Кришан Чандар Мне некого ненавидеть

Давно уже не видал я Малика-сахиба. Когда последний раз, три месяца тому назад, я встретил его, он был настолько поглощен идеей создания кинофильма, что ни о чем больше не хотел слушать. С тех пор мы с ним не виделись. И вот сегодня, после завтрака, я вдруг подумал, что неплохо было бы съездить к нему в Дадар, расспросить его о житье-бытье.

Однако, когда я приехал в Дадар, Малика-сахиба не оказалось дома. Его жена сказала мне, что он ушел к себе в контору.

– А где эта контора? – спросил я.

– Рядом с оперным театром, – ответила жена Малика-сахиба. – Повернете в переулок направо и там увидите большое здание братьев Лалджи и Мулджи Дхокевала, войдете в вестибюль и на втором этаже найдете его контору.

«Вот это да! – подумал я про себя. – Наконец-то Малик-сахиб обзавелся своей киностудией. Что ж, придется пойти поздравить его по этому поводу». С этой мыслью я встал со стула и собрался уже выйти из комнаты, но тут жена Малика-сахиба сказала:

– Может, сначала выпьете чаю?

– А у вас есть сахар?

– Сахар?! – удивилась она. – Нет, что вы. Разве вы не знаете, что его дают только по карточкам, да и то очень мало. Уж если вам хотелось выпить у нас чаю с сахаром, так взяли бы с собой немного из дому.

– Что ж, в следующий раз обязательно последую вашему совету, – сказал я и вышел из комнаты.

Жена Малика-сахиба проводила меня до дверей. Спускаясь по лестнице, я споткнулся и больно ушиб себе ногу.

– Эй, что вы там делаете? – встревоженно закричала жена Малика-сахиба. – Нельзя ли поосторожней, лестницу сломаете. Она и так чуть дышит. Если где сломается, хозяин дома ни за что не будет еще раз ремонтировать.

Молча потирая ушибленное колено, я спустился вниз.

Когда я подошел к зданию братьев Лалджи и Мулджи Дхокевала, то сначала не заметил ни малейшего намека на то, что в этом доме помещается киностудия. Но затем я увидел на стене объявление, написанное большими жирными буквами:

Прочитав это объявление, я быстро поднялся на второй этаж и вошел в контору. Здесь, за большущим столом, сидел Малик-сахиб, вернее доктор Малик и, положив голову на стол, повидимому, спал. О том, что дела в этой конторе идут неважно, я понял с первого взгляда. Малик-сахиб, смущенный моим внезапным появлением, поднялся из-за стола и, крепко обняв меня, сказал:

– Можешь меня поздравить, я скоро разбогатею.

– Каким же образом? – спросил я.

Малик-сахиб посмотрел на меня и улыбнулся: у него был очень добрый и мягкий характер. Сейчас, стоя передо мной, он размахивал руками, вертел пальцами, не произнося ни слова, открывал и закрывал рот, крутил головой, пожимал плечами и вообще вел себя так, словно собирался держать речь в присутствии своей жены. Кстати сказать, на формирование характера мужчины очень сильное влияние оказывает его жена. И если бы не это, мужчинам, пожалуй, пришлось бы очень плохо. Очевидно, поэтому, когда Малик, таинственно подмигнув мне, сказал: «Я скоро разбогатею», голос его дрожал, и казалось, что он оправдывается перед женой за какой-то проступок.

– Скажи, наконец, брат, в чем дело? – не вытерпел я. – Ведь ты же собирался открыть киностудию, откуда взялось это лечение маслами?

– Ты видишь в шкафу колбочки? – спросил Малик-сахиб. – В них лечебное масло. Его изобрел я. Это ароматное масло – крупнейшее изобретение нашего века. – Затем, слегка улыбнувшись, продолжал: – Натрешь им лоб – пройдет головная боль; закапаешь в нос – и насморка как не бывало; зальешь в уши – и никакой серы там не останется. Это масло и перхоть уничтожает и росту волос способствует.

– Как же это так? – удивился я.

– Если помажешь этим маслом голову днем – не будет перхоти, а если на ночь – у тебя будут расти волосы. Кроме того, этим маслом можно светлые волосы выкрасить в черные, блондина можно сделать брюнетом. Чаще всего его употребляют как наружное лекарство, но, если надо, можно принимать и внутрь, потому что в его состав входит касторовое масло, которое помогает при расстройстве желудка и очищает кишки. Таким образом, как видишь, это масло вылечивает все болезни, является одновременно и превосходной краской для волос и ароматным слабительным.

Закончив перечисление всех качеств своего масла, Малик-сахиб снова кинулся обнимать меня. Я дружески положил ему на плечо руку и спросил:

– Сколько же тысяч бутылок этого чудодейственного масла ты продал?

– Пока всего лишь три бутылки. Но ведь реклама… Ты знаешь, что в нынешний век реклама…

Малик-сахиб хотел пуститься в рассуждение о значении рекламы, но в это время вошел Махмуд – наш общий друг и большой фантазер. Он служит продавцом в магазине готового платья сетха Хусейна Мирагхевала, а в свободное время пишет киносценарии. Однако до сих пор ему не удалось продать ни одного из них. Поэтому вы легко можете догадаться, что он из себя представлял. Сегодня, очевидно, в надежде на то, что наступят другие, лучшие дни, он выглядел очень довольным.

– Махмуд, дорогой, в чем дело? – спросил я. – Тебя просто не узнать! С работы, что ли, выгнали?

– Нет, брат, – ответил Махмуд, – с работы меня не выгнали. Дело в том, что меня осенила блестящая идея. Скоро мы с вами станем миллионерами!

– За сколько дней? – быстро спросил Малик-сахиб. – Говори скорее, Махмуд, за сколько дней можно стать миллионером? Это очень важный вопрос! Возьми, например, мое масло. За три месяца я продал три бутылки. Если дело и дальше будет идти в таком же темпе, то я уверен, что лет через двести, дай мне бог здоровья, наверняка стану миллионером.

– Конечно, конечно! – кивая головой, воскликнул Махмуд. – Но для этого необходимо также, чтобы в каждом году было пятьдесят тысяч дней.

– Верно, верно! – согласился Малик-сахиб, разводя руками, затем, посмотрев на Махмуда, снова спросил: – Сколько дней? Сколько надо дней, чтобы стать миллионером?

– Да что-нибудь около года.

– А что же делать целый год? Продавать масло?

– Конечно, конечно! – не раздумывая, выпалил Махмуд. Но затем, поразмыслив, сказал: – Э-э, нет, Малик-сахиб! По моему плану, сначала мы будем получать доход в сотни рупий, потом в тысячи. А уж через год будут и сотни тысяч.

– Так говори же скорее! – в нетерпении закричал Малик-сахиб.

– Ну ладно, слушайте. Дело вот в чем, Малик-сахиб. Ты, насколько я знаю, очень любишь литературу. Это ничего, что сейчас в силу неблагоприятных обстоятельств тебе приходится продавать свое масло, а мне – торговать одеждой. Нам все равно больше всего нравится заниматься литературой, а наш друг, – он кивнул в мою сторону, – уже известный поэт. Кстати, брат, что ты получил на последнем литературном конкурсе? – обратился он ко мне.[1]

– Да всего лишь третью премию – десять рупий. Как раз хватило на содовую воду и папиросы.

– Неплохо, – с довольным видом сказал Малик-сахиб, взглянув на меня.

– Конечно, конечно! – вскричал Махмуд, обшаривая взглядом мои карманы.

– Расскажешь ты, наконец, о своем плане или нет? – нетерпеливо оборвал Махмуда Малик-сахиб.

Махмуд открыл было рот, но тут в контору по продаже лечебных масел вошел Гирдхари – наш четвертый друг. Сегодня Гирдхари был почему-то очень мрачно настроен. Глядел он на нас сердито, нахмурив брови, вены на шее вздулись, рубашка его насквозь промокла от пота, ноги были грязные, в пыли. Однако, несмотря на мрачное настроение нашего друга, мы и его решили посвятить в новый план. А план Махмуда оказался настолько же прост, насколько бывает прост всякий план – как стать миллионером.

– Каждый из нас напишет по одному киносценарию, потом мы вместе будем продавать их, а деньги поделим поровну. Таким образом, мы создадим своего рода сценарный синдикат, в котором кинопоставщики могут получить какие угодно сценарии, на любую тему, любой сюжет, любого содержания. Можно написать, например, о том, как герой выгоняет героиню из дому, а потом их обоих выгоняет какой-нибудь негодяй. В общем, можно использовать все что хочешь, даже твое лечение маслами.

– Конечно, конечно! – кричал, размахивая руками, Махмуд.

– Стоющее дело, – сказал Гирдхари, изо всей силы ударив кулаком по столу. – Вполне можем на этом миллион рупий заработать. Разве нет? Что нам мешает? Голова у нас есть, мозгами шевелить мы пока еще в состоянии, знаний хватит, в искусстве разбираемся; у нас даже есть лечение маслами!

– Конечно, конечно!

– Заткнись ты со своими «конечно», Махмуд, – раздраженно сказал Гирдхари, еще раз ударив кулаком по столу. – Не зли меня!.. Теперь нам, друзья, необходимо крепко держаться друг за друга и действовать сообща. Пока мы не создадим свое объединение, с нами никто не захочет иметь дела. Возьмите, например, Аббаса. Стоило ему создать такое объединение, и он сразу начал зарабатывать, а теперь миллионами ворочает. А почему? Да все потому, что у него есть свое объединение. А ты что, глупее Аббаса, что ли, Махмуд? Или ты, Малик? Или, к примеру, я? Или ты, «непризнанный» великий поэт? Да ты куда лучше его пишешь. А кто тебя ценит? Эх, брат! В этом мире нужно действовать только сообща. А этот Аббас – болван! Я ему еще укажу его место! Я ему покажу! А тебя, Махмуд, назло ему сделаю председателем объединения. Вот увидишь! Он меня век не забудет. В ножки поклонится, умолять, рыдать станет, но я его ни за что не прощу. Слишком много возомнил о себе, болван! Я его так проучу, так опозорю…

– В чем дело, Гирдхари? – спросил Махмуд. – Что тебе сделал Аббас?

– Ты ничего не понимаешь, – не унимался Гирдхари. – И вообще не называй ты при мне имени Аббаса…

– А кто его называет? – возразил я. – Ты сам все время говоришь о нем, а я просто стою и слушаю, хотя он и друг мне.

К счастью, Малик-сахиб во-время переменил тему разговора, приступив к обсуждению деталей плана Махмуда, иначе, верно, не миновать бы нам ссоры.

В конце концов мы договорились о том, что, кроме сценариев, каждый будет попрежнему заниматься своим делом: Малик-сахиб – «врачевать» больных своим ароматным маслом, Махмуд останется у сетха Хусейна Мирагхевала и будет торговать одеждой; Гирдхари, который уже шесть месяцев ходит без работы, должен еще раз обойти все конторы и постараться найти себе место. А если меня за это время пригласят в какое-нибудь литературное объединение, то я должен устроить так, чтобы туда взяли и трех моих друзей, и писать за них стихи.

Когда план был продуман во всех деталях, было уже половина третьего.

Так как денег у меня с собой было немного, я думал, после того как Махмуд и Гирдхари уйдут, пригласить Малика-сахиба в какой-нибудь ресторан пообедать. Но не тут-то было. Беседа хотя и вяло, но продолжалась, и казалось, ей не будет конца. Губы у Гирдхари запеклись коркой, Махмуд, как заведенный, не переставая, кивал головой и повторял свое «конечно, конечно», а Малик-сахиб все пожимал плечами.

Наконец, когда пробило половину четвертого, я не выдержал и сказал, обращаясь к Малику-сахибу:

– Ого! Времени-то сколько! За разговорами совсем забыли, что пора обедать. Пошли-ка в какой-нибудь ресторан, пообедаем.

– Спасибо, брат, – ответил Малик-сахиб, вставая со стула. – Ты уж извини меня, но мне совершенно не хочется есть.

Махмуд и Гирдхари тоже поднялись.

– Ладно, пойдем, Малик-сахиб! – сказал Махмуд. – Я ведь тоже не голоден, но раз уж «непризнанный» приглашает, как можно отказываться?

– Я уже обедал, – недовольно пробурчал Гирдхари.

– Ну и что, посидим за компанию на три-четыре каури.[2]

– Сказал нет, значит нет, – рассердился Гирдхари. – Я пообедал как раз перед приходом сюда.

С большим трудом мне, наконец, удалось уговорить его.

Сначала я думал, что мы вдвоем с Маликом-сахибом пойдем в какой-нибудь недорогой ресторан. Теперь же нас было не двое, а четверо, что было мне явно не по карману. Поэтому, поразмыслив, я решил, что лучше будет зайти в закусочную Бхайяджи – там ничего не подают, кроме пури,[3] картошки да простой воды, так что больше шести анн на человека вряд ли истратишь. Однако так как Малику-сахибу «совершенно не хотелось есть», то он съел двадцать пури, Махмуд – двенадцать, я – пятнадцать, а Гирдхари, который «пообедал как раз перед уходом из дому», съел всего лишь двадцать пять пури. Кроме этого, ему пришлось еще заказать большую тарелку простокваши. В результате, когда нам подали счет, то оказалось, что мне придется выложить все деньги, которые у меня с собой были. В моем кармане осталось лишь анн пять мелочи. Едва мы вышли из закусочной, как Махмуд вспомнил о каком-то неотложном деле, а Малику-сахибу совершенно необходимо было идти куда-то, чтобы продать бутылку своего ароматного масла. Итак, мы простились с обоими «миллионерами».

– А знаешь, – сказал мне Гирдхари, когда мы остались одни, – ведь сегодня я поел первый раз за три дня.

– Может быть, выпьешь кофе? – спросил я.

– Что ж, можно, – согласился Гирдхари.

– Тогда зайдем в кафе.

Войдя в кафе, Гирдхари прежде всего направился в уборную и вытряс пыль из туфель, в подошве которых зияла огромная дыра. Потом он вымыл ноги и лицо, причесался, и мы сели за стол. Официант поставил перед нами две чашки кофе.

Гирдхари взял чашку в руки. От кофе исходил приятный аромат. Из чашки поднимался, закручиваясь спиралью, пар и таял где-то под потолком.

Лицо Гирдхари подобрело, морщины на лбу разгладились, вены на шее уже не выделялись так, как раньше, запекшиеся прежде губы стали мягкими, а во взгляде появилось какое-то доброе, мечтательное выражение.

– Ну, а теперь скажи, – нарушил я, наконец, молчание, – за что ты так ненавидишь Аббаса?

– Ненавижу? – спокойным тихим голосом переспросил Гирдхари. – Кто тебе сказал? Мне некого ненавидеть. Сегодня я сыт.

Когда я взглянул на лицо Гирдхари, мне показалось, что повеял нежный восточный ветерок и повсюду распространился какой-то чудесный аромат, словно на давно заброшенном поле взошли вдруг молодые побеги пшеницы.