"Порочные намерения" - читать интересную книгу автора (Джойс Лидия)

Глава 9

Томас спрыгнул с кровати и накинул на себя халат. Бросив быстрый взгляд на Эсмеральду, лицо которой снова утратило всякое выражение, он подпоясался и вышел, захлопнув за собой дверь.

Стук раздался снова, на этот раз громче. Он подошел к двери, откидывая волосы с глаз. Подергал за ручку, потом с запозданием вспомнил, что ключ потерялся. Впрочем, скоро заметил, что ключ лежит у самой двери, поднял его, отпер дверь как раз в тот момент, когда человек, стоявший по ту сторону порога, поднял руку, чтобы постучать в третий раз.

Это был лорд Эджингтон, как всегда, сдержанный и безупречно одетый.

Томас насторожился и отступил в сторону.

— Входите, Эджингтон. Я не ждал посетителей так рано. — Он и не старался скрыть раздражение.

Эджингтон вальяжно вошел, снял пальто, шляпу и перчатки.

— Варкур. — Он окинул Томаса с ног до головы взглядом. — Куда вы подевали эту девчонку?

— Понятия не имею, о ком вы говорите, — ответил Томас, складывая руки на груди.

В ответ Эджингтон только фыркнул. Бросив на консольный столик верхнюю одежду, он прошелся по комнате и распахнул дверь в спальню Томаса. Никого там не обнаружив, он направился к двери, ведущей в комнату камердинера, распахнул ее, бросил взгляд на женщину, лежавшую на кровати, и снова закрыл дверь.

— Развяжите ее, пожалуйста, Варкур, и велите ей одеться, — сказал он, возвращаясь в гостиную, где и расположился перед камином. — Скоро придет констебль, и чем более прилично вы будете выглядеть, тем лучше для вас.

— Кто вызвал констебля, черт побери? — осведомился Томас.

— Откуда мне знать? — возразил Эджингтон, подняв бровь. — Гиффорд? Колин Редклифф? Половина гостей на обеде знала, что вы погнались за этой спиритичкой, едва леди Гамильтон упала в обморок, а когда вы привезли ее сюда… — Он покачал головой. — Вы, должно быть, спятили, дружище, пустившись с таким пылом в дебаты по поводу законопроекта о реформах. Это весьма оживило сезон, которому пора уже заканчиваться.

Томас не стал спрашивать, откуда Эджингтон узнал, что он привез Эсмеральду к себе на квартиру. У него в голове мелькнула очень хорошая мысль.

Он хмыкнул, повернулся спиной к посетителю, взял женскую одежду с дивана, после чего вошел в комнату своего камердинера. Закрыл за собой дверь. Эсмеральда лежала нагая, как он ее оставил, свернувшись калачиком и зарывшись лицом в матрас.

— Это я, — сказал он, кладя одежду на стул и шагнув к ней.

Она повернулась и посмотрела на него.

— Прошу прощения за вторжение Эджингтона, — чопорно проговорил Томас, чувствуя, что должен что-то сказать. — Кажется, от этого человека ничего нельзя сохранить в тайне.

— Я слышала, что он пришел, — сказала Эсмеральда. И она спрятала лицо, словно нагота ее ничего не значила.

Томас сжал губы. Он был уверен, что было время, когда природная скромность была ей присуща в полной мере. Обращался ли с ней тот домовладелец-насильник так, что ей уже стало все равно, кто видит тело, распростертое перед ним сейчас? Или это произошло как-то постепенно? Он вынул из кармана нож и принялся осторожно разрезать узы вокруг ее бледных рук.

Большая часть девушек, которых он знал, выбрали бы стезю добродетели — не от избытка душевной тонкости, а просто потому, что столь гнусное предложение потрясло бы их до глубины души. Им бы и в голову не пришло, что такое предложение можно принять, даже если бы потом им пришлось горько пожалеть о своей неприступности. Но что-то ворвалось в порядочную, защищенную жизнь, в которой, без сомнения, выросла Эсмеральда. И если ее кто-то сломал, то он, Томас, раздавил эти обломки в пыль…

Он оборвал ход своих мыслей.

— Я слышала ваш разговор, — продолжала Эсмеральда.

— Значит, мне не придется его пересказывать. Почему вы не позвали на помощь, когда я только впустил его? Вас остановила скромность?

Она наклонила голову.

