"Несносная Херктерент" - читать интересную книгу автора (Чистяков Владимир)

Глава 9. Сордар

«Грэдский линкор в мирренских морях». Газеты на всех языках уже несколько дней выходят с такими заголовками. Об уходе корабля в рейд, да не куда-нибудь, а чуть ли не в «Спальню мирренского флота», узнали тогда, когда было нужно. Громадина, обдав парой залпов крейсера дальнего дозора и сбив пущенный одним из них самолет-разведчик, по-хозяйски устремилась в мирренские воды. Как обычно, переход противника к активным действиям для оппонента стали громом среди ясного неба. Заодно грэдские линкоры, включая четырёх «Принцесс» обстреляли одну из баз мирренского флота, почти полностью разрушив склады, верфи и аэродромы, несмотря на отважно, но не очень метко стрелявшие береговые батареи.

Подводные лодки тоже активизировались, ущерб от их действий не особенно велик. Но одна из них обстреляла приморскую виллу императора, а гидросамолет-разведчик с неё сбросил несколько бомб на пришватованную у берега государственную яхту-крейсер. Зенитчики яхты открыли огонь, но разборный самолетик, проигнорировав их, смог вернуться в свой ангар, благополучно прибыв спустя положенный срок в свою базу. Подводники получили заслуженные награды, но газетам было уже не до них.

«Владыка морей» на деле оправдывал свое название.

Мирренский флот отстаивается в базах, а линкор топит транспорт за транспортом. Искали. А «Владыка» как раз на островную базу гидроавиации и напал, утопив почти все разведчики прямо на стоянке, и сровняв с землей береговые постройки.

«Пиратский корабль будет уничтожен» — пишут миррены. «Действия нашего флота полностью парализовало судоходство противника»- заголовки грэдских газет.

Нейтралы помалкивают, в тайне надеясь, что грозный линкор не примет пароход под нейтральным флагом за мирренский транспорт, а не дававшая пока повода усомниться в своей боеспособности мирренская эскадра быстроходных линкоров — «Божественная восьмёрка» — твоего купца — за грэдский заправщик.

Если для всех это просто важные военные новости, то для Марины и Софи новость имеет имя — Сордар.

Сообщение об одном бое — но нет, вроде ничего, даже мирренское радио признало: «Тяжело поврежденный корабль смог оторваться от погони». Марина даже злорадно усмехнулась, прочтя новость. Ещё большой вопрос, кто за кем гнался. Пару дней спустя — снова сообщение о бое: теперь миррены трубят во все трубы — сверхлинкор потоплен.

Марина ходит мрачнее тучи. Софи непривычно напряжена, хмуро молчит, почему-то не снимает затемненных очков. Украдкой, то есть когда видят только самые приближенные, вытирает глаза белоснежным платочком.

Грэдские газеты пишут, что корабль по-прежнему продолжает выполнять поставленную задачу, но Марина не особенно верит газетам. Ничьим. По газетам нейтралов вообще форменный дурдом получается: миррены атаковали собственный линкор, а грэдское чудовище, походя уничтожившее всю «восьмерку», исчезло в неизвестном направлении. Тоже вранье, но хоть от души, а не ножниц министерств пропаганды.

Посреди ночи в окно Марины забарабанили. С не предвещающим ничего хорошего бурчанием Марина достает из простенка между шкафом и стеной что-то, очень похожее на бомбу. Если у кого-то специфическое чувство юмора — пусть пеняют на себя! Раздраженно включает свет.

Под окном стоят полуодетые Ярн и Дмитрий.

— Чего вам? — кричит Марина, примериваясь, кому бы в лоб всадить снаряд. Кто-то сегодня точно станет зеленокожим! И будет отменно вонять тухлыми яйцами. Такие «мелочи», как собственная неодетость не волнуют Марину совершенно. Подобный факт ещё вчера Ярна, Дмитрия, да и не только их, весьма бы заинтересовал. Но сейчас реально не до этого. Ибо Новости! Да какие!

— Буди сестру! Буди всех! Только что столичное радио передало — «Владыка морей» вернулся в порт!

Если столичное радио передало — то всем известно: новость уже случилась.

— Гардэ!!!! — радостно орёт Марина — сирена воздушной тревоги звучит тише и мелодичнее. Бомба закувыркалась в воздухе. Если кто от вопля не проснулся, то взрыв точно всех разбудил. Впрочем, на Ярна и Дмитрия почти и не попало.

Количество не прочитанных книг в школьной библиотеке стремительно приближается к нулю. Софи на выходные укатила в гости к какой-то из подруг. Радость, да не большая. Марине в кои-то веки скучно. В это десятидневье умудрилась ничего не натворить, так что вполне могла бы поехать в столицу развлекаться (можно подумать, Марина чего-то в столице не видела), или позвонить в Загородный — пусть присылают машину (а что в Загородном делать, когда там, кроме обслуги и нет никого?). Скука смертная, в общем.

Прислушивается. Не может быть! Но рев двигателя всё четче. Такие звуки издает только одно транспортное средство — мотоцикл Сордара.

Точно ОН.

Громадный, он словно стал ещё больше.

В крагах и при кортике. Такой Сордар ей особенно нравится. Но ОН же пришел с ВОЙНЫ. Тоже большой. Теперь и не знаешь, как толком к нему подойти. Но он же приехал сюда! Значит, к кому-то из них. К Софи, наверное, она так часто его рисовала. Он оглядывается по сторонам. Кажется, даже листья на кустиках вытягиваются там, куда его взгляд попадает. Заметил ли он её, ещё минуту назад изучавшую осеннюю живность в старом фонтане с плавающими листиками? Таком осеннегрустьнавивающем. На мгновение даже пожалела, что не одолжила у Эр большой серый плед и зачем-то хранимый ею старый зонтик. Плед на плечах и зонтик в руках у этого фонтана на ком угодно были бы уместны, такая здесь атмосфера теплоты, миролюбия и какой- то лёгкой грусти.

И кому угодно понравились бы. Даже будь эти предметы у далеко не миролюбивой Марины, и смотри на неё ещё более не миролюбивый Сордар.

Но чего нет, того нет.

Даже пожалела, что берет с черепом снять не догадалась. Как-то он нелеп в этом месте.

Марина даже толком не знает, как к Сордару подойти. Вроде бы по-прежнему брат, но одновременно и прославленный герой войны. А таких людей живьем Марина видит впервые.

— Привет, сестренка! — совершенно как раньше. — Всё хорошеешь!

Марина подходит неторопливо, зачем-то держит руки за спиной.

— Здравствуй, Сордар. Здорово ты мирренский флот гонял. — говорит Марина, понимая, что сморозила глупость. Но Сордар её не упрекнёт. Никогда. И ни за что.

Адмирал хохотнул.

— Нет, я, конечно, знал, что писаки всё переврут, а безопасность с министерством пропаганды им ещё и помогут, но чтобы до такой степени…

— А что не так?

— Ну, вообще-то, это не я гонял мирренский флот, это как раз они гоняли меня.

— Но было написано…

— Знаешь, я не читаю. После возвращения на линкоре дней пять не было ни одного трезвого, корабельный кот — и тот был пьян. И, кажется, до сих пор страдает от похмелья, а валерьянки на корабле нет даже в таблетках. Все кисаньке вылили. А лично я двое суток без перерыва спал, а потом тоже нажрался так, что в себя пришел, только когда поезд к столице уже подходил.

— Так значит, в газетах писали неправду?

— Кое — что всё-таки было. Мирренов за мягкое пощупали знатно, — на миг лицо адмирала ожесточилось, — долго они теперь нас вспоминать будут.

Все на ходу. Купца засечешь — либо разведчиков с бомбами посылаешь, либо сам по рации: «Лечь в дрейф. Рацию не включать. Десять минут на оставление судна». И торпедой, зря что ли у нас на корме два аппарата стоят? Потом их базу гидроавиации на острове обстреляли. С десяток «Кашалотов» прямо на стоянке утопили. Если разведка не врала, у них этих летающих лодок всего-то штук тридцать выпущено. Бензохранилище рвануло… Тебе бы понравилось!

Все их восемь быстроходных линкоров за мной шли. У меня хоть и сверхлинкор, но против восьми — как-то не очень. Двоим мы впрочем «понавтыкнули» подарочков миль с двадцати, — адмирал оскалился, — Одного до базы так и не дотащили, а второй год ещё в море не покажется. Хоть, будь у них наши радары — хрен бы мы ушли. Попадания были — хорошо хоть все в пояс да главные башни. На совесть броню сделали, еще, когда линкор строили, видел, как плиты из первой партии отстреливали. У нас на полигоне есть опытное шестисотмиллиметровое орудие. Вот из него по плите снаряд и всадили. Не пробило. Потом эту плиту в базу привезли. Сейчас у стоянки линкора памятником подрабатывает. Пусть новобранцы любуются и проникаются, так сказать, честью, на каком корабле им выпало служить.

То, что от сотрясения радары из строя не вышли — чудо, но именно это чудо нас и спасло. Хотя на первой башне дальномер все-таки раскурочили.

— А почему именно тебя послали?

— А потому, что у этого агроменного линкора охрененная дальность плавания. Шучу. Хотя каждая шутка далеко не всегда шутка. Линкор отчасти и проектировался для таких рейдов. Снабжение частей, действующих на Тропическом материке, что у нас, что у них, осуществляется по морю. Приличных портов там — раз, два — и обчелся. Вот у нас и решили взять один из этих портов. Другой от него — в нескольких сотнях кэмэ, а тащить по джунглям на такое расстояние что-либо — то ещё развлечение. Наступление должно было начаться почти одновременно с рейдом — запасы наших частей значительно выше, а миррены не смогут послать подкрепления, зная, что в центре океана линкор резвится. У них во флоте снабжения масса зафрахтованных судов, капитаны которых не самоубийцы.

— А трусов нужно судить по законам военного времени, одного расстреляешь — у остальных резко смелость прибавится.

— Не прибавится. Смелость или есть, или её нет. А если капитан так уж не захочет в море — он всегда сумеет организовать на судне поломку так, чтобы точно месяца два не появляться в море. Но мы отвлеклись. Перетрусили миррены основательно — разведка докладывает, что трансокеанское судоходство практически прекратилось. Хотя в ряде портов все склады забиты военным имуществом, предназначенным для тропического материка, погрузка не осуществляется, и в море не выходят. Ждут формирования крупных конвоев. Наступление на порт тем временем развивается успешно. Уже отмечено, что у мирренской артиллерии жестко лимитированный расход снарядов.

Миррены явно опасаются повторения рейда.

— А его разве не будет? — спросила Марина тоном обиженного ребёнка.

— В ближайшее время — нет. Мирренам не обязательно знать, что «Владыка» вышел из строя месяца на три-четыре, может больше — это уже от промышленности зависит. Да и к тому же, к повторению старого они наверняка окажутся готовы. К примеру, поставят мины на тех банках, где мы весьма лихо проскочили. Да и вряд ли наши рыцари невидимого фронта так быстро сопрут у мирренов их новые приборы. Если хочешь мирренов неприятно удивить, — надо придумывать что-то новое.

Я на всех погибших представления к Звезде написал — и пусть только попробуют не дать. А всем, кто РЛС обслуживал — тоже написал, а не дадут — от своего имени орден создам и их первыми кавалерами Звезды с бриллиантами сделаю. Принц я в конце концов или кто! Если бы не они — хрен бы тот дозорный крейсер увидели и одним залпом потопили. В эту дыру в дозоре и проскочили.

— Дадут. Всем Звезды дадут, и вообще, все, что скажешь. Уже указ опубликован о награждении всего экипажа Военной звездой «За заслуги» и даровании кораблю гвардейского флага. Твой корабль- третий в истории, этим флагом награжденный.

— Да ну. — адмирал как-то совершенно буднично воспринял сообщение о награждении корабля высочайшей наградой для воинской части.

— Как там Тайфун поживает?

— Убит он. Можно сказать, на боевом посту.

— Как так? Он же молодой был, трёх лет не было?

— А вот так. Он, хотя и имел свое место в кубрике, как тревога, сразу оказывался на палубе. Считал, видимо, что его присутствие у зенитных автоматов — что-то вроде их охраны. Там и убило. Пулей с истребителя. Сразу насмерть. Вот так. На берегу похоронен, и памятник сейчас делают.

Марина озадаченно смотрит куда-то вдаль. Вот так, для неё впервые где-то рядом прошлась смерть. Умер кто-то, кого она знала и даже кормила мясными обрезками. Она когда-то гладила Тайфуна. Пёс лизал ей лицо. И вот теперь его нет.

Сордар плюхается на жалобно пискнувшую скамейку.

Закинув руки за голову, странно щурясь, смотрит на колышущуюся листву.

Угрюмая Марина подходит и садится рядом. Что-то не понимает она Сордара. Столько почестей, — а ему как-то всё равно. Вот ей Тайфуна жалко.

— Знаешь, Марина, наверно, я просто устал, и не отошел ещё от этого похода. Всё равно как-то. Награды эти, почести. Главное, что жив. Знаешь что? — он резко разворачивается, — Давай в столицу съездим?

— Чего я там не видела?

— В «Военной книге», например, многого.

— Поехали!

Адмирал заставил Марину надеть шлем — что-то раньше Марина не замечала за ним такого строгого соблюдения «Правил Дорожного Движения».

К стеклу мотоцикла прилеплен какой-то пропуск с толстой красной чертой наискосок и надписью «проезд всюду».

— Зачем тебе это?

— Война. Въезд и выезд личного автотранспорта в столицу ограничен.

Впрочем, скоростной режим на дороге Сордар по-прежнему не намерен соблюдать. Несётся, как бешеный. Несколько раз даже поднимал мотоцикл на заднее колесо, что неизменно вызывало восторженный вопль Марины. Она любит скорость. Ветер навстречу, ветер свистит в ушах. Так здорово!

На въезде застрял грузовик с прицепом. Марина удивленно вертит головой по сторонам — с последней её поездки на дороге многое изменилось. Полицейские сплошь немолодые, все какие-то сумрачно-настороженные. Марину особенно поражает, что все полицейские с автоматами. Она привыкла считать автоматы армейским оружием, а у полицейского и пистолет не всегда есть. А тут… Да и автоматы какие-то странные: на стволе кожух весь в дырках, обойма вставляется не снизу, а сбоку, и это не привычный рожок или диск, а какой-то гибрид того и другого.

— Что-то не так у нас в консерватории. Это наши автоматы…

— А какие же ещё должны быть? Мирренские?

Адмирал невесело усмехнулся.

— Наши, в данном случае, значит, флотские. Мы совсем недавно передали армии излишки с наших складов. В том числе, и автоматы эти. Они в конце той войны были приняты на вооружение для экипажей дирижаблей, морских бомбардировщиков и рот охраны. Реально их почти не использовали, они больше двадцати лет на складах мариновались. Как они сюда-то попали? Не могли, что ли, раздать в резервные части в Приморье — нет, обязательно везти несколько тысяч кэмэ.

— Но ведь автомат — довольно сложное оружие. Мне как-то раз чуть зубы пружиной не выбило.

Сордар усмехнулся.

— В оружии разбираешься, а таких простых вещей не знаешь — автомат, тем более, не под промежуточный, а под пистолетный патрон — довольно простое оружие. Чуть ли не из обрезков водопроводных труб в гараже делать можно. У меня на крейсерах был один матрос, слесарь на гражданке, как-то, раз зимой поспорил с дружками, не знаю, на сколько литров спирта, что за полмесяца соорудит автомат, у которого из деталей заводского изготовления будут только патроны.

— И как? Сделал?

— Конечно. Грохотал агрегат не хуже крупнокалиберного пулемёта. Но бил кучно, и по дальности был на уровне.

— И что матросу за это было?

— Ничего. Я подал рапорт о его переводе в оружейные классы при флотском арсенале; парень, что называется, прирожденный оружейник, но специального технического образования не имел. Окончил классы, пошел в Политех, конструктор на одном из оружейных заводов. Сейчас испытывают новую авиационную пушку его разработки.

В городе внешне все по-прежнему, если не считать заклеенных крест-накрест окон, и то кое-где.

А так — все такая же пёстрая толпа, много машин, яркие витрины. Вот только военных в толпе куда больше, чем раньше, и Марина ещё не видела никого в вицмундирах. Все в полевой форме.

— Что, павлинов высматриваешь?

— Ну да, их самых.

(Павлины — шуточное прозвище офицера в парадной форме. По отношению к офицерам столичного гарнизона — презрительное. Особенно, от моряков, не жалующих сухопутных. А уж в устах человека, подобного Сордару — просто уничижительное)

— Ну, так вот они, никуда не делись, полиняли только. — Сордар кивнул в сторону проходящих неподалеку офицеров в непривычной пятнистой форме. — Отец неглупо сделал, объявив после бомбёжки столицу прифронтовым городом. Это, кроме прочего, означает перевод гарнизона на казарменное положение и запрет на ношение парадной формы. Заодно и цензура теперь от души порезвится.

Хотя павлины и здесь себе верны. Форму их видишь?

— Пятнистая. Маскироваться в такой хорошо.

— Верно, недавно утверждена. По идее, в первую очередь должна идти в части на передовой, но… сама всё видишь.

— Ага. Линявших павлинов я в зоопарке видела, а эти видимо, крашеными будут?

— Ну, пусть будут крашеными… — не стал возражать адмирал.

Марина любит книжные магазины. Любые. Современные, огромные, где полки тянутся чуть ли не на километры. Маленькие, где в продаже можно встретить даже рукописный фолиант в переплете из кожи бегемота. А если совсем хорошо поискать, то даже свиток с погибшего материка можно найти (наверняка поддельный).

Несколько лет назад, впервые попав в крупный книжный магазин, Марина была несказанно удивлена, увидев книги, отсутствующие в отцовской библиотеке.

Книг по-прежнему много, хотя и не в столь ярких обложках, как перед войной. Марина среди книг — словно рыба в воде. В каждом отделе магазина находит что-то новое и интересное. Отделов в магазине много.

Даже адмиралу пакеты с книгами показались тяжеловатыми. «Ого!» — сказал кто-то, увидев в бланке адрес школы. Марина приосанилась. Сордар незамедлительно стянул с неё берет.

— Софи мне в подарок этюд собственного производства прислала на городской адрес.

— Это что, у неё черный юмор так разгулялся? Ты же всякие пейзажики — этюдики ненавидишь!

— Просто не люблю. Но этот у себя на линкоре в адмиральском салоне повешу, и он будет там висеть, пока корабль на разделку не пойдёт.

— И что же Сонька намалевала?

Адмирал сделал вид, что не заметил уязвленной гордости в вопросе.

— В общем, на столе лежит газета «Императорский курьер», передовые статьи — «Ситуация на фронтах» и «Рейд завершен!». На газете лежит Военная Звезда «За Заслуги», флотский пистолет ПФ-30, стоит стакан водки и на тарелочке ломтиками — китовый бекон и соленые огурцы. Ещё консервная банка из-под килек с окурками присутствует. Все настолько настоящее, что так бы и тяпнул стакан.

Умеет сестренка рисовать! Мы и в самом деле в похожей обстановке ордена обмываем!

Марина промолчала. Софи в очередной раз удалось «сделать» её. Сама она Сордара даже на словах с победой не поздравила.

Марина читает вывески. Хихикает. Вокруг Старой Крепости полным-полно модных магазинов. А любой магазин начинается с вывески. Магазины никуда не делись, а вот с вывесками произошел ряд метаморфоз. Магазины на одном месте десятки лет существуют. Администрация многих озаботилась — появилось много мозаичных, светящихся ночью и других необычных вывесок. Только вывески-то зачастую с мирренскими фамилиями (вроде как филиалы известных торговых домов), а то и вовсе по-мирренски написаны. Теперь же вместо мозаики — крашеная фанера или ткань висит. Хотя многие названия уже много лет по-мирренски писались. Непривычно видеть грэдскую транскрипцию мирренских названий. Видать, у администрации магазинов своеобразные представления о допустимом во время войны.

Хотя, над некоторыми вывесками ничто не властно. Они иногда считаются даже чем-то вроде символов столицы. Одна из них — открывшийся незадолго до вступления Саргона на престол роскошный ресторан. Под ресторан перестроен особняк обедневшего Великого Дома. На название, включающее слово «имперский» первый владелец получил высочайшее разрешение. Название, и даже мозаичная вывеска за прошедшие годы не поменялись. Даже буквы старинным шрифтом, как уже несколько сот лет не пишут, но во время постройки ресторана при дворе была мода на всё старинное. Впрочем, ресторан знаменит не только роскошными интерьерами и лучшей в Империи кухней.

— «Имперский орел», — читает Марина, — это сюда ты на украденной из зоопарка зебре въехал?

— Вот уж чего-чего, а зебр я не воровал.

— Да ну… — протянула Марина, — вот только не говори, что у тебя питомник по их разведению был.

— Зебра бы меня не подняла. Вообще — то, это был… зеброид. Отец однокурсника — эксцентричный богач — держал у себя в имении массу всяческих диковинных животных. Был там и этот зеброид- потомок племенного жеребца мирренской породы и зебры, приученный ходить под седлом. Сперва хотели въехать в город на белом слоне — у него и такой был, но слон в то время болел, а северный слон был настолько злобен, что его служители боялись.

В общем, гульнули мы лихо, я потом отсидел десять дней на губе, по выходу с которой отец отправил меня в кругосветку проветриться. Хочешь, зайдём?

— А нас пустят?

Адмирал расхохотался.

— Меня, да не пустят в «Орла»?! У них даже мой портрет в золотой рамочке висит, и диплом, «Поставщик двора Его Императорского Высочества», от моего имени выданный имеется.

Марина хихикнула.

— Что смеешься?

— Диплом «Поставщик двора» есть, а самого-то двора нет. Куда и что они поставляют?

— Да на линкор прямо и поставляют.

— Врёшь ты всё.

— В «Охотничьем» зале чучело того зеброида стоит. Пошли, поглядим.

Марина уперла руки в бока.

— Вообще — то, меня вполне могут не пустить.

— Ах да… Но сейчас день, а запрет на посещения подобного рода заведений школьниками начинается только в 18. 00.

Адмирал никогда не скажет «шесть часов утра» или «шесть часов вечера». В сутках двадцать четыре часа, и он всегда называет астрономическое время.

Входящих в зал встречает чучело атакующего шерстистого носорога. Бронзовая табличка гласит, что носорог был застрелен Его Высочеством соправителем Хертом в 925 г.

— Эриде бы здесь не понравилось, она зверушек любит, и чуть было вегетарианством не занялась. Я еле отговорила, рассказав, что для многих растений чуть ли не лучшим удобрением является костяная мука.

Похожий на пингвина метрдотель провожает Сордара и Марину за столик. Кажется, он искренне рад видеть Сордара, или просто помнит — выручка после его визитов вырастает очень сильно.

— Ну вот, теперь и мне придется диплом «Поставщик Двора Его Императорского высочества» подписывать. У них место на стенке есть, где его повесить?

— Вообще — то, до совершеннолетия такого права у тебя нет.

— Ну вот, опять чего-то надо ждать!

— Кстати, Херт после рождения дочери на охоты больше не ездил. Не пойму, что там интересного… Вот китов бить — это да.

— Ты бил?

— Конечно.

— Ну, и как?

— Потом расскажу. Давай сперва закажем что-нибудь.

— А китовое мясо тут есть?

— Раньше было, как сейчас — не знаю. Я тут два года не был.

Марина изучает меню несколько минут. Раньше она думала, что, пожив у Кэретты, попробовала уже все существующие на свете блюда. Но ресторанное меню поражало даже видом. Папка с золотым гербом. Листы украшены орнаментом в стиле Первых Еггтов. На каждом охотник в старинном костюме, и везде разный: — с соколами, с борзыми или гончими, на лыжах и с лайками. Старинные ружья, копья, рогатины, даже луки и браконьерские арбалеты. Содержание меню вполне соответствует форме.

Дичь, оленина, медвежатина, кабан на вертеле и жаркое из северного слона в списке блюд присутствуют.

Нашлись и блюда из китятины. Списочек начинался с китовых пельменей, далее следовало много блюд из мяса и печени. Имелось даже мясо, приготовленное на шампуре. Марина и не знала, что из кита можно готовить почти все блюда, что готовятся из других сортов мяса. Естественно, список блюд из обитателей моря, китами вовсе не ограничен.

— Хм. Суп из зелёной черепахи. А почему он такой дорогой и его надо заказывать заранее?

— Приходится ждать, пока привезут черепаху. Шутка, черепахи очень живучи. Их раньше на парусники брали в виде этаких живых консервов. Хозяевам «Орла» принадлежат два состава, переоборудованных для перевозки живой рыбы и прочей водной живности с побережья обоих океанов. Суп из черепахи долго готовится. Особо утонченные гурманы даже при процессе готовки присутствовать могут. У них раньше зальчик был в виде песчаного пляжа оформленный. Там черепах и готовили. В земле две ямы. В одну ставят хвостом вниз черепаху, обрубив ей голову и передние лапы. Задние, почистив, засовывают обратно. В соседней яме разводят большой огонь, и когда он прогорит, разрушают перегородку. Черепаха падает на угли. Её засыпают песком. Через полсуток готово. Осторожно снимают пластрон и едят суп прямо из панциря. Кто не ел такого супа — не знает настоящего вкуса черепахи.

Здесь-то суп безумно дорог, но тут он всё равно не вполне настоящий. Рецепт, на самом деле принадлежит, какому-то первобытному племени с экваториального материка. А крейсера тогда демонстрировали наше присутствие в том регионе. Черепах там много, мы научились у местных готовить этот суп. Матросы, офицеры- все попробовали. Здесь не то… Наверное, вкусовые ощущения сильно зависят от того, подали тебе черепаху на серебряном блюде, или ты сам её словил да дров для готовки, нарубил.

Кстати, — Сордар воровато оглянулся по сторонам, — ты, наверное, знаешь, что твоя мама жутко злится, если при ссоре отец называет её морской черепахой?

Марина совсем по-взрослому вздыхает:

— Знаю, конечно. Только не пойму, почему именно эти слова так её злят.

— Ты русский вроде неплохо знаешь, ну так вот — один из видов морской черепахи по-русски называется Кэреттой.

— Да ну!

— Именно так, Марина. У нас-то Кэретта — производная от слова «блистающая» на одном из мертвых языков, а у них вот так.

— Получается, очень литературная форма нелитературной скотины и су… в общем, самки собаки! Можешь не извиняться — я слишком много всего слышала, чего слышать не должна.

Марина продолжает изучать меню.

— Хм. А хрустальное мясо — это что такое? Какое-то блюдо из молодых угрей?

— Нет. Хрустальное мясо — это соленые медузы, из молодых угрей другое блюдо- яичница по-приморски. Рыбок для неё целиком жарят. Тут эта яичница тоже есть.

— Вижу. А это что за «Икра по-островному»? И почему такая дорогая?

— Сильно на любителя блюдо. Готовят только на паре островов. Вскрывают выловленных морских ежей, вынимают икру и вываривают её. Готовую, когда она станет цвета пчелиного воска, закладывают обратно в очищенную скорлупу ежей. Панцири с вареной икрой — одно из любимых блюд островитян. На островах местами можно найти целые холмы из панцирей морских ежей.

— Сордар, — вкрадчиво спрашивает Марина, — а есть в море кто-нибудь, кого ты не ел? А то, может, ты и мирренского Морского Императора пробовал?

— Если ты имеешь в виду длинную цветную рыбу, с чем-то вроде короны на голове, попадающуюся иногда в косяках сельдей, то его я тоже ел. Вкусно, хотя и костляво. Рыба эта, как один из компонентов присутствует в «Короне морей» — самом дорогом рыбном блюде.

Марина грустно вздыхает.

— Сордар, я вообще-то имела в виду персонажа из сказки, а вовсе не рыбу.

— Никогда бы не подумал, что ты сказки читала.

Марина снова вздыхает.

— «Определитель рыб Южного полушария» куда интереснее. Да и толще.

Адмирал с трудом сдерживает смешок.

— А это что за «Жаркое из демонов»? Разве они бывают?

— Демонов, разумеется, не быват. Название — перевод с мирренского. Когда их мореплаватели впервые увидели самых крупных рукокрылых, тех, что мы зовём летучими лисицами, они решили, что это потусторонние существа, и на островах наверняка находится вход в мир мёртвых. Местные жители ни о каком мире мёртвых не слыхивали; более того, самих мирренов приняли за выходцев с того света. Ну, а «демонов» они издавна ловили и ели.

— До назначения командиром ещё строившегося «Владыки морей» я был командиром пятой дивизии крейсеров. Тогда они на Архипелаге базировались. Народ в основном молодой, отчаянный, мирренский демон нам не брат. А местные жители — прирожденные китобои. Ну вот, и решил я с ними на китов сходить. Когда флотилия уходит в море- очень похоже как флот идёт в боевой поход. Собственно, база или, как её иногда зовут, корабль-матка, с десяток китобойцев, два-три судна для буксировки туш, одно или несколько судов — рефрижераторов, иногда ещё танкер. На одной из баз, из тех, что в Южные моря ходят, даже стандартную катапульту поставили. Как тебе профессия пилот-китобой? Катапульты хотели поставить и на базах, что в северные моря ходят — там в первую очередь ледовую обстановку разведывать надо.

Кто-то из министерства рыбного хозяйства узнал, что недавно флот принял на вооружение разборный автожир для крейсерских подводных лодок. Приезжали они, просили показать его в деле — понравилось, заказали партию — хотят испытать в северных китобойных флотилиях.

— А гарпунную пушку к автожиру тому приделать нельзя? И с воздуха китов бить?

— Вечно ты что-нибудь, Марина, придумаешь. Автожир-то лёгкий, одного человека только поднимает.

С местными сдружился, и, в общем, решили мы кита — кашалота добыть как в старину — с гребного вельбота. Из экипажа китобойца почти все согласились. Они молоды, а такой поход — это же настоящее Дело. И пусть их ждут на берегу — но жизнь пресна, и они все не прочь подёргать опасность за хвост. Гарпунеру с ручным гарпуном не столько меткость, сколько сила нужна. Почти трехметровый гарпун. На носу вельбота специальный ящик для двух гарпунов. Сам вельбот метров десять с командой шесть-семь человек. К одному гарпуну привязан линь. На носу проделан клюз или «вырубка», через него проходит линь, когда кит загарпунен. Перед клюзом — треугольная площадка- ящик, где находится уложенный витками линь. Сторона ящика, основание треугольника называется «бросательной скобой», там выемка, в неё гарпунер упирается коленом, когда целится перед броском. Линь двумя бухтами, метров по двести каждая, уложен в круглые бадьи, находящиеся между банками.

Примерно в миле от кита вельбот отцепился от китобойца. Вельбот идёт на кита либо с хвоста, либо в лоб. Мы шли в лоб. В последний момент лодку поворачивают, обходя голову. Затем лодка развернулась под прямым углом к киту. Попасть стараются в сопряжение головы с телом. Как потом говорили, всадил я хорошо. Гарпун раскрылся и застрял между ребер. Хороший гарпунер успевает вытащить из ящика и метнуть второй гарпун, — адмирал усмехнулся. — Видимо, у меня есть задатки к этому делу, ибо второй гарпун я всадил не хуже первого. Привязанный к гарпуну линь разматывается со страшной скоростью. Этот кит устал быстро. На вельботе ещё такое копье есть для добивания загарпуненного зверя. Я ударил прямо за плавник, в лёгкое. Выдернул и ударил снова.

На базе гарпунные пушки больше по традиции стоят.

Но в тот раз стадо было столь громадным, что даже с базы стреляли. На конце гарпуна — взрывчатка, взрыватель обычно ставят на три секунды.

Добыть серых китов и другие крупные виды стало значительно проще после изобретения гарпунной пушки. Во второй половине прошлого века один китобой с Архипелага изобрел её. Пушка стреляла гарпуном его разработки. Тяжелый гарпун с длинными лапами на петлях. Лапы раскрываются, как зонтик, уже в теле кита. На конце гарпуна- жестянка с порохом. Лапы, раскрываясь, основаниями разбивали стеклянный сосуд с серной кислотой, служившей взрывателем.

Но огромных китов, живых или мертвых, самые прочные снасти не держали. Этот китобой придумал пропускать гарпунный линь через блок, прикрепленный к амортизатору на фок-мачте. Амортизатор из нескольких рядов пружин, растягивающихся при очень сильных рывках кита, ослабляя натяжение линя. Амортизатор смягчает рывки кита, и облегчает ход судна, тащащего за собой тушу.

Сейчас амортизаторы состоят из спиральных пружин, увеличивающих длину кильсона между таранной переборкой и переборкой в котельном отделении. Шкентели проходят через шкив на топе мачты и держат другой шкив — для китобойного линя. Сам линь укладывается в желобе под дулом пушки.

Собственно, эта пушка навсегда изменила китобойный промысел. Сначала пушки были дульнозарядными, но уже лет двадцать используются казнозарядные. Бьет метров на тридцать. Сталь для штока гарпуна очень упруга. Так что даже при самых сильных рывках кита гарпун гнется и скручивается, но не ломается.

Стрелял. Бить надо, когда кит ныряет после вдоха. Надо попасть примерно в среднюю часть спины, перед плавником. Они мне говорили «Иди к нам гарпунёром».

Потом в тушу вводят трубку и надувают сжатым воздухом, чтобы кит держался на поверхности.

Я-то бил с базы, а с китобойца втыкают шест с флажком, концы хвостовых плавников обрубают, на шкуре вырезают порядковый номер. Туша остается дрейфовать, а китобоец идёт за следующим китом. Недавно на китобойцах стали делать специальный трап от ходового мостика к гарпунной пушке на носу — чтобы гарпунер мог быстрее добежать, когда заметят кита.

Суда-буксировщики подтаскивают тушу к базе, через кормовой слип её затаскивают хвостом вперед.

Когда тушу на борт вытягивают — разделка занятие для сильных, во всех смыслах слова, людей. Жировой покров расчленяют на три части в направлении от головы к хвосту: по разрезу с каждого бока почти на уровне палубы, третий разрез — по спине. В начале разреза раздельщик проделывает отверстия и вводит в них коленчатый рычаг с металлическим стропом, соединенным с тросом лебёдки. Лебёдку включают, и жировой слой сдирается с кита огромными полосами. Потом отделяется нижняя челюсть — открывается доступ к верхней с двумя рядами пластин уса. Пластины эти вырубаются, раньше ус весь шел в дело, а сейчас его часто выбрасывают. Затем двумя лебёдками тушу переворачивают и сдирают жировой слой с нижней части, раздельщики подрезают жир острейшими фленширными ножами. Потом хвост кита освобождают, и грейфер снова перемещается к слипу, чтобы вытащить следующего кита, а туша перетаскивается с разделочной палубы на «мясную». Боковые и спинные части жирового слоя режутся на меньшие полосы, и по желобу идут на нижнюю палубу, где попадают в мясорубку, а оттуда — в котлы для производства ворвани.

Потом от туши отделяется голова, с неё срезают мясо, а череп идёт на паровую дисковую пилу. Мясо, прилегающее к спинному хребту, отрезают огромными пластами до четырёх тонн весом.

Грудную клетку отрубают от позвоночника, и обе половины поднимают над площадкой, чтобы резчики могли снизу отделить мясо от ребер. Затем попарно отрубают ребра и отправляют их на распиловку. Потом распиливают сам хребет. Все кости тут же идут в котлы — кости кита пористы и содержат большое количество жира. После вытапливания жира из высушенных костей делают муку — она идёт на удобрение. Миррены муку из мяса делают и животных ею кормят в смеси с костной мукой.

Внутренние органы тоже идут в дело — жир из печени содержит много витаминов. А печень у крупного кита — под четыреста килограмм. Из поджелудочной железы тоже какое-то лекарство делают. Даже из гипофиза — а эта железа у многотонного гиганта всего грамм сорок весит, лекарство выделить можно.

Кстати, знаешь разницу между нами и мирренами в области китобойного промысла?

Мы бьем китов в первую очередь ради мяса, ворвань для нас не столь важный продукт, у мирренов — наоборот. В старину они, срезав жир, отрубив киту голову и вырубив ус, тушу оставляли акулам. До первой войны наши китобои, бывало, скупали у них мясо по-дешевке — миррены искренне не понимали, зачем нам эти отходы. А у нас время от времени китобои возвращались, не добыв ни одного кита, но зато с полными трюмами мяса.

Недавно, правда, миррены наловчились мясной экстракт из китового мяса делать, но по мне, так это расточительство — экстракта получается что-то около трёх процентов от количества затраченного мяса.

— Что с них взять, дикари, — сказала Марина с таким видом, что не поймешь — всерьёз она или шутит.

— Ещё из ворвани раньше делали глицерин, а из него — нитроглицерин, а из него…

— Динамит. Это я и так знала, только не знала, что и тут без китов не обошлось.

— Киты много для чего годятся… В одном из кашалотов нашли огромный кусок амбры под двести кг.

— Амбра… Что-то знакомое. Не помню, для чего её используют.

— У Софи спроси. Она продуктами, содержащими амбру, регулярно пользуется.

Марина хмурится, морща нос.

— Мне дела нет до того, что эта обжора трескает — разнесёт, как хрюшку — все дружки разбегутся.

Адмиралу почему-то становится весело.

— Хм. Амбру вообще-то не едят. Её при производстве духов используют.

Марина заметно оживляется, облокачивается о стол.

— Ну-ка — ну-ка, давай-ка поподробнее, где там у кита эта амбра находится.

— В кишках и находится, как этот продукт образуется — до сих пор спорят. Находят обычно в нижнем отделе толстых кишок кашалота. Когда амбра свежая, она черная, мягкая и очень скверно пахнущая. На воздухе быстро затвердевает, теряет неприятный запах и обретает специфический приятный аромат. Такая амбра серая и имеет очень сложную слоистую структуру, хорошо видимую на изломе. В ней часто попадаются непереваренные клювы кальмаров.

Марина просияла.

— Здорово! Обязательно расскажу Соньке и прочим модницам, что они каждый день мажутся старым китовым дерьмом. Их нежные натуры этого не переживут. Я особым модницам зимой рассказывала, как на зверофермах зверюшек убивают, чтобы мех не попортить. С подробностями про раскаленный металлический прут, куда и как именно его засовывают. Некоторых стошнило. Про амбру история не хуже будет. Особенно, если учесть, что она наверняка наружу… э-э-э традиционным путём выходит!

Ухмылочка довольная — предовольная, глаза аж сияют.

— Хм. Марина, знаешь, есть анекдот почти про тебя. У одного моряка спрашивают: «Ты почему с флота так рано вернулся?»

«Комиссовали!»

«Почему?»

«Болезнь!»

«Какая?»

«Не знаю, но весь корабль от меня тошнило!»

Марина ухмыльнулась до ушей.

— Мне понравилось! И в самом деле, почти про меня.

— Ничем тебя не проймешь!

— Историями про китов, пожалуй, стоит попытаться.

— Ладно, слушай дальше. Подарок сделали по старинному обычаю — на самом деле, есть такой указ Дины IV — император может потребовать с каждого добытого кита свою долю — кусок мяса, вырезанный с головы до хвоста.

Лучшие части туши кита — губы, плавники и лопасти хвоста.

Вообще, существуют три сорта китового мяса — красное- продольные мышцы, кстати, рекомендую блюда из него попробовать — в мясе много какого-то вещества, полезного для роста человека.

Марина с притворной грустью вздыхает. С одной стороны, походить на великих предков лестно, но с другой — стоять на физкультуре последней — как-то не очень.

— Тебя в детстве, похоже, только мясом этого сорта и кормили. Вон какой вымахал.

— Потом ещё есть хвостовое мясо — то, что между спинным плавником и основанием лопастей хвоста. Спинная часть вкуснее, чем боковые. Но самыми лучшими считаются куски, находящиеся возле лопастей хвоста. Их едят сырыми, нарезав тонкими ломтиками, приправив соевым соусом, тертым имбирем или хреном.

Третий сорт — мясо, находящееся под брюшными бороздами. Оно самое жесткое, из него консервы делают, а также китовую ветчину и китовый бекон.

Мясо китов — полосатиков — самое безопасное из всех сортов мяса — в нём никогда не бывает паразитов, к которым восприимчив человек.

Марина заказала жаренного красного мяса, выдержанного в имбирном отваре.

— Возвращался на рефрижераторе. Подошел пустой, а этот, доверху набитый мясом, пошел домой. По пути видел, как стадо кашалотов, выставив из воды хвосты, било ими по воде. Волны расходятся, шум и плеск очень далеко слышен.

— Зачем они так делают?

— Никто не знает. Мы бьем китов уже которую сотню лет, и по-прежнему, многого не знаем о них. Читал я — на погибшем материке был храм какого-то морского бога. Если китобои добывали беременную самку, то эмбрион отвозили туда. Там были пещеры, в них хоронили неродившихся китят. В специальные книги записывали их имена, данные, как было принято у почитателей этого бога. Считалось, что так души китов смогут возродиться вновь. В «Музее Кита» видел бесценную реликвию — одну из таких книг с Погибшего материка. Там последние даты — за несколько месяцев до катастрофы. Говорят, уже на Архипелаге китобои чуть ли не до прошлого века поклонялись этому богу, и даже хоронили в скальных пещерах китят. Только записей уже никаких не вели.

— Уже на берегу меня в шутку сфотографировали в робе китобоя, ветровке и с ручным гарпуном.

— Я получила ту фотографию, тебя на ней не сразу узнаешь.

Знаешь, Софи фото тоже понравилось, она с него своего «Китобоя» написала. Золотая медаль юношеской выставки.

— Знаю, конечно, картина эта всем на Архипелаге очень понравилась. Администрация округа даже хотела «Китобоя» приобрести, и перед входом в Музее Кита повесить. Когда узнали, что картина небольшая, всерьез задались вопросом, согласится ли художник сделать с неё копию где-то пять на три метра — такое у них на стене пространство пустующее, сколько лет уже не могут решить, как вход в музей достойно оформить. Запрашивали даже Высочайшего Позволения, чтобы стену украсить мозаичным конным портретом Его Величества. Отец отказал. Сказал, что в «Музее кита» портрет царствующей особы уместен только в кабинете директора.

В музее мне не верили, когда я говорил, что это девчонка рисовала. Мне командир «Кэретты» за рюмкой чая как-то раз целый вечер доказывал, что лично этого китобоя знает, а его лайка вообще от одного из псов китобоя происходит.

— А чей вообще тот пес с фото?

— Свой собственный. В порту их много живет. За мной случайно увязался, вот и попал на снимок. Хотя, может, и чей-то он, собаки там привольно живут, бегают, где хотят.

Командир «Кэретты» чуть с кулаками не кинулся, благо, мы оба уже «хорошими» были, когда я ему сказал, что автор «Китобоя» никогда в море не ходил. Решил с чего-то, что я клевещу на опытного моряка. Как он ржал, когда я фото показал! Сказал, что у Софи морская душа.

— Такая вся морская — преморская, — буркнула Марина, — вспомни, какая она зеленая-презеленая на твоем корабле была.

— Ну, так и я в первом походе тоже бревном лежал. Не все, как ты, выносливые.

— И ты её защищаешь. — с недовольной гримасой ворчит Марина.

— Хватит дуться! Еггты сами всегда за себя постоять могут. Забыла?

— Нет, — Марина довольно ухмыляется, — Морской все-таки меня, а не Соньку зовут! Дальше рассказывай!

— А ты, кстати, знаешь, почему тебя зовут именно Морской, а не как-то иначе?

— Тоже какая-то история есть?

— Да не история.

— Всё равно, расскажи!

— Что имя по еггтовской традиции тебе фактически дали ещё до рождения, знаешь?

— Конечно, мне просто не нравится быть Диной.

— Я знаю. Отец просто предложил такое имя Оттуда. Сказал: «Море привело меня сюда. Должна быть память об этом событии. Память в её имени. Пусть в имени будет шум моря, запах соленого ветра, да и рев шторма, если понадобиться». Так ты стала Мариной.

— По-о-онятно, — протянула девочка, — море решил во мне увековечить. Как в памятнике. Я живой памятник. Даже забавно.

— Вечно ты что-то придумываешь…

— Ага. Ты ещё про Архипелаг не дорассказал.

— Так слушай. Лайки с Архипелага зовутся китовыми, или лайка — рыбоед. Кстати, видел я как-то раз, как разделывали вытащенного на берег кита.

Срезают жир огромными ножами-лопатами на длинных рукоятках. Часть жира очищают и от мяса, и от шкуры укладывают в бочки и везут в соседний городок вытапливать. Часть только промывают — пойдёт на изготовление бекона. Но туша громадная, от поселков довольно далеко, люди срезали жир, забрали мяса, кто сколько мог. Потеплело, мясо начало портиться. А большая часть туши досталась собакам.

Псы, наверное, со всего острова сбежались. В жизни больше такой громадной своры не видел.

Ты бы видела, как эти псы рвали мясо. Громадные куски разрывали мгновенно. Не понимаю, почему северных лаек «белыми демонами» зовут. Китовые куда как страшнее. Хотя, и не такие красивые, в основном грязно-серые с подпалинами. А так — настоящие демоны. Злые и бесстрашные. Не успей люди первыми, они бы того кита, пожалуй, целиком бы сожрали.

— С «белыми демонами» на белых медведей ходят…

— От рыбоедов тот медведь тоже бы живым не ушел. Ученые пишут, что раньше на Архипелаге была популяция волков. Белые медведи тоже встречались. И я, кажется, знаю, куда они все подевались.

Каперанг не верил, что художник, создавший «Китобоя», на Архипелаге никогда не бывала, и в море её тошнит. Чуть ли не тельняшку рвал, доказывая, что автор сам чуть ли не китобой.

В общем, Софи дома подарочек ждёт. С Архипелага прислали. На доске мореного дуба — золочёный гарпун с серебряной табличкой «Почётному гарпунеру». Плюс, соответствующий диплом.

— В школу прислать не мог? — надув губы, спрашивает Марина.

Адмирал смерил сестру выразительным взглядом.

— А что такого? Почему всё ей да ей?

— Марина. Я в курсе твоих похождений, включая медаль, зелёного пса и угон самолёта. Что ты будешь вытворять с гарпуном, не знаю, но знаю, что киты в местных озерах не водятся.

Жители Архипелага — отменные моряки, и вообще, очень храбрые люди. У меня почти треть экипажа с Архипелага. Есть и те, с кем я когда-то китов бил.

Марина с глубокомысленным видом изучает украшения потолка.

— В чем дело?

— Да вот думаю, поместился бы здесь слон.

— Ты к какому времени должна возвращаться?

Марина хитро ухмыляется.

— К первому уроку в первый день десятидневки. Все видели, что я с тобой уехала, и по закону, до возвращения в школу именно ты несёшь за меня ответственность.

— Да я не против подобной ответственности. Может, поедем на Серебряные озера?

— А нас туда пустят?

— Как раз нас-то и пустят.

— Туда же полдня поездом… Хотя ладно, поехали!

Сордар, как находящийся на службе военный, и как член императорского дома, имеет право на бесплатный билет даже на легендарном трансконтинентальном экспрессе. Марина тоже имеет аналогичное право. Но билеты себе и Марине, адмирал купил.

На недоуменный вопрос сестры он ответил.

— Я знаю, что нам положено. Но мы едем отдыхать, а не по служебным надобностям. Если у тебя много прав, то и обязанностей тоже много. А происхождение — не та вещь, которую стоит выпячивать при каждом удобном случае.

Вокзал Љ1 несмотря ни на что кишит людьми. Хотя и война, но всем по-прежнему надо зачем-то спешить и куда-то ехать. Поезда, от трансконтинентальных, ведомых гигантскими паровозами, до пригородных с ярко окрашенными шустрыми электровозиками, ходят точно по графику. Облака пара, меняющиеся цифры на табло. Вроде всё как раньше.

Только военных среди пассажиров намного больше обычного. Все в полевой форме или камуфляже. Нигде не видно яркой парадной формы. Всё стало как-то суровей. Один из известных на всю Империю вокзальных ресторанов (даже Марина читала про него в нескольких книжках) закрыт. Только причудливо завитые буквы названия светятся потускневшим золотом.

Вместо ресторана — залы ожидания для военных. Поезда ждать меньше часа, но Марине хочется всё посмотреть.

Словно осколок былого великолепия — буфет в дальнем углу зала. Там даже столики от лучших времён. Там тихонько выпивают несколько маленьких компаний военных самых разных званий и чинов. Дорога ненадолго свела их вместе и скоро вновь разведёт. Возможно, навсегда.

У входа расположилась компания моряков. Увидев Сордара, они вскакивают, как по команде.

— Вольно. — говорит он, — Куда направляетесь?..

Марина не стала слушать ответ, отправившись побродить по залу. Интересно!

Играет сама с собой, проверяя по нашивкам и эмблемам знания военной атрибутики. К тому же, тут почти все не с блестящими повседневными, а с темно-зелеными звездочками и эмблемами на погонах. Это так непривычно!

У некоторых из сидящих — костыли. Другие спят на скамьях, хотя довольно шумно. Если кто в сторону Марины и смотрит, то во взгляде нет ничего, кроме равнодушной усталости. Марине становится как-то неуютно. Эти военные так не похожи на дворцовую охрану и гвардейцев. Моряки с «Владыки» и то куда как жизнерадостнее, чтоль были. А тут… Не сразу замечаешь, что рукав у пехотинца — пустой, и штанина артиллериста не просто так завязана узлом ниже колена. По этим людям война уже прошлась по-полной. Они сидят вперемешку со здоровыми. Они уже едут домой, или в госпиталя в самом дальнем тылу. Они пока ещё относятся к Армии. Кто-то в них уже видит свою грядущую судьбу. Кого-то рядом уже нет, и не будет никогда. С усталостью и непониманием смотрят они на странную девочку, зачем-то нацепившую на себя эмблемы смерти.

К Марине подходит худой майор с повязкой военной полиции.

— Девочка, ты что здесь делаешь?

Марина кивает в сторону Сордара, уже над чем-то хохочущего с моряками.

— Пойдём, мне надо с ним поговорить.

Козырнул.

— Контр-адмирал…

— Майор… Так, только не говорите мне, что она успела что-то натворить!

— Нет. Ничего. Просто здесь не лучшее место для прогулок с детьми.

— Она хотела посмотреть войну не по газетам. Пусть смотрит. Ношение розовых очков сильно вредит здоровью.

— Я такого никогда не носила, — подает голос Марина.

Сордар и майор невесело усмехаются.

— Здесь можно увидеть довольно неприглядные вещи…

— Здесь увидишь только жизнь, и ничего больше.

— А жизнь — штука сложная. — снова встревает в разговор Марина.

— С этим никто и не спорит. — как-то странно говорит Сордар.

— Вы давно в столице?

— Буквально, только что приехал.

— Тогда приглядывайте за девочкой получше. Повсплывало тут кое-что. У людей горе, а эти, — он махнул рукой, — полиция сообщает, случаи исчезновения детей участились. Да и вообще, комендантские роты уже несколько раз к участию в облавах привлекали. Были раненные. Уж точно говорят: кому война, а кому мать родная.

— Что, дезертиры появились?

— Так, чтобы настоящие — нет. Уклонисты есть, но, в основном, не злостные. Село необученное — грузчики да чернорабочие, на заработки приехали, а на учёт не встали, не поймёшь, по глупости, или по хитрости — их же положено в части второй очереди.

— Знаю, у нас таких тоже в строительные части на берегу определяют.

— Ну, так вы флот! К вам всегда народ малость поприличнее отправляли.

Марина, приоткрыв рот, смотрит на громадный локомотив. Ей приходилось ездить на императорских поездах, но локомотив вблизи рассмотреть удавалось не часто, да и возили составы чаще всего тепловозы. Здесь же паровоз, нет, не паровоз, а именно ПАРОВОЗ: пышущий дымом и паром гигант о двенадцати красных колесах, каждое почти в два человеческих роста. Корпус напоминает бескрылый фюзеляж огромного бомбардировщика. Наверное, каждый ребенок мечтал поуправлять таким. Марина, во всяком случае, точно.

У паровоза даже название, словно у корабля, вокруг звезды с чьим-то профилем в центре на лобовой части котла.

— А-Р-А-Д-А-Н, — задрав голову, Марина по буквам произносит надпись, — Кто это?

— Зам. министра МПС лет десять назад. Главный строитель и первый начальник Второй Трансконтинентальной дороги.

— Это он? — Марина показывает на портрет.

Сордар расхохотался.

Марина непонимающе смотрит на него.

— Ты что, не узнала, кто это?

— А что, должна была?

— У тебя что по истории?

— Разумеется, «отлично».

— Я бы, пожалуй, сократил, до «посредственно».

— За что?

Сордар заговорил жутко официальным тоном; так он, наверное, только на Совете обороны, разговаривает.

— На барельефе изображение Его Императорского Величества Яроорта II.

Хм, а Марина считала, что о правлении Яроорта II она знает если не всё, то очень многое. Оказывается, не знает она тоже немало.

— А-а, знаю, в учебниках его почему-то только в фас печатают. Да и на монетах тех времён Старый Замок изображен, а не профиль. При нем начата массовая постройка железных дорог, потому им паровозы и украшают.

— На Звезде ещё герб может быть. А выше — первые буквы серии локомотива и серийный номер. Если серия большая, как «Тяжеловоз» то пишут две буквы — «Тя» и номер, вон, глянь, — Сордар показывает на соседний путь, где во главе состава пыхтит «Тяжеловоз» с серийным номером 10 506,- а если серия маленькая, как «Арадан», то название пишут полностью, и тоже ставят номер.

— Точно, вон единица. Сколько таких локомотивов всего?

— Восемь.

— Откуда только ты это всё знаешь?

— Не будь я моряком, точно бы стал начальником железной дороги. Поезда — не корабли, водить их постоянно мне бы никто не дал, а должность начальника дороги к генеральской приравнена. Вполне достойное занятие…

— Ну да, я вспомнила, у тебя даже на корабле парочка маленьких паровозиков в каюте стоит. И один из них — как раз этот «Арадан»; я технику хорошо запоминаю! А второй — он же от детской железной дороги, у меня такой же есть!

— Вообще-то, модели паровозов — игрушки как раз для взрослых. — как показалось Марине, обиженно сказал Сордар.

— Да знаю я.

— Поездами и кораблями невозможно заниматься одновременно.

— Ты бы мог совместить. У флота же есть несколько бронепоездов по охране побережья. В систему обороны баз тоже бронепоезда включены, да и зенитные бронепоезда у флота имеются. Так что, в тебе пропал талант командира флотского бронепоезда.

— Тебя что, начальник флотского Генштаба консультирует?

— Нет, я просто очень умненькая девочка, — говорит Марина, придерживая, на всякий случай, берет.

Отделка вагонов немногим хуже, чем на Собственных Е.И. В. составах. Впрочем, удивляться нечему — люди иногда годами деньги копят, лишь бы на «Трансконтинентальном» через всю страну прокатиться. Шикарным свадебным подарком, достойным принца, считаются два билета на свадебное путешествие на «Трансконтинентальном». Уж мечтаний о поездке через континент Марина в школе наслушалась! Даже Эрида, явно с чужого голоса, сказала что-то такое. Впрочем, мечтания Эриды пресечь удалось быстро: «А ты когда-нибудь на литерном поезде своего отца ездила?»

«Нет».

«Ну и зря, он куда красивее и быстрее Трансконтинентального!» — насчёт красоты Марина вовсе не уверена — сама на поезде Херта никогда не ездила, а вот в скорости уверена вполне — состав строился на том же заводе, что и императорский.

Марина сидит, забравшись с ногами на диван.

— Так здорово не спать ночью! Знаешь, кажется, что сейчас мы словно на корабле.

— Ну, на лайнерах каюты, особенно первого класса, попросторнее пожалуй, будут… В несколько раз… Хотя да, в общем похоже.

— Сейчас в школе уже отбой, а я вот сижу…

Адмирал усмехается:

— Что-то мне не верится, что ты всегда соблюдаешь школьный распорядок.

— А что такого?

— Да ничего, собственно, сам в свое время частенько через заборы лазил.

— Ну, такого я не делала…

— Сразу подкоп рыла, или взрывчатку закладывала?

Марина многозначительно промолчала.

— Слышала, какое в мирренской полиции специального назначения хранилище для спецсредств?

— Полиция специальная, да и средства какие-то специальные. Обычные, видать, совсем не справляются. Не то, что у нас. Скучно даже.

— В чем именно?

— Ну. Ты фильмы про полицию видел? Не фильмы, а скукотень. Пальнут за всё время пару раз из списанных пистолетов. Не поймёшь, это про полицию фильм, или про кого. Полярники в фильмах про них и то больше стреляют.

— Значит, стрельба в фильмах по полицию главное?

— Ну конечно, хорошо, скоро военные нормальные фильмы, и со старой, но хоть ездящей техникой пойдут. Люблю, когда в фильме много оружия и военных машин.

Адмирал непонятно усмехнулся. Марине показалось, что с одобрением её слов. Что адмирал подумал, только он и знал, сестре он сказал:

— Тебе бы такой чемоданчик точно понравился. В нем разобранный пистолет-пулемёт…

Марина со знающим видом кивнула — мол, знаю, что за оружие, за маленькую-то меня не держи.

— Дисковый магазин на семдесят патронов, три рожковых по тридцать, два гранатомета для пальбы слезоточивым газом и запас гранат к ним. Ещё две палки со слезоточивыми гранатами.

— Да уж, такой чемоданчик так просто не потаскаешь… Себе для пополнения коллекции? Тогда летом дашь мне посмотреть. Я уже парочку подобных штуковин видала.

— Интересно, где?

— Так в фильмах про, так сказать, оппонентов мирренской полиции, они разобранный ПП в скрипичных футлярах носили. Представляешь: целая банда — стрелковая рота, а ещё в костюмах красивых. Против таких и в самом деле могут пригодиться твои чемоданчики.

— Они не мои, а мирренские. И уровень преступности в столицах всегда выше, заказ для столичной полиции — где-то под десять тысяч стволов, ещё около двадцати пяти тысяч — для региональных полицейских. И думаю, это не первый, и точно не последний заказ.

— И они с такой преступностью могут вести такую войну, — со странной интонацией сказала девочка.

— Именно. С такой преступностью могут вести такую войну, — зачем-то Сордар повторил последнюю фразу сестры, — в этом мире все куда сложнее, чем кажется.

Времена бандитов в элегантных шляпах очень скоро кончатся. Смотри, ещё увидишь — бандиты эти ещё первыми патриотами станут. Ордена, кучу почетных званий и много чего ещё обретут.

— Но как же они тогда смогут вести такую войну?

— Тебя зовут умной. Вот и подумай!

— Вряд ли против самых главных будут применять ПП из этого чемоданчика. Я не только умная, я ещё очень сообразительная.

Марина откровенно напрашивается на похвалу.

Столь любимые всеми женщинами, включая старшую сестру этой умницы, намеки и полунамеки не для неё.

— Ну, если ты настолько сообразительна, назови главаря всех этих мальчиков в красивых костюмах, — увидев, что Марина задумалась, Сордар поспешно добавил, — подсказывать не буду, и не рассчитывай.

Марина задумалась, обхватив подбородок. «Жаль, живописца нет, да хоть сестрицы её, незаурядной. Такой образ для художника пропадает, хоть и говорим мы о патронах и политике. Такое лицо… Столетия спустя зрители бы думали, что её мысли о чём-то добром и вечном. А на деле вот так…»

— Придумала! Сам бы мог догадаться, когда я сказала, что вряд ли против него применят ПП из этого чемоданчик. Это, — она чуть понижает голос, — император Тим V главный у всех этих мальчиков в дорогих костюмах. Я угадала?

— Да. Только не у всех, а очень у многих. И они не грабят банки на улицах…

— Знаю, знаю, они руководят, нам на политэкономии рассказывали.

— Вам её уже преподают?

— Нет, но я записалась вместе со старшими классами!

— Не сомневаюсь! И кто ведёт… Хотя дай-ка я теперь в угадайку поиграю?

Марина милостиво кивает.

— Нилнел — Яовълу. Старый такой, чуть картавый лысоватый ученый.

— Да. Он ведёт только у лучших классов. Прочитал мой реферат, и взял в свой класс.

— Да уж, моя сестра будет учиться у человека, собиравшегося свергать нашего отца, и имевшего, пожалуй, больше всех шансов.

Рот Марины удивленно открывается.

— Но в учебниках, даже для университетов, ничего подобного нет, хотя кое-какие намеки в учебнике для пятого курса истфака…

— Как ты заметила, учебники пишут для детей. Но ты во многом почти взрослая… Не как твоя сестра… По-своему. Ты понимаешь многое из творящегося в мире…

Из молодых парламентариев он был пожалуй самым… Не побоюсь этого слова, опасным. Хорошо, он тогда ещё верил в парламентские методы борьбы… Отец сумел переманить его в школу из парламента невиданной зарплатой и императорским указом о невмешательстве в процесс преподавания. Обе стороны держат слово. Уйди он тогда в непарламентские методы… Навряд ли я тогда бы с тобой разговаривал…

— Настолько все тогда было серьёзно? — шепотом спросила девочка. Где-то вдали встал призрак чего-то громадного. Страшного. И неизбежного. Сордар говорил глухо:

— Я не знаю, смог бы приказать команде стрелять в митингующих. А сейчас… Все может повториться. С новыми людьми. Он тогда предупредил: «Дети, внуки — предел. Они увидят — когда рванет. Куда сильнее, чем я могу предвидеть в самых сильных кошмарах. Может, даже ваши дети увидят это, ибо взрыв НЕИЗБЕЖЕН, мы, сейчас я говорю именно так — «мы» — можем только отсрочить, но не предотвратить.

Я знаю — запомни, с этого момента наш отец говорил — я родился там, где не предотвратили. Я помню едва одетых женщин на льду. Их бьют. Я не понимаю, за что. Среди этих женщин — моя мать. Это мое первое детское воспоминание. Есть вещи, какие мы в силах отсрочить. Но не в силах предотвратить».

Марине стало страшно, как нигде и никогда не было. О слишком страшных вещах говорит Сордар. Таких страшных, каких ещё Марине видеть не приходилось.

Снова Сордар:

— Мне приходилось стоять и думать о трёх одинаково страшных вещах: стоять и думать хватит ли мне духа, чтобы выстрелить в себя, ибо две другие вещи пострашнее: отдать приказ стрелять в толпу — и попасть на штыки своих матросов, или не отдавать такого приказа — и быть разорванным толпой. Произошло четвертое — вышли указы, которые ты, наверное, уже проходила, но вот как они вышли… Газетчик спас меня, и ещё не знаю сколько офицеров в других местах. На точке невозврата вышел указ. На самой-самой. А сейчас мы стремительно катимся к новой. Не пришлось бы теперь уже тебе, Марина, вот так же стоять, и знать — всё, точка не возвврата пройдена.

— Не придётся, — твёрдо сказала девочка, они уже давным — давно уже сидят рядом, Марина прижимается к брату, — я очень смелая!

— Может, и так, но со зверем под названием «толпа» тебе не совладать. Её можно усмирить штыками и пулемётами верных частей, загнав в кварталы рабочих окраин или обратно на поля. Но они рано или поздно вновь вырвутся оттуда. Их нужно и можно понять. Мы хорошо живём за их счёт. Тех, кто построил этот состав. Даже за счёт тех, кто строил «Владыку».

— Всегда думала, что это были инженеры.

— Про рабочих забыла? Над созданием «Владыки» так или иначе работали многие тысячи человек, и далеко не все из них живут так хорошо, как командир корабля. Или главный конструктор. А у клепальщиков… Не знаю, известно ли тебе, но они все практически глухие, а на создание «Владыки» пошло, не помню, сколько уже, миллионов заклепок. Не помню, какова дневная выработка одного рабочего…

— Зачем мне это зна-а-ать? — капризно протянула Марина с интонацией явно у сестренки заимствованной.

— Затем, — отрубил адмирал, — если ты реально в будущем хочешь править нашей страной, а не как Софи — быть главным украшением — то ты не должна, а обязана знать, сколько клепальщик зарабатывает в месяц, за сколько в месяц он снимает квартиру, сколько надо на еду и ещё сотни и тысячи других вещей.

— Сам-то помнишь, сколько этот клепальщик в месяц зарабатывает.

— Не помню, — ответил адмирал, и увидел до ушей ухмыляющуюся Марину.

Адмирал стушевался. Многие бы дорого дали, чтобы увидеть человека, способного медведя заломать, в таком состоянии. Но Сордар не зря самым грозным кораблём в мире командует. И в Оборонный совет вхож. Там-то хитрецы куда ловчее, и что главное, в сотни раз подлее безусловно талантливой, но в чем-то вполне обычной девочки.

— Не помню — не значит «не знаю». Когда корабль достраивали, я это и ещё многое другое, знал четко, да и сейчас, через пару минут вспомнил бы, а сиди тут вместо тебя этот самый клепальщик, я бы через пару минут назвал бы тебе название его любимой пивной.

— Ты это тоже помнишь?

— Нет, я это вычисляю. Клепальщики — специфический контингент населения. Живут всего в четырех городах, все заводы я знаю. А дальше уж дело техники. Вычислю даже и в какой пивной он солидную часть заработка оставляет. И в какую школу его дети ходят.

Марина усмехнулась.

— А если серьёзно, то у меня с рейда — в голове одно — поправки на главный дальномер, на башенные, да на зенитные. Да всё ошибки выдаю. А в нас — бомбу за бомбой, торпеду за торпедой… Это во сне… Хорошо, что сейчас вот так с тобой сидим. А то мне стали говорить — кричать ночью стал.

— Интересно, кто, — но Сордар её подколки не заметил.

— Особенно после того, как с истребителями дрались. Крупнокалиберная пуля человека рвёт в клочья. А большая часть зениток — открытые. Только легкий щиток. Человек — в клочья. Или наоборот — осколками — почти целые, но все мертвы. Осколок часто маленький такой. Даже куда попадёт — не всегда видно. А человека нет уже…

У нас в кормовой кран истребитель врезался. Цирк — не цирк — топливо смыли — и через два часа самолёта там не было.

— За борт выкинули? — предположила Марина?

Теперь уже Сордар расхохотался.

— Может, даже не за два — это когда я с кормового мостика глянул, там уже ничего не было. Мне, чуть позже, притащили главный, и самый ценный с точки зрения команды «сувенир» — эмблему авианосца с куртки лётчика, его шлем с очками, одно стекло треснуло, личные документы, эмблему училища и эмблему крыла на куске комбинезона. Боевых наград у него ещё не было. Личные документы я потом смотрел. Что бы наша пропаганда ни несла — не кончились ещё миррены. Этот пилот… Женился меньше десятидневья назад. Там на фото — подписи и дата. «На Вечную любовь». А вечность оказалась на одну или две ночи. Вот так. Фамилия невесты показалась знакомой — так и есть, род в довольно близким родстве с… с материнским. У их золотых мальчиков сейчас поветрие такое — идти в палубную авиацию. На истребители. Я не сразу понял, только потом сообразил, почему они столько крыльев в патрулирование услали. Хотя их истребитель двухсотпятидесятикилограмовую бомбу берёт спокойно, а на ближнее расстояние — и две. Потом сообразил: приди Победа — и все награды посыплются на непосредственно участвовавших в бою, а не на патрулировавших «в направлении». Командир соединения — не знатен. Он почти кругом в выигрыше: потопи он «Владыку» — все награды и титулы достанутся ему и пилотам торпедоносцев и бомбардировщиков — людям, в большинстве, незнатным. А так — молодые аристократы — вроде и участвовал в бою, а вроде и не при деле. Позор. Особенно, для тех, кто выгодно жениться собирался. Тут-то ценность их коллег с золотым знаком «за храбрость» на «Горном льве» резко возрастет. А красавчики все вроде как в деле были, но знаков не имеют. Да и отцы коситься будут. Тут и до вопросов «Почему цел?» недолго, особенно, если бомберам достанется на орехи.

Полётные документы схомячил разведывательный отдел, получаса не прошло, примчались на мостик все такие довольные, будто они сделали, что там написано. А суть такова: они нас потеряли. И какой-то умник, углядев в море корабль с четырьмя башнями, передал на авианосное соединение, что обнаружил меня… В трехстах милях от моего истинного местоположения. Мы не сразу поняли, кого за нас приняли — потом сообразили — одиночный старый линкор с хорошим ходом и рацией. Зуб этакой гигантской гребёнки, какой они шерстили океан в моих поисках. Напавшее на нас крыло было послано в патрулирование так, на всякий случай — в этом районе фиксировались наши дальние разведчики — летающие лодки. А все самолёты с соединения — больше ста пятидесяти машин в первой волне и почти столько же во второй понеслись на обнаруженного «Владыку». Идёт «У», как я думаю, стандартным противолодочным зигзагом, чешет своей небогатой акустикой эфир. Автоопредилетель «свой-чужой» у них, что ли, был выключен? У мирренов для совсем уж тупых летунов обозначение своего корабля — четыре ракеты желтого цвета, дающие при взрыве очень сильный дым. С «У» ими и жахнули, а командир первого крыла, его потом командир «У» особо долго, нудно и старательно, скажем помягче, с песочком драить будет, и заори на весь Океан: «Цель маневрирует и ведёт зенитный огонь!» Как же его и прочих командиров крыльев на всех частотах крыл командир «У», этих долбаных сыновей самок собаки, свиньи, навозной крысы и прочих грязных животных, на весь мировой океан! О радиомолчании и частотах забыл напрочь: тут не такое забудешь, когда треть, а то и больше, палубной авиации родного флота прёт на тебя в атаку! Тут не то, что частоты, тут имя родной мамы позабудешь! Командир «У» не позабыл. Все, кто слышали, либо широко расширили познания в родном языке, либо узнали массу новых ругательств, даже я три новых слова узнал!

Его можно понять. Идёшь ты, никого не трогаешь, ведёшь дежурный радиообмен с кораблями-штабами. И вдруг на тебя волна самолётов! В пол-горизонта! С четырёх авианосцев! В такую мать! Сначала он зенитного огня не вел. Но потом они у него кого-то убили. И бомбы кладут точнёхонько у твоего борта! Тут такое началось! Он даже расчеты у зенитных автоматов не держал — если и правда МЫ попадемся, то всем, кроме БЧ-1 (артиллерия главного калибра) и БЧ-5 (машинная команда) стоит надевать нагрудники — и плотики за борт. Есть у них такой то ли с десятью, то ли с двенадцатью стволами зенитный автомат, близко не видел, а наша разведка его ещё не украла. В деле так себе… Но зрелище! Хорошо, хоть этих автоматов вечный некомплект…. Но было — красиииво. Хлоп-хлоп-хлоп. И в небе — пятьсот облачков. А может, тыща. Этот дурень орет: «Атакую ведущую интенсивный зенитный огонь цель». Но вот в чем загвоздка — командир крыла истребителей, атаковавший в это время нас, передает в эфир то же самое! А радисты не разобрались — подумаешь, командир Крыла-1 или командир Крыла-8… Как говорят миррены — в бога, душу, вашу мать! На наш язык такие образные конструкции точно не переводятся! Самым мягким там было — когда вернёмся в порт, капитан лично, и в крайне гнусной форме надругается над командирами всех крыльев, участвовавших в налёте, потом то же проделает старший офицер, а потом вся команда линкора до последнего трюмного машиниста, и, специально для целей надругательства над летающими идиотами, осла, из городского зоосада украденного! — сделав паузу, — Эти могут! Осла украсть! Над всеми, кроме одного, которые таки нас нашли!

— И что они сделали?

— Ничего. Передали на корабли наше истинное местоположение! Перестроились, как торпедоносцы, и понеслись в атаку на нас. Обдурить думали! Самого меня! Тем приёмом, что я сам когда-то изобрел!

— И что?

— Мои командиры зенитных батарей не зря справочники читали. Атаку торпедоносцев отражают, стреляя в воду вокруг корабля. От разрывов встают фонтаны воды. Столб стоит до тридцати-сорока секунд. В них врезаются машины. Командир первой волны докладывает об успешной атаке, командир крыла — просто об атаке. В штабе авиационного соединения ничего понять не могут. А тут на фонтаны воды идут истребители, у них скорость в два с половиной раз выше. Несутся строем, поливая огнём надстройки. У некоторых было по паре ракет — выпустили. Максимум, на кого они рассчитывали — наша восьмимоторная лодка — разведчик по прозвищу «Дирижабль», её пока завалишь — весь боекомплект уйдёт, и она ещё отбивается и сама неплохо. А тут линкор. Да какой! Малый калибр у нас, в основном двадцатимиллиметровки счетверённые. Сорокамиллиметровок новых только две, и в одну этот паразит ракетой угодил. Палят — вода кипит, а им хоть бы хны, как кажется. Мы их волну слышим, да и вообще, слышим даже, как их суда у Южного Полюса переговариваются. «Гардэээ!!!» — все зенитчики орали, не вставая с мест — один, горящий, пролетел между трубой и грот-мачтой. Самое веселье в радиорубке. Там всё слышно. А уж как командир «Старого У» заливается! Певчий крапенник просто! Все по делу.

Истребители, тем временем, носятся, огнём надстройки поливают. Потом сразу два сбитых упали — по бортам. Фонтаны воды выше мачт. Мы их срезали, или на таран шли — уже не поймёшь. Потом уже, когда уходили они, мы поняли — почти полкрыла срезали. Они из этого боя выводы, думаю, сделают, хотя, судя по атаке на «Старого У» — такое у того линкора прозвище — и так уже все сделали. А сколько из того полкрыла геройского они смогли подобрать, я не знаю — хотя их и лодки искали, и базовые разведчики — вроде тех, что навели авиационное соединение на «Старого У». И все в луже — вечереет, и пока снова поднимешь крылья, я для них пропаду. Стемнеет, а про авиационные радары, пригодные для палубного самолёта, я что-то не слышал. Пока крылья вновь взлетят — часа четыре пройдёт, а знают они только мой курс, и то приблизительно, я мог его пять раз сменить. А там ночь, а там я выбил один зуб из гребёнки и ушёл совсем…

Врезавшийся в корму истребитель не загорелся. Угодил, правда, в торпедный аппарат, но торпед в нем уже не было, мы весь запас истратили на транспорты. А будь торпеды… Хотя там взрывчатка очень устойчива к ударной детонации, но столкновение с самолётом могла не пережить.

А на погибшем пилоте комбинезон лётчики и техники, не доставая тела из кабины, себе на память изрезали, не удивлюсь, что медики тоже что-нибудь себе на память отрезали.

Марина хихикнула.

— Пожарная партия открутила с самолета всё, что не поддавалось удалению без применения инструментов. Я это сам видел — и, прям, первобытные охотники, одержавшие победу над опасным зверем, тушу потрошат. Зенитчикам отнесли крыльевые пулемёты. Потом кто-то притащил газовые резаки, и процесс пошел. Самолёт за два часа форменным образом разделали. Плотик, не спасший своего обладателя — его повесили на дальномере, самолёт, как оказалось, получил осколками от среднего калибра.

Движок с гнутым винтом сгружали — на берегу будет лежать перед казармой БЧ-3, там же и части фюзеляжа, и куски крыльев оказались.

Хвост от другого самолета та же БЧ-3 уже полностью себе захапала. А кто завалил — не поймёшь, он в нас врезался, когда уже завесу проскочил. Хвост там же будет стоять, причем рядом с килем от первого — что бы салажня не подумала, что они оба от одного самолёта.

Ещё кусок крыла от одного в антенну попал — но тот связисты выколупали и себе оставили. Тоже у казармы поставить хотят — зенитчики уже сговариваются его спереть. Пока мы тут — уже уволокли наверное. В общем, если по возвращении обнаружу тот кусок крыла у казармы БЧ-3, а не БЧ-5 — сделаю вид, что так и было.

— Да они внутрь казармы этот кусок втащат, и дневальный будет у них у крыла стоять.

— Хм. Сообразила. Движок хотели к себе БЧ-4 уволочь, и уж на берегу будку наследнику Тайфуна возле неё соорудить. Не успели, наверно, такого щенулю абы где не купишь. Точно кто-то весь отпуск в горах проведёт, щенулю подбирая. Летние щенки от горных овчарок- самые лучшие, хотя я в этом не особо разбираюсь.

Сордар сделал паузу. Марина продолжила:

— А жаль. Будка с наследником Тайфуна и такое устройство — знаешь, снизу цепь, а сверху трос — и ни свои в самоходы не сходят, ни чужие, хотя кто там может быть чужой, кроме другой БЧ да портовой девицы известного поведения- только не говори, что их у вас в базе нет, при императорском смотре на берегу, небось, за последним строем их прятали.

Сордар от смеху хрюкнул.

— Обдумаем твое рационализаторское предложение. Если понравится, то при следующем смотре с меня «адмирал».

— А это что?

— Рановато тебе ещё знать!

— Так всё равно прочту где-нибудь. Разве не заметил, сколько я мемуаров наших адмиралов с собой в дорогу взяла?

— Сказал бы я, да выражаться не хочется. Ты вообще знаешь, на какие категории делятся мемуары политиков и военных?

Их три:

1. Как я выиграл эту войну. — чаще пишут победители.

— Их не судят.

— В войнах, подобных нашим, их не бывает. Итак:

2. Как эти дураки не давали мне выиграть эту войну — чаще пишут деятели, угодившие в отставку в ходе войн, и так называемые проигравшие. И, ещё одна, в зависимости от точки зрения, самая важная, или самая бесполезная:

3. Как мне надоели все эти уроды — мемуары пехотинца любой армии.

— Третья не важна. Их жаль иногда. Но это винтики. Винтики огромной машины под названием «государство».

— А если они, пусть ты и смазывал их регулярно, не хотят идти туда, куда хочешь ты?

— Но они… Они должны…

— А их миллионы, они все с оружием, и жена пишет одному из этих винтиков из дома, что детей кормить нечем, а нормы за прошлый месяц снижали дважды. Повторю: их миллионы, они с оружием. И в один прекрасный день они могут решить: а зачем это вся война-там мирренский или грэдский пулемёт, а дома дети плачут? И вправду, как в чужих листовках, ткнет в землю винтовку, хотя чаще прихватит её с собой и двинет домой?

— Дезертир.

— Это если он один. А если их два, сто, миллион, десять миллионов? Толстых трудов о Первой Войне написали много и ещё больше напишут. Одни хуже, другие лучше, но мало где, и то между строк, можно прочесть: в верхах и у мирренов, и у нас хватило ума, что бы понять: ещё немного — и миллионы уставших людей тупо повалят домой. Повалят тупо, но одновременно сметая все на своем пути…

— Ты о чём, Сордар?

— Да так, о жизни. Запас прочности накоплен выше предыдущего. Но и он не бесконечен. «Блестящая восьмерка» превратилась в «Блестящую семерку» или «шестёрку». Я больше всего боялся, что они покажут справочные данные и пойдут на сближение.

— И что тогда?

— И тогда вряд ли бы я с тобой тут разговаривал. Кого благодарить — команду «Владыки», вместе с собой, таких ловких и отважных, мирренских офицеров, струсивших в, может быть, главном в их жизни бою, мирренских конструкторов и приемщиков из МТК, показавших, как это у них часто водится, завышенные характеристики, или ещё кого — не знаю. Знаю одно — я жив и сижу тут. Люди очень не любят умирать. Хорошенько запомни это, Марина. Может, потому корабли «восьмёрки», хотя, к тому времени с гарантией уже «семёрки», а то и «шестёрки», отвернули, хотя к тому времени они уже многое могли: разрушить мне оконечности, вывести из строя мои приборы, они почему — то очень чувствительны к близким разрывам. Помнишь судьбу мирренского флагмана в самом крупном сражении Первой войны? Вижу, что помнишь, так вот, и мой корабль мог бы выглядеть так же. Но люди — главное оружие любых кораблей, да и не только. Вот поэтому я здесь, а не на морском дне, а «восьмерка» стала «семёркой». Они могли бы стать «четвёркой», но отправить меня на дно. Без чудесных, безо всяких кавычек, чудесных приборов — «Владыка» просто очень большой корабль, который рано или поздно всё равно потонет. Да, они ушли, как истинные лорды, и даже дали по мне пару залпов с истинно лордовской дистанции в пятдесят миль кажется, залпы легли с недолётом миль в пятнадцать, я даже ответил, с недолетом миль в пять, но дистанция уже увеличилась. А я не хотел гоняться за ними. Вдруг у них и на самом деле такая скорость, как по справочникам? Вот так, Марина. Поняла?

— Да. Люди — главное оружие любых кораблей.

— Понятливая девочка. Истинный Чёрный Еггт. Что же, скоро я услышу, как твоим именем будут пугать детей.

— Я не хочу этого.

— Это судьба твоя, Чёрный Еггт. С ней даже пушкам «Владыки» не поспорить…

— Ты говорил что-то про «выбитый зуб из гребёнки. Это про что?

— Это, уже в самом конце, мы дозорный крейсер потопили. Ночь, мы прямо на него идём, молчим по-прежнему, только радары работают. Он, может быть, нас всё-таки запеленговал. Но мирренские пеленгаторы — та ещё штука, я могу быть и в трех милях, и в в трехстах. А шумопеленгаторы, у мирренов так себе, а у него, похоже, и вовсе не было. Так и шли, пока его не стали видеть радары носовой группы башен. Ну, а там, залп — и все. Для корабля такого размера пять пятьсотдесятимиллиметровых снарядов — это смерть, да и средние добавили три залпа, с двух- точно по цели, или просто туда, где цель была. Мы просто прошли, где он был. Его не было. Ночь, нефтяных пятен не видно, даже если они и были. А миррены ещё несколько дней не доверяли докладам авиации.

Разобрались ли они, какой мудак с летающей лодки заорал: «Владыка» — а ряд все более и более высокопоставленных этого не проверил, я так и не узнал. У нас в кают-компании даже подумывают, не послать ли ему через «Международное общество помощи жертвам войн» золотые очки и лупу в золотой оправе, но подумали, что «Общество» вроде осуществлением передач в военные тюрьмы не занимаются. У нас, кстати, был их автоответчик «свой-чужой», и желтыми ракетами я при случае мог бы стрельнуть. Не знаю, известно ли им было об этом, но после того, как я «купил» на автоответчик базу гидроавиации, могли бы предположить, что и про ракеты знаю. В общем, «Старый У» теперь единственный линкор, получивший боевой опыт и в Первой и во Второй Великих войнах. Причем — вот везет старику — в той войне свои эсминцы его обстреляли, хорошо, торпеды пустить не успели, а уж во Второй авиагруппы с четырех авианосцев на него вышли. Он даже кого-то сбил. В него тоже бомбы попали.

— Про «занято» и «свободно» из времен «гонки броненосцев» знаешь?

— Не-а!

— В те года, да и сейчас, прочие страны почти не строят корабли у себя- предпочитают заказывать у нас или мирренов. Или выклянчивают без пяти минут кандидатов мартен. Сама знаешь, есть там парочка островных коровьих республик, что по сегодняшний день живут как кошка с собакой. С той поры, как изобретены рефрижераторы, основной доход этих стран — экспорт продуктов животноводства, в первую очередь, говядины. Хотя, берега там скалистые, а под ними — огромные залежи говна птичьего. Вторая по значимости их статья дохода.

Марина хихикает.

— Не пойму, тогда почему эти республики «коровьими», а не «засранскими», зовут?

— Не ругайся. Ну, и в проливе между ними архипелаг почти не населенный. Архипелаг как архипелаг, только мирренская экспедиция там богатые угольные залежи нашла. Тут-то обе стороны и вспомнили о своих исторических правах на эти острова. А флота-то и нет. Миррены подсуетились первыми, продав одной из стран пять не самых новых броненосцев. Цена вроде была сходная, только корабли — это ещё и обучение личного состава, и верфи с мастерскими, и ещё много чего. Своего нет — покупай мирренское. Не самый глупый способ накрепко привязать к нашим интересам какую-либо страну, подсадив её на закупку нашего вооружения или иных товаров…

Вторая сторона кой — что сама строила, и такой лакомый кусок, как эти острова, терять не хотела. Соседи ещё только переговоры начали, а их делегация уже в нашем МИДе: «Хотим корабли! Новые!» Тут же заказали серию в пять броненосцев, аналогичных нашим первым «Адмиралам». Соседи как прознали, тут же за голову схватились. «Адмиралы» — последнее слово техники, а то, что у них есть — мягко говоря, не первой свежести. Пояса затянули, и наскребли денег ещё на два, и на этот раз самых современных, броненосца. Часть средств даже по подписке собирали. Оппоненты немедленно заказали у нас ещё два корабля. Год проходит, другой — и в обеих странах стали понимать, что бюджет не резиновый, и от корабельной гонки того и гляди лопнет.

То, что можем себе позволить мы или миррены, не под силу другим странам. Они хотели, как большие, на каждый корабль отвечать другим, более совершенным, и чуть не надорвались в итоге.

Причем нашим за пять кораблей заплатили не то, что вовремя, а даже досрочно. С последней парочкой предполагалась оплата по факту постройки, так что строили им как себе. Миррены же — деньги получат — что-то сделают — и ждут следующей партии. Пока оплата не поступит — работы стоят.

А в столицах и той, и другой страны народ шумит помаленьку. Корабли-то — на рейдах, а в городах зачастую жрать нечего. Неурожай и засуха. А тут ещё новые броненосцы покупать собираются… У местных лидеров хватило ума договориться — и от покупки последних кораблей обе стороны отказались. Миррены-то ладно — они ещё броню навешивать не начали, а мы получили два практически готовых, но совершенно не соответствующих нашим стандартам, корабля. Сама понимаешь, все надписи на кораблях были на их языке. В важных местах их заменили на наши, но много где и оставили. В том числе, и на ручках дверей офицерских гальюнов. «Занято» и «Свободно» — под такими прозвищами эти корабли были известны в нашем флоте. Над служившими на них регулярно смеялись. " С «Занятого» — звучало почти как «заразный». Драк на этой почве было…

— А что потом с кораблями стало?

— Да ничего особенного, повоевали в войну не хуже других, а после одними из первых были списаны.

— Стоп… «Занято» и «Свободно»- это, часом, не «Несгибаемый» и «Неукротимый»?

— Они самые. С «Неукротимого» народ ещё «поносниками» звали.

— А уголёк-то кому достался, в смысле, нам или мирренам?

Адмирал усмехнулся.

— Как говорится, в корень зришь. Уголёк сам по себе в топки прыгать не станет. Во время войны ни нам, ни мирренам до республик этих особого дела не было. Ну, а после… Про бомбардировку Чёрных фортов слыхала?

— Конечно! Редкостный интернационал грэдских и мирренских империалистов и их пособников там в боях участвовал!

— О как! Не знал, что этот инцидент сейчас так толкуют!

— Вообще — то, это я так считаю, а не учебники. Согласись, когда грэдские и мирренские корабли совместно обстреливают форты — это, по крайней мере, неординарно.

— Там ещё и весь флот обеспокоенного соседа присутствовал. Те самые пять кораблей нашей постройки, кстати, это был их первый и единственный бой за все время службы.

Президент той республики, хотя и нас, и мирренов «любил» примерно одинаково, вовремя сообразил, что это уникальный шанс заполучить желаемые острова, не испортив при этом отношений ни с нами, ни с мирренами. Без этих кораблей с фортами возились бы дольше.

— А эскадра той страны где была?

— Не поверишь, в полном составе стояла разоруженная на рейде маленького порта недалеко. Причем, замки орудий и детали машины были свезены на старую мирренскую канонерку, лет тридцать уже служившую в тех краях стационером. Местные резали друг дружку в самых причудливых комбинациях, флот объявил нейтралитет и разоружился по первому требованию представителей сверхдержав. В столице шли религиозные погромы, попутно началась кампания против иноземцев, якобы повинных в эпидемиях. Почти обычная в тех краях борьба за власть между несколькими группировками. Их представители чуть ли не дневали и ночевали на наших или мирренских кораблях, всеми силами пытаясь убедить поддержать именно их.

В кои-то веки, Великие державы выступили единодушно. В первую очередь, требовали прекратить резню. (Вопрос с иностранцами к тому времени был уже решен — почти все группировки не горели желанием драться с нашим или мирренским десантом, и в меру сил содействовали переправке людей на корабли).

Потом мы и миррены потребовали передать контроль над фортами. А они, возможно, случайно, открыли стрельбу по парламентерам. Мирренский адмирал был отменным моряком, но отвратительным дипломатом, он считал людьми только мирренов и нас, а всех остальных — безволосыми обезьянами. Он был полный адмирал, а нашей эскадрой командовал вице, получивший приказ в случае начала боевых действий выполнять указания старшего по званию, ну, а адмирал дружелюбных соседей, как потом выяснилось, имел приказ поддержать любую совместную инициативу Великих держав.

Миррены открыли огонь по фортам, те ответили. Подключились мы, потом соседи. В общем, последние форты замолчали к вечеру, а ночью был высажен совместный десант. Не все форты были уничтожены, на некоторых просто разбежалась прислуга, но кое-где местные оказывали серьезное сопротивление. К утру на всеми фортами взвились флаги. Над четырьмя — наши, над тремя — мирренские, а над тремя, что заняли соседи можно было наблюдать занятное зрелище. Один форт ближе к занятым мирренами — над ним мирренский флаг, под ним их собственный, поменьше, над тем, что к нашим ближе — соответственно, наш и их. А на центральном — и наш флаг, и мирренский, и под каждым — их собственный. Кстати, каперанг, чьи матросы взяли этот форт, единственный человек в мире, имеющий и нашу Золотую Звезду, и мирренский Орден Доблести. Всё — за тот форт.

В итоге, «победителю» досталась разоренная страна, причем, на совести совместной эскадры только разрушение фортов. Всё остальное они сами порушили. Мы и миррены сохранили большую часть своей собственности, в самом выигрышном положении оказался сосед, получивший по результатам международного арбитража те самые острова. Он ещё корабли соседа получить хотел, но Великие были против, корабли вернули законной власти. Права на добычу угля президент почти сразу продал мирренам, а у нас заказал крупную партию береговых орудий и нанял дворцовых архитекторов.

Потом его свергли, но это уже другая история.

Ты, как обычно, права, и в самом деле, был там интернационал империалистов.

«Серебряные озера» с формальной точки зрения — охотничий парк ЕИВ. Фактически — причудливая смесь заповедника и парка для избранных. Все звери почти ручные, на них никто не охотится уже много лет. Отдыхать в парке могут позволить себе лишь немногие любители дикой природы. Катера на озерах формально числятся во флоте, да и обслуживают их отставные моряки. Так что маленький военно-морской флаг на корме каждого катера вполне законно веет. К некоторому разочарованию Марины, Сордар берёт далеко не самый большой катер. Но зато, за штурвалом можно постоять, как на настоящем корабле!

Пристают к скалистому островку. На катере обнаруживается топор, как показалось Марине, чем-то на абордажный похожий. Впрочем, Сордар, с его-то габаритами, дуб средних размеров с корнем выдрал бы без проблем. Адмирал не слишком удивился, увидев у сестры толстые охотничьи спички из тех, что в воде горят.

— Только не говори, что уже куришь!

— А что, я ничего!

— Пробовала, значит?

— Один раз всего. Не понравилось. Честно!

— Да верю! Сам в твоём возрасте этим баловался. Потом бросил.

— Ну я же сказала, что мне не понравилось!

— Где хоть взяла? В школе?

— Ну да, на спор.

— Что же ты ещё на спор, интересно, делала?

— Да, ерунду всякую: карбида в бутылку засыпать, воды чуть плеснуть, встряхнуть и пальцем зажать. Ну, и кто первым струсит. Мальчишки говорили, что девчонки с карбидом играть бояться.

Адмирал усмехнулся.

— В моё время так и было. Да и сейчас ты там, думаю, одна такая смелая была?

— Ну да, я выиграла. Бутылку бросила последней.

— Пальцев-то хоть никому не поотрывало?

— Не, только одному из Сонькиного класса стеклом щёку вспороло. Но это не я, он сам виноват, что бутылку близко бросил!

— Здесь, и правда, очень красиво. В таких местах просто отдыхаешь от всего.

Марина сидит, обхватив руками колени.

— Знаешь, на одном из островов живут шерстистые носороги. Самые последние вольные в мире.

— Говорят, они не очень умные.

— Возможно, но без них чего-то в мире будет не хватать. Они громадные- и такие уязвимые. Зимой бы погибли, не подкармливай их лесники. Сам в детстве статью в бюджете МИДв видел — «на порубку веток рогатым коням».

Марина рассмеялась куда тише обычного.

— Сордар, а дай из пистолета стрельнуть.

— Извини, холостых патронов у меня нет.

— Я и боевыми могу.

— Не сомневаюсь.

Видя, что адмирал колеблется, Марина похвасталась.

— Хочешь, я в консервную банку в воздухе попаду?

— Не получится.

— Дай попробовать, и сам убедишься.

— У него очень сильная отдача, ты его в руках не удержишь.

— Я из пулемёта стреляла.

— Того строенного, что ли?

— Ага. Кирпичную стенку размолотила.

— А что у тебя за пистолет? Это же не стандартный флотский.

— Офицерам разрешено приобретать пистолеты любых систем. ПФ хорош, но попросту не для моей руки.

— Дай посмотреть!

Адмирал с усмешкой протягивает сестре громадный пистолет.

— Угадай, что за боеприпас используется. Обойму не доставать!

Марина вертит оружие в руках.

— Хм. Ты что, пистолет под винтовочный патрон себе завел? Здорово, это же целая гаубица получается!

— Угадала. И в самом деле, используется винтовочный патрон. Ещё кобуру к рукоятке пристегнуть можно, и очередями бить.

— Здорово, но я без кобуры хочу попробовать.

— Учти, спуск тугой.

— Ты говорил.

Марина снимает оружие с предохранителя. Стреляет.

— Да, сильная отдача, но я бы, пожалуй, такой себе завела.

— До совершеннолетия и не мечтай.

— Ладно уж. Вечно мне чего-то ждать приходится.

Пистолет Марина возвращать не торопится.

— А давай по мишеням постреляем.

— Сперва в баночку попади.

— Кидай!

Сордар швыряет банку. Воздух рвут два выстрела. В упавшей банке четыре дыры. Марина довольно ухмыляется.

— Неплохо. Теперь моя очередь.

Сордар идет к песчаному склону. По дороге подбирает прутик. Втыкает в склон.

— Ветку видишь?

Марина чуть щурится.

— Да.

— Смотри!

Раз за разом делает пять выстрелов. С каждым от прута отрывает по кусочку в пару сантиметров.

У Марины даже рот от удивления открыт.

— Я не только с крупным калибром хорошо обращаться умею.

— Дай попробовать.

— На. Только учти — пять выстрелов, как и я.

Марине удалось только один раз отстрелить кусок от прутика.

— А патронов в обойме сколько? А то столько уже стреляли.

— Двадцать, не волнуйся, у меня запас ещё есть.

Только теперь Марина рассмотрела пистолет повнимательнее. На рукоятке над эмблемой неизвестной Марине фирмы «Тур» обнаружился золотой значок «За меткую стрельбу».

— Я и не знала, что у тебя есть наградное оружие.

— С формальной точки зрения, нет. По статуту этого знака, разрешено его ношение на оружии. К тому же, знак этот у меня ещё с курсантских лет.

— А что это за «Тур» такой, я что-то про такой завод не слышала.

— Да есть в Приморье такой — Херту принадлежит. Специализируется на спортивных пистолетах, да на всяких чудных стволах для любителей больших пушек. А ты, насколько я помню, гражданским и спортивным оружием никогда не интересовалась. Этот-то «Зубр-120» — почти стандартная модель из каталога. Для любителей извращений есть «Зубр-240», тоже с пристежной кобурой, но со стволом чуть ли не в метр и оптическим прицелом. На заказ могут откидной штык поставить. Иногда штыки к пистолетам бойцы штурмовых групп приделывали в ту войну. Но это тогда, а сейчас… Зачем этот охотничий пистолет нужен — ума не приложу.

— Мне на совершеннолетие подарить.

— Я тебе как-нибудь их каталог пришлю, может, ещё что присмотришь. К примеру, пистолет в зонтике.

— А я зонтиками не пользуюсь!

Сордар пристегивает кобуру, и, уперев в плечо, четырьмя очередями расстреливает обойму по кустам. Падают срезанные ветки.

— Ух ты! Здорово!

— Ты и в самом деле думаешь, что «Зубр» очень хорошее оружие?

— Ну да. Мечта просто.

— Тогда, почему оно на вооружении не состоит?

— Ну… Э-э-э… Дорогое, наверное?

— Это тоже. Но главное — излишне мощное, громоздкое и в бою практически не применимое.

— Но ты же с ним ходишь.

— Хожу. Я и кортик ношу, но это не значит, что ими пользуюсь; это символы моего статуса, как офицера. Это я стрельбой увлекаюсь, а многие из пистолета стреляли только на сдаче нормативов в училище.

— Ты хочешь сказать, что и в морских десантных отрядах тоже стрелять не умеют?

— Вот уж не думал, что ты настолько сообразительна. Десантники, разумеется, стрелять умеют отлично. Но и для них пистолет не более, чем вспомогательное оружие.

Марина недоверчиво посмотрела на пистолет.

— Такие громадные стволы пользуются спросом у богатеньких бездельников, демонстрирующих свою значимость с помощью папенькиных денег, дорогих шмоток и престижных машин. Таким и стволы или клинки тоже нужны самые лучшие. Вроде как я весь такой особенный, престижный, модный и современный. Весь мир мне должен.

— Но ты же не такой!

Адмирал щелкнул сестру по носу.

— По происхождению я самый что ни на есть такой, и ты, и Софи. И народ, особенно сейчас, таких богатеньких бездельников не очень любит. А они своим поведением зачастую провоцируют…

— Что именно?

— Да так, ничего хорошего. — буркнул адмирал и замолчал.

Марина поняла, что Сордар сказал что-то, чего не должен был говорить.

— Всё-таки, зачем тебе такой пистолет, раз он не боевой вовсе?

— Да так, просто я пострелять люблю. — сказал адмирал с такой интонацией, что Марина, кажется, поняла, почему мама, будучи в благодушном настроении, как-то раз назвала Сордара «огромным ребенком».

Потрескивает огонь, Марина ворошит палкой угли.

— Ты думаешь, линкоры уйдут?

— Да. И довольно скоро. На морях начнется новая эпоха, где не будет места закованным в броню колоссам.

Парус верой и правдой служил людям тысячи лет- и всего за сто практически сошел на нет.

Гиганты уже сейчас могут вести бой, даже не видя противника. Дистанции боя всё растут.

— Ты думаешь, самолёты?

— Думаю, не только они. Что будет, если бомбой весом в несколько сот кило станет возможно управлять?

— Ничего хорошего, для тех, в кого она попадёт.

— Ты неисправима… И как почти всегда, права. Управляемые бомбы уже делают. Они пока не совершенны, но это только пока…

То же и с самолётами. Скорости машин непрерывно растут, если удастся довести до ума реактивные двигатели — то скорости вырастут на порядок. Тогда и тактика боя, и всё, что хочешь, изменится. Бывшие повелители морей, в лучшем случае, останутся в роли огромных кораблей поддержки десанта.

— И думаешь, скоро будут такие времена?

— Такие какие?

— Ну… Такие… Практически без наших любимых тяжелых артиллерийских кораблей.

— Думаю, меня к тому времени ещё не успеют списать на берег.

— Не понимаю, почему миррены так помешены на национальном вопросе и чистоте крови? Империя должна быть плавильным котлом, где все народы постепенно сплавляются в один новый. Национальность не должна служить препятствием человеку. К примеру, Марина, ты не забыла, что я ни разу не грэд?

— Как так? — национальный вопрос — один из немногих, совершенно не интересовавший Марину. Она одинаково успешно дралась с приморскими, северными, центральноравнинными, южными и окраинными, попадало от неё и немногочисленным мирренам и представителям других национальностей. Различий Марина не делает, её занимает процесс, а не результат. И тем более, её не волнует цвет кожи или разрез глаз противника.

— А вот так. Отец у нас «пришедший»

— Русский…

— Ну, пусть так, а мама у меня была мирренка. Я даже заговорил впервые на этом языке. Но рос и воспитывался среди грэдов, и стал им, хотя и по-мирренски говорю великолепно. Кстати, глянь вот одну забавную книжечку. Особенно на девятнадцатой странице.

На обложке красной книжечки надпись золотом по-мирренски «Придворный календарь».

На искомой странице- фото Сордара с подписью «Его императорское высочество принц крови. Кавалер орденов: Мирренских: Тима I большой звезды с бриллиантами, Большой офицерской звезды, Горного льва 2, 3 и 4-й степени, Великомучеников 3 и 4-й степени; Иностранных: грэдских: " и список на десяток названий, прекрасно известных Марине. После перечисления орденов раздел «имеет; Портрет Его Величества Тима IV украшенный бриллиантами, Коронационный знак, вензелевый знак в память 1000-летия столицы».

— Заметь, календарь этого года. Мне придворные мирренские календари присылают, начиная с совершеннолетия. Даже в прошлом прислали, и в этом не забыли, через нейтралов передали.

— Когда же ты успел столько их орденов получить? Первый даже раньше всех наших…

— Когда в кругосветку ходил.

— Меня бы туда…

— Тебя? Только бунта на корабле, пиратского флага и твоей физиономии с ножом в зубах нам для полного счастья и не хватало.

— Сордар, в отличие от сверстников, я не очень люблю романы про пиратов.

— Угу. А кто фехтовать абордажной саблей учился? И абордажный топор из дворцового музея уволок.

Марина безуспешно попыталась притвориться, что выражение «абордажная сабля» слышит впервые в жизни. Сордар, как ни в чем не бывало, продолжил:

— У мирренов порт один землетрясением разрушило. А мы недалеко были. Приняли участие в спасательных работах. Не то что бы наш вклад был особенно велик; на день раньше туда пришли мирренские броненосцы. Тогда трех лет ещё с Войны не прошло, раны толком не затянулись, и наше участие в спасательных работах в пропагандистских целях использовали по полной. К тому же, я ещё там засветился. Меня кто-то заснял с вытащенной из-под развалин женщиной на руках. К несчастью, красивой. Кстати, я хоть и работал на разборе завалов, ту женщину вовсе не вытаскивал. Меня просто попросили отнести её в лазарет. Попросили пожарные из местных, работавшие на разборе завалов с первых часов… Они очень много повидали за эти дни. Им плевать, кто был перед ними, встреться им император — он потом туда приехал, — и его бы заставили раненых таскать. Собак там ещё видел… Горных, вроде Тайфуна — людей под лавинами ищут. Тут тоже они пригодились…

Снимок попал сразу в несколько газет. Фотографа, я бы убил, доведись встретиться. «Принц-герой» и тому подобная чушь. Кое-кто из писак даже мое происхождение вспомнил, что в свете широко пропагандируемой у них тогда «Теории крови народа» грозило минимум крупным международным скандалом. Письма от дур, дурочек и дурищ всех возрастов. Короче, парусник потом месяц у них стоял, пока героев, причем и их, и нас вместе в столице чествовали. Офицеров наградили орденами, матросы получили специально учрежденную медаль. Меня несколько раз принимал император. Даже фото есть: Тим IV в кругу родных. Я там тоже присутствую. Очень просили для съемки одеться в форму полка, шефом которого когда-то была мама. Даже форму нужного размера в подарок прислали, подарочек от имени императора был, так что отказаться принять я не мог. Это было бы неслыханное нарушение этикета. Да ещё посол наш постоянно советовал, кому и что говорить, на каких мероприятиях бывать, а какие избегать. Я, признаться, далеко не всегда его советам следовал. Отец меня в итоге чуть под арест не посадил, и был бы прав, пожалуй. Но обошлось — наверное, донесли, что я исключительно по-грэдски разговаривал. И делал вид, что по-мирренски не понимаю. Даже от звания шефа какого-то полка крепостной артиллерии отказался.

Ну, а второй орден я получил скучно. У мирренов традиция — при восшествии на престол император награждает следующим по старшинству орденом всех членов императорского дома, находящихся на военной службе. Вот меня в посольство и пригласили в год коронации нынешнего Тима. Ты знаешь, поговорка о бесполезной трате времени «разводить мирренские церемонии» очень даже справедлива. Я идти не хотел, но из МИДв сказали: «Надо!». Остальные ордена тоже получал к каким-то датам. Даже среди самих мирренов многие говорят: «Одна из самых нелепых вещей в стране — наградная система». Я в этом с ними вполне согласен — у меня, человека, чьи корабли нанесли приличный ущерб мирренскому флоту и ещё больший — их торговле, мирренских орденов больше, чем у многих мирренских адмиралов.

— А портретик с бриллиантами какое отношение к этой системе имеет? Или тоже к дате получен?

Адмирал усмехнулся.

— Именно. Причем к самой важной в моей жизни дате, имевшей место почти сорок лет назад.

Марина с усмешкой вытаращивает глаза:

— Что же такого важного ты совершил в возрасте нескольких месяцев? Змеюк в колыбели, что ль, придушил? И кто же их на тебя послать сподобился?

— Шуточки у тебя, Марина…

Она самодовольно кивает.

— Никаких змей я не душил. Просто, — что-то изменилось в лице грозного адмирала, — такой портрет — обязательный подарок их императора любой принцессе их дома при рождении первенца-сына. Мама никогда не прятала этот портрет, он стоял в её спальне, а отец терпеть его не мог. Когда она умерла, я забрал портрет себе. Толком даже не знал, кто там изображен, но слишком уж эта вещь у меня с мамой ассоциировалась. Отцу не нравилось, когда он видел этот портрет уже у меня. Думал невесть что, а на деле, до изображенного, тем более до камушков, мне никакого дела не было. Просто память о ней.

— А сейчас тот портрет где? — негромко спрашивает Марина. Не ладя, и не особенно стремясь ладить с матерью, в глубине души завидует тем, у кого в этом плане всё хорошо.

— Несколько лет назад сдал на хранение в алмазный фонд. Я редко бываю в столице, а стопроцентно надежных сейфов не бывает.

Марина промолчала. Она видела на старых фото невысокую и всю какую-то бесцветную женщину рядом с отцом. Мама Сордара одевалась подчеркнуто скромно. Вела очень тихую жизнь. Ничем она не напоминает яркую Кэретту. Но женщина с фотографий была мамой Сордара. И он её любил тогда, и любит сейчас. А вот Марину мама совсем не любит.

— Слушай, а зачем тебе вообще этот «Придворный календарь» понадобился?

— Да так, вспомнил просто, что ты любишь всякие странные сувениры.

— Да слышал я, как тебя за мирренку приняли, и побить хотели.

Ответная ухмылка Марины просто светится самодовольством.

— Ух, и показала же я им… Только понять не могу, что они во мне мирренского нашли?

Теперь усмехается Сордар:

— С трёх раз догадайся: кто сейчас самая известная мирренка?

Марина пожимает плечами:

— Императрица, наверное.

— Правильно. А она черноволосая, и любит короткие стрижки. Вот тебя и приняли из-за единственного похожего признака. Кстати, черноволосых среди мирренов не больше, чем среди грэдов. Как раса-то мы одно. Сама же знаешь — принадлежность к разным расам не признак принадлежности к разным народам. А у мирренов ещё в прошлом веке, принадлежащих к другой расе чуть ли не за другой биологический вид считали.

— Да знаю я это всё! У нас на юге вон как народ перемешан. Не будь Соньки, первой школьной красоткой бы точно южанка считалась. Совсем чёрная!

— Тима бы инфаркт бы хватил, узнай он, что его дочь с уроженцами колоний общается.

— Да помню я её! Вся она какая-то….,- Марина щёлкает пальцами, пытаясь подобрать нужное слово, — о, вспомнила — в школе про таких говорят «тормознутая».

— «Тормознутая», неплохое словечко, надо запомнить… А если серьёзно, будь я мирренским императором — поостерёгся бы на её матери жениться…

Марина смеётся.

— Сордар — мирренский император! Ха-ха!

— А что, — гигант важно задирает подбородок, — Его Величество Сордар VIII…

— Или IX. Точно, претендент, даже от принятого Династией счёта отделаться не можешь! По мне, так императором любой быть достоин, кто сумел до трона добраться, и на нём усидеть. Права на престол — так, глупости для слабаков. Как там, в старину говорили: «Солдат! Как следует посмотри в своём мешке! Может, там императорский перстень лежит!» Наш отец убедился, что поговорка — правдива. Да и мирренский Сордар IV, похоже, считал так же. Всё-таки правил семнадцать лет, и довольно неплохо.

— Ты права, как обычно, легетимистам повезло, что у него детей не было, а родню покойного императора он перерезать не догадался. Хотя легенд о том, как сторонники Династии отравили сына Сордара, или что после его смерти в Высокой башне Чёрного замка заточили его дочь, более чем изрядно гуляет.

Над новым императором многие смеялись — выбили коронационную медаль, а на ней — цифра «18» вместо единицы. Мол, с чего это коронация только на восемнадцатом году правления? А он сам распорядился эту цифру выбить. Хотя, ума хватило продолжать прежнюю политику, никого не преследовать, иначе бы не миновать гражданской войны, а то и смены Династии. Прямо скажем, отдаленный предок матери первые лет десять сидел весьма и весьма непрочно. Сордара IV, хотя и считают узурпатором, всё — таки обычно пишут ненаследным принцем.

— Слушай, ты так и недорассказал, почему Тиму не следовало жениться? Ведь императрица довольно красива….

— Так император не только о красоте избранницы должен думать…

— Хм, а о чём ещё? У нас-то император, в принципе, жениться может на ком хочет. Ну, или замуж выйти… Как Дины, хотя они императорами и не были.

— У мирренов не так: невеста должна происходить из соответствующего по происхождению рода. Будь у нас так — невесту император мог бы выбирать только среди представительниц Древних Великих Домов.

— Так ведь обычно и бывает…

— На деле. А не на бумаге. У мирренов даже термин есть такой — неравнородный брак.

— Глупость какая-то!

— Не скажи, законы просто так не возникают. У мирренов тоже, знаешь ли, были свои Войны Династий. Тоже жестокие. Вот после них и появились такие законы…

Император, что у нас, что у мирренов, вступая в брак, должен думать о появлении здоровых детей. В прошлом, наличие больных наследников, а точнее, дрязги стоящих за ними лиц, бывало, приводили к жестоким войнам. Относительно Тима. В роду его жены бывали безумцы. Материнский род никогда с ними не роднился, хотя и был равнородным. О нынешнем кронпринце разное поговаривают, а его сестра тебе не очень умной показалась… Хотя, зная тебя…

Марина ухмыльнулась.

— Кстати, Тим в молодости не рискнул заключать брак с, так сказать, романтическими увлечением, хотя и абсолютно равнородной. Знал прекрасно, что у неё в роду — гемофилия. Рисковать не стал. А вот несколько лет спустя — всё-таки рискнул…

— И получил дочку-дуру!

— Кстати, отец почему-то не возражал, когда мама наняла мне учителей — мирренов. Меня ведь грэдскому учили, как иностранному. Я в детстве вроде тебя был — на дикой смеси двух языков, как отец выражается, суржике разговаривал.

— Вообще-то, суржик — это смесь двух конкретных, русского и украинского, а не двух любых языков.

Сордар усмехнулся.

— Кажется, я начинаю понимать, почему кое-кто из моих сослуживцев, когда надо и не надо, говорит: «Ненавижу умных женщин!»

Марина в ответ корчит гримасу и показывает язык.

— А чего ты в «Кошачью» пошёл? Отцу хотел досадить?

— Именно. Хотел показать, какой я независимый.

— И как, получилось?

— Не знаю, но Херт был жутко доволен. Знаешь, в «Кошачьей» традиция — лучшие ученики проводят каникулы в одном из дворцов соправителя. А тем летом и сам Херт в этом дворце жил. Отец по делам к нему приехал, лучших учеников школы представляли Его Величеству. Меня в том числе. Тоже традиция. А я, как назло, самым лучшим был. Фото, где Херт мне руку пожимает, в кучу журналов попало.

— Я видела, тебя тогда, вроде, двенадцать, а ты уже почти с него ростом.

— Потом лет десять конкурс в «Кошачью» был куда выше, чем в «сордаровку».

— В ближайшие лет десять будет точно наоборот. А то и все двадцать лет так будет. Нас-то двое!

— Угу. Мне недавно командир «Дины» фото сына показывал. С большим таким фингалом под глазом. Думаю, ты знаешь, кто поставил.

— А я что? Он первый начал. Нечего было меня «ведьмой» дразнить!

— Хм. Я другую версию слышал…

Марина недоуменно закатывает глаза.

— Отец его хохотал — надо же, сын с Еггтом драться не побоялся. Конечно, смело! Но не надо обижаться, что его побили. Хотя командир «Дины» невысокий, щуплый, да и сын его, судя по фото, такой же…

Марина, ухмыляясь, демонстративно гладит кулачок:

— Я и повторить могу! Он, хоть и невысокий, но меня всё-таки вот на столько выше.

— Марин…

— Чего?

— А не боишься, что саму как-нибудь… поколотят?

— На войне, как на войне!

— Вот именно. Даже у войны есть законы. Только, они не всегда соблюдаются. Кстати, в детстве и я бы тебя, пожалуй, ведьмой назвал.

— Хм. А за что?

— Только притворяться не надо, будто не знаешь.

— А я и не притворяюсь.

— Знаешь, я окончательно поверил в легенду о зелёноглазости первых Дин только когда увидел, что у тебя глаза — зелёные. Раньше думал, что это ещё один миф про Еггтов, да и у мамы твоей глаза карие.

— А я вот всё такое воплощение мифов живое.

— Марин…

— Чего опять?

— Хотя я в детстве с девочками не дрался, для тебя бы, пожалуй, сделал исключение.

— Меня не так-то легко поколотить. И я одного такого мишку, как раз с тебя в детстве размером, уже побила.

— Я в курсе. В «Кошачьей», знаешь ли, тоже дети моих сослуживцев учатся. Ты там знаменитость. В первую очередь, из-за драчливости.

— Ещё не хватало любовные записочки от них получать. — неожиданно угрюмо отвечает Марина.

— Какая же ты ещё маленькая, в сущности.

— Ты насчёт записочек Соньку поспрашивай — если в хорошем настроении будет — покажет, у неё добра этого — два мешка, если не врёт, как обычно.

— А ты ей просто завидуешь!

— Ничего подобного! Глупости какие!

— Завидуешь, завидуешь, иначе я совсем девчонок не знаю!

Марина в ответ только гримаску корчит.

— С мирренами и наследием Погибшего Материка история вообще довольно странная: сама знаешь, следы пребывания его жителей обнаружены по всему побережью Океана Мёртвых. Это у нас в Приморье высадилось несколько настоящих армий и многие сотни тысяч уцелевших. В Приморье народ обрел новый дом. Но корабли приставали и в других местах побережья. В тот период все приморские народы испытывали на себе влияние грэдской культуры. Грэдские украшения, грэдская керамика проникали в самые отдаленные области материка. На побережье почти все государства даже монеты чеканили по грэдским образцам и даже с грэдскими надписями. Грэдский язык объединял всё побережье, он был известен всем купцам и морякам. Его знали все жрецы и ученые. Да и во многих портах, где смешивались многие народы, практически все знали так называемый «портовый грэдский».

— Так моряки и сейчас почти все испорченным грэдским владеют.

— Это уже другая история, ко временам Погибшего Материка практически не имеющая отношения, и связанная, в основном, с борьбой за колонии накануне той войны.

Во времена катастрофы часть кораблей ушла к побережью полуострова Миррен-И.

Марина хихикнула.

— Что смеёшься?

— Это сейчас он Миррен-И, а тогда он как-то по-другому назывался. Мирренов тогда на побережья не было, они тогда на своем родном плоскогорье сидели, и коз пасли. Пишут, что даже человеческие жертвы своим глупым богам приносили. У них же даже алфавит от страрогрэдского заимствован.

Сордар усмехается.

— Алфавит у них и в самом деле заимствован, только приспособлен к уже сложившейся системе письма. Миррены в то время вовсе не были неразвитым полукочевым народом, как любят писать некоторые наши, не слишком честные историки. Да и в Приморье высаживались не «озверевшие банды морально разложившихся солдат», как любят писать о временах Высадки не слишком честные мирренские историки.

Хотя сейчас речь не о временах высадки, а о том, что случилось значительно позже.

Аристократия на побережье Миррен-И уже ко временам катастрофы говорила почти исключительно по-грэдски. Мало что изменилось, когда побережье завоевали миррены. Они точно так же оказались очарованы грэдской культурой. Точно так же учили своих детей «Высокому грэдскому», давали им грэдские имена, восторгались грэдской литературой. Но они не забывали свой язык, свою религию. Хотя, даже ставя памятники своим правителям и героям, почти всегда изображали, подражая образцам скульптуры с Погибшего Материка.

Особого значения этому не придавалось. Потомки выходцев с Погибшего Материка давным-давно растворились среди жителей побережья. «Портовый» грэдский умер.

Ученые собирали древние рукописи, писали трактаты, причём даже богословские, по-старогрэдски. «Высокий» грэдский постепенно стал языком науки. Основой мирренского законодательства стали кодексы Императоров Погибшего Материка.

Именно ученые и положили начало тому, что принято называть «Грэдским Возрождением». Старогрэдский был языком науки, его знали все врачи и юристы. Ученые того сумбурного века вернули интерес к грэдской литературе и философии. В то время чёткой границы между художником и ученым ещё не существовало, каждый был многогранным. Художник мог спокойно строить метательные машины и лить пушки, а архитектор — изучать звезды. «Грэдское Возрождение» в прямом смысле пришлось ко двору. Самый известный художник того периода, фактически один из зачинателей «Возрождения», был придворным живописцем императора. Естественно, увлечению двора стала подражать вся аристократия, а им — набирающее силу купечество. Сама знаешь, даже появился в архитектуре псевдогрэдский стиль, источником вдохновения служили самые древние постройки в приморских городах. Некоторые архитекторы даже ездили к нам, изучать старые города Приморья. А такое путешествие в то время само по себе было изрядным достижением. Плавание хотя и каботажное, но опасное: от Порта-У-Стены до первого нашего порта — несколько тысяч миль. Об этих визитах миррены сейчас пишут, что архитекторы ездили работать по приглашению «местных аристократов», хотя любой архитектор скажет — у мирренов почти все термины, относящиеся к каменному строительству — грэдского происхождения.

Лет двести назад образованный миррен зачастую знал историю Погибшего Материка лучше, чем свою собственную, и говорил на старогрэдском лучше, чем на родном.

В общем, постепенно среди мирренской аристократии возобладало мнение, что именно они являются духовными наследниками цивилизации Погибшего Материка…

— Хи-хи. То есть, миррены есть Великие Грэды, а мы вроде как неизвестно кто.

— Как ни смешно, но это именно так и есть. Пока мы жили на разных сторонах материка, подобные рассуждения, в принципе, никому не мешали. Новые мирренские книги в то время у нас мало кто читал, да и у них аристократия брезговала книгами на «испорченном» языке. Любой язык со временем меняется. Из так называемого «Высокого» грэдского развились Приморский и Северный диалекты нашего языка. Миррены законсервировали мёртвый язык многолетней давности.

Сейчас у мирренов даже в школьные программы включено, что мирренская цивилизация является наследницей древней цивилизации Погибшего Материка. Причём всё преподносится так, чтобы у учеников не возникало ненужных вопросов, откуда на свете столько людей, говорящих пусть на испорченном, но всё-таки грэдском, и почему эти люди тоже неплохо знают историю Погибшего Материка и считают выходцев оттуда своими предками. Слышала, наверное, как один из деятелей Возрождения пытался вывести генеалогию тогдашней мирренской династии от Императорской фамилии Погибшего Материка.

— Знаю-знаю, наши ученые ещё тогда потешались — у мирренов получалось, что наследник Императора, кстати, не правивший ни одного дня, прожил около ста пятидесяти лет, причем дети у него появились, когда ему было за сто тридцать.

— Мирренов такие мелочи в то время не волновали. Раз в их священных книгах указано, что раньше люди жили чуть ли не по тысяче лет, и только потом, за грехи, бог сократил сроки жизни, то почему бы сыну императора не прожить сто пятьдесят лет? Да ещё происходящему от благочестивого родителя.

Справедливости ради стоит сказать, что и у нас при Дине IV пытались вывести происхождение Дины I от боковой ветви Императорского дома.

Марина снова хихикнула. Сордар продолжает:

— Не понимаю я её. Ведь вполне реальные потомки Императорского Дома как раз в её времена жили.

— Как раз, последняя при ней умерла. А Дина почему-то решила, что зачем-то надо придумать себе такое происхождение для укрепления своего положения. Которое и так не шаталось.

— У великих людей свои причуды. Сама же знаешь, некоторые Великие Дома бесспорно ведут свое происхождение от знатных семей Погибшего Материка. А Дина, видать, не могла забыть, что Дину I кое-кто считал узурпатором и выскочкой. Сейчас, сама знаешь, вновь появились историки, выступающие с аналогичными заявлениями.

— Почему-то в предвоенные годы большинство этих историков были постоянными гостями в мирренском посольстве, а глава этой школы даже имеет Большую Золотую Медаль их Академии и лауреат премии имени Императора Тима I. Не верю я в такие совпадения.

— И в кого же ты такая сообразительная?

— Сама в себя, неповторимую. Научные журналы читаешь — буквально видно, как ученые мужи грызут друг дружку. Хотя сейчас, думаю, грызня пойдёт маленько потише: денежки от Тима-то тю-тю. Кстати, ученые эти словно забыли, что коллекция предметов с Погибшего Материка, собранная только в Историческом музее содержит раз в двадцать больше предметов, чем все мирренские коллекции.

— Зато миррены куда лучше нас умеют любую вещь продемонстрировать с самой выгодной стороны. Собственная история или музейные коллекции — не исключение. Сама знаешь, «Морская дева» из столичного музея — чуть ли не второй герб мирренов. Хотя сама статуя, пусть и материкового периода, всего лишь не очень хорошая, да к тому же повреждённая, копия. Это, кстати, сами миррены признают. Оригинал, причём значительно лучше сохранившийся — у нас. Причём даже не в Императорских музеях, а в Музее Истории Приморья, да и там в запасниках.

— Ну-ну, — протянула Марина, — мне эта статуя никогда не нравилась. Не пойму, что в ней миррены нашли.

— Если уже не первую сотню лет пишут, будто какая-то вещь прекрасна, как-то постесняешься говорить, если она тебе кажется безобразной…

— Если кто-то или что-то урод — то я прямо так и скажу. И плевать, что вокруг подумают.

— Это ты такая, а другие люди предпочтут соврать. Смелость и дерзость не всем присуща. Да и не все данные качества считают достоинством. «Морская дева» давным — давно включена в список мирренских национальных сокровищ и личных сокровищ династии. Писать что-либо плохое о вещах из этого списка — у мирренов как-то не принято.

— У нас-то ничего такого нет….

— А ну как же. Стоит твоей маме какого-нибудь художника или поэта похвалить. И как минимум, несколько лет, нигде ничего плохого про него не напишут. Художника ещё и заказами завалят. Причем, без разницы, умеет ли он рисовать.

Марина пытается изобразить надутую физиономию. Получается не очень. Говорит обиженно.

— Ей почему-то, в основном, такие и нравятся.

— Какие «такие»?

— Те, что рисовать не умеют. Я как-то раз на холсте три банки с краской взорвала. Получилось ничуть не хуже. Только на выставку почему-то не отправили. Что взрослые в этих цветных пятнах да квадратах находят?

Сордар усмехается.

— Я, наверное, недостаточно взрослый, ибо мне такое «художество» тоже не нравиться. Софи…

Марина корчит гримасу и продолжает:

— Знаю-знаю — рисует гораздо лучше. Ну, ничего, скоро вырастет, и это пройдёт.

— Не хотелось бы. — ответил Сордар, тут же получив от Марины метко запущенной шишкой по лбу.

Впрочем, и Марине от ответной шишки увернуться не удается.

— Сордар, подари мне на день рождения заряд Љ5 от орудия «Героя войны».

— Нет, сестрёнка, не могу.

— Почему? Сейчас же списывают часть флотских арсеналов.

— Я не спрашиваю, откуда ты узнала секретную информацию, но у трёх моих сослуживцев дети учатся вместе с тобой. И о твоих похождениях знает почти весь наш флот. Я не хочу подвергать риску быть разрушенной лучшую школу страны.

— И что же про меня пишут?

— Мальчишки пишут, что ты здорово дерёшься. Девчонки — что ты самая противная, злая и невоспитанная девочка школы. К тому же, ты жуткая зазнайка.

«Самую противную» Марина восприняла как комплимент.

— Ну, тогда прокати меня на торпедном катере.

— Это организую, но не раньше каникул и если в море не уйду. Но к турелям и аппаратам не подпущу. Тем более, у нас как раз новые торпеды испытывают.

Марина встрепенулась, и тут же сникла, печально вздохнув.

— Ну, спасибо и на этом.

Адмирал хохотнул.

— Сордар, а на «Владыке» главный калибр как раньше, проволочной конструкции, или что-то другое?

— Центробежное литье.

— Понятно…

— Вот уж никогда не думал, что сидя под луной, буду обсуждать с девочкой особенности конструкций орудий линкора.

— А что, разве есть более интересные темы?

— Какая же ты всё-таки ещё маленькая.

— Вообще-то, я прекрасно знаю, что полагается обсуждать такими… романтическими вечерами. Ты, я думаю, в свое время немало вечеров провел в подобной обстановке, но в значительно более приятном (на тот момент) обществе.

— И в кого ты такая язвочка?

— Сама в себя. Ну, так я права насчет вечеров?

— Права. Лет мне тогда было не сильно больше, чем тебе сейчас…

— Звали её…

— Обойдёшься!

— Обойдёшься… Странное имя.

— Марин…

— Чего?

— Язви поменьше, вот чего. Иначе…

— Что иначе?

— Иначе в ближайшие несколько лет вряд ли кто, кроме меня, согласится составить тебе компанию в посиделках под Луной.

— Сордар, я равнодушна к поэзии, хотя стишок хоть про кого сочинить могу. Плюс адекватно оцениваю достоинства и недостатки моей внешности. И прекрасно знаю свой социальный статус. Так что, если кто в школе начнёт восторгаться моей особой, то эта особа достаточно быстро проведёт ему не слишком сложную хирургическую операцию, после чего определённый орган уже никем и никогда не сможет восторгаться.

— Знаешь ли, Марина, далеко не над всеми вещами в природе, и даже в себе самом, мы властны. Мне тоже когда-то было столько же лет, сколько тебе, и я о девчонках был крайне невысокого мнения. Считал всех плаксами, ябедами и трусихами. Ну, а потом…

— И что было потом?

— Знаешь, Марина, кто-то из мудрецов сказал: «Только тем, кого кусала змея, стоит об этом друг с другом разговаривать». Моя весна уже давно позади. Твоей ещё только предстоит начаться.

— Опять ждать чего-то…