"Порочные намерения" - читать интересную книгу автора (Джойс Лидия)

Глава 5

Через десять секунд после того как Эм закрыла за собой дверь в туалетную комнату, Томас понял, что совершил ошибку. Столько вещей привели его рассудок в хаос — невероятная сила ее реакции на него, ее неопытность, само по себе обнаружение этой женщины в подобной обстановке. И конечно, когда он стянул с нее вуаль…

Пепельно-каштановые волосы обрамляли лицо, светящееся, как тончайший фарфор, и он испугался, как бы оно не разбилось…

То, что такие слова, такой голос исходили из таких губ, от женщины с таким лицом — в это трудно было поверить. То, что он теперь практически насилует это неземное создание, казалось почти бесчеловечным. Но поскольку на этом лице отражались все те чувства, которые он надеялся на нем увидеть — потрясение и страх, ужас и глубочайшее наслаждение, — он просто не сумел себе представить, что можно поступить как-то иначе.

Он надеялся — возможно, по глупости, — что сможет как-то освободиться от ее влияния, отдавшись темным порывам, которые она вполне сознательно поощряла в нем. Он ошибся. Он горел, вожделея ее, и вожделение это было сильным как никогда.

Отогнав эти мысли, он подошел к двери в туалетную комнату, повернул ручку и толкнул дверь. Дверь сразу же ударилась обо что-то, ручка дернулась у него в пальцах. Внутри все сжалось, и он подергал дверь. С третьего рывка предмет, находящийся позади двери, выскользнул с протестующим треском. Томас бросился в комнату и увидел, что она пуста, только колышутся занавеси. С тошнотворным чувством он раздвинул их.

Еще одна дверь. Она убежала. Томас ударил кулаком по двери, она распахнулась, и показалась лестница, вьющаяся по задней стене дома и спускающаяся в вонючий двор — и там, в самом конце, он заметил какое-то движение.

Томас мгновенно перепрыгнул через перила. Еще прыжок, и он оказался на земле. С трудом сохранив равновесие, Томас побежал к воротам — они все еще слегка покачивались, с такой силой распахнул их только что выбежавший на улицу человек.

Он бросился следом и оказался в переулке. «Тебе повезет, если тебя не пырнут за это ножом», — подумал живший в нем циник.

Вот оно, быстрое движение в конце проулка. Томас побежал вперед. Он различил смутный силуэт человека. Бросился к нему, протянул руку, схватил за плечо и круто повернул к себе.

— Могу вам помочь, сэр? — Голос был стариковский, дрожащий. — Я не делаю ничего дурного.

Томас повернул морщинистое лицо к слабому свету наполовину скрытой туманом луны. Трудно было сказать, принадлежало ли оно мужчине или женщине.

— Здесь не проходила женщина?

— Может, и проходила, — ответила фигура, а потом снова сжала губы.

— Спасибо, — пробормотал Томас и бросился дальше. Проулок резко взял вбок, и Томас еле успел замедлить бег, чтобы свернуть за угол, и тут он ударился обо что-то с такой твердой силой, что у него перехватило дыхание.

Послышался крик боли, тот, о кого он ударился, растянулся на земле. Эсмеральда. Томас шагнул к ней. Она лежала, тяжело дыша. Он не решился наклониться и поднять ее. Напротив, Томас поставил ногу ей на поясницу, чтобы лишить ее возможности двигаться. Если она решит, что он — жестокое животное, тем лучше.

— Даже и не пытайтесь убежать от меня, — сказал он, стараясь, чтобы она не поняла по его голосу, с какой жадностью он вбирает воздух в легкие. — Я выслежу вас и заставлю заплатить с процентами за ваш вызов.

Он убрал ногу и протянул руку и тут же отпрянул, потому что она мгновенно перевернулась на спину и запустила обломком какой-то доски ему в голову. Выругавшись, Томас выбил из ее руки это импровизированное оружие, потом рывком поднял ее на ноги с такой силой, что она закричала. Он притянул ее к себе, не оставив никакой возможности для сопротивления.

— И еще я не советую вам прятаться по углам в надежде размозжить мне голову, — прошипел он ей в ухо. — Я ударю всякого, кто нападет на меня.

Она дышала испуганно, отрывисто. Он чувствовал это дыхание своей грудью. Ее лица не было видно, вуаль скрывала его. Почему она так действует на него? Почему — даже теперь, когда он насытил свою похоть, — он хочет ее сильнее, чем прежде.

Глупо. Он крепко взял ее за плечи, его возмущение самим собой удвоилось, когда он понял, что вымещает это возмущение на ней.

— Вы так и не ответили на мой вопрос. А он очень прост. Я снова задаю его: откуда у вас это ожерелье?

— У меня было видение, — упорствовала она.

— Нет, Мерри. Такой ответ я не принимаю. — Он повернулся и пошел по проулку, волоча ее за собой.

— Куда вы меня ведете? — В ее голосе слышался страх.

— Куда хочу, — ответил он, — пока вы не дадите мне ответ, который мне нужен.

— Я не знаю, чего вы еще хотите!

— Меня устроила бы правда. — Он нашел пролом между двумя домами, и они оказались на улице, где был вход в цыганскую таверну, а в нескольких шагах от нее стоял экипаж Гамильтона.

— Это моя карета, — сказал он. — Садитесь.

Женщина сидела напротив него в темной карете, и он ощущал ее напряжение. Он толкнул ее на сиденье, где обычно сидит прислуга, но она не возражала. Ее бешеное сопротивление перешло в смирение.

Смирение, в которое он не верил ни секунды.

— Снимите вуаль, — приказал он.

— Нет. — Ответ был быстрый и недвусмысленный.

— Я уже видел ваше лицо.

— Тогда вы должны забыть его. Вы видели лицо мертвой женщины. — Горечь, прозвучавшая в ее словах, заставила его замолчать, подумать в первый раз, что перед ним не просто чье-то орудие, одетое так, чтобы играть роль, для которой оно не подходит, но человек со своей отдельной жизнью, с мечтами и воспоминаниями. И сожалениями…

— Как ваше настоящее имя? — спросил он.

Она молчала очень долго, и он решил, что она никогда не ответит.

— Это не имеет значения, — сказала она в конце концов. Голос ее изменился, она больше не пользовалась грубыми вызывающими словами, голос звучал теперь мягко, податливо, и ему показалось, что он, Варкур, — ее последняя и единственная надежда. Ему казалось, что ее глаза под вуалью блестят, и он ругал себя за то, что невольно поддался на ее уловки. — Мне нравится имя Мерри. Оно ничуть не хуже любого другого имени.

— И Эсмеральды?

В ее голосе прозвучал сарказм.

— Оно даже лучше, если я, как вы сказали, славна английская девушка. — Она погрузилась в молчание, потом прошептала так тихо, что он едва услышал ее: Господи, помоги мне.

И тут они подъехали к его квартире на Пиккадилли. Кучер открыл дверцу, Томас вышел, с холодной иронической улыбкой подал ей руку. Она понимала, что это ловушка — могла ли она не понять этого? — но приняла его руку с изяществом дамы, привычной к подобной любезности. «Откуда она, — подумал Томас, — какая извилистая дорога привела ее сюда, к моему порогу?»

Он приказал швейцару идти на кухню, после чего провел свою спутницу вверх по лестнице и открыл дверь в свою квартиру.

— Мой камердинер отправился в Линкольншир навестить свою больную мать, — сказал он. — Удобно для нас, не так ли?

— Для вас — конечно, — ответила она холодно и четко. — Никто не расскажет, что вы похитили меня. А ведь за такие дела вешают, знаете ли. Я полагаю, что вы сделали нас в каком-то смысле равными. Каждый из нас может теперь шантажировать другого.

Ее угрозы оставили его равнодушным. Он понимал их несерьезность. В конце концов, она не могла осуществить свои угрозы, пока выдает себя за другого человека и носит эту маску. Нет, его интересует только ожерелье. Ее присутствие в его квартире вызовет самое большее скандал, а он пережил куда более неприятные вещи.

Томас шагнул к ней, и она не шевельнулась, держась совершенно, неестественно неподвижно. Он протянул руку и схватился за край ее вуали. Она не делала попыток остановить его. Он поднял вуаль медленно, открывая ее широкоскулое лицо, сверкающее жемчужным блеском. Ее глаза, казалось, смотрят прямо сквозь него, они были такого светло-зеленого цвета, что казались голубыми. У него возникло ощущение, что если феи существуют, то они должны быть именно такими, как она. Он тихонько выбранился:

— Такой женщине, как вы, не следует прятать свое лицо.

— Возможно, такой женщине, как я, важнее прятать его, — возразила она, и ее голос, гортанный и земной, составил странный контраст с неземным лицом.

Он протянул руку:

— Дайте мне ваш плащ.

— Зачем вы привезли меня сюда? — спросила она, не двигаясь.

— Потому что это доставляет мне удовольствие. А теперь дайте мне ваш плащ.

— Вам должно доставить удовольствие, если вы станете очередным герцогом Норфолком, но этого не произойдет, — возразила она. — Зачем вы привезли меня сюда?

— Потому что вы не сказали мне то, что я хочу узнать. — Он рывком развязал завязки ее плаща и подхватил плащ прежде, чем тот упал на пол.

Она не протестовала.

— Вы же не можете держать меня здесь вечно.

— Но возможно, я смогу держать вас достаточно долго. — Он кивком указал на маленький круглый стол, за которым ел, когда бывал дома. — Сядьте, и я велю принести нам скромный обед. — Он помолчал. — Я не буду повторять свое предложение, а вам не понравятся последствия вашего неповиновения.

Она обратила на него свои светлые глаза, потом медленно подошла к столу и села.

— Вы только что отобедали, — сказала она голосом холодного наблюдателя.

— Я мало ем на званых вечерах. — Он потянул за шнур звонка, вызывая лакея с обедом.

— Тот, кто ест, тот не наблюдает, — сказала она. — Вы — наблюдатель. Я получила о вас много сведений.

— Получили? От духов? Простите, если я не поверю вам и скорее поверю, что вы наблюдали за мной все то время, пока я наблюдал за другими, — сказал он. — Вы тоже мало едите, а вам, должно быть, не часто удается поесть таких вещей при вашем образе жизни.

— Я редко испытываю чувство голода, — сказала она с крайней любезностью. — Я питаюсь светом и воздухом.

— Для такой диеты вы сделаны из довольно крепкого материала.

Она не возразила, а только заметила:

— Вы привыкли наблюдать. Вам не нравится, что существует еще один наблюдатель. — Хотя ее лицо ничего не выражало, он почувствовал ее интерес к разговору.

Томас старался скрыть свои мысли. Почему ему хотелось сказать ей, что она права? Должно быть, источник этого желания тот же, что бывает у человека, стоящего на краю пропасти и вознамерившегося спрыгнуть с края утеса. Он подошел к ее стулу. Ей пришлось вытянуть шею, чтобы видеть его.

— Мне не нравятся игры, — сказал он, наклоняясь к ней. — Я не люблю, когда кто-то ставит новую пешку на доску, особенно если я не вижу, какого она цвета.

Ее лицо приняло резкое выражение.

— Вы живете ради игр. Вы — мастер-игрок. Вы просто не любите тех игр, в которых не можете выиграть. — Она покачала головой, и ее мягкие волосы заблестели в газовом свете. — Не бойтесь, сэр. Игра, в которую играю я, не относится к тем, в которых вы можете проиграть.

Ему слишком сильно хотелось верить ей. Почему-то ему казалось, что она говорит правду, но он отогнан эти мысли.

— Мне нужны не только ваши слова. Мне нужны имена.

Она опустила ресницы.

— А их я не могу сообщить вам. Единственное имя, которое я могу вам назвать, — это мое собственное, и оно слишком ценно для меня, чтобы я могла открыть его так опрометчиво. — Прозвучало это с сожалением.

Послышался стук в дверь. Не сводя глаз с женщины, которая ответила на его взгляд иронической улыбкой, он открыл дверь и увидел за ней прислугу.

— Спасибо, Пег, — сказал он и взял поднос. Горничная смотрела через его плечо с удивлением и интересом.

— Не стоит благодарности, сэр, — сказала Пег и торопливо ушла, бросив напоследок еще один удивленный взгляд.

Томас закрыл и запер дверь. Когда он повернулся, то увидел, что женщина поднимает вуаль.

— Вы действительно не хотите, чтобы вас кто-либо видел?

— Так будет лучше. — Ее светлые глаза смотрели на него, не мигая. — Ваше настороженное отношение ко мне совершенно очаровательно, но у меня было достаточно времени, чтобы ударить вас по голове кочергой, пока вы разговаривали с горничной. Если бы я хотела это сделать.

— Она вскрикнула бы и предупредила меня.

Томас поставил поднос на стол и обошел вокруг Эсмеральды, чувствуя удовлетворение от мелкой дрожи, пробежавшей по ее телу. Если бы только он мог не обращать внимания на свою реакцию… Он уселся напротив нее.

Она посмотрела на него, не двигаясь, ничего не говоря, и спустя мгновение он поднял крышку с подноса.

— Телячьи котлеты, палтус по-нормандски и сладкий крем. Превосходно, скажу я вам.

— У вас очень маленькая квартира, — сказала она, не обращая внимания на его слова.

— Я холостяк, — признался Томас.

— Большая часть джентльменов с такими требованиями снимали бы комнаты в клубе, — заметила она. — Еслиони предпочитают не жить со своей семьей.

— Вот как? — Он расставил тарелки и, поскольку она и виду не подала, что намерена играть роль хозяйки, начал угощать.

— Колин Редклифф, Гримсторп, лорд Гиффорд — все они стали снимать комнаты, едва только достигли совершеннолетия, — продолжала она. — А вы этого не сделали. Полагаю, вы чувствуете себя не так свободно с ваши ми приятелями, как они. Вы наблюдаете. Вы манипулируете. Вы знаете много, но друзей у вас нет.

— Полагаю, вы верите, что ваша острая проницательность удивит меня и заставит сообщить добровольно те сведения, которые дадут вам возможность оказывать на меня некоторое влияние, — грубо сказал Томас. — Пока что этого не получилось. Прошу вас, продолжайте констатировать очевидное, и, быть может, я передумаю.

Она и виду не подала, что слышит его.

— И с вашей семьей вы тоже не живете. Вам еще менее удобно с ними, чем с вашими приятелями.

— Почему вы стараетесь сопротивляться мне? — спросил он, толкая к ней тарелку с такой силой, что ей пришлось вытянуть руку, чтобы тарелка не соскользнула к ней на колени. — Я знаю, что вы меня боитесь. Я просто ощущаю ваш страх. Почему же вы при этом стараетесь разозлить меня?

— На вашей стороне сила и общество. А что есть у меня, кроме слов? — холодно ответила она. Она взяла в руку острый нож, лежащий в груде столового серебра. — И столовый нож. Полагаю, я могла бы попытаться прирезать вас этим ножом. — Она держала нож перед собой, глядя на его лезвие, и глаза у нее были немигающие, как у змеи. — Думаю, мне это понравилось бы. А вам могло бы понравиться, что я попытаюсь это сделать, потому что тогда вы могли бы ударить меня и заставить себя поверить, что вы делаете это по необходимости.

Томас мгновенно выбросил вперед руку, обхватил ее запястье прежде, чем она успела бы сделать что-то большее.

— Не вынуждайте меня заставлять вас пожалеть об этом.

— Я могла бы убить вас, — сказала она, и ее слова прозвучали почти что тоскливо. — Я не хочу сказать, что у меня есть на это силы, но желание у меня есть, а это гораздо важнее. Люди иногда сомневаются, могут ли они отнять жизнь у другого человека. Я знаю, что могу, я чуть было не отняла жизнь у самой себя. После этого жизнь кажется такой незначительной.

Томас видел, что за безжизненной ясностью ее взгляда скрывается боль. Женщина была далека, как звезда, но все же он знал: если через разделяющее их расстояние перекинуть мост, сам Томас покажется маленьким по сравнению с ней, а ее жар иссушит плоть его тела. Сейчас жар этот был обращен не на него, но внутрь, и он подумал: из чего она сделана, если может жить с этим? Потом она моргнула, и все исчезло. Но после этого у него остались холодок и ноющая боль, разбираться в причинах которой он не стал.

— Что с вами сделали? — спросил он, отпуская ее руку и отодвигаясь, словно мог этим уничтожить воспоминание о только что увиденном.

Она опустила глаза на нож и повернула его в руке, глядя, как газовый свет играет на стальном лезвии.

— Вам это безразлично, — сказала она. — С какой стати я буду открывать себя вам ради удовлетворения вашего праздного любопытства, когда у меня нет ни малейшего намерения отвечать на вопрос, который вас интересует гораздо больше?

— Вы на него ответите, — решительно заявил Томас. — Вам этого не удастся избежать.

— Или что? — Она не поднимала головы. — Что вы со мной сделаете, лорд Варкур? Полагаю, придумаете какое-то новое насилие. Вы не смогли заставить меня заговорить при помощи вашего пениса, так что, вероятно, вы прибегнете к иной форме насилия. Возможно, вы будете бить меня.

Равнодушие, с которым она проговорила все это, заставило его вздрогнуть.

— Возможно, — размышляла она, — вы даже зарежете меня. — Она приложила нож к ладони. Томас затаил дыхание. — Вы сказали, что сделаете все, что понадобится. Вы сделаете это, лорд Варкур? Сомневаюсь, что у вас хватит на это духа. — Ее голос превратился в шепот, в глазах появился опасный блеск. — А вот я сделаю.

И прежде чем Томас успел прореагировать, она провела лезвием по своей руке, и тонкая красная черта появилась на разрезанной плоти.

Томас выругался и выбил из ее руки нож. Нож упал с тупым звоном на турецкий ковер. Она сосредоточенно смотрела на кровь, стекающую в ее ладонь.

— Вы сошли с ума? — Томас вытащил носовой платок из кармана, встал и подошел к ней. Схватил за руку и грубо рванул вверх. Она не издала ни звука, не оказала никакого сопротивления. Он вытер кровь, осмотрел порез — длинный, но, к счастью, неглубокий. Томас вложил носовой платок в ее ладонь и отпустил ее руку.

— Держите это, дурочка, — приказал он.

Она молча сжала руку, глядя, как импровизированная повязка приобретает алый цвет.

«Она просто устроила сцену. Этого следовало ожидать. Она жила одна многие месяцы и ничего не сделала с собой», — грубо заметил он про себя, доставая графин с бренди из шкафчика. Но на сцену это не походило. Он мысленно проиграл заново, как все произошло и как ужасающая бледная красота этой женщины приобрела жуткое очарование, когда она резанула себя по руке…

Он резко повернулся к ней, пытаясь отогнать эту картину. Пока он стоял, отвернувшись от нее, она успела встать, беззвучно отодвинув стул, наклониться, и теперь пыталась дотянуться до ножа, лежащего на ковре.

— Черт побери! — крикнул Томас, поставив графин на стол со стуком. Она быстро выпрямилась, повернулась, держа в руке нож, но он бросился к ней. Схватил за руку, рванул назад, так что она всей тяжестью своего тела ударилась об стену. Ее рука, прижатая к этой стене, медленно разжалась, и нож выпал. Томас прижимал ее к стене всем своим телом.

Она отрывисто рассмеялась ему в лицо. Их губы встретились, и инстинкт взял над ним верх. Он ответил на поцелуй, все еще прижимая ее к стене. Губы у нее были горячие и жадные, они брали все, что он давал ей, требовали большего, и ее бедра терлись о его ноги.

Наконец его сознание послало приказ телу, и он оторвался от женщины, глядя на нее, прислонившуюся к стене, грудь ее вздымалась и опускалась, она пыталась отдышаться. Глаза ее блестели, но в лице по-прежнему не было ни кровинки.

— Вы сошли с ума, — сказал он. Он тоже сошел с ума, потому что больше всего ему хотелось не воспользоваться ее слабостью, чтобы получить от нее необходимые ответы, нет, самая существенная, иррациональная часть eго существа хотела только одного — спасти эту странную женщину. От чего спасти, он и сам не знал; но у него появилось внезапное нелепое убеждение, что спасти ее нужно и что она предлагает взамен спасти его самого.

— Хотела бы я сойти с ума, — сказала она. Ее глаза устремились на нож, лежащий у ее ног. — Я ведь просто хотела подобрать его. — Ее лицо было совершенно, до ужаса, лишено всякого выражения.

— Вы меня извините, если я не совсем вам поверю, — возразил он.

— Не все ли вам равно? Не было ли все гораздо проще, если бы я просто… исчезла?

— Перерезать себе горло на моем турецком ковре не означает просто исчезнуть, — сказал он.

— А, понимаю. — Едва заметная улыбка мелькнула на ее губах. — Отпустите же меня, лорд Варкур. Если только вы все еще не думаете, что можете выбить из меня ответ.

Томас отошел, убрал нож и свой платок. Она осталась стоять у стены, глядя на него, а он смочил платок в бренди и протянул ей.

— Дайте руку, — приказал он.

Она послушалась, и он старательно промыл порез, сам не зная, хочется ли ему быть грубым или нежным. Когда спирт коснулся раны, она слегка напряглась, пальцы ее невольно сжимались, но почти сразу же она расслабилась и молча покорилась. Он перевязал рану вторым платком и завязал его аккуратным узелком. Потом снова взял графин, поставил его в шкафчик и вынул оттуда бокал. Его руки дрожали от выброса адреналина, и графин дребезжал по краю бокала.

Проклятие. Эта женщина потрясла его. Он запер ее в своей квартире и при этом чувствовал, что меньше владеет положением, чем когда-либо. Он не был даже уверен, что она не попытается убить его — или себя — прямо здесь, в гостиной.

Томас сжал челюсти и налил в бокал щедрую порцию бренди, проглотил все залпом, а потом налил второй бокал. Насколько бы ни казалась безразличной эта женщина, она должна страдать от какой-то незримой тревоги, чтобы так обойтись с собой. У самой стенки шкафчика он заметил маленькую бутылочку с настойкой опия, которую его мать решила спрятать здесь. Если бренди не подействует успокаивающе на эту женщину, находящуюся в опасном состоянии, это сделает опий.

Сколько капель обычно принимает его мать? В последнее время она уже не капала, а просто лила настойку в то, что пила, примерно капель тридцать. Леди Гамильтон была ниже ростом, чем Эсмеральда, но долгие годы злоупотребления не могли не ослабить действие наркотика. Томас стал так, чтобы Эсмеральда не видела его действий, поскольку был уверен: она будет возражать против бренди, не говоря уже о дозе опиума. Он осторожно наклонил пузырек и внимательно смотрел, как несколько капель растворяются в бренди, а потом снова поставил в шкафчик и настойку, и бренди. Он подал ей бокал.

— Выпейте, — сказал он.

Она взяла бокал, и его хрустальные грани сверкнули в газовом свете.

— Надеюсь, вы даете это мне для того, чтобы я опьянела.

— Я пытаюсь пробудить в вас здравый смысл, — сказал Томас. — Вы — самая странная истеричка, которую я когда-либо видел.

Эти слова вызвали у нее улыбку, но глаза ее не улыбнулись — только губы.

— Уверяю вас; лорд Варкур, что я совершенно спокойна. — И, не сводя с него взгляда, она выпила бренди двумя быстрыми глотками, закинув назад голову и показывая длинный изгиб своей шеи.

— А теперь, — сказал он, беря у нее бокал, — давайте поговорим.