"Порочные намерения" - читать интересную книгу автора (Джойс Лидия)

Глава 18

Стоя в полумраке под лестницей, Томас смотрел, как расходятся последние гости, по очереди пожимая руки лорду и леди Гамильтон и выражая благодарность за вечер. Даже Мэри и Элизабет поднялись наверх за полчаса до того, как доиграли последний танец и оставшиеся гости удалились в восточную гостиную ради беседы и прекрасных вин графа.

Как только лакей закрыл дверь за последним гостем, отец Томаса повернулся и, не сказав ни слова, медленно и тяжело поднялся по лестнице. С каждым годом дом, который был выстроен как воплощение его «я», казался все менее похожим на замок и все больше походил на мавзолей.

Мать Томаса мгновение неподвижно смотрела на огромную резную дверь. В молодости она была сокрушительно хороша собой, с яркими светло-рыжими волосами, которые были совсем не в моде, но придавали ее привлекательности необыкновенный оттенок. Первые белые нити в этих волосах появились после смерти Гарри, а теперь в них остались лишь полосы меди и золота. Страх и забота, избороздившие ее лицо морщинами, становились отчетливее всякий раз, когда ее ярко-синие глаза обращались на сына, но по мере того как укреплялось ее пристрастие к бутылочкам с опиумом, это происходило все реже и реже.

Наконец леди Гамильтон со вздохом повернулась к лестнице. Томас вышел из полумрака, и рука ее метнулась к ожерелью семьи Олтуэйт, украшавшее ее шею.

— Боже мой, Томас, — сказала она. — Вы меня испугали.

Томас с неприязнью смотрел, как по телу ее волнами пробежала судорога. Было время, когда его присутствие не вызывало у нее такой реакции — до смерти Гарри.

А может быть, и после.

— Я тоже хочу простить вас, — сказал он, вытолкнув эти слова прежде, чем успел передумать.

Лицо ее застыло, потом преодолело потрясение и совершенно растаяло.

— О Томас, — тихо проговорила она. — Томас.

Он посмотрел на лакеев, стоявших с вышколенной неподвижностью по обеим сторонам двери.

— Пойдемте наверх, мадам. Поговорим в вашей гостиной.

— Конечно, — сказала она и сделала неуверенный шаг вперед, чтобы опереться на его руку.

Он заговорил, только когда она отослала из комнаты свою камеристку Валетт. Та бросила на Томаса встревоженный недоверчивый взгляд, но ушла, не сказав ни слова.

— Томас, — тихо проговорила леди Гамильтон и остановилась. Глаза ее были полны боли. Она пошла нетвердой походкой, утратив всю свою грацию, к шкафчику с винами, оформленному в виде секретера, но Томас проворно стал между ней и ее целью:

— Нет, матушка. Никакого опиума. Поговорите со мной.

Какое-то время она растерянно стояла, покачивающаяся старая женщина посредине комнаты, до такой степени забитой редкими вещицами и странными предметами обстановки, что для нее и Томаса почти не было места. Потом она вздохнула и опустилась в ближайшее кресло, рассеянно сбросив подушки с сиденья.

— Томас, я понимаю, что мы не часто с вами… разговаривали, — сказала она.

Язвительный ответ вертелся у него на языке, но он проглотил его и ответил с усилием:

— Да, матушка, не часто.

— Боюсь, вы считаете меня равнодушной, — продолжала она, то устремляя глаза на его лицо, то отводя их в сторону, словно боялась прочесть его мысли.

— К Гарри вы никогда не были равнодушны, — сказал он. — И к Мэри, и к Элизабет. — Быть может, именно поэтому он все еще не мог расстаться с Эммелиной. Она тоже была вторым ребенком из четверых, у нее тоже был старший брат и две младшие сестры. Положение, в котором он оказался, требовало от него ответа за грехи брата. У Эммелины же вообще не было никакого положения. Конечно, эти сравнения глупы, и они ни о чем не говорят, но он мог вытянуть из них некоторое подобие логики, что было гораздо безопаснее. А вот настоящей причины, по которой он не мог с ней расстаться, он опасался.

— Гарри был… — с трудом проговорила леди Гамильтон. — Гарри был особенным. Мне казалось, что если я буду больше любить его, больше давать ему, все будет хорошо. Быть может, я совершила ошибку. Быть может, если бы я приказала нянькам быть с ним построже…

— Няньки у него были хорошие, — успокоил ее Томас. У Гарри сменилось примерно полдюжины нянек, прежде чем в детской появилась старая Кейт Бейн, и ее уверенная рука и твердый взгляд исправили поведение мальчика, принеся мир в детскую, — его четверо детей никогда не знали раньше.

— Я все еще не могу не думать, что, сделай я все немного иначе… — Мать осеклась. — Гарри был необыкновенно умным мальчиком.

— Да, мадам, это так, — устало согласился Томас. — Но он не мог быть другим. Мы все старались сделать из него нормального человека, и хотя он делал огромные шаги, ему предстояло еще много пройти, больше, чем можно сделать за всю жизнь.

— А ваши сестры… — Она улыбнулась. — Для чего и существуют дочери, как не для того, чтобы баловать их? Французский язык и музыка, рисование и танцы, немного арифметики и географии, изящные рукоделия. Кроме этого, мужчине только и нужно, чтобы хорошенькая девица умела вести с ним восхитительный разговор, устраивать блестящие приемы и дарить ему упитанных деток. Небольшое снисхождение учит девочку тому, как важно ценить себя.

— Но сколько лет они уже выезжают, мадам? — заметил Томас, промолчав о том, что его сестры получили от учителей Гарри гораздо больше, чем основы арифметики, и что их греческий значительно лучше, чем их вышивки.

Мать отмахнулась от него.

— Три, четыре года — что значит год-другой в этом возрасте? В наше время девушки ждут, пока им исполнится двадцать два или двадцать три года, чтобы сделать выбор. Посмотрите на герцогиню Рейберн — ей было тридцать лет, когда она вышла замуж. В мое время было иначе, в двадцать лет вас считали старой девой, если вы по крайней мере не помолвлены.

— А что насчет меня, мадам? — напрямик спросил он. Она нахмурилась:

— У лорда Гамильтона имеются определенные идеи относительно того, как следует воспитывать сына. Когда стало ясно, что Гарри… Гарри совсем не такой, каким он хотел его видеть, он предоставил мне воспитывать его по-своему, в надежде, что моя материнская интуиция окажется лучшим лекарством, чем его методы. И я видела, как ваш отец смотрит на вас, как он сажает вас к себе на колени, берет вас на верховые прогулки и учит стрелять из лука, и я решила, что я должна любить Гарри в два раза крепче. Он был старшим сыном, видите ли, и лорд Гамильтон должен был учить его брать препятствия на своем пони. А не вас.

Томас опустил голову, соглашаясь с этими словами.

— Ах, Томас! — воскликнула его мать. — Вы не нуждались так в моей любви, как Гарри. Не нуждались до тех пор, пока Гарри не умер и не было уже слишком поздно, и я поняла, что совершенно не знаю своего второго сына.

— Я оставил его на берегу, матушка, — напрямик сказал Томас. — Вашего любимого сына, которого вы любили всем сердцем. Я оставил его, а вы все эти годы хотели как-то отплатить мне?

Леди Гамильтон энергично закивала головой. Казалось, что в один миг она была уничтожена.

— Но вы не убивали его. Вы даже не оставили его на волю несчастного случая. Кто-то другой убил нашего Гарри, отобрал его у нас навсегда.

Томас закрыл глаза. Эммелина сказала правду. Нашего Гарри. Он собрал воедино все чувства, которые испытывал к старшему брату, и содрал обиду и отчаяние. Он впервые позволил себе посмотреть на суть всего этого — на свою безнадежную, беспомощную любовь к брату, который никогда не мог бы стать графом. Ах, если бы только Гарри родился у какого-то другого отца — инженера, изобретателя или коневода!

Если бы Гарри был вторым сыном, которого можно упаковать и отправить на корабле в Оксфорд, где он мог бы вести счастливую, хотя и странную жизнь среди столь любимых им чисел! Вместо этого он оказался втиснутым в положение, в котором его недостатки были мучительно на виду, день за днем, и в котором его необыкновенные, поразительные таланты почти ничего не значат. Если Томас попал в ловушку, в ловушку попал и Гарри, обреченный своим положением старшего сына на жизнь, вести которую он был не более способен, чем рыба — дышать воздухом.

Сделав это открытие, Томас заключил мир с призраком покойного брата, впервые в жизни осознав, что до сих пор вел войну. Выбор его матери занял бы у него больше времени, чтобы простить, даже если он мог теперь понять его, но это тоже могло бы прийти со временем.

— Мы должны узнать, кто убил Гарри, — сказал он. — Убийца не имеет права на милосердие.

Он наклонился и поцеловал тонкую, как бумага, щеку матери. Она поднесла руку к тому месту, куда он поцеловал, и посмотрела на сына с ужасом.

— Время страхов прошло, мама, — бросил он на прощание. — Теперь нам нужна только правда.

Эм медленно поднялась наверх по лестнице и пошла по галерее, которая вилась внутри огромного глобуса. Она смотрела, как страны закручиваются по спирали и исчезают — сначала экзотические широты Южной Америки и Австралии, потом Африки и Америки, — пока не оказалась на толстой середине Земли.

Элис описывала в своих письмах гигантский глобус, и ее очаровали эти описания. Весь Лондон очаровал ее, но этот аттракцион больше всего, даже больше, чем модель динозавра в Гайд-парке, стареющий Хрустальный дворец и всевозможные великолепные королевские резиденции.

Гигантский глобус всегда был не больше чем второстепенным зрелищем на Первой международной промышленной выставке, и теперь, после пятнадцати лет со времени его сооружения, о нем почти забыли. Но идея глобуса, по которому можно подняться внутри, завладела воображением Эм, и именно это, наравне со всем остальным, привело ее в Лондон, когда она отвернулась от маленького городка, в котором надеялась найти доказательство своего происхождения после того, как сбежала из Форсхема. Она нашла малюсенькую католическую церковь, но было уже поздно. Эдгар побывал там до нее и уничтожил запись о браке, и единственное, что еще осталось, — это свидетельство старика священника.

Ее надежды умерли с этим открытием, и она решила, что если ей не суждено иметь будущее, а суждено умереть нищей среди чужих людей, то она по крайней мере сделает это после того, как увидит самый великий город в мире. Лишь позднее, когда она стояла на самом краю и выбрала жизнь, она разработала свой план, как вернуть себе будущее.

Раскрашенные в разные цвета страны теперь казались ей старыми друзьями. Сгорбленный человек на входе, получив полшиллинга, фамильярно кивнул ей. Экзотические места дразнили ее своими названиями. Почему-то здесь они казались гораздо более реальными, чем на картах в учебниках. Они представляли миллионы жизней, которые она никогда не узнает, тысячи мест, куда она никогда не попадет, но открывающиеся дали дразнили ее воображение.

Эм услышала, как сторож с кем-то разговаривает внизу, у входа, но с кем, ей не было видно. Пришел еще посетитель, а она добралась только до Пекина. Она вздохнула и решила уйти. Эм не хотела делить свой глобус с кем-то еще. Но, услышав голос, который прогрохотал в ответ на дрожащее приветствие старика, она замерла на месте. Лорд Варкур.

— Получите гинею, если запрете дверь, пойдете на ту сторону улицы и не торопясь позавтракаете, — произнес виконт. — Вернетесь, когда я уйду.

Что он здесь делает? Глупый вопрос. Он мог прийти сюда только по одной причине — из-за нее. Ее пульс забился быстрее, несмотря на намерение оставаться спокойной.

— Там наверху леди, сэр, — сказал сторож.

— Я знаю.

— Вот уж не подумал бы, что она… — Старик осекся. — Конечно, сэр. Очень вам благодарен.

Эм хотела было крикнуть сторожу, чтобы он не уходил. Он, конечно, не ушел бы, он всегда смотрел на нее приветливо. Но снизу донесся шум открываемой и закрываемой двери, и момент был упущен.

Она словно приросла к месту, а лорд Варкур появился из холла на маленькой плоской круглой площадке, которая образовала пол на уровне Южного Полярного круга. Он поднял голову, но Эм стояла как раз позади него, и он ее не увидел. Варкур начал подниматься по первому лестничному пролету. Когда он дошел до места, находившегося прямо напротив нее, его взгляд задержался на ее фигуре, и он ускорил шаги. Она стояла на месте, спиной к Японскому морю, пока он не подошел к ней.

— Я не ожидала увидеть вас здесь, лорд Варкур, — сказала она. — Почему вы так упорно следите за мной?

— Моя мать по-прежнему зависит от вас, — просто ответил он.

Боль, которую причинили ей эти слова, она приняла как должное.

— Разве я не выполнила свою часть сделки? — спросила она, радуясь, что он не слышит, как сильно бьется у нее сердце. Она не выполнила ее, вовсе не выполнила, но ему это знать незачем.

— Мне нужно от вас большее, — резко проговорил он. Потом втянул в себя воздух. — Я хочу большего, — поправился он. Волосы его были растрепаны, глаза блестели слишком ярко, и их внимательный взгляд жег ее.

— Вы хорошо спали? — спросила она и, как ни глупо, поняла, что ответ ей небезразличен.

— Я побрился. Разве это не в счет? — возразил он.

Эм спала хорошо — спала как мертвая впервые за две недели. Ее положение не стало лучше со времени их последнего разговора с лордом Варкуром. В сущности, оно стало еще сомнительнее. Но крайняя усталость взяла верх над страхами, и к тому же, без сомнения, помог бокал вина, выпитый на пустой желудок. Эм уснула, даже не притронувшись к обеду, оставленному для нее миссис Грей.

— И что вы хотите от меня? — спросила она.

Он пристально посмотрел на нее:

— Мне нужно, чтобы вы узнали больше.

— О чем? Ваша мать рассказала мне все, что могла. Не заставляйте меня мучить ее, я вам этого не позволю. Можете считать, что вам страшно нужны ответы, но они вам не нужны. Или, если вам нет дела до вашей матери, мне до нее есть дело.

Он сделал нетерпеливый жест.

— Не до нее.

Эти слова застигли Эм врасплох.

— Тогда до кого?

Его улыбка была просто жуткой.

— Если бы я это знал, я не нуждался бы в вас. Я хочу, чтобы вы узнали, кто убил моего брата. Это должен быть кто-то из гостей…

— Четвертой части которых уже нет в живых! — воскликнула Эм с отвращением. — Вы не можете ожидать, Что теперь я найду ответы. Свидетелей, кроме вашей матери, нет, а она не знает, кого она видела.

— Не знает? — спросил Варкур, угрожающе сузив глаза. — Я думаю, что она скрывает это от всех нас. Но сейчас это не важно. Существовал еще один свидетель — совесть преступника. Я видел, как действует на людей ваша магия. Они верят, что вы разговариваете с голосами из иного мира. Узнайте, кто убил моего брата, и я не останусь в долгу. Я знаю, что вы взяли все драгоценности Олтуэйта, а не пару безделушек. Я никому не сказал об этом. И не скажу, даже если у вас ничего не получится. Мне это нужно.

Эм уставилась на него. Будь все проклято. Он не верит, что драгоценности по праву принадлежат ей. Вдруг у нее закружилась голова. Внезапно все показалось нереальным — глобус, лорд Варкур, его безумное предложение. Она не может сказать ему правду. Он возненавидит ее, возненавидит навсегда, даже если и не поверит ей, а если поверит, будет еще хуже, потому что произойдет разрыв между отцом и сыном, и здесь уже никто ничего не сможет поделать. Стоит ли правда того?

Большую часть своей жизни она прожила в отвратительной лжи и могла с уверенностью сказать, что, если ложь скрывает еще более мерзкую правду, она предпочла бы никогда не знать этой правды. Но она узнала правду, и это придало ей смелости совершить самую большую ошибку в жизни. Гораздо лучше было бы всегда верить, что она — бедная родственница. Нет, существуют такие разновидности правды, которым лучше оставаться сокрытыми.

— Думаю, я не смогу ничего узнать для вас — прошло уже столько времени, — сказала она.

Он скривился.

— Попытайтесь — для меня, Мерри. Обещайте, что вы попытаетесь.

— Я не Мерри, — тихо сказала она. — Мерри не существует. Вы это знаете.

Его улыбка стала еще горше.

— Для меня вы всегда были Мерри. Помогите мне.

Он готов был дать ей все — свободу действий, обещание молчаливой поддержки. Она не смогла бы отказать ему, даже если бы ради его же пользы порвала с ним отношения.

— Я попробую, — сказала она.

— Вы клянетесь вашей жизнью?

Горло ее сжалось.

— Клянусь своей жизнью, что я попытаюсь помочь вам. — Каждое слово она произносила совершенно серьезно, хотя и знала, что ему этого не понять.

— Я пришел сюда по другой причине, — резко сказал он. — Я пришел потому, что вы мне нужны. Я не мог больше прожить и часа, не увидев вас, не насладившись вами, не овладев вами. Вы похитили у меня здравый смысл, или, точнее, вы стали моим здравым смыслом. Не знаю, что именно произошло. Поцелуйте меня, Эммелина, — прошептал он, впиваясь в нее горящими глазами.

Она подняла вуаль, и на мгновение, пока ее глаза не приспособились к слишком яркому свету ламп, все показалось ей ослепительным. Она привстала на цыпочки и поцеловала его. Она сделала это не потому, что боялась его или надеялась, что он сделает то, чего ей хочется, хотя и то и другое было достаточной причиной. Нет, она поцеловала его потому, что ее охватило желание ощутить его губы на своих губах. Она поцеловала его потому, что он был нужен ей так же, как она была нужна ему.

И тут она поняла, что погибла целиком и полностью.

На мгновение его горячие губы оставались неподвижными, потом, словно она разбудила его, они зашевелились с настойчивостью, от которой у нее голова пошла кругом, а он привлек ее в свои объятия, завладевая ею все больше и больше. Он подталкивал ее к изогнутой стене глобуса. Нетерпение его губ и рук лишило ее возможности дышать, лишило ее возможности думать, жар его тела обжигал ее.

Кринолин не мог помешать ему, потому что она была в своем вдовьем траурном платье, и он протиснул колено между ее ног, от чего желание пронзило ее, как копьем, а губы его все брали и брали. Она раскрыла свои губы, и его язык проскользнул между ними, между ее зубами, словно он хотел выпить всю ее сущность. Наконец она совладала с головокружением и смогла отодвинуться.

— Не здесь, — сказала она. — Здесь нельзя.

— Я отослал сторожа, — сказал он. — Можно — и нужно.

Она сжала руками тонкую ткань его пальто.

— Я уже сказала, что не могу предложить вам отпущение грехов.

— Я не ищу отпущения грехов, — ответил он. — Я не сомневаюсь, что мне слишком поздно искать его. Я хочу только забыться, хотя бы на время.

Эм положила ладони ему на грудь и оттолкнула его достаточно сильно, чтобы он отступил на шаг.

— Тогда найдите себе какую-нибудь шлюху. — Она не может пойти на это. Она не смеет, иначе потеряет себя.

— Мерри… Эммелина, — проговорил он. Он закрыл глаза, глубокие морщины пролегли по его лицу. На мгновение Эм увидела его таким, каким он будет, постарев, — усталым и сломленным. Нет! Он будет таким же сильным, будет бороться с судьбой до могилы с той же отчаянной решимостью. — Вы дразнили меня вашим телом с того самого раза, когда мы впервые обменялись парой слов. Вы приняли мои ласки, когда были привязаны к кровати. Какую игру вы ведете, почему отталкиваете меня сейчас?

— Я дразнила вас, когда это ничего не значило, — возразила она, резкость этих слов разрывала ей горло. — Я и представить себе не могла, будто это может что-то значить. А теперь — значит. Я не могу быть вашим болеутоляющим средством, даже если мне придется заплатить за это всем, ради чего я трудилась, потому что это разрушит меня.

— Что вы хотите этим сказать? — осведомился он.

— Я хочу сказать, что это важно для меня, дурачок вы этакий. И я не могу больше играть с этим.

— А кто сказал, что я играю? Я никогда в жизни не был так серьезен. — Она и ахнуть не успела, как он подошел к ней, привлек ее к себе, поднял и усадил на перила спиной к опорной балке, нашел ее губы и закинул ей голову назад, крепко прижав ее к этой балке. Она схватила его за плечи, а он задрал ее юбки нетерпеливыми руками.

— Варкур… — начала она.

— Томас. Я хочу слышать, как вы называете меня Томасом.

Сбитая с толку, она сразу же утратила нить своих возражений. Но прикосновение теплой кожи его перчатки к внутренней части ее бедра снова вызвало их к жизни.

— Варкур, Томас, как бы вы там ни хотели, чтобы я вас называла, — я не могу.

— Можете, — сказал он. И вдруг опустился перед ней на колени.

— Что вы делаете?

— Быть может, вы — мое забвение, но вы не моя шлюха, — сказал он. Глаза его горели. Он положил руки ей на колени и раздвинул ноги. Он раздвигал их все больше и больше. И вот, бросив на нее последний сверкающий взор, он наклонил голову к ее входу. Она поняла, что он собирается делать — она читала об этом в порнографических романах, которые хранила для того, чтобы изображать из себя опытную женщину, но она не верила, что такое бывает.

От прикосновения его зубов судорога вожделения прошла по ее телу, а потом за зубами последовал язык, и она застонала, крепко схватилась за подпоры с обеих сторон, а еще одна подпора врезалась в ее корсет сзади.

По жилам ее бежал жидкий холод, а тело пылало. Потом внезапно она вскрикнула, и первая волна ударила ее, а он проникал все глубже и глубже. Она задрожала, по телу ее пробегали судороги наслаждения, и одновременно с этим она думала о том, как он чувствует сейчас ее состояние.

А потом осталось только пламя биллиона нервных окончаний — зрение ее затуманило белое каление. Она выгнулась, раздвигая ноги все шире, до боли прижимаясь к балкам.

Наконец все кончилось, она задыхалась, она не понимала, где она, горло саднило, но она не помнила, чтобы она кричала.

Она вытянула шею вперед, дальше от Северного Полярного круга, находившегося у нее над головой. Варкур смотрел на нее опаляющим взглядом, который словно прожигал до глубины души, и натягивал чехол.

— Теперь, Эммелина? — спросил он. И это был действительно вопрос.

Эм кивнула — говорить она не могла, и он проник глубоко в ее тело, так же как и в душу, сокрушив все ее преграды, которые она возводила многие годы. Она приняла его, приняла всего целиком, ее тело пело от него, от того, что он делал. Он втянул в себя ее губы, и она ощущала соленый вкус своих губ на его губах. Он крепко прижимал ее к себе, словно защищал от всего света, и она позволила себе отдаться, поверить лжи, хотя бы на одно мгновение. Она чувствовала, что поднимается вверх, к вершине, а он был здесь, падая вместе с ней к центру Земли, и все это потонуло в ощущениях.

— Меня зовут Томас. — Он проговорил это, задыхаясь, неотчетливо, и она едва расслышала его голос сквозь грохот вселенной у себя в ушах.

— Томас, — сказала она, чуть не поперхнувшись этим именем. — Томас, Томас, Томас…

Глубокая волна поглотила ее, затянув под себя и вышвырнув ее рассудок наверх в неведомые потоки и прибои. Это нельзя было назвать наслаждением или болью, это было просто переживание, содержавшее все в одном жарком тигле вечности. Тьма сомкнулась, и Эм боролась с ней, но тьма увлекла ее в бездну, где не было ничего.

Потом реальность медленно вернулась к ней, как будто издалека, и оказалось, что Эм, никому не нужный ребенок, выращенный как бастард в доме своего отца, лежит, положив голову на грудь виконта Варкура. Она знала, что это значит, так же как знала, что он должен отодвинуться, и подавила инстинктивный протест, когда он отодвинулся.

Варкур отвернулся и привел в порядок свою одежду. Эм неуверенно встала, поправила юбки.

— Это ничего не меняет. — Эм не поняла, что сказала это вслух, пока ее слух не зафиксировал эти слова.

— Это напоминает мне, что я человек, а это для меня все, — сказал Варкур, снова поворачиваясь к ней и застегивая последнюю пуговицу на своем пальто.

— Если вам нужно обратиться к женщине, на которую вы смотрели как на страшного врага всего неделю назад… — начала она.

Он оборвал ее:

— Мне нужно обратиться к вам. Это не имеет никакого отношения к тому, чем вы были для меня неделю назад, или месяц, или всю жизнь назад.

— Это не имеет смысла, — тихо сказала она.

Он коротко улыбнулся, и улыбка эта выглядела неуместной на его суровом лице.

— Это имеет только один смысл, который важен в этом мире.

Он на миг обхватил одной рукой ее щеку, изучая ее лицо, будто хотел запомнить его навечно. «Вы не можете доверять мне», — хотела она сказать, но промолчала. Он уже это знает, как знает и она, что не может доверять ему.

Потом он повернулся, спустился вниз по ступеням и вышел из глобуса, не оборачиваясь.

Эм долго смотрела ему вслед, охваченная смятением чувств и водоворотом мыслей, разбираться в которых у нее не хватало смелости. Она снова медленно опустила вуаль на лицо и слегка неуверенными шагами продолжала подниматься наверх, к вершине мира.

Она не слышала, как вернулся сторож, но когда уходила, он был на месте, сидел в холле за своим маленьким рабочим столиком.

— Значит, он таки пришел за вами, а? — спросил, откровенно подмигивая ей, морщинистый старик.

— Что? — безучастно переспросила Эм.

— Вы решили, что ваш молодой человек потерялся на краю света, — сказал он, кивая с ободряющим видом. — Но он вернулся. Вам больше не нужно все дни бродить по карте, а?

— Да, — тупо сказала Эм. — Большой роман.

Он стоял, ухмыляясь, а она вышла на мостовую. Ей хотелось заплакать, как она, очевидно, плачет в моменты освобождения, но она боялась, что разучилась плакать.