"Мальчик А" - читать интересную книгу автора (Тригелл Джонатан)

С как в Coast Ты видишь море?

Джек постепенно осваивается, обретает уверенность. Он уже месяц, как на свободе. В тюрьме время шло медленно, как будто вообще и не шло. Каждый день — одно и то же. Дни сливались в один долгий день. А теперь все иначе. Каждый час — он совсем не такой, как другие. Джек, привыкший к строгому тюремному распорядку, немного растерян. Он придумывает для себя маленькие ежедневные ритуалы, пытается соблюдать хоть какое-то подобие режима. Это как плот посреди бурного моря. Ему очень нравится это море, этот невероятный простор; он вбирает его в себя, дышит пьянящей соленой свежестью и никак не может надышаться.

И еще ему нравится гулять по городу рано утром, когда все цвета еще блеклые и как будто размытые. Он часто встает в шесть утра — вот как сегодня — и выходит на улицу, чтобы пройтись до газетного киоска. Воздух, прохладный и влажный, встречает его, словно радушный хозяин: Добро пожаловать в новый день. Он перебирает в кармане мелочь, монеты по фунту, увесистые кругляшки — такие же обнадеживающие, как и его собственные яйца. Это последние деньги из тюремной «получки». Завтра Джеку дадут его первую настоящую зарплату за две недели: зарплату в фунтах, не в пенсах.

Киоскер расставляет на стенде газеты. Вид у него абсолютно отсутствующий: он, как обычно, витает в мечтах. Он рассеянно улыбается Джеку, своему новому постоянному покупателю, и дает ему «Star». Не «Sun», нет. Только не «Sun», никогда в жизни. Несмотря на свое обещание не зацикливаться на плохом, Джек не может простить «Sun» их купонную кампанию за продление срока его заключения, которая прошла на «ура». Он дает киоскеру фунт, забирает сдачу и уходит, оставляя задумчивого продавца наедине с его мыслями.

Джек кивает: «Спасибо», — и машет рукой водителю машины, который остановился, чтобы пропустить его на пешеходном переходе. Казалось бы, мелочь: человек переходит дорогу, вежливый водитель его пропускает — но для Джека это событие, которое помогает ему прочувствовать свою сопричастность к людскому сообществу. Он замечает небольшой чистый участок на багажнике машины, где раньше была приклеена какая-то штука в форме рыбки. Интересно, что это было, думает Джек. И знает ли водитель, что этой штуковины больше нет.

За завтраком, состоящим из тоста и чая, Джек просматривает газету. Сегодня о нем нет ни слова. В течение этого месяца в прессе периодически возникали дискуссии насчет его освобождения. Джек очень надеется, что теперь все уже улеглось. Может быть. Он открывает третью страницу. Она симпатичная. У нее светлые волосы и лицо в форме сердечка. Стройные ноги, узкие бедра. Ребра слегка выпирают, потому что она глубоко вдохнула, чтобы втянуть свой маленький женский животик в момент, когда щелкнул затвор фотоаппарата. Ее грудь — настоящее произведение искусства, которое мог бы создать только мужчина, для услаждения взора других мужчин. Две золотистые, мягкие округлости, невероятно высокие, крепкие, налитые. Глядя на это чудо, Джек особенно остро осознает, что он еще девственник.

Завтрак — единственный пункт ежедневного распорядка, когда все может сбиться. Это когда Келли дома. Джеку нравится Келли, но он любит завтракать в одиночестве, чтобы спокойно собраться с мыслями и подготовиться к предстоящему дню. После завтрака он умывается и бреется. Бритва, которую ему выдали в тюрьме перед освобождением, уже затупилась, и в нарождающемся потребительском порыве Джек решил не менять лезвие, а купить себе новую бритву.

Он перебирает в уме все известные марки. Wilkinson Sword, как-то уж чересчур по-армейски; Gillette — лучше для мужчины нет; Sensor; Mach 3; мне так понравилась эта бритва, что я купил всю компанию; Bremington; Reminton. В первые годы ему разрешали смотреть телевизор. В доме, которые не был его домом, но все же казался почти что домом по сравнению с тюрьмой.

Он ждет во дворе у гаража. Он по-прежнему чувствует себя неуютно на открытом пространстве, когда вокруг люди, и все на него смотрят, и кто-нибудь может его узнать. Но он все-таки привыкает. Ему уже легче, чем было вначале. На работе Джек видит сплошные гаражи. Терри устроил его в дистрибьюторскую компанию. Доставка товаров. Обслуживание автозаправочных станций с ремонтными мастерскими.

Крис заезжает за ним, как всегда, ровно в семь-тридцать. Как обычно, на белом микроавтобусе «Мерседес», который, вообще-то, казенный, но Крису разрешают ездить на нем в нерабочее время. Джек — помощник водителя. По идее, он штурман, должен следить за маршрутом по карте, но Крис знает город, как свои пять пальцев, так что Джек только сидит «для компании» и слушает Криса и радио, пока они не развезут все заказы.

— Доброго утречка, Плут. — Крис дает прозвища всем и каждому; он уверен, что людям должно это нравиться. И многим действительно нравится, в том числе — Джеку. А вот некоторые обижаются. Все зависит от прозвища.

— Привет, привет, — отвечает Джек. — Что у нас сегодня?

— Клетки.

— Клетки?

— Ага, для товаров, выставленных на улице. Для упаковок с напитками, угля и прочего, чтобы можно было их запирать на ночь. Не все же такие порядочные и честные, как ты, Плут. — Крис смеется и делает вид, что дает Джеку подзатыльник. Джек рассказал ему о приключениях незадачливого угонщика Барриджа. Крис решил, что он переехал сюда, спасаясь от дурного влияния юга, и Джек не стал его разубеждать. В первый свой день на работе Джек так сильно переживал, что Крис решил взять над ним шефство. Сделать из мальчика настоящего мужика и напарника. И не только в рабочих поездках.

Клетки ждут их на складе. Они загружают их вместе.

— Надо сходить подписать накладную, Плут. Вперед, на встречу с Белым китом.

Джек кивает, глядя на свои руки. Пластичная память кожи еще хранит отпечатки тонких стальных прутьев. Иногда он натирает ладони. Это не больно, просто на коже образуются волдыри, а потом они лопаются, и верхний слой кожи облазит. Но волдыри — это лучше, чем вынужденное безделье.

— Приветы, Мишель. — К Мишель Крис всегда обращается только по имени, хотя она знает, что он называет ее за глаза Белым китом, и что в этом прозвище нет ни издевки, ни злобы. Тем более что Мишель никакой и не кит. Любители пышных пропорций назвали бы се очень даже фигуристой дамой. У нее удивительно светлые волосы, действительно почти белые, и бледная кожа, но при этом на редкость гладкая и подтянутая — для такой крупной девушки. Может быть, это самое красивое, что в ней есть: ее кожа. Крис говорил, что последний из ее бывших парней работает в гостинице портье и как-то связан с мафией. Однажды они поругались, он ударил ее, и она его бросила. И уже не вернулась. Несмотря на все уговоры, обещания и угрозы. Он, кстати, тоже сидел. За что, Крис не знает, но дружки называют его Извращенцем. Хотя, может быть, потому, что он сидел в Стренджвэйзе.[3] Сама Мишель тоже странная. Она, похоже, питает какую-то извращенную слабость ко всяким преступникам и злостным правонарушителям. Джек ей нравится, это видно; но он понимает, что она с ним заигрывает исключительно ради забавы.

— Ой, Джек, — вздыхает Мишель, пока он подписывает накладную. — Мне прямо страшно. Боюсь утонуть в этих бездонных глазах.

— Не боись, не утонешь, — говорит Крис. — С такой-то задницей, при всем желании не пролезешь. — Он смеется, Джек тоже смеется, хотя ему малость неловко. Мишель сверлит Криса сердитым взглядом разъяренного мишки Паддингтона[4], но ее глаза все равно сияют.

Она опять смотрит на Джека и улыбается, но он опускает глаза и глядит себе под ноги. У него от Мишель кружится голова. Джек не умеет заигрывать с девушками. И не знает, как реагировать на заигрывания. Он столько лет не видел женщин — кроме нескольких училок в тюремной школе. Большинство из которых даже и не трудились скрывать своего отвращения.

— Так когда ты меня пригласишь на свидание, Джек? Ну, или хотя бы в кабак, для начала? — Она шутит, да. Но в каждой шутке есть доля правды.

Джек совсем растерялся. Стоит, как пыльным мешком пристукнутый. Не знает, что говорить. Его невежество — как труп альбатроса на шее старого морехода.[5] Его огромные, окоченевшие крылья задевают за мебель. Джек к этому еще не готов.

— А давайте сходим все вместе, — предлагает Крис. — Завтра вечером. Как раз зарплату дадут, можно будет гульнуть. Соберем всю команду. Вот ты, Мишель, и займись. Оповести всех сегодня. Нет, правда. Хоть делом займешься, а то сидишь целыми днями, в носу ковыряешь.

Она кидает в него ластиком, и вроде как получается, что они договорились.

— Я тебя спас, приятель, — говорит Крис, когда они садятся в машину. — Мишель — страшная женщина. Настоящая людоедка. Пожирательница мужчин. Я тебе не рассказывал, почему она Белый кит?

— Я думал, тут все понятно: она белая и большая. — Большая, и потрясающая, и красивая, и белая, как снег, которого я не касался пятнадцать лет, мысленно добавляет Джек. Но он знает, что Крис его засмеет, если поймет, что она ему нравится.

— Нет. Оно, конечно, ей очень подходит. Но Белый кит — это отдельная песня. Сейчас расскажу. После корпоративной рождественской пьянки, они у нас, кстати, проходят в январе, потому что в январе дешевле, мы небольшим спояным коллективом забурились к Клер. Клер — это одна из наших секретарш. Мы все изрядно укушались и несли всякий бред. А это было как раз во время суда над Гарольдом Шипменом. Было уже очевидно, что его засадят надолго, и нас почему-то на этом заклинило, и мы придумали такую игру: каждый должен был сказать, по чему он скучал бы сильнее всего, если бы его упекли за решетку Жалко, Плут, тебя с нами не было. Мы бы послушали мнение эксперта. В общем, доходит очередь до Мишель. И она зависает. Я думал, она скажет, что по машине. Она очень любит свою машину. В общем, она сидит, думает, а все ее подгоняют, типа, давай, не томи, без чего тебе жизнь не в радость, и она говорит, — Крис произносит высоким писклявым голосом: — «Ну, я не знаю… может быть, дико, конечно, звучит, но без члена». А язык у нее заплетался, и вместо «может быть» вышло «мобыть». А Крис, которая, вообще-то, девчонка приятная, только слегка тормознутая, уже потихонечку выпадала и уловила лишь «мобыть дико» и решила, что Мишель имела в виду «Моби Дика», и принялась уточнять, фильм или книгу, потому что в тюрьме книги наверняка можно. Отсюда и Белый Кит, который «мобыть дико звучащий член». — Крис покатывается со смеху. Смех у него неприятный, резкий, скрипучий, как у какого-нибудь похотливого старикашки — растлителя малолетних, хотя он всего на пару лет старше Джека. Джек тоже смеется, но только из вежливости, и смотрит в сторону, в окно, чтоб побыстрее закрыть эту тему.

Его по-прежнему поражает и даже немного пугает это ослепительное разноцветие, но мир за окном уже начинает напоминать настоящую жизнь. Джек уже узнает некоторые маршруты. Очень помогают дорожные знаки. Раньше он занимался их изготовлением.

Теперь Крис слушает радио. Как раз началась «Угадай, какой год», когда крутят песни, и надо позвонить на передачу во время эфира, и сказать, какого они года, и если ты угадаешь все правильно, тебе дадут приз. Крис любит отгадывать. И у него хорошо получается: в среднем, две песни из трех. Он говорит, что все просто: он ориентируется по событиям из собственной жизни. Главное — вспомнить, какие песни были у всех на слуху в тот момент. Правильное ощущение времени — вот в чем фишка. Сопричастность с эпохой, выражаясь высоким слогом. У Джека так не получится: для него все последние годы слились в один долгий год, растянувшийся в бесконечность. Радио скрашивало монотонные дни, но не размечало их каждый в отдельности.

Он думал о Мишель. О том, что сказал Крис: что она страшная женщина. Пожирателышца мужчин. Может быть, так оно и есть. Крис любит посплетничать, показать свою осведомленность. Но он не злой парень. В нем нет ни капельки черной злобы. Джеку, в общем-то, и не нужна целка-весталка. Даже наоборот. И его совершенно не напрягает, что у Мишель были другие мужчины. Она ему нравится, очень нравится. Но он уже понял, что вряд ли стоит на что-то надеяться. Хотя бы уже потому, что зачем ей какой-то зажатый девственник, который вообще ничего не умеет? Что она будет с ним делать?

— Кстати, о тюрьмах. Глянь, может, узнаешь. — Крис дает Джеку газету. — Это тот парень, ну, который ребенок-убийца. Тут его фотография. То есть, не настоящая фотография, а фоторобот.

Слова — как удар кулаком под дых. Чудовищность происходящего обрушивается на Джека. Его как будто втянуло в черную дыру. В неодолимое гравитационное поле, которое уже не отпустит, пока не опустошит его целиком. Слова застревают в горле; пересохшие губы пытаются вылепить что-то похожее на извинения. Беззвучно Джек просит прощения у Криса: за то, что приходится ему врать.

Он берет газету. Крис насвистывает какой-то мотивчик. Кто его знает, что у него на уме. Может быть, он собирается отвезти Джека в центр и бросить на растерзание толпе. В ушах у Джека звенит: что-то вроде сигнала аварийного отключения всех систем. Нельзя шевельнуть головой; шея совсем онемела. Можно лишь опустить взгляд на страницы, но глаза движутся механически, как будто это два шарика, которые проворачиваются нажатием на рычаг. Словно Джек — игрушечный солдат модели «Зоркий» с рычажком управления в пустой, без мозгов, кукольной голове.

Он читает название газеты, набранное красным шрифтом: «Новости со всего света». Потом — заголовок передовицы: «Эксклюзивное фото малолетнего убийцы». У Джека все плывет перед глазами. Он не узнает себя на фотографии. Не может сосредоточиться. Только теперь до него доходит, что он сидит, задержав дыхание. Нет, это не он. На фотографии. Первый вдох — самый глубокий. Как будто Джек вырвался из-под воды на поверхность. Совсем не похож, совсем. Еще один вдох. Это не он. Прилив бурной радости. Там, на фотографии, кто-то другой. Джек не знает его. Никогда не встречал. Он сидит, улыбается с облегчением. Совсем не похож. Хотя нет. Все-таки что-то знакомое есть.

В статье, сопровождающей фотографию, написано: «Этот снимок — сгенерированное на компьютере изображение человека, от которого лучше держаться подальше. С помощью новейших графических технологий наши ученые состарили лицо ребенка, которого все называли „самым гадким мальчишкой Британии“, чтобы наши читатели знали, как он выглядит сейчас. Может быть судьи, впавшие в старческий маразм, и мягкотелые либералы из министерства внутренних дел и считают, что он уже не представляет опасности. Но „Новости со всего света“ убеждены, что родители, которые любят своих детей, имеют право знать, кто живет рядом с ними».

Новейшие графические технологии показали свою полную несостоятельность. Может быть, эти ученые что-то и понимают, но только в продажах печатной продукции. Лицо, которое они сотворили, — это какая-то карикатура. Даже не человек, а какое-то злобное, ухмыляющееся, испорченное существо. Может быть, они работали по фотографии, сделанной предвзятым фотографом, который нарочно снимал его так, чтобы показать, какой он противный. Хотя, может быть, все дело в Джеке, в его характере. Или, может быть, тут виновато плохое питание, или дурная наследственность, или плохое влияние окружения. Он был некрасивым ребенком. С лицом, как будто расплющенным и собранным в кучку. В нем действительно что-то было от злобного гнома. Годы были к нему благосклонны, чего не скажешь о жизни в целом. Сами черты лица не изменились, изменилось лишь расстояние между ними, так что лицо обрело нормальные пропорции. Волосы цвета прелой соломы с возрастом посветлели и стали почти золотыми. Кривые, крупные передние зубы потерялись где-то в пути между «тогда» и «сейчас», и теперь на их месте стоят аккуратные ровные протезы. Глаза остались такими же голубыми, как два дельфина, но если раньше у левого была привычка нырять в одиночку, то теперь он плывет вровень с братом. Джек, может быть, и не красавец, но уже где-то близко. Он больше не мелкий уродец. Он, безусловно, не тот человек, фоторобот которого поместили в газете. Джек возвращает газету Крису.

— Не. Не знаю. Не видел.

— Так по чему ты сильнее всего скучал? Ну, в тюрьме?

— Не знаю. Есть столько всего… Но уж точно не по денер-кебабу.

После смены Крис подвозит Джека домой. Не до самого дома, а к перекрестку. Джек машет вслед отъезжающему микроавтобусу. Сегодня вечером они с Терри встречаются в пабе. Джеку нужно поговорить. Сегодня столько всего случилось. И Джек не уверен, что сможет завтра пойти на гулянку вместе со всеми. Ему как-то тревожно. Надо поговорить с Терри. Терри подскажет, что делать.

У них на улице есть ломбард. Обычно Джек ходит по другой стороне, но сегодня вечером что-то заставило его перейти дорогу и заглянуть в витрину, забранную решеткой. Не витрина, а прямо сундук с убогими сокровищами бедняка в ожидании какого-нибудь обнищавшего, вконец опустившегося пирата, который придет и запустит свои загребущие руки в эти горы награбленного добра. Золото и серебро: перепутанные ожерелья и серьги с драгоценными камнями сомнительного происхождения; разнообразные ножевые изделия; обручальные кольца — для тех, кто не верит в приметы; золотые цепочки, толстые, тонкие — всякие; выложенные в ряд часы, распрямленные браслеты которых напоминают змеиных детенышей, греющихся на солнышке; медальоны, кулоны, подвески — все в одной куче, распятия, святые Кристоферы, чертенята из Линкольна[6] и якоря; целый поднос сувенирных перстней; и в самом центре, посреди этих обломков нужды, тщеславия и неплатежеспособности, восседает ухмыляющийся Тоби, ужасно довольный собой.[7]

Джек уже собирается уходить, но тут его взгляд привлекает одна интересная штука. В самом дальнем углу, на пурпурной плюшевой подушечке, которая настолько поблекла и вытерлась, что само слово «пурпурный» звучит в данном случае, как насмешка, лежит опасная бритва.

Настоящая опасная бритва. Конкретная вещь. Она открыта, лезвие располагается под прямым углом к ручке. Джеку это напоминает столярный угольник из тюремной мастерской. Рукоятка из светлого дерева, с медным ободком. Наверное, старинная, — думает Джек. Сейчас такие уже не делают. Или все-таки делают? С виду она совсем новая. Лезвие, отполированное до зеркального блеска, сверкает в тусклом электрическом свете. Уж никак не орудие Суини Тодда.[8] Скорее, самурайский клинок. На крошечной бирке стоит цена: J 15. Джек всегда относился к вещам спокойно: есть — хорошо, нет — и ладно. Но тут его прямо пробило. Он сразу понял, что эта бритва ему нужна. Просто необходима. Завтра дают зарплату и если бритва долежит до завтра, он ее купит.

Перед тем, как идти на встречу, Джек принимает душ; грязь утекает в сливное отверстие вместе с выпавшими волосками и чешуйками отшелушившейся кожи. Через несколько дней эти крошечные частички Джека доберутся до Ла-Манша. Тем летом они собирались на море, в Блэкпул. Тем летом, когда все случилось. Джек так ждал этой поездки. Он никогда еще не был на море, но знал, что ему там понравится. Он вообще любит воду. И все-таки Джек не задерживается иод душем. Он до сих пор чувствует себя беззащитным, когда стоит голый в душе.

— Главное, чтобы люди знали, чего ожидать, — говорит Терри. — Возьмем для примера, ну, скажем, «Тревелодж». А еще лучше «Макдоналдс». Кормят там очень посредственно, но ты всегда знаешь, что ты берешь. Собираясь в «Макдоналдс»- ты заранее предвкушаешь, что возьмешь то-то и то-то, а предвкушение — уже половина удовольствия. Большинство людей моего поколения ненавидят эти Феркин-пабы.[9] А мне они нравятся.

Бар, в котором они сидят, называется «Плоды и феркин». «Плоды», надо думать, это «плоды воображения», потому что здесь якобы выпивали-закусывали многие известные писатели. Интересно, думает Джек, а в Стоили есть свой «феркин»? Скажем «Махач и феркин» или, может, «Пшелнах и феркин».

Джек уже привыкает к вкусу лагера. Раз-два в неделю они с Терри ходят куда-нибудь выпить-перекусить. Без всяких роскошеств. В какую-нибудь пиццерию или в бар типа этого «феркина». Терри — госслужащий, а на зарплату госслужащего не особенно-то пошикуешь. И особенно, если ты разведен с женой, и несколько раз переезжал с места на место, и твой сын учится в универе. Джек улыбается про себя. Уже на следующей неделе он сможет сам угостить Терри. Терри столько для него сделал, и Джеку хочется хоть чем-то его отблагодарить.

— Ну, чего? Выбрал, что будешь? — говорит Терри.

Они решают взять по лазанье, и Терри идет к барной стойке, чтобы сделать заказ. Джек пьет пиво и украдкой разглядывает людей в баре. В углу два парня и девушка играют в бильярд. Девушка симпатичная, не зажатая, веселая. Пропуская удар, она громко смеется, и общается с обоими париями на равных, в смысле, не отдает предпочтения кому-то одному, так что вообще не поймешь, кто из них — ее парень. Может быть, оба. А, может, ни тот, ни другой.

Возвращается Терри. С еще двумя пинтами пива.

— Ну, чтобы два раза не бегать.

Похоже, Терри действительно нравится ходить с Джеком по барам: угощать его всякими вкусностями, поить пивом, просто сидеть и общаться. Говорит, что с родным сыном так не получилось. Кстати, первое в жизни пиво Джек выпил буквально пару недель назад. Эту первую пинту купил ему Терри. Терри жил в другом городе, когда его сын начал ходить по барам. В Лондоне, рядом с Фелтхемом.

— Так что, Терри, что ты мне посоветуешь? Идти или нет? Завтра вечером, я имею в виду.

— Конечно, иди. Скорее всего, тебе будет не очень уютно, в смысле, будешь смущаться и все такое, но тебе надо уже заводить друзей. Нельзя же вечно шататься по барам с пожилым дядюшкой. Пусть даже дядюшке это в радость. — Терри похлопывает Джека по руке. — Только ты там особенно не напивайся. Эти ребята с твоей работы, они привыкли бухать каждые выходные, начиная с шестнадцати лет. Так что ты не старайся пить вровень с ними. И, если получится, перемежай алкоголь с чем-нибудь безалкогольным. Тебе нельзя терять голову.

— Ты так говоришь… и вправду, точно как дядюшка.

— Потому что я за тебя беспокоюсь, Джек. И вправду, как дядюшка. Но тебе надо начинать жить. Нельзя все время только работать. Знаешь эту пословицу, что от работы и кони дохнут. Прошлое — это прошлое, Джек. А будущее — это будущее. У тебя есть право на счастье.

— Я уже счастлив, Терри. Как никогда в жизни.

— И ты подумай: тебе еще столько всего предстоит узнать. И секс в том числе. — Терри смеется, а потом вдруг смущается и умолкает.

— Но пока что я собираюсь заняться лазаньей, — говорит Джек.

Они прощаются на углу, на повороте на улицу Джека. Терри ловит такси, и дальше Джек идет один. Его обгоняет красный «Гольф». Проносится мимо. Слишком быстро для узенького пространства между двумя рядами припаркованных машин. Опрометчиво быстро, на самом деле. Джек уже видел эту машину, несколько раз. Обычно она стоит у дома в дальнем конце улицы. Он тихонько ругается себе под нос. Был бы здесь Крис, он бы точно взбесился. Крис ненавидит плохих водителей.

Уже у самого дома, буквально у двери, Джек оборачивается и оглядывает всю улицу. Что-то его беспокоит. Как будто за ним наблюдают. Темно, почти ничего не видно. Но Джека не покидает неприятное ощущение, что там, в темноте, кто-то есть. И этот кто-то за ним следит. Это именно ощущение — Джек никого не увидел, — но его все равно пробирает озноб. Ему показалось, или что-то действительно шевельнулось там, вдалеке, отступая поглубже в тень? Джек не на шутку встревожен; но когда он заходит в дом, Келли смотрит «Братьев Блюз», и он тоже садится смотреть, и они с Келли смеются, и он забывает о своих страхах.

Он идет спать раньше Келли. Заходит в ванную почистить зубы, отматывает немного туалетной бумаги и забирает ее с собой, в комнату Ложиться в постель, выключает свет. Представляет себе Мишель. Представляет себе все то, что ему хочется сделать с ней, для нее. На самом деле, он толком не знает, как это делается — но оно все равно очень заманчиво и соблазнительно. Фантазии Джека незапятнанны опытом и подробностями. Он утверждает права на Мишель быстрыми, судорожными движениями руки. И она действительно принадлежит ему, только ему. Пусть даже всего на мгновение. Они вместе, вдвоем. На этом необитаемом острове грез.

Ее лицо стоит у него перед глазами, даже когда восстанавливается дыхание. Он вытирает с ладони капли белесой росы и засыпает.

А дома у Терри никто не спит. Терри сидит в кухне один, но скрип половиц в комнате наверху не дает ему успокоиться ни на секунду. Свет не горит, но света уличного фонаря за окном хватает, чтобы разглядеть стол. Отбивная с картошкой так и осталась нетронутой. Мясо подернуто пленкой застывшего белого жира, зеленый горошек успел посереть. Тут же стоит и вторая тарелка. Еда на ней выглядит так, будто с ней больше баловались, чем ели. Терри как будто воочию видит, как сын сидел здесь, за столом, ждал его возвращения, рассеянно ковырялся в тарелке, гоняя вилкой остывающие кусочки. Может быть, напевал сам себе: «С днем рождения». Нет, все-таки Терри — неисправимый романтик: какие там песенки?! Зеб сидел и ругался.

Зеб не спит и, стало быть, знает, что отец уже дома. Но они сидят в разных комнатах. Ни тому, ни другому не хочется затевать неизбежный конфликт. Терри хуже, чем Зебу. Ведь он действительно виноват. Как можно было забыть про день рождения сына? Мальчик живет у него всего-то три дня.

— Зеб, привет, — говорит Терри, когда сын наконец входит в кухню. — Прости меня. С днем рождения. — Он готов к вспышке ярости, к гневной тираде с топаньем ногами, но в глазах сына — только усталость.

— Что на этот раз, папа? Какой великий крестовый поход?

— Прости, Зеб, я просто забыл. Никаких крестовых походов. Просто один из моих подопечных. Мы всегда с ним встречаемся по четвергам.

— Подопечных… Какой-нибудь очередной урод, малолетний преступник, который тебе дороже родного сына?

— Зеб, все не так…

Но сын уже вышел, оставив Терри сидеть над остывшей тарелкой, наедине с горьким чувством вины.