— Я подумала, что это ваш сообщник — кто бы это ни был.

Томас остановился — первый узел подался под ножом, высвободив запястье. Она развязала один узел и тотчас же принялась развязывать пальцами второй.

— И потому что вам не хотелось, чтобы кто-то видел ваше лицо, — предположил он. — Почему это так важно для вас?

— Это важно, — сдержанно сказала она, и он заметил, что она договорила его фразу не до конца. Не для нее важно — важно в некоем абсолютном смысле.

— Вы не хотите, чтобы кто-то узнал, кто вы такая, — не унимался он.

Второе запястье было свободно, и она улыбнулась во весь рот.

— Тройное ура вашсиятельству! — Она заговорила с нелепым простонародным акцентом. — Он раскрыл настоящую тайну, во как!

Эсмеральда села, потирая запястья. Томас пропустил ее слова мимо ушей.

— Ваше платье, — сказал он, вставая и кивая головой в сторону кучи ее одежды.

— Я удивлена, что вы не сожгли его, чтобы я ни в кое случае не могла сбежать. — Она натянула на себя рваны остатки сорочки. — Я могу одеться без посторонней помощи. Ступайте займитесь бароном. Мало мне неприятностей от вас, так еще будут от констебля.

Томас сомневался.

Она взяла в руки корсет, и ее улыбка стала почти жестокой.

— Я отдам жизнь за ту игру, в которую играю. Небольшое удовлетворение при виде того, как вас посадят в тюремную карету, пустяки по сравнению с этим.

Томас коротко кивнул ей и вышел, закрыв за собой дверь.

Эджингтон сидел на диване, вертя в ладонях свою трость и глядя, как поворачивается при этом бронзовый орел на набалдашнике. Когда Томас вошел в гостиную, барон посмотрел на него.

. — Я не знаю, чем вы с ней занимались здесь, но мне это не нравится, — сказал он решительно.

Томас пристально смотрел на него, прислонившись к камину. Эджингтон никогда не был его другом, даже в детстве, хотя теперь они по меньшей мере номинально были политическими союзниками.

— Это личное дело. Она пытается втянуть мою мать во что-то серьезное.

— Ныне все становится предметом публичного интереса с замечательной быстротой, особенно когда речь идет о вещах, достаточно пошлых, — возразил Эджингтон.

Томас фыркнул:

— А кто все это начал?

Эджингтон пропустил его слова мимо ушей.

— Я не вижу связи между вашей матерью и тем, что видел здесь, и я не сомневаюсь, что любой другой непредвзятый наблюдатель не увидит этой связи, не говоря уже о тех, кто желает вам зла. — Эджинггон сжал руки, и трость тут же перестала вращаться. — Как это было? Вы усадили ее в свою карету, привезли ее на свою квартиру, связали и сделали с ней то, что хотели?

По тону Эджингтона ничего нельзя было понять, но у Томаса появилось ощущение, что его ответ может навлечь на него большую опасность.

— Клянусь вам, что я ее не изнасиловал, — сказал он напряженным голосом.

— А веревки — это тоже ее идея, не так ли? — с глубоким сарказмом спросил Эджингтон. — Ну да не важно. Вам достаточно знать, что моя жена принимает некоторое участие в благополучии Эсмеральды.

— Ее зовут не Эсмеральда, и вам это известно, — возразил Томас.

— Тем не менее, — спокойно сказал Эджингтон.

— Я не видел, чтобы леди Эджингтон хотя бы разговаривала с этой женщиной. Почему ее интересует ее благополучие? — спросил Томас.

— Моя жена не верит в существование спиритов. Но она верит в существование отчаявшихся — и неосторожных — молодых женщин. Достаточно будет сказать, что баронесса придумала, как сделать так, чтобы девушке ничего не грозило. Кажется, она уверена, что вреда от Эсмеральды нет никакого. Во всяком случае, почти никакого, — поправился барон. — Этого достаточно, чтобы я принял ее интересы близко к сердцу.

Под этими словами подразумевалось недвусмысленное предостережение.

— Понятно. А что, если — ведь и такое может быть — она угрожала леди Эджингтон, а не взывала к ее жалости?

Эджингтон улыбнулся сбивающей с толку улыбкой, — он был мастер на улыбки, в которых в одинаковых долях содержались многообещающий шарм и безжизненный лед.

