг триумфа Маргуса — ему аплодировали все, даже соперник Коптев. Ибо редкий курсант умудрялся уберечься от двоек, беспощадно раздаваемых Филипповым на семинарах. А от тупого переписывания конспектов первоисточников классиков марксизма вообще еще никто не уберегался. И как тут не вспомнить слова Марадонны, сказанные им в оправдание своего гола, забитого на чемпионате мира рукой: «Это была рука Бога!»