"Прапорщик Щеголев" - читать интересную книгу автора (Сибагин Сергей Алексеевич)

Глава вторая

Рано утром 1 ноября, когда прапорщик еще нежился в постели, к нему осторожно постучали. Дверь приоткрылась, и появилась голова Вани.

— Просыпайтесь, Александр Петрович, — торопливо заговорил он, — к вам казак пришел.

— Зови его сюда!

В дверь протиснулся рослый казак.

— Здравствуй, голубчик, — ответил на приветствие прапорщик. — Что там у тебя ко мне?

Посыльный подал запечатанный конверт.

Дав казаку пятак, прапорщик с волнением вскрыл пакет.

В нем оказалась короткая записка:

Щеголев был поражен. Его вызывает лично генерал! Зачем? Да еще так спешно. Приказ написан только сегодня, полчаса назад. Что же случилось?

И он стал торопливо одеваться.

Когда прапорщик вошел в столовую, там уже сидели Марья Антоновна и Корнила Иванович.

— Что это к тебе ни свет ни заря солдаты являются? — спросила Марья Антоновна.

— Вызывают к генералу, а зачем — не знаю.

— Вот как, скажи на милость! К самому генералу? Зачем это ты им понадобился?.. Неужто без тебя обойтись не могут?

— А я очень рад. И так столько времени без дела сижу. Надо же, наконец, начинать службу.

Он еще торопливо пил чай, когда в коридоре послышался вдруг топот ног и, распахнув дверь, в столовую вбежала взволнованная, раскрасневшаяся Агафья.

— Ой мои родные!.. Ой матушка ты наша!.. — едва переводя дыхание, закричала она. — Чего делается-то!..

— Да что такое? — всполошилась Марья Антоновна. — Пожар где?!

— Война! Турок войной на нас идет!..

Марья Антоновна затрясла чепцом:

— Свят, свят! С нами крестная сила! Чего мелешь-то?

— Святой крест, родные! — широко перекрестилась Агафья. — Сегодня в соборе фест читать будут.

— Какой там фест! — строго сказала хозяйка. — Акафист, должно быть. Вечно ты, мать моя, перепутаешь.

— Нет, матушка барыня, не акафист, а фест царский читать будут.

— Может, манифест? — догадался Щеголев.

— Вот-вот! — закивала головой Агафья. — Я же и говорю...

Но прапорщик уже не слушал.

Царский манифест!.. Так вот почему его так срочно вызывают в штаб.

— Вот я все в штабе узнаю, — сказал он, поднимаясь из-за стола, — тотчас вам расскажу.

— Узнай, батюшка, узнай, — говорила Марья Антоновна. — Успокой нас. Может, дай бог, и врет Агафья...

Несмотря на относительно ранний час, в штабе было много офицеров. Все уже знали новость и шумно обсуждали ее, высказывая всевозможные предположения.

Увидев адъютанта, Щеголев узнал, что генерал приказал вызвать его для участия в военном совете.

— Да может ли прапорщик участвовать в военном совете? — удивился молодой офицер. — Здесь, видимо, какая-то ошибка.

— Нет, это не ошибка, — уверял адъютант. — У нас ведь мало артиллерийских офицеров. Посмотрите, вы здесь не один в таком чине.

Спустя несколько минут, всех пригласили в кабинет. Среди военных было несколько важных гражданских чиновников из градоначальства. Вошел генерал Федоров.

— Господа! Сегодня ночью прибыл фельдъегерь от государя императора. Его величество прислал нам свой манифест. С сего дня Россия вступает в войну с Турцией. Призываю вас, господа офицеры, с честью исполнить свой долг перед отечеством, если понадобится — не щадя жизни.

Окинув взглядом собравшихся, он откашлялся:

— Не следует забывать, что турки не одни. Не заручись помощью Англии и Франции, они никогда не посмели бы напасть на нас... Недалеко от Константинополя стоит англо-французский флот, который в любой момент может напасть на наши берега и прежде всего на Севастополь и Одессу!.. Наш долг немедленно привести в полную боевую готовность все средства, могущие служить для обороны города. Полковники Рафтопуло и Гангардт сейчас изложат наши соображения.

Первым докладывал Рафтопуло. Он сказал, что десант, высаженный в Одессе, представлял бы грозную опасность не только для города, — он угрожал бы даже Дунайской армии, поскольку мог выйти на ее тыловые сообщения. Но силы для обороны города были совершенно ничтожны.

— В порту находится только 18-ти пушечный корвет «Калипсо», — сообщал полковник. — Пароходы «Днестр» и «Андия» не вооружены, к тому же они окончили кампанию и в море выйти пока не могут. На приморских батареях имеется всего двадцать пушек — шестнадцать на Карантинном молу и четыре на Военном. Все пушки двадцатичетырехфунтового калибра, в то время как на неприятельских кораблях имеются 68-ми и даже 96-ти фунтовые.

Не веря своим ушам, прапорщик узнал, что весь гарнизон огромного города состоит из 4-х резервных и одного запасного батальонов Подольского и Житомирского полков, в которых числилось 62 офицера и 1847 нижних чинов... Еще были: батальон карантинной стражи — 15 офицеров и 537 нижних чинов, две сотни Дунайского казачьего полка и, наконец, Одесская полубригада пограничной стражи. Всего насчитывалось 90 офицеров и 2808 рядовых.

— В довершение беды у нас совсем мало артиллерийских офицеров, — закончил Рафтопуло и молча сел.

Присутствующие растерянно смотрели друг на друга. Конечно, в зале не было никого, кто в той или иной степени не знал бы о слабости гарнизона Одессы, но знал это неофициально. Теперь же об этом заявили открыто, во всеуслышанье.

Генерал первый нарушил тягостное молчание. Стукнув палкой об пол, он тяжело поднялся.

— Силы наши недостаточны — это ясно, и я уже послал рапорт с просьбой о подкреплении. Но это не значит, что мы будем сидеть сложа руки!.. Если понадобится — сами встретим неприятеля. Работы каждому будет достаточно. Все поедят солдатской каши!.. — Он достал платок и вытер им лицо. — О дальнейшем доложит полковник Гангардт.

Помощник генерала Федорова полковник Гангардт в своем докладе указал на необходимость немедленно организовать службу наблюдения, а также приступить к выбору места для артиллерийских батарей. Наблюдению и защите, по его мнению, подлежала береговая линия верст на двадцать пять — тридцать — от Большого Фонтана, где стоял маяк, до Лузановки, на другом берегу Одесского залива.

— Ну, где нам думать об обороне такой линии! — сказал генерал. — Наблюдение мы установим по всей этой линии, это не так сложно, но обороне подлежит только непосредственно Одесса. Получим подкрепление, тогда будет видно... Пока же приказываю приступить к выбору мест для наблюдательных постов и батарей.

— Слушаю-с! — звякнул шпорами полковник.

Тут же была назначена комиссия под председательством Гангардта, которая должна была выехать на место и там решить все вопросы. В комиссию вошли капитан 1-го ранга Швенднер, назначенный начальником службы наблюдения и связи, офицеры парохода «Андия» и все артиллерийские офицеры, в большинстве своем молодые люди, немногим старше Щеголева. Артиллерийскую группу возглавил поручик Волошинов.

Спустя несколько часов члены комиссии верхом на маленьких казацких лошадях отправились в окрестности города на рекогносцировку местности.

В тот день много сделать не удалось: надвинулись тучи, стал накрапывать дождь. Добрались только до Малого Фонтана, что в шести верстах от города. Но в последующие дни побывали всюду, где было намечено.

Щеголев возвращался домой поздно вечером усталый и голодный. Но его всегда ждала теплая ванна, ужин, чистая постель.

Марья Антоновна строго-настрого приказала не беспокоить гостя вопросами: будет что интересное — сам расскажет. Приказ исполнялся свято, и прапорщик мог спать спокойно. Утром его шинель была вычищена, сапоги блестели. Вся дворня разделяла внимание хозяйки — в лице молодого офицера видели защитника отечества, и каждый старался сделать ему что-нибудь приятное. Скромного и застенчивого прапорщика немало стесняло такое внимание, но зато он имел возможность полностью отдаться своей служебной деятельности. А от этой деятельности Щеголев был в восторге.

Слова генерала, призывающие, не щадя жизни, исполнять свой долг, прапорщик понимал почти буквально... Он готов был пожертвовать жизнью в любую минуту, если только в этом возникнет необходимость. Как хотелось ему, чтобы появился неприятель и чтобы он — прапорщик Щеголев — мог совершить такое, о чем заговорила бы вся Россия.

Поздним вечером, лежа в постели, юноша представлял себе, как глухой ночью он переплывает бурный залив и тайно взбирается на борт огромного стодвадцатипушечного вражеского корабля, стоящего на рейде, уже готового напасть на мирную Одессу. Вот он метким ударом кинжала снимает часового у крюйт-камеры, взламывает дверь и поджигает порох. Страшный взрыв. В дыму и пламени взлетают в воздух обломки. Вражеский корабль тонет. А на следующий день устрашенный неприятель выводит свой флот из гибельной гавани, где имеются такие герои. Благодарный город, а затем и вся страна славят прапорщика. Газеты сообщают о его подвиге. В приказе жирными буквами написано о награждении Щеголева Александра... Ведь и Пушкин был Александр и Грибоедов!.. И Суворов! Кто знает, быть может к числу славных людей с этим именем прибавится и он — прапорщик Александр Щеголев.

Вот какие мысли приходили иногда в голову молодому офицеру.

Все нравилось прапорщику в его новых обязанностях. Он первый старался взлезть на крышу для обозрения местности, для него не составляло труда пробежать версту, чтобы посмотреть, хорошо ли видны сигналы с намеченного наблюдательного поста.

Иногда во время кратких совещаний он осмеливался высказывать и свое мнение. Его советы часто оказывались дельными, и начальство постепенно стало замечать молодого офицера.

Но Щеголеву казалось, что работает он еще мало, может быть, даже меньше других, и его очень мучила эта мысль. А трудились все с большим рвением. Несмотря на непогоду, вся работа была закончена в течение нескольких дней.

Было 7-е ноября — с начала войны прошла одна неделя.

В узком кругу офицеров, собравшихся вечером в кабинете генерала Федорова, капитан 1-го ранга Швенднер читал доклад, подготовленный комиссией.

Позднее время, плотные шторы на окнах, таинственные тени на стенах, под портретом, с которого мрачно глядел император, приглушенные голоса, низко склоненные головы у канделябров свечей — ламп генерал не любил — все это подчеркивало важность момента.

Щеголев сидел в углу, внимательно слушал доклад, известный ему наизусть (прапорщик сам переписывал его начисто).

Швенднер читал:

— А не перепутают в спешке-то? — с сомнением спросил генерал. — Начнется бой, так все из головы у них и вылетит.

— У флотских не вылетает...

— Там дело другое, у них сигнальный код учат годами...

— Ваше высокопревосходительство! — неожиданно для самого себя вдруг выкрикнул Щеголев. — Не извольте беспокоиться, мы все выучим!

Генерал улыбнулся.

— Выучите, говорите? Это очень похвально, молодой человек. Приятно видеть такое усердие к службе. Ваша фамилия, кажется, э-э-э... Щеголев? Да, да, помню. Ну, а как другие полагают? — обратился он к остальным.

Офицеры поспешили выразить полное согласие с прапорщиком.

— Что же, — откинулся генерал в кресле. — Быть по сему. Выучить сигналы следует, дабы быть от сигнальщиков независимыми. А ночью или в тумане как?

— Сигналить фонарями, ракетами или фальшфейерами. Для ночи необходимо оставить только один сигнал — боевой тревоги. Во время тумана подавать сигналы пушечной стрельбой... На случай десанта можно договориться с духовным начальством относительно колокольного набата.

— На том и порешим, — заключил генерал. — Займемся теперь артиллерией. Кто тут из них старший? — взглянул генерал на группу молодых офицеров, скромно сидевших в сторонке у самого угла стола.

— Поручик Волошинов, ваше превосходительство, — подскочил сосед Щеголева, командир Карантинной батареи.

— Ишь ты... — в раздумье произнес Федоров. — Поручик — начальник артиллерии города Одессы. Анекдот, право!!

Волошинов покраснел. Генерал заметил это.

— Неужто обиделся?.. Не надо, дружок, это я так, по-стариковски. Может быть, так и надо, молодым больше воли давать, нам, старикам, на покой отправляться. Вот жду себе смены, наверное государь обо мне вспомнит, пожалеет. Так говори, сынок, как дела-то у тебя с пушками?

— Мною найдены старые планы обороны города еще тридцатого года. Я воспользовался этими материалами для определения числа орудий на каждой батарее, а места батарей мы определили заново.

— Так, так, — закивал головой генерал.

— Первую батарею, полагаю, надобно устроить перед Чумным кварталом, вооружить ее двенадцатью пушками; Вторую — у основания Карантинного мола — шесть пушек; Третья, моя, — на самом молу — шестнадцать пушек; Четвертая — справа от лестницы — шесть пушек; Пятая — для охраны дворца графа Воронцова и Практической гавани — шесть пушек. Наконец, Шестая на Военном молу — она существует и теперь — четыре пушки.

— Почему так мало? — удивился генерал. — Ведь она защищает вход в Практическую гавань!

— Для большего количества пушек там нет места, ваше превосходительство. Кроме того, эта батарея имеет вспомогательную задачу — не допускать захода неприятеля в тыл третьей батареи.

— А не следовало бы устроить батарею где-нибудь повыше, ну хотя бы в самом начале Канатной улицы? Там ведь очень удобное место.

— Очень далеко в тылу, ваше превосходительство.

— Но зато и высоко...

— Учту, ваше превосходительство.

— Ну, а чем Пересыпь оборонять будете?

— Для Пересыпи батарей не предусмотрено, поскольку низкая местность не позволяет укрывать пушки. Да и не достанут те пушки до рейда. Неприятель сначала уничтожит их, а потом перейдет к нам.

— Гм! — Генерал подошел к огромной карте Одессы, висевшей на стене, измерил расстояние между берегом Пересыпи и разными местами порта. — Пожалуй, верно... Ладно. Оставим Пересыпь... Так сколько пушек всего вы насчитали?

— Пятьдесят, ваше превосходительство. А ежели устроить батарею на Канатной улице, то еще шесть пушек.

— Хорошо. Гляди, как поручики нынче рассуждать стали — генералы, да и только. Ну, а как, ваше поручичье превосходительство, — пошутил генерал, — защищать батареи собираетесь? — И уже серьезно добавил: — Помни, там у тебя солдаты возле пушек стоять будут, их беречь надо!

— Все предусмотрено, ваше превосходительство. Мерлоны[1] будут и прочее, согласно уставу.

— То-то же, голубчик, — о солдатах всегда помни. А сейчас вот тебе мой сказ. Ты, я вижу, много всего наготовил. А средств у нас маловато. На всю оборону города — сто тридцать тысяч. Не ожидали?.. — Генерал обвел взором пораженных офицеров. — Я тоже не ожидал. Но это, к сожалению, так. На нужды обороны отпущено пока только сто тридцать тысяч. Дальше, как государь прикажет... Так что крепостей, господа офицеры, не стройте. Заранее говорю: все ваши планы прахом пойдут.

Тяжело опираясь на палку, генерал снова подошел к карте.

— А батарейки твои, поручик, будут неприятеля поражать в два яруса... Это совсем недурно... Голыми руками нас не возьмут... Хорошо, господин поручик, ваш доклад мне понравился, — заключил генерал и сразу же обратился к полковнику Рафтопуло. — Как размещать войска думаете?

Доклад полковника был краток. Треть войск, предназначенных для обороны побережья от Малого Фонтана до порта, решили разместить в Сабанских казармах. На Соборной площади должен был расположиться резерв — два батальона пехоты и вся кавалерия. Для остальных войск отводилось место у Михайловского монастыря. Кроме того, решено было при возможности приспособить под казарму здание сиротского приюта, что у Куликова поля. Сирот же перевести временно в другое место. Для осмотра здания полковник предложил выделить прапорщика Щеголева.

Заседание подходило к концу, когда в кабинет вошел встревоженный адъютант. Подойдя к генералу, он что-то зашептал ему на ухо. Федоров сосредоточенно слушал, что-то переспросил. Потом, тяжело наваливаясь всем телом на стол, тихо произнес:

— Я должен огорчить вас, господа офицеры, неприятнейшим известием. На Дунае, под местечком Ольтеницей, наши войска потерпели неудачу... Подробности пока неизвестны...

С тяжелым чувством расходились офицеры. Первое сраженье — и неудача...

Новость вскоре облетела весь город. Везде обсуждали ее, многие горожане требовали дать им оружие для защиты города.

— Беда, — говорила Марья Антоновна, — все дворовые в солдаты просятся. К коменданту идти собираются. Правов, говорят, у вас нету нас не пущать. Хотела я им показать на конюшне «права». Где это видано, чтобы мужикам оружие давали!

— Почему же, — возражал прапорщик, — а Наполеона ведь били мужики, и неплохо получалось, сами знаете.

— И я дома сидеть не буду! — объявил Корнила Иванович. — У нас в Департаменте чиновники сговариваются свой батальон создать...

— И тебя, старого дурня, генералом назначить, — вставила Марья Антоновна. — Как начнешь командовать — все турки разбегутся.

Выполняя поручение генерала, Щеголев отправился к Куликову полю осматривать сиротский приют. Проезжая по Екатерининской улице мимо лицея, он вдруг услышал откуда-то сверху приглушенные крики:

— Александр Петрович!

Прапорщик удивленно поднял голову и в форточке одного из окон лицея заметил лицо Скоробогатого. Щеголев остановил лошадь. Скоробогатый распахнул окно и торопливо спросил:

— Вы на четвертак богаты?

— Сделайте одолжение! — прапорщик вынул кошелек. — Может быть, больше?

— Нет, хватит. Бросайте в окно, а сами подождите немного.

Офицер бросил монету. Несколько минут спустя на улице появились оба друга — Скоробогатый и Деминитру.

— Пойдемте отсюда скорее, — заговорили они, озираясь. На углу Полицейской все остановились.

— Вы куда? — спросил Деминитру прапорщика. Тот объяснил.

— Зря едете, — уверенно заявил Деминитру. — Здание никуда не годится.

— А откуда вы знаете?

— Да ведь сиротские приюты в хороших зданиях не бывают.

— Но если это здание приюта никуда не годится, то как же там живут дети?

— А дети там, можно сказать, почти и не живут — мрут, как мухи. Мы-то здесь знаем все, что в городе творится. Но если вы не раздумали ехать...

— Ни в коем случае!

— Тогда мы с вами. От Греческого базара до Куликова поля ходят буды — еврейские линейки. Мы поедем на ней, а вы на лошади рядом с нами, хорошо? Только ссудите нас, пожалуйста, еще двугривенным. Скоро получим из дому — тогда и расплатимся с вами.

— Какие пустяки! — возразил Щеголев. — Почитаю за удовольствие выручить друзей из беды. Но как вам удалось выбраться из лицея, ведь сегодня будний день?

— Сунули в зубы церберу ваш четвертак — и мы на свободе! Свобода, о свобода, что может быть дороже тебя! — воскликнул Скоробогатый.

Пока лицеисты дожидались отправления буды, Щеголев осмотрел базар. С седла ему хорошо были видны большие и малые лавки, горы лежащих прямо на земле яркокрасных яблок, арбузы, виноград... Кругом стоял непрерывный шум. Блеяли овцы, мычали коровы, визжали свиньи. Моряки продавали пестрых попугаев. Исполинского роста негр держал на плече мартышку. Позади толпой стояли мальчишки. Бабы, проходя мимо чернокожего, крестились, пугливо смотря на великана, но тот ни на кого не обращал внимания.

Невдалеке, окруженный толпой зевак, бравый солдат о чем-то громко беседовал с ветхой старушкой. Щеголев прислушался.

— Вот ты воевать пойдешь, — говорила старуха, — братьев нашинских — славян ослобонять. Ерусалим-град, гроб господен от турок отнимать будешь. Побывала и я там, повидала святости всякой. Себе исцеление ног просила, ногами была сызмальства скорбная...

— И что же, бабка, помогло? — спросил солдат.

— Какое, голубь ты мой, помогло. Еще хуже стало.

— Обманули, значит, тебя святые? Али попы такие попались?

— Обманули, истинно обманули, вот те Христос, попалась.

В толпе засмеялись. Щеголев усмехнулся. Когда-то он тоже верил, что причиной частых войн с турками было стремление освободить «гроб господен», а не вопрос о проливах и свободном выходе русских судов из Черного моря.

— Это ничего, касатик, — продолжала тараторить старушка, — ноги-то скоро пройдут, как в могилу лягу.

— Да чего тебе о могиле думать! Чай, не старая еще. Ста лет нету?

— Нету, любезный, нету. К покрову девяносто исполнилось... А может, и вправду сто... Кто его знает, года-то мои... Помню, что турок уже два раза при мне воевали, а может, и все три... Только нет, два раза... Ну да ничего, теперь третий будет. Нынче обязательно завоюем, я вот и сон видела, будто...

Щеголев больше не слушал! Переполненная буда, в которой уже сидели его спутники, тронулась, и прапорщик поехал рядом.

Сиротский приют находился в самом конце города. Студенты оказались правы: дом приюта был в таком плохом состоянии, что казарму в нем устроить было невозможно.

...Обратно возвращались по оживленной Итальянской улице, с обеих сторон которой тянулись лавки, мастерские ремесленников, винные погреба.

— Почему она называется Итальянской? — спросил прапорщик.

— Здесь много итальянцев, — объяснил Деминитру. — Здесь многие из них нашли убежище от австрийской и папской тирании. Но у нас есть немало жителей и из других народностей. Вот, к примеру, улицы Большая Арнаутская и Малая Арнаутская — там живут арнауты, албанцы по-нашему; на Греческой улице живут греки, на Польской, главным образом, поляки, на Еврейской — евреи. Всех приголубила матушка Русь.

Щеголев только возвратился, как вбежала Агафья и сказала, что к нему снова пришел «прежний казак».

— Ваше благородие требуют в штаб, — сообщил казак. — Велено прибыть сейчас же.

Прапорщик немедленно собрался.

В штабе он застал уже многих офицеров-артиллеристов.

— Зачем нас вызвали, не знаете? — спросил Щеголев.

— Назначенья на командные посты сообщать будут.

Сердце у прапорщика усиленно забилось. Он давно уже ждал этого назначенья. Только бы попасть на батарею, хотя бы помощником!..

Вошел полковник Гангардт.

— Господа! Командующий утвердил назначения на командные посты. Я зачту вам список офицеров, назначенных командирами существующих и намеченных к постройке батарей. Все указанные в списке офицеры должны немедленно отправиться по местам назначения и к вечеру представить мне доклад о том, что надлежит там сделать.

В комнате стало тихо.

— Согласно приказа его высокопревосходительства командирами батарей назначаются нижеследующие офицеры...

Гангардт назвал фамилии артиллеристов. Командиром Первой батареи был назначен подпоручик Винокуров; Второй — прапорщик Артамонов; Третья, которая считалась основой всей обороны, вверялась поручику Волошинову; Четвертая — прапорщику Крылову. Командиром батареи на Канатной улице назначался прапорщик Ильюшинов, Пятой — прапорщик Андрюцкий.

Щеголев больше не слушал. Все места были уже заняты. Даже тыловые батареи, как Четвертая и Пятая, были отданы другим. Осталась одна-единственная — на конце Военного мола. По мнению Щеголева, эта батарея имела очень важное значение и уж никак не могла быть отдана ему.

И поэтому он не поверил ушам своим, когда, откашлявшись, полковник сказал:

— Командиром батареи, что на Военном молу помещается, коей присвоен нумер шесть, назначается прапорщик Щеголев.