"По ту сторону смерти" - читать интересную книгу автора (Клейвен Эндрю)

2

Время от времени сознание возвращалось к Софии, и она с удивлением отмечала, что жизнь вокруг протекает словно замедленная съемка, в приглушенных тонах, словно под водой. Было ли это действием лекарств, которыми ее пичкали, она не знала, но окружающий мир представлялся ей Атлантидой, где реальность плавно перетекала в сон, а сны — в реальность. София следовала за звуком собственных шагов по коридорам Белхем-Грейндж, которые вели в бесконечность. Проходя мимо висевшего на стене портрета отца, она почувствовала на себе его пристальный взгляд — другой портрет также оказывался портретом отца, и следующий, и так без конца…

Она все шла и шла. Коридоры разветвлялись, уходили налево, направо, и ни один из них никуда не приводил. В одном из таких коридоров она увидела сестру милосердия — розовый призрак, молчаливый и неторопливый. София вдруг обнаружила, что лежит на высокой больничной кровати. А за волнистым полем белоснежной простыни, под которой едва угадывались формы ее тела, чья-то фигура плыла мимо матово поблескивавшей перегородки.

— Сестра? — произнесла она одними губами и с удивлением различила свой собственный голос, доносившийся откуда-то издалека. Губы у нее запеклись, в горле першило.

— Все хорошо. Попытайтесь уснуть.

— Где я?

За полупрозрачной перегородкой виднелась дверь — нет, не оранжевая дверь больничной палаты, а потайная дверь в конце коридора.

— Мама?

Софию влекло к этой двери, влекло помимо ее воли, она плыла, точно бестелесный призрак. Она не хотела этого и, не в силах сопротивляться, громко закричала от страха.

— Все хорошо, София, успокойся.

Она почувствовала участливое прикосновение чьей-то прохладной ладони и сквозь туманившую взор пелену увидела лицо своей сестры, Лауры, — настоящей, живой. Лицо было встревоженным и заплаканным. Светлые волосы уложены в узел на затылке… «Для больницы то, что надо», — машинально подумала София.

— Все хорошо, — шепотом повторила Лаура. — Никто ничего не узнает. Все будет тихо. Папа обо всем позаботился.

София пошевелила губами:

— Так много крови…

— Ш-ш-ш, все позади, дорогая. Никто ни о чем не догадывается.

София попыталась улыбнуться. Попыталась собраться с силами, чтобы вырваться из засасывавшей ее трясины. Ей хотелось стать прежней Софией. Но теплый подводный поток увлекал ее вниз, на дно.

— Это кошмар, — чуть слышно прошептала она.

В темном конце коридора ее поджидала мрачная фигура, облаченная в балахон с низко надвинутым на лоб капюшоном. Она простирала к ней руки и все росла и росла, по мере того как неумолимая волна влекла Софию все дальше по коридору, мимо старинных портретов и гобеленов. Она знала, чей это призрак, и не хотела видеть то, что знала. Меж тем фигура в балахоне с распростертыми руками неотвратимо приближалась. Наконец она подняла голову, и София увидела пустые, залитые кровью глазницы…

София, он купит «Волхвов». За любую цену.

Она в ужасе проснулась — сердце бешено колотилось, глаза были широко раскрыты. За окном стояли серые сумерки; на голых ветвях набухали и падали, обрываясь под собственной тяжестью, дождевые капли. Уличный шум на минуту стих — замерли где-то на перекрестке машины. Сердце забилось ровнее, и София повернула голову. С тумбочки на нее тупо взирал экран телевизора. А рядом в кресле, забросив нога на ногу, сидел ее братец Питер — с сосредоточенным остервенением листавший «Тайм аут»[30]. Странно, но София почти не удивилась его присутствию.

Заметив, что она проснулась, Питер встрепенулся, лицо его приняло нарочито беззаботное выражение, как будто он только что вынырнул из бассейна и теперь намеревался поделиться приятными впечатлениями.

