"Как понять собаку. Научись говорить на языке лучшего друга" - читать интересную книгу автора (Феннел Джен)

Глава 2 Жизнь с собаками

Теперь мне даже трудно представить, что было время, когда я не могла помыслить о перспективе снова завести собаку и подружиться с ней. После смерти Парди для меня наступило тяжелое время, время разочарований. В какой-то момент я пришла к, казалось бы, неизбежной, классической мысли: «Никогда в жизни больше не заведу собаку». Но в реальности оказалось, что моя любовь к собакам слишком велика. И вот, примерно через год после гибели Парди, случилось так, что небольшая охотничья собачка сумела излечить раны, оставшиеся после этой трагической истории.

Несмотря на печальные события, происшедшие сразу после переезда, мы хорошо вписались в сельскую жизнь. Вскоре в доме снова появились собаки, благодаря тому, что мой муж заинтересовался охотой. В 1973 году, осенью, он как-то вернулся с охоты с пустыми руками, сетуя на то, что у него нет хорошей охотничьей собаки. Он видел, как подстреленный кролик убежал в лес, чтобы там умереть. «Была бы собака, этого бы не случилось», — жаловался он с сокрушенным видом.

В сентябре у мужа день рождения, вот тогда-то в доме и появилась его первая охотничья собака, спрингер-спаниель, которого мы назвали Келпи. Муж полюбил собаку, полюбила ее и я. Так началась история моей любви к этой великолепной породе — любви, которая длится по сей день.

Мы (как мне кажется, вполне естественно) безумно боялись повторения истории с Парди и потому сразу купили классический учебник по дрессировке охотничьих собак. Я должна признать, что первые наши попытки обучения Келпи никак нельзя назвать успешными. Нам хотелось научить Келпи искать и приносить добычу — действия, неестественные для спрингер-спаниеля. Не отрываясь от книги, мы начали с того, что бросали предметы, которые собака должна была обнаружить и принести. Основной упор в книге делался на то, что начинать нужно с совсем легкими предметами. Идея была в том, чтобы добиться от собаки способности не сжимать найденную вещь в зубах.

Мы решили использовать старый нагрудник Элли, завязав его узлом. Однажды утром мы отправились с Келпи на свежий воздух. Там мы бросали нагрудник и ждали, что собака притащит его обратно. Мы пришли в неописуемый восторг, когда Келпи побежала и схватила нагрудник, но вскоре радость сменилась разочарованием: она, не выпуская тряпку из зубов, припустилась мимо нас к дому. Помню, муж растерянно посмотрел на меня. «В книжке написано, что делать в таком случае?» — спросил он, и мы просто повалились на землю от смеха. Мы наделали жуткое количество ошибок, занимаясь с Келпи, но все это было весело и забавно. Когда меня переполняет излишняя самоуверенность или мне начинает казаться, что теперь я всего могу добиться от собак, я вспоминаю этот момент.

Но Келпи была, в первую очередь, собакой моего мужа. Мне доставляло такую радость общение с ней и то, как хорошо она вписалась в нашу жизнь, что довольно скоро я решила завести собаку и для себя. Безоглядно влюбившись к тому времени в спаниелей, я приобрела девятинедельную суку, которую увидела на выставке спрингер-спаниелей. Я назвала ее Леди, в честь выдуманной собаки из моего детства.

Охота интересовала меня куда меньше, чем разведение собак и участие в выставках, и именно Леди стала моим первым проводником в этот удивительный мир. К середине 1970-х мы с ней исколесили всю страну, участвуя в выставках.

Это была чудесная собака, и куда бы мы ни приехали, повсюду она вызывала симпатию судей. В 1976 году Леди приняла участие в «Крафтс», самой престижной британской выставке, в Лондоне. День, когда мы проходили по знаменитой арене в Олимпии, стал для меня незабываемым, и я до сих пор с гордостью вспоминаю эти мгновения.

Атмосфера собачьих выставок кажется мне удивительно приятной и вдохновляющей. Помимо всего прочего, работа на выставках подразумевает постоянное общение с людьми, что давало мне возможность найти единомышленников. Именно так я познакомилась с людьми, ставшими впоследствии моими ближайшими друзьями. Супруги Берт и Гвен Грин были хорошо известны в мире «собачников», а собаки из их питомника «Спрингфейр» пользовались невероятной популярностью. Именно от них я получила Донну, трехлетнюю бабушку Леди. Донна, обладавшая всеми задатками отличной производительницы, помогла мне начать собственную линию и стать заводчиком. Вскоре я получила от нее первый помет. Одного щенка из семи я оставила себе, назвав его Крисси.

Крисси был выставочной собакой, но добился больших успехов и как охотничья собака. В возрасте восьми месяцев он стал победителем в своей возрастной группе и был рекомендован для участия в «Крафтс». Особенно ярким событием в нашей с ним жизни стал октябрь 1977 года, когда я взяла его на полевые испытания на выставке спаниелей — престижное событие, в котором принимают участие охотничьи собаки, прошедшие квалификацию для «Крафтс». На этих состязаниях собак судят исключительно по их рабочим качествам. Я пришла в полнейший восторг и была вне себя от счастья, когда Крисси провозгласили победителем среди английских спрингер-спаниелей. Я отчетливо помню, как судья протянул мне розетку победителя. «Поздравляю, теперь вы — элита», — сказал он. Тогда-то я и осознала, что действительно вошла в мир собак и собаководов.

Окрыленная успехом, я начала усердно совершенствовать свою линию, приобрела двух породистых сук, а вскоре — и репутацию. Одновременно я расширяла и нашу семейную коллекцию собак. К нашему прискорбию, Донна умерла от злокачественной опухоли в 1979 году, когда ей было всего восемь лет. После этого я приобрела для своей дочурки кокер-спаниеля по кличке Сьюзи.

От Сэнди, дочери этой собаки, началась еще одна линия разведения. Однако самый большой успех мне принес Хан, один из английских спрингер-спаниелей. С ним мы завоевали множество наград и звание чемпиона породы. Это был великолепный пес, красавец, чья обаятельная, мягкая, но мужественная мордочка не оставляла равнодушным никого, в том числе и судей. В 1983 году он прошел квалификацию на «Крафтс» и, к моей радости, стал победителем в своем классе. Вспоминая о том, как я получала карточку победителя, я чувствую гордость.

Я уже упоминала, что на выставках познакомилась с хорошими, сердечными людьми, которые щедро делились со мной своими знаниями. Особенно мне хочется выделить Берта Грина. Мне вспоминаются слова, которые он любил повторять: «Может, ты и не внесешь в породу каких-то улучшений, но главное — старайся не напортить». Он имел в виду, что важно ответственно относиться к делу и не нарушать кодекс чести, принятый среди заводчиков собак.

Когда я занялась разведением собак, то старалась неукоснительно соблюдать определенные принципы, которые определила сама для себя. В частности, я внимательно следила за тем, чтобы мои собаки попадали к хозяевам в хороших семейных домах. В мои обязанности входила выработка у собак дружелюбного характера, чтобы у новых хозяев не было с ними проблем. Поэтому я проводила много времени, занимаясь с собаками, дрессируя их, работая над тем, что обычно называют «общим курсом дрессировки».

Именно в это время та тревога, которую я долгое время подспудно испытывала, думая о нашем отношении к собакам, наконец прорвалась на поверхность. В глубине души я постоянно помнила о Парди. Я все время задавала себе вопрос: что я сделала не так, не в том ли дело, что я как-то неправильно ее дрессировала?

Беспокойство нарастало, его подпитывало недоверие, которое я испытывала по отношению к традиционным методам дрессировки, основанным на принуждении и наказании. Тогда в моих собственных способах дрессуры не было ничего радикального или революционного. Во многом я была столь же консервативна, как и все прочие. Я учила собаку сидеть и лежать, надавливая ей на спину, чтобы она опустилась, идти рядом, удерживая ее рядом собой на поводке со строгим ошейником. Послушания от собак я добивалась, используя проверенные временем методы.

Но чем больше я занималась дрессурой, тем больше сомнений меня одолевали. Я постоянно думала о том, правильно ли поступаю. Как будто у меня в мозгу засела мысль: ты заставляешь собаку это делать, а не собака хочет этого.

На самом деле, мне всегда неприятны были слова «подчинение» и «дрессировка». Они заставляли меня вспоминать, как объезжают лошадей. В обоих случаях акцент делается на том, что на самом деле мы используем насилие, чтобы подчинить себе животное против его воли. По ассоциации мне вспоминалось слово «повиноваться» из клятвы, которую дают при вступлении в брак. Разве нельзя использовать другие термины, например «совместная работа», «общие усилия», «сотрудничество»? «Повиноваться» звучало для меня чересчур экспрессивно. Но что я могла с этим поделать? Тогда не было книжек, в которых говорилось бы, как правильно действовать. Да и с кем я могла вступать в полемику? Двух мнений по этому поводу и быть не может: собакой необходимо управлять, не позволяя ей выйти из-под контроля. Мы несем ответственность за то, чтобы наши собаки, как наши дети, вели себя пристойно. Альтернативы у меня не было.

Тем не менее как раз в это время я стала выстраивать процесс обучения собак по возможности более гуманно. С этой целью я начала вносить в методы дрессировки небольшие изменения и новшества. Первое, что я сделала, касалось всего-навсего изменения терминологии. Я уже упоминала, что пользовалась традиционными методами, в том числе был у меня на вооружении и строгий ошейник, или удавка. Мне показалось, что название «удавка» неверно: ведь при правильном употреблении ошейник не должен задушить собаку — он призван только сдерживать ее. И вовсе, как мне казалось, ни к чему было использовать его, чтобы тащить собаку. Я решила, что нужно смягчить терминологию, а через это смягчить по возможности и восприятие людей.

На своих занятиях я стала учить людей позвякивать цепью, чтобы собака распознавала этот характерный звук как сигнал, предупреждающий ее, когда она захочет убежать вперед. Услышав звяканье цепочки, собака делала то, что нужно, не дожидаясь, пока ее горло сдавит ошейник. Так для меня и моих учеников «удавки» превратились в «звякалки». Изменение минимальное, но разница в акцентах была колоссальной.

То же самое я попыталась сделать при отработке команды «Лежать!». Я не одобряла метода, которым тогда пользовались почти все: брались за поводок и надавливали, пока собака не ляжет. Мне казалось, что это неправильно. Я стала делать это по-другому: чтобы собака легла, я сначала добивалась, чтобы она села, затем легко подталкивала одну из задних ног, собака подбирала ее под себя и заваливалась на один бок. По возможности я всегда искала наиболее безболезненный и мягкий способ, не выходя при этом за традиционные рамки.

Этот подход оказался удачным, я с большим успехом учила людей работать с их питомцами. И все же — новшества, которые я вводила, были минимальны, базовые же принципы оставались все теми же. Я все равно заставляла собаку делать то, что я хочу. Я чувствовала, что навязываю свою волю собаке, вместо того чтобы предложить ей выбор сделать что-то добровольно. Идеи, которые все переменили, начали формироваться в конце 1980-х годов.

К тому времени моя жизнь существенно переменилась. Я развелась с мужем, дети росли и готовились к поступлению в университет. Я и сама училась — изучала психологию и бихевиоризм (науку о поведении) в рамках курса литературы и социальных наук в Хамберсайдском университете. Из-за развода я вынуждена была отказаться от участия в выставках собак. Только-только я начала завоевывать уважение людей, что-то стало получаться — и вот, все насмарку. Я была очень расстроена. Как было ни жаль, но мне пришлось отдать некоторых собак мужу.

У меня оставалось только шесть собак. К 1984 году, когда мы переехали в новый дом в Северном Линкольншире, на то, чтобы активно участвовать в выставках собак, у меня просто не оставалось времени. Приходилось много работать, чтобы обеспечить детей, а о том, чтобы с головой окунуться в выставочную деятельность или разведение собак, не могло быть и речи. Этот мир был для меня ограничен заботой о собственных собаках, а помимо того я работала в приюте для животных под названием «Джей Джи», да еще вела страничку в местной газете, посвященную домашним питомцам.

Моя страсть к собакам не угасала, разница лишь в том, что теперь она обрела иное русло.

Этому способствовали мои университетские занятия психологией. Особенно меня интересовали вопросы поведения. Я изучала труды И. П. Павлова, 3. Фрейда, Б. Ф. Скиннера и других признанных авторитетов в этой области. Читая их книги, я пришла к мысли, что собака, прыгая вверх, имеет цель установить иерархию и прыжками пытается указать подобающее вам место. Собака лает при виде приближающегося человека или чувствуя кого-то у входной двери, потому что проверяет, нет ли опасности, охраняет жилище и верит, что она — вожак.

Я поняла и приняла объяснение «тревоги расставания». Бихевиористы полагали, что собака, оставшись одна, грызет мебель и разрушает дом потому, что расставание с хозяином для нее — стресс. Все это имело смысл и давало богатую пищу для размышлений. Но мне казалось, что в их рассуждениях отсутствует какое-то звено. Меня мучил вопрос: как это получается? Откуда собака все это узнает? Мне казалось безумием даже спрашивать себя об этом — и все же: как это получается, почему собака настолько подчинена владельцу, что испытывает сильнейшую тревогу в его отсутствие? Тогда я этого не знала и рассматривала ситуацию не с того конца.

Не будет преувеличением, если я скажу, что мое восприятие собак (и всей жизни) резко изменялось в один день. В 1990 году я занималась еще и лошадьми. Годом раньше моя подруга Венди Брафтон (я ездила некоторое время на ее лошади, Китае) спросила, не хочу ли я познакомиться со знаменитым американским ковбоем Монти Робертсом. Он прибыл в Англию из-за моря по приглашению королевы, чтобы продемонстрировать свою новаторскую методику работы с лошадьми. Венди побывала на его выступлении, где за 30 минут он не только сумел оседлать необъезженную лошадь, но и проехал на ней верхом. На первый взгляд это впечатляло, но Венди была настроена скептически. Она отнеслась к шоу с недоверием, посчитав все увиденное надувательством. «Наверняка он работал с этой лошадью раньше», — рассуждала она.

Но в 1990 году у Венди появилась возможность изменить свое мнение. Она прочитала в журнале объявление, которое дал Монти Робертс. Он работал над организацией нового шоу и искал лошадей-двухлеток, которых до сих пор не седлали и не пытались объезжать. Он откликнулся на предложение Венди применить свой метод к ее породистой гнедой кобыле по кличке Джинджер Роджерс. На самом деле Венди хотела не столько помочь американцу, сколько проверить его. Джинджер Роджерс была на редкость упряма и своенравна, и мы предвкушали его провал.

Когда солнечным летним днем я приехала в приют для животных «Вуд Грин» недалеко от городка Сент Айвс в Кембриджшире, я все же решила, что постараюсь отнестись к происходящему непредвзято. Не в последнюю очередь на мое решение повлияло то, что я с огромным уважением отношусь к нашей королеве, ее глубокому пониманию животных, особенно собак и лошадей. Я подумала, что если она с доверием отнеслась к этому парню, то, возможно, стоит к нему присмотреться.

Полагаю, когда вы слышите слово «ковбой», то представляете себе американского актера типа Джона Уэйна — в ковбойской шляпе, кожаных штанах, он идет по жизни, поплевывая и поругиваясь. Человек, представший в тот день перед немногочисленными зрителями, абсолютно не соответствовал этому штампу. В плоском жокейском кепи, изящной темно-синей рубашке и свободных бежевых брюках он скорее походил на английского сквайра. Ничего кричащего или вызывающего в нем не было. Напротив, он держался очень спокойно и скромно. Однако в нем, несомненно, чувствовались сила, обаяние и что-то необычное. Вскоре мне представился случай понять, насколько незауряден этот человек.

Вокруг круглой огороженной площадки, выделенной в конноспортивном манеже, собралось человек пятьдесят зрителей. Монти начал с того, что вкратце описал свой метод и рассказал о том, что собирается нам продемонстрировать. Ситуация между тем складывалась не совсем благоприятно. Монти не видел, что позади него оказалась Джинджер Роджерс. Пока он говорил, она начала медленно кивать головой, словно с ним соглашаясь. Это выглядело очень комично. Зрители невольно начали посмеиваться.

Разумеется, когда Монти оглянулся, Джинджер перестала кивать. Но стоило ему повернуться лицом к публике, кобыла принялась за свое. Мы с Венди обменялись понимающими взглядами. Я уверена, что подумали мы об одном и том же: парень слишком много на себя берет. Монти рассказывал, а мы сидели и ждали, когда начнется цирк.

Ровно через двадцать три с половиной минуты мы были готовы взять свои слова обратно. Именно столько времени потребовалось Монти, чтобы не просто успокоить Джинджер, но и уверенно сидеть верхом на лошади, которая (мы твердо это знали) никого к себе близко не подпускала. Мы с Венди ошеломленно молчали. Тот, кто видел нас в этот момент, сказал бы, что на лицах у нас было написано «не верю!». Потрясение длилось еще долго. Мы дни напролет говорили только об увиденном. Венди, которой удалось поговорить с Монти после его блистательного представления, даже решила соорудить у себя в хозяйстве такую же круглую площадку, как у него, и начала следовать его советам.

У меня и у самой было такое чувство, будто зажегся яркий свет. Слова Монти и то, что он делал, вызвали глубокий отклик в моей душе. Сегодня всем известно, что метод Монти Робертса основан на том, чтобы установить с лошадью контакт — или, как он сам это называет, «настроиться» на нее. В своем круглом загоне он занимался тем, что устанавливал контакт с лошадью, говоря, по сути дела, на ее языке. Метод основан на длительном опыте работы с животными и, что не менее важно, наблюдений за ними в их естественной среде. Больше всего этот метод поражает тем, что в нем вообще нет места страху и боли. Монти рассуждает так: если ты не способен добиться, чтобы животное было на твоей стороне, значит, все, что ты делаешь, — это насилие, ты навязываешь свою волю существу, которое не желает этого. И ему удается добиваться потрясающих результатов благодаря тому, что он знает, как завоевать доверие лошади. Для него, к примеру, чрезвычайно важно, чтобы лошадь позволяла дотрагиваться до самых уязвимых мест, до брюха. В тот день, когда я наблюдала, как он действует в унисон с животным, внимательно присматриваясь и прислушиваясь к сигналам, которые подавала ему лошадь, мне подумалось: «Он ее расколол». Его контакт с лошадью был настолько полным, что она позволяла делать с ней все. И не было ни принуждения, ни насилия, ни давления: лошадь делала все свободно, по своей воле. И я подумала: как бы, черт возьми, мне научиться так же общаться с собаками? Я была уверена: исходить надо из того, что собаки были спутниками еще древнего человека и исторически нас с ними объединяет крепкая связь. Но меня мучил вопрос: С ЧЕГО НАЧАТЬ?