— Это, дорогой мой, было бы совершенно другим делом.

В дверь опять постучали.

— Думаю, это констебль, — легко сказал Эджингтон. — Я попытаюсь задержать его на какое-то время, чтобы вы по крайней мере успели надеть штаны. Заявления о невиновности звучат гораздо правдоподобнее, когда человек полностью одет.

С этими словами Эджингтон подошел к двери, предоставив Томасу уйти в спальню прежде, чем тот услышал, как поднимается засов и как барон сухо приветствует кого-то, судя по грубому голосу отвечающего — констебля.

Томас начал было надевать свежую рубашку и брюки, а потом, подумав, как должна выглядеть Мерри в своем грязном платье, надел вчерашнюю одежду. Будет труднее допустить безобидность их занятий, если он будет одет в свежее платье, а она — в лохмотья, в которые превратилась ее одежда прошлой ночью.

Он задержался перед зеркалом, чтобы причесаться. Причесываясь, он услышал, как открылась дверь в соседнюю спальню, и услышал спокойный голос Мерри:

— Доброе утро, полисмен.

Констебль произнес что-то нечленораздельное, и она ответила:

— По дороге со мной произошел несчастный случай, и лорд Варкур был так любезен, что спас меня. Взамен за его услугу он попросил меня предсказать ему будущее — я, знаете ли, спиритка, — и я с радостью сделала это. Боюсь, что мы отчасти утратили ощущение времени. Только когда пришел лорд Эджингтон, мы поняли, что уже утро.

Томас понял, что ему следует говорить, и вышел из спальни. Эсмеральда стояла, выпрямившись, ее рваная вуаль падала ей на грудь и скрывала лицо и то, что оставалось от прически. Верхнее платье было измято и в пятнах, но она выглядела такой же леди, как и его мать. Полицейский офицер сник перед этой ледяной величественностью.

— Могу ли я быть вам полезен, констебль? — спросил Томас с преувеличенной любезностью.

Полицейский стоял у двери, раскачивая руку, которой держал шляпу.

— Не знаю, так ли, сэр. Эта вот леди говорит правду?

— Я думаю, что она совершенно ясно изложила главные пункты, — сказал Томас, стараясь, чтобы его не втянули в прямую ложь.

— Тогда ладно. — Полицейский откашлялся. — Ладно, — повторил он. — Леди выглядит вполне. Хотите ли вы, мисс, написать заявление по поводу этого несчастного случая?

— Нет, вряд ли. Я совсем не рассмотрела тех мерзавцев, что напали на меня, так что вряд ли от этого будет толк, и все это будет очень обременительно.

— Ну, тогда я пошел, да? — Он снова помешкал, окинул ее взглядом сверху донизу, словно ища скрытые признаки насилия и страдания.

— Разрешите, я провожу вас, — сказала Эсмеральда, вмешавшись в разговор так плавно, что Томас не успел возразить, а она уже оказалась в дверях. — Я как раз сама собиралась идти.

— Буду страшно рад, мисс, — ответил полицейский, повеселев. — Квартира холостяка — не место для леди.

— Вы совершенно правы, — пробормотала она, оглянувшись через плечо на Томаса. — Это было очень беспечно с моей стороны — прийти сюда.

С этими словами она вышла, и констебль закрыл за ними дверь.

Томас с шумом выдохнул воздух, повернулся и пошел в спальню.

— Вас не затруднит сообщить мне, что все это значит? — спокойно спросил Эджингтон со своей софы.

— Думаю, что затруднит, — ответил Томас, быстро сбросив с себя вчерашнюю одежду.

— Вы идете за ней, не так ли?

— Конечно, — бросил Томас. — Я еще не покончил с ней.

— Так покончите, — сказал Эджингтон. — Хотя я не знаю, куда вы намерены идти. Вряд ли она вернется теперь на свою квартиру.

— Она — одинокая женщина, одетая в дорогое, но испачканное вечернее платье в… — он выудил из жилетного кармана часы, — в девять часов утра. Конечно, она пойдет домой.

У Эджингтона был такой вид, будто он хотел что-то сказать. Некоторое время он молчал и в конце концов проговорил:

— Надеюсь, вы понимаете, что делаете.

— Я тоже на это надеюсь, — ответил Томас, натягивая свежий жилет. — Я тоже надеюсь.

Томас остановился в темноте наверху лестничной площадки и распахнул сломанную дверь.

Эсмеральда круто повернулась. Она укладывала вещи в сундук. Она была одета в светло-серое платье для прогулок, новая вуаль более темного серого цвета была поднята с лица и падала сзади, прикасаясь к лопаткам. Лицо у нее было такое усталое, что подействовало на него как удар в живот, прежде чем он успел обрести решимость. Потом ее лицо приняло предельно мягкое выражение, и Томас подумал, уж не показалось ли ему все это.

— Идите прочь, — проговорила она совершенно отчетливо, потом отвернулась и снова принялась бросать в сундук все, что можно было взять с собой.

Томас скрестил руки на груди и окинул взглядом комнату. Гостиная была маленькая. Стены оклеены новыми ярко-синими обоями, занавеси были разных оттенков красного, синего и золотого цвета. Все, казалось, было рассчитано на то, чтобы создать видимость чего-то экзотического. Сама нарочитость этого подействовала на него совершенно противоположным образом.

«Зачем я здесь?» — спросил он себя. Тогда у себя на квартире он потерял надежду, что сумеет как-то вытянуть из нее нужные ему сведения. И все же его тянуло сюда, тянуло так сильно, что он и не подумал сопротивляться, усомниться до самого этого момента, когда, стоя перед этой женщиной, понял, что ему нечем пригрозить ей и нечего ей обещать.

— Вы не хотите съезжать с этой квартиры? — сказал он в конце концов.

Она фыркнула, даже не взглянув на него.

— Глупый вопрос, учитывая то, что вы стоите здесь. Или вы намерены снова похитить меня? У меня такое ощущение, что на этот, раз при этом будут присутствовать зрители.

Шпионы тори. Черт, шпионы Эджингтона. Томас не сомневался, что не один человек рыщет у цыганской таверны, следя за ним с излишним интересом.

— Тем больше причин для вас остаться здесь, — сказал он. — Теперь я ничего не могу с вами сделать.

— Я сказала вам все, что могла.

— В этом я сомневаюсь, — спокойно отозвался он. Что могло заставить какую-то отщепенку, девушку из хорошей семьи вести непонятные игры с его матерью? Эсмеральда — это одна сплошная видимость и блеск; за той марионеткой, которую она изображает из себя, должна скрываться какая-то более темная сущность, которая всем заправляет.

Ее лицо ничего не выражало, и это показалось ему дурным признаком. В голову закралась мысль: уж не она ли сама кукловод? Но если так, то с какой целью? Этого он никак не мог понять.

— Ваши сомнения — не единственная причина, по которой вы последовали за мной, — сказала она в конце концов.

Он выпрямился.

— Какая же у меня может быть еще причина?

— Причины. Их две. Первая — вы заинтересовались моим предложением помочь вам расследовать смерть вашего брата. — Голос ее был совершенно спокойный, но сердце Томаса сжалось. — Вторая — вы все еще не насытились мной. Полагаю, что в вас есть тяга к саморазрушению, которую я никак не думала обнаружить в вас, ведь теперь вы не найдете во мне ничего, кроме собственной гибели.

Второе утверждение Томас пропустил мимо ушей, не желая вникать в него.

— А что вы можете узнать о смерти Гарри, чего я уже не знал бы? — Он произнес эти слова так, что они звучали ровно и отвратительно. — В тот день, когда он умер, я оставил его у реки отчаянно кричащего, потому что лошадь забрызгала его водой. Шесть часов спустя его нашли утонувшим на расстоянии сотни ярдов от этого места. Все знают эту историю. Прошло двенадцать лет, и вряд ли можно узнать что-то еще.

— Возможно, нельзя узнать больше того, что уже известно, — быстро возразила она. — Но существуют тайны, о которых никогда не говорилось вслух. В тот день там было многолюден — вы, возможно, были не последним, кто видел его, как были не первым, кто нашел его потом. Если разные люди хранят разные тайны, как это делает ваша мать, насколько мне известно, в них-то и может скрываться правда. Я очень хорошо умею вытягивать из людей их тайны, так, что они даже не понимают, что вообще что-то мне рассказывают. Это и есть мера моих сверхъестественных способностей. Вы можете быть оправданы. — Она пожала плечами. — Или прокляты, это как получится.

— Правда не признает меня виновным, — сказал он, скрипнув зубами.

Ее светлые глаза холодно впились в него.

— Тогда в чем она признает вас виновным?

— Во многом. Я грешен во многом, но не в этом.

— Расскажите.

Он собрался заговорить: но тут же передумал.

— Это вас не касается.

— Если вам нужна правда, это может меня касаться. Вряд ли я знаю о смерти вашего брата больше, чем те, кто шепчется о ней. Я должна узнать правду, чтобы получить больше правды. — Ее лицо ничего не выражало. — Сейчас вам решать. Расскажите мне все и перестаньте вмешиваться в мои дела, и взамен я добуду правду. Или придерживайтесь собственной тактики поведения, продолжайте преследовать меня, и никогда не узнаете правду. Выбирайте.

Он колебался. Его долг перед вигами был понятен: он не должен жертвовать их целями ради своих личных желаний. Но разве он принадлежит им? Разве он не сам по себе, разве у него нет собственных потребностей? Разве нет у него своих демонов, с которыми он вынужден сражаться? Она, возможно, лжет и водит его за нос ради собственной выгоды.

Он почувствовал, как тени давят на него, чего с ним не бывало уже давно, как с трудом обретенное самообладание постепенно ускользает от него и неумолимо подталкивает к хаосу. Женщина, стоящая перед ним, — не главная причина этого, она просто извлекла на поверхность то, что всегда там таилось…

— Выбирайте.

— Я согласен на такой договор, — сухо сказал он.

Плечи ее едва заметно вздрогнули. От облегчения? От ощущения победы? Глаза же ее блеснули немного ярче, и только.

— Тогда расскажите мне, — шепотом проговорила она, — расскажите мне о ваших грехах. Расскажите мне о том дне, расскажите все впервые в вашей жизни.

Он внимательно смотрел на нее, пытаясь найти слова, которые никогда не произносил раньше… Рассказать все своему врагу. Потому что, конечно же, она по-прежнему остается его врагом. Не даст ли он ей в руки оружие? Или он делает все это ради своего спасения? Но не может быть, чтобы он дал ей какое-то оружие вне зависимости от того, насколько его объяснения будут походить на предательство по отношению к самому себе или к своим близким, ведь он не скажет ей ничего такого, чего не может узнать любой другой человек, проявивший любопытство.

— Вы должны понять, что такое был Гарри, — медленно сказал он. — Все, чем он был. Это был мой брат. — Это слово причинило ему боль. — Он всегда был… ненормальным. Не идиотом, хотя многие сочли бы его таковым. Он был замечательным — в определенном смысле слова. Он знал на память родословную каждой лошади на конюшне, как она записана в документах, он начал ходить за ними с тех пор, как ему исполнилось восемь лет, и у него это получалось просто на удивление хорошо. Он сделал деньги, совсем небольшие, из тех денег, которые большинство джентльменов тратят не задумываясь. В последние двадцать лет более трети победителей на скачках в Аскоте были из нашей конюшни. И поезда — в семь лет он помнил расписания движения каждого поезда в Миддлсексе. Он чертил карты воображаемых стран и проводил долгие часы, сочиняя для них графики движения поездов. — Воспоминания вызвали в нем старую горечь, старые возмущения и старую нежность.

—Значит, он не был идиотом, — поторопила она его.

— Но он не был нормальным. — Он провел рукой по волосам, чтобы скрыть свою неуверенность. — Ему не давались слова. Он строил схемы, совсем как для своих воображаемых поездов, и когда что-то им не соответствовало, он расклеивался. Если его завтрак запаздывал, или если его носки нужно было заштопать, или если кто-то приходил с визитом, когда его не ждали, или не приходил, когда его ждали… это было для него невыносимо.

Эсмеральда упорно смотрела на него, и во взгляде ее не было никакого осуждения.

— Многие люди отличаются негибкостью, — предположила она.

— Нет. Негибкие люди приходят в раздражение или даже злятся. Он… он разрушался. Это разрывало его на части, час за часом. Жизнь непредсказуема, и он так и не сумел смириться с этим, хотя, видит Бог, почти все в доме пытались помочь ему. Трапезы за пределами детской были кошмаром — его диета состояла ровно из шести продуктов.

— Дети часто бывают разборчивы.

— Шести продуктов, Эсмеральда. Ему было восемнадцать лет, когда он умер, не четыре же года. Ему не исполнилось тринадцати, когда отец попытался усадить его за общий стол. Он ни к чему не прикоснулся, а когда отец стал настаивать, Гарри начал кричать и швыряться разными предметами. Отец велел запереть его на ночь в детской — он уже попытался переселить Гарри в его комнату, но с ним сделалась истерика и от этого тоже, и ему оставили только тарелку с едой и воду, и он пробыл там пять дней, не прикоснувшись к еде, после чего отец сдался. Его не могли одеть в надлежащий костюм. Он не мог разговаривать с человеком, которого не знал долгое время, и даже тогда он общался не совсем нормально. Он не мог быть графом. Он был на это не способен. Он был замечательный, но что-то у него в голове было сломано. — Теперь слова дались легко.

— Что произошло в тот день, когда он умер?

Томас замолчал. Были вещи, в которых он никогда не признавался, никогда не собирался признаваться — и не признается сейчас. Он не мог довериться этой женщине, ни ей, ни ее предложению. Даже если она лжет, она не сможет наделать много вреда, пользуясь тем, что он собирается ей рассказать, но более темные свои подозрения он оставит при себе. Нельзя рисковать. Он заговорил:

— К нам съехались гости. Все молодые люди решили поехать покататься верхом. Мой отец, граф, настоял на том, чтобы Гарри тоже поехал, и, как обычно, мне поручили присматривать за ним. Поначалу все держались вместе. Потом кто-то заявил, что начинаются скачки с препятствиями, и все мы помчались по дороге. Гарри был последним. Он не принимал участия в соревнованиях. Мы подъехали к реке, которая была слишком широкой, чтобы ее можно было перепрыгнуть на лошади. Его лошадь начала переходить реку вброд, вода плеснула ему на фрак, и он закричал, потому что фрак промок насквозь, и отказался ехать дальше.

— Он боялся воды? — спросила она.

Томас снова прислонился к косяку. Это странно походило на дознание — все опять сначала. Обычно люди всегда задавали эти вопросы и не могли понять ответы, потому что они не имели смысла ни для кого, кроме самого Гарри.

— Нет, напротив. Он не боялся воды, но не мог оценить глубину, например. А однажды упал с края плотины, потому что увидел какие-то плавающие палочки. Он терпеть не мог, когда его одежда намокала в некоторых местах, а в других это его не раздражало. Совершенно сухой или промокший насквозь — ему было все равно, но вот плеск воды приводил его в неистовое состояние.

— И что произошло?

— Я бросил его. Он все время скулил, жаловался на жару, на лошадиный запах, на запах пищи, которую мы взяли для ленча. Мне это осточертело, и я велел ему либо переправиться через реку вслед за мной, либо найти самому дорогу домой. Когда я вернулся домой, он еще не вернулся, так что большая часть тех, кто принимал участие в прогулке, поехали искать его. Отец нашел его тело, лежащее в воде. Он поскользнулся и разбил голову о камень.

Взгляд у нее был немигающий, он походил на бездну, и эта бездна затягивала его, вытягивала из него больше, чем он хотел сказать.

— Чем больше подробностей относительно этого дня вы можете мне сообщить, тем лучше я смогу использовать их, чтобы вызвать доверие у других.

— Понимаю, — сухо ответил он, но ничего больше не сказал.

Она опять смотрела на него некоторое время, и он почти поверил, что она видит больше, чем обычные смертные. Потом она слегка встряхнулась.

— И конечно, мне понадобится список гостей.

Он наклонил голову.

— Думаю, что помню их достаточно точно.

— Тогда, полагаю, я начну завтра же, на сеансе у леди Джеймс.

Он нахмурился:

— Я ничего об этом не слышал.

— Вряд ли вас пригласят, — сухо заметила она.

Томас помолчал.

— Чего вы хотите взамен?

— Это ведь сделка, не так ли? Желание моего сердца — чтобы вы оставили меня в покое, ради вашего покоя. — Ее лицо скривилось в горькой пародии на улыбку.

— Она должна того стоить.

Ее глаза походили на зеленый лед.

— Для нас обоих.

— Вы не съедете с этой квартиры?

Она вздохнула, хрупкая маска смялась, и она потерла лицо тыльной стороной кисти, и это было первым человеческим движением, которое она сделала с тех пор, как он пришел сюда.

— Пока что нет. Итак, перемирие.

— Перемирие, — повторил он, повернулся и вышел.