— София, ты поосторожнее с этими попытками суицида, — развязно бросил он. — Так и покалечиться недолго.

София облизала пересохшие губы. Сглотнула в тщетной попытке избавиться от противного комка в горле. Палата вдруг покачнулась, и она почувствовала что-то вроде приступа морской болезни. Пластиковый баллончик с прозрачной жидкостью, пластиковая трубка, прикрепленная к ее руке выше запястья, гравюра на синей стене с живописной панорамой Кембриджа — все вдруг пришло в движение, покосилось, поплыло. Снова возникла фигура брата. В белом свитере, который она привезла ему из Дублина. Лицо его, обрамленное черными кудрями, казалось неестественно бледным. Он смотрел на нее с кислой миной.

— Питер, скажи, чтобы они прекратили накачивать меня лекарствами, — пробормотала она.

— А-а… — неуверенно протянул он.

— Обещаю, что не выброшусь из окна. Честное слово.

— Понимаешь, какое дело… на бирже твои обещания сейчас не в цене.

— Мне плохо…

— Дорогая, я сделаю все, что смогу. Великий сэр Майкл по-прежнему управляет делами железной рукой. — Питер самодовольно ухмыльнулся и, поднявшись с кресла, беспечной походкой подошел к окну. Беспечно выглянул на улицу. Он был сама беспечность. — Да, задала ты ему работу. Последние два дня он крутится как белка в колесе. Изворачивается, врет прессе. Словом, настоящий пэр Англии. — Он оглянулся и, как само собой разумеющееся, добавил: — Кстати, у тебя астма. Так мы всем объявили. Я думаю, ты должна быть в курсе. В общем, мы, как безумные, твердим одно и то же: у бедняжки Софии астма. Все передают тебе соболезнования.

— Бедняжка София, — прошептала она, стараясь попасть ему в тон, чтобы брат — не дай Бог — не почувствовал себя неловко. Но перед глазами опять все поплыло, и она начала проваливаться, проваливаться… София встрепенулась и вскинула голову, словно в последней попытке удержаться на поверхности.

— Это очень важно для галереи, — продолжал Питер. Он стоял у окна, небрежно прислонившись к подоконнику. За окном было сизое небо, топорщились голые ветки деревьев. Лицо Питера оставалось в тени. Он отсалютовал воображаемому генералу: — Есть любой ценой избежать скандала. Есть сохранить репутацию. Можно подумать, кому-то есть дело до нас, до нашей галереи и до нашей репутации. Хотя… бульварная пресса охотно купила бы снимок, на котором ты болтаешься на перилах.

— Да-а, — сказала София, подивившись тому, что ее собственный голос звучит словно из соседней комнаты.

— И вот еще что… Нас немного беспокоит твой американец.

— Американец? — София закрыла глаза и тотчас живо представила себе этого непроходимого тупицу, Ричарда Шторма. Она с силой втянула носом воздух и простонала: — О-о…

— Он обещает держать язык за зубами, но отказывается брать деньги. Я говорю отцу: «Не смеши меня, он американец, а зарабатывать деньги — это у них в крови». Может, он просто не понимает по-английски. Может, просто взять пачку банкнот, помахать у него перед носом и сказать: «Смотри, это денежки, денежки». Кстати, что это за имя такое — Ричард Шторм?

Перед глазами у Софии все закружилось. Сознание снова уходило от нее. Ее опять тянуло ко дну.

— Не знаю, право… — пробормотала она. — Мы почти незнакомы… честное слово…

— Так или иначе, на аукционе он спас нашего старика — что правда, то правда.

София в последний раз приподняла отяжелевшие, словно налитые свинцом веки:

— …на аукционе?..

Она хотела закричать, но у нее не хватило сил, а Питер… Питер был слишком далеко. На мгновение ей показалось, что он касается ее щеки. Показалось, что она улыбается. И откуда-то сверху до нее долетел его голос, в котором внезапно послышались горькие нотки:

— Не волнуйся, Софи. Я скажу этим выродкам, чтобы они прекратили травить тебя всякой дрянью. Все они подонки… подонки…

Но это был уже не Питер. Его место занял Ричард Шторм. Он вел ее за руку, а вокруг был пейзаж, словно сошедший с картины Рейнхарта: стелющийся по земле туман, едва различимые контуры скал на фоне безжизненных небес, покосившиеся надгробные плиты, руины аббатства. Впереди показались очертания полуразрушенной стены. София не хотела никуда идти. Она злилась на своего спутника, и в то же время ловила себя на том, что полностью доверяет ему. А Шторм смеялся и подбадривал ее, то и дело оглядываясь и весело приговаривая: «Тук-тук! Тук-тук!» Облаченные в черные балахоны фигуры двигались в тумане, вместе с туманом, и, когда они проходили мимо, одна из них подняла голову и уставилась в пространство мертвым взглядом. Из пустых глазниц сочилась кровь и стекала на разлагающуюся плоть. Шторм увлекал ее все дальше. Она сопротивлялась, упиралась, но делала это словно понарошку, шутливо, и по-детски смеялась. «Никогда в настоящей жизни я не была так счастлива», — сказала она. Шторм улыбнулся и согласно кивнул: «Тук-тук». Внезапно сон оборвался и начался новый — теперь София и Шторм были в склепе. Перед ними чернел вход в подземный коридор. Справа разливалось изумрудное сияние, но впереди стелилась кромешная тьма. В нишах лежали высохшие мумии, по которым ползали пауки, с потолков свешивались клочья паутины. В одной из мумий София узнала себя. Или это была ее мать? Скорее всего мать, потому что вот же она, а рядом Шторм, его сильная, теплая рука лежит у нее на плече, а тело его такое горячее, что, кажется, вот-вот расплавится. И они вдвоем движутся дальше, подходят к тайному алькову, вход преграждает каменная плита. «Мы обязательно должны это сделать? — спрашивает она. — Вдруг оно мертвое?» «Тук-тук», — отвечает он. Ей страшно, но она верит ему. А потом наступает кризис. Хаос. Они отодвигают камень, и на нее набрасывается огромная кобра. Змеиная пасть заполняет собой все пространство.

София проснулась и в ужасе огляделась по сторонам.

Кресло, в котором еще недавно сидел Питер, теперь занимал Ричард Шторм. Собственной персоной. Во плоти. Он сидел, наклонившись вперед и подпирая ладонями подбородок. Джинсы, клетчатая рубаха — настоящий ковбой. Волевое лицо, мощный рельефный лоб — словом, глаз не оторвать.

София зажмурилась, но это не помогло. Наваждение продолжалось.

Шторм оживился и поднял голову:

— Привет, детка. Как мы себя чувствуем?

Какое-то время София не могла понять, спит она или бодрствует. Ее мысли путались, однако она уже успела обратить внимание, что небо за окном потемнело — день кончился, наступил вечер. Черные ветви деревьев переплетались на фоне пурпурного неба, образуя затейливый узор. С каждой секундой все ее чувства обострялись. Действие лекарств закончилось.

И ее все больше тяготила нелепая ситуация, в которой она очутилась.

На губах Шторма играла улыбка.

— Вот пришел на второй раунд, — сказал он и пальцем ткнул себе в нос. — Валяй, вмажь мне еще раз. Могу поспорить, если бы не эффект неожиданности, я бы и в первый раз сумел блокировать удар.

Софию душили слезы. Она чувствовала себя униженной, раздавленной. Ей было мучительно думать о том, что она болталась в петле, давилась и корчилась — и все это на глазах у человека, которого она едва знала. И теперь еще ревет белугой. Она чувствовала себя полной дурой и ненавидела Шторма еще больше. Нет, он действительно занудный, противный америкашка.

— Вот возьми, — сказал Шторм, протягивая ей бумажную салфетку.

София, не скрывая раздражения, высморкалась. Она старалась не смотреть на него. Ей не нравилось, что он маячит здесь, не хотелось видеть перед глазами пряжку его ремня. Она вдруг вспомнила, что — не считая простыни — на ней только тонкая ночная рубашка.

— Не надо передо мной… маячить, — пробормотала она, махнув рукой. Слезы градом катились по ее щекам. Этот тип был круглым идиотом.

— Э-э, извини. Я вовсе не хотел маячить. Я отойду вот сюда. — Шторм направился к окну. Прислонился к подоконнику, скрестил на груди руки. Самодовольный чурбан. И эта идиотская, точно приклеенная, не то улыбка, не то ухмылка…

— И не надо… — София снова высморкалась, нарочито шумно.

— Что? — Шторм, недоумевая, пожал плечами. — Что я такого сделал?

— Не стоит ждать от меня благодарности, — сказала София. — Я никого не просила спасать меня и не испытываю никакой радости по этому поводу.

— Да, не повезло тебе.

— Какого черта ты лезешь в чужие дела? Неужели так трудно оставить человека в покое?

— Знаешь что? Мне в отличие от тебя не нужно оправдывать свои действия.

София принялась яростно тереть ладонями щеки и нос, пытаясь положить конец своему постыдному плачу. Но слезы не унимались. Такого с ней не случалось с далекого детства.

— Такая симпатичная девочка, — говорил Шторм. — Молоденькая, преуспевающая, к тому же чертовски умна — любой подтвердит. И вдруг вешаться? Я что-то не понимаю. В голове не укладывается. Если у тебя какие-то душевные неурядицы, урегулируй. Зачем же сразу?.. — Шторм покачал головой и посмотрел в окно, точно желая заручиться моральной поддержкой ночного города.

София недоумевала. Да как он смеет говорить с ней в подобном тоне! Что он себе позволяет? Да что он знает о ней! С каким наслаждением она размозжила бы ему башку каблуком. Но каблуков не было — ноги ее были босы, и ей оставалось лежать под простыней, стискивая в кулаке мокрую салфетку, тихо злиться на себя и на Шторма — за то, что он нагло вторгся в ее личную жизнь, — и шмыгать носом, из последних сил пытаясь унять слезы.

Наконец, скопив достаточное количество ядовитой иронии, София сказала:

— Вот, значит, как в Америке поступают с душевными неурядицами? Их регулируют.

— Ну да. — Шторм передернул плечами. — А что здесь такого? Разве в Англии нет психотерапевтов? Или законы запрещают англичанам иметь хоть какие-то слабости?

— Нет, мне это нравится, в самом деле, — язвительно заметила она. — Если в прошлом у тебя есть какой-то изъян, тащи свою жизнь в мастерскую, там отрегулируют. А еще лучше вовсе избавиться от проклятого прошлого. Наверное, именно, после этого у человека появляется какая-нибудь странная фамилия — Шторм или что-нибудь в этом роде?

Шторм откинул голову назад и залился самозабвенным, лающим смехом — так, в воображении Софии, должна была лаять гиена, застигнутая лучом прожектора. Она пришла в отчаяние. Неужели ничто не может пронять этого типа, задеть его за живое?

— Ну ладно, — сказал Шторм, радостно посмеиваясь — ну вылитый клоун! — Положим, ты не в состоянии изменить свое прошлое. Но стоит ли из-за этого сводить счеты с жизнью? А если бы прошлого действительно не было, что тогда? Нет, серьезно…

София только закатила глаза. На это нельзя было даже сердиться. В голове у нее гудело, в горле саднило, кровь стучала в висках, а Шторм восседал на подоконнике и заявлял как ни в чем не бывало: «А если бы прошлого действительно не было, что тогда?» София уже не знала, как относиться к его словам — как к обычному американскому трепу или высшей, доступной лишь просветленным мудрости.

— Нет, ты мне скажи, — на повышенных тонах продолжал Шторм, — если ты не в состоянии справиться со своими проблемами, что ты будешь с ними делать? Сдашь в кунсткамеру? Отправишь в отпуск? Или я чего-то не понимаю? — Он уже спрыгнул с подоконника и теперь расхаживал по комнате, в такт словам размахивая рукой. — Нет, я серьезно, как девушка вроде тебя могла решиться на такое? Ты что, спятила?

— Да ты хоть знаешь, с кем ты разговариваешь? — в сердцах воскликнула София. Она вдруг отчетливо поняла, что пыталась повесить не того, кого надо. — И прекрати… махать у меня перед носом руками!

Шторм удивленно посмотрел на свою руку, словно прежде ее там не было.

— Да пропади все!..

— Послушай, ты за кого себя принимаешь? И как ты вообще сюда попал?

Шторм рассеянно кивнул.

— Сам не понимаю. — Он отвернулся к окну: — Видела бы ты, сколько здесь охранников. Чувствуешь себя как Оби-ван Кеноби на Мертвой Звезде.

Нет, этот человек решительно кретин. София с трудом сдержалась, чтобы не расхохотаться. Шторм оглянулся:

— Что это? Ты вроде как смеешься?

— Вот еще.

— Да? А мне показалось, ты только что засмеялась.

— Выходит, ты ошибся.

— Выходит, так.

Какое-то время он неподвижно стоял у окна, повернувшись к ней спиной. У него были широкие, мощные плечи. Такие же плотные, как и его мозги.

София уже не плакала. Сказать по правде, ей даже стало легче. Она чувствовала, что постепенно становится самой собой. Прежней. Холодной и неприступной.

— Что ж, искренне признательна вам за визит, мистер Шторм.

Этот наглец снова радостно заулюлюкал.

— Ну-ну, — сказал он, поворачиваясь к ней. — «Искренне признательна за визит» — это класс. Очень по-английски. А попросту говоря: «Пошел вон» — я правильно понял?

— Меня радует, что вы начинаете понимать английский.

Шторм снова захохотал.

— Это здорово, честное слово. Жаль, что я не умею так выражаться. «Искренне признательна вам…» Ха-ха-ха. Нет, это здорово, серьезно. Только вот что я хочу тебе сказать. — Шторм поднял палец, поднеся его так близко к ее лицу, что лишь безупречные манеры не позволили Софии вцепиться в него зубами. — Ты мне нравишься. Очень. У нас, янки, это значит: «Ты мне нравишься. Очень». О'кей? Так что не надо больше себя подвешивать. О'кей? Мне это небезразлично. Ты понимаешь, о чем я?..

— Ах, ради Бога, да уйдешь ты наконец? — София порывисто отвернулась, чтобы он — чего доброго — не заметил ее смеющихся глаз. «Не надо больше себя подвешивать». Боже, какой чудак, право! Она услышала, как он направился к выходу.

И тут ее словно осенило.

— Постой!

Шторм, остановившись возле двери, обернулся. В уголках губ его играла все та же нелепая полуулыбка-полуухмылка.

— Что там произошло? — спросила она. — На аукционе. С «Волхвами». Питер сказал… Короче, что случилось?

— Не волнуйся, — промолвил Шторм. — Я уже говорил сэру Майклу. Я заставил твою помощницу выйти из игры. Ставки подскочили до полумиллиона, и конца видно не было.

— Полмиллиона… фунтов?

— Точно, детка, их самых. Это могло продолжаться до бесконечности, так что я посоветовал твоей дамочке отступиться.

София почувствовала, что вот-вот снова потеряет сознание. Перед глазами у нее все плыло.

— Подожди… Ты хочешь сказать, что отец… то есть галерея… что мы так и не купили эту картину?

— Именно это я и хочу сказать. Только не надо снова выражать мне признательность — я и так уйду.

— Да, но кто же?.. — прошептала София.

Но Шторма в палате уже не было.