"МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ 1981 (Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов)" - читать интересную книгу автора

Феликс Дымов{*} АЛЕНКИН АСТЕРОИД Фантастическая повесть

Мне на день рождения подарили астероид.

Когда гости разошлись и мы с мамой мыли в кухне посуду, пришел дядя Исмаил. Дверь открыл папа, поскольку Туня не хотела отвлекаться: висела над порогом и читала нам с мамой мораль:

— Возмутительно! Половина одиннадцатого, а ребенок не спит. Это расточительно и нелогично — воспитывать человека без режима. Это даже нецелесообразно — мыть посуду в доме, где полным-полно автоматов!

Туня считала себя в семье единственным стражем порядка и ворчала всякий раз, когда мы поступали по-своему, по-человечески. Правда, я не очень прислушивалась к скрипучей воркотне электронной няни: в конце концов, не каждый день человеку исполняется восемь лет. И еще я знала, что мама за меня! Туня, конечно, это тоже знала и висела в воздухе печальная-печальная. Вообще-то она похожа на подушку с глазами и еще чуть-чуть — на бесхвостого кашалотика. То есть хвост у нее был. Но не настоящий, не для дела, а просто смешной шнурок с помпоном — для красоты. Сейчас, например, он болтался беспомощно и тоскливо. Антенночки с горя почернели и обвисли — очень они у нее выразительные: меняют цвет и форму, когда ей хочется пострадать. А страдания ее объяснялись просто: запрограммированная на здоровое трудовое воспитание детей, Туня почему-то никому не прощала, когда меня заставляли работать. Где ей, бесчувственной, понять, какое удовольствие помочь маме? Обычно родители не выдерживают этих жестов Туниного отчаяния и немедленно уступают. Может, мама и теперь не устоит — Туня, нуда противная, умеет свое выскулить. Но пока меня не отправляют спать, можно всласть повозиться у посудомойного автомата…

Как раз в этот момент на стене заиграл зайчик дверного сигнала. Папа отложил телегазету, посмотрел, наклонив голову на Туню, которая даже с места не сдвинулась, вздохнул и пошел открывать. Ну, вообще-то он сам виноват. Так разбаловал роботеску — ни с кем она считаться не желает! С тех пор как ее принесли из магазина и впервые положили на диван заряжаться, Туня почувствовала себя членом семьи. И теперь если не гуляет со мной или не воспитывает по очереди моих родителей, то обязательно валяется на диване с каким-нибудь доисторическим романом. А папа хоть и грозится обломать об нее свою титановую указку или перестроить «заносчивые программы», но стоит Туне взглянуть на него карими тоскующими блюдечками, как он немедленно сникает. Беда с этими комнатными роботами! Иногда забываешь, что они не живые существа!

Няня так и не успела закончить свой монолог о вредном действии перегрузок при мытье посуды на неокрепший детский организм. А не успела потому, что в кухню, отпихнув роботеску с дороги, бочком вдвинулся дядя Исмаил. Странная у него привычка — при его-то худобе! — входить в двери бочком: ему же безразлично, какой стороной повернуться! Про таких худых у нас во дворе говорят: «Выйди-из-за-лыжной-палки!» И вообще у дяди внешность не космонавтская. Уж на что я привыкла, а и то посмотрю на его бескровное голубое лицо — сразу хочется подставить человеку стул! Если бы не парадная форма, не значок Разведчика, ни за что бы не поверила, что девять лет из своих двадцати восьми он уже летает в космосе. Вот такой у меня дядя!

— Смотри, Алена, кого я тебе в гости привел! — сказал папа. — Рада?

— Еще бы! Здравствуйте, дядя Исмаил! — закричала я. И запрыгала вокруг него, будто он — новогодняя елка. Я люблю своего дядю и всегда радуюсь его приходу.

Дядя Исмаил поднял меня за локти, чмокнул в лоб и так высоко подкинул под потолок, что бедная Туня ойкнула, сорвалась с места, подхватила меня там, наверху, всеми четырьмя ручками и мягко опустила на пол подальше от дяди. Потом запричитала:

— Всё-всё-всё! Теперь ребенка до утра в постель не загонишь!

— Не ворчи, бабуля! — дядя Исмаил хлопнул ее по покатой спине. — Выспится, успеет. Куда спешить?

— Жить! — разъяснила Туня тонким, скрипучим голосом. Она всегда скрипит, когда сердится, особенно если рядом дядя Исмаил. Ужасно он ее раздражает. И она нахально передразнивает его за то, что он слегка присвистывает на шипящих. Мы уже не делаем ей замечаний — спорить с Туней все равно, что с телеэкраном.

— Я уж решила, малыш, ты сегодня не придешь! — Чтобы поцеловать дядю Исмаила, мама встала на цыпочки. — Алена вон совсем извелась: зазнался, говорит, в своем космосе, позабыл нас… Бедный, ты еще больше отощал. Когда-нибудь до Земли не дотянешь, растаешь по дороге!

— Можешь покормить несчастного космонавта. Найдется в доме что-нибудь вкусненькое? Кстати, откуда столько грязной посуды?

Мне стало обидно: дядя не только забыл про мой день рождения, но, лаже глядя на посуду, не догадывается, из-за чего собирались гости. С досады я затолкала в мойку целый десяток тарелок. Машина заскрежетала, поперхнулась и умолкла. Вот уж правду говорят: если не повезет, то сразу во всем. Я изо всех сил трахнула ее кулаком в бок и сморщилась от боли. Туня подплыла к мойке, вытряхнула осколки, снова запустила ее и погладила меня по голове. Потом укоризненно уставилась на дядю своими блюдечками:

— Некоторым дядям, между прочим, не мешало бы помнить даты жизни любимых племянниц!

Удивительно, как это она ухитряется менять выражение своего нарисованного «лица». Надо же уметь — вложить в одну фразу и ехидство и ревность!

— А эти самые дяди никогда об этом и не забывают. Иначе почему бы им быть здесь? — Дядя Исмаил сложил пальцы для щелчка, и Туня юркнула в гостевую комнату. Мы перебрались туда же.

— Ну, Малик, дорогой, рассказывай, что там у вас наверху новенького? Не скучаешь? — спросил папа.

Папа называет дядю Исмаила Маликом, а тот ни капельки не обижается. По-моему, это звучит еще хуже, чем мамино «малыш». Я бы непременно обиделась.

— А дядя Исмаил вовсе не к тебе пришел в гости, а ко мне! — перебила я, боясь, что за разговором забудут и про меня и про подарок.

— Алена! — подала голос с дивана Туня. — Нехорошо спорить со взрослыми.

— Мы не спорим, мы налаживаем контакты, — возразил дядя Исмаил. Он усадил меня на подлокотник кресла и стал угощать грецкими орехами, раскалывая их один о другой в ладони.

— Посторонние реплики неуместны, когда ребенку делается замечание! — Туня повернулась на бок и деликатно поскрипела в кулачок.

— Слушайте, нельзя ли на вечерок лишить вашу чудо-печку языка?

— Отключать воспитательные автоматы не рекомендуется. Им надлежит неотлучно находиться при детях, — возмутилась Туня.

— О боже! Ну и характер! — Дядя Исмаил покачал головой. — Укроти, Алена, сей говорящий сундук, а не то я сдам его в утиль.

— Нельзя употреблять при детях сложных и бессмысленных слов. Бога нет, а поэтому ваша фраза с термином «о боже!» не содержит полезной информации! — не унималась Туня. Это она из-за распорядка — мне давно пора спать! А так она у меня ничего, вполне приличная. Даже шутки понимает!

Я обрадовалась: здорово она отомстила дяде за забывчивость. В другой раз будет помнить про мой день рождения! А дядя Исмаил шумно втянул воздух и схватил с подставки папину указку…

— Между прочим, срывать зло на вещах — дурной тон! — Туня подобрала отброшенную в угол указку, хотела выпрямить ее, но посмотрела вдоль нее, прищурив один глаз, и передумала: — Пускай остается. Так даже красивее!

Дядя Исмаил покрутил тощей шеей, точно его душил воротник, даже, по-моему, зубами заскрежетал. Папа поспешил спасти положение:

— Не обращай внимания. У нее же ни на волос чувства юмора!

— У меня оно тоже иногда иссякает! — Мама поправила прическу, села за стол — она уже закончила возню на кухне, и киберподносы плавали туда-сюда, организовывая дяде Исмаилу «легкий ужин». Видно, маме очень уж хотелось поговорить, если она свалила на них сервировку стола — в этом тонком деле она автоматам не доверяла. — Ну, рассказывай наконец, как живешь?

— А что рассказывать? На Земле те же новости быстрее, чем наверху, распространяются. Пока я добирался к вам от космолифта, меня трое остановили с расспросами о ТФ-проекте. Зря я в форму вырядился… Да, а еще один юный пионер по видео наскочил. Узнал, извинился и от имени звена потребовал, чтобы я у них на сборе выступил.

Мама улыбнулась:

— И ты согласился?

— Куда ж денешься? Хозяева Земли подрастают… — Дядя Исмаил подбавил в тарелку салата, придвинул голубцы.

— Ну вот, еще одно звено целиком переманишь в космонавты! — Папа грустно наклонил голову, точно к чему-то прислушивался, и быстро зашевелил над столом пальцами левой руки. (Он у нас с мамой органист. Обучает музыке ребят. А космос не признает. «Не понимаю, — говорит, — как это столько людей живут в этом безмолвии? В вакууме нет звуков. Значит, и человеку там не место. Человек не должен без музыки…» И яростно шевелит пальцами, будто покоряет гибкие, чуткие клавиши своего мультиоргана. Он и меня хотел к музыке приохотить, но я дальше простых этюдов не продвинулась. Зато люблю на папу смотреть, когда он играет. И когда вот так задумывается, тоже…) Папа закруглил движение руки, словно взял какой-то особенный, слышный одному ему аккорд, но задел стакан сока, покраснел и спросил, сглаживая неловкость: — Значит, скоро штурмуете световой порог?

— Уже двести космонавтов прошли Камеру, — прожевав, ответил дядя Исмаил.

— А вы-то тут при чем? Вам-то чем гордиться?

Мне не хотелось обижать дядю — злые слова вырвались сами собой. От возмущения. Почему он не обращает на меня внимания? Называется, пришел в гости! Взрослые, если их двое среди детей, — еще так-сяк. Лишь бы не забыли, зачем собрались. А уж если трое, да еще мужчины, — ну, всё: или про хоккей, или про космос, другого не жди!

Дядю Исмаила поначалу мои слова задели. Он покраснел, надулся. А потом вдруг засмеялся и сказал:

— Да, конечно, ни при чем. Я ведь на разведочном «Муравье» ползаю. Ты же видела — это карлик с длинным любопытным носом… Строить засветовые корабли таких миниразмеров мы еще не скоро научимся. Разве ты вырастешь — слепишь для меня коробочку по знакомству?

Я кивнула:

— Попробую.

— А чтоб быстрее это случилось, выпьем за твое восьмилетие… — Дядя Исмаил опрокинул над стаканом яркую бумажную бутылочку, понюхал колпачок, подмигнул мне и закончил: — Выпьем за тебя ананасного сока. И пожелаю я тебе три вещи и еще одну: доброты, изящества и хорошей работы.

Он замолк, тщательно намазывая себе икрой кусочек поджаренного хлеба. Я знала дядину слабость изъясняться долго и мудрено, но тут все-таки не выдержала:

— А еще одну?

— А еще одну… — Он проглотил, подумал, закатил от удовольствия глаза и погрозил Туне: — Только чтоб твоя крокодилица не услыхала — пожелаю тебе веселого мужа…

Слух у Туни тонкий. Она взвилась чуть не до потолка:

— Как можно так забываться?

Никто в ее сторону и бровью не повел. А мама жалостно покачала головой и заметила со вздохом:

— О себе подумай, малыш! Все твои ровесники переженились, даже Стас Тельпов. И тебе давно пора, а то в чем только душа держится!

Мама почему-то считает, что если дядя Исмаил женится, то сразу потолстеет. А по мне, пусть лучше остается худым, чем скучным.

Тут Туня громко застонала, подплыла к папе, потолкалась антеннами в его руку.

— Разрешите увести девочку спать? Не годится ребенку слушать подобные разговоры.

Папа, скрывая улыбку, посмотрел на часы:

— Пожалуй, и правда пора. Без четверти двенадцать.

Нет, это ж надо! Они теперь будут веселиться, праздновать мой день рождения, а меня отправляют спать! Где ж справедливость?

— Попрощайся перед сном, — поучала Туня. — Скажи родителям «спокойной ночи»…

Вот те на! А как же подарок?

— А подарок? — закричала я. Глаза мои против воли застлало слезами. Чувствую, разревусь сейчас, как какая-нибудь детсадовка. И стыдно, и ничего не могу поделать!

— Фу ты, память дырявая! Чуть не забыл, зачем ехал… — дядя Исмаил в притворном испуге хлопнул себя ладонью по лбу. Достал из кармана куртки каталожную карточку с перфорацией. Протянул мне:

— Владей.

Я повертела карточку в руках. Ничего особенного. Кусок картона, на нем знаки: шесть цифр, три латинские буквы. И всё. Ну, ровным счетом ничегошеньки. Мне стало еще обиднее. Нижняя губа у меня сама собой потяжелела и оттопырилась. Я ее прикусила побольнее, но она ползет, не слушается.

Я стерла слезы с ресниц и спросила дрожащим голосом:

— Что это?

— Да-да, объясните скорее, что это? — Туня заломила ручки и только что не рвала на себе антенны. Всем своим видом она отчаянно взывала: «Люди! Ребенок плачет! Что ж вы стоите? Бегите, спасайте — ребенок плачет!!!»

Дяде Исмаилу и в голову не пришло, что он переборщил. Он не спеша встал, промокнул губы салфеткой, посмотрел карточку на свет:

— Здесь все написано. Видишь дырочки? Это перфокарта.

— Понимаю, не маленькая, — досадливо перебила я, сердясь на дядю за его манеру объяснять все с самого начала. — Только зачем она мне?

Моего дядю не так легко сбить с толку. Выплеснув на пол остатки чая, он положил перфокарту в блюдце и с шутливым поклоном преподнес мне:

— А как же? Вдруг кто-нибудь засомневается или не поверит… Ведь я дарю тебе астероид.

— Астероид? — удивилась я. Вот это да! На всем белом свете один дядя Исмаил мог придумать, такой подарок!

— Астероид? Алене? Ты шутишь! — папа безнадежно махнул рукой.

— Астероид? Странная фантазия. Такой громоздкий, неровный… — Мама даже расстроилась. — Алена обязательно оцарапается…

— Это нелогично — дарить небесные тела! — воскликнула Туня. — Какая от него польза?

— А что тут особенного? — дядя Исмаил пожал плечами и так посмотрел на всех, словно он, по крайней мере, раз в неделю приносил нам в пакетике по небольшому астероиду. — Обыкновенная малая планета. Спутник Солнца. Вообще-то они бывают разные. Но этот крошечный, чуть побольше вашей комнаты…

— И вы дарите мне целую планету?

— Астероид! — поправил дядя. — Я его позавчера открыл. Рядом пролетал. Свеженький…

— И он будет мой? Насовсем? И я могу делать с ним что угодно? — Я еще не верила своему счастью.

— Твой. Насовсем. Что угодно. Так и в Солнечном Каталоге зарегистрировано. Можешь убедиться.

Туня осторожно отобрала карточку, сунула ее в щель перфоприемника на брюшке, перебросила изображение на большой настенный экран. Отворилось окно в космос. И там среди звезд кувыркался кусок породы. Скала. Остров в пустоте. Я во все глаза смотрела на астероид, боясь, что дядя Исмаил поднимется и скажет: «Налюбовалась? Я пошутил». И выключит экран. Растает изображение. И вместе с ним растает мой подарок. Но астероид кружился как заводной и исчезать не собирался. Подумать только! Мой собственный астероид! Весь целиком!. Это и диктор подтвердил: перечислил цифры и буквы, которые на карточке, назвал параметры орбиты. А после: «Аленкин астероид. Принадлежит пожизненно или до иного волеизъявления Алене Ковалевой». И мой солнечный позывной, полностью. Это ж любой запросит Информцентр, а ему диктор этак вежливо и непреклонно: извините, мол, дорогой товарищ, этот астероид занят. Принадлежит Алене Ковалевой. Значит, мне!

Тут же не то важно, что у меня ни с того ни с сего собственность появилась. Другой проживет — улицы его именем не назовут. А в мою честь целая планета: Аленкин астероид. Хочешь не хочешь — гордиться будешь. Постараешься всю жизнь себя не уронить!

Взяла я у Туни карточку, ткнулась дяде Исмаилу в колени, еле выговорила: «Спасибо!» Дядя Исмаил прижал мне ладонью волосы на затылке, пощекотал пальцем шею:

— Ну же, ну же, Аленушка! Чего ты разволновалась? Другим монояхты дарят. Надувные города. Аэролеты. Даже маленькие космопланы. А я уж чего смог…

— Да что вы, дядя! — пробормотала я. — Это же такой подарок! Такой… Вы ничего не понимаете!

Ничего-то он не понимал! Да ведь астероидов же еще никому в жизни не дарили! Я же самая первая! Ведь это целая планета. Хоть и крошечная, почти с нашу комнату, а все же настоящая планета. С ума сойти!

Обвела я взглядом комнату — и все мне в ней другим показалось, всех на свете я могу понять сейчас без труда. Вот Туня застыла в недоумении, не может сообразить, улыбаться или ругаться. Ох, не одобряет няня моих слез. И подарка, естественно, тоже не одобряет. Считает, это жадность моя слезами выливается. Собственнические инстинкты проснулись. А у меня и в мыслях ничего похожего. Я совсем из-за другого плачу, чего ей, глупой, никогда не понять!

В уголке дивана мама с папой, обнявшись, о чем-то шепчутся. Слов не слышно, но я и так догадалась: «В наше время детям планет не дарили. Как теперь Алене жить с астероидом на шее?»

А дядя Исмаил на ушко мне шепотом: — Я орбиту астероиду чуть-чуть подправил. Каждый год в твой день рождения он будет над городом пролетать. На высоте девяносто шесть тысяч двести километров…

Я вскочила, машу рукой, слова сказать не могу. Потом обняла дядю Исмаила, улыбаюсь ему в плечо. Подумаешь, девяносто шесть тысяч! Да хоть бы и целых сто! Ерунда. Чепуха. Чепухишечки. Можно летать каждый день, если хочется. Тоже мне расстояние — четыре часа туда, четыре обратно!

Я даже обрадовалась, когда Туня повела меня спать. Она помогла мне раздеться, постелила постель, а я прижимала к груди карточку и глупо улыбалась, потому что слезы давно кончились. Укрылась я с головой одеялом, оставила маленькую щелочку и посмотрела на свет сквозь дырочки в карте. Мелкие такие дырочки, будто иголкой проколоты. Еле заметные для человеческого глаза. А поднесешь поближе — весь мир виден.

Так и заснула с карточкой в руках. И всю ночь снился мне розовый пузатый астероид. Он кувыркался между звездами и играл со мной и с Туней в чехарду.

— Завтракать я сегодня не буду! — заявила я, едва открыв глаза. — И зубы чистить тоже!

Туня зависла напротив, сложила ручки под брюшком и посмотрела на меня с такой неизбывной печалью, что я сдалась:

— Ладно. Зубы, так и быть, вычищу. А завтракать — ни-ни! И не проси!

Няня моя никогда не хватается сразу за несколько дел — там, мол разберемся! Оглядываясь, она поплыла в ванную. Я следом. У раковины я постояла, посмотрелась в зеркало. Растянула губы пошире. Слизнула из тюбика кусочек витаминной пасты, которая сразу же разбухла, запузырилась и заиграла на зубах, приятно холодя язык. Пополоскала рот. Подышала чем-то антивирусным. И начала задумчиво крутить краники душа.

Мыться мне тоже не хотелось, и я все думала, как бы отвлечь нянино внимание, отделаться от обязательных процедур. Туня проверила температуру воды, недовольно поворчала, заметив мое намерение ограничиться душем. А когда я разделась, она, изловчившись, втолкнула меня в барабан. Тут все сразу заходило ходуном, на меня посыпались хлопки и шлепки, покатились огромные мыльные пузыри, от которых надо увернуться, а то они, касаясь кожи, громко лопаются и ужасно при этом щекочутся…

— Ах ты, предательница! — закричала я, кидаясь за Туней.

Вообще-то я барабан люблю. Но зачем же впихивать да еще ножку подставлять? Нечестно! Я бы, может, и сама пошла. А теперь получается — против воли…

Бегу я за Туней — и ни с места: барабан под ногами крутится, словно беличье колесо. Я на боковую стенку — и по реечкам, по реечкам вверх, А ступени подо мной вниз… Тунька совсем рядом маячит — руку протянуть. Я уж ее почти настигла, а она раз — и на другую сторону. Раскачалась я на канате, перелетела барабан, чуть-чуть не достала: она, можно сказать, между пальцами у меня прошмыгнула — и в бассейн. И уже кверху брюхом плавает. Я ласточкой в воду! Дошла до дна, изогнулась, вынырнула. Ищу роботеску, а она из-под воды дерг меня за пятку! Лягнула я ее в нос, завизжала она и взмыла под потолок. Нащупала я пружинную доску, надавила да ка-ак взлечу! Но Туня же метеор какой-то, а не робот: вжик, трах — и снова под водой! Я ни за что зацепиться не успела, рухнула с высоты, меня батуд встретил и давай подкидывать! Накувыркалась я вдосталь — и с разгона и через голову. Соскочила. И зигзагами между пузырями на выход. Маленькие пузыри перескакиваю, на бегу под какими-то воротами пролезаю, на жердочке балансирую, по круглым кочкам прыгаю — цирк! Барабан все новые фокусы подстраивает. Но Туню наконец поймала. Намотала на руку ее веревочный хвостик:

— Что, попалась?

Понимаю, конечно, что она сама мне поддалась, но уже не сержусь. Почесала ее между глаз — она прямо-таки растаяла от удовольствия. Барабан распахнулся, выпустил нас. И мы пропели на два голоса: «Здоровье в порядке — спасибо зарядке!» Вытерлась я насухо жестким полотенцем — ох, хорошо! Чувствую, под ложечкой засосало. А Туня, вредина, так понимающе, с заботой:

— Проголодалась?

И захлопотала так, как одна она да мама умеют…

Съели мы две порции яичницы, взбили грушевый сок. Ела, разумеется, я, а Туня за меня причмокивала да похваливала…

Сегодня обещали хорошую погоду, поэтому я нацепила легкие сапожки и бегом на лестницу, стараясь захлопнуть дверь перед самым Туниным носом. На пороге вспомнила про подарок. Вернулась. Вынула из-под подушки карточку. И думаю: «Какой же смысл спускаться в лифте? — Это с астероидом-то в руках?!»

— Туня! — Я умоляюще оглянулась. — Давай через окно, а?

— Что ты! Папа рассердится! — Туня испуганно замахала ручками.

Если бы няня вспомнила про маму, я бы поняла и не сопротивлялась. Но папа? Да папа ни в жизнь на меня не рассердится! Уж я — то знаю! И продолжаю уговаривать, сделав вид, что не разобралась в ее хитростях:

— Тунечка, лапушка, да ведь ему же никто не скажет! Никто-никтошечки!

Туня не любит меня огорчать, и я часто этим пользуюсь. Стоило мне подольститься, как она сразу же размякла:

— Ладно. Через окно так через окно. Только через кухонное, чтоб тетя Маня не увидала.

Дворник тетя Маня женщина строгая. Насоришь, поковыряешь случайно стенку гвоздиком, цветок где-нибудь не там вырастишь — все: ни «Проньку» завести не даст, ни на косилке не покатает. А то, гляди, без улицы оставит… Для меня хуже нет наказания: дышать домашним стерилизованным воздухом, все равно, что дождевую воду пить. Ни вкуса, ни запаха! Лучше тете Мане на глаза не попадаться!

Расстелилась моя Туня ковриком. Легла я животом, обхватила ее за шею. Она в меня всеми четырьмя ручками вцепилась — и вывалилась из окна. Мягко-мягко, без крена, без толчков поплыли мы к земле. На балконе сорок шестого этажа Шурка Дарский глаза выпучил: «Все видел, все знаю, сейчас же тете Мане пожалуюсь!» Показала я ему язык. Тоже мне, ябеда-корябеда! Разреши ему, он бы и сам за мною следом сиганул!

Туня спускалась не торопясь. Ребятишки (кто был дома) высовывались из окон, махали руками, кидали вдогонку надувные шары. Такой поднялся переполох-уж какая там тайна! Теперь бы только от дворника улизнуть! Мы между колонн, между колонн, нырнули под портик и приземлились за клумбой. Слышу — тюх-Тюх-тюх! — подкатывает тетя Маня верхом на «Проньке». Мы называем «Проньку» Красота-без-живота: он похож на корыто пустотой вниз и этой пустотой всасывает мусор. Тяга ужасная — того гляди, человека втянет! «Специально для непослушных детишек!» — пугает нас тетя Маня. А мы, хоть и понимаем шутки, держимся подальше.

Ну, хватаюсь я за Туню, чтоб не сдуло. А Туня в сторонку — и уже цветочек нюхает. До того безвинная — точь-в-точь с Примерной странички букваря. «Мое, мол, дело стороннее. Никто из окон не летал. А кто летал, тех давно уж и след простыл…»

Прикидываю, на какое наказание соглашаться. Дома мне сидеть никак нельзя — кто тогда расскажет ребятам про астероид? А коли так, смело топаю навстречу дворнику, зажмуриваю глаза и выпаливаю с ходу все как есть: «Тетя Маня! Виновата. Простите, через окно вылетела…»

Тунька перестала цветочки нюхать, даже антенны от страха посерели, а тетя Маня покивала и спрашивает:

— Ну и как? Понравилось летать?

— Очень. Душа замирает. И сердце в пятки уходит.

Про пятки я ввернула нарочно: взрослые любят, когда мы чего-нибудь боимся и можно на выручку прийти. Тетя Маня засияла добрыми морщинками и пальцем мне грозит:

— В пятки, говоришь? Ишь озорница! Эх, придется, видно…

Тетя Маня сделала паузу, от которой у меня и в самом деле душа замерла. «Без улицы оставит или без косилки? Неужели все-таки без улицы?»

Я состроила умоляющую мину:

— Тетя Маня, вы такая справедливая, жалостливая. Пожалуйста, не оставляйте меня сегодня дома! Очень прошу…

— Да я и не собираюсь, — тетя Маня пожала плечами. — А вот грависпуск, похоже, придется для вас, шельмецов, устанавливать. В других домохозяйствах я уже видела такие… Потерпите недельку!

Сказала — и дальше на «Проньке» потюхтюхала.

Стою — ничегошеньки не понимаю. Еле опомнилась, догнала ее:

— Выходит, и на косилку пустите?

— А чего ж? Приходи. Через час вон те липки причесывать будем. Вконец разлохматились!

Я в ладоши захлопала и закричала изо всех сил:

— Слава работникам двора! А мне подарили астероид! Он у меня ручной! Хотите посмотреть?

Туня послушно сглотнула карточку, высветила прямо на стене картинку. Без стереоэкрана не тот эффект. Но все равно видно, как летит мой астероид между звездами, притворяется простой каменной глыбой. Лежи эта глыба на Земле, так бы оно и было. Считался бы обыкновенным валуном, ни на что не пригодным. Но раз уж ты в космосе крутишься, собственную орбиту имеешь, то никакая ты уже не глыба и не валун, а самое настоящее небесное тело. Маленькая планета.

Тетя Маня с «Пронькой» давно укатили. Зато ребята собрались, все наши, со двора. Тут и Эммочка Силина с Таней Орбелян — обе мои подружки закадычные. И новенький мальчик Алик. И Наиль Гохман. И много других. Даже Шурик Дарский в первый ряд протолкался, когда только успел из дому выскочить? Собрались, смотрят на стену. А когда диктор в точности как вчера объявил про «пожизненно» и про «волеизъявление», Шурик закричал:

— Неправда это. Астероиды не дарят. Ты все выдумала!

Я ужасно рассердилась:

— Тебя не спросили!

— …Это не ответ! Ты докажи! — зашумели ребята. Обидно, что все они Шуркину сторону держат.

Но я вида не подаю:

— Никаких вам доказательств не будет. Завистники вы все! Ни у кого из вас своего астероида нет, вот и завидуете!

Смотрю — и глазам не верю. Ребята переглянулись, покачали головами, подались назад, вот-вот совсем уйдут. Подвел меня язык. Со всеми сразу поссорил. Такую несусветицу несу — стыд! Неужели и правда мелкая собственница во мне пробудилась, как Туня опасалась? Выходит, я хуже всех в нашем дворе?! Самая отсталая, да? Опомнилась я, кинулась за ними, хватаю за плечи, в глаза заглядываю:

— Ребята, бросьте, пошутила я! Астероид мне дядя Исмаил подарил. На день рождения. Вы же вчера были у меня. Знаете. А он позже пришел, ночью. И подарил.

Не знаю, почему — упираю на то, что он ночью пришел. Но ребята поверили мне сразу и без оглядки. Я забрала у Туни карточку. И давала потрогать всем, кто хотел. Шурка насупился. Эммочка Силина, наоборот, придвинулась ко мне, взяла за руку:

— Я с тобой играю, Лялечка!

А Наиль покусал кулак, подумал и сказал:

— А зато когда я вырасту, мне родители обещали живого щенка!

— Таксу или сенбернара? — поинтересовалась еще одна моя подружка, Кето.

— Японскую, карликовой породы.

— Они же все искусственные! На электронике! — Кето презрительно оттопырила нижнюю губу.

Наиль обиделся:

— А вот и неправда!

— А вот и правда!

Вскочили они, сжали кулаки. Не иначе, думаю, до драки дело дойдет… Но роботески грудью встали между ними:

— Дети, дети, драться нехорошо! — предупредила Кетошина.

— Драка не аргумент! — подхватила Наилева.

— Надо уступать девочкам! — разъяснила Кетошина.

— А пусть девочки не задираются! — возразила Наилева.

— Не задевайте моего ребенка! — возмутилась Кетошина.

— А вы моего не трогайте, за своим смотрите! — возразила Наилева.

И давай они как ненормальные подпрыгивать — вверх-вниз, вверх-вниз. Антенны дрожат, хвостики с помпонами воинственно вздернуты, уперлись друг в дружку лбами — вот-вот искры посыплются. «Еще не легче! — переполошилась я. — Не хватало, чтоб вместо детей роботески разодрались!»

— Туня, — прошептала я. — Наведи-ка порядок!

Туня с места не стронулась, но, вероятно, намекнула им на своем электронном языке, что непедагогично выяснять отношения при детях. Няни перестали шипеть и разошлись.

— Слушай, Ляля, а что же мы с астероидом делать будем? — напомнила Таня Орбелян, протягивая мне перфокарту. Она все мои дела принимает близко к сердцу.

— Ого, что! — Я подскочила на месте. — Да что угодно!

— Ну, например, например?

Я задумалась. Как назло, в голову ничего не приходило. Мы ведь здесь, а он — вон где! Ну, слетаешь к нему пару раз — и все удовольствие?!

— Сейчас, сейчас. Минуточку…

Я потерла виски — может, какую мыслишку выскребу. Но в голове пусто — как на отключенном телеэкране.

Тьфу, наваждение!. Это ж даже представить себе невозможно: иметь астероид и не знать, что с ним делать! Да будь здесь дядя Исмаил, он бы двести разных способов предложил. И еще бы один, самый главный, на закуску бы оставил. Нашла чем мучиться, сказал бы он, посмеиваясь. До такого пустяка не додуматься! Как же тогда наши предки не терялись, когда каждый, говорят дома имел, и землю, и леса, и животных всяких не счесть? Ну, животные полбеды: они живые, с ними играть можно. А c лесом-то что делать, когда им владеешь? Был бы астероид у нас во дворе, можно было бы его в крепость превратить, построить зимой снежную горку, ледяные дорожки залить вокруг… Но чем бы он тогда от обыкновенного валуна отличался? Кто бы его тут подарком посчитал? Нет, пусть уж летает где летает. Придумаем что-нибудь…

— Он же совсем настоящий. Целая планета, — сказала я тихо. И поняла, что сморозила глупость. Мальчишки заулыбались. А в глазах у девочек одна жалость.

— Ребята, она же не виновата, что ей подарили астероид! — сказал Алик. Он всего третий день как в наш дом переехал. И няня у него красивая: в золотистую крапинку, точно божья коровка.

Слова Алика меня сразу подстегнули:

— Ребята, а пусть астероид будет наш общий? Для всего двора.

Шурик, который уже собрался было уходить, заколебался. Он не может терпеть, чтобы хорошие мысли еще кому-нибудь, кроме него, приходили в голову:

— Предлагаю первый приз за идею применения астероидов! Кто придумает, тому целый день быть вне очереди комендантом двора!

— А если мы придумаем, нам тоже приз? — спросили хором двухлеточки Рая — Даша.

— И вам, и вам… Я же сказал — всем!

Сели мы в кружок. Думаем. Над нами няни жужжат, тоже усиленно размышляют. А Наилева роботеска занервничала, с советом сунулась. Так мы ее отогнали. Нечего подсказывать, сами разберемся… Минут пятнадцать сидим. Или даже двадцать. Рая — Даша заскучали, на карусель ушли.

— Может, сначала слетаем посмотрим? — нерешительно предложила я.

Шурик иронически прищурился:

— Так вот и разместимся на твоем камешке, если все туда двинем!

А я откуда знаю, разместимся или нет? Ребят уже человек тридцать собралось. Всех, пожалуй, не возьмешь.

— А давайте… давайте совет астероида выберем! — Алик немного заикался от волнения. — Пусть совет и летит!

— Ура! Посчитаемся! — загорелась хитрая Кето. Она на считалки везучая. Заранее в свою удачу верит.

— А Алена? — подозрительно спросила Танька-ревнючка. Ей кажется, раз мы подруги, то или вместе, или никому. Я уж боюсь вмешиваться, стою молча: пусть сами решают…

— А что Алена? — удивился Алик. — Смешно бы ей считаться, хозяйке астероида! Пусть водит.

«Спасибо, Алик, — шепчу про себя. — Постараюсь, чтоб и ты попал. Уж я постараюсь…»

Прикидываю, кого и сколько выбрать. Четверых мало. Семерых много. Шесть в самый раз. Чтобы Эмма с Таней. И Наиль. И Алик. В общем, вся компания. Туня подмигивает мне, с кого счет начать. А уж я ее с полунамека понимаю. Сыплю без запинки: «Ниточка-иголочка, ти-ти, улети!», «Стакан-лимон, выйди вон!», «Вокзал для ракет, мы уедем, а ты нет!». Ну и дальше в том же духе. Туня тыщу вариантов перепробует, пока я одну считалку закончу. Как ни говори — робот, электронная голова! Вдвоем мы быстро справляемся…

Вижу — Алик с Шуриком местами меняются, не иначе Шурикова няня подала своему дорогому воспитаннику знак. Алик-то, тютя новенький, не разгадал еще наших хитростей. На нем считалка и закончилась. Зато Шурке повезло: попал в совет. Посмотрела я на грустное Алькино лицо и еще больше расстроилась: очень ему с нами лететь хочется. Но ничего не поделаешь: в другой раз будет умнее.

— Товарищи совет! — сказал Шурик командирским тоном. — Сбор завтра утром вон в том углу двора. Кто не может лететь — пусть заранее предупредит!

Мне его тон не понравился. Возомнил себя командиром! Но пока я придумывала ответ, он убежал к тете Мане причесывать липы. Мне ничего иного не оставалось, как припустить следом…

Спала я плохо. Всю ночь мне снился удирающий по небу астероид. Он почему-то блеял и, по-козлиному взбрыкивая, уносился вскачь по Млечному Пути.

К утру у меня разболелась голова, но признаться Туне я не могла. Начнутся охи-вздохи, вызовут с работы маму — и прости-прощай астероид! Я притворилась веселой, услала Туню разогревать завтрак, а сама скоренько проглотила зернышко антиболя. Мама рассказывала, что у следующих моделей автоматических нянь в электронную схему будут вмонтированы медицинские датчики — тогда уж их не обманешь. А пока я с чистой совестью провела честную Туню. Прожевала безвкусный завтрак. И мы спустились во двор.

Во дворе было непривычно пусто. Легкий ветер трогал листья пирамидальных тополей, деревья вздрагивали и становились серебряными. Но чуть ветер утихал, тополя снова перекрашивались в зеленое. Совет наш в неполном составе маялся в углу двора, поодаль висели озабоченные няни. Мы томились и медленно привыкали к хмурой погоде — ее еще не приготовили для прогулок. Не хотелось ни разговаривать, ни шутить. Наконец, зевая, подошла Эммочка, она всегда и всюду опаздывает. Мы вышли со двора, стали на движущийся тротуар, перескочили на эскалатор, поднялись на платформу монорельса. Через минуту подошел поезд, вобрал пассажиров и выстрелился на площадку космолифта.

Встретил нас робот, диспетчер рейса, и, беспрерывно болтая, проводил к запасной полосе. Он был большой, суетливый, прилипчивый и розовый, как пастила, и когда плыл впереди, то напоминал утку, заманивающую в воду утят.

Мы уже не первый раз в космолифте, но привычки к чудесам не приобрели, а потому глазели по сторонам и восторженно вскрикивали. Мимо катили какие-то конструкции. Проносились роботы. Вздувались купола. Открывались люки. Сбоку пешеходной дорожки мигали фонарики. Эммочка терлась возле меня и поминутно теребила мою руку. Таня из-за этого ужасно злилась и страдала одна. Наиль и Шурик шагали рядом с Кето. Причем Шурик выглядел так, словно его тут ну ничем не удивишь!.

На запасной полосе стоял маленький вагончик. Мы вошли, сели в кресла. Няни прилипли в проходе, каждая против своего воспитанника. Двери пошипели, сомкнулись. И как мы ни прислушивались, как ни пытались уловить хоть слабое сотрясение или вибрацию, так ничего и не почувствовали. Догадались, что летим, лишь тогда, когда в окошечке заскользили цифры-указатели.

— Жаль, иллюминаторов нет, — сказала я, наклоняясь к Тане. — Ничего не видно.

В эту минуту зачирикал мой видеобраслет. Я включила изображение. И нисколько не удивилась, увидав маму. Всем известно, что путешествие под присмотром нянь безопасно, однако мамы есть мамы: всё равно тревожатся. Когда я вчера просилась на астероид, мама сначала и слушать не хотела:

— Никаких астероидов! Вечно этот непутевый Исмаил что-нибудь выдумает! Еще простудишься — в пустоте ведь абсолютный нуль!

Уже и Туня за меня вступилась. И про скафандры я ей рассказала. А мама ни в какую. Если б не папа, не бывать мне в рейсе. Не знаю даже, что с ним случилось. Он ведь тоже всегда против космоса. А тут слушал-слушал нас, потом погладил мамину руку и сказал: «Знаешь, Мариночка, нашей Алене девятый год. Пусть летит». И, склонив набок голову, заглянул в мамины глаза с таким выражением, какое у него бывает, когда он играет на своем мультиоргане трудную вещь. Мама быстро заморгала и сразу согласилась: «Да пусть летит, я не против. Лишь бы никуда не высовывалась! Держись крепче, а то свалишься в эту самую пустоту…» Сейчас мама зорко оглядела вагончик. И я поняла, как ей трудно было столько времени удерживаться от телевызова!

— Как дела, доченька?

— Отлично, мамочка. Оказывается, у дяди Исмаила нескучная работа. Я тоже хочу в разведчики.

— Выдумывай! На Земле тебе дела мало?

— Здесь интереснее.

— Потому что впервые одна летишь!

Здравствуйте, одна! Да если даже не считать ребят, шесть нянь с нас пылинки сдувают! И каждая заботливее шести пар родителей!

— Не переживай, мамочка! — Я терпеливо улыбнулась. — Передай папе, пусть тоже за меня не волнуется. Или нет, я сама ему с астероида отсигналю.

Выключила я браслет. И тут как прорвало: прямо цепная реакция среди родителей. Всех пятерых вызвали. И все зашептались над браслетами, стараясь не мешать друг другу. Я вполголоса окликнула Туню:

— Туня, правда ведь в Поясе Астероидов не опасно?

— Кто бы вас пустил туда, где опасно!

— А у тебя чего-нибудь вкусненького не найдется?

— Завтракать надо было как следует!

— Тогда мне не хотелось…

— А сейчас не время… Режим…

Но я уж няню знаю. Поворчала-поворчала для порядка, В потом потрясла своим бездонным багажником и дала мне и Тане по сэндвичу. Танина роботеска засуетилась и выложила перед воспитанницей с десяток разных бутербродов. Но Таня уплетала сэндвич — нужны ей были какие-то бутерброды!

На Марсе нас задержали надолго: перегружали наш вагончик в попутный корабль. Точнее, не совсем попутный: он должен сойти с маршрута и подбросить нас в Пояс Астероидов, а на обратном пути прихватить домой. Для нас-то ничего не меняется: мы в одних и тех же креслах прямиком до места доедем. А кто-то, вероятно, не очень обрадуется — крюк давать по Солнечной системе!

На стене засветился большой экран:

— Здравствуйте, дети. Я командир корабля. Меня зовут. Эрих Аркадьевич.

— Здравствуйте. Только мы не дети, — возразил Шурик. — Мы почти взрослые.

— Прошу прощения… Приветствуем вас, почти взрослые, на борту «Кипучего». Стыковка закончена.

Мы засмеялись. Шутит командир! Видно, принял нас за дошколят, сочинил сказочку про стыковку. Сказал бы уж прямо — упаковка. Потому что спрятал нас в самый глухой уголок трюма, уж я-то знаю! Для транспланетника такой вагончик вместе с нянями и детьми все равно что лишний карандаш в портфеле первоклассника.

— Лёту до вашей точки два часа одиннадцать минут, — продолжал командир. — Посадку увидите на экране. Не скучайте. Желаю приятного путешествия.

Улыбнулся — и пропал, будто его и не было. Потянулось нудное время пути. Няни затеяли игру в «смекалки-выручалки» и «Технику наугад». Даже изобразили вшестером пародию на балет — «Танец маленьких роботов». То и дело по видео, будто невзначай, наведывались родители. И все же я с трудом дождалась конца перелета — мыслимо ли не иметь в вагоне иллюминаторов? Хотя дядя Исмаил рассказывал, что на этих сумасшедших скоростях мы бы сплошную черноту увидели… Я облегченно вздохнула, когда на экране вновь появился командир:

— Устали, почти взрослые? — подчеркнуто серьезно спросил Эрих Аркадьевич. — Вероятно, ежели кто из вас мечтал о космосе, то теперь заскучал и передумал? Не угадал? Ну, смелые ребята!

Он кивнул штурману, который шептал что-то ему на ухо, и снова поднял на нас глаза:

— Слушайте меня внимательно. Начинаем причаливание. Скафандры под креслами справа. Няни помогут вам обрядиться.

Он отступил — и на экране появилось изображение моего астероида. Только цвета победнее. Потому что дядя Исмаил снимал его с «Муравья», при свете могучих синхромных прожекторов, на полный солнечный спектр. А у транспланетников прожектора похуже: хоть и мощные, но одноцветные, лазерные — лишь бы увидеть! Транспланетник не разведчик: по проложенным трассам ходит.

Я так долго любовалась астероидом, что Туне пришлось напомнить про скафандр. Достали мы из-под кресла пакет, и я ахнула: какой-то великанский мешок, раза в два больше моего роста. Весь в продольных складках и пузырях — ужас!

— Что ты, радость моя! — я замахала руками. — Я это ни за что не надену!

— Извини, но без скафандров только мы, роботы, обходимся в пустоте, — язвительно замечает няня. — Не торопись, попробуй примерить.

А зачем пробовать? У меня хватает воображения представить, в какое я превращусь чучело! Ребята вокруг с такими же мешками возятся. У одной Кето скафандр по фигурке. Я всегда говорила, что она везунчик!

— Не вертись, не вертись, обряжайся! — командует Туня.

Я со вздохом натянула комбинезон. Обула толстые носки с подогревом. Туня раздернула скафандр за горловину, и я — нырк туда с головой! Барахтаюсь, хохочу внутри: как же двигаться? Тоже мне — аттракцион «Бег в мешках»!

На мое счастье, Туня что-то подкрутила внизу, и — о чудо! — стал скафандр сжиматься, сжиматься, собрался маленькими чешуйками и обнял тело, как тренировочный костюм, туго-натуго. Стало легко, удобно — я даже подпрыгнула от удовольствия.

— Еще не всё, — остановила меня Туня. — Обувайся!

Я зашнуровала ботинки, притопнула ногой. Роботеска закрепила шлем, подключила систему дыхания. Вдохнула я — ничего, жить можно. Воздух ничем не пахнет, стерилизованный, но это уже придирки. Не пропадем!

Пока мы возились со скафандрами, «Кипучий» успел причалить. На экране было видно, как космонавты выкатили вагончик из трюма, вмазали в хвост астероиду кольца, зацепили тросы.

— Готовы? — спросил Эрих Аркадьевич.

— Готовы! — гаркнули мы вразнобой.

— Э, нет, так не пойдет! — командир поморщился. — Роботы, доложите по форме!

Приосанились наши няни и отрапортовали:

— Пассажир — Алена Ковалева! Скафандр номер три проверен, к выходу в открытый космос готов!

— Пассажир — Шурик Дарский! Скафандр шесть полностью исправен, к пустоте пригоден!

В общем, за каждого из нас постарались — отчеканили звонко да весело.

— Ну, чистого вам вакуума, ни пылинки на трассе! — пожелал напоследок Эрих Аркадьевич. — В вашем распоряжении четыре часа. Со связи вас не снимаю.

Раскрылись двери вагончика, а за ними не тамбур, а самый натуральный шлюз. Вошли мы. Закрылись створки сзади, раздвинулись впереди — и оказались мы на пороге космоса. Свет и тьма тут вместе живут, не смешиваются. Отдельно — лучи, звездные, острые, глаза колют. Отдельно — плотная чернота, хоть ладонью черпай! Астероид двумя прожекторами крест-накрест высвечен. До его поверхности метров восемь. И видно, какая она твердая, коричневая, в мелких пупырышках.

Мы невольно попятились. А няни подталкивают, уговаривают. Здесь и тяжести никакой нет. Одна обманчивая видимость. Прыгай с этой высоты — не упадешь, не разобьешься. Мы няням верим, а все же ступить в пустоту боязно.

Первым решился Шурик. Вот ябеда он и задавака, а если боится, нипочем не покажет. Шагнул — и повис, ручками-ножками дрыгает. За ним Кето пошла. Ей лишь бы не первой, а так она куда угодно кинется. Тут и Наиль тихонечко с порога ногу спустил, точно воду пробует. А потом глаза зажмурил — и оттолкнулся.

За ним мы с Танечкой, взявшись за руки. И хорошо, посильнее прыгнули: раньше всех на поверхность спланировали. Одна Эммочка в тамбуре осталась: «Никуда не полезу! Боюсь!» Няня ее в охапку — и вниз!

Над нашими головами Кето, Наиль и Шурик точно веревочками к небу привязаны. Юлят, извиваются, загребают руками — и ни с места. Мир без тяжести! Пришлось няням буксировать неудачников за ноги. И оказались мы точно статуи, выброшенные на свалку: кто стоит, кто лежит, тот под углом, этот боком, почти не касаясь камней. И никому от этих поз никакого неудобства!

— Астероид маленький, — пояснила Туня. — Силенок у него маловато притянуть вас как следует… Поэтому ботинки оборудованы двигателями. Сейчас мы их задействуем — и бегайте на здоровье. Можно даже прыгать, если хочется…

— Ботинки отрегулированы на высоту не более метра, как на Земле, — добавила няня Наиля.

Таня скакнула на одной ножке — и захлопала в ладоши:

— Чур-чура, играем в классы!

— Вам бы все в классики да в куколки! — возмутился Шурик.

На этот раз я была абсолютно с ним согласна: стоило забираться в космос, чтобы играть в классы? Но не могла же я не поддержать любимую подружку?!

— А что? Очень заманчиво! — Я присела и назло ему стала расчерчивать грунт пальцем. К сожалению, на каменистом грунте следов не оставалось.

— Да ведь мы же в первый раз же в новый мир же попали! — Шурик всплеснул руками. — Понимать же надо!

— Можно совершить кругосветное путешествие, — предложил Наиль. — Целая неизученная планета! Не какой-нибудь необитаемый остров!

Идея понравилась. Хотели определиться по звездам. Но оказалось, крутится бедный астероид вместе с нами и расчаленным между кольцами вагончиком, как волчок. Непонятно, отчего у нас вообще головы не закружатся. Куда там за звездами следить! Они пляшут как сумасшедшие, хороводы водят… Выстроились мы цепочкой. И пошли наугад…

Особенно разбежаться здесь негде. Вся планетка тридцать моих шагов в длину, двенадцать в ширину. Но все равно планета. Самостоятельный мир! Шурик и Наиль пошушукались с нянями. Добыли специальный фломастер для пустоты. И нарисовали астероиду полюса — северный и южный, провели экватор и главный меридиан. Заодно пятиконечной звездочкой обозначили столицу. На этом наша кругосветка и закончилась… Вот ведь целый карманный мир под ногами, а что с ним делать — не сразу сообразишь!

— Скучно на этом свете, господа! — со вздохом произнесла я любимую фразу дяди Исмаила.

— Ребята, а кто знает, что такое «господа»? — спросил Наиль. Он лежал на животе, подперев голову ладонями. Вернее, даже не на животе, а на локотках и носочках ботинок — и ничуточки не прогибался. На Земле ни за что так не удержаться!

— Господа, — сказала, подумав, Кето, — это такие вымершие животные.

— Древняя профессия! — не согласилась Эммочка. — Раньше люди в религиях работали, в бога верили. Так вот, наверно, он — господь, а они — господа!

— Глупости! — Шурик постучал кулаком по шлему. — Бога давно нет. Почему же слово не умерло?

— А вот и не умерло! — Я вмешалась в спор потому, что Шурик трещал и вертелся так, будто он один на свете прав. — Дядя Исмаил часто его повторяет…

Авторитет дяди Исмаила в нашей компании непререкаем. Еще бы, разведчик! Шурик умерил тон, но окончательно не сдался.

— Довольно гадать, дети, вы все неправы! — перебила Наилева няня. — Раньше господами называли богатых, которые владели землей, лесами, заводами…

— Слушайте, а давайте и мы нашу планету разделим? — Кето тряхнула головой, и ее косички заколотились изнутри о шлем.

— Как это: разделим? — Таня от удивления раскрыла рот.

— Не понимаю, откуда у современных детей эти собственнические инстинкты? — заскрипела Туня. — Воспитываешь, воспитываешь вас в братстве и бескорыстии, а в вас одни пережитки! Нашли игрушку — планету делить! Если бы вас одни роботы воспитывали, никогда бы такое в голову не пришло! Воскресить самые мрачные страницы истории — это нелогично и нецелесообразно!

Размахалась ручками у нас над головами, а мне смешно. Подумаешь, усмотрела пережитки в обыкновенной игре…

Схватила я Туню за хвостик, подтянула поближе и сделала страшное лицо. Няня — умница, сразу примолкла. Я ее отодвинула и повернулась к Кето:

— Продолжай, Кетоша, теперь тебя никто не перебьет.

— Представляете, этот мир никогда хозяина не имел! — Кето ударила каблуком в камень. — Не считая Алены… Но Алена по-настоящему им и не владела. Она его сразу нам подарила.

— Не подарила, а в совет двора вас выбрала! — на свою беду, заметила Туня.

— Да уж вам бы о выборах помолчать бы! — вдруг ни с того ни с сего разошлась Шурикова няня. — Если бы я не приняла мер, даже мой Шурик мог не попасть…

— А что он у вас, какой особенный? — насмешливо спросила няня Эммочки.

— Да уж не чета другим! — ответила Шурикова роботеска, оскорбительно поводя хвостиком в ее сторону.

Это, конечно, задело няню Эммочки до глубины ее электронной души. Она даже на «вы» перешла:

— Нет, я когда-нибудь перегорю от одного только вашего голоса! Впервые вижу такую зануду!

— Я? Я зануда? А вы… А вы…

Дальше мы ничего не услыхали, потому что в критические моменты автоматы переходят на ультразвук. Роботески часто между собой ссорятся. Удивляться тут нечему. Характеры они у своих воспитанников заимствуют. Их симпатии и антипатии зависят от хозяев, то есть от нас. Одно неосторожное замечание — и пожалуйста, конфликт: «Девочка в желтом шарфике! Слезь с забора, нос разобьешь!» — крикнет одна няня. «Не вмешивайтесь, за своим присматривайте!» — возразит няня девочки. И пошло, и поехало, и не развести их — так распетушатся! Но сейчас они нарочно затеяли свару: пытаются отвлечь нас от Кетошиной идеи раздела мира…

Я знаю, один-единственный способ их унять. Поджала ногу, повалилась навзничь, будто поранилась. И закричала:

— Ой-ой-ой, больно!

Мой крик сразу в Туниных ушах застрял, все на свете перекрыл. Кинулась она ко мне:

— Что случилось?

— А то, — говорю ей спокойным голосом и слегка по затылку шлепаю, — а то, что мы ваши хитрости разгадали. Немедленно разойдитесь, ясно?

— Так точно! — ответили няни хором.

— Давай, Кето! — нетерпеливо потребовал Наиль.

— Так я уже почти все сказала. Предлагаю поиграть в историю. Пускай у нас на планете будут разные государства. Как в старину.

Я в восторге подбежала к ней, ткнулась шлемом в шлем и сделала губами поцелуй. А Шурик закричал:

— Кетоша, ты — гений, пусть все знают!

Гений скромно потупился, а затем гордо обозрел планету от горизонта до горизонта.

Через полчаса мы разделили астероид белыми линиями на шесть частей. Границы пролегли ровные, с полосатыми столбиками, шлагбаумами и крохотными пограничниками в шубах — ведь чего только не найдется в багажниках роботесок! Каждый из нас почувствовал себя — как это в старых фильмах? — государем… Мальчишки азартно перебегали с места на место и спорили, кому какая территория достанется:

— Эта вот моя будет. Или нет, лучше вон та!

— С какой стати твоя? А почему не моя?

— Бросьте спорить, мальчики! — Кето придержала за локоть Наиля. — Разделим государства по жребию. А ну, отворачивайся. Кому этот кусок?

— Шурику, — неуверенно ответил Наиль.

— А этот?

— Тебе.

— А этот?

— Алене…

Посмотрела я — отличный мне кусок достался. С горой. С впадиной вроде сухого озера. И с трещиной, которую я окрестила рекой. Справа от меня Танины земли. Слева Кетошины. Впереди Наиля. И еще Шуриков клинышек со мной граничит. Это ведь не плоский газон у нас во дворе! Государства получились как настоящие, из седой древности…

Мы устроили войну. Потом торговлю. И это было поинтереснее, чем на уроках истории. Забавнее я ничего в жизни не видела. Хотя нет, вру. Забавнее были четыре белые мышки, которых давала повоспитывать Тане ее двоюродная сестра. Но зато увлекательнее этой игрушечной истории, точно, ничего на свете нет!

А перед отлетом, когда за нами прибыл Эрих Аркадьевич, мы стерли границы. Пусть наша маленькая планета станет общей, как и большая Земля.

— Чтоб никто не мог сказать: «Это мое!» — а каждый говорил: «Это наше!» — прокомментировала наши действия Туня.

Сцепили мы вшестером мизинцы и поклялись никому никогда не рассказывать о разделе мира. Пусть это останется нашей тайной…

Больше всего в каникулы я люблю оставаться дома. Конечно, на плавучем Пионерском континенте или в Амазонской Детской республике тоже очень интересно. Не говоря уж о Транспланетном круизе дядюшки Габора. А все же только дома я чувствую себя «осью, вокруг которой оборачивается наш семейный мир», как утверждает папа. Здесь надо мной трясутся, здесь мне позволено самую чуточку покапризничать. Здесь даже Туня становится добрее. Зимой в школьном городке, летом в лагере отдыха я должна быть большой и сознательной. А дома от меня никто пока этого не требует. Нет, я ведь понимаю, я не против общественного воспитания. Но если честно-пречестно — я очень скучаю вдали от папы и мамы. И потому так радуюсь возможности побыть дома.

В эти каникулы мне необыкновенно повезло. Наш класс отдыхал на Озоновых островах, подвешенных над Альпами. И я отпросилась всего на два дня — отпраздновать день рождения. Так надо же, именно в этот момент на островах объявили карантин по свинке. Свинка — болезнь пустяковая, ее там наверняка за пару часов ликвидировали. А карантин по-прежнему, как три века назад, объявляется на двенадцать дней. Поначалу я обрадовалась. Но когда праздник кончился и ребята со двора разъехались кто куда, я вдруг затосковала в тишине нашей квартиры. Пришлось сесть на диван и как следует подумать, чем заняться сегодня и в остальные дни.

Можно было упросить папу уйти со спелеологами в Саблинские пещеры. Еще хорошо бы заказать мне и маме по индийскому костюмчику: в моду на этот сезон входили сари. Но у папы шел выпуск в музыкальной школе, и он не мог оставить своих воспитанников. А мама вчера нарисовала нас обеих в сари, отодвинула рисунок от глаз, сердито поцокала языком и заявила, что беленьким это не к лицу, что сари идут нам, как индускам веснушки.

Я так задумалась, сидя на диване, что не заметила, как в комнате появился дядя Исмаил. Скрестив на груди руки, он замер передо мной, нахмурился:

— Бледна, расстроена и без дела. Не годится!

И соединился с мамой:

— Я похищаю твою дочку, не возражаешь?

На стене перед мамой горела карта заводской территории, и мама вместе с другими операторами вела по зеленым линиям грузовой транспорт. Она не сразу оторвалась от пульта, а сперва разогнала по сторонам шустрые огоньки.

— Надюша, возьми на минутку третью и пятую трассы, — попросила она соседку. И только после этого подняла голову: — Целую, Лялечка. Привет, малыш. Надолго похищаешь?

— Если не попадемся в плен космикам, доставлю вечером в целости и сохранности, — браво ответил дядя Исмаил.

Космики — герои мультфильмов. Космические кибер-разбойники на двенадцать серий.

— А если попадетесь, не забудь скормить Алене витамины. А то знаю я вас, обязательно отлыните! — Мама изо всех сил сдерживала улыбку, сохраняя решительный тон разговора.

— Никак нет, сестренка, не отлыним!

— Тогда до вечера! Спасибо, Надюша, принимаю! — Мамино лицо снова посерьезнело, и мама отключилась.

— Опять забиваем голову ребенку разной ерундой? — проворчала, настораживаясь, Туня. — Куда сегодня?

— Не бери греха на душу, бабуля, мы тебя не приглашаем! Как говорится, без железок обойдемся…

Туня, пылая антеннами, гневно запыхтела, перегородила собой дверь. Она подозревала, что дядя Исмаил непременно попробует от нее избавиться.

— Терпеть не могу привязных аэростатов! — обычно говорит он. — Куда ни пойдешь, всюду над головой висит, перед людьми позорит…

Дядя Исмаил уверен — кстати, я тоже! — что с меня хватит и одной его опеки. В прошлом году, например, дядя Исмаил запер Туньку в ванной. Да еще заложил дверь указкой, чтобы ей не удалось вступить в сговор с электронным замком. В другой раз каким-то датчиком намерил мне фальшивый жар. И пока бедная няня, испугавшись невиданной температуры, готовила на кухне лекарство, мы благополучно удрали по пожарному спуску. А недавно дядя Исмаил привел нас в мастерскую к Стасу Тельпову и притянул Туню за руки к четырем точечным магнитам с такой силой, что она провисела распятая вплоть до нашего возвращения. В общем, у Туни есть причины опасаться дядю Исмаила. С каждым его визитом она усиливает бдительность. Но и он не теряет времени зря!

— Все-таки собираешься увязаться за нами? — осторожно поинтересовался дядя Исмаил у роботески, сунув руку в карман.

— Быть при девочке — мой долг! — отважно заметила Туня, не меняя позы.

— Видит бог, я этого не хотел! — Дядя Исмаил лицемерно вздохнул, извлекая из кармана маленькую коробочку вроде электробритвы.

Я тихонечко хихикнула.

— А ты не хихикай, нечего нянин авторитет подрывать! — прикрикнул дядя Исмаил строгим голосом. — Собирайся скорей. Да купальник не забудь!

— Ура, на пляж пойдем! — обрадовалась я, выскакивая в соседнюю комнату одеваться. Отсюда мне не было слышно, о чем дядя Исмаил беседовал с Туней. Но когда я вернулась, он целился в нее своей коробочкой:

— Последний раз спрашиваю, оставишь нас в покое?

Туня покосилась и еще крепче вцепилась в косяк.

Тогда дядя Исмаил большим пальцем нажал на коробочке розовую кнопку. Туня вздрогнула и стала хохотать. То есть мелко тряслась в воздухе, мотала ручками, отмахивалась хвостиком и издавала чудовищные звуки.

Я испугалась:

— Вы ее испортили?

— Ничуть не бывало! — Дядя гордо потряс гривой. — Так, слабенькая электронная щекотка. Для автоматов абсолютно безвредна. Но, конечно, нейтрализует наповал.

Он воткнул коробочку в трясущийся Тунин бок, передвинул роботеску на диван. И нажал другую кнопку. Туня перестала трястись и заикала от страха. Оно и понятно: заикаешь!

— Я на сторожевой режим перевел! — предупредил дядя Исмаил. — Будь паинькой. А дернешься — на себя пеняй! Пока!

— Чао! Оревуар! Чтоб ты провалился! — сердито распрощалась Туня на всех, какие только знала, языках.

— Бабуля, побереги нервы! — укоризненно сказал дядя Исмаил. И, раскланявшись, с достоинством зашагал к лифту. — Куда сегодня отправимся?

— А вы разве еще не придумали? — Я пожала плечами. — Тогда пойдем куда глаза глядят…

— Ну и куда же они у нас глядят? По твоим разноцветным разве что-нибудь прочтешь?

— Зато в ваших читай без утайки. Они хотят увидеть Киму Бурееву, ведь правда?

Я знаю, что говорю. В гости к тете Киме он всегда берет меня. При мне, видите ли, ему легче с ней разговаривать. Как будто я не догадываюсь, что дело тут вовсе не во мне.

— И в кого у тебя такая дьявольская проницательность? — осведомился дядя Исмаил, задумчиво затирая ботинком трещину на мостовой. — Прямо жуть берет! Но уж коли на то пошло, рано еще по гостям ходить… На пляж!

Он вызвал «Стрекозу». И мы полетели на озеро Селигер.

С дядей Исмаилом интересно купаться. То он заводную акулу притащит. То складной батискаф, в котором если скорчиться, то и вдвоем можно поместиться. А в этот раз, едва мы встретились после раздевалки на берегу, подал блестящий обруч:

— Надевай. Пойдем в дыхательном коконе. Ни у кого пока такого нет.

Ну, насчет «ни у кого», я сильно сомневаюсь. В серию не пошло — и того довольно. А уж испытатели наверняка не один месяц крутили его, добиваясь надежности. Стал бы дядя Исмаил иначе моим здоровьем рисковать, как же!

Приладили мы ласты. Продела я сквозь обруч голову. Дядя Исмаил помог ремешки под мышками застегнуть, чтоб движениям рук не мешал. И, подмигнув, скомандовал:

— Прыгай!

Я удивилась:

— Без маски?!

— Не бойся, Олененок, не захлебнешься!

Это я-то боюсь? Да я дяде Исмаилу больше, чем себе, верю! Набрала полную грудь воздуха, зажмурилась, затаила дыхание и бух с пятиметровой вышки! Иду ласточкой на глубину. Чувствую, волосы не намокают. Открываю глаза… Вот фокус! Стоит вода кругом головы, будто я в стеклянном шлеме — только стекла нет. Дышать легко. Все звуки доходят неискаженными. А видимость — сказка!

Вдруг — бултых! — дядя Исмаил в воду врезался! Изогнулся, привстал и, работая ластами, дугу вокруг меня пишет. На нем тигровые плавки в светящихся пятнах. На плечах обруч блестит. А над обручем — струйка пузырьков вскипает…

— Нравится?

— Ой, здесь даже говорить можно? Ну, дядя, вы удивительный человек! Волшебник!

Отрегулировали мы ласты на прогулочную скорость. Включили гидрострую, как у кальмаров. Летим. Беседуем. Песенку спели: «Килька кильке говорит: «Нагулять бы аппетит!».

— Что-то и мне есть захотелось… — сказала я. — Наверно, от свежего воздуха…

— Не расстраивайся, Алена. Чего не сделаешь ради любимой племянницы? — Дядя Исмаил перевернулся в воде и заглянул мне в глаза. — Хотел до следующего раза еще один сюрприз приберечь, он еще не совсем готов. Да ладно!

Поднял указательный палец, словно бы хотел поймать направление ветра. Какой же, думаю, ветер под водой? А у него на пальце перстенек с камнем, и в глубине камня рубиновая стрелка мигает. Маячок.

Приплыли мы к гроту. Только заглянули — под сводами свет вспыхнул. Я прямо-таки ахнула: кино передо мной или волшебная пещера Али-Бабы? Со дна декоративные водоросли поднимаются. Воздушные пузырьки бьют фонтанами из углов. Анемоны и кораллы яркими цветами цепляются за стены. А золотые рыбки и рачки прогуливаются дружными стайками, как бабочки над лугом. Сбежались со всех сторон, носами тычутся, любопытными глазами играют. Дядя Исмаил отогнал их. Взялись мы за руки, вплыли в грот. Внутри вытесаны каменные столы рядками. Такие же скамьи. И в огромных вазах-ракушках — груды фруктов.

— Извини за скромное угощение! — Дядя Исмаил придвинул мне вазу. — Не можем сообразить, какая пища в воде не размокает. Вот, кроме фруктов, ничего не выдумали. Ешь на здоровье.

Я грушу потолще выбрала и растерялась: дальше-то что с ней делать?

— Смелее, смелее, — подбадривает дядя Исмаил. — Хоп!

Поднесла я грушу ко рту. Локоть в воде, а кисть вблизи лица в воздухе. Капельки воды, не задерживаясь, сбегают по руке. И никакой преграды между мной и водяной толщей! Мне на миг холодно стало: вдруг не выдержит невидимая стенка, которую вода перед носом огибает? Но я себя пересилила. Откусила от груши. Вкуснотища!

— Дядя Исмаил, неужели вам не скучно со мной?

— А тебе?

— Что вы! Я вам очень-очень рада… А вот вы? Что вам-то за интерес со мной возиться?

Дядя Исмаил лег на спину на каменную скамью, закинул руки за голову. Лежать в воде легко, удобно. И немножко знобит. Но не от холода. А от вида простуженных в вечной сырости стен.

— Здесь обстановка ленивая, думать не располагает. Если объяснить попроще, я все время мечтал о младшей сестренке…

— Здравствуйте! А мама?

— Ну, мама… Она всего лишь на год моложе. И слишком любит командовать… Не замечала?

— Еще как! А вы не любите?

— Тоже люблю. Я ежедневно отдаю себе массу команд. Некоторые даже с удовольствием.

— А я похожа на маму, когда она была маленькой?

— Скорее уж на меня, когда я стал большой… Наелась? Не пора ли нам покинуть сие гостеприимное кафе?

— Пора, — согласилась я не без сожаления. — А то в другие места опоздаем, где солеными орешками потчуют.

— Цыц, насмешница! — прикрикнул дядя Исмаил. — Смотри, лишу своего доверия!

— Да-да-да, а с кем же вы тогда пооткровенничаете? Вон вы какой большой и какой одинокий…

Я, может, чересчур самоуверенна. Только со мной дяде Исмаилу притворяться незачем. Нет у него друзей. Он, по-моему, и веселый и шумный от застенчивости…

Выбрались мы на берег. Обсохли. Переоделись. Отправили по адресам купальники в непромокаемых пакетах. И опять в «Стрекозу». Но не успели над озером развернуться, как дядин видеобраслет зачирикал и синими вспышками поторапливает — кому-то ужасно некогда. Дядя Исмаил перекинул изображение с браслета на приборный экран. И к нам в кабину ворвался шустренький такой, звонкий, белокурый… И без запятых и пауз выпалил:

— Слушай Исмаил здравствуй девочка Чикояни врачи на три дня с полетов сняли не можешь послезавтра заменить?

— Привет, Тобол. На стартовой?

— Где согласишься. Могу в резерве.

— Нет уж. Ты же знаешь мою программу: если работать, то на максимум. Что с Валерой?

— Нервы. Говорит, с Линой рассорился. Ей его домашние шашлыки надоели.

— Узнаю Валеру. Лишь это и может вывести его из себя.

— Так я побежал. На дежурстве встретимся. Договорились?

И, не дожидаясь ответа, исчез. Дядя Исмаил задумчиво поскреб подбородок:

— Эх, служба! Хотел, как все люди, старт по видео наблюдать. Так надо ж, не вышло!

— А почему не отказались?

— Что ты! Я уверен, он и так ко мне не к первому заглянул.

— Почему?

— Накануне дежурства мы в дубль-резерв поступаем. Резерв резерва. Значит, никого не нашел.

Я расстроилась, что у нас выходной поломается. А он утешает:

— Не волнуйся. Ночным рейсом подамся.

— Ваш Тобол еще больше любит командовать, чем даже мама, правда? — заметила я, чтобы только не молчать.

— Правда. И у него к этому талант. Кто бы его иначе назначил командиром разведчиков?

— Он же еще не очень старый? Года двадцать два ему? Или больше?

— Угадала, двадцать три. Но разведчику голова нужна. А не борода.

— Да, а вы на целых шесть лет старше!

— Тихо! — Дядя Исмаил зажал мне рот. — Хочешь, чтобы меня с работы шуганули, как переростка?

Мне не понравилось, что он снова все в шутку обернул. И я ехидно поинтересовалась:

— А у вас к чему талант? Дразнить электронных нянь?

— И к этому тоже. Если Тобол Сударов выставит меня из разведки, пойду в испытатели воспитателей.

— Представляю, какая жизнь начнется у роботов! — Я фыркнула. — Защекочете!

Тут опять зачирикал его браслет.

— Не дадут отдохнуть! — возмутился дядя Исмаил. — Что за мода — проводить совещания в выходной день?

Включил экран, и я прямо остолбенела, увидев Виктора Горбачева. Мне на ум сразу пришли слова, которые выдумали журналисты специально для своих репортажей: «Взгляд далеких, пронзительных, припорошенных звездами глаз…» Хотя глаза у него и впрямь необыкновенные. В один день такая удача — сначала командир разведчиков, теперь сам капитан трансфокального корабля «Гало»…

Горбачев кивнул мне и больше не замечал.

— Май, я обещал до последней минуты держать для тебя место. Эта минута истекает. Сейчас списки уйдут на окончательное предполетное утверждение.

Такое сокращение от имени Исмаил мне очень понравилось: Май… Впрочем, в Викторе Горбачеве мне все понравилось. Дядя Исмаил не торопился с ответом. Он прошелся пальцами по приборному щитку, извлекая массу ненужных сигналов. Пощелкал набором адресника, и я уловила, как напрягается «Стрекоза» в ожидании приказов. Нагнал в кабину запах свежеразрезанного арбуза. Лишь после этого посмотрел на экран:

— Мне нечего добавить к тому, что я сказал раньше, Витя. Сегодня я еще раз все продумал…

— Немногим хватило бы мужества отказаться от участия в первом ТФ-переходе.

— Но если бы все улетали к звездам, кто бы делал Землю Землей? У тебя тысячи добровольцев. Уступи одному из них.

— Мне будет не хватать именно тебя, Май, твоего чутья опасности. Я привык к твоей безмятежности: коли ты безмятежен, значит, на борту все спокойно…

Дядя Исмаил повернулся в профиль к экрану и гордо задрал подбородок сначала над одним плечом, потом над другим:

— С детства не слыхал комплиментов. С трудом вспоминаю, насколько это приятно. Ты завидуешь, что я не такой бука, как вы, межзвездники?

Виктор Горбачев неожиданно рассмеялся:

— Посмотрим, кто кому будет завидовать через пяток лет. После нашего возвращения.

— Слушай, Витище. У нас с тобой еще найдется для беседы полчаса перед стартом. А вот в Дом Чудес мы с Аленой можем не поспеть.

— Ну ладно. Хороших вам приключений.

— К черту, к черту. Заскочи утречком в кубрик. Есть несколько свежих мыслей о векторах информации…

— Хорошо. До утра.

Виктор чуть помедлил и отключился. Изображение таяло неравномерно. Дольше всего не исчезал его необыкновенный взгляд…

Мне стало стыдно. Я по глупости ругала дядю Исмаила, что его не берут в этот перелет, а он, оказывается, сам не хочет. Капитан за ним, понимаешь, по Солнечной системе рыщет, обойтись без него не может. А он — вот он, племянницу развлекает! Для Земли себя бережет. Да скажи мне кто — от всего бы на свете отказалась, лишь бы среди первых на ТФ-корабль вступить. Только кому я нужна? Кто меня когда-нибудь всерьез замечал?

Дядя Исмаил еле слышно вздохнул и перевел браслет в режим «Не беспокоить»:

— Надеюсь, не у каждого найдется причина для экстренного вызова?

Мы причалили на крыше Дома Чудес. Спустились на этаж мультфильмов.

— В какую серию пойдем? — спросил дядя Исмаил.

— В пятую. Там космики здорово Луну грызут.

Дядя Исмаил щелкнул пальцами, и к нам подлетел робот-контролер. Расшаркался в воздухе, так и сияет вниманием:

— Желаете программу средней трудности?

— Самую страшную! На двоих! — закричали мы, не сговариваясь.

Робот вздернул хвостик вопросительным знаком, покачал им, определяя нашу суммарную психологическую устойчивость. И, приняв решение, повел нас в кабину 2–5у. То есть на двоих, пятая серия, усиленная ужасами. Сели мы в кресла, пристегнулись. Свет померк. Тряхнуло какой-то случайной перегрузкой…

Мы очутились за пультом разведочного корабля. Скафандры плотно облегали тела. Пахло резиной. В лобовой экран ломился Сатурн. Сзади, непривычно маленькое, нас провожало Солнце.

Внезапно из-за планеты высунулся могучий детина. Заржал, увидев нас. Поманил пальчиком. Сказал «Цып-цып-цып!» Наш «Муравей» по сравнению с ним величиной с голубя. Или даже с воробья.

— Вляпались! — Дядя Исмаил нажал на тормоза.

Нас шарахнуло об экран. «Муравей» встрепенулся, попятился. А потом задал такого стрекача, что звезды растеклись по небу серебряными ниточками. Детина — это был гигантский космический вурдалак Гурий — ринулся вдогонку по Сатурновому кольцу, легко перескакивая с обломка на обломок.

Он несся так, что закрутил планету в обратную сторону, все быстрее и быстрее, пока не сорвался с орбиты, как камень из пращи. И одним скачком настиг бедного «Муравьишку».

Я дернула рычаг защиты. Обшивка корабля раскалилась докрасна. Гурий, цапнувший его с налета, зашипел от боли и обиделся:

— А-а-а, так вы кусаться?!

Натянул на ладони рукава, подцепил кораблик и принялся перекатывать его в руках, остужая и подкидывая, как горячую картофелину.

Мы с дядей не любим тряски. Поэтому надвинули шлемы и катапультировались. «Муравей» распустился словно бутон. И наша капсула вывинтилась между пальцами Гурия к Юпитеру, подальше от космического хулигана. Гурий, забыв про нас, аккуратно разломил остывший кораблик пополам. И принялся сдавливать половинки, как дольки лимона, из которых выжимают сок. Потекли топливо и охладитель. Гурий, громко чавкая, обсасывал обломки, слизывал бегущие по рукам струйки — в общем, вел себя ужасно неряшливо. На самом-то деле он людям не опасен. И на большее, чем красть энергию, не способен. Зато другой такой жадины во всей Вселенной не сыщешь!

Капсула, точно плотик в космическом течении, жди, покуда она в ближайший порт отдрейфует… Хотели мы передать спасателям свои координаты, но эфир вымер, словно его метлой подмели: ни одной радиоволны не осталось. Такая наступила тишина — даже дыхание показалось слишком шумным, не то что слова. Поэтому я вздрогнула, когда дядя Исмаил, нахмурившись, буркнул:

— Везет нам сегодня, как устрице на камбузе. Бездонная Точка!

Меня мороз продрал по коже. Я всяких ужасов про эту самую Точку наслышалась, но в ее существование не верила. А тут — нате вам, подстерегла. Бездонная Точка — это блуждающая черная дыра в Пространстве, все притягивает! Попадешь в ее зону — не воротишься. А если и выберешься — родная мать не узнает: нагишом в космос выпустит. Впрочем, так ли, не так ли — поди проверь. Еще ни один, кто с ней столкнулся, об этом поведать не мог. Самые бывалые-разбывалые навек сгинули.

Рвануло нас — и поволокло. И крутило, и швыряло, и мотало, и дергало, и подкидывало, и наизнанку выворачивало — словно в жутком космовороте. А вместе с нами и мимо нас всякая, всячина мчалась — от консервных банок до целых планет. Прокувыркалась Луна — серпик примерно недельной фазы. Острым рогом уцепила капсулу за бортовой фонарь, за собой потащила. Притянуло нас во впадинке между паровозом, бетонной трубой и связкой чайных ложечек. На капсулу насела солома, пыль, какие-то перья, лузга от семечек. А тут еще приемник взревел дикими воплями — все радиоволны, пойманные Тонкой, метались вокруг нас как сумасшедшие.

— Приехали! — Дядя Исмаил тяжело вздохнул. — Вылезай, прогуляемся.

Побрели мы, спотыкаясь и падая, под градом вновь притянутых вещей. Миновали перевернутый вверх тормашками маяк.

У наших ног шмякнулся детский самокат. Древняя безмоторная модель, на которой едут, отталкиваясь от земли ногой. Дядя Исмаил поднял его, пинком проверил шины.

— Садись, Олененок. Обозри окрестности.

Мы с трудом уместились на самокате. Дружно оттолкнулись. И, лавируя на неровной поверхности, покатили к горизонту. Но тут же налетели на ржавого робота, который валялся, уткнув антенны в грунт. Сначала я решила: какой-нибудь незадействованный, выключившийся из ума, брошенный хозяином автомат. Но робот выпрямился и по складам произнес:

— Тс-с! Ти-хо! О-ни и-дут!

Я приложилась ухом к почве. Далеко внизу что-то дребезжало и лязгало. Доносилась лихая киберячья песня:

Под такую дурацкую песню дружно грызли планету свирепые космики.

Грунт возле нас треснул, провалился. Из ямы строем вылезли жующие разбойники.

— Присоединим планету к изгрызенным ранее! — проскрежетал Кибер-Главный с рогатым серебряным черепом. И махнул манипуляторами в нашу сторону: — Вместе с пассажирами.

Он затрясся, заметив аплодирующего старичка-робота:

— Эт-то еще что за рухлядь? Убрать!

И топнул гусеницей.

Бедного робота в мгновение ока разобрали по винтику, детали сложили ровной кучкой. Возле нас выставили охрану. Дядя Исмаил кашлянул и строго сказал:

— Нас нельзя при-соединить. Нас можно при-мыслить. Я наизнаменитейший военный советник Май Люто-Мудрый. А они оба у меня ассистентами…

— Ассы-с-тентами? Разрядно! — Главный гулко постучал кулачищем по лбу. Указал манипулятором на охрану: — Убрать! — Повторил жест в сторону кучки деталей: — Собрать! Сложить! Доложить! Мне нужны военные специалисты. И асы. С тентами.

Робота мигом сляпали, смазали, покрасили. Привязали за спину зонтик-тент.

— Спасибо! — обрадовался помолодевший робот.

— Молчать! — рявкнул Главный. — Отвечать! План военный покорения Вселенной! И чтоб мне без всяких эмоций!

— Вас мало для завоевания мира! — отрывисто бросил дядя Исмаил.

— Хо! Мало! Продуй локаторы! — Главный затрясся от возмущения. — Стройся!

Откуда ни возьмись, от горизонта до горизонта протянулись железные ряды киберов — одинаковые, рослые, вооруженные, с серийной улыбкой на чугунных губах. Они одновременно топнули гусеницами. Поверхность выеденной изнутри планеты не выдержала, вдавилась, образовала огромную чашу. Со склонов к центру, которым мы нечаянно стали, кувырком посыпались, сминаясь и разваливаясь на лету, лавины космиков. Нас вмиг бы расплющило горой металла и пластика. Но Главный и пять телохранителей окружили нас шестигранным сводом, прикрыв от обломков киберов своими телами.

Я решила: теперь-то нас и прихлопнут. Но Главный расхохотался, тряся рогатым черепом:

— Хитрец, Люто-Мудрый! Никто еще не наносил мне столько поражения. Беру тебя на службу, советником. Нельзя пропадать раз… нет, два… многорушительным задаткам…

Телохранители, прорезая металлический хлам, вознесли нас на вершину образовавшейся на дне чаши пирамиды.

— Какое обещающее имя — Люто-Мудрый! А у меня, кроме серийного номера, никаких отличий. Неразрядно!

Дядя Исмаил пожал плечами:

— Беда поправимая. Хочешь быть Пыньче? Нарекаю тебя Пыньче Безаварийный!

— Пыньче? Что означает?

— То ли «тупица», например по-испански. То ли бессмыслица на любом другом языке. Откуда мне знать?

— Бессмыслица — это хорошо, это разрядно. Пусть будет Пыньче. Рассаживайтесь. Провожу военный совет.

Мы с роботом присели, прикрылись тентом от падающих с неба предметов. Дядя Исмаил докладывал свой план стоя:

— Вам всем надо вырастить по трое киберяток. Маленьких таких беспомощных киберяток, которых надо любить и защищать.

— Любить? — взревел Пыньче.

— Да-да, любить и защищать. Для успешного боя надо всегда иметь что любить и защищать.

— Восемнадцать плюс шесть — не мало ли? — усомнился Пыньче.

— Это только начало. Каждый из них тоже воспроизведет себя трижды.

— Ага. Значит, в третьем поколении нас будет четыреста восемьдесят шесть?

— Плюс шесть! — поправил дядя Исмаил.

— А в пятом — четыре тысячи триста семьдесят четыре?

— Плюс шесть! — упрямо поправил дядя Исмаил, точно это имело особенное значение. — Я предлагаю не тянуть. Раньше начнешь — быстрее кончишь!

Оценив недоступную космикам дядину иронию, я поспешно достала из кармана коробок тополевых чурочек:

— А вместо сердца киберяткам счетные палочки!

— Органика? Бр-р! — Пыньче поморщился. — Впрочем, счетные, говоришь. Ладно, давай. Уважаю счетные!

— И от меня, от меня подарочек! — стесняясь, предложил робот. Он похлопал себя по животу, по бокам. Огорчился, не найдя ничего лишнего. Отвинтил от корпуса горсть гаек. — Возьмите… Сердца им привинчивать…

— А ты сам как же? — пожалел его дядя Исмаил.

— Пустяки, перебьюсь! — ответил глупый робот, поддерживая ослабевший корпус манипуляторами.

Работа закипела. Телохранители штамповали киберят, монтировали электронику. Мы, поплевав на тополевую чурочку, приворачивали ее гайкой внутри железного живота. Скоро восемнадцать сорванцов гарцевали на шеях киберов, ухитряясь одновременно визжать, прыгать и драться.

— Ах, какие милые детки! — воскликнул Пыньче, следя за шалостями киберят.

Уже и нашему роботу перепало несколько крепких затрещин. А от одного удачного пинка он чуть не уронил корпус.

— Такие шустренькие! Такие жестокенькие! — умилились телохранители.

И от умиления размягчились. И начали таять. По капельке стекали в грунт, позабыв, что автоматам противопоказаны эмоции. Тем более военным автоматам. Тем более положительные эмоции.

Одни киберята резвились как угорелые. Но, видно, гайки, которыми крепились сердца, попались неполноценные, с лирическим дефектом. То один, то другой киберенок неожиданно останавливался посреди игры и задумывался. А едва он останавливался, тополевая чурочка начинала прорастать, выкидывать гибкие побеги. Вот сразу у двоих киберят сквозь расколотые головы проклюнулись зеленые ростки. Третий махал ветками вместо манипуляторов. У четвертого над плечом вытянулось целое деревце. Под шумящей листвой скрылся рогатый череп пятого… Вскоре рощица веселых топольков играла возле нас в пятнашки.

Пыньче, оплывший, медлительный, бесформенный — из последних сил приподнялся. Погрозил кулачищем. И со страшным грохотом рассыпался в мелкие дребезги. Вспугнутые топольки резво умчались за горизонт.

— Пора и нам по домам! — сказал дядя Исмаил в рифму.

— А как мы отсюда выберемся?

— Об этом я не успел подумать. Может, Бездонная Точка насытилась? С ней иногда бывает…

Как бы опровергая его слова, рядом с нами шлепнулась колокольня. Колокола на ней закачались, зазвенели. Мы взялись за руки. Робот тут же потерял нижнюю половину корпуса, ужасно смутился, но не выпустил наших рук…

— Она бы запросто подтянула нас к Земле… — Дядя Исмаил задумчиво поднял глаза к небесам. — Но, боюсь, мы притащим с собой массу дряни, от коей человечество освобождалось веками…

— Тетя Точка! — закричала я. — Отпусти по-хорошему!

Точка лениво отмалчивалась.

— Эх, чего не сделаешь ради тех, кого любишь! Мне грустно с вами расставаться… — Робот всхлипнул. — Но еще грустнее видеть вас в беде… Я придержу этот склад, а вы Спасайтесь.

Мы помолчали, сказать было нечего. Жаль было такого милого электронного старичка.

— Послушай, приятель, ты останешься здесь навсегда. — Дядя Исмаил подышал на номерной знак робота и начал надраивать его рукавом, словно простую медяшку. — Может, у тебя есть какое-нибудь желание? Мы сумеем помочь…

Робот поскреб в затылке:

— Вот если вам нетрудно… Если вас это не очень затруднит… Не сочтете за труд…

— Ну-ну!

— Если это не очень назойливо с моей стороны… Ведь даже тупице-агрессору вы дали такое красивое название…

— Ах, вот в чем дело? Как думаешь, Алена, заслуживает он отдельного имени?

— Заслуживает! — горячо откликнулась я. — Притом самого замечательного!

— Вы шутите! — Робот печально притушил прожектора.

— Никаких шуток! Люди давно уже придумали имя для таких, как ты. Друг. Дружок.

— Дружок? Спасибо. Мне это очень нравится.

Робот обошел твердыми шагами Бездонную Точку, примерился, растопырил манипуляторы и уперся в стену спрессованных вещей. Поскольку Точка привыкла хапать одновременно со всех сторон, а робот по имени Дружок заблокировал одно направление, точкина жадность толкнула ее в противоположную сторону, мимо нас, к Земле… Мы едва успели вцепиться — Точка выкатилась наружу, оторвалась от бесформенного кома, прибавила скорости. И помчалась быстрее ракеты. Быстрее космического вурдалака Гурия. Миновала Юпитер. Марс. Полную, без ущербинки, Луну. Прорезала атмосферу. Заложила вираж над городом. Упала на крышу Дома Чудес. По лифтной шахте провалилась в зал мультфильмов. И стряхнула нас на пол кабинки 2–5у.

Вспыхнул свет. Разгоряченные приключениями, мы поднялись с пола. И, хохоча, вышли в зал. Робот-контролер вежливо помахал нам вдогонку хвостиком…

…В гостях у тети Кимы был Стас Тельпов. Он сидел на пороге лоджии, привалясь к косяку и зажмурив очи. При виде нас даже не приподнялся. Лишь вяло приветствовал мановением руки.

— Почти родная стихия! — дядя Исмаил рассмеялся. — Справа пропасть — шестнадцать этажей! Слева — трехкомнатная палатка… Костра, правда, нет. Но, судя по запахам, веселый ужин не за горами.

Мы все знали, что Стас обожает горный туризм.

— Алена! — Он приоткрыл один глаз. — Стакан горлодера — и я навеки прославлю тебя лучшей девочкой Пятого микроквартала!

Я сбегала на кухню, поздоровалась с тетей Кимой. Нацедила цитрусовой шипучки жуткой концентрации, со льдом.

— Тебя когда-нибудь погубит гурманство, — заметил дядя Исмаил, выдвигая на середину комнаты стул.

— Но не прежде, чем я успею насладиться жизнью! — отпарировал Стас, кидая пустой стакан на услужливую спину киберподноса. — Многие обедняют свою жизнь из-за неумения желать. А кто желает сильно, тому подает небо.

Стас вскочил и галантно протянул руку тете Светлане, спланировавшей с высоты в лоджию. Она отстегнула гравипояс. Сбросила с лица защитный полушлем.

— Привет, мальчики. Здравствуй, Алена. Мы спорим от нечего делать или ничего не делаем от того, что спорим?

— Это очень сложно, Света, особенно натощак! — Дядя Исмаил наморщил лоб. — К тому же, я сделал важное наблюдение: небо выбирает достойных для своих подарков.

Стас довольно ухмыльнулся.

Из кухни выглянула тетя Кима:

— Никто не будет возражать, если мы сядем за стол?

— Неужели ты видишь среди нас ненормальных? — удивился дядя Исмаил.

Я сразу же занялась маринованными бульбашками. Тетя Кима и дядя Исмаил заботливо подкладывали на мою тарелку то того, то другого. И я мела все подряд, будто ушла из дому не утром, а, по крайней мере, неделю назад. Насытившись, отсела в уголок, за декоративную цветочную стенку, взяла горсть соленых орешков — хрусть да хрусть! И не видно меня, и не слышно — зачем о себе лишний раз напоминать? У взрослых свои разговоры. А в этом доме как раз любят поговорить со вкусом и удовольствием…

Тут во мне мысли разные забродили. Про то, что художница Ежа Лутинен выставила крохотный пейзаж, на котором сошлись вместе зима и весна. То ли «Вишневый снег», то ли «Вишни в снегу»… Лепестки как снежные звездочки. Снежинки нектаром пропитаны… Да, вспомнила: «Цветы снега», вот как! Ни папу, ни маму на выставку не дозовешься, вечно они заняты, а по видео совсем не то впечатление. Придется опять просить дядю Исмаила. И сделать это до возвращения Алика, потом будет некогда: мы с его отцом поедем охотиться на эльсов. Кстати, Алик мне письмо должен: я ему три написала, а он только на два ответил, телеприветами отделывается. Мы же договаривались: телеприветы не в счет!

А вчера я у незнакомой девочки увидела незнакомый значок: две крылатые сандалии на цепочке. Я как раз недавно фильм о Степане Разине посмотрела — его царь в похожие железины заковывал — и потому спросила:

— Это что, кандалы?

— Много будешь знать, скоро состаришься! — ответила воображуля, презрительно фыркнув мне прямо в лицо. — Проходи!

Взяло меня любопытство. Я в Архив Времен к тете Свете — не было в древности такого значка. Я в Информцентр — и тут выяснила: это даджболисты, которые в летающий мяч играют, к своему юбилею выпустили. Попробуй догадайся!

Кончились у меня орешки — и мысли кончились… Уже неделя как дядя Исмаил подарил мне астероид, а дни обыкновенно текут, ничего со мной не происходит, будто у каждого на Земле есть собственная планета! А такой вот незнакомке с сандалиями даже нагрубить человеку ничего не стоит. Жалко мне стало себя, одиноко — уж не знаю, чего бы я натворила в этот момент, если бы не сигнал телевызова:

— Кто бы это мог быть? — Стас выбрал из вазы длинную леденцовую трубочку и принялся посасывать через нее свой «горлодер».

— Если меня — меня нет! Хватит на сегодня! — Дядя Исмаил пригнулся, чтобы его не видно было из-за спинки стула.

Тетя Кима укоризненно посмотрела на него и кивком головы приказала телестене включиться. На экране появилась мама. Из-за ее плеча высовывалась жалкая Тунина физиономия.

— Привет честной компании! Целую, Кимуля, рада тебя видеть! А с тобой, милый братец, придется поговорить серьезно. Хорошо, конечно, что у тебя столько свободного времени. А все же не мешало бы изредка доставлять ребенка домой. Я уж не требую — вовремя!

— А который теперь час? — спросил дядя Исмаил, прикидываясь простачком.

В ответ Туня многозначительно поскрипела динамиком, и я поняла: срок моего возвращения давно истек.

— А я и не заметил! Ну, не беда, сейчас прибудем. Или, может, вы к нам присоединитесь?

— Нет уж, уволь, мы подождем здесь. Поторопитесь.

— Уже идем! — заверил маму дядя Исмаил, не трогаясь с места.

— И между прочим, прекрати издеваться над автоматами. Для того их люди и изобретали?

— Уже нажаловалась? Ну, бабуля… — дядя Исмаил погрозил экрану кулаком, и Туня выскочила из кадра. Экран померк…

— Ах, как некстати! — Дядя Исмаил неторопливо допил ананасный сок, взял меня за руку. — Но я скоро вернусь. Вот только ее отвезу. Сразу-сразу…

— Да я одна, дядя Исмаил, — предложила я, заглядывая ему в глаза. — Тут же близко, какая-нибудь тысяча километров…

Хотя дорога действительно пустяковая — гравистрела с одной пересадкой и аэроход над заливом, я, разумеется, предложила невсерьез. И очень бы обиделась, если бы дядя Исмаил послушался. Но он сердито свел брови:

— Глупости! Когда это я упускал возможность проводить тебя домой? Выкатывайся!

Тетя Кима встала. А у меня, как назло, каблук прилип к полу — я нечаянно наступила на ириску. Пока я отлипала, и наблюдала, как пластик-поглотитель всасывает сладкое пятно, то немножко застряла. А у двери поневоле замедлила шаг — дядя Исмаил держал обе тети Кимины руки и быстро, несвязно бормотал:

— Я хотел сказать тебе завтра… Завтра готовился сказать… Но такая штука — опять на дежурство. Подменная вахта…

— Сам, поди, напросился?

— Да что ты, Валера Чикояни из нормы выскочил… Один наш, из стартовой команды. Тобольчик попросил подменить…

— Ты, по-моему, оправдываешься? С чего бы вдруг? Уж не заболел ли сам?

— Я завтра все сказать собирался! — Дядя Исмаил упрямо замотал головой. — Про нас с тобой… И вообще… А теперь, понимаешь, не выйдет завтра. Извини, сегодня придется, можно?

Мне стало обидно за дядю. А на эту глупую тетку Киму я разозлилась вконец: так человеку терять себя позволяет! Я и то сразу поняла, что он хочет сказать. А она глазами хлопает, притворяется, будто ни о чем таком не догадывается. Дядя Исмаил все больше запутывался. И от растерянности, забыв отпустить тети Кимины руки, теребил ее пальцы. И казалось, худел на глазах, хотя куда уж больше!

Я прямо извелась, стоя на пороге, словно снова ириской к полу приклеенная. Ну все же совершенно не так делается! Оба неправильно себя ведут. В кино я много раз видела — надо взять и сказать: я тебя люблю, давай послезавтра поженимся. В крайнем случае, завтра после вахты, поскольку дежурство уже не отменить. И все. И нечего мучиться. Такие простые слова… А этот нескладень высоченный, космонавт мой несгибаемый, лепечет что-то жалкое, словами давится. Ну, думаю, если он и дальше не перестанет лепетать и бледнеть, сама все за него скажу. Куда ж он без моей помощи? Пропадет совсем… Честное слово, пропадет. Подойду и выложу: «Тетя Кима, мы тебя очень любим, жить без тебя не можем, выходи за нас замуж!»

Делаю шажок вперед. Но не успеваю. Изменилась тетя Кима в лице. Высвободила одну руку. Загребла в горсть дядины волосы. И безжалостно подергала из стороны в сторону.

— Эх ты, чудо мое несуразное!

Дядя Исмаил еще больше ссутулился. И щекой старается об ее ладонь потереться.

— Теперь надо друг друга за плечи взять и в глаза посмотреть, долго-долго… — выпалила я.

Дядя Исмаил точно перец раскусил — побагровел, рот раскрыл и губами дерг, дерг… Я даже испугалась:

— Ой, что это с вами, дядя Исмаил?

Он взял меня железными пальцами за локоть, распахнул ногой дверь и ракетой вылетел вместе со мной из квартиры. Если бы напротив случайно не оказался лифт, мы бы, наверное, лифтную шахту протаранили. Лишь когда из-под ног у нас начал убегать пол и замелькали номера этажей, я опомнилась и успела крикнуть:

— До свиданья, тетя Кима! Давайте женитесь поскорей!

Дядя Исмаил шумно втянул в себя воздух, но промолчал. И всю дорогу дулся — в пору было скакать вокруг него на одной ножке и припевать: «Тили-тили-тесто, жених и невеста!» На это, однако, я не решилась, вела себя тихонько, мышкой. И в вагоне гравистрелы. И в открытой кабине аэрохода, когда он пузырил поперек Финского залива. Ветер резал лицо. Но я нарочно не поднимала упругую лобовую пленку. Задыхалась. Кашляла. Отворачивалась. Иногда прикрывала ладонью слезящиеся глаза. А дядя Исмаил хоть и щурился, но от ветра ни разу не отвернулся. Стоял, широко расставив ноги и вцепившись обеими руками в срез рамы. Потом вдруг неожиданно рассмеялся:

— Ладно, Алена, давай мириться. Воображаю, каким дурнем я в тот миг выглядел! Мне бы твоими глазами себя увидать!

Я забрала его ладонь в свою:

— Правда-правда не обижаетесь? Я не знаю, как это вырвалось.

— Ну, сказал же — всё. Распылено и забыто! Спасибо за урок!

У меня отлегло от сердца:

— Ой, я ужасно рада! Мы никогда еще с вами не ссорились.

— Ну, и как оно?

Я отклонилась от бьющей навстречу воздушной струи, вытерла уголки глаз. Ветер обрывал брызги с верхушек волн, захлестывал в кабину. Но поднимать лобовую пленку все равно не хотелось.

— Кстати, племяшка, мне сейчас в голову пришло: соединим оуны?

Я недоверчиво посмотрела на него — шутит, что ли? Но нет. На шутку не похоже. Он уже сдвинул язычок на звенышке видеобраслета и стал настраивать оун-контакт.

Толком про оун-контакт мало кто знает. Какая-то прямая двусторонняя связь вроде старинной телепатии, но без обмана и фокусов. Между некоторыми людьми эта самая связь устанавливается очень даже просто. Другие, как ни бейся, между собой не контактны. С третьими удается связаться только в том случае, если они сами этого пожелают. В школе мы оун-теорию еще не проходили, ее в старших классах проходят. Но и без того известно: оуны никакого отношения не имеют к видео. И в браслет крепятся, чтобы при связи можно было друг друга на экранах видеть. Если с кем контакт установлен, то это до самой смерти. Мы однажды с Танькой на всю жизнь поссорились, пытались как-нибудь друг от друга оуны заизолировать. Куда там! Ничего не вышло. Пришлось мириться…

Я нарочно пока о постороннем думаю, чтобы дяде Исмаилу фон не создавать. Даже не смотрю на него. А когда он кончил регулировку, попробовала встречное поле. Здесь, как в игре «горячо — холодно» — ищешь теплую точку. А для этого годятся только хорошие мысли о другом, только самые лучшие воспоминания. Зато когда нащупаешь общую волну — самому сразу тепло становится. Будто заново этого человека открываешь…

— Как думаешь, Олененок, получится? — спросил дядя Исмаил, защелкнув звено оуна и опуская руку с браслетом.

— Обязательно получится! Нам с вами хорошо друг с другом. Должно получиться!

Я закрыла глаза — и почувствовала, как тепло затопило мне изнутри грудь.

«Какая надежная, чистая и светлая душа!» — непривычно подумалось мне. И я вдруг поняла, что это не моя мысль, а дяди Исмаилова…

На другой день папа после работы даже обедать не стал — сразу в гостевую комнату подался, бросив на ходу

— Почему вы до сих пор не у видео?

— Для Алены детской передачи нет. А мне некогда, — отозвалась из кухни мама.

— Как это некогда? Бросай все, иди немедленно! Сейчас ТФ!

Я чуть не завизжала с досады. Последнее время этим тээфом мне все уши прожужжали. Повсюду только и слышно: «Ах, ТФ, ох, ТФ!» Во дворе, на транспорте, дома — одна тема. Будто в мире, кроме ТФ-проекта, никаких событий. Я, разумеется, не против проекта. Но нельзя даже про самое грандиозное повторять тысячу раз в день. Тем более до старта еще целый час. Между прочим, все в мире по привычке проект да проект… А проект давно уже кораблем стал. Через час пробный пуск…

Я как вышла встречать папу с Остапкой на руках — кукла у меня есть такая, — так и осталась стоять с ним посреди гостевой. Папа включил экран, прочно уселся в кресло.

— С самого-самого начала смотреть будешь? — удивилась я.

— А как же иначе? С самого что ни на есть!

— Эх, папка, папка, неспособный ты у меня к технике народ. Да я тебе слово в слово все перескажу не хуже видео. И тогда с тебя три мороженки, идет?

— Ладно, — согласился папа. — А за каждую ошибку порция снимается!

Уложила я Остапку на папины колени, а то он уже глаза начал тереть, спать запросился. Сама рядом на скамеечке примостилась. Жду. Отыграли куранты. И вот наконец диктор торжественно провозгласил:

Диктор сделал паузу, я вклинилась и, лишь чуть-чуть его опережая, чтоб папа мог сравнивать, начала сыпать сведениями про конструкцию ТФ-корабля. Про экипаж. Про направление полета. Про Свертку Пространства. Ну, и про все остальное — за полгода ежедневных передач уж как-нибудь можно было выучить! У папы и глаза на лоб:

— Техник ты мой славный!

Наклонился меня обнять — и Остапка упал с его колен на пол. Дернул разок — другой ручками-ножками — и замолк.

Я в слезы. Папа вскочил, затоптался на месте. Мама сама не своя прибежала из кухни. Туня слетела с дивана, антенны на себе обрывает с горя. Как же! Ее ребенок плачет! А узнала причину, успокоилась. Подняла Остапку, отерла мне слезы:

— Не переживай, у этих кукол просто схемка слабенькая, вечно волосок стряхивается. Сейчас будет порядок. Мелкий ремонт…

Сдернула с Остапки рубашонку, раскрыла ему. живот, вытащила электронные потроха. И тут по видео началось…

Вышел на экран Председатель Всемирного Совета Антон Николаевич и, рубанув ладонью воздух, обратился ко всему человечеству:

Я встала, смотрю ему в глаза через экран, не шелохнусь. От пяти до пятидесяти — значит, он и ко мне обращается!

Антон Николаевич вышел из кадра, и на экране обрисовалось огромное кольцо корабля, повисшее за орбитой Плутона. Накануне разведчики буквально проутюжили «Муравьями» стартовый куб. Потом, когда «Гало» наберет импульс, ему уже ничто не страшно. А пока вакуум должен быть исключительно чистым…

Мне дядя Исмаил подробно о «Гало» рассказывал, и теперь я кое-что понимаю. Корабли класса ТФ возмущают и искривляют Пространство так, что точка вылета смыкается на миг с точкой цели. Это и называется Сверткой. А когда свернутое Пространство пружиной распрямляется обратно, корабль остается в месте назначения, будто кто-то взял и волшебным образом перенес его через миллиарды световых лет… Чего там говорить, здорово!

Пока я все это вспоминала, зрителям представили каждого из двухсот сорока космонавтов на фоне «Гало», в отдельной рамочке из звезд, со специальным стихотворением. Потом корабль отодвинулся, показались нацеленные на него косячки «Муравьев». Они и впрямь были как муравьи рядом со слоном. Где-то среди них вместо Валеры Чикояни мой дядя. Жаль, связаться с ним невозможно: он бы в сто раз интереснее старт прокомментировал! Я украдкой помахала рукой: пусть ему солнышко блеснет, если он тоже сейчас про хорошее подумал!

Загремел гимн Земли.

Когда он отзвучал, наступила жуткая тишина. Мне показалось, она длилась целый час…

Мама со страху совсем зажмурилась. Папа, наоборот, широко раскрыв глаза, теребил галстук — как на хоккейном матче. А Туня держала Остапку вниз головой, и мне сейчас было ни капельки его не жалко. Не до кукол.

Раньше ракеты после старта окутывались огненным облаком и поднимали рев. А «Гало» нет. Он четыре с чем-то минуты будет импульс вбирать. И видеооператоры, не тратя времени зря, начали толчками кадры менять — кто как ждет и переживает. «Муравьи» гусиными клинышками выстроились.

Диспетчеры за пультом в Центре Полета безмолвно губами шевелят.

Антон Николаевич подался вперед, замер.

Читтамахья почти и не смотрит в сторону «Гало», раскуривает трубку со своим знаменитым чубуком.

В Москве на Красной площади, приостановясь возле экрана-гиганта, аплодируют прохожие.

Пассажиры в поездах гравистрелы повернулись в одну сторону — к изображению.

Альпинисты, посвятившие свое восхождение на Джомолунгму новой победе человека в космосе, закрывают варежками от ветра портативные видео.

Свободные от вахты космонавты «Гало» наблюдают самих себя на экранах.

Почетный караул у памятника Всем Погибшим в столице Марса Ареополе.

И по-прежнему на весь мир, на весь эфир — неслыханная тишина. Ни радиоголосов. Ни музыки. Ни шорохов помех.

«Витя! Легкого тебе вакуума!» — вдруг тихо-тихо сказал Главный конструктор командиру «Гало» Горбачеву. Это он думал, что тихо. А на самом деле — на всю Солнечную систему.

Крупно — лицо Горбачева. Его «нетающий, припорошенный звездами» взгляд…

И сейчас же кто-то из диспетчеров Центра:

Кольцо ТФ-корабля сплющилось, стало едва видимо. А сквозь него Юпитер со спутниками проглянул. Малые планеты Церера и Ганимед — я их по телемаякам узнала. А еще потом — сумасшедшее месиво Пояса Астероидов.

Я слышала эту артиллерийскую скороговорку, но смысл слов до меня не доходил. Впрочем, по тому, как засуетились диспетчеры, можно было без труда определить: что-то неладно. В центре кольца возникло черное пятнышко. И через него, будто клецки в суп из тюбика, стали выдавливаться неровные серебряные обломки.

— Астероиды! — ахнула Туня.

На все ушли, наверное, доли секунды, даже меньше, потому что «Гало» сохранял полупрозрачность, а астероидов выдавилось всего три.

«Да заслоните же кто-нибудь его от Солнца, Санта-Сатурно!» — взревел Читтамахья.

Тотчас строй «Муравьев» сломался. Кто-то бросил свой неизмеримо крошечный кораблик в центр «Гало». Воронка в Пространстве всосала его наполовину. Кольцо мгновенно округлилось, дрогнуло, словно размытое маревом. И исчезло, оставив голый стартовый куб и распустившийся бутон «Муравья».

Я знала, как катапультируются разведчики, и сперва не обеспокоилась. Но потом поняла, что яркой, мерцающей огнями капсулы пилота нигде не видно. Оболочка корабля плавала пустая внутри, как яичная скорлупа. Экран скачком приблизил раскрывшийся кораблик. И я вскрикнула, узнав бортовой номер дяди Исмаила.

Тревога номер один. Она объявляется, когда пропадает человек.

Папа взял маму за руку и попытался усадить в кресло. Я думала, она будет плакать. Но мама лишь отмахнулась, не отрывая глаз от экрана, и неожиданно твердо приказала:

— Туня, уведи девочку спать.

Я чуть не потеряла дар речи.

— Прости, мамочка, я отсюда никуда не уйду.

— Ляля, что ты говоришь? — изумился папа.

— Да прекратите же, как вы можете! Ведь там дядя Исмаил!

Они примолкла и глядели на меня как-то по-новому, странно-странно. Я забралась с ногами на диван. И решила, не уйду до тех пор, пока дядю Исмаила не найдут, даже если на это потребуется целый месяц. Или целый год. В конце концов, не мог же он испариться бесследно на глазах у миллиардов телезрителей.

Тут у меня затеплился сигнал оун-вызова. И заодно зачирикал видеобраслет. Кому, интересно, я понадобилась? Татьяна, что ли, с сочувствиями? Ну и времечко выбрала!

Сосредоточилась я, настраиваюсь на связь. Включила изображение. Ой, дядя Исмаил! Дышит тяжело, как после бега. Но улыбается под шлемом широко, во весь рот.

— Дядя Исмаил! — закричала я.

Папа с мамой кинулись ко мне, лоб щупают. А я их отталкиваю, браслет ладошкой загораживаю.

— Ой, дядя Исмаил, куда же вы запропастились? Вас ищут, нащупать не могут.

— Не там ищут, Алена, не беспокойся. Хотел было твой астероид проинспектировать. Да немного не рассчитал — недолет!

Вот так, еще шутит! Отодвинулся лицом от экрана — мамочки мои! Вокруг будто морской прибой пенится: глыбы, скалы, целые каменные тучи — все несется мимо, кувыркается, острыми сколами полыхает. А дядя Исмаил браслетом водит, хвастается…

— Дядя Исмаил… — Я старалась говорить спокойно, без тревоги, но голос у меня сорвался. — Дядя Исмаил, а ведь это опасно!

— Ничего, Олененок, где наша не пропадала! Позови-ка маму…

Я поставила максимальную громкость. Он снова заполнил собой экранчик:

— Я, Мариночка, на Алену вышел. Знаю, вы рядом. Не волнуйтесь.

Мама прикусила губу, часто-часто закивала головой. А я подумала: здорово, что мы с дядей Исмаилом соединили оуны. Глядишь, и я понадобилась. Стою, правой рукой левую нянчу, не стряхнуть бы его изображение, не утерять на свету. А он по-прежнему бодрым голосом:

— Алена, у меня другой связи нет. Согласна мне помочь? (Нашел о чем спрашивать!) Первым делом вызови Читтамахью. Он, поди, поседел там из-за меня…

— А поисками лично Антон Николаевич руководит.

— Да? — Дядин голос немножко потускнел. — Что ж, давай его.

Пока папа вызывал Председателя Всемирного Совета, мама быстро осмотрела комнату, переставила на подоконнике цветы, выровняла диванную подушку. Я тоже поправила бантик, откашлялась, впилась глазами в экран.

— Приемная Совета. На связи — референт Токаяма.

Я вдруг оробела, не знаю, что говорить. Папа выдвинул меня вперед, ободряюще стиснул плечо. И я сразу нашлась:

— Извините, Токаяма-сан. Мне нужен Антон Николаевич.

— Это важно, девочка?

Странное дело! Будто кто-нибудь станет Председателя Всемирного Совета беспокоить по пустякам…

— Алена Ковалева, — представилась я. — Да, очень важно. У меня на оун-контакте дядя Исмаил… простите, разведчик Улаев.

— Хорошо. Ждите.

Ждать не пришлось. В кадр сразу же ворвался Антон Николаевич:

— Здравствуй, девочка. У тебя контакт с Улаевым?

— У меня. Вот.

И помахала видеобраслетом. Он наклонился, прищурился — издалека трудно рассмотреть человека на ручном экранчике.

— Молодец, молодец, Исмаил Улаев. Слов нет, но они потом. У тебя все в порядке?

— Почти. Я в Поясе Астероидов. Примите координаты.

Тон бодрый-бодрый. Такой, что у меня мурашки по спине побежали. Антон Николаевич нахмурился:

— Повтори, я включил запись.

Дядя Исмаил повторил.

— Хорошо. Теперь вот что: как самочувствие?

— Тридцать часов, Антон Николаевич. Капсула развалилась при катапультировании.

— Скафандр цел?

— Рукав…

— Ну? — Антон Николаевич нетерпеливо и грозно рванул себя за мочку уха.

— Рукав порван. Но герметичность восстановилась!

Он так поспешно добавил про герметичность — я и то поняла: не радуга у него там, ох, не радуга! Я знала, что ткань скафандра самовосстанавливается при повреждениях. Но не все, видно, сработало, как нужно…

— Н-да, — вроде бы спокойно сказал Антон Николаевич, отводя на секунду глаза от экрана. — Я распоряжусь, один канал сейчас освободят для тебя. Жди. И не смей вешать нос!

— Слушаюсь!

Дядя Исмаил отдал честь, но почему-то левой рукой. Я догадалась об этом по тому, что на экранчик космос выметнуло. А Антон Николаевич скосил глаза вниз — ему, вероятно, доставили какие-то сведения про нашу семью. И ко мне обратился:

— Тебе, Аленушка, боевое задание: с дядей дружишь?

Я кивнула. И совсем о постороннем подумала. Эх, видел бы меня Алик! Или хотя бы Шурка Дарский. Сам Председатель Совета беседует со мной как со взрослой…

— Хочешь, чтоб его нашли скорее?

— Да, Антон Николаевич, я же все понимаю. Не засну.

— Гляди, какая догадливая. Ну, коли так, скрывать не стану: положение сложное, тебе нужно побыть на связи, пока мы его запеленгуем и оттуда снимем. Мама разрешит? Как, Марина Сергеевна?

— Не возражаю, Антон Николаевич.

Еще бы она возражала! Да был бы иной способ наладить контакт, не тратил бы он на нас драгоценного времени. Видно, барахлит что-то связь, радиоволны не проходят. Нет, что ни говори, вовремя мы оуны соединили! Будто предвидел он такой случай, мой мудрый дядюшка!

Думаю об этом и каким-то чувством понимаю, как трудно сейчас маме. Она бы лучше сама вместо меня сто часов отсидела! Да ведь нет больше ни у кого связи. Только через мой хорошенький браслетик!

— Туня, принеси какао и сэндвичи! — приказала мама. Это специально, чтобы меня успокоить.

Антон Николаевич уже скрылся, и во весь экран показали дядю Исмаила — с моего браслета. А диктор за кадром пояснил:

— Дорогие зрители! Рады сообщить, что разведчик Исмаил Улаев найден. Вы видите его на своих экранах. Минут через пять мы попросим героя сказать вам несколько слов.

— Доволен популярностью? — спросила я дядю, предоставляя человеку возможность полюбоваться собственным изображением.

— Надо же, какой без капсулы вид неуютный! — Он засмеялся. — Будто нагишом в космосе.

«Эге, — думаю, — хоть ты и смеешься, а не весело тебе, ничуточки не весело. Занять тебя чем-то надо. А чем — ума не приложу».

Как назло, приплыла Туня-кормилица с какао и сэндвичами. От волнения я бы и непрочь пожевать, да не смею на глазах у дяди Исмаила — может, он там с голоду помирает? Увидал дядя Исмаил, как я мучаюсь, и развеселился:

— Это ты верно насчет еды придумала. Пожалуй, и я подзаправлюсь за компанию. Прикорнуть нам с тобой не скоро удастся…

Приложился он губами к трубочке под подбородком, сделал два порядочных глотка, похлопал себя по животу поверх скафандра, точно переел:

— Одно неудобство: шлем мешает рот вытереть — красуйся с жирными губами на виду у телезрителей! Будешь летать, Алена, — учти!

У меня кусок поперек горла стал. Стараюсь земными делами его занять, а все равно нечаянно на космос перекинулись. С трудом дожевала бутерброд. Допила какао.

— Мне, дядя Май, помощь твоя нужна. Вернее, не мне, Остапке.

Впервые назвала его дядя Май — как Виктор Горбачев. И на «ты».

— Я, Олененок, с удовольствием. Только придется подождать моего возвращения…

— Ерунда, мы с тобой без отрыва от экрана. Согласен?

Он, наверное, все-таки понял. Рукой махнул:

— Ладно. Волоки схему. Скис, значит, Остапка твой?

— Захандрил слегка, — небрежно и в тон ему ответила я. — Туня, неси Остапку. И схему приготовь.

Туня почему-то появилась не сразу. Антенны обвисли, глаза отводит. В одной руке кукла. В другой схема. Еще две с инструментами на подхвате. Движения вялые, и ни полсловечка лишнего. Сама на себя не похожа.

Начали мы ремонт. Дядя Исмаил командует. Я болтаю о чем попало — как зубной врач, чтобы больного отвлечь. А Туня, значит, чинит, то и дело роняя инструмент. Так у автоматов бывает, когда они посторонней задачей заняты, на остальные дела напряжения не хватает. Если бы роботы умели болеть, я бы решила: как раз такой случай. Но ведь они не умеют, уж я — то знаю…

Незаметно-незаметно собрали мы Остапку. Одела я его, спать положила, чтоб не путался под ногами. Смотрю, дядя Исмаил исчез. Одни камни между звезд мельтешат — у меня здесь и то голова закружилась. Каково же ему там? На миллионы километров вокруг ничего надежного, твердого. Ни тропки. Ни столба. Ни человеческой руки. Стиснула я зубы. И спокойно поинтересовалась:

— Кому ты там поклоны отбиваешь?

— Ботинки проверял. Ноги мерзнут.

Не понравилось мне это. Вот честное слово, не понравилось. Пилот за бортом, в своей рабочей обстановке, — и пожалуйста, аварийная ситуация. Безобразие!

В это время в комнате появились оператор дальних передач и три его помощника с камерами. Две камеры по углам расставили, взяли настенный экран в перекрестье объективов. Третью — маленькую — навесили на мой браслет. И очень вовремя. Теперь я могла как угодно шевелиться — изображение не пропадало. А то у меня локоть заныл — руку к экрану выворачивать.

Я и рта не успела раскрыть, как операторы вышли в эфир:

— Наши телекамеры установлены в квартире племянницы героя Алены Ковалевой, имеющей оун-контакт с Исмаилом Улаевым. Мы начинаем репортаж с традиционного вопроса: как вы себя чувствуете?

Я хотела ответить «нормально», но спохватилась, что вопрос не ко мне обращен. А дядя Исмаил — вот ведь только что морщился, от того что зябли ноги, — сразу заулыбался, будто узнал в операторе близкого друга:

— Спасибо. Отлично.

— Вы не могли бы объяснить, о чем вы подумали, бросаясь в пространственный провал?

— Да по правде сказать, ни о чем. — Дядя Исмаил нерешительно погладил себя ладонью по шлему: у него привычка лохматить в задумчивости волосы, если, конечно, шлем не мешает. — Когда камни выдавились и проглянули Ганимед с Церерой, я догадался, что Свертка прошла через Пояс Астероидов. А там возле Цереры племяшкин астероид летает, к восьмилетию ей подаренный. Я и подумал: втянет его в Провал и через ТФ-контур в какую-нибудь немыслимую даль выбросит — в чужое созвездие. Жалко мне подарка стало, я и кинулся его выручать. По пути уж как-то за «Гало» испугался…

Ну, дядя Исмаил! Все бы ему шутки шутить, даже в такую минуту. Он же подвиг совершил! Сам-то, правда, говорил недавно: «В космосе, Олененок, не до подвигов. Там работать надо. Да так, чтоб дело шло без сучка без задоринки: слаженно, точно. А подвиг — это состояние экстремальное, чрезвычайное то есть… Скажем, когда стрясется что-нибудь непредвиденное: или ошибется кто, или бедствие нагрянет стихийное…» Но разговоры разговорами, а сам каков! Герой дядя Исмаил, да и только!

— Неужели и о личной безопасности не подумали? — допытывался оператор.

— Не успел как-то… Подумал бы — ни за что не полетел! Ишь как для телезрителей старается!

— Что, на ваш взгляд, произошло при запуске?

— Кто ж его разберет? — по своему обыкновению, дядя Исмаил прикинулся простачком. — Вам бы надо с учеными потолковать.

— Наверняка и у вас есть предположения?

— Если разрешите, я своими поделюсь!

Экран мигнул, и в кадр неторопливо вплыл Читтамахья, Главный ТФ-конструктор. Он только теперь вынул изо рта обломок чубука, улыбнулся, показав белые-пребелые зубы на смуглом лице:

— Привет, Исмаил. Получили сигнал с «Гало»: «Свертка пройдена. Пытаемся определиться. Горбачев». Так что у Виктора порядок. Благодаря тебе…

— Да ну, вы уж скажете! — Дядя Исмаил даже смутился.

Читтамахья не стал спорить. Он рассказал телезрителям, что электронные машины успели рассчитать силу отдачи при Свертке. В лабораторных опытах и при маломасштабном искривлении Пространства эта отдача до сих пор не проявлялась. В будущем неожиданностей не предвидится. Стартовый куб со стороны Солнечной системы заслонят защитным экраном. Роль такого экрана в период неустойчивого равновесия запуска сыграл корабль разведчика Улаева: из фокуса ТФ-контура энергии его двигателей вполне хватило на восстановление импульса. К сожалению, в момент старта «Муравей» буквально разорвало напополам. Поврежденную капсулу унесло вместе с «Гало». А космонавта выкинуло в Пояс Астероидов. Сейчас в эту точку мчатся спасательные корабли. Можно рассчитывать, часа через два окажутся на месте…

Как эти два часа прошли — лучше и не спрашивать. Голова моя гудела от перенапряжения. Я крепилась изо всех сил, но, боюсь, не всегда была на высоте. И то сказать: меня же ни на миг не оставляли в покое. Я прямо физически ощущала на себе миллиарды глаз… Поэтому когда Таня забежала к нам, я ей даже обрадовалась. Но поболтала с ней всего минуточку, лишь бы она не обиделась: боялась наскучить дяде Исмаилу нашими делами! Просился еще Шурка Дарский. Так с ним я не церемонилась, запросто вон выставила — не хватало еще время терять с этим противным спорщиком, когда меня каждую секунду транслируют на весь эфир!

Очень меня тетя Кима расстроила. Приехала. Обнимает меня. Гладит по голове. Целует. А сама от экрана не отрывается. Я поежилась, высвободилась, утешаю ее:

— Ну ладно, ладно, тетя Кимочка. Все будет хорошо!

И дяде Исмаилу мысленно передаю, чтоб в эфир не просочилось:

«Считай, не мне этот поцелуй предназначен, а тебе!»

«Поговори, поговори, дерзкая девчонка! — так же мысленно отвечает мне дядя Исмаил, показывая, как он ужасно сердится. — Вот переключу на нее связь — будешь знать!»

«Раньше надо было думать! — насмехаюсь я над ним без зазрения совести. — Хоть теперь, вернешься, счастья не прозевай…»

«Само собой. Тебя не спрошу».

Пока мы с ним препирались, тетя Кима чуть успокоилась. Села в угол дивана — бледная, смирная, жалко мне ее, сил нет! «Что бы вы, мои дорогие, делали без меня, слава оунам! Каким бы образом свиделись?» Гордость меня распирает неимоверная, внутри не помещается. Но я взяла себя в руки, погасила посторонние чувства, опять на одном дяде Исмаиле сосредоточилась. Мама с папой по комнатам на цыпочках ходят. Размещают гостей, беседуют с корреспондентами. И оба хмурятся. Наверное, считают, неполезно мне на весь мир выставляться. Боятся, зазнаюсь. Вот чудаки! Для чего мне зазнаваться? Хорошо бы Алик обратил внимание, как я мужественно веду себя в чрезвычайной обстановке. А так, чего в этой славе особенного?!

Как я ни была занята, все же успела удивиться странному поведению моей няни. Прячется все время как ненормальная. Кликну — выскочит на минуту, сделает наскоро, что попрошу, и опять уползет. Неужели все же заболела? Ведь что мы про роботов знаем? Вдруг они старятся?’ Или портятся? У них организм хрупкий, обидчивый. Особенно у детских нянь. Выволокла я Туню за хвостик из-под дивана, прижала к себе, глажу между глаз, как она любит, приговариваю:

— В чем дело, лапушка? Может, доктора к тебе вызвать? То есть кибермеханика? Где у тебя болит?

Вырвалась она молча, снова под диван уползла. Я знаю, коли робот загрустил — не расшевелишь! Не у заводной куклы знак настроения переставить!

— Погоди, спасут дядю Исмаила, я тобой займусь! — пригрозила я. И повернулась к экрану: — Дядя Май, а не спеть ли нам вдвоем, как бывало?

— Отчего же? Начинай.

Откашлялась я и завела:

Поем мы весело, на разные голоса. Операторы довольны, руки потирают. Папу, который в этот миг в комнату вошел, к стене притиснули, чуть рот не заткнули. Оказывается, и режиссер не всегда такой удачный номер придумает, какой у нас сам собой получился, — герой не падает духом. Я, правда, расстроилась, увидев себя на экране: глаза плутоватые, рот на полкадра распахнут и двух передних зубов не хватает. В пору закрыть лицо ладонями и убежать… Но я допела. Пусть помощник оператора, который нарочно так меня снял, думает, будто мне их дружеский телешарж понравился. Пусть думает…

Взглянула я тайком на циферблат и сначала себе не поверила. Где же спасатели? Читтамахья обещал, через два часа они на месте окажутся, а их нет и нет. Заерзала я по дивану, а вид, наверное, у меня от этих мыслей весьма так себе… Потому что дядя Исмаил подмигнул мне и зашептал:

— Чего ты мнешься? Может, надо куда? Так ты иди, не стесняйся. Посижу чуток без связи…

— Фу, дядя Исмаил, противный! Позоришь меня на весь эфир…

— А чего ж? Дело житейское…

Я отмахнулась:

— Всё бы тебе зубоскалить! Лучше обогрев проверь — вон нос посинел!

— Беда с этими цветными передачами! На черно-белом экране не углядела бы…

— Погоди, я все же отлучусь на минутку, кое с кем посчитаться надо. Не скучай!

— Иди-иди. Я ж говорю, не стесняйся!

Вот заладил! Ему и невдомек про застрявших спасателей. Ох, не к добру это! Креплюсь, а на душе тяжко. Да еще тетя Кима что-то почувствовала, глаз с меня не сводит. Что я ей, чудо сотворю, что ли? Всего-то и есть у меня только оун — тонкая ниточка контакта… В конце концов, дядя Исмаил мог ведь и не меня выбрать. Да оно и лучше бы мне ни при чем оказаться…

На мой настойчивый зов Туня вылезла, а ко мне не торопится: ползет брюхом по полу, антенны виновато опущены. Еще тоскливее мне стало. Роботеска натура чуткая, тоже, видать, догадалась…

Расплывается у меня все перед глазами. Дрожит. И стены. И две Туни затуманенные. И экран. И операторы. И мама, тихо замершая на краешке стула. И светящийся марсианский цветок на подоконнике. Затиснула я роботеску в угол дивана, спиной отгородила:

— Признавайся, противная, ты с самого начала подозревала, да? С самого-самого начала?

Туня вылупила на меня честные-пречестные блюдечки:

— О чем?

— Не юли! Уже час назад спасатели должны были вызволить дядю Исмаила!

Стараюсь не кричать, но строго-строго на нее смотрю, чтоб не отпиралась. Вот отчего ее болезнь, и нерешительность, и странная игра в прятки. Уж тысячу раз дядины шансы исчислила! Рада бы солгать, да не научена. А мне голая правда нужна. Поэтому тереблю ее, не даю опомниться:

— Излагай. Живо!

— Тебе не понять.

— А я Антона Николаевича попрошу. Он разъяснит.

Мое обещание окончательно сразило ее. Туня отчаянно всплеснула ручками:

— Понимаешь, сгусток скрученного Пространства вместе с пилотом выдавило в Пояс Астероидов. Теперь Пространство растекается. И не дает спасателям приблизиться к дяде Исмаилу. Это как если бы из мяча начал во все стороны ветер дуть — смогла бы ты подплыть к мячу на легком перышке?

Туня снова закручинилась. А я молчу, слова ее обдумываю. Ну зачем, зачем дядя Исмаил мой оун выбрал? Неужели никого поумнее не нашлось?

— Это окончательно? — спросила я, не глядя на роботеску.

— У него же скафандр порван! — заскулила Туня. — И энергоресурса всего на 26 часов. Даже на обогреве экономит.

— Тихо! — прервала я. И к оператору: — Не могли бы вы срочно соединить меня с Антоном Николаевичем?

— Что случилось? — всполошился папа. Он вошел на цыпочках и не слыхал нашего с Туней разговора. — Ты же знаешь, Алена, как он занят. Только и дел у него — по два раза на дню беседами с тобой развлекаться!

Тетя Кима вскочила, руки перед грудью в кулаки сжала — и обратно на диван осела. Мне некогда никому ничего объяснять. Настаиваю просто так:

— Нет, соедините! А если нельзя с Антоном Николаевичем, то хотя бы с Читтамахьей!

— Не надо с Читтамахьей, девочка, я уже здесь! — раздался от порога медленный голос, и ко мне неторопливо подошел Антуан-Хозе. Сейчас, когда надо было куда-нибудь бежать, звонить, рвать на себе волосы от скорби, его застывшее смуглое лицо вызывало неприязнь. Он привычно-ловко присел на корточки, с секунду смотрел на меня без слов и едва заметно раскачивался. Потом положил руку на спину зависшей возле нас Туне: — Я вижу, ты все знаешь, Аленушка. Мне трудно было бы рассказать. Мы бессильны…

Я оценила, как по-взрослому он выговорил мое имя, немножко затягивая его посредине, так что получилось «Алеунушка»… А бедная Туня, уловившая только смысл фразы, затряслась, словно раненая.

— И ничего-ничего? — замирая, спросила я уже без всякой надежды и сама знала: ни-че-го! Иначе бы Главный ТФ-конструктор здесь не рассиживал!

Читтамахья встал, по-восточному сложил руки ладонями вместе, наклонил голову. Но он меня больше не интересовал. Я смотрела, как кровь отливает от лица тети Кимы, как красная капелька выступает у нее из прокушенной губы.

Я с силой отерла щеки. Включила оун. Нащупала дядю Исмаила. И, стараясь выглядеть беззаботной, сказала:

— Дядя Май, мы с Остапкой сыграем тебе сказочку…

Выставила его перед собой, нарочно держу так, чтобы он зевал и причитал жалобным голосом: «Кормить, голодный!» Раньше дядю Исмаила забавляла кукольная электроника и ее маленькие домашние возможности. Но сейчас я сразу поняла, что взяла фальшивый тон.

— Погоди, Олененок. — Он жестом отстранил меня и уставился через мое плечо на неподвижную фигуру Антуана-Хозе.

Читтамахья, не мигая, выдержал его взгляд. Тишина такая наступила — слышно было, как внутри кукольного туловища что-то тихо тикает. Дядя Исмаил все понял, на секунду потемнел, будто тень на него пала, но тут же выпрямился, расправил лицо, покосился на шкалу ресурсов у себя на рукаве:

— Осталось чуть больше суток. Точнее, двадцать пять с половиной часов.

«Ой, как много! — подумала я. — Это же еще целую ночь и целый день мучиться! Не смогу я…»

Подумала — и ужаснулась. Какие ж гадкие мысли могут прийти в голову? Себя пожалела! Как же, бедняжка, спать тебе не придется! Глазами и ушами ему до самого конца служить! Да ч» м же еще ты можешь помочь? О нем, не о себе думай! Если не о спасении, так хоть о спокойствии человека позаботься!

Обругала я себя мысленно и сама же себя остановила: надо думать о нейтральном, о легком, о приятном… Ведь на прямом контакте он любые мысли улавливает. В том числе и эти, о нем… Вроде бы пока не заметил моего предательства, с Читтамахьей занят…

— Давно догадался? — спросил Антуан-Хозе.

— Давно. Когда спутники мои, бродяги межпланетные, начали расползаться. Ты же знаешь, в каменном рое осколки по параллельным орбитам следуют… А у меня — полюбуйся, как вокруг вычистило! Сгусток Пространства?

Читтамахья кивнул. А я прислушивалась, не дрогнет ли у дяди голос.

— То-то я вижу, забеспокоились метеоритики, прочь побежали… В точном соответствии с законом кубов!

Молодец. Справился. Говорит таким тоном, будто, разбегайся они по другому закону, они бы ему личную обиду нанесли.

Повел дядя Исмаил браслетом. Действительно, камни и глыбы, которыми он вначале хвастался, теперь вдали мелькают. Только одна скала с размазанным по поверхности куском капсулы не покинула потерпевшего аварию космонавта.

Дядя Исмаил прислонился к ней, ласково похлопал по шершавому боку:

— В обнимку с этой скалой из ТФ-контура выцарапывались…

Он сел на краешек, свесил ноги в пустоту. Точно жук, наколотый на острый каменный выступ.

— Сколько времени это может длиться?

Дяде не хотелось выглядеть трусом, и он избегал говорить о Пространстве вслух.

Читтамахья с трудом заставил себя ответить. Я физически ощутила тяжесть этого ответа:

— Дней пятьдесят. Если б не Аленушкин оун, даже локатором тебя не достать…

Дался ему мой оун! Да, может, не понадейся он на связь со мной, никакого бы несчастья не случилось! Может, это я виновата, что его занесло в Пояс Астероидов!

И, к своему стыду, я повалилась на диван и немножко заплакала. Ведь вот сейчас 28 миллиардов зрителей смотрят, как у них на глазах погибает хороший человек, и никто не в силах помочь. Ни отважные спасатели. Ни сверхмудрые преданные разведчики. Сто кораблей к нему в эту минуту ломятся. Мчат изо всех сил, а всё на месте: не могут заколдованного пути одолеть. На миллионы километров перед ними пустая пустота расстилается. А в самой середке этой пустоты человек на астероиде примостился, ногами вакуум месит, старается о страшном не думать. Пока еще полон сил и здоровья. Но и тепло, и воздух, и живой дух иссякают в скафандре. Через несколько часов вздохнет последний раз — и ледяным сделается. Отберет его Пространство. Потому что без энергии наедине с космосом — хуже, чем на трескучем морозе голышом очутиться. На Земле всегда есть надежда на помощь. А в космосе ничего нет. Ни воздуха. Ни надежды.

Подошла мама, наклонилась надо мной, тихонько мою руку гладит. Глаза сухие, а подбородок чуть дрожит, выдает ее. У нее одно на уме: как собой меня заслонить, как в Пространстве вместо брата оказаться? Но каждому свое выпадает. На всю жизнь.

Я еще крепче вжалась в диванную подушку. Жалко мне маму. И тетю Киму жалко. И папу. И Читтамахью, которому теперь до смерти виной своей казниться. И хотя я никого не вижу и никого не виню, но всем телом чувствую, кто чем дышит и кто о чем думает. Прожигают меня насквозь прозрачные дядины мысли, дают мне силу и необыкновенное прозрение…

— Олененок! — окликнул дядя Исмаил. Я слезы вытерла, обернулась к экрану. — Ты, Олененок, брось это дело. Не повышай влажности в атмосфере.

Хлюпнула я носом в последний раз, попыталась улыбнуться:

— Больше не буду, дядя Май. Распылено и забыто!

— Тебе спать не хочется? Вытерпишь до утра?

— Ах, ну что ты такую ерунду спрашиваешь? Ты сейчас на пустяки слов не трать. Ты важное говори.

— Важное? — Он покачал головой. — А что, брат Антуан-Хозе, девочка дельное предлагает. Перед смертью люди о главном думать обязаны. Беда только — до главного не достать.

Уголком рта он сильно потянул в себя воздух и поежился:

— О небо! Пальцы отмерзают. Слушай, к черту экономию, а? Хочу последние часы забыть о теле. Как известно, лучший способ для этого — не давать ему о себе напоминать!

Он исчез с экрана, видимо, наклонился — показались тяжелые ботинки, выбивающие дробь на скале. Потом рука в тонкой перчатке выламывала с пультика скафандра ограничитель: мелькали кнопки, колпачки-фиксаторы, забеспокоившиеся стрелки на шкале ресурсов. Наконец дядя Исмаил вернулся в кадр, блаженно улыбаясь и крякая:

— Уф, приятно! Тепло по ногам ударило. Как в парилке. Банька не банька напоследок, а все отогреюсь. Нет, Антуан, тысячу раз правы древние: держи голову в холоде, живот в голоде, а ноги в тепле!

Читтамахья присел возле меня на диван, обнял за плечи. Туня тотчас привалилась с другой стороны. В эфире стояла удивительная тишина. Я потом поняла, что все это время не была снята тревога номер один. Ни один корабль, кроме поисковых и дальних, не бороздил космос. Ни одна посторонняя передача не засоряла эфир — все каналы прислушивались к голосу дяди Исмаила.

Дядя Исмаил говорил громко, быстро, словно должен был успеть сказать мне как можно больше.

— Ну, Алена, пришла пора нам по душам поговорить. Ты ведь в такое время живешь, когда люди привыкли, что все вокруг разумно устроено, все удобно. Одно запомни накрепко: пусть твой личный мир, твое личное удобство не заслонит от тебя остального. Пусть тебе будет неуютно всякий раз, когда кто-нибудь в тебе нуждается, и до тех пор — пока ты не поможешь… Это, по-моему, и есть в жизни самое главное.

Он потянул губами из трубки — обжегся, кашлянул и сладко зажмурился:

— Горячий… Черный… Мариночка, даже у тебя такого не пивал… Может, тоже потому…

Он не договорил. Я оглянулась: мама привалилась к косяку и в упор, не видя, смотрела на экран.

— Ты пустил полные обороты? — спросил Читтамахья.

— На оптимум, Антуан. На оптимум. — Дядя Исмаил хитро прищурился. — Это значит, всё по первому сорту. Ну посуди сам: зачем мне резерв? Время играет против меня… — Он оставил шутовской тон, на миг посерьезнел: — Между прочим, вашей вычислительной технике я тоже работку подкинул: датчики-регистраторы ведут передачу сведений о скрученном Пространстве. Так сказать, изнутри, глазами очевидца. Кое в чем, я полагаю, это должно вам помочь…

Вам! Он уже отделил себя от остальных людей.

— Но ведь синхронная передача отнимает дополнительную энергию! — воскликнул Читтамахья.

— Антуан! — укоризненно протянул дядя Исмаил. — Пять часов или пятнадцать — уже не имеет значения…

— Да-да, понимаю, — Главный конструктор смешался.

В комнату откуда-то набивался народ. Становилось тесно. Вдруг люди расступились, ко мне быстрым шагом подошли Антон Николаевич и два незнакомца. Председатель Всемирного Совета отрешенно потрепал меня по плечу и сразу же повернулся к экрану:

— Как чувствуешь себя, Улаев?

— Прекрасно. Вы погодите чуток, мне еще несколько слов для племянницы осталось…

Сегодня, видимо, у него было право — выбирать, что важнее. Особое право человека, смотрящего сквозь всех нас в глаза смерти. Он не нуждался в утешении. Наоборот, пытался утешить нас. Меня. И вместе со мной — всех, сидящих у экранов. Антон Николаевич понял это, стал в сторону рядом с подставленным ему стулом и тихо ждал своей очереди.

Дядя Исмаил выпрямился, сделал строгое лицо и из центра экрана обвел взглядом комнату:

— Я, кажется, начал бахвалиться? Ты прости. Это от растерянности. Впервые приходится говорить перед вечностью…

Он обращался только ко мне. У каждого наступает порой момент, когда все человечество сосредоточивается в одном человеке.

— Страшно, дядя Май?

— Да нет. Теперь нет. Когда было холодно, было страшно. А теперь все в порядке…

По глазам его и еще обостренностью оун-контакта я чувствовала его искренность. А у меня все больше замирало сердце.

— Не смей расстраиваться! — загремел дядя Исмаил. — Ты уже взрослая, держи глаза сухими. И не расстраивайся! — Он понял, что повторяется, и сразу переменил тон: — Странно, знаешь, но я успел в жизни все, что собирался. Семь лет отлетал на «Муравье» — нет, скажу тебе, лучшей доли, чем доля разведчика! Мне удалось даже спасти корабль — согласись, далеко не каждому выпадает такое счастье! Сына вот не успел завести… — Он задержал взгляд на тете Киме и тотчас снова повернулся ко мне: — Ну да ладно, поздно жалеть. Вырастешь — сделаешь это за меня.

Туня по привычке высунулась было у меня из подмышки, но промолчала.

— Не сердись, бабуля! — Дядя Исмаил озорно подмигнул ей. — Сегодня мне все разрешается. Сегодня я именинник. Хотя никто не заставлял меня дарить себе астероид…

Он топнул ногой о скалу. Глотнул кофе. Посмотрел на шкалу ресурсов. Нахмурился:

— Прошу тебя, Олененок, об одном: не плачь. Пойми — и не плачь. Считай меня в дальнем межзвездном рейсе. До «Гало» ведь так оно и было, не правда ли? Пилоты три века летят к иным мирам, чтобы вернуться на Землю через тысячи лет. Уходят не только от своего Солнца, но и из своего времени. Давай условимся, что я был последним из них — я временно убыл из твоей биографии.

Он еще раз беспокойно посмотрел на шкалу:

— А теперь, я бы хотел, чтобы ты отключилась.

— Нет!

— Но я уже все сказал. Попрощаемся — и, пожалуйста, уходи.

— Не надо! — крикнула я.

— Надо, Аленушка, милая, надо! Зачем тебе видеть остальное? Поверь мне, это неинтересно…

Он будто бы надвинулся на меня одними глазами. И прибавил мысленно: «Передай Киме… Впрочем, что же теперь? Бесполезно…»

Наверно, тот холод, который подстерегал за скафандром дядю Исмаила, каким-то образом добрался и до меня. Я внезапно озябла, вздрогнула, охватила себя руками за плечи и закричала:

— Я не хочу! Не хочу-у!

Кто-то подошел спереди, властно взял меня за подбородок, загородил собой экран. Я пыталась увернуться, заглянуть за него, куснула пахнущую лекарством ладонь. Но он приподнял мое лицо, уставился в глаза бездонными черными зрачками. Я зевнула. Откачнулась. И мягко завалилась на спинку дивана.

«Зачем здесь врач-гипнотизер? — успела подумать я прежде, чем все поплыло передо мной и комната накренилась. — Очень приятно будет дяде Исмаилу моей сонной физиономией любоваться. И дурные мысли слушать…»

Я еще раз, борясь с непослушным телом, судорожно зевнула и погрузилась в вязкий, тревожный сон…

Меня жалели теперь не только во дворе, но и в городе. Я думаю, и во всем мире тоже. Стоило выйти из дому, как меня окружали замаскированное сочувствие и показная беззаботность. Все боялись нечаянно меня растревожить. Ребята наперебой уступали в играх. «Проньку» отдавали без очереди — дворник тетя Маня лишь вздыхала, подперев щеку ладонью. Я могла бы хоть тысячу раз выпрыгивать на Туньке из окна или плавать над крышами вдали от прогулочных трасс — никто не делал бы мне замечаний. На улице подходили незнакомые люди и будто случайно просили о какой-нибудь мелкой услуге. В общем, как всегда, когда пытаются облегчить человеку несчастье. Если честно, я сама еще сполна в несчастье не верила. Нет, я понимала: дядя Исмаил умер, и я никогда уже его не увижу. Восемь лет — это не тот возраст, когда понятие о смерти вообще в голове не укладывается. Но понимала все умом, чужим опытом, рассказами об иных, далеких мне умерших людях. А вот с ним, которого я любила и знала, такое произойти не могло, не имело права случиться. Я понимала все как бы односторонне, за одну себя: я осталась, я не увижу, мне тосковать о нем. А тайком, где-то там на донышке души, надеялась, что вот сегодня или, в крайнем случае, завтра дядя Исмаил неожиданно ввалится к нам, отпихнет по привычке локтем Туню и заорет с порога: «Ну, как вам моя шуточка?» И в этот раз, ручаюсь, даже Туня нисколько на него не обидится.

Прошел почти месяц с тех пор, как дядя Исмаил перестал откликаться. Спасательные корабли все еще пробивались к нему сквозь встречные волны Пространства. Удалось запеленговать автоматический передатчик — непременную принадлежность скафандра. Да что пеленгаторы! Уже самого дядю Исмаила стало видно в телескопы — он чуть наклонился вперед, улыбался мертвыми губами и защищался от чего-то согнутой, не донесенной до груди рукой, замерев в вечном и бестревожном сне. Меня успокаивали тем, что умер он легко, без мучений. «Ну и что с того, — думала я, — ведь ему бы еще жить и жить, никак не менее ста пятидесяти лет…»

Пояс Астероидов принимал прежний вид. Пустота, образовавшаяся вокруг дяди Исмаила, снова заполнилась малыми планетами, словно они, пропустив гребень гравитационной волны, возвращались на старые орбиты. По уверениям астрономов, так будет несколько раз, все с меньшим радиусом возмущения. Но это можно было заметить лишь в телескопы Марса или Сатурна. Вблизи, со спасательных кораблей, расстояние скрадывалось все еще уплотненным Пространством…

Ах, если б можно было верить телескопам! До погибшего, казалось, совсем уже недалеко. А пеленгаторы твердили: лёту к месту трагедии еще около двадцати дней. Это противоречие выводило из себя людей гораздо старше и разумней меня: разбегающееся Пространство поедало всю скорость кораблей, практически удерживая их на месте, как течение реки удерживает в одном и том же водовороте лодку с отчаянно гребущими людьми.

Я несколько раз пробовала украдкой вызвать дядю Исмаила. Но слышала только монотонный шум. А когда мама узнала про мои попытки — ой, что было! Расплакалась, пожаловалась врачу, меня тут же обстучали, осмотрели и в конце концов заставили дать торжественное обещание никогда ничего подобного не выкидывать. Дать такое обещание мне ничего не стоило: канал связи с дядей Исмаилом постепенно блокировался и сам собой расплывался в невнятный фон.

Цирк, театр и Дом Чудес одновременно взяли надо мной шефство. Не отстали и космонавты: стоило мне лишь заикнуться — любой свободный от вахты разведчик изъявлял готовность лететь со мной, куда я только захочу. Но я никуда не хотела. Прежние дворовые дела перестали меня волновать. Ребята жалели меня, а мне странным казались их мелкие детские хлопоты и какие-то происшествия, важные лишь для них самих. Мне хотелось быть рядом с командиром разведчиков Тоболом Сударовым. Или, например, с Читтамахьей. Но даже им редко удавалось вытащить меня из дому.

Впрочем, дома тоже стало неспокойно. Мама взяла отпуск и все время караулила меня, ловя смену выражений на моем лице. Папа научился так здорово «не обращать внимания» на мое настроение, что поневоле напоминал о нем на каждом шагу. А Туня витала надо мной ангелом, постоянно заглядывая в рот и надеясь предугадать мои желания. А у меня из всех желаний осталось одно-единственное: хоть ненадолго уйти от жалости, остаться одной, запереться в комнате, занавесить окна и тихо-тихо побыть в полумраке. Со своим горем. И своими воспоминаниями.

По видео часто наведывался Антон Николаевич. Начинал всегда с одних и тех же вопросов, только менял их очередность. Строил вопросы четко, гладко, бодрым докторским голосом: «Ну, как нам понравилась выставка марсианской флоры? Почему в плане на завтра не учтен океанариум? Каникулы кончаются, хорошо ли мы готовимся к четвертому классу?» И тому подобное, такое же насквозь пресное и полезное, как рыбий жир. Оттого я не очень охотно беседовала с этим неулыбчивым и вечно занятым человеком. Даже в наши с ним разговоры вклинивался вкрадчивый референт Токаяма, перебивал по неотложному делу какой-нибудь нетерпеливый исследователь… А вот с Читтамахьей мы подружились всерьез, хотя из-за дяди Исмаила он вначале и заходить к нам боялся: он взвалил на себя всю вину за саму катастрофу, а потом за неудачу спасательной экспедиции. Да-да, боялся — он мне сам так сказал. Но все равно без конца приходил, и я неожиданно для себя поддавалась на его уговоры и шла гулять.

После гибели дяди Исмаила я часто ломала себе голову, имею ли я прежнее право на астероид? Есть ли вообще у человека право играть небесным телом? Советоваться мне ни с кем не хотелось. Мысли бились, бились в голове. А ответ не приходил.

На мое счастье, занесло нас однажды с Читтамахьей в Сибирь, в охотничью заимку. Это такая совсем ничья изба в тайге, где любой может остановиться — отдохнуть, обогреться. В ней все оставлено по-старому. Голые бревенчатые стены. Некрашеные полки со старинной, смешной посудой. Широкие лавки-лежаки. И настоящая русская печь на полкомнаты, которую топят вырубленными из деревьев дровами. Словом, типичная старина, если забыть, что одна стена затянута невидимым телеэкраном, а за ближайшими кустами спрятана на всякий случай двухместная «Стрекоза». Но какая нам разница? Ведь здесь упревает в чугунке настоящая перловая каша с лучком и шкварками, а из котелка одурманивает запахами настоящий таежный чай с чагой?

Когда в животах стало тепло и сыто, глаза почему-то залоснились и сузились, а на душе стало покойно-покойно — почти как два месяца тому назад… По примеру древних охотников взамен взятых в избе продуктов мы положили на полки то, что не понадобится нам на обратном пути: консервы, бататы, сырную крупу, а также фоторужье, лыжи, батареи и медкомплект. Потом записали наши адреса на кусочке смальты и разлеглись на лавках. Я еще гравипростынку подстелила для мягкости, а Читтамахья — прямо на жесткий лежак лег и жмурится от удовольствия. Видно, кто-то в его роду работал йогом!

Гляжу я в потолок, на щели между досками, и чувствую: забрезжило что-то у меня в голове.

— Скажите… — спросила я у Читтамахьи, спотыкаясь на обращении. Товарищ Антуан-Хозе — напыщенно и неестественно, а если по отчеству — вообще язык сломаешь: Антуан-Хозе Девашармович! — Скажите, пожалуйста, а почему избушка называется заимка?

— Не знаю, Алеунушка, вероятно, каждый здесь может позаимствовать то, чего у него нет. А отдать может в любом другом месте, если заимеет…

— Так неинтересно. Я думаю, правильнее называть это не заимка, а взаимка: здесь все взаимно друг друга выручают… Так лучше, правда?

— Хорошо-то хорошо, а вот, пожалуй, неверно.

— А верно не то, как привычно, а то, как правильно! — заупрямилась я.

— Ну ладно. Ты не горячись. И не задавайся. Он этого не любил.

Мы в разговорах избегаем имени дяди Исмаила. Но безошибочно знаем, о ком речь. Дядя Исмаил всегда рядом. А на заимке особенно. Наверное, была какая-то связь между замерзающим разведчиком на астероиде и таежной Сибирью.

Я вдруг словно увидела дядю Исмаила выходящим из тайги на наш огонек — невольно даже в окошко выглянула. Он должен выйти из-за того толстого кедра — небритый, со спутанными волосами, в ободранной одежде и с обмороженными ногами. Опираясь на кривую, суковатую палку, с трудом преодолеет последние метры до крыльца. Рухнет на пороге избы. Ползком доберется до печи. Непослушными руками нащупает спички. Затеплит заботливо приготовленную кем-то растопку. И уже больше не умрет, потому что найдет здесь тепло и пищу — все, что требуется одинокому человеку в тайге. И он сможет унести с собой самое драгоценное — соль, спички, консервы. И тогда непременно доберется до жилья.

В мыслях незаметно перепутались времена. Дядя Исмаил каким-то образом очутился в прошлом, когда у людей не было видеобраслетов, мединдикаторов, вечных атомных зажигалок и спасательной службы. Кто бы это в наше время позволил человеку терпеть лишения на Земле?!

Я изо всей силы ударила кулаком по подоконнику. Вот! Вот именно — на Земле! А в космосе? Ведь если сделать такие заимки в космосе, то и там никогда и ни с кем не случится несчастья! Никогда! Ни с кем! Несчастья не должны случаться. Никогда. И ни с кем.

Читтамахья одним прыжком перемахнул комнату от лавки до окна, схватил кисть моей руки, развернул меня за плечи к себе лицом:

— Ну-ка, посмотри мне в глаза!

Я посмотрела. И голова закружилась. Глаза у него были глубокие, черные, блестящие — как у врача-гипнотизера. Но я бы и так ничего не утаила.

Воображение мне здорово мешало. Я представляла себе, как потерпевший аварию космонавт или просто межпланетный турист-бродяга топает пешком по Солнечной системе, и на каждом, самом крошечном небесном камешке, на осколке беспутно брошенного звездолета его обязательно ждет заимка. Немножко воздуха. Запасной скафандр. Батарея. Видеомаяк связи. И если даже спасатели запоздают, у него будет самое необходимое на весь срок ожидания…

— Понимаете… — я снова запнулась из-за имени. — Солнечная система должна быть человеку совсем как Земля. Вы не думайте, я не только из-за дяди Исмаила…

— Я знаю, девочка.

Он подошел к стене. Включил телеэкран. Набрал позывные. И легонько подтолкнул меня в спину как раз в тот момент, когда Токаяма привычно улыбнулся с экрана. Правда, увидев меня, посерьезнел. Он стоял на страже времени Председателя и для моей назойливости не находил оправдания. Впрочем, я на него не обиделась. На то он и поставлен.

— У тебя важное, девочка?

Ах вот как? Он и узнавать меня не хочет? До сих пор я не пыталась сама обращаться к нему. Не нужен он мне. И вообще, что за мода: по любому поводу дергать Председателя Совета? Будто без него нельзя решить ни одного дела на Земле! Но теперь я захотела именно с ним поделиться своей мыслью. Я бы так все и выложила Токаяме, если бы Читтамахья меня не опередил:

— Да, Токаяма-сан, важное. Передай Председателю, нам надо говорить с ним.

Антон Николаевич объявился не сразу, а объявившись, приветливо махнул рукой:

— Что новенького, Антуан? И ты, коза, здесь?

— Вот, дорогой друг. В архив нам пора. Подпирает юное поколение.

«Дорогой друг» вскинул брови:

— Ну уж, тебе ли плакаться? В тридцать четыре года Главный ТФ-конструктор… Куда же людям в сто семьдесят девять лет деваться?

Я боялась, они забудут обо мне и о деле. Но Читтамахья поправил на мне воротничок, сдул какую-то пылинку:

— Говори, Алеунушка…

Я, запинаясь объяснила свою идею про заимку. Председатель Совета перебил меня лишь раз — попросил Токаяму отложить на четверть часа намеченный прием. А после третьей фразы, как я заметила, включил запись. Я осмелела и под конец излагала мысли вполне связно.

— Значит, хочешь Солнечную систему сделать домом?

— Человека нигде в мире не должна подстерегать опасность. — Я облизала сухие губы. — А мир наш теперь — вся Солнечная система…

— Широко мыслишь!

По тону председателя Совета я не поняла, одобряет он мою идею или нет.

Почему-то показалось, не одобряет. Ведь такое, как с дядей Исмаилом, происходит раз в тысячу лет. Стоит ли впустую тратить силы? Только я подумала об этом — и тут же загорячилась:

— Ну, если невыгодно использовать на маяки безопасности все небесные тела, то я прошу разрешения сделать это хотя бы на одном. Я верну космосу мой личный астероид — подарок Исмаила Улаева.

Воображение опять занесло меня, и я забыла, где нахожусь. Мне представилось, как дети выпускают на безопасные орбиты сотни плененных астероидов.

Как голубей во время праздника.

Как зеленые маячки надежды.

Сотня астероидов — сотня маяков безопасности.

Тысяча астероидов — тысяча заимок.

Тысяча заимок — тысяча памятей о дяде Исмаиле…

Председатель Совета чуть помолчал, прикрыв глаза. Потом вдруг улыбнулся:

— Эх, дети, дети… Когда это вы успеваете вырасти?

Я неопределенно пожала плечами. Такой вопрос не приходил мне в голову. Я вообще считаю его странным.

— Я ничего не обещаю, — продолжал он. — Ты ведь понимаешь, это за пределами моей власти. Совет не занимается такими проблемами. Это дело всего человечества. И мы должны его убедить.

Я испугалась:

— А как?

— Вот, может, выступишь по видео… Денька через два. Или нет, через три… Лучше через три… Хватит тебе трех дней на подготовку?

Откуда я знаю, хватит или нет? Разве я когда-нибудь выступала перед всем человечеством? Послезавтра суббота. А в воскресенье Праздник Солнечных Парусов.

Я махнула рукой и выбежала из избы. Перепрыгнула вязанку хвороста. Остановилась под кедром. Погладила рукой теплую кору. Рядом с ним я словно божья коровка. Словно муравей. А он вместе с другими деревьями меня, царя природы, оберегает. Жизнь мою защищает. Как и муравьиную, кстати. И божьей коровки тоже.

Человек возле дома всегда сажает деревья, разбивает сад. Дом без сада — неуютная нора. Дерево — друг человека.

Я хочу, чтобы Солнечная система была домом для всех людей. Но что за дом без сада? Надо научиться выращивать в космосе яблони, березы, кедры. Чтоб жили в космической пустоте цветы и деревья. Пускай под пленкой, пускай не они нас, а мы их будем там защищать, как они защищают нас на Земле…

Я первая высажу дерево на астероиде. Согласен, кедр?

Далеко в поднебесье старый великан одобрительно кивнул кроной.

— Дядя Антуан! — закричала я и осеклась. Хотя чего там, в самом-то деле: оно само выскочило на язык — простое естественное обращение? Я повторила твердо: — Да, дядя Антуан, не хочу я выступать в воскресенье. И никогда не хочу выступать. Мне нечего сказать людям. И почему все я да я?

— Такой у тебя счастливый дар, Алеунушка! — ответил Читтамахья. — Дар придумывать. Не стыдись его — он быстро проходит…

— Ну, тогда представьте себе деревце на астероиде. И трава внизу с ромашками на фоне звезд. Красиво?

— Ничуть не красиво, а пошлость! — Читтамахья сердито посмотрел на меня. — Ни к чему нам клумбы среди звезд. Некогда там цветочки нюхать и за бабочками гоняться. Да и не приживутся они во мраке и холоде. Космос нужен людям для работы, а не для баловства. Уж коли хороши твои маяки безопасности, то и хороши, не придерешься. Дельно и по существу. А остальное — лирические безделушки. Остынь, Алеунушка…

От волнения он сильно протянул, почти пропел мое имя.

Я понимала, что он прав. Но не могла с такой правотой согласиться. С каких это пор красота стала излишеством? В конце концов, мы все хотим сделать космос домом. Может, каждый по-своему. Кто больше, кто меньше. Но ведь хотим же! Я знаю, деревья в космосе понравились бы дяде Исмаилу. И значит, они там будут расти!

Мы стоим с командиром разведчиков на астероиде. С ним вполне можно дружить. Сейчас он деловито водит резаком по каменному выступу, изображавшему в моем государстве гору, когда мы давным-давно — несколько месяцев назад! — играли здесь в кругосветку. Уже наплавлена буква «З». Рядом рождается «А». Тобол тщательно отделывает каждый штрих. Туня висит поодаль, вполоборота ко мне, чтобы не показывать, как расплывается в улыбке ее неподвижная физиономия. Она счастлива, что я занята делом.

Впрочем, я свое дело закончила, я отдыхаю, любуясь тем, что сотворила. Под надувным пленочным куполом расправляют листья растения, о которых я мечтала: три яблоньки, две березы, вишня и кедр. Маленький лес из семи деревьев в три этажа. И трава с ромашками между корнями. Уютное кварцевое солнышко застряло в зените, но светит сейчас нежарким закатным светом. Пахнет влажной почвой, лопнувшими почками и — неведомо отчего! — грибами. Время от времени пробуждается крошечный вентилятор и заставляет вспархивать свежий ветерок.

У причальной мачты в массивном контейнере хранится все необходимое для помощи космическому неудачнику. Энергия. Воздух. Тепло. Связь. Завтра мы с Тоболом махнем отсюда на Праздник Солнечных Парусов. Я должна выступать. А еще не придумала ни словечка.

А может, и не надо придумывать? Просто взять и показать рукотворный сад в космосе. Мой сад. Наш сад.

Я вышла из теплицы. Постояла возле Тобола. Одним прыжком вознеслась к «Муравью», расчаленному метрах в восьми над поверхностью астероида. Медленно развернулась, уселась на срезе шлюза. Мой мир выглядел прекрасно. Мне, по крайней мере, он нравился.

Тобол выпрямился, потушил резак и отодвинулся в сторону, открывая ровно выплавленную в камне строку:

— Не жалко? — спросил он, сильно топнув ногой, и от этого взмыл вверх и проплыл бы мимо «Муравья», если бы я не ухватила его за рукав.

Чудак! Что ему было отвечать?

Для меня всю жизнь будет звучать другое название.

Не потому, что в мою честь.

А потому, что так назвал его дядя Исмаил: