К. Домбровский СЕРЫЕ МУРАВЬИ

— Девять... Восемь... Семь... Шесть... Пять... Четыре... Три... Две... Одна... Зиро!

Лейтенант Григ нажал кнопку.

Четко чиркнуло реле. Электрический импульс промчался со скоростью света по лабиринту проводов, заставил сработать другие реле и где-то далеко привел в действие механизм взрывателя.

— Одна... Две... Три... Четыре... Пять... Шесть...

Три человека — двое в военном и один в штатском — внимательно следили за пером сейсмографа, которое чертило пока еще ровную, едва колеблющуюся линию. Четвертый, военный, не спуская глаз с большого хронометра, вел счет секундам:

— Четырнадцать... Пятнадцать... Шестнадцать...

В бетонном бункере, где находились эти люди, стояла та напряженная тишина, которая обычно сопутствует последним секундам перед завершением опыта. Слышно было только гудение приборов, тикание хронометра и отсчет времени.

— Двадцать семь... Двадцать восемь...

В пустынной части штата Невада в недрах земли стремительно распространялась ударная волна ядерного взрыва. Гигантским невидимым кольцом разбегалась она во все стороны, подобно волнам на поверхности пруда, в который от нечего делать бросили камень.

Пустыня молчала.

На многие мили вокруг не было ни одного города, ни одного ранчо. Здесь не пролегали автомобильные дороги, не было мотелей и кемпингов. Ни одна река не вытекала за пределы этой выжженной солнцем котловины.

— Сорок шесть... Сорок семь...

Перо сейсмографа сделало первый робкий скачок и затем в бешеной пляске заметалось по белой разграфленной ленте прибора. Стены бункера дрогнули. Тонко зазвенели незакрепленные детали аппаратуры, стаканы на столе и пустые жестянки от пива.

— Ага! — удовлетворенно сказал старший военный. — Сработала! А почему на сорок седьмой секунде? По вашим расчетам, доктор, ударная волна должна была прийти только через пятьдесят секунд?

— Должно быть, геологи что-нибудь напутали... Но сила взрыва очень большая...

Человек в штатском взял со стола логарифмическую линейку и занялся вычислениями, поглядывая время от времени на ленту сейсмографа.

— Представляю себе, что сейчас творится под землей... — сказал лейтенант Григ.

— Этого никто не может представить, — ответил военный в форме майора инженерных войск. — Свет... Пыль... Грандиозный сгусток энергии, которая не может найти выхода... Это, должно быть, намного страшнее нашей фантазии... Откройте, пожалуйста, еще банку пива, здесь ужасно жарко... Ну что там у вас получается, доктор?

— Я заканчиваю, коллега... — ответил человек в штатском. — Конечно, это пока только самое грубое приближение... Полные результаты будут завтра...

Глубоко под землей, на дне засыпанной шахты, бушевало облако раскаленных газов — безумное солнце, запертое людьми. Клубок ослепительного света полыхал в черноте подземелья. Кипели камни. Скалистые холмы, в недрах которых рвались на свободу взбудораженные ядерные силы, содрогались от мощных ударов, словно под землей дрались пьяные боги.

Дымилась почва, крошились камни и дрожали утесы, миллионы лет простоявшие в неподвижности. Подземные воды, обращенные в пар, сжатые чудовищным давлением, насыщенные губительной радиоактивностью, напрасно метались в глубоких гротах, отыскивая выход. Адское месиво из пыли и света, из разодранных в клочья атомных ядер, вспыхнув космическим заревом, постепенно угасало в недрах земли.

Ударная волна за несколько минут пересекла материк Северной Америки. Где-то слабо звякнули стекла, где-то подернулась рябью спокойная гладь воды; в богатом доме задрожали хрустальные подвески на старинной люстре. На автомобильном заводе в Детройте едва ощутимо вздрогнула прецизионная машина, контролирующая стальные ролики для подшипников передних колес автомобилей «плимут». На долю секунды нарушился идеальный ритм работы, и в готовую продукцию попал единственный ролик, имеющий ничтожный дефект. Этот ролик будет работать в подшипнике автомобиля, совершит много миллионов оборотов, но рано или поздно, может быть через десятки лет, незначительный дефект неизбежно приведет к аварии.

Ударная волна вышла за пределы Американского материка. Пугая бледных глубоководных рыб, она прокатилась по дну Атлантического океана, заставила вздрогнуть меловые утесы на побережье Англии, раскачала стрелки приборов на сейсмических станциях Швеции, Советского Союза, Индии и Японии. Где-то в глубинах Тихого океана она столкнулась со встречной волной, идущей на запад, и когда, завершая свой путь вокруг земного шара, истратив начальную энергию, ударная волна вернулась в пустыню штата Невада, она была уже так слаба, что у нее не хватило силы даже едва пошевелить перо сейсмографа.

Для чего это было сделано? Ни один из тех людей, кто находился в душном, заставленном приборами бункере, ни один из тех, кто послал их сюда, не смог бы исчерпывающе ответить на этот вопрос. Некоторые, вероятно, руководствовались просто любопытством. Ученым всегда хочется узнать, что получится в результате нажима кнопки. Некоторым важно было всего лишь проверить правильность своих расчетов, и часто они мало задумываются над последствиями. Так мальчишка подносит горящую спичку к бочке из-под бензина для того, чтобы посмотреть, взорвется или не взорвется, не понимая, что, если взорвется, он едва ли успеет об этом узнать.

Другими руководил страх, опасение, что нечто подобное, а может быть и более страшное, сумеет сделать кто-то другой и вырвет у них из рук славу первооткрывателей. Честолюбивое желание быть первым, чего бы это ни стоило, многих людей привело к преждевременной гибели...

После ядерного взрыва под землей осталась глубокая трещина, заполненная радиоактивной пылью. Сдвинутые взрывом пласты твердой породы постепенно осели. Подземные воды прорыли новые пути, заполнили пустоты и образовали в трещинах небольшие озера. Вода в них смешивалась с радиоактивной пылью и сама становилась источником излучения. Постепенно скопившаяся вода просачивалась в рыхлые породы, стекала по склонам тяжелых древних пластов и в конце концов превратилась в подземный ручей, который после многих блужданий в недрах земли пробился на поверхность.

В лесу на небольшой поляне образовалось крошечное озерцо, питавшееся источником радиоактивной воды. Вода в нем была чистая, холодная, кристально прозрачная и совершенно неподвижная. Это была мертвая вода. Казалось, ничто живое не могло выдержать той смертельной дозы радиации, которую нес в себе подземный ручей. Кусты и травы, что обычно растут по берегам озер, отступили в глубь леса. Многие из них пожелтели и зачахли, но некоторые, наоборот, расцвели пышным цветом. Лесные птицы и звери перестали ходить сюда на водопой, инстинктивно чувствуя безжизненность этого места. Только пауки не боялись цеплять паутину к сухим кустам, да большой старый муравейник у самого берега озера продолжал жить своей жизнью. Муравьи, как и прежде, суетливо таскали иглы хвои, прокладывали дороги и строили подземные галереи. Невидимая, неощутимая радиация, распространяемая водой, не погубила муравьев. Первый год муравейник болел, одно время он даже мог бы показаться заброшенным, но уже на следующую весну ожил: новые поколения муравьев все лучше приспосабливались к повышенной радиации, среди них даже появились более крупные и сильные, более энергичные и жизнеспособные.

Проходили годы. Прошло много лет. Земля неутомимо вертелась вокруг Солнца. Радиоактивность подземного источника медленно спадала в точном соответствии с законами физики. Муравьи плодились и развивались. На месте одного муравейника выросла целая колония, живущая по своим, непонятным людям правилам. Те, кто произвел подземный атомный взрыв, ничего об этом не знали и не хотели знать. Одни из них умерли, другие вышли в отставку и благоденствовали в своих комфортабельных электрифицированных скорлупках.

Лейтенант Роб Григ сперва был майором Робертом Григом, потом полковником Григом, потом его стали называть Робертом Григом-старшим, а затем, когда Роб Григ-младший научился управлять автомобилем и пить виски, полковника стали называть просто «стариком Григом».

Люди рождались и умирали. Набирали силу новые поколения, и забывалось старое.

Сменялись на континенте президенты и правительства. Разгорались и утихали страсти предвыборных кампаний. Менялись моды, танцы и увлечения. Люди смеялись и плакали, боролись, падали и поднимались, обманывали, спорили, терпели поражения, изобретали новое, любили, голодали, прокладывали дороги, строили города, просиживали вечера у экранов своих телевизоров, ездили на пикники, покупали усовершенствованные машинки для стрижки газонов, орали на стадионах, жевали резинку и считали, что земной шар мчится в мировом пространстве только для них.

— Меня укусил муравей! — сказала женщина.

В лесу играло радио. Большая белая машина стояла в тени деревьев на краю поляны, уткнувшись фарами в кусты можжевельника. Радио играло совсем тихо только для того, чтобы нарушать естественную тишину леса. Светило солнце, и в воздухе пахло разогретой смолой и хвоей. На зеленой траве ярким пятном выделялся красный шотландский плед, на котором лежала женщина.

— Роб, ты слышишь, меня укусил за ногу огромный муравей! — повторила Мэрджори Нерст.

Роберт Григ-младший захлопнул багажник и отошел от машины, держа в руках начатую бутылку виски и два пластмассовых стаканчика.

— Это ничего, Мэджи, выпей, и все пройдет! Куда он тебя укусил?

— Сюда, в ногу. Очень больно. Надо высосать ранку.

На коже виднелось крошечное красное пятнышко. Роб Григ, все еще держа бутылку, наклонился к ранке.

— Поставь бутылку! Неужели ты не понимаешь: надо выдавить немножко крови и высосать ранку, чтобы в ней совсем не осталось яда. Так всегда делают.

Роберт Григ-младший поставил бутылку на землю, но она покачнулась и упала. Немного виски пролилось на траву. Григ выругался и снова поставил бутылку, сильно вдавив ее в землю.

— Долго я буду ждать, Роберт? — спросила Мэдж.

— Сейчас. Мэджи.

Роб Григ так старательно выполнил приказание, что на ноге образовалось большое красное пятно.

— Осторожно, Роб, нельзя же так! Останется синяк!

— Ничего, через день все пройдет. — Роб Григ сплюнул кровь и потянулся за бутылкой. — А, черт! — Он хлопнул себя по руке, смахивая муравья. Второй муравей укусил его в шею немного ниже правого уха.

— Что, и тебя укусили? Очень рада! Ну и местечко ты выбрал сегодня!

В машине зазвонил телефон.

— Это тебя?

Григ махнул рукой и налил виски.

— Не подходи, это старик. Я обещал вернуться к шести. У нас еще много времени. — Он выкинул из стаканчика заползшего туда муравья, выпил и растянулся на пледе. Лежа на спине, он смотрел, как медленно плывут облака над вершинами деревьев.

Мэрджори встала и подошла к машине.

— Я хочу позвонить домой. Пожалуй, надо предупредить, что я опоздаю к обеду. Клайв должен скоро вернуться.

Машина приятно пахла кожей и свежей краской. Мэдж взялась, за телефонную трубку, чтобы позвонить матери, но в последнюю минуту передумала и набрала номер подруги.

— Мэрджори дома? — спросил Клайв Нерст, вешая шляпу.

— Нет, она поехала к подруге. У нас сегодня к обеду шпинат. Вы любите шпинат?

— Шпинат?.. Я люблю шпинат... А где Мэдж? А, да, вы сказали, она у портнихи...

— А я очень люблю шпинат, — повторила миссис Бидл, провожая зятя неодобрительным взглядом. — Особенно в это время года, когда он совсем молодой. Ранний, парниковый, и более поздний бывают не так вкусны... Сейчас это сплошные витамины... Мэджи, наверно, скоро придет. Я оставлю для нее шпинат на кухне. Конечно, это будет уже совсем не то, но она сама виновата...

Доктор Нерст, не дослушав конца объяснений миссис Бидл, поднялся по внутренней лестнице в свой кабинет.

В наш век развитой техники остается все меньше таких отраслей научной деятельности, которыми человек может заниматься у себя дома, не имея сложной аппаратуры и штата помощников. Дольше других держались математики. Казалось бы, мир чисел, мир абстрактных понятий и логических связей никогда не потребует иного экспериментального оборудования, кроме карандаша и бумаги. Но теперь и математики все чаще прибегают к электронике и вычислительным машинам, на которых они ставят свои математические эксперименты.

Доктор Нерст был энтомолог. Затянувшееся детское увлечение жуками, бабочками и стрекозами стало его основной профессией. Многие люди, кроме работы, дающей средства к жизни, имеют второе, иногда тайное, иногда явное призвание. Врач может быть в душе музыкантом, сапожник — художником, а художник — охотником. Доктор Нерст принадлежал к тем счастливым и цельным натурам, для которых все интересы заключены в одной области. Энтомология — наука о насекомых — одна из тех отраслей знания, которыми в наше время еще можно кое-как заниматься у себя дома. Может быть, все дело в том, что насекомые имеют подходящие для этого размеры. Они не слишком велики и не слишком малы. Это не дельфины, которым нужны бассейны с морской водой, но и не атомы, для исследования которых необходимы уже такие гигантские установки, что их невозможно охватить одним взглядом.

С насекомыми дело обстоит проще. На столе у доктора Нерста стоял хороший микроскоп, а за стеклами книжных шкафов были расставлены витрины с наколотыми в них бабочками и жуками, собранными Нерстом во время путешествий в Бразилию и Центральную Африку.

В последние годы доктор Нерст работал главным образом над исследованием проблемы биологической радиосвязи у насекомых. Этот вопрос вызывал оживленные споры в узком кругу специалистов. Собственно говоря, даже сам факт существования радиосвязи или другого механизма дистанционной передачи информации многими подвергался сомнению, а некоторыми вообще отрицался. Те же, кто соглашался в принципе, требовали экспериментальных доказательств. Прочное положение в тихом провинциальном университете, нет, прочное — это неверно, просто довольно устойчивое положение давало доктору Нерсту возможность спокойно заниматься своими исследованиями, пока они не требовали слишком больших затрат. Сейчас он заканчивал статью, в которой описывались результаты серии опытов по изучению одного вида ночных бабочек и излагались некоторые мысли, возникшие в этой связи, своей статье Нерст отстаивал принципиальную возможность существования у бабочек радиосвязи на ультракоротких волнах и высказывал некоторые предположения о возможном механизме этой связи.

Доктор Нерст подошел к столу и снял прозрачный пластиковый чехол с пишущей машинки. В каретке оставался незаконченный лист рукописи. Доктор Нерст секунду поколебался, взвешивая, стоит ли садиться за работу сейчас, еще до обеда, но, прочтя последнюю фразу рукописи, такую длинную и запутанную, что ее необходимо было переделать, он придвинул к столу кресло и принялся за работу.

— ...Джен, миленькая, значит, ты не забудешь? Если он или мама позвонят, скажешь, что я была у тебя и только что вышла. Не забудешь?.. Ну, привет. Чао, моя дорогая...

Мэдж кончила говорить по телефону и положила трубку. Она автоматически взглянула в автомобильное зеркальце и поправила свои темные волосы так, чтобы они не закрывали сережек.

— Роб, ты спишь? Может быть, мы поедем?

Григ не ответил. Он лежал совершенно неподвижно, откинувшись на спину, в той же позе, в которой его оставила Мэдж. В неестественно вытаращенных глазах отражались облака, которые плыли над лесом.

— Роб, ты меня слышишь? Роб?

Мэрджори еще никогда не приходилось видеть мертвого человека так близко. Она даже не сразу поняла, что он мертв. Это было так неожиданно, что никак не укладывалось в сознании. Сперва она попыталась его тормошить, думая, что он пьян или просто притворяется, но первое же прикосновение заставило ее довольно громко взвизгнуть от чувства панического ужаса. Мэдж заметалась по поляне, подбежала к машине, зачем-то схватила сумочку, которая лежала на сиденье, бросила ее обратно, еще раз попыталась поднять тело, но сразу же отпустила его, и голова глухо ударилась о землю. Мэдж выпрямилась и отошла в сторону, пытаясь собраться с мыслями.

В траве валялась начатая бутылка виски и розовый пластмассовый стаканчик. В бутылке ползали большие серые муравьи. Мэдж, брезгливо морщась, осторожно налила виски, стараясь, чтобы в стакан не попали муравьи, и залпом выпила. Виски обожгло рот, и Мэдж вздрогнула. Она швырнула стаканчик и, подойдя к машине, присела, облокотившись о раскрытую дверцу.

Все происшедшее представлялось ей настолько нелепым, что она никак не могла привести себя в рамки привычного поведения. «Что полагается делать в таких случаях? Осмотреть труп?» Мэдж встала и осторожно обошла тело. На нем не было никаких ран, никаких повреждений, ничего, что могло бы послужить причиной смерти. Просто человек, который полчаса назад был живой, теплый, ласковый и веселый, сейчас лежал неподвижный, мертвый. Мэдж захотелось плакать, кричать, но так как ее все равно никто не мог видеть, она подавила чувство растерянности и, со свойственной женщинам ее склада практичностью, стала обдумывать положение: «Позвать на помощь? Вызвать доктора? Но ведь он уже совсем мертвый...» Ей опять стало страшно и очень захотелось кричать. Никто не знает, что она поехала вдвоем с Григом... Позвать на помощь? Придут люди. Начнутся вопросы, надо будет давать объяснения, рассказывать, как и зачем она здесь очутилась. Как будто это и так не понятно! Газеты. Скандал. «Супруга доктора Нерста отравила в лесу сына полковника Грига». Они, конечно, придумают историю с отравлением или что-нибудь в этом роде, лишь бы раздуть сенсацию... Опять ей стало очень жалко себя и захотелось кричать... Никто не знает, что она здесь... Никто не знает, что она поехала сегодня с Григом за город... Их могли видеть в машине вдвоем у бензоколонки, когда они брали бензин. Отсюда до шоссе не больше десяти минут ходьбы. Можно сесть в попутную машину, надо будет выбрать какую-нибудь дальнюю, транзитную, не из нашего штата. Ее подвезут до города и уедут дальше... Или... можно поехать на его машине и бросить ее где-нибудь на улице. Но это сразу направит полицию на поиски того, кто пригнал машину... Полиция... Мэдж никогда не имела дела с полицией. Нет, во что бы то ни стало нужно сделать так, чтобы не быть замешанной в это дело. В конце концов, она не убивала Роберта. Она даже понятия не имеет о том, что с ним случилось. Чем-нибудь отравился? Виски?.. Мэдж прислушалась к своим ощущениям и сразу почувствовала боль в желудке. Может быть... Виски было какое-то странное... Или это ей только кажется?... Бедный Роб... Отвезти его в город? Нет. Жена доктора Нерста не может вернуться в чужой машине и с этим на заднем сиденье...

Мэдж затрясла головой, стараясь отогнать от себя подобную мысль.

Никто не знает, что она... Конечно, можно позвонить по телефону. Можно позвонить в полицию, не называя себя... А вдруг они потом узнают ее по голосу? Они могут записывать на магнитофон все разговоры. Конечно, записывают... Позвонить его отцу? Зачем? Если бы он был еще жив... А мертвому уже ничем не поможешь. Бедный, славный Роб...

За спиной у Мэдж раздался звонок телефона.

Этот резкий звук, ворвавшийся в тишину леса, больно ударил по нервам. Мэдж вскочила на ноги и, затаясь, слушала настойчивое гудение зуммера. Она старалась не шевелиться, словно боялась, что ее могут услышать на том конце невидимой нити, соединявшей машину с кем-то неизвестным в городе. Мэдж взглянула на часы: без двадцати шесть. Наверное, это опять его старик... Надо скорей уходить... Мэдж достала из сумочки губную помаду, взглянула на свое отражение в зеркале и, стараясь не смотреть в сторону красного пятна на зеленой лужайке, пошла к шоссе.

Идти было неудобно и непривычно. Острые каблучки ее туфелек сильно вдавливались в землю. Мэдж остановилась и посмотрела на оставленные ею следы. Она живо представила себе, как полицейские сыщики разглядывают в лупу эти следы, как они осматривают машину, снимают отпечатки пальцев... По этим отпечаткам они сразу ее найдут... Возникло ощущение легкой тошноты. Надо уничтожить отпечатки пальцев... Она много раз видела в кино, как это делается, но никогда не думала, что ей самой придется этим заниматься. Мэрджори вернулась на полянку. Стараясь не смотреть на мертвого Грига, она достала из сумочки платок и плеснула на него виски. Затем, положив бутылку на землю, не прикасаясь к ней пальцами, старательно обмыла ее. Потом долго искала стаканчик, и найдя, вытерла и его. Невольно Мэдж взглянула на мертвого Грига. По его щеке полз муравей. Она отвернулась и подошла к машине. Зеркальце, телефон, рукоятка стеклоподъемника, верхний край дверцы... Кажется, больше нигде не могло остаться следов... Мэдж последний раз окинула взглядом машину, поправила прическу и пошла.

Она сделала всего лишь несколько шагов, когда ей послышалось, что за спиной кто-то разговаривает.

Мэдж почувствовала, как кровь приливает к корням волос и заставляет их шевелиться. Так поднимается шерсть у собаки в минуту опасности. Неясный звук голосов за спиной вызвал истерический шок. Полностью потеряв самообладание, поддавшись внезапному импульсу страха, Мэдж бросилась бежать не разбирая дороги. Ветка дерева больно хлестнула по лицу и вырвала из правого уха сережку. Мэдж не могла остановиться. Она бежала, падала, поднималась, и снова падала, и бежала, бежала, бежала, пока не услышала впереди за деревьями шум проезжающих машин. «Радио! Я же забыла выключить радио!» Мэдж остановилась. Острое нервное потрясение получило разрядку. Ей стало досадно за свое паническое бегство. «Конечно, это был голос диктора... К музыке так привыкаешь, что перестаешь ее замечать...» Первое непосредственное движение было вернуться, выключить приемник и найти серьгу. Но Мэдж не могла заставить себя снова увидеть то, что осталось в лесу. Да не все ли равно? Главное, никто не должен знать, что она там была. Главное, вычеркнуть навсегда это из своего сознания...

Мэдж отряхнулась, поправила волосы и пошла по дороге.

Впереди у большого рекламного плаката с надписью: «ЕСЛИ ХОЧЕШЬ ПОВИДАТЬ СВЕТ — ВСТУПАЙ В МОРСКУЮ ПЕХОТУ» — сидел на обочине мальчик и плакал.

«Как он сюда попал?» — подумала Мэрджори. Повинуясь первому естественному порыву, она сделала несколько шагов к ребенку, но передумала, подавила в себе участие к чужому горю и быстро пошла прочь.

«...ядерных сил НАТО. Таким образом, количество американских атомных боеголовок, дислоцированных в странах Западной Европы, увеличивается до 8000. Это, несомненно, будет содействовать укреплению всеобщего мира.

Продолжаем нашу передачу. Вы слушаете последние новости из Вашингтона...»

— Да прекрати ты эту болтовню, Ган, уже надоело, — сказал шериф.

— Сейчас будут передавать о бейсболе, — ответил Ган Фишер.

Он сидел на столе в полицейском управлении города и задумчиво ковырял в зубах. Он провел здесь уже несколько часов, ожидая каких-либо новостей в связи с исчезновением Роберта Грига. Ганнибал Фишер — корреспондент местной газеты — основывал свое материальное благополучие главным образом на тесной дружбе с полицией.

— Сейчас кончат эту волынку, и будет о бейсболе, — повторил Ган Фишер.

— Можешь не слушать, выиграют «Мичиганские тигры». У меня точная информация, — сказал шериф.

На столе зазвонил телефон.

— Слушаю, — сказал шериф. — Да, сэр... Нет, сэр... Слушаю, сэр... Мы уже напали на след машины, сэр... — Шериф махнул рукой Фишеру, чтобы тот выключил радио. — Вчера между двумя и половиной третьего пополудни ваша машина заправлялась бензином в колонке на выезде из города и пошла на восток... Да, сэр, механик хорошо заметил — белый «кадиллак»... Нет, сэр, номера он не запомнил... Да, сэр, в машине были двое — молодой человек, судя по описанию, ваш сын, и женщина лет тридцати — тридцати двух, брюнетка, одета в светлое... Нет, сэр, больше он ничего не мог сказать. Машина взяла десять галлонов и ушла на восток по федеральной дороге... Конечно, сэр, мы сейчас опрашиваем все бензоколонки по этому направлению. Они должны были вновь заправляться не далее трехсот миль... Нет, сэр, это исключено. Все аварии на дорогах нами проверены, мотели и кемпинги тоже, ваша машина нигде не зарегистрирована... Слушаю, сэр. Как только будет получено что-нибудь новое, я немедленно сообщу.

Шериф положил трубку и потянулся за сигарой.

— Развлекается со своей дамочкой, а отец волнуется...

— И все-таки тут что-то неладно, — сказал Фишер. — Парень должен понимать, что старик Григ поднимет на ноги весь город, если он вовремя не вернется. Он должен был позвонить домой. Что-то неладно. Мое чутье меня никогда не обманывает.

— Странно, почему ты до сих пор не миллионер, если у тебя такое верное чутье...

— Видишь ли, если тут замешана женщина, это в любом случае пахнет скандалом, а тогда, сам понимаешь, не меньше трех колонок на первой полосе и фотография... Минимум полтораста монет...

— Так тебе старик и позволит устраивать сенсацию. Парень просто загулял и сегодня вечером будет дома. Ну, что бейсбол? Я был прав, «мичиганцы»?

— Я не слушал, — сказал Фишер.

Опять зазвонил телефон.

Шериф снял трубку, и его лицо сразу приняло деловое выражение. Он включил магнитофон и кивнул Фишеру, разрешая взять параллельную трубку.

Скрипучий голос, должно быть измененный, с сильным иностранным акцентом быстро произнес вроде бы заученную или заранее подготовленную фразу:

«...восточная федеральная дорога, на сорок второй миле, первый поворот направо... В лесу брошена автомашина номер: «Миссикота МС-5128». Рядом труп».

Сигнал отбоя.

— Парень положил трубку, — сказал шериф. — Никто не хочет иметь дело с полицией. Ну, Ган, у тебя, кажется, сегодня большой день...

Ган Фишер уже бежал к своей машине.

Шериф положил телефонную трубку на стол и нажал кнопку диспетчерской связи:

— Срочно, два «джипа» и санитарная машина на выезд! Всем патрульным машинам на восточной дороге усилить наблюдение в районе сороковой мили. Специальной службе установить, какой номер соединен с моим аппаратом...

Доктор Нерст развернул утреннюю газету:

— Опять ты читаешь газету за завтраком! — сказала Мэджи. — В конце концов, Клайв, это неуважение к семье.

— Убили сына полковника Грига, — сказал Нерст.

— Покажи! — Мэджи выхватила у него газету.

«Первым увидел труп в лесу констебль Роткин. Через несколько минут на место прибыл наш корреспондент и почти одновременно с ним остальные полицейские машины и автобус телевизионной компании.

Шериф распорядился оцепить место происшествия и вместе с врачом и констеблем Роткиным пошел по следам автомашины, которые были хорошо заметны. На грунтовой дороге у въезда в лес и дальше на просеке были обнаружены следы двух машин. Один след принадлежал, несомненно, автомобилю Роберта Грига. Другой след, шедший туда и обратно, более свежий, был оставлен, судя по отпечаткам шин, старой машиной выпуска пятидесятых годов. По смятой траве было легко установить, что вторая машина развернулась приблизительно в пятнадцати ярдах, не доходя до того места, где лежал труп. Рядом с телом валялась открытая бутылка виски, в которую наползли огромные серые муравьи. Около машины было много отпечатков каблуков женских туфель.

При внешнем осмотре машины не замечено никаких дефектов, кроме мелких царапин. Ключ зажигания был повернут в положение «радио», приемник включен, но не работал. Так же было и с телефонной рацией: она была включена, но связь отсутствовала.

Врач осмотрел труп, но отказался на месте установить причину смерти. Высказывается предположение о возможности отравления.

Женские следы ведут от машины по направлению к шоссе. При внимательном осмотре следов на земле найдена оправа золотой серьги, из которой вынут камень».

Доктор Нерст с интересом и удивлением следил за тем, как по мере чтения менялось выражение лица Мэрджори. «Какая она стала некрасивая и обрюзгшая, — подумал он. — Должно быть, женщины, слишком внимательно следящие за своей внешностью, сами не замечая, держат мускулы лица в состоянии постоянной мобилизованности и только в минуты большого душевного волнения теряют над ними контроль. Тогда они сразу становятся грубыми и безобразными. Как сейчас».

«По окончании осмотра шериф распорядился перенести тело в санитарный фургон и поручил одному из полисменов отвести в город машину Грига. Однако полисмен не смог завести машину, так как провода зажигания были оборваны. Тогда машина была прицеплена на буксир к одному из «джипов» и так доставлена в полицейское управление для детального исследования».

Мэдж скомкала газету, вскочила из-за стола и, не сказав ни слова, убежала к себе в комнату.

Миссис Бидл осуждающе посмотрела на Нерста.

— Вам бы следовало быть с ней более внимательным, Клайв. Последнее время она стала такой нервной.

Миссис Бидл взяла с тарелки ломтик поджаренного хлеба, положила его обратно, снова взяла и отрезала крошечный кусочек ветчины. Миссис Бидл начала полнеть и считала нужным ограничивать себя в еде.

— Я думаю, в июле мы могли бы поехать куда-нибудь во Флориду, недельки на две, — сказал Нерст.

— Это было бы чудесно, Клайв. Она стала такой нервной, ей необходимо развлечься и отдохнуть. Да и вам не мешало бы прервать ваши занятия: нельзя же все время только работать.

— Я должен сперва закончить свою статью. Едва ли мне удастся освободиться раньше июля.

Доктор Нерст поднял с пола брошенную газету.

На первой странице была помещена фотография того места, где был найден труп, а рядом портрет улыбающегося Роберта Грига. Ниже была напечатана фотография серьги, снятая очень крупно.

— Конечно, поехать во Флориду — это чудесно. Я всегда мечтала пожить во Флориде... А вы не думаете, Клайв, что в июле там будет очень жарко? Ах, Флорида... Майами... Палм-Бич... Такие чудесные места... Налить вам еще кофе?

— Нет, спасибо.

Нерст еще раз прочел сообщение корреспондента. «Что еще за «серые муравьи»? — подумал он. — Да еще «огромные»! Удивительно безграмотный народ эти газетчики. В наших местах нет ни одного вида крупных серых муравьев... Хорошо бы в самом деле поехать отдохнуть... Только, конечно, не во Флориду. Можно было бы пожить недельки две в лесной хижине, где-нибудь на берегу озера... Ловить рыбу... — Нерст очень ясно представил себе холодную свежесть раннего утра, когда над водою слоится туман, и солнце освещает лишь самые верхушки деревьев, и темные ели отражаются в неподвижной воде, такой спокойной, что жалко пошевелить веслом и нарушить величественную тишину наступающего дня... — Но Мэджи этого не понимает и не любит. Ей нужен усеянный телами пляж с яркими зонтиками и киосками, где продают всякую дребедень. Ей нужны прогулки на катерах с ревущими моторами, гогочущая толпа бездельников... Откуда там могли появиться «огромные серые муравьи»? Корреспондент специально упоминает о них, вряд ли это может быть случайной ошибкой...» Такие же серьги с рубинами он подарил Мэджи два года назад, когда они ездили в Чикаго. Точно такие же. Она тогда очень радовалась этому подарку... Она сама их выбирала...

За дверью послышались уверенные и сердитые шаги Мэджи. Когда люди долго живут вместе, они привыкают узнавать настроение близкого человека по мельчайшим деталям его поведения, по едва заметным признакам.

— Тебе не понадобится автомобиль? — спросила Мэджи. — Мне нужно съездить в город за покупками.

— Мэджи, Клайв говорит, что в июле вы уезжаете отдыхать во Флориду! — сказала миссис Бидл.

— Очень рада. Я могу взять машину?

— Конечно, Мэджи, ты же знаешь, я всегда хожу в университет пешком.

— Спасибо, я скоро вернусь. — Мэджи подставила щеку для поцелуя.

— До свидания, Мэджи.

— До свидания, Клайви.

Мэджи ушла. «Она сердится, — подумал Нерст, — сердится на себя. Она недовольна своими поступками и ищет оправдания в осуждении других. Ей стало бы легче, если бы я дал ей повод для ссоры».

Нерст поднялся на второй этаж. Он поднимался нарочно очень медленно, для того чтобы растянуть время, отведенное себе на обдумывание. Впрочем, он обманывал себя, полагая, что хочет что-то обдумать. Все было уже решено. Он знал, что сейчас, прежде чем войти в свой кабинет, он повернет налево и зайдет в комнату Мэджи. Он знал также и то, в чем ему предстояло убедиться, и это было так неприятно, что он старался идти как можно медленнее, чтобы подольше оттянуть неизбежный момент наступления полной ясности.

Через открытое окно на верхней площадке лестницы он слышал, как Мэджи закрывает ворота гаража, как она хлопнула дверцей машины и дала газ, выезжая на улицу.

Нерст постоял несколько секунд на площадке и открыл дверь спальни.

Перед зеркалом на туалетном столике стояла шкатулка, в которой Мэджи хранила свои украшения.

Нерст подошел к зеркалу. «Бедная Мэджи... Почему она не может найти в себе силы поговорить со мной откровенно? Ведь она же знает, что я ее люблю. Насколько все стало бы проще... Или, наоборот, сложнее? Сейчас, пока еще ничего не сказано, она одна со своими мыслями... Рассказав, она переложила бы все на мои плечи. Почему она этого не делает? Не доверяет мне? Или думает, что я не понимаю ее обмана? Ложь — это линия наименьшего сопротивления, это легче всего... А может быть, и в самом деле все это только мои пустые домыслы? Ревнивый муж! — Нерст усмехнулся, и его отражение в зеркале тоже криво ухмыльнулось. — Глупости. Сейчас я открою шкатулку, и там будут лежать обе серьги, и все снова станет на свое место. У Мэджи часто бывает такое настроение. Она часто сердится на меня, сама не зная за что, а потом об этом жалеет... Милая Мэджи...»

Нерст открыл шкатулку. С методичностью ученого он перебрал безделушки, составляющие счастье женщины.

На дне пустой шкатулки осталась погнутая шпилька и только одна серьга с рубином...

Когда следователь спустился в гараж полицейского управления, там все уже было подготовлено к осмотру машины Роберта Грига. Она стояла на отдельной площадке, куда был подведен дополнительный свет, Механик и радиотехник ждали со своими инструментами.

Следователь молча обошел машину, внимательно вглядываясь в малейшие царапины на бортах. Машина оставалась в том самом виде, как ее нашли в лесу. Кузов и стекла были слегка матовыми от пыли, кроме тех мест, где снимались отпечатки пальцев. Никаких внешних повреждений не было.

— Откройте капот, — сказал следователь.

Механик поднял капот мотора. На первый взгляд здесь все было в порядке.

— Проверьте аккумулятор.

Механик проверил.

— Норма.

— Бензоподача?

— Работает.

— Попробуйте завести.

Механик включил зажигание.

— Машина обесточена. Обрыв в цепи.

Провод, идущий от реле стартера к замку зажигания, оказался перерезан у самой клеммы.

— Парень, который обрезал провод, наверно, очень торопился. Неужели трудно было взять отвертку? — сказал механик. Он был очень опытный мастер, любил свое дело, и его искренне возмущало всякое проявление небрежности и грубости в обращении с машиной, словно это был живой организм. — Он очень торопился, — повторил механик, — или он просто дурак. На кой черт ему понадобилось обрезать провод, когда можно просто отвернуть клемму?

— Вы не скажете, каким инструментом обрезан провод?

Механик освободил второй конец, присоединенный к реле, и сложил оба куска провода.

— Очень странно, впечатление такое, что он разрезал каждую жилку в отдельности. Посмотрите — изоляция срезана удивительно точно, словно он спиливал ее тоненькой пилкой, а сам провод расправлен на отдельные жилки, и каждая проволочка перекушена в отдельности. Для того чтобы так разрезать провод, нужно потратить минут пятнадцать, а то и больше.

— А для того, чтобы отвернуть клемму?

Механик засмеялся.

— Если нет под рукой отвертки, это можно сделать пятицентовой монетой за десять секунд!

— Значит, он совсем не торопился? Замените провод, а этот отложите к вещественным доказательствам.

После того как провод был заменен, машина по-прежнему не заводилась. Стартер нормально проворачивал мотор, но вспышек не было.

— Надо осмотреть прерыватель...

В пластмассовой крышке распределителя зажигания было вырезано круглое отверстие диаметром около четверти дюйма. В прерывателе отсутствовали вольфрамовые контакты. Они были аккуратно отрезаны или отпилены от стальных пластинок, к которым крепились. Механик снял прерыватель и перенес его на стол, чтобы удобнее рассмотреть. Официальная обстановка следствия мешала ему выразить свое негодование по поводу такого обращения с машиной.

— Чем, вы думаете, было просверлено это отверстие? — спросил следователь.

— Во всяком случае, не сверлом. Дрель сделала бы точное цилиндрическое отверстие, а здесь, вы видите, дыра хоть и круглая, но неправильной формы. Похоже, как будто ее выскабливали ножом или растачивали зубной бормашиной. Да, именно чем-то вроде бормашины.

На деталях распределителя остались мелкие крупинки раздробленной пластмассы, а в тех местах, где были вольфрамовые контакты, осела тончайшая стальная пыль. Разглядеть ее удалось только в сильную лупу.

— Знаете, сэр, я уже восемнадцать лет работаю по ремонту машин в нашей фирме, но мне никогда не приходилось видеть ничего подобного! Для того чтобы так чисто вырезать контакты прерывателя, нужно иметь специальный инструмент.

— Зачем понадобилась дыра в корпусе?

Механик пожал плечами.

— Может быть, для того, чтобы пропустить дополнительный провод? Она как раз подходящего размера. Но в этом нет никакого смысла... Все это смахивает на поступки сумасшедшего.

— Мы имеем дело с очень ловким и хитрым преступником... — задумчиво сказал следователь. — Ну ладно, посмотрим теперь, что с телефоном и радио.

Включенный приемник молчал, хотя сигнальные лампочки горели. Телефон был обесточен. Корпус рации не имел внешних повреждений, за исключением того, что в боковой стенке отсутствовала пылезащитная сетка. Она была аккуратно вырезана по форме отверстия так, что снаружи ничего нельзя было заметить. Головки винтов, которыми крепились крышки приборов, остались неповрежденными, и на них сохранилась фиксирующая фабричная окраска. Это, казалось бы, доказывало, что ни приемник, ни рация не разбирались. Но когда техник вскрыл корпус приемника, он обнаружил, что из него исчезли все германиевые триоды. Концы проводников, на которых они крепились, были так же аккуратно отрезаны, как и детали крепления вольфрамовых контактов прерывателя.

— Что вы об этом думаете? — спросил следователь.

— Ничего не думаю, — ответил техник. — Здесь хозяйничал сумасшедший или человек, затеявший какую-то непонятную мистификацию. Он снимает приемник с машины, вскрывает его, достает из него транзисторы, которые можно купить в любом радиомагазине, снова собирает приемник и очень искусно подделывает заливку крепежных винтов. Нормальный человек этого сделать не мог.

Следователь помолчал, придав своему лицу значительное выражение. Так часто делают чиновники, желая показать, что им доступно некоторое высшее понимание связи событий. Потом он сухо распорядился:

— Соберите поврежденные детали и отнесите ко мне.

В кабинете было тихо, чисто и прохладно. Мягко шелестел вентилятор.

Следователь уселся за свой рабочий стол, на котором были разложены документы по делу Грига и вещественные доказательства, упакованные в аккуратные пластмассовые мешочки.

— Итак... — Он произнес это сакраментальное слово и задумался.

Сыщикам вообще полагается задумываться — такая у них работа. Почти как у настоящих ученых — те тоже все время думают. Сегодня следователю предстоял длинный, напряженный, трудный день. К вечеру из столицы штата должен был приехать старший инспектор, курирующий их район. Следователю очень хотелось составить к этому времени хотя бы предварительную версию преступления. В том, что это было именно преступление, он старался не сомневаться.

— Итак... — сказал он и занялся просматриванием документов.

«Протокол судебно-медицинского исследования трупа.

Смерть наступила от паралича сердца, за двадцать-тридцать часов до момента обнаружения трупа... Анализы позволяют высказать предположение, что причиной смерти могло послужить введение в организм небольшой дозы яда, сходного по своему действию с ядом кураре, которым пользуются бразильские индейцы. Однако это нельзя утверждать с полной достоверностью. В результате патологоанатомического исследования сердечно-сосудистой системы не было найдено изменений, могущих привести к смертельному исходу, тем не менее возможность естественной смерти не исключена...»

«Анализ виски.

Виски, марки «Олд Бенджамин». Цвет, запах и крепость соответствуют контрольному образцу. На вкус испытание не проводилось. («Конечно, — подумал следователь, — на вкус они проверяли только контрольную бутылку».) При химическом анализе обнаружено присутствие в растворе алкалоидов группы кураринов — декаметилен-бис-триметиламмония, пиролаксона и некоторых других. Инъекция кролику не вызвала паралича: возможно, была малая концентрация яда».

«Справка.

По данным спецслужбы, неизвестный мужчина, сообщивший о находке трупа, звонил из дорожной закусочной на шестидесятой миле...»

Из числа вещественных доказательств, собранных на столе, наибольший интерес следователя вызвала сломанная оправа серьги... Это было довольно сложное и претенциозное произведение ювелирного мастерства, одно из тех, которые фирмы выпускают небольшими партиями и рассылают по всей стране. «Удивительно, что не нашли камня, — подумал следователь. — Если он просто выпал из оправы, он должен бы остаться на земле...» Следователь достал карманную лупу и принялся внимательно рассматривать сломанную оправу. Не могло быть сомнения: в местах, где должен крепиться камень, оправа не погнута и не сломана, а была разрезана, точно так же, как разрезаны крепления транзисторов в приемнике и крепления вольфрамовых контактов прерывателя. Это наблюдение снова заставило следователя надолго задуматься. Исчезновение камня и транзисторов из приемника никак не укладывалось в привычные схемы судебной практики. Следователь повертел в руках сломанную оправу и отложил в сторону. Он мог бы еще долго сидеть за столом, раздумывая о всех обстоятельствах дела, но время шло, а у него еще не было сделано никаких наметок. Первым делом он сразу отбросил, как незаслуживающие внимания, версии случайного отравления или естественной смерти от паралича сердца. В подобных случаях дело прекращалось, и его шансы на продвижение по службе соответственно уменьшались. Последнее обстоятельство играло едва ли не первенствующую роль в выборе той или иной следственной версии. С точки зрения карьеры, самым выгодным было бы умышленное отравление с последующим скандальным, процессом. Еще раз взвесив все «за» и «против», следователь принял решение разрабатывать именно эту версию.

Постепенно в его мозгу сложилась примерно такая картина: Григ отправляется с неизвестной женщиной на пикник. Она отравляет виски и дает ему выпить. Затем уничтожает отпечатки пальцев и скрывается. Возможная причина убийства — ревность. Детали из машины и камень из серьги вынимаются с единственной целью запутать следствие, направить его на ложный путь... «Все было бы так, — подумал следователь, — если бы не слишком слабая концентрация яда в виски...»

Следователь откинулся на спинку стула. В Нью-Карфагене редко случались убийства. Это был тихий провинциальный город, где люди жили спокойной, размеренной жизнью. Сенсации приходили сюда извне, из большого, шумного, тревожного мира. Сейчас маленький серый человечек, страшный своей убогой посредственностью, был поставлен в трудное положение: он должен был делать то, чего делать не умел, проявлять способности, которых у него не было. Он умел расследовать мелкие кражи, дорожные происшествия, умел собирать секретные материалы о тех жителях города, которыми интересовалось ФБР, но ему не приходилось иметь дела с убийствами, ограблениями банков и другими подобными происшествиями, способными вызвать сенсацию, привлечь к себе общее внимание. Он был достаточно сообразителен, для того чтобы понимать всю шаткость и необоснованность своих рассуждений, но, не умея придумать ничего другого, старался идти протоптанными дорожками стандартных мыслей, подчиняясь простой логике: если есть убитый, то должен быть и убийца. Это была его работа, которую он должен был выполнять для того, чтобы прокормить себя и свою семью.

Следователь придвинул бутылку. Там еще оставалось виски, и в нем плавало несколько мертвых муравьев. «Очень странно, что содержание яда недостаточно для отравления. Если бы было иначе, все оказалось бы очень простым. Это самое слабое место в моей версии, и его нужно распутать... — Следователь встряхнул бутылку. — Какие крупные муравьи... Никогда я таких не видел... Может быть, все дело в них?..» В сознании следователя начали ворочаться обрывки мыслей, еще не связанных в логическую последовательность. Он подумал о том, что открытое виски постепенно теряет крепость — спирт испаряется; он вспомнил о том, что ломтик лимона, брошенный в чай, обесцвечивает его; он знал о том, что в противогазе активированный уголь поглощает ядовитые вещества... Гак следователь постепенно пришел к догадке, что муравьи, находящиеся в бутылке, могли как-то повлиять на концентрацию яда в растворе. «Вроде как бы настойка на перце, только наоборот... — Эта мысль так понравилась следователю, что он решил возможно скорее проверить ее. — Итак, — заключил он свои размышления, — первое: разыскать женщину; второе: установить личность неизвестного, звонившего по телефону; третье: выяснить все относительно муравьев. Для этого проконсультироваться со специалистом. Розыск женщины, конечно, следует начать с ювелира, где она могла покупать серьги»...

Если все даже самые нелепые и противоречивые факты аккуратно разложить по полочкам сознания, определить каждому его место и назначение, то все покажется простым и ясным, хотя может вовсе не соответствовать истине.

Говорят, в каждом американском городе, даже в самом скромном, обязательно есть главная улица — Мэйн-стрит. Была такая улица и в Нью-Карфагене.

Так вот, доктор Нерст медленно шел по главной улице, поглядывая на рекламы, витрины и вывески, отыскивая нужный магазин. Пустое небо затягивала легкая, прозрачная туманная дымка, едва разбеливающая ослепительную синеву неба. Солнце светило прямо в глаза. Нерст машинально достал из кармана темные очки, но, едва надев их, снял и сунул обратно в карман. «Во всех детективных историях преступники обязательно ходят в темных очках, — подумал Нерст. — Какая мерзость, я уже начинаю чувствовать себя преступником... Интересно, те, кто сочиняет детективы, действительно являются специалистами в этой области или они всего лишь спекулируют на нездоровых инстинктах? В какой мере применим на практике опыт, почерпнутый в приключенческих романах? Сумели бы, например, Конан-Дойль или Агата Кристи так запутать следы настоящего, невыдуманного преступления, чтобы оно не могло быть раскрыто? Или, наоборот, сумели бы они, опираясь на свой литературный опыт, раскрыть убийство, совершенное ловким, умелым преступником? Кажется, Конан-Дойлю удавалось что-то в этом роде...»

Нерст шел по главной улице. Яркие витрины, яркие рекламы, яркие вывески изо всех сил соревновались между собой, стараясь привлечь внимание прохожих: «Покупайте у Вулворта!»... «Спагетти! Только у нас лучшие итальянские спагетти!»... «Победа в джунглях» — два часа сплошных ужасов на большом экране!»... «Фильмы ужасов, романы ужасов... Не слишком ли много насилия в нашей Америке?» — подумал Нерст. «Пейте пиво — оно освежает!»... На витрине светлое пиво лилось бесконечной струей в стакан, так никогда и не наполняя его.

Прошла навстречу молодая женщина. Нерст встретился с ней взглядом. Женщина посмотрела на него и отвернулась. Чем-то она напомнила его ассистентку мисс Брукс. Нерст посмотрел ей вслед.

«Подумайте, не купить ли вам новый «бьюик»?»... «Силиконовый клей склеивает все, даже железо!»... «Киндл — ювелир».

Доктор Нерст открыл дверь.

— Я хотел бы купить небольшой подарок своей родственнице...

— Кольцо? Серьги? Браслет? — Продавец смотрел на доктора Нерста с неотразимой приветливостью.

— Да, что-нибудь в этом роде... Не очень дорогое. Около двухсот долларов.

Продавец понимающе кивнул головой.

— Посмотрите эти кольца. Какой размер вам нужен?

— Размер? Разве их нужно покупать по размеру?

— Это не обязательно, конечно, всегда можно кольцо немного растянуть, но все-таки лучше знать размер...

— К сожалению, я не знаю...

— Тогда, может быть, браслет?

— Пожалуй, я предпочел бы кольцо или серьги с каким-нибудь камнем.

Нерст искал глазами на витрине нужные ему серьги с рубином, но их не было.

— Посмотрите из этих? Настоящий изумруд кабошон. Не правда ли, великолепны? — Продавец надел кольцо на свой холеный палец и продемонстрировал, как будет сверкать камень на руке неизвестной дамы. — Ваша родственница... блондинка?

— Брюнетка.

— Тогда ей лучше с рубином. Вот такое.

Доктор Нерст чувствовал себя очень неловко, доставляя этому любезному продавцу столько хлопот, но он считал нужным создать впечатление случайности своего выбора. Оставаясь и здесь прежде всего ученым, он невольно использовал обычную методику биологического эксперимента, требующую чистоты постановки опыта, свободы от посторонних влияний и предвзятых решений. В то же время Нерст не мог не волноваться, так как он обладал достаточным житейским опытом, для того чтобы понимать, что если человек приходит в магазин и просит продать ему точную копию вещественного доказательства, потерянного на месте преступления, копию главной улики обвинения в предстоящем судебном процессе, то это не может не вызвать подозрения. Особенно у ювелира, который почти наверняка связан с полицией.

— Может быть, вы покажете мне еще что-нибудь в этом роде?

— Конечно, конечно, у нас огромный выбор!

Продавец одну за другой доставал с полок маленькие витринки, в которых, как бабочки в коллекциях Нерста, были разложены почти такие же пестрые, но куда менее совершенные по форме драгоценности. Рассматривая их, доктор Нерст не мог освободиться от смутного чувства неловкости, вызванного фальшивостью ситуации, слишком напоминавшей детективный роман. «Камушки, камушки... Сколько таких ярких камушков прошло через руки моего деда... Мы, голландцы, всегда славились умением гранить алмазы. Теперь совсем утрачено это старинное мастерство, бывшее почти искусством. Огранка алмазов так же стандартизирована, как и всякая другая область промышленности. Странно, что понадобилось такое нелепое стечение обстоятельств для того, чтобы я вспомнил о своем деде — гранильщике алмазов...»

Наконец, на одной из витринок среди сережек, похожих на стрекоз, и брошек, напоминающих жуков, Нерст увидел то, что искал. «Надо постараться, чтобы он сам предложил мне эти серьги, — подумал Нерст. — До чего же неприятно чувствовать себя преступником!»

Продавец с профессиональной ловкостью перехватил взгляд доктора Нерста.

— Если ваша дама брюнетка, ей могут подойти эти серьги.

Нерст мучительно старался изобразить равнодушие. Он неторопливо рассматривал выставленные перед ним камушки, рассеянно постукивал по стеклу витрины дужкой своих темных очков и напряженно думал, чем бы еще отвлечь внимание продавца, но, так ничего и не придумав, спросил:

— Так вы думаете, моя родственница будет довольна?

— Я в этом не сомневаюсь. Это роскошный подарок, рассчитанный на очень изысканный вкус. Это редкая вещь для знатоков! Единственный экземпляр. Разрешите завернуть?

— Пожалуйста.

— Сто девяносто три доллара. Можно чеком.

— Я заплачу наличными.

— Благодарю вас. Отослать по адресу?

— Нет, я возьму с собой. До свидания.

— До свидания. Заходите к нам, пожалуйста, всегда, когда вам захочется сделать подарок.

Мистер Киндл, ювелир, проводил Нерста до двери и даже выглянул наружу, чтобы посмотреть на машину, но доктор Нерст пошел пешком.

Ювелир вернулся в магазин, подошел к телефону и набрал номер:

— Это говорит Киндл, ювелир Киндл... Да... Только что от меня вышел еще один покупатель рубиновых серег... Да, точно такие же... О женщине я вам уже сообщал... Нет, он себя не назвал, но мне кажется, это кто-то из нашего колледжа... Да, конечно, у меня еще много таких же... Будет исполнено.

Мистер Киндл осторожно положил трубку, достал из ящичка точно такие же серьги, как и те, что купил Нерст, и выложил их на витрину.

Ган Фишер остановил свою машину у закусочной на шестидесятой миле.

На шоссе, как всегда в это время, было большое движение, но на автомобильной стоянке других машин не было. Ган не спеша прошел к закусочной. Будка телефона-автомата стояла снаружи, недалеко от входа. «Интересно, можно ли ее видеть из-за стойки?» — подумал Ган.

В закусочной было пусто. Ган подошел к стойке и постучал ключами от машины, которые все еще вертел в руках. Вышел бармен.

— Приготовить что-нибудь поесть? Бифштекс?

— Пожалуй. И пиво.

Бармен открыл бутылку и придвинул стакан.

Ган Фишер налил пива и следил за тем, как бармен достает из холодильника мясо.

— Не очень-то бойкая у вас торговля...

— Сейчас еще рано, — ответил бармен. — Посетители будут позднее.

Ган отпил пива.

— Где у вас телефон?

— Направо у входа, — не оборачиваясь, ответил бармен. — Вы успеете позвонить, пока жарится бифштекс.

Ган повернулся. Через стекло витрины был виден угол телефонной будки.

— Нет, я позвоню потом. Сперва поем.

Бармен бросил кусок мяса на горячую сковородку.

— Как хотите.

Ган медленно тянул пиво.

— Вы здесь один работаете?

— Когда много народа, помогает жена.

Ган поставил стакан.

— Скажите, а вы не помните... Вчера, примерно в это же время...

Бармен резко обернулся.

— Вы из полиции? Ваши только что уехали.

— Нет, я из газеты.

— А-а... — Бармен опять занялся бифштексом. — А я сперва подумал, вы тоже из них...

— Нет, я из газеты, — повторил Ган. — О чем они спрашивали?

— Вы же сами знаете, если сюда приехали.

Ган кивнул.

— Ну и что же... Вы им сказали, кто звонил от вас по телефону?

— Я не запомнил. Мало ли тут бывает проезжих.

— Например, как сейчас? Это было приблизительно в половине четвертого, вчера...

— Я не помню... А что он натворил, тот, кого разыскивают?

— Вероятнее всего — ничего. Он может дать очень ценные свидетельские показания, но, так же как и вы, не хочет иметь дела с полицией. Он ваш родственник или просто приятель?

— Я его никогда раньше в глаза не видел!

— Это связано с убийством Грига. Он первым увидел труп и сообщил по вашему телефону в полицию.

Бармен свистнул.

— Почему об этом ничего не было в газете и по радио?

— Полиция не разрешила давать сообщение. Понимаете, мне тоже нельзя портить отношения с ними. Ведь это мой хлеб.

Бармен понимающе кивнул головой и перевернул бифштекс.

— Тогда чего же вы у меня выспрашиваете?.. С картофелем?

— Ага. И побольше лука... В нашем деле всегда нужно знать новости раньше других.

— Я им ничего не сказал. Я действительно не видел, кто звонил отсюда по телефону. — Бармен поставил перед Ганом тарелку с едой: — Пожалуйста.

— Спасибо. Как он выглядел?

— Кто?

— Ну, тот, кто был у вас вчера в половине четвертого пополудни.

— Я не смотрю на часы, когда ко мне приходят посетители.

Некоторое время Ган молча жевал.

— Горчицы? — спросил бармен.

— Спасибо. А вы не думаете, что упоминание в газетах о вашей закусочной, хотя бы и по такому поводу, сделает вам бесплатную рекламу?

— Думаю.

— Ну?

— Был тут у меня вчера днем один метис... Лицо у него такое, знаете, конопатое, должно быть, после оспы... Но я не видел, что он звонил по телефону.

— Номер машины не заметили?

— Нет. У него была очень старая машина, года сорок девятого, наверно...

— И он ничего не спрашивал?

— Нет. Выпил стакана сока, взял сосиски и сразу уехал.

— В половине четвертого?

— Примерно в это время... Кофе?

— Охотно. И нет ли у вас персикового джема?

— Могу предложить сливовый. Персиков у меня оставалась только одна банка, да ее пришлось выбросить. Наползли муравьи.

— Ничего, давайте сливовый. А что за муравьи?

— Обыкновенные муравьи. Противные, серые, как мокрицы. Я оставил банку не плотно закрытой, так вы бы видели, сколько их набралось! Прямо облепили всю банку!

— Очень интересно... — рассеянно заметил Ган Фишер, допивая кофе. — Ну что же, спасибо за вкусный завтрак и за то, что вы рассказали... Сколько с меня?

— Доллар двадцать. Когда будете писать, не забудьте упомянуть, что у нас можно перекусить в любое время...

К середине дня стало пасмурно. Над землей повисло пустое бесцветное небо, унылое и серое, как застиранные простыни бедняка.

По восточной федеральной дороге со свистом проносились блистающие лаком и хромом легковые машины, ревущие грузовики, красивые автобусы и тяжелые, высокие, как дома, фургоны, отсвечивающие алюминиевым блеском.

Васко Мораес держался на своей машине ближе к обочине. Его старый «плимут» выпуска пятидесятого года был таким ветхим и обшарпанным, что уже давно перестал вызывать насмешки мальчишек на улицах городов. Теперь прохожие смотрели на него чаще с удивлением, как на музейную редкость, поражаясь тому, как может самостоятельно двигаться такая развалина. Васко Мораес купил эту машину несколько лет назад на свалке за восемьдесят семь долларов, и она уже хорошо послужила ему. Для его профессии возможность передвижения была едва ли не основной гарантией заработка. Профессия Мораеса состояла в том, что у него не было вообще никакой профессии. Он брался за любое дело, если оно не требовало специальных знаний и квалификации. А такие работы обычно носили случайный, сезонный характер. Чаще всего он нанимался на уборку фруктов или овощей. Сбор всегда нужно производить быстро и в определенное время. Поэтому фермеры охотно нанимают поденщиков. Но уборка заканчивалась, а вместе с ней кончалась и работа. Нужно было откочевывать севернее, где фрукты поспевают позже. Таким образом Васко Мораес начинал свой трудовой путь с весны в самых южных районах и, постепенно передвигаясь на север, доходил до границы с Канадой. Зиму он кое-как перебивался случайными заработками, а к весне снова оказывался на юге. Поэтому машина была для него единственным постоянным жилищем. Это был довольно распространенный тип кочевника двадцатого века — порождение стихийной погони за выгодой, порождение эпохи техницизма, когда человек, если он не успел вовремя закрепиться и приобрести необходимые знания и связи, оказывается навсегда выброшенным на обочины жизни.

Слева, обгоняя, с глухим нарастающим шумом промчался тяжелый грузовик. В открытое окно ударила упругая теплая волна рассеченного воздуха. Мораес почувствовал, как машина откачнулась вправо и снова выровнялась, когда грузовик его обогнал. Он привык к этим воздушным ударам, к плавному нарастанию и резкому спаду шума обгоняющих машин. Когда это бывал сверкающий лимузин, удар получался сухим и жестким, как пощечина. И звук нарастал внезапно почти до свиста и резко обрывался. Когда обгонял грузовик или автобус, гудящий рев нарастал постепенно, удар воздушной волны походил на приятельский толчок в мальчишеской свалке. Если машина работала на солярке, к этому добавлялся едкий дым, от которого слезились глаза и который не сразу выветривался.

Васко Мораес не мог ехать быстро, потому что «плимут» был очень старый и должен был прослужить ему еще неизвестно сколько лет. Он ехал медленно еще и потому, что все время высматривал поворот на ферму Томаса Рэнди, где был нужен поденщик.

Слева от Мораеса одна за другой проносились машины, справа тянулся унылый пустырь автомобильного кладбища. Мораес ехал посередине, между стремительным потоком новых машин и мертвой свалкой ржавых обломков.

Сзади раздался сигнал. Мораес посмотрел в расколотое зеркальце — это был громадный красный грузовик, тянувший на прицепе длинную мостовую ферму. Мораес всегда с уважением и сочувствием относился к водителям таких машин. Легко ли часами держать в руках многотонную махину и гнать, гнать, гнать по дорогам через леса и пустыни, в жару и в холод, ночью и днем, ночью и днем, все скорее и скорее, не имея права остановиться?

Грузовик надрывно ревел, прося дороги. Мораес принял правее, он вел свой «плимут» по самому краю шоссе, но грузовик не прекращал сигналить. Длинная ферма на прицепе мешала ему маневрировать. Мораес выехал на рубчатую обочину, колеса дробно застучали по бетонным зубцам, и почти одновременно он почувствовал мягкий удар горячего воздуха слева и ощутил резкий хруст в правом переднем колесе своей машины. Руль дернулся, и Мораес едва сумел удержать его. Он съехал на обочину и открыл дверцу.

Со свистом и воем пронеслась легковая машина.

Мораес обошел свой «плимут» и толкнул ногой переднее колесо. Оно было перекошено и болталось на ступице. Подшипник вышел из строя. Авария случилась потому, что раскрошился один из стальных роликов, имевший незаметный, ничтожный дефект, пропущенный много лет назад прецизионной машиной, контролирующей эти ролики на заводе в Детройте.

Лицо Мораеса, грязное, серое, изрытое оспой, как стены рейхстага в Берлине, стало еще мрачнее.

Человек, едущий на такой старой, разбитой машине, внутренне подготовлен к любым авариям, и все же авария бывает всегда неожиданной. Мораес растерянно оглянулся по сторонам. Дорога проходила лесом. О том, чтобы вызвать помощь с ближайшей бензоколонки, он даже не подумал. Весь его капитал составлял один доллар тридцать пять центов. Будь у него запасной подшипник, он мог бы сменить его за час. Но подшипника не было. Оставалось только одно — идти назад и пытаться раздобыть подходящую деталь на автомобильном кладбище.

Мораес достал из багажника ключ для коронной гайки подшипника и зашагал по шоссе.

Как быстро летят и земля и деревья за окном автомобиля и как медленно ползут под ногами острые камни, когда идешь по обочине!

Одна за другой, одна за другой, одна за другой, одназадругой, одназадругойодназадругойодназадругой мчались машины, пугая Мораеса шумом и свистом, обдавая пылью и едким запахом газов. Слева тянулся густой, словно бы совсем не тронутый цивилизацией, девственный лес, а справа — серая лента дороги с потоком куда-то спешащих автомобилей.

Мораес свернул с обочины, перебрался через канаву и пошел напрямик к автомобильному кладбищу.

Это был огромный пустырь, огороженный низеньким забором и заваленный ржавыми, искореженными, изуродованными временем и людьми автомобилями. Машины были навалены одна на другую в несколько слоев. Казалось диким и нелепым такое варварское уничтожение огромного труда, затраченного на создание всей этой никому не нужной теперь техники.

Мораес медленно брел между горами автомобильных трупов и высматривал, нет ли где-нибудь «плимута» пятидесятых годов. Ему нужен был автомобиль, попавший сюда в результате аварии, а не естественного износа. Лишь в такой машине могли сохраниться отдельные детали в годном состоянии. Постепенно он добрался до самого конца свалки, примыкавшего к лесу. Только здесь он нашел то, что было нужно, — «плимут» того же года выпуска, что и его. Он лежал сверху, и Мораесу пришлось взбираться по машинам, чтобы добраться до передних колес. Старые кузова были измяты и сильно проржавели, тонкий металл иногда рассыпался в прах от одного прикосновения, но части, покрытые смазкой, еще держались. Карабкаясь, Мораес заметил множество больших серых муравьев, которые копошились на деталях.

Передние колеса «плимута» оказались в довольно хорошем состоянии. Мораес подумал, что, пожалуй, имеет смысл снять целиком всю ступицу, но для этого он не захватил второго ключа. Он спустился на землю и отправился на поиски инструмента. Он заглядывал через выбитые стекла, открывал багажники там, где это было возможно, и всюду видел ползающих муравьев, которые не разбегались при его приближении.

Наконец он заметил сумку с инструментами под разинутым багажником одной из машин. Это был черный «додж» более позднего выпуска, чем его. Машина лежала на боку. Вся передняя часть была смята и искорежена. Мораес заглянул внутрь. Снизу через выбитые стекла проросла длинная, бледная, как в подвале, трава. Сиденье было залито кровью. Когда-то кому-то эта машина доставила радость приобретения. Она вызывала восхищение знатоков и зависть соседей. Ее владелец упоенно мчался в ней по дальним дорогам, заботливые руки смазывали ее, полировали и смахивали дорожную пыль. Потом водитель на короткое мгновение потерял самообладание, допустил только одно лишнее движение или, наоборот, не сделал единственно необходимого поворота руля, и машину приволокли сюда, где через несколько лет она превратится в груду ржавчины.

Мораесу показалось, что он слышит какой-то писк или жужжание.

Он прислушался. Звук шел из приемника. Судя по всему, машина пролежала здесь больше года. Было невероятно, чтобы до сих пор мог работать приемник. Мораес перегнулся через выбитое ветровое стекло и постарался заглянуть под приборную доску. В полутьме он увидел нескольких муравьев, которые копошились на стенке приемника. Мораес не мог видеть, чем именно они заняты, но жужжание шло оттуда. Постепенно, когда его глаза привыкли к темноте, он различил насекомое, похожее на паука. Муравьи старались протащить его через дырку в стенке приемника. Мораес не был особенно удивлен этим. На его родине в Южной Америке муравьи строили иногда очень сложные сооружения, и никто на это не обращал внимания. Не было ничего странного и в том, что здесь муравьи сооружают свое гнездо в старом автомобиле. Было бы гораздо удивительнее, если бы оказалось, что радиоприемник в разбитой машине проработал больше года.

Мораес обошел машину вокруг, высматривая, нельзя ли здесь еще чем-нибудь поживиться. Зайдя с той стороны, откуда была видна нижняя часть мотора, он опять заметил цепочку муравьев, которые ползли по машине. Каждый тащил что-то блестящее. Мораес проследил взглядом за ними и увидел, что они выползают из небольшой дыры, проделанной в стенке двигателя. Присмотревшись внимательнее, он заметил, что муравьи тащат кусочки металла толщиной в спичку и длиной с муравья. Цепочка тянулась к соседней машине и дальше терялась в беспорядочном нагромождении ржавых остовов.

Мораес ухмыльнулся хитрости муравьев, которые начали строить железные гнезда, поднял инструмент и направился к старому «плимуту», чтобы снять с него ступицу колеса.

— Вам не кажется, что пахнет гарью, доктор Нерст?

— Нет, это просто такая погода, доктор Хальбер.

— Серое небо?

— Да, такое небо бывает в Канаде в августе, когда горят леса. Тогда неделями в воздухе пахнет гарью и небо затянуто серой дымкой тумана.

— Я не бывал в Канаде в августе, но мне кажется, пахнет гарью. Вас подвезти? — Доктор Хальбер открыл дверцу своей машины.

— Нет, спасибо. Возможно, это смог нанесло с побережья. Спасибо, я обычно хожу пешком из университета. Автомобиль меня отвлекает, мешает думать.

— По себе я этого не замечал. — Доктор Хальбер кисло улыбнулся, — Да, возможно, это туман с побережья. До свидания.

— До свидания.

Доктор Хальбер уехал, а доктор Нерст неторопливо зашагал по аллее вдоль стоящих у тротуара машин. Отсюда до его дома было девятнадцать минут ходьбы, если идти не торопясь. Он дорожил этими спокойными прогулками, когда остаешься один на тихих улицах и когда так хорошо думается. Но сейчас он не мог сосредоточиться. Смутное, неосознанное чувство досады, как тупой гвоздь в башмаке, мешало ему настроить свои мысли в нужном направлении. «Какая противная личность этот ювелир... — думал Нерст. — Любезный и скользкий до отвращения. Неужели все торговцы такие? Впрочем, я напрасно стараюсь убедить себя в том, что ювелир мне неприятен. Я недоволен не им, а самим собой. Своим поведением. И даже не поведением, не тем, как я держался сегодня в магазине, когда покупал эти серьги, а самим фактом покупки. Как часто люди сгоряча, не подумав, совершают поступки, внешне, кажется, безобидные, но влекущие за собой последствия, за которые приходится потом дорого расплачиваться. Правильно ли я сделал, купив эти серьги? Не было ли это с моей стороны наивным и глупым мальчишеством? Я поступил как школьник, начитавшийся детективных романов. Вместо того чтобы исключить улику, я сам создал лишний повод для подозрений. Тот, кто будет вести следствие, несомненно, допросит ювелира. Надо быть полным идиотом, чтобы этого не сделать. А ювелир, конечно, расскажет о моей покупке... А что особенного в том, что уважаемый профессор покупает подарок своей жене? Ничего. И все же... А быть может, все это результат моей мнительности? В конце концов, у меня нет никаких доказательств относительно Мэдж. Это только мои подозрения. Мэджи могла потерять серьгу где угодно. Наконец, она могла ее вообще не терять, а положить в другое место, и я ее просто не нашел... Но тогда не о чем и беспокоиться. А если допустить худшее — что эта потерянная серьга принадлежит ей, — тогда я поступил глупо. Иначе это не назовешь. Моя задача в этом случае должна состоять не в том, чтобы доказывать невиновность Мэдж: в этом не может быть никаких сомнений... — Нерст даже улыбнулся при мысли, что кто-то может допустить, что его Мэдж является соучастницей в убийстве. — Нет, моя задача состоит вовсе не в том, чтобы добиваться ее оправдания, а в том, чтобы вообще отвести от нее всякие подозрения о касательстве к этому грязному делу. А с этой точки зрения, мой поступок, покупка серег, может подействовать как раз в обратном направлении. Но, с другой стороны, почему бы не сознаться перед самим собой, что я сделал это не столько из опасения судебных кляуз, сколько из желания увериться в ее отношении ко мне?.. Когда она найдет купленные мною серьги, она должна понять, что я...»

— Вы пешком, доктор Нерст?

Нерст обернулся. Его догнал Лестер Ширер. Недавно он был принят в Университет и читал курс теоретической физики.

— Да, я обычно хожу из университета пешком.

— Странная погода для этих мест?

— Возможно, это смог нанесло с побережья.

— Может быть. Люди строят все больше машин для того, чтобы жить лучше, а эти машины отравляют воздух, насыщают его дымом и копотью и в конце концов отнимают у людей солнце.

— Это одно из противоречий нашего безумного мира.

— Неизбежное противоречие.

— Я бы не сказал... — возразил доктор Нерст. — Я уверен, со временем все станет на свои места. Люди поймут, что нельзя рубить сук, на котором сидишь. Нельзя в стихийной погоне за мифом комфорта отравлять землю.

— Вы верите в торжество человеческого разума?

— Иначе нельзя. Нельзя жить, если не верить в человека.

— В Человека с большой буквы, как писал Горький?

— Я не люблю Горького. Просто я его мало читал. Но я верю в человека.

— Быть может, вы и правы, говоря, что иначе нельзя жить. Но мы редко об этом задумываемся. Мы слишком заняты нашими повседневными заботами. Обычно наша экстраполяция распространяется лишь на самый ближайший отрезок времени. Вам прямо?

— Да. Мы ведь живем почти рядом.

— Я не знал. Я вообще еще мало знаю город.

— Такой же, как тысячи других.

Некоторое время мужчины шли молча, занятые своими мыслями. «Мэджи, наверное, сейчас дома... — думал Нерст. — Она должна быть дома. Интересно, нашла ли она серьги. Может быть, их нужно было положить не в шкатулку, а на столик, прямо перед зеркалом, так, чтобы они сразу бросались в глаза... Нет, это было бы слишком нарочито. Это было бы вызовом. Так, как я сделал, будет лучше. Она откроет шкатулку и среди других безделушек найдет эти серьги. Только две. Как будто ничего не случилось. Этим я дам ей понять, что я все знаю, и все понимаю, и все прощаю, и хочу, чтобы все было между нами по-прежнему. Она умная и должна это понять. Она сделает вид, что ничего не заметила, и наденет сегодня эти серьги и тем самым без слов, ничего не говоря, скажет мне, что она меня понимает. Конечно, вся эта история с Григом чудовищное недоразумение. Когда будет установлена причина смерти, все успокоится само собой...»

— Я слышал, доктор, вы занимаетесь проблемой биологи ческой радиосвязи у насекомых? — сказал доктор Ширер.

— Да, я работаю в этой области, — сказал Нерст.

— Это очень интересный вопрос. Разбирали ли вы его с физико-технической точки зрения?

— Сейчас это мне кажется еще преждевременным. До последнего времени сам факт биологической радиосвязи представлялся весьма спорным. Пока мы не научимся уверенно принимать и генерировать радиоволны, на которых осуществляется эта связь, трудно говорить о механизме генерации.

— Меня этот вопрос интересует с чисто теоретической, принципиальной точки зрения. Я всегда был далек от биологии, и тем более от такой узкой области, как энтомология, но, мне кажется, вокруг этой проблемы биологической радиосвязи было слишком много... как бы это сказать?..

— Спекулятивной шумихи?

— Ну, вы, пожалуй, слишком резко выразились...

— Все эти опыты с передачей мыслей, конечно, производят на первый взгляд несколько странное впечатление. Но, может быть, все дело в том, что это слишком необычно? Не укладывается в привычные рамки нашего рационального мышления, которое мы привыкли считать непогрешимым?

— И все же это весьма смахивает на мистификацию.

— В экспериментах на животных и особенно на насекомых мы получили совершенно достоверные результаты... Теперь я провожу некоторые опыты на обезьянах. Просто мы еще очень мало знаем. Мы всегда хотим видеть мир таким, каким создали его в своем воображении. Но мы забываем, что как бы много мы ни знали, мы не знаем всего.

— Я не хочу с вами спорить, дорогой доктор Нерст, но этим, я бы сказал, скорее философским вопросам. Но у меня сложилось представление, что когда мы касаемся области телепатии, или, как вы говорите, биологической радиосвязи, здесь не хватает научной строгости. Неизбежной повторяемости результатов при воспроизведении одинаковых условий.

— Конечно, здесь еще очень много субъективного и слишком часто желаемое выдают за существующее. Но я и не занимаюсь телепатией. Я энтомолог и изучаю насекомых. Когда я сталкиваюсь с новыми, еще не известными науке фактами, я их исследую и пытаюсь объяснить. Я как нельзя более далек от какой-либо мистики. Я исследователь, и только. Развитие кибернетики в наше время позволило вплотную подойти к моделированию некоторых простейших функций нервной системы, но мы еще очень далеки от ясного понимания всех физических процессов, связанных с тем, что мы называем мышлением.

— Все, что вы говорите, не может вызвать возражения, но если последовательно развить вашу мысль, то следует прийти к заключению, что если у некоторых насекомых или, по крайней мере, у некоторых животных существуют органы дистанционной связи, будем говорить прямо — телепатической связи, то не исключена возможность существования подобных же органов и у человека? Хотя бы в зачаточном состоянии?

— Я этого не отрицаю, но я не хочу делать преждевременных выводов, пока не располагаю достаточным количеством строго проверенных фактов.

— Хорошо, допустим, такие факты со временем будут обнаружены. Тогда, естественно, возникает вопрос о возможности развития, стимулирования или усиления этой связи. Но если будет достигнута техническая возможность непосредственного воздействия на нашу психику, минуя аналитический аппарат мозга, то это неизбежно приведет к потере свободы воли?

— Сейчас, на данном этапе исследования, я не хотел бы заглядывать так далеко. Мне кажется преждевременным рассматривать физико-техническую сторону процесса радиосвязи у насекомых, пока недостаточно изучена его феноменология. Тем более нельзя рассматривать социологические аспекты развития этой области знания в будущем. Ученый не может и не должен нести ответственность за те последствия, которые может повлечь за собой его открытие. Наше дело — двигать вперед науку. Задача других людей — отыскивать пути практического применения открытых нами закономерностей. Использовать их на благо общества. Но это уже совсем другая область деятельности, и я не хотел бы в нее вмешиваться.

— Но вы только что назвали наш мир безумным. Уверены ли вы, что всякое новое открытие всегда обращается только на пользу людям? Способствует развитию цивилизации?

— Но я сказал также, что верю в человеческий разум. Что бы ни делал человек, как представитель определенного биологического вида Homo sapiens — «Человек разумный», это всегда в конечном итоге идет на пользу вида. Это биологический закон. Иначе вид прекращает свое существование. Все, что сделано человеком в прошлом, способствовало развитию вида Homo sapiens.

— Даже Хиросима?

Двое мужчин медленно шли по каменным плитам тихой улицы университетского города. Над ними было пустое бесцветное небо, серое, как пепел пожарищ. От деревьев, посаженных вдоль тротуара, пахло медом. Цвела липа.

— Хиросима?

— Да, Хиросима. Разве Эйнштейн, Ферми, или Оппенгеймер, или даже Мария Кюри вправе считать себя невиновными?

— Они занимались наукой. Только наукой.

— А вы уверены, что они стали бы продолжать свои исследования, если бы знали, что из этого получится?

— Эйнштейн знал. И Ферми и Оппенгеймер знали. Они все знали. Они действовали сознательно. Но они не могли поступить иначе. Они защищали свободу.

— Свободу? А не думаете ли вы, что все было гораздо проще и циничнее? Может быть, ими руководило тщеславное желание отомстить немцам? А наши военные боялись, как бы русские или немцы не сделали свою бомбу? Я не удивлюсь, если со временем выяснится, что война искусственно затягивалась в ожидании момента, когда физики закончат свое дьявольское дело. Это русские заставили нас поторопиться. Если бы мы не высадились в Нормандии, встреча с Советами произошла бы не на Эльбе, а на берегах Ла-Манша. Хорошие ученые оказались плохими политиками. А когда они опомнились, уже ничего не могли поделать.

— Вы хотите сказать, что ученый должен быть хорошим политиком?

— Я хочу сказать, доктор Нерст, что в наше время ученый не может не быть политиком. — Слова Лестера Ширера звучали жестко и зло. — Мир сильно изменился за последнее столетие. На нас, на ученых, лежит слишком большая ответственность. Ответственность за нашу цивилизацию, за само существование Homo sapiens.

Они остановились на перекрестке.

— Мне налево, — сказал Нерст. — А вам, кажется, прямо?

— Да, я живу в двух шагах отсюда. Мне было очень интересно с вами поговорить.

— Я тоже получил большое удовольствие от нашей беседы. Не так уж часто нам приходится затрагивать столь общие вопросы. Заходите, пожалуйста, как-нибудь. Мы с женой всегда будем рады вас видеть.

— Спасибо, с удовольствием.

— До свидания, доктор Ширер.

— До свидания, доктор Нерст.

«Мэджи, конечно, уже нашла серьги, — думал Нерст, подходя к своему дому. — Если она все поняла, она встретит меня на пороге и на ней будут серьги...»

Нерст толкнул калитку. В доме звякнул звонок.

Миссис Бидл повернула голову и приветливо улыбнулась. Она сидела на складном стульчике и подрезала розы.

— Добрый вечер, Клайв.

— Добрый вечер. Мэджи дома?

Открылась дверь, и на пороге появилась Мэджи. На ней был кокетливый белый передничек, который она надевала, когда занималась хозяйством.

— Добрый вечер, Клайви, как хорошо, что ты сегодня вовремя! Я боялась, что ты опять задержишься в лаборатории. — Она привычным движением отбросила назад волосы, чтобы он мог видеть ее новые серьги. — Спасибо тебе, дорогой, за подарок, спасибо, милый... — Уткнувшись горячим носом в его шершавую шею, она шептала: — Спасибо, милый, только ты ужасно рассеянный: ты ведь уже подарил мне такие же точно серьги в прошлом году, когда мы были в Чикаго... Ты забыл? Или, может быть, ты вообразил, что я их потеряла? Глупенький, они целы, вот они... — Мэрджори вытащила из кармана передника маленький футляр, где на черном бархате блестели две серьги. — Но это ничего... все равно я очень рада... Теперь у меня будет четыре штуки, две пары одинаковых сережек. Это очень хорошо, если я в самом деле одну потеряю...

На улице против дома остановилась потрепанная машина. Мэджи увидела ее через плечо мужа. Из машины вышел незнакомый человек в сером костюме. Он подошел к калитке.

— Клайв, к нам кто-то пришел. Ты уплатил очередной взнос за дом?

— Я хотел бы видеть доктора Нерста, — сказал человек в сером костюме.

— Это я, — сказал Нерст. — Калитка не заперта, входите.

— Добрый вечер. — Человек неторопливо прикрыл калитку и прошел к дому. — Мне нужно с вами поговорить, доктор Нерст.

— Мы ничего не собираемся покупать, дом застрахован, взносы уплачены...

— Я не по поводу продажи. Мне нужно с вами поговорить. Я заезжал в университет, но мне сказали, что вы уже уехали. Я из Бюро расследований.

Мэджи отошла в сторону и следила за разговором из глубины прихожей.

— Пожалуйста... Чем могу служить? — сказал Нерст. Он все еще стоял в дверях, загораживая проход в дом.

— Я предпочел бы... э... говорить только с вами.

— Пройдемте в кабинет. — Нерст посторонился, пропуская посетителя. — Сюда, пожалуйста...

Человек вошел в переднюю и остановился, осматриваясь, куда бы положить шляпу.

— Можете оставить ее здесь. Пожалуйста, направо, наверх по лестнице.

Серый человек не спеша поднимался по ступеням. Мэджи следила за ним из угла передней. Она постаралась встретиться взглядом с Нерстом, но он смотрел на посетителя. Человек остановился на площадке, не зная, куда идти дальше. Нерст взбежал по лестнице и толкнул дверь кабинета.

— Сюда, пожалуйста.

Серый вошел, за ним Нерст, и дверь захлопнулась.

Мэджи продолжала стоять в углу передней. Через раскрытую дверь на улицу она видела мать, которая подрезала розы. Она, должно быть, укололась, потому что досадливо потрясла рукой и поднесла палец ко рту, чтобы высосать кровь. На пороге дома прыгал воробей, заглядывая в темноту передней. Мэджи пошевелилась, и воробей улетел. Мэджи крадучись подошла к лестнице и начала подниматься. Лестница заскрипела. Деревянные лестницы всегда скрипят. Мэджи старалась ступать у самого края ступеней, но они все равно поскрипывали. За дверью были слышны голоса. Мэджи прислушалась. Говорил незнакомый, но так тихо, что слов нельзя было разобрать. Мэджи поднялась на площадку и заглянула в замочную скважину. Посетитель замолчал. Клайв сидел за столом и что-то разглядывал в лупу. Потом он придвинул к себе бинокулярный микроскоп и долго возился с его налаживанием.

— У нас есть основания предполагать, что мы имеем дело с умышленным отравлением, но нам нужно выяснить некоторые подробности... — сказал посетитель.

— Жаль, что у вас нет живых... — сказал Нерст.

Он наконец наладил микроскоп и теперь сидел неподвижно, уткнувшись в окуляры. Мэджи видела его со спины. «Он все-таки красивый, — подумала Мэджи. — Как ловко он орудует со своим микроскопом!».

Серый человек терпеливо ждал.

— Прежде чем ответить на ваши вопросы, — сказал Нерст, не отрываясь от микроскопа, — я должен заметить, что принесенные вами экземпляры представляют большой интерес. Насколько я могу судить, они не относятся ни к одному из описанных в литературе видов. Может быть, это даже новый род... Совершенно необычная форма головы...

— Видите ли, док, — перебил следователь, — меня не очень интересуют научные подробности. Мне важно знать: куда делся яд из виски? Могут ли эти муравьи повлиять на содержание яда в бутылке? Понимаете, виски оставить, а яд впитать?

— Они ближе всего подходят к американским иридомирмекс или динопонера, но существенно отличаются и от тех и от других... — Нерст оторвался от микроскопа и потянулся к полке за книгой. Он быстро нашел нужные страницы и бегло их просмотрел. — Конечно, вот, посмотрите сами...

Человек сидел неподвижно в кресле и молчал.

— Я знаю, — продолжал Нерст, — вам нужны конкретные данные, но вы просто не понимаете, какой интерес для науки представляет открытие нового вида муравья! И где? В Соединенных Штатах, которые изучены нами вдоль и поперек!

— Все это очень хорошо, док, но меня интересует ваш ответ на поставленный мною вопрос: возможно ли, что эти муравьи... что их присутствие в растворе нейтрализовало или понизило содержание ядовитых веществ типа кураре. Я ничего не знаю о муравьях и обращаюсь к вам как к специалисту.

Нерст снова склонился к микроскопу.

— Нет, — сказал Нерст, — это безусловно не только новый вид, но и новый род... Что вы говорите? — повернулся он к следователю.

— Я повторяю свой вопрос, доктор.

— Да, но ведь я уже, кажется, сказал вам: для того чтобы дать обоснованный ответ, мне нужно провести кое-какие исследования. Прежде всего необходимо достать живых муравьев. Где, вы говорите, нашли их?

— Это было на сорок второй миле по восточной дороге, направо в лесу.

— Ну вот, я должен буду завтра поехать туда и собрать живых насекомых, а после этого я займусь исследованием.

— И это продлится...

— Я думаю, дней десять или неделю.

— Не могли бы вы предварительно дать свои замечания хотя бы в самых общих чертах? Видите ли, это очень важно для хода следствия.

— Пока я могу сказать только, что нам не известны случаи смертельного исхода от укуса муравья. Вообще в Штатах водятся ядовитые муравьи, например те же иридомирмекс, но их укус не опасен для человека. Вы спрашиваете далее, может ли повлиять присутствие муравья или вообще насекомого в растворе на концентрацию растворенных в нем веществ? Сразу ответить на этот вопрос я не могу, но должен сказать, что в принципе это отнюдь не исключается. Вообще избирательное абсорбирование различных веществ — явление довольно обычное. Оно широко применяется не только в лабораторной практике, но и в технике, в промышленности. Никоим образом нельзя утверждать заранее, что муравей, попавший в раствор, не может являться таким абсорбентом. Но это лишь, так сказать, негативная сторона вопроса. Повторяю, это не исключено, но так ли это в данном конкретном случае, можно решить только после достаточно подробного исследования. Наконец, вопрос: является ли именно этот муравей ядовитым? — также требует изучения. На первый взгляд, если судить по тому экземпляру, который вы мне представили, я был бы склонен ответить отрицательно. Дело в том, что у этого муравья нет жала...

Нерст опять наклонился к микроскопу. Точно и ловко работая манипулятором, он повернул муравья так, чтобы удобнее было рассмотреть строение брюшка.

— Да, конечно, жало у этого экземпляра лишь в самом зачаточном виде... Я не думаю, чтобы этот муравей мог ужалить. Но, впрочем, это еще ничего не доказывает. Должен снова повторить: я высказываю сейчас, по вашему настоянию, всего лишь самые беглые, поверхностные замечания, ни к чему меня не обязывающие. Вы должны понять: это новый вид, еще не известный науке, и при более подробном изучении все может оказаться совсем не так.

— Вы могли бы взять на себя такое исследование?

— Разумеется, я займусь этим немедленно и совершенно независимо от вашей просьбы.

— Благодарю вас. Оставить вам это?

— Если возможно.

— Конечно. Когда можно ждать первых результатов?

— Позвоните мне дней через пять...

Мэдж и тихонько отошла от двери. В кабинете задвигали стульями. Мэджи открыла дверь спальни и остановилась на пороге. Мужчины вышли из кабинета. Мэджи встретилась взглядом со следователем и машинально поправила волосы. Блеснуло золото рубиновых сережек. В равнодушно-официальном взгляде полицейского промелькнуло любопытство.

— Моя жена, — представил Нерст.

— Очень приятно, — сказала Мэдж.

— Очень приятно, — повторил следователь. Он старался незаметно нащупать в кармане кнопку включения магнитофона, но это ему не удавалось.

— Ваша шляпа внизу, — сказал Нерст.

— Да, да, я помню, — сказал сыщик.

Томас Рэнди стоял на обочине томатного поля и смотрел на унылое серое небо.

— Ночью будет дождь. Сегодня можно не поливать, ночью будет дождь. Когда вечером такое серое небо, ночью всегда идет дождь. Э-гей! Дэви! Пошли домой!

— Сейчас, папа, — отозвался Дэви. Он бегал у самой границы участка, там, где начинался лес, и ловил бабочек.

Томас Рэнди еще раз окинул взглядом свои хорошо обработанные поля, белые строения фермы, волнистую линию холмов на горизонте, темную стену леса и серое бесцветное небо. «Хорошее небо», — подумал Том Рэнди. Он родился и вырос на этой ферме. Его отец прожил здесь всю свою жизнь. Его дед пришел сюда почти сотню лет назад в крытом фургоне с парой коней, топором и лопатой. Он корчевал лес, убирал камни, пас овец и стрелял волков. Его сын — отец Тома Рэнди — с бульдожьим упрямством боролся за этот клочок земли. Пахал, сеял, радовался первым всходам, убирал, молотил, разрезал длинным ножом первый горячий хлеб нового урожая, голодал в засуху, слезящимися от пыли глазами следил за каждым облачком на раскаленном знойном небе, занимал деньги под урожай, годами выплачивал ссуды, сажал яблони, рубил молодые яблони, когда они не давали дохода, выпрашивал семена на посев, мял в жестких пальцах сухую пыльную землю, любил ее, боролся за нее, дрался за нее до тех пор, пока его самого, строгого и неподвижного, не закопали в эту пропитанную его потом землю.

Том Рэнди нагнулся и поднял горсть земли. Она была сухая и пыльная. «Ночью будет дождь, — подумал Рэнди. — Будет хороший дождь...»

На дороге, ведущей из леса, показался автомобиль. Это был старый, разбитый, звенящий крыльями и лязгающий дверцами «плимут» послевоенного выпуска.

— Хэлло, как тут насчет работы? — спросил водитель, притормаживая машину. У него было скуластое смуглое лицо со следами оспы на лбу.

— Доллар двадцать, завтра с утра, убирать шпинат, — ответил Том Рэнди.

— О'кей. Где поставить машину?

— Направо, около сарая. Завтра к шести на работу. Как зовут? — Рэнди вытащил из заднего кармана записную книжку.

— Васко Мораес.

— Уоск Моррис? — переспросил Рэнди,

— Нет... Вас-ко Мо-ра-ес.

— По буквам, пожалуйста.

— Я не очень твердо знаю английскую азбуку... Васко Мо-ра-ес...

— Мексиканец?

— Нет.

— Метис?

— Нет. Бразилиа. Бразильянос...

Рэнди кивнул головой.

— Ладно, доллар двадцать, завтра к шести. — Он обернулся, чтобы посмотреть, что делает Дэви.

Бразилец включил скорость и поехал к ферме.

Дэви сидел на корточках в траве и что-то разглядывал.

— Дэви, пошли домой, пора ужинать, мама ждет.

— Па, смотри, что я нашел!

Мальчишки всегда что-нибудь находят. Если бы не эта удивительная страсть к поискам и находкам, к открытию новых миров, человечество не смогло бы так далеко продвинуться по пути цивилизации. Стремление искать, разведывать неизвестное, узнавать таинственное заложено в крови каждого мальчишки, но только немногим удается сохранить эту страсть на всю жизнь. Один такой любопытный мальчишка уже в зрелом возрасте нашел целый материк — Америку. Другой, двести лет спустя, копаясь под яблоней, нашел закон тяготения.

Дэви пока нашел только стрекозу.

Это была большая сине-серая стрекоза с прозрачными крыльями. Ее тело отливало металлическим блеском. Дэви держал ее на ладони, и стрекоза не делала попыток улететь.

— Папа, смотри, что я нашел!

— Идем, Дэви, мама ждет. В самом деле ты нашел замечательную стрекозу. Я такой никогда не видел.

— Я нашел огромную стальную стрекозу! — сказал Дэви. — С ней очень интересно играть. Она может гудеть, как геликоптер, и она меня слушается... Я посажу ее в клетку от белого кролика...

Ночью шел дождь.

Том Рэнди несколько раз просыпался от ударов грома и шума дождя, и сейчас, лежа в постели, слушал, как дождь барабанит по крыше, стучит по стеклу, шумит в листьях кленов. Окно было не плотно закрыто, крупные капли попадали на подоконник, и на полу образовалась косая полоса воды. «Хороший дождь», — подумал Рэнди, стряхивая последние остатки сна. За стеной в кухне Салли гремела посудой. Лилась вода из крана. Рэнди натянул джинсы и босиком прошел к окну. По дороге он привычно включил радио. Через одиннадцать минут должны были передавать сводку погоды. Рэнди распахнул створки окна. Дождь был не сильный и скоро должен был перестать. Голубые холмы за дорогой вырисовывались четко и ясно, над ними светлела полоска чистого неба. Рэнди глубоко вдохнул свежий утренний воздух, насыщенный терпким запахом сырой земли, потом прикрыл окно и пошел умываться.

Когда брился, он вспомнил, что не слышит радио.

— Салли, — крикнул он, приоткрыв дверь. — Салли, включи радио погромче, я боюсь пропустить сводку погоды!

Салли прошла в комнату, потом вернулась на кухню. Радио молчало. «Удивительный народ эти женщины! — подумал Рэнди — Неужели это так трудно — включить приемник так, чтобы я мог слышать сводку погоды? Когда женщина попадает на кухню, ей уже ни до чего нет дела». Рэнди с намыленной щекой прошел в комнату и повернул до конца регулятор громкости. Радио молчало. Рэнди потрогал шнур, еще раз щелкнул включателем, все было включено, но приемник не работал. Рэнди взглянул на часы — до сводки погоды оставалось еще около пяти минут. Он пошел добриваться, досадуя, что приходится торопиться. Ежедневная «Сводка погоды для фермеров» была основной информацией, с которой начинался рабочий день. Его мало интересовали биржевые новости — у него не было капитала; никогда не слушал городские новости — он редко бывал в городе; и его уже совсем не интересовала политика. То, что происходило в Европе, или в Аргентине, или в Тибете, было так далеко от его повседневных забот, что с тем же успехом радиодиктор мог бы ему рассказывать о войне марсиан или о гибели Атлантиды. Его интересовали только погода и цены на овощи.

Кончив бриться, Рэнди опять вернулся к приемнику. До начала передачи оставалось еще две минуты. Он открыл заднюю крышку приемника, чтобы исправить контакт в предохранителе, и обнаружил, что внутри полно муравьев. Большие серые муравьи облепили детали приемника, ползали по конденсаторам и сопротивлениям, копошились в путанице проводов, еще более усиливая ее кажущуюся хаотичность. Первое побуждение Рэнди было вытряхнуть муравьев из приемника. Но годами воспитанная привычка всегда убирать за собою остановила его.

— Салли, — крикнул он через открытую дверь кухни, — дай-ка мне твой пылесос! В приемник наползли муравьи, он поэтому и не работает!

— Завтрак уже готов, Том, — ответила Салли. — Иди завтракать. Можешь заняться приемником после завтрака.

— А где пылесос? — опять спросил Рэнди.

— Пылесос в передней. Иди завтракать.

В комнату вошел Дэви:

— Папа, мама зовет завтракать. Все уже на столе.

— Сейчас иду. — Рэнди стоял, нагнувшись над приемником, и наблюдал за тем, что делалось внутри.

Кроме серых муравьев, он заметил несколько более крупных насекомых, похожих на пауков. Их спины отливали металлическим блеском, как у навозных жуков. Они медленно шевелили своими членистыми лапами и что-то делали. Рэнди присмотрелся внимательнее. Пауки грызли провода.

— Папа, мама зовет завтракать. Все уже на столе, — опять повторил Дэви. — Папа, а зачем ты спрятал мою стрекозу, ту, которую я вчера поймал?

— Я не брал твою стрекозу, Дэви. Скажи маме, что я сейчас иду. А где была твоя стрекоза?

— Я ее посадил в клетку, где раньше жил белый кролик. А теперь клетка стоит, а стрекозы нету.

— Том, иди завтракать. Все уже на столе! — крикнула Салли.

— Сейчас иду, Салли, — ответил Рэнди.

Серый паук перегрыз провод и остановился. К нему подбежал муравей, паук зашевелился, медленно переполз на другое место и снова принялся грызть проволоку, на которой держалась радиодеталь. Познания Рэнди в радиотехнике не шли дальше самых элементарных представлений — он умел сменить батареи в транзисторе, заменить перегоревший предохранитель или испорченную радиолампу. Поэтому он не мог судить о том, насколько целенаправленны действия муравьев и пауков, но у него создалось впечатление, что в поведении насекомых гораздо больше организованности, чем это обычно кажется неискушенному наблюдателю, следящему за тем, как лесные муравьи суетятся в своем муравейнике.

— Том, Дэви, сколько раз нужно вам повторять? Завтрак на столе, кофе стынет, я испекла оладьи с джемом... Идите же наконец завтракать!

— Салли, да только посмотри, что здесь делается! Они грызут провода! Я никогда не видел ничего подобного!

Салли подошла к мужу.

— Идем к столу, родной. Фу, какая гадость! Надо их немедленно вытряхнуть! Надо вынести приемник на двор и там вытряхнуть! Они расползутся по всему дому! Я сейчас принесу ДДТ.

Том поднял приемник и пошел на веранду. Дождь уже прекратился, и только с деревьев падали крупные капли.

— Салли, давай сюда пылесос, так не вытрясешь.

Рэнди поставил приемник на землю и вернулся за пылесосом. Муравьи забеспокоились и стали расползаться из приемника. Несколько муравьев тащили серого паука, другие волокли отрезанный транзистор. В воздухе летали стрекозы и пахло озоном.

— Папа, смотри, сколько здесь стрекоз! — крикнул Дэви. — И вон еще, еще!

Рэнди обернулся. Дэви показывал ему на карниз веранды. Там пряталось от дождя штук шесть таких же больших стрекоз, как та, которую накануне поймал Дэви. Рэнди направил в приемник сильную струю воздуха из пылесоса.

Одна из стрекоз опустилась на дорожку, туда, где кучка муравьев тащила серого паука. Дэви попытался ее поймать, но стрекоза улетела. Мальчик, заразившись настроением взрослых, стал давить расползающихся муравьев. Сухо хрустнул панцирь паука. Дэви наклонился, чтобы подобрать насекомое, и в этот момент один из муравьев его ужалил.

— Мама, меня укусил муравей!

Салли подбежала к сыну.

— Куда он тебя укусил?

— Вот сюда. — Дэви показал палец. — Знаешь, как больно!

Салли попыталась выдавить капельку крови.

— Больно!

Салли надавила еще. Дэви закричал и вырвался.

— Дэви, надо высосать ранку! Слышишь, Дэви!

— Ничего, это пройдет, — сказал Рэнди. — Пойдемте завтракать, еще никто не умирал от муравьиных укусов.

— Откуда ты знаешь? Может быть, эти муравьи ядовитые.

— В наших краях никогда не было ядовитых муравьев. Уж я-то знаю. Вот когда я служил в армии, один парень рассказывал, что в Бразилии однажды муравьи съели собаку, так то в Бразилии. А здесь, когда я был маленьким, таким, как Дэви, меня сколько раз кусали, — это все ерунда, почешется и скоро пройдет.

Дэви заплакал.

— Дэви, подойди сюда! Дэви!

Мальчик ревел. Том Рэнди подхватил его на руки.

— Ну покажи, что у тебя случилось. Мужчины не должны плакать.

Палец покраснел и немного распух. Дэви успокоился и теперь только тихо всхлипывал.

К веранде подошел бразилец:

— Доброе утро, мэм. Доброе утро, босс.

— Доброе утро. Проходите в кухню, завтрак уже готов.

— Спасибо, мэм. Что с мальчиком?

— Его укусил муравей.

— Муравей — это не опасно.

Рэнди отнес мальчика в кухню и посадил за стол. Дэви не плакал. Он попытался что-то сказать и не смог. Он тяжело дышал и медленно сползал со стула. Мать кинулась к ребенку.

— Том, выводи машину! Его нужно отвезти к доктору!

Том Рэнди и сам понял, что дело плохо. Он побежал в сарай, где стоял пикап. Том распахнул ворота, с трудом протиснулся на сиденье — машина стояла слишком близко к стене — и повернул ключ зажигания. Стартер загудел, но машина не завелась. Он вторично повернул ключ. Машина не заводилась. Он подкачал смесь и опять включил зажигание. Мотор не пошел. Раз за разом он поворачивал ключ зажигания, стартер с визгом крутил мотор, но машина не заводилась. Подбежал Васко Мораес:

— Скорее, босс, мальчику плохо!

— Что-то с машиной.

— Едемте на моей.

Старый, истрепанный «плимут», ревя мотором, гремя железом, напрягая последние лошадиные силы, мчался в город по восточной федеральной дороге, впервые за многие годы не по краю шоссе, а в общем потоке машин.

Слева за окном был виден пустырь автомобильной свалки. Мертвые машины протягивали к небу свои мокрые ржавые кости. Дождик то прекращался, то снова начинал едва моросить. Было 6 часов 17 минут.

Доктор Нерст смотрел через мокрое ветровое стекло на бегущий навстречу асфальт. Стеклоочистители мягко постукивали в четком своеобразном ритме: «ты-со-мной, и-я-с-тобой, ты-сомной, ия-стобой, ты-сомной, ия-стобой...» Эту ритмическую говорилку Нерст придумал еще тогда, когда мокрыми осенними вечерами, проводив свою невесту Мэрджори Бидл, он возвращался домой. Это было счастливое время...

Справа за окном тянулся пустырь автомобильной свалки. Нерст скользнул по нему равнодушным взглядом и снова перевