Александр Матлин

Про юбочку с кофточкой

Что ни говори, иммигранты наши — бесстрашный народ. Не всякий может так, запросто, собрать свои ничтожные пожитки и ринуться с насиженного места в незнакомый и непонятный мир. А потом ещё выжить в этом мире. И не просто выжить, а преуспеть — да как преуспеть! Я знал одного: на вид хилый, глаза мутноватые, а у самого двенадцать домов: по дому на каждый месяц года. Плюс семь “Лексусов”: по “Лексусу” на каждый день недели.

Но сейчас речь не об этом. А о том, что есть, всё-таки, одна вещь, которой боятся наши отважные иммигранты. Вы не поверите: они боятся себе подобных. Правда. Если такой иммигрант услышит на улице русскую речь, он, бедняга, сразу ринется на другую сторону улицы, чтобы кто-нибудь, не дай Бог, не заподозрил, будто он эту речь понимает.

Признаюсь честно, я никогда не разделял этой глупой и совершенно необоснованной боязни. Но вот недавно произошла история, которая поколебала моё высокомерие.

Началось с того, что жена мне говорит:

— Что-то больно жарко и душно стало. Может, съездим — говорит, — в “Маршалс”, чтобы дома кондиционер зря не гонять? Заодно я, может, юбочку себе присмотрю или, там, лифчик. Да и тебе, глядишь, что-нибудь на сейле найдётся.

Честно говоря, мне этот “Маршалс” и все её юбочки до лифчика. Но, чтобы не омрачать нашу счастливую семейную жизнь, я таких рискованных заявлений не делаю, а, наоборот, надеваю ботинки, и мы едем в “Маршалс”. И там разгуливаем в чистоте и прохладе, время от времени примеряя что-нибудь такое элегантное по сниженной цене. Я говорю жене:

— Посмотри, дорогая, на этот замечательный пиджачок…

И тут я осекаюсь, потому что жена хватает меня за рукав, делает большие глаза и прикладывает палец к губам.

— Тихо! — шепчет она. — Русские!

И показывает глазами в сторону. А там, в стороне, действительно бродит пара, громко говорящая по-русски: этакая полноватая дама средних лет с плюсом, и с ней угрюмый мужчина в светлой рубашке с закатанными рукавами и такого же недвусмысленного возраста. Не иначе, как тоже на кондиционере воздуха экономят, а может, и правда понадобилась им какая-нибудь юбочка. Но только слоняются они по магазину вольготно, как у себя на даче, и во всё горло разговаривают на своём иностранном языке, как будто их никто не понимает.

Тут мы с женой, конечно, умолкаем и делаем такие абстрактные, безмятежные, полностью американские лица. И глядим по сторонам, куда попало, но только не на ту сволочную пару. А она тем временем движется в нашем направлении, и полноватая дамочка говорит своему спутнику:

— Правда, Коля, эта кофточка подойдёт к моей синей юбочке?

На что Коля, не глядя на кофточку, грубо отвечает:

— Как же, подойдёт она тебе, с такой задницей.

А женщина говорит:

— Ах, ничего вы, мужчины, не понимаете. Лучше я посоветуюсь с женщиной. Женщина мне врать не станет, тем более американка.

И с улыбкой обращается к моей жене на своём жутком английском:

— Извините, пожалуйста, как вам кажется, эта кофточка подойдёт к моей синей юбке?

На что моя жена отвечает, на таком же, если не хуже, ухабистом английском, но с полным соблюдением грамматики:

— Да, мне кажется, эта кофточка подойдёт к вашей синей юбке.

И, конечно, тоже улыбается, чтобы показать, что она и есть настоящая американка.

Дамочка довольна прямо до колик, что настоящая американка так хорошо её понимает. Он ещё размашистей улыбается и говорит:

— А как вам, пожалуйста, не кажется ли, извините, что вон та кофточка обязательно спасибо может подойти к моему зелёному платью?

Тут у моей жены прямо скулы свело от улыбки. Она, совсем одурев от удовольствия, что её принимают за настоящую американку, говорит:

— Ах, что вы, конечно, мне, пожалуйста, кажется, будто обязательно спасибо та кофточка может подойти к вашему зелёному платью.

Дамочка, продолжая сиять, как стосвечовая лампочка, поворачивается к своему спутнику и говорит:

— Видишь, Коля…

Но тут Коля быстро закрывает ей рот своей широкой ладонью и что-то шепчет. Что именно — не слышно, но по губам видно, что шепчет:

— Молчи, дура! Это русские!

И дамочка — дура дурой, а соображает — поворачивается к моей жене и продолжает с ней этот светский улыбчатый разговор про кофточку на так называемом английском. И каждая прямо изнемогает от гордости, что её принимают за настоящую американку.

А мы с Колей молчим, иногда поглядывая друг на друга. И тут мне начинает казаться, что я где-то видел эту угрюмую физиономию. Не могу вспомнить где, но точно — видел. А он, глядя на меня в упор, говорит вполголоса, без малейшей улыбки:

— Что, не узнаёшь?

Тут я не сплоховал и отвечаю:

— А как же! Конечно, узнаю, Коля!

Услышав это, наши дамы умолкли, посерели лицом, и улыбки их как ветром сдуло. Правда, они не долго молчали, а потом снова принялись щебетать, но уже по-русски и без этих идиотских улыбок. А Коля говорит:

— Я, — говорит, — сразу понял, что это ты. Но кто ты такой и откуда я тебя знаю — убей Бог — не помню.

Я обрадовался и говорю:

— И я не помню. Может, мы у Лифшица встречались?

Коля тоже обрадовался, даже подобрел.

— Точно, — говорит, — у Лифшица! Помню, перцовую пили.

— Правильно! — говорю я. — Солёными маслятами закусывали.

— Конечно, — радуется Коля. — Помню, ещё сын Лифшица тогда перепил и в бассейн свалился.

— Подожди, — говорю я. — У Лифшица, по-моему, не сын, а дочь. И никакого бассейна у него нет.

Коля обижается:

— Ты что мне мозги полощешь? Конечно, есть — и сын, и бассейн. Как зовут твоего Лифшица?

— Володя.

— Понятно. Значит, не тот Лифшиц.

— Это бывает, — соглашаюсь я. — Не всякий Лифшиц — Лифшиц.

— Знаешь, это хорошо, что не тот, — говорит Коля. — Тот Лифшиц — жуткая сволочь. Просто, скотина, а не Лифшиц. Он с моим другом был партнёром по бизнесу. Ободрал его, как липку, и сам же на него в суд подал. Я этого Лифшица…

Тут наши женщины вдруг умолкают, а Колина жена тычет своего супруга в поддых и шепчет:

— Тихо! Русские!

И правда, движется в нашем направлении ярко выраженная русскоговорящая пара: невзрачный худощавый мужичок и с ним бабёнка еще более неприметной наружности. Мы все, конечно, делаем безразличные лица и начинаем смотреть по сторонам. А невзрачный мужичок, поравнявшись с нами, вдруг хватает меня за рукав и говорит:

— Не узнаёшь, что ли?

Я смотрю на него и думаю про себя: до чего мерзкая физиономия! Не иначе, мы где-то встречались. Я говорю:

— Как же, как же! Конечно, узнаю! Коля, а ты узнаёшь?

Коля молчит и смотрит в сторону. А жена невзрачного говорит:

— Ну ладно, Боря, пошли.

Я говорю:

— Извини, узнать-то я узнал, но не могу вспомнить, где мы встречались.

— И я не могу, — признаётся худощавый. А жена его говорит:

— Ладно, Боря, пошли уже.

— Ладно, — говорит худощавый. — Созвонимся. Пока.

Они уходят, а Коля долго смотрит им вслед, и его угрюмое зеркало души становится ещё мрачнее. Он шепчет:

— Знаешь, кто это? Это Лифшиц. Тот самый, который моего друга наколол. И ещё по магазинам ходит, скотина.

— Вот негодяй! — соглашаюсь я. — И что твой друг сделал?

— Сам знаешь, что в таких случаях делают. Он его заказал.

— Чего?

— Чё-чё — через плечо, — говорит Коля. — Заказ сделал, чтобы этого Лифшица — того… На встречу с прабабушкой. Понял? Ну — шпокнуть. Замочить, в общем. Но этот Лифшиц, скотина, как чувствовал, переехал в другой город. И номер телефона поменял. Что за народ! С ним по-человечески, а он тебе такую подлянку подстраивает. Но мы его найдём, пусть не волнуется.

Тут я чувствую лёгкий приступ тошноты. И, наверно, бледнею, потому что Коля, внимательно посмотрев на меня, говорит:

— Ладно, ладно, не психуй. А не то получишь бонус. — Коля смеётся, радуясь своей шутке. — И вообще, забудь, что я сказал, понял? Ты ничего не слышал, ничего не знаешь, понял? А то знаешь, что бывает с теми, кто много знает?

— Знаю, знаю, — торопливо заверяю я Колю. — То есть, наоборот, не знаю. В общем, знаю, что ничего не знаю. Память у меня, знаешь, совсем никудышная.

— Это хорошо, молодец, — одобряет Коля. — Ну ладно, нам пора.

Я с ужасом наблюдаю, как моя жена обменивается номерами телефонов с Колиной женой, но уже ничего не могу сделать. Мы покидаем проклятый “Маршалс” с его юбочками и лифчиками и идём к машине. Когда я уже пристегнулся, но ещё не завёл машину, рядом со мной за окном вдруг появляется тощая фигура негодяя Лифшица.

— Привет, — говорит он. — Теперь вспомнил, где мы встречались?

— Нет, извини.

— Ничего, я тоже не вспомнил, — великодушно говорит Лифшиц. — Но это не важно. Ты знаешь, с кем ты сейчас разговаривал?

— Ну, с Колей.

— Это же бандит. Самый главный мафиозо. Убийца. Его весь Бруклин знает. Он по заказам работает.

— Ага, — говорю я и снова чувствую легкое помутнение в организме. — А как он… это… на что он принимает заказы?

— Не на что, а на кого, — говорит всезнающий Лифшиц. — За кого заплатят, на того и принимает.

— Это что, его… м-м-м… постоянная работа? Или хобби?

— Это ты у него спроси, — говорит Лифшиц. — А ты-то сам, чем занимаешься?

— Чем все. Я программист.

— Хорошее дело, — одобряет Лифшиц. А я — сток брокер. Стоки продаю. Позвони мне, я тебе такой дил устрою, сразу разбогатеешь.

Он сует мне в карман свою карточку и галантно исчезает.

Мы возвращаемся домой. Я перевожу дух и, на всякий случай, запираю все двери в доме. Потом я заставляю жену поклясться, что она никогда больше не повезёт меня в “Маршалс”. Тут звонит телефон.

— Привет, — говорит мужской голос. — Узнаёшь? Это я, Коля. Мы сегодня в “Маршалсе” встречались.

— А, Коля! — радостно говорю я спёртым голосом. — Наконец-то! Что-то давно ты не звонил.

— Дай мне телефон Лифшица, — говорит Коля, не разделяя моей радости.

— Какого Лифшица? — говорю я фальшиво.

— Того самого. Которого мы сегодня в “Маршалсе” видели.

— Ах, Лифшица? Ну да, конечно. У меня, Коля, нет его телефона.

Коля некоторое время молчит, а потом говорит медленно и безо всяких интонаций:

— Ты что, сука, мне мозги пудришь? Я сам видел, как он тебе карточку в карман сунул.

Я покрываюсь холодным потом и ласково блею в телефон:

— Правда, Коля? А я и не заметил. Сейчас, Коля, я поищу в карманах. Ой, что-то не нахожу. Ты не помнишь, Коля, в какой карман он её положил? В пиджак? Ты не помнишь, в каком пиджаке я был? Может, я тебе перезвоню?

— Слушай, ты, — говорит Коля. — Мне некогда с тобой в кошки-мышки играть. Даю тебе сутки. Я позвоню завтра в это время. И ты держи телефон Лифшица наготове, понял? Если у меня не будет телефона Лифшица, то учти, что у меня есть твой телефон.

— Хорошо, хорошо, Коля! — говорю я, захлёбываясь от радости. — Конечно, Коля! Сутки — это очень хорошо, Коля! Звони, не забывай!

Я кладу трубку и смотрю на жену. Она смотрит на меня. Мы смотрим друг на друга так, как будто видимся последний раз в жизни.

— Дорогая, не хочешь переехать в Южную Каролину? — говорю я.

— Конечно, хочу, — говорит жена. — Я всегда мечтала о Южной Каролине. А ещё лучше — в Северную Дакоту. Когда переезжаем?

— Не будем спешить, — говорю я. — У нас есть целые сутки.