"Конан и цепь оборотня" - читать интересную книгу автора (Харрис Ник)

2

Горшечник Ихарп, тощий и суетливый, в смущении потирал ладони. Конечно, он, Ихарп, верный друг и слуга Конана. Когда-то великий воин Конан спас его, Ихарпа, ничтожную жизнь… И он, Ихарп, и жена его, и дети — все благодарны. Но отправляться в горы на поиски волшебника… Да найдет ли он того волшебника?.. Да не убьют ли его, Ихарпа, кровожадные бандиты-горцы?.. А если не убьют, и если найдет… Согласится ли великий волшебник выслушать его, простого ремесленника, поедет ли с ним?.. А дома — жена, дети… Кто их станет кормить, пока он, повинуясь приказу друга, будет ползать по горам?..

Конан молча бросил на стол несколько серебряных монет. Горшечник опять потер ладони, но уже более энергично. Да, этого, конечно, хватит… Ему и за год не сделать столько горшков, чтобы заработать такие деньги!.. Вот только бандиты-горцы…

— Они нападают на караваны! — нетерпеливо сказал Конан. — Ты можешь их не опасаться! Что с тебя взять?!

— Да-да, конечно… — Ихарп торопливо закивал, незаметным движением сгребая со стола монеты. — Но моя лошадь… Она, конечно, старая кляча, но кто знает этих горцев…

— У горцев прекрасные скакуны! Твою кобылу они не возьмут даже на мясо! Тем более, на мясо! Для этого они специально выращивают мясных лошадей… ну и баранов, конечно!

Ихарп вынужден был согласиться.

— Все это так… Вот только моя жена привыкла, чтобы я еженощно ублажал ее плоть… Как же она останется без мужской ласки?..

Тут уж Конан не выдержал и расхохотался.

— Я найду на базаре пару нищих! Они будут рады ублажать твою любвеобильную супругу!

— Нет-нет, не нужно нищих… Если сам Конан не желает, то уж пусть она потерпит… Тем слаще будет встреча! Но, вообще-то… его жена хороша собой и довольно молода. Любой мужчина с удовольствием согласился бы проводить с ней все ночи…

Конан вспомнил тощую, жилистую женщину, выглядевшую почти старухой.

— В эти дни мне будет не до женщин. Нужно обеспечить надежную охрану княжны!

— Ну, конечно, конечно… Ихарп все понимает… Красавица-княжна — это не то, что его жена… Но, с другой стороны, княжна — молода и неопытна, а вот его жена!..

Потеряв терпение, Конан грохнул каменным кулаком по столу. После этого горшечник больше не вспоминал ни о жене, ни о разбойниках.

Спустя колокол он, нагрузившись провизией, выехал на старой кляче в направлении Карпашских гор.

В распадке, меж двух поросших вековыми соснами холмов, притулилась ветхая хижина. Просевшая, крытая замшелым дерном крыша грозила вот-вот рухнуть. Стены, таясь в тени сосен, поросли грибами и покрылись плесенью. Затянутое бычьим пузырем окно почти не пропускало света, а покосившаяся дверь — не закрывалась.

Но живущему в хижине козлоногому колдуну и не требовался свет — темнота была его стихией. А запирать дверь и вовсе не было необходимости: никто из местных жителей не рисковал даже приблизиться к его мрачной обители.

Звери и хищные птицы служили ему. Волки приносили задранных коз и оленей, совы и филины — кроликов и зайцев. С ревом голодного зверя впивался он в теплое парное мясо, рвал зубами, жадно глотал, давился, отрыгивал и снова глотал уже побывавший в желудке полупереваренный вонючий кусок. Затем, насытившись, дремал, растянувшись на лежанке, а кошки слизывали шершавыми языками кровь и жир с его мокрых толстых губ.

Отец его был обитатель лесов — сатир, а мать — злая ведьма, жившая в небольшом селении, где свирепые, кровожадные горцы боялись ее, как огня. И когда пришла пора колдунье зачать ребенка, чтобы передать ему черные знания, никто — ни один житель селения — не смог заставить себя лечь с ней в постель. Она грозила страшными карами, она сулила богатство, обещая открыть места, где хоронились клады — ни один горец не решился коснуться ее холодного тела, ибо, по слухам, ведьма давно умерла, и только колдовство поддерживало эту противоестественную жизнь медленно гниющего трупа.

И тогда поковыляла колдунья в сумрачные леса, взывая к мерзким тварям, таящимся от солнца в сырых распадках. Зычно и сладострастно завывала она, томимая жаждой совокупления. Но и звери, и твари лесные бежали, учуяв ее гнилостный запах. Наконец нашелся один старый, глухой и слепой сатир, позволивший ведьме совершить с ним отвратительный, противоестественный акт слияния мертвого человека и умирающего повелителя зверей.

Так ведьма зачала козлоногого. Родился он с кучерявой бородой и покрытыми шерстью ножками, на конце которых поблескивали слизью маленькие копыта. Быстро осваивал сын мертвой колдуньи премудрости чернокнижья. Заклинания и заговоры запоминал с первого раза, а колдовские чертежи и знаки, казалось, были ведомы ему еще до рождения.

И когда настала пора, мальчик-сатир, как и положено черному колдуну, убил свою мать: произнес заклинание, уничтожающее ее чары. И улыбаясь мокрыми губами, смотрел, как вздувалась, вспучивалась червями и распадалась ее плоть, как рассыпались в прах кости, растекалась мерзкой лужей ее черная кровь. А потом ушел жить в сумрачный распадок, где обитал когда-то его отец. Сатиры, как медведи, живут в берлогах, но он построил хижину — все же мать его была когда-то человеком…

Капитан Бруккис был невысокого роста, но крепок, как раскидистый дуб. На могучих плечах плотно сидела квадратная голова с тяжелой челюстью, а толстые, как колбасы, пальцы запросто могли гнуть подковы.

Выслушав рассказ Конана, он с невозмутимым видом показал хозяину таверны на пустые кружки, дождался слугу с кувшином, шумно выпил и смачно причмокнул толстыми губами.

— Значит, говоришь, книга показала? — он потер гладко выбритый подбородок, украшенный двумя шрамами.

— А книгу показал Ниаматар.

— Да, я слышал о Книге Черных Врат и ее хранителе… Конечно… Но почему ты думаешь, что эта именно она? Может, тот старик… просто шарлатан? Умеет насылать морок?

— Он не шарлатан. А Книга… Я знаю, что это — она. Увидел прошлое и будущее… А старик-дервиш исчез у меня на глазах! Такое шарлатану не под силу, — Конан усмехнулся, — пусть даже умеющему насылать морок!

Бруккис в задумчивости пробарабанил пальцами Марш Наемников. Даже немузыкально прогудел пару куплетов.

— И что ты думаешь делать? Если тот козлоногий колдун из твоего видения так страшен?..

— Я послал верного человека за белым колдуном. Очень хорошим. А пока нужно обеспечить княжне надежную охрану!

Лицо капитана потемнело.

— Уж не хочешь ли ты сказать, киммериец, что ее плохо охраняют?! — несколько посетителей таверны с любопытством оглянулись, ожидая ссоры двух воинов, один из которых, похоже, оскорбил другого.

— Да нет, нет… Охрана, конечно, надежная… Но ты же не будешь возражать против моей помощи?

Бруккис допил вино и, успокоившись, буркнул:

— Возражать не буду. Только не слишком попадайся ей на глаза. Я вообще-то не имею права брать людей со стороны…

— Я буду невидим, — кивнул Конан.

Капитан расхохотался, представив киммерийца, пытающегося затеряться среди охранников.

— Она заметит сразу же! — он вновь поскреб толстенными пальцами тяжелый подбородок. — Нет, придется тебе, как положено, подать прошение. Поступить на службу в отряд охраны. А я за тебя поручусь. Кстати, и жалование неплохое, и еда хорошая! По праздникам — бесплатная выпивка! А некоторые молоденькие служанки не прочь поразвлечься!

И Бруккис захохотал так, что даже привычные к шуму и смеху посетители таверны воззрились на него с почтительным удивлением.

Княжна Ониксия была молода, прекрасна и по-детски наивна. Ее огромные серые глаза смотрели на мир восторженно и ласково. Ее прелестный носик знал только запахи роз и цветущих деревьев в отцовском саду. Ее нежные руки никогда не ведали тяжелой работы, от которой у женщин появляются мозоли и вздуваются вены.

Она не представляла, какие страдания приносит людям ее отец — крупнейший в Заморе работорговец. На рабов она смотрела, как на милых домашних животных и считала, что другие смотрят так же. Она знала, что провинившихся рабов иногда наказывают, но не задумывалась о жестокости и бесчеловечности этого наказания. Всего лишь небольшая порка!..

— … И этот ничтожный раб не оценил оказанного ему великодушным хозяином доверия, в третий раз попытался бежать… — монотонно читал помощник судьи.

Бхутта уже не чувствовал боли в стянутых сыромятными ремнями руках. Вот ноги… Они еще не потеряли чувствительность и продолжали нестерпимо ныть. Какая разница?.. Все равно вскоре он будет мертв. О, эти жестокие белые! Если бы они могли испытывать жалость!.. Если бы могли… Они бы убили его быстро и безболезненно. Но нет! Им надо показать, что бывает с теми, кто пытается бежать…

Бхутта вспомнил порки после первого и второго побега. Много дней он лежал, подвывая от боли, а старая колдунья Нгана смазывала его исполосованную спину жиром барсука, убитого в полночь на заброшенном кладбище.

А теперь его ждет порка до смерти, чтобы другим рабам было неповадно бегать от своих великодушных хозяев!.. Скорее бы все кончилось! Сегодня он увидит в толпе добрые карие глаза старой колдуньи Нганы, которая так похожа на его мать… А потом придет огромный свирепый палач. Никто не знает его имени, никто не видел его лица, потому что он всегда надевает островерхий колпак с маленькими прорезями для глаз. Два сверкающих злобным торжеством и похотью глаза! Все слышат его сладостные стоны, когда он с оттяжкой наносит очередной удар по спине раба… По спине, превратившейся в кусок окровавленного мяса… И чем громче кричит раб, тем сладостнее стонет палач. Да покарают его боги за эту мерзкую страсть! Потому что люди не могут покарать — не знают имени, не видят лица… И еще потому, что боятся… А после казни!.. Что делает он с изувеченными телами рабов — никто не знает. Он с рычанием, как дикий зверь, предвкушающий обильную трапезу или любовную игру, уносит на плече окровавленный труп… Куда, для чего?.. Лучше не думать об этом…

Они уже идут!.. Идут помощники палача. Сейчас они привяжут меня к столбу… Нет! Убирайтесь, жадные гиены! Я не пойду! Я…не… пойду!..

Его выволокли из клетки и, не обращая внимания на крики, потащили к столбу. Толпа, жадно ожидающая казни, заволновалась. Ведут! Тащат! Скоро они услышат свист кнута, увидят, как первые удары рассекают темную кожу, как лопается она, будто перезрелый плод, гниющий на солнце…

Бхутта кричал и вырывался. Ноги отказывались держать его, хотя их он еще чувствовал — руки ему связали крепче. А ноги… Кому охота носить связанного раба? Пусть идет сам… Ноги связали только для вида. Но теперь они подкосились…

Его потное от страха тело покрылось пылью. Белки вытаращенных глаз сверкали, как у молодого быка, перед глазами которого смеющийся мясник точит огромный нож. Он кричал и плакал, звал мать, выкрикивал имена богов, которым когда-то молился.

Толпа, состоявшая по большей части из ремесленного и торгового люда, из воров, бандитов, проституток и нищих с хитрыми бегающими глазами — ликовала.

Зрелище! Сейчас они будут наслаждаться Зрелищем! Уже наслаждаются! Разве не наслаждение видеть страх, отчаяние и слезы этого раба? Но еще большее удовольствие — в предвкушении кровавой порки. Они увидят, как слезает кровавыми лоскутами кожа, как обнажаются измочаленные кнутом мышцы, как брызжет во все стороны кровь!..

И только небольшая часть толпы состояла из рабов. Пригнали тех, кто не смог отговориться крайне необходимыми делами, очень важными для хозяина… и они стояли молча, опустив кудрявые головы, среди хохота, улюлюканья, веселого свиста остальных. Толпа пришла насладиться!..

Вот и палач! Огромный, с мощными волосатыми лапами. Как всегда, в остроконечном колпаке. Как ловко он умеет работать кнутом! Это великий мастер! Да когда же привяжут этого поганого негра?!

Бхутту накрепко привязали к пропитанному кровью и потом, отполированному сотнями тел столбу. Он уже не кричал, а отрешенно смотрел перед собой. Вряд ли он видел ликующую толпу, важно сидевшего на возвышении князя, своих собратьев-рабов…

Палач взмахнул кнутом. Пока только проба. Еще раз. Витой длинный кнут со свистом разрезал воздух. Пропитанный кровью предыдущих жертв, он, тем не менее, оставался достаточно гибким. А может быть, искусник-палач перед каждой казнью разминал его своими красными уродливыми руками?..

Князь подал знак. Толпа затихла. Ожидание… Предвкушение… Палач неспешно отошел на нужное расстояние. Взвесил в руке кнут. И почти не размахиваясь, нанес первый удар. Крик раба потонул в диком реве толпы. Все было так, как они и ожидали! Лопнула кожа, брызнула кровь… Еще! Еще!! Бей же, палач, бей!..

Ничего этого милая княжна никогда не видела. Она жила в своем, ласковом и упоительно счастливом мире. Ездила верхом в сопровождении охраны по шумным улицам Шадизара. Покупала в лавках богатых купцов роскошные ткани — шелк, парчу, и украшения — кольца, броши, ожерелья.

Иногда охотилась, никогда не подъезжая близко к убитому ее стрелой оленю, чтобы не видеть его глаз, в которых — она знала, несмотря на наивность — навеки застыл ужас смерти и извечный укор убийце.

Она, конечно, понимала, что на свете существуют смерть и страдания. Муки и несправедливость. Но все это было так далеко… И не с ней — с другими.

Шестнадцать раз встречала весну счастливая княжна Ониксия. И в последние два года она стала испытывать странное волнение, глядя на мужчин. Суровые воины, украшенные шрамами лица… Сверкающие отвагой глаза, сильные руки… В ее охране появился высокий могучий воин, воплощение мужественности, силы и какой-то первобытной, дикой ярости!.. И его неожиданно синие глаза, неотступно следящие за каждым ее шагом, всегда так волновали…