"Мечтатели" - читать интересную книгу автора (Шелби Филип)

14

Когда на дома Сент-Эстаса спустилась ночь, меры устрашения, предпринятые против жителей деревни майором фон Оттом, возымели свое действие. Улицы опустели, в окнах не было видно огней. Только в штабе майора, за светомаскировочными шторами, все еще было светло.

– Ладно, выведите его отсюда и проводите домой. Аптекарь был предпоследним из двенадцати жителей деревни, вызванных для допроса. Полчаса ему трепали нервы, задавая бесконечные вопросы, и он отвечал на них, моля Бога, чтобы ему поверили. Как он мог услышать что-либо о планах союзников, если он не понимал по-английски, и ему нечего было сообщить американцам, когда они заняли деревню?

Аптекарь, пятясь и низко кланяясь, покинул кабинет фон Отта. Сердце его сжалось от сострадания, когда он увидел последнего односельчанина, ожидавшего вызова. Это был Серж Пикар – булочник – добродушный толстяк, чей хлеб и выпечка когда-то, в лучшие времена, украшали столы Сент-Эстаса. Теперь же потное его лицо казалось белее теста, которое он замешивал.

– Закройте дверь, – скомандовал фон Отт, когда Пикар прошел в комнату и втиснулся в кресло перед реквизированным у кого-то из местных жителей письменным столом, за которым сидел майор.

Фон Отт постарался скрыть отвращение при виде тучного, свиноподобного булочника. Серж Пикар согнулся в кресле, протягивая руку поверх своего трясущегося живота и извлекая сигарету из кармана взмокшей от пота рубашки. Прикурив, он беспечно кинул спичку через стол в пепельницу, стоявшую рядом с фон Оттом. Фон Отт сделал вид, что не заметил дерзости.

– Ну, мой капитан, – по-свойски спросил Серж Пикар, – поймали кого-нибудь на крючок?

– Вы знаете так же хорошо, как и я, что допрос служит только прикрытием для нашей с вами встречи, – ответил фон Отт.

– Я рад, что вы цените мою службу, – сказал булочник. – Я позаботился о том, чтобы в Сент-Эстасе не было предателей, которые помогали бы американцам.

«Кроме тебя, – подумал фон Отт. – Ты – последний мерзавец, иуда, предавший собственных близких».

Однако майор должен был нехотя признать, что Пикар заслужил свои тридцать сребреников. Он читал донесения своих предшественников, в которых те хвалили Пикара.

– Вы к нам надолго на этот раз? – спросил Пикар насмешливо.

– Мы останемся здесь достаточно долго, чтобы вам хватило работы, – парировал фон Отт. – А ее у вас, думаю, уже хватает.

– Кроме несчастного начальника почты, никто не прячет у себя американцев, – гордо произнес Пикар. – В этом я не сомневаюсь.

– Прячет кто-либо оружие?

– Американцы все забрали с собой, когда уходили. Пикар умолчал о том, что прячет в подвале пекарни сахар, муку и даже сливочное масло, выпрошенное им у квартирмейстера в суматохе отступления. Такие продукты были в военное время на вес золота. Ведь пули и порох в пищу не годились.

– Вы уверены, что никто в Сент-Эстасе не заподозрил, кому вы служите? – спросил фон Отт.

– Абсолютно, – ответил Пикар.

– Хорошо. Во время этого наступления для меня жизненно важно получить любую – я повторяю, любую информацию об американских войсках и их продвижении.

– Будьте уверены, господин майор, я в вашем распоряжении. А сейчас, если я вам не нужен, я отправляюсь домой.

– Надо, чтобы кто-нибудь из моих солдат проводил вас, ведь сейчас все-таки комендантский час.

– Лучше выпишите мне пропуск, – предложил булочник.

– Если я дам вам пропуск, я выделю вас среди остальных, а это опасно – для нас обоих, – возразил фон Отт.

– А если я назову убедительную причину, – вкрадчиво ответил Пикар. – Например, скажу, что меня подняли среди ночи, чтобы печь хлеб для ваших солдат.

Фон Отт слишком устал, чтобы спорить. Он вызвал адъютанта и приказал выписать пропуск. Серж Пикар нырнул в темноту из дома майора, сгорбленный и с низко опущенной головой. Он шел, волоча ноги, и каждому он мог показаться несправедливо обиженным человеком. Но сердце его трепетало, а пропуск жег ладони. Ему не терпелось увидеть выражение лица Мишель Лекруа, когда он появится на пороге ее дома.

Мгновенно в сознании Монка запечатлелись его рука со штыком, поднятая для смертельного удара и длинные рыжие волосы и пронзительной синевы глаза предполагаемой жертвы.

Острие штыка застыло у самой шеи Мишель Лекруа.

– Qui êtes – vous?[1] – свирепо прошипел Монк.

Мишель изогнулась в мощных тисках рук этого великана, напавшего на нее из темноты. Испуганный шепот вырвался из ее горла.

– Лекруа… Меня зовут Мишель Лекруа…

Монк ослабил свою хватку, пораженный, что слышит английскую речь. Пусть и с акцентом, но эта девушка заговорила с ним по-английски.

В темноте скрипнула ветка. Теперь солдаты были ближе, позади него. Монк потащил свою пленницу прочь с тропинки, в кустарник.

– Сколько немцев в дозоре? – спросил он.

– Я… я не знаю.

– Где их основные силы? Как близко они подошли к Сент-Эстасу?

Мишель уставилась на него, как на сумасшедшего.

– Как близко? Мсье, немцы заняли нашу деревню. Монк медленно выпустил испуганную женщину. Сент-Эстас занят, повсюду немцы, а из-за раны, которую никто не перевяжет, у Франклина с каждой секундой тают силы…

Мишель протянула руку и дотронулась до американца.

– Вам нельзя здесь оставаться, мсье. Патруль наверняка обнаружит вас.

– Но я не могу уйти отсюда!

Монк раздвинул кусты и показал француженке Франклина. Мишель опустилась на колени и быстро осмотрела солдата, лежавшего без сознания.

– Ему необходима медицинская помощь, – сказала она. – Немедленно.

– А где он ее получит? Не от немцев же!

– Нет, мсье, от меня. Я – медсестра и живу недалеко отсюда. Если мы не наткнемся на дозор, то сможем отвести вашего друга в безопасное место, где я позабочусь о нем.

Монк был в замешательстве. Действительно ли она медсестра? Можно ли доверять этой красивой женщине, которую он несколько секунд назад готов был убить? Если он поверит ей, а она его предаст, то Франклин умрет. Но если он ничего не предпримет… Треск веток под сапогами немецких солдат заставил его принять решение.

– Что вы хотите сделать?

– Я вернусь на тропинку, – быстро объясняла Мишель. – Немцы остановят меня, но шанс есть: кто-нибудь из них узнает меня, потому что видел меня в госпитале, и меня не тронут. Я постараюсь отвлечь их, чтобы они прошли мимо этого места.

Монк пытливо посмотрел на нее. Лучшего выхода он не мог придумать.

– Надеюсь, вы не работаете на немцев, – прошептал он, крепко сжимая ей запястье. – Если вы выдадите нас, я позабочусь, чтобы вы умерли первой.

Мишель не дрогнула.

– Я думаю, вы выразились предельно ясно, мсье, – спокойно произнесла она, с трудом освобождая руку от пальцев Мак-Куина.

Мгновение спустя тьма поглотила ее.

Как и надеялась Мишель, один из солдат узнал ее. Окликнув девушку, дозорные окружили ее; их дружелюбные лица казались бледно-желтыми в свете фонарей. Мишель вежливо отклонила их настойчивые предложения проводить ее домой, на ферму. Отведя немцев далеко от места, где прятались американцы, Мишель пожелала им спокойной ночи и долго смотрела, как дозор удаляется по тропинке в сторону Сент-Эстаса.

– Молодец, девушка! – сказал Монк, выходя из зарослей.

Мишель не обратила внимания на комплимент.

– Мы должны доставить вашего друга в безопасное место.

Она снова осмотрела рану американца и закусила губу. Дыхание американца было учащенным, кожа горячей на ощупь. Пуля засела глубоко, и Мишель была уверена, что без операции тут не обойтись. Иначе американец умрет.

Мишель приподняла голову солдата и просунула руку ему под мышку.

– Помогите мне поставить его на ноги.

– Если вы возьмете этот мешок, я сам понесу его, – предложил Монк.

– Если он сам сюда дошел, лучше нам вести его и дальше. Не стану и говорить, что произошло бы, если бы вы взвалили его себе на плечо и кровь прилила бы к голове.

Уйдя от коменданта, Серж Пикар отправился в госпиталь, где узнал, что Мишель Лекруа уже ушла. Ничего. Он зайдет в пекарню, захватит для нее свежую булку и пойдет напрямик, чтобы оказаться на ферме раньше нее. Он шагал, запыхавшись, по освещенной луной дороге, стараясь идти так быстро, как только позволял его вес.

Сын булочника Серж Пикар влюбился в Мишель, когда они еще были детьми. Он был убежден, что когда-нибудь он и эта веснушчатая девочка с золотисто-каштановыми волосами станут мужем и женой. Его нисколько не волновало, что Мишель остается с ним вежливо-холодной. Подростком Серж сильно растолстел, но продолжал уверять себя, что Мишель любит его, несмотря на все свое упрямство. В конце концов разве она одна из деревенских ребятишек дразнила его и насмехалась над ним?

Объявление войны невероятно обрадовало Сержа Пикара. Молодые люди, уже начавшие обхаживать расцветавшую Мишель, были призваны в армию, тогда как сам Пикар был комиссован из-за избыточного веса. Со своим раболепным характером ему нетрудно было втереться в доверие к квартирмейстерам военных частей, размещенных вблизи Сент-Эстаса, и получить Выгодные подряды на поставку хлеба. Пекарня – наследство отца – приносила ему неплохой доход. Война должна была сделать его богатым человеком.

Но, когда военные действия начали затягиваться, а армии противоположных сторон стали вести бои за одни и те же клочки земли, Пикар стал замечать, что мечты его рассеиваются как дым. Вместо того, чтобы искать у него прибежища при первых признаках опасности, Мишель Лекруа поступила работать в госпиталь. Те часы, которые, казалось Пикару, она должна была проводить рядом с ним, она проводила у постелей раненых и умирающих людей. За четыре года войны Пикар перевидал десятки привлекательных иностранцев, влюблявшихся в Мишель. Соперников у него стало еще больше, чем раньше. Серж Пикар жил в постоянном страхе, что в один прекрасный день с поля боя в госпиталь привезут мужчину, который уведет с собой его Мишель.

Наконец Пикар обнаружил способ унять свои страхи. Он пронюхал, что немцы готовы щедро заплатить золотом за надежность, скромность, а главное, за безупречную информацию. Пикар не считал себя предателем. В конце концов англичане, канадцы и бельгийцы, которых он выдавал, были для него точно такими же иностранцами, как и немцы. Пикар никогда не видел их в лицо, и ему легко было оставаться равнодушным к их судьбе. А немецкое золото означало, что он сможет купить для Мишель все, что будет угодно ее душе.

Несмотря на холодную ночь, Пикар вспотел, пересекая свежевспаханное поле. Впереди, в неглубокой долине, он видел очертания фермы Лекруа. Мысль о Мишель заставила Пикара вспотеть еще больше. Скоро никакие солдаты не будут соперничать с ним, и в тот день, когда окончится война, Мишель станет его невестой. Они будут жить в маленькой квартирке прямо над пекарней, и весь день Мишель будет стоять за прилавком. Они все будут делать вместе, и он не оставит ее ни на минуту.

Пикар так распалился, что едва успел заметить три фигуры, направлявшиеся к небольшому хлеву: двое поддерживали с обеих сторон третьего. Он похолодел. «Солдаты! Американские солдаты!» Когда луна, выйдя из-за облаков, залила бледным светом окрестности, Пикар узнал в одной из фигур Мишель Лекруа.

– Положите его сюда, – сказала Мишель.

Она показала на набитый соломой тюфяк в углу хлева. До войны на этой импровизированной постели спал батрак, которого ее отец нанимал на время сбора урожая.

– У стойл есть еще фонарь. Принесите его.

Мишель накачала воды старой помпой, стоявшей рядом с кормушками, и при свете фонаря начала осторожно промывать рану. Работая, она поняла, что до сих пор так и не рассмотрела хорошенько этого американского солдата. Она была поражена его красотой, особенно густыми, светлыми, почти белыми волосами и длинными, загнутыми вверх ресницами. Но в нем было и что-то большее, чем физическая привлекательность. Это была сила духа, поддерживавшая в нем жизнь и заставлявшая сдерживаться от боли, которая, должно быть, мучила его в те минуты, когда он приходил в сознание.

– Как его зовут? – услышала она свой собственный голос.

– Франклин Джефферсон. А я – Монк Мак-Куин.

– Франклин… – Мишель взяла его лицо в свои ладони и прошептала: – Франклин, надо крепиться…

– Вы чертовски хорошая медсестра, – сказал Монк, глядя, как она ополаскивает тряпку в воде и накрывает Франклина грубым одеялом из конского волоса. – Где вы выучили английский?

– Мать научила меня, – ответила она нерешительно. – А вы – монах?[2]

Монк тяжело опустился на лежанку и рассмеялся.

– Нет. Это просто одно из тех чудных англосаксонских имен, которыми родители иногда наделяют своих детей. – Посерьезнев, он придвинулся поближе к ней. – Серьезное у него ранение?

– Пуля застряла в мозгу и давит на него. Ее нужно удалить.

– Тогда я должен искать дорогу к своим.

– Он не перенесет этой дороги, даже если на пути не будет немцев.

– Что же тогда делать? Если ничего не предпринять, он умрет Мишель закусила губу. Только сейчас, когда все трое добрались до безопасного места, она осознала, какой поступок совершила. Как ясно дал понять новый комендант, за помощь американцам ее ожидала смерть.

– Вам нехорошо? – спросил Монк, коснувшись ее рукой. Ее волосы, рыжие с золотистым от падающего света оттенком, легко коснулись его ладони. Когда она посмотрела на него, он почувствовал, что проваливается в глубину этих огромных синих глаз.

– Нет, ничего.

– Я понял, о чем вы подумали, – мягко сказал ей Монк. – И нисколько вас не виню. Вы и так уже рисковали слишком много, спасая нас. Дайте мне только поспать здесь несколько часов. Мы уйдем еще до полуночи.

– И куда же вы пойдете? Далеко ли вы уйдете, если кругом немцы, а вы даже не знаете, где ваши войска?

– Мы должны рискнуть.

– Этот риск погубит Франклина. Монк был удивлен ее горячностью.

– Нет, – продолжала Мишель. – Мы поступим так. Вы оба останетесь здесь. Немцы уже обыскали ферму и сюда не вернутся. Завтра я найду доктора и приведу его сюда, чтобы помочь вашему другу… Франклину.

– Средь бела дня?

– Иногда бывает, что люди – как это у вас говорится – за лесом не видят деревьев, n'est-ce pas?[3]

Несмотря на свое намерение бодрствовать, Монк погрузился в глубокий сон без сновидений. Его не разбудили ни шум грозы и ливня, ни утреннее пение птиц. Он проснулся от грохота мотора и света автомобильных фар.

Монк схватил винтовку и пополз к дверям хлева. Осторожно приподнявшись к грязному окну, он выглянул и увидел немецкую военную машину, останавливающуюся возле фермы. Первыми вышли двое солдат, за ними – пожилой человек и девушка.

Затаив дыхание, Монк смотрел, как Мишель Лекруа что-то говорит солдатам. Затем она показала рукой в сторону хлева. Немцы тронулись с места и пошли.

«Я верил ей, а она нас выдала!»

Дрожа от ярости, Монк зарядил винтовку и тщательно прицелился. Что бы ни произошло, первую пулю он готовил для нее.

– Ну, mon vieux,[4] на этот раз вы действительно влипли, – сердито выговаривал доктор Радиссон сидящему на кровати мужчине.

Его пациент, высокий, костлявый фермер, одетый в потертую замшевую рубаху, рваные кожаные рабочие штаны и единственный высокий сапог до колена, уклончиво пожал плечами. Он глубоко вдохнул в себя воздух, когда доктор наклонился и начал ощупывать зияющую рану на его правой икре.

– Нам нужно будет отвезти его в госпиталь для операции, – сказал доктор Радиссон, выпрямляясь. – Здесь я ничего не могу сделать.

Двое немецких солдат, которые привезли на ферму врача и Мишель Лекруа, побледнели, когда увидели кровавую рану на ноге фермера и вонзившийся в нее зазубренный осколок лемеха. Не было сомнений в том, что, если бы не запах бренди из его рта, он стонал бы в муках.

Мишель подошла к отцу и осторожно прикрыла ему плечи одеялом.

– Все будет хорошо, отец, вот увидишь, – прошептала она.

Эмиль Лекруа потрепал дочь по щеке шишковатой рукой.

– Вы мне понадобитесь, чтобы помочь посадить его в машину, – сказал Радиссон солдатам.

– Всем не хватит места, – возразил одни из них. – Нам надо было приехать сюда с санитарной машиной или повозкой…

– У нас нет времени, – нетерпеливо прервал его доктор Радиссон. – Везите его как можно быстрее в госпиталь. Мы с мадемуазель Лекруа поедем за вами следом в коляске.

На лицах солдат появилось сомнение.

– Ваш комендант любезно одолжил нам свою машину, – многозначительно заметил Радиссон. – Уверен, он хотел бы получить ее обратно.

Ссылка на фон Отта рассеяла все сомнения пехотинцев. Они положили Лекруа на носилки и укрыли одеялом. Мишель наклонилась и поцеловала отца в щеку. Тот в ответ подмигнул.

– Ну, а теперь приступим к нашей настоящей работе, – сказал Радиссон, глядя, как отъезжает машина с немцами. – Вы знаете, что делать.

Когда врач удалился в направлении коровника, Мишель бросилась к коляске. Подхлестывая кнутом гнедого мерина, она направилась по извилистой аллее и замедлила ход, достигнув шоссе. Осторожно Мишель направила коня так, чтобы одно колесо коляски оказалось в канаве. Выпрыгнув наружу, она ослабила поводья, затем принялась откручивать болт, удерживающий колесо на оси, пока он не подался. Коляска, и так застрявшая под опасным углом, повалилась набок, колесо откатилось в сторону. Мишель привязала мерина и осмотрела результаты своей работы. Удовлетворенная тем, что поломка выглядит случайной, она побежала обратно на ферму.

– Как он? – спросила она запыхавшись, закрывая двойные двери на засов.

Вдруг она заметила, что Мак-Куин целится из винтовки в доктора Радиссона.

– Что происходит?

– Наш американский друг хотел бы знать, что здесь делали немцы, – невозмутимо отвечал Радиссон.

По мрачному виду Мак-Куина Мишель догадалась, в чем их подозревал американец.

– Вы видели человека, которого немцы унесли на носилках? – быстро спросила она. – Это был мой отец. Он был ранен во время франко-прусской войны 1871 года. До сих пор у него в ноге осколок шрапнели. Мне нужен был предлог, чтобы привезти сюда доктора Радиссона, и я вскрыла шрам на ноге отца. Как только немцы заметили стальной осколок, они не могли оставить отца без помощи.

– О, Господи! – взмолился Монк, опуская винтовку.

– Поэтому доктор Радиссон и смог приехать сюда, – сказала Мишель и поведала Мак-Куину об инсценированном происшествии, которое должно было служить оправданием долгого отсутствия Радиссона в деревне.

– Может быть, все это вы делали зря, – тихо сказал Монк.

Видя озадаченное выражение на лице Мишель, он пояснил:

– Доктор говорит, что пуля раздробила черепную кость и он не сможет извлечь все осколки.

Радиссон кивнул.

– Не только это. Я могу только гадать, насколько глубоко пуля вошла в кость. Если она слишком близко к мозгу, то ее удаление может вызвать внутреннее кровотечение, которого я не смогу остановить.

– Если вы оставите пулю там, он умрет! – с горячностью проговорила Мишель.

– Эй, не волнуйтесь так! Я не собираюсь умирать. Но могу остаться без руки, если вы будете сжимать ее так сильно.

Мишель опешила, услышав надтреснутый голос Франклина. Она почувствовала легкое пожатие его пальцев и выпустила его руку из своей.

– Я не имел в виду, что вы должны бросить ее словно раскаленную головешку, – прошептал Франклин. – Знаете что, так как я не уверен, что вы существуете на самом деле, почему бы вам не попросить этих ребят раздобыть мне стаканчик вермута, а не вытаскивать этот гуннский сувенир у меня из черепа. Головная боль убивает меня…

Мишель едва могла скрыть облегчение.

– Вы будете жить, – пообещала она. – Мы извлечем эту пулю, и вы будете жить!

Решительность француженки потрясла Монка.

– Сколько времени займет операция?

– Час, может быть больше, – ответил врач. – Не смогу сказать сколько, пока не начну.

Радиссон уже готовил тампон с хлороформом, а Мишель наполнила шприц морфием. У нее было всего несколько миллилитров снотворного, гораздо меньше, чем нужно. Она молила Бога, чтобы этого хватило хотя бы для смягчения боли.

Монк в отчаянии оглянулся вокруг. Он соглашается на безумство! Как можно оперировать человека в таких условиях – на грязном соломенном тюфяке, в хлеву, где нет даже света, кроме фонарей, а по углам пищат мыши? Даже если каким-то чудом Франклин не погибнет под ножом хирурга, он умрет от инфекции.

– Монк… – Он обернулся, когда она коснулась его. – Я знаю, он ваш друг, – тихо сказала Мишель. – Я знаю, как вы любите его. Верьте мне. С Франклином не случится ничего плохого.

Сердце Монка сжалось. Если бы эти слова могли его успокоить! Потом в его памяти возник образ отца Мишель, которого уносят на носилках. Да, эти люди буквально жертвуют своей жизнью ради них, двух чужестранцев. О чем еще можно было их просить?

– Принимайтесь за работу, – сказал он, оглядываясь через плечо на Франклина. – А я буду делать то, что снова научился делать, когда попал сюда.

Мишель вопросительно подняла бровь.

– Буду молиться, – сказал ей Монк.