"Степень вины" - читать интересную книгу автора (Паттерсон Ричард Норт)

2

Никак не предполагал Кристофер Пэйджит, что мать его единственного сына, женщина, в большей степени будившая в нем желание, чем чувство долга, в первые же сутки своего появления в их жизни — после восьмилетней разлуки — будет обвинена в убийстве.

Пэйджит и Карло находились в кухне своего дома в Пасифик-Хайтс. Было четыре часа: солнечный свет, падая через огромное, во всю стену, окно, делал еще более белыми и розовыми викторианские украшения и флорентийскую лепнину, сланцем синел залив, белые домики на той стороне потемнели. Пэйджит нарезал грибы для куриного марренго. Карло сидел на высоком стуле, склонившись к стойке, и возмущался родителями своей подружки.

— Ей пятнадцать, — говорил он, — а они настоящие шизики. Все сделали, чтобы держать ее на коротком поводке.

Пэйджит усмехнулся — слишком сильно сказано, Карло излишне суров с бедными родителями.

— Ну, например? — спросил он.

— Например, они даже не отпускают ее на уик-энд.

— Никогда?

— Никогда.

Пэйджит принялся резать мясо.

— Немного попахивает средневековьем. А ты уверен, что за этим не скрывается какая-нибудь история?

— Не было у нее никакой истории, папа. Они никогда не выпускали ее вечером из дома. Боятся, что ее развратят и все такое. А я только хочу познакомить ее со своими друзьями.

А ведь это правильно, подумал Пэйджит. Карло и его друзья тусуются группой, и свободное дружеское общение парней и девушек гораздо разумней тех ритуалов, что были приняты во времена его, Пэйджита, юности, когда девушка была тайной за семью замками, а свидания проходили в автомобилях.

— Но ведь чего-то они боятся, — заметил Пэйджит. — Возможно, что-то было в их собственной жизни.

Карло задумался. Не впервые Пэйджит с удивлением наблюдал за сыном. Каково ему приходится в этом неустойчивом равновесии, думал он, ведь так скор, так внезапен переход к взрослой жизни. Как будто вчера еще носил его на плечах. А сегодня Карло — выше его, красивый, черноволосый юноша с застенчивой улыбкой и удивительными голубыми глазами. Сейчас эти глаза смотрели на него тем непроницаемым взором, за которым, как знал Пэйджит, чаще всего мысли, связанные с их семейной жизнью.

— Они слишком молоды, — наконец сказал Карло, — чтобы быть родителями пятнадцатилетней.

Пэйджит снова сосредоточился на мясе.

— Кейт — их единственный ребенок?

Карло кивнул:

— Она говорит, что после нее родители отказались от секса.

— Дети всегда так думают, — улыбнулся Пэйджит. — Другое им кажется невероятным и отвратительным.

— Не знаю. — В голосе Карло послышались язвительные нотки. — Мне никогда не приходилось переживать по этому поводу.

— Видимо, из-за того, что я не женат. — Пэйджит говорил нарочито легким тоном, стараясь понять, что скрывается за замечанием сына. — Наверное, поэтому моя жизнь отличается от жизни других людей. Но вернемся к Кейт: ты уже сделал уроки?

— Да, давно. У нас же завтра игра, и мне надо отдохнуть. А при чем уроки, когда речь идет о Кейт?

— Если ты свободен, мы могли бы пригласить ее вечером на обед. Наготовлю побольше курятины, и родители Кейт будут спокойнее, зная, что отпустили ее в дом, где есть другой родитель и какой-то порядок.

Карло ухмыльнулся:

— Какой порядок — безопасный секс и норма в два глотка?

— Ну, на твоем месте я бы именно такого порядка и придерживался в семье. — Пэйджит окинул его быстрым взглядом. — Иногда я думаю: чему ты учишься у меня?

— Что ты имеешь в виду?

Карло выглядел удивленным. Пожалуй, подумал Пэйджит, в этом разговоре удастся избежать тем, которых он боялся касаться.

— Неужели у меня нечему поучиться? — спросил он. — Нельзя же сказать, что ты узнавал жизнь лишь по диснеевским мультикам?

— А я и не говорю, — невозмутимо пожал плечами Карло, — что меня всегда волновали лишь проблемы телевизионных зверушек.

Пэйджит положил нож.

— Ну что же, я вижу, ты твердо решил загнать меня в угол. О'кей, я выскажусь. Речь идет, как я понимаю, о сексе. Так вот, секс — чудо, если относишься к нему с уважением, если он — часть дружбы, а ты по-настоящему честен в своих чувствах, если, конечно, предмет стоит того. Придет время, когда ты начнешь заниматься любовью. И тогда — не лги, не принуждай, не спи с той, которая, ты знаешь, через месяц станет тебе безразлична. Достаточно, если вкратце?

И снова он увидел в глазах сына вопрос. Но, как и восемь лет назад, вопрос остался невысказанным.

— Может быть, — сказал Карло, — просто у нашего поколения с этим будет лучше.

— Думаю, у вас со всем будет лучше, — откликнулся Пэйджит, размышляя над тем, как закончить разговор на эту щекотливую тему.

— Самое главное, — добавил он, — считаться с другими, быть честным со всеми, уважать чувства — и свои, и чужие. Мои родители ни объяснить мне ничего не могли, ни примером быть, я же могу только объяснить тебе.

Пэйджит помолчал.

— Может быть, — заключил он, — ты сам покажешь мне пример семейной жизни.

Когда в дверь позвонили, сын смотрел на него, собираясь что-то сказать или спросить. Пэйджит улыбнулся:

— Однажды, когда в дверь позвонили, Дороти Паркер[2] сказала: «У нас что здесь теперь, притон?» Ну а ты избавлен кем-то от назиданий на тему «отец знает лучше».

Карло поднял бровь:

— Хочешь, чтобы я открыл?

— Да, сделай одолжение.

Пэйджит слышал, как сын прошел через столовую, легко ступая по паркету. Потом его шаги стали почти не слышны — большая гостиная, покрытая огромным персидским ковром, с высокими потолками, свободно поглощала звуки. Пэйджит снова сосредоточился на курином марренго.

— Папа!

— Да?

— Здесь кто-то пришел.

Голос у Карло был тонким, немного странным. Пэйджит положил нож и направился в гостиную.

Она стояла к нему спиной, рассматривала эстампы, как тем утром в Вашингтоне, пятнадцать лет назад.

Он молча смотрел на нее.

Она не спешила оторвать взгляд от последнего эстампа с невиданным африканским ландшафтом Джесса Аллена — пышные деревья и сюрреалистические птицы, существовавшие лишь в воображении художника. Наконец, обернувшись, сказала:

— Похоже на твою квартиру в Ист-Кэпитол. Узнаю некоторые работы.

Едва заметно улыбнувшись, показала на красно-голубой эстамп с геометрически правильным шаром — он как будто начинал вращаться, если к нему приближались.

— Это Вазарели[3], я помню, ты говорил.

Легка на помине, подумал Пэйджит, переводя взгляд с женщины на сына, хотя они не упоминали о ней — разговор касался ее лишь косвенно. От удивления и сдерживаемого раздражения Пэйджит не мог вымолвить ни слова.

— Думаю, ты узнал свою мать, Карло, — наконец произнес он.

Карло был между ними как в западне, не зная, что сказать, что сделать. Одарив мальчика нежной, почти интимной улыбкой, она подошла к нему.

— О да, — невозмутимо бросила она Пэйджиту. — Мы встречались.

Пэйджит был поражен — настолько они оказались похожи: черные волосы, оливковая кожа, точеные черты лица — утонченность, сочетавшая силу с некоторым изяществом. В Карло ее грация была пока лишь проявлением юношеского, несмелого еще чувства собственного достоинства, которое разовьется скорее в элегантную непринужденность, чем в стремление к самоутверждению. Как это было у нее.

— Какими судьбами? — спросил он.

— Работа, — ответила она, явно не желая вдаваться в подробности. — Интервью.

Если уж она и обязана давать какие-то объяснения, говорил ее тон, то делать это будет не в присутствии Карло. Мальчик переминался с ноги на ногу, как сват на первом, вялотекущем свидании жениха и невесты. Пэйджиту стало отчаянно жаль его.

— Не переживай. — Мария взяла Карло за руку. — Он всегда немел в моем присутствии. В двадцать девять лет единственное, на что решился, — пригласил меня к себе. И мне ничего не оставалось сделать, как принять его приглашение.

Карло улыбнулся. Он был по-прежнему смущен, но ее добродушное подшучивание принесло ему облегчение:

— Почему же ты согласилась?

— Когда я была маленькой, я хотела выйти замуж за кинозвезду Кевина Костнера. У твоего отца оказался такой, ну просто непередаваемый шарм!..

Пэйджит почувствовал к ней благодарность за то, что она старалась ободрить Карло, расстроенного и растерянного от этой неестественной встречи.

— Я не онемел. Просто занят обедом. У меня сейчас что-нибудь подгорит. — Он помедлил, стараясь поймать взгляд Карло. — Пообедаешь с нами?

— К сожалению, не могу, — полуулыбка давала понять, что она обижена его холодным тоном. — Иди готовь. Карло покажет мне дом.

Пэйджит заметил, что у нее теперь иной выговор. Прежний слишком явно выдавал ее итальянское происхождение — она была американкой лишь во втором поколении. Теперь этот след средиземноморской экспансивности — усиленное артикулирование в некоторых словах — исчез, у нее была отрепетированная дикция драматической актрисы. Это телевизионное, подумал Пэйджит: однажды, переключая каналы, он случайно увидел Марию и замер, пораженный ее превращением из скромного правоведа в даму высшего света. Резким движением он выключил телевизор, но спустя некоторое время поймал себя на том, что неподвижно смотрит на пустой экран.

— Лишь ради комнаты Карло, — заметил он, — стоит сделать обход. После Чернобыля ничего подобного не было.

Мария снова улыбнулась:

— Я гостья Карло. Пусть выбирает сам, что показать.

С неуклюжей галантностью Карло повел ее на второй этаж.

Пэйджит пошел в кухню, мыслями блуждая в прошлом.

Так похоже на Вашингтон, сказала она. Вспоминала эстампы Вазарели, а Пэйджит вспомнил, как тогда она стояла перед ними, рассматривая, и была совершенно голая.

В тот уик-энд они последний раз занимались любовью.

Дело Ласко все еще не было завершено, и ему уже казалось, что оно и не будет завершено — он не выберется из тупика, убийство свидетеля останется безнаказанным, человека Ласко в их комиссии, контролирующего действия Пэйджита, никогда не удастся «вычислить». Окончательно запутавшийся, одинокий, раздраженный, подозревавший, что и Мария на стороне врагов, он намеревался провести уикэнд один. Мария пришла в тот раз неожиданно, как и сегодня.

И ему, и ей тогда еще не исполнилось тридцати, и Пэйджит думал о том, как уверены они были в своей непогрешимости и как губительны оказались их заблуждения. И вот теперь, когда он один в кухне, а где-то наверху ходит Мария с их сыном, он вдруг остро почувствовал, в каком ослеплении они жили тогда.

…С самого начала ощущалось: между ними есть нечто невысказанное. Играли в триктрак, пили вино, курили «дурь»[4]. О Ласко не вспоминали.

Разговор постепенно перешел на них самих.

— Что ты ищешь в женщине? — спросила она.

В голосе было лишь любопытство, и ничего более. Пэйджиту казалось, будто из его тела вынули скелет — самое время выпытывать, наркотики и неудача лишили его способности к сопротивлению.

— Я многого ищу в других. Любознательности. Нелюбви к легким решениям. Способности и в лучшие годы представлять себе, каково приходится старушкам и маленьким детям. Еще мне нужно, чтобы они были лучше того, что делают, лучше положения, которое занимают.

Мария улыбнулась неопределенной улыбкой:

— У тебя небольшие запросы.

— Совсем небольшие.

Они опустились на софу, ее голова покоилась на его правой руке, его голова — на ее левой, ноги оказались на подушках.

Звучала стереозапись. Пел «Звездный корабль».

Тело Пэйджита медленно цепенело. Комната утонула в сумраке, из тьмы выступали: катящийся на них шар Вазарели, два пустых бокала, игральная кость с последним выпавшим жребием на доске для игры в триктрак. Ее глаза.

Он почувствовал, что теряется в них. Откуда-то издали наплывало пение «Мираклей». Он не знал и не хотел знать, сколько времени длится их молчание.

Безмолвие нарушил ее голос:

— А знаешь, Крис, ведь ты очень счастливый. Никто и никогда тебе не был нужен.

Это прозвучало так, будто она говорила не ему, а кому-то другому. Он не нашелся что ответить, кроме:

— Я уже слышал это.

— Нет, я вот что хотела сказать. Половина девушек, которых я знала с детства, вышли замуж в восемнадцать. Иногда я ненавижу свое прошлое.

Но ее слова как будто повисли в воздухе. Пэйджит понял, что сейчас его мало занимают ее беды: и то, что она католичка, и что родители у нее бесчувственные и никогда не поддерживали ее, и что ее бывший муж требовал, чтобы она бросила юридический и рожала детей. Забыл он и то, как нелегко давался ей жизненный успех. Как гордилась она своей должностью помощницы председателя их комиссии. Амбиция эта была причиной их ссор с Пэйджитом, возникавших всякую ночь, когда они занимались любовью.

Сегодня он ничего этого не хотел знать.

— Не надо. — Он улыбнулся. — Ты стала хозяйкой своей судьбы. Как раз то, что мне нравится в женщине.

Она улыбнулась в ответ. И тогда Пэйджит потянулся к ней. Ее лучистые черные глаза смотрели на него. Руки поднялись, образуя грациозную арку, и повлекли его к себе.

Они медленно раздевали друг друга. Губы и пальцы то и дело останавливались в особо привлекательных местах. Весь мир для них надолго исчез — остались лишь прикосновения, находки, звуки, что не были словами. Дальше, дальше, от одного к другому — его рот на ее соске, рука нежно касается влагалища, ее бедра приподнялись, тело изогнулось, стремясь к нему. Тепло ее кожи, пышные ухоженные волосы. Время остановилось, ушла спешка, улетучились терзания гордости и все то, что имело значение при свете дня.

Сколько прошло времени, прежде чем он вонзился в нее? Час, больше, меньше… Каждый из них оценил бы это время по-разному. Именно это время.

Устремились вверх ее живот и бедра, как будто в исступлении желая поглотить его, охватив со всех сторон, прильнув всей кожей к его коже. Потом их движения обрели согласованную уверенность и ритм; наделяя друг друга нежной сладостью, они не произносили ни звука; вдруг движения стали быстрей, мощней, обретая характер почти отчаянный — наконец их рты отыскали друг друга, и тогда она задрожала, и легкий вскрик вырвался из ее горла навстречу его вскрику.

Потом они лежали в полном молчании.

Как будто тела познали нечто, пока неведомое разуму, думал Пэйджит. И оба они стремились сохранить живую память о только что пережитом ощущении. Ни он, ни она ни о чем не спрашивали…

— Ты хотел меня о чем-то спросить? — Это говорила Мария, возвращая его из прошлого.

Он повернулся от плиты.

Мария стояла в дверях, одна, без Карло. Пэйджит понял, что она здесь уже давно, а он, погруженный в свои мысли против обыкновения, не почувствовал ее присутствия. Минуя ее взглядом, он посмотрел в гостиную.

Женщина угадала его мысли. Произнесла ровным голосом:

— Карло ждет на улице, я сказала ему, что зайду попрощаться.

— Остается пожелать, — таким же ровным голосом ответил Пэйджит, — чтобы ты не забывала заезжать поздороваться.

— Он мой сын…

— В кошке больше материнского, чем в тебе, — перебил ее Пэйджит. — Ты лишь выносила ребенка. И мы оба знаем, ради чего ты сделала это.

— Мы оба знаем? — В ее улыбке была горечь. — Мы оба знаем? Сильно сомневаюсь, что ты когда-нибудь узнаешь, поймешь…

Его взгляд был холоден.

— Я многое понял. И о тебе, и о себе.

— И понял смысл своих поступков? Или у тебя всегда были только чистые помыслы?

Он молча смотрел на нее.

— Кажется, — в ее голосе звучала затаенная ирония, — нам не хватает семейного адвоката.

Пэйджит продолжал смотреть на нее.

— Я хотел тебя спросить — более спокойным тоном сказал он, — почему ты здесь?

— Я тебе уже говорила — собираюсь взять интервью.

— Ты могла бы просто приехать и уехать. Как уже делала неоднократно.

— Я хотела увидеть его. — Мария едва заметно и как-то беспомощно пожала плечами, это было так непохоже на нее, что Пэйджит пришел в замешательство. — Это было необходимо. У меня на то свои причины.

— А каково ему?

— А что, — спокойно спросила она, — неужели Карло действительно переживает из-за того, что я мало забочусь о нем?

— Почему именно сейчас? — Он сунул руки в карманы. — Могла бы позвонить. Я бы подготовил его. И не стал бы тебе препятствовать.

— Считай это минутной слабостью, Крис, и поверь, хорошего во всем этом больше, чем плохого. — Она слабо улыбнулась. — У нас уже бывало подобное.

Пэйджит опять смотрел мимо нее.

— Он хороший мальчик, — проговорил он наконец. — Вполне нормальный. Думаю, ему счастливо живется, в основном.

— Вижу, — помолчав, сказала она с чувством. — Это все, что мне необходимо было увидеть.

Пэйджит кивнул:

— Ну вот, теперь увидела.

Женщина повернулась и пошла. В дверях остановилась, снова обернулась к нему:

— Ты хорошо выглядишь, Крис.

— И ты.

Мария снова улыбнулась, словно какой-то своей тайной мысли, и ушла. Пэйджит задумался и вдруг понял: она твердо решила, что это их последняя встреча…

И вот теперь, день спустя, она позвонила.

— Если я нужна, — тронула его за рукав Терри Перальта, — могу позвонить соседке, узнать, не заберет ли кто-нибудь Елену.

Они были в лифте, который спускался в гараж. Погруженный в свои воспоминания, Пэйджит не сразу ответил.

— Спасибо, — сказал он наконец. — Но лучше идите домой, у вас ребенок.

Увидев замешательство своей спутницы, понял — она расценила его слова как желание отстранить ее от дела.

— Ей нужен только совет.

— Вы уверены?

— Совершенно. Не подобает вести дело человека, которого знаешь, а она слишком умна, чтобы не понимать этого. И потом, за последние годы я не вел ни одного дела об убийстве.

Терри пристально смотрела на него. Она знает почти все, думал он, но то немногое, что осталось для нее неизвестным, она не узнает никогда.

Дверь лифта открылась. Сказав «до свидания», Пэйджит быстро пошел к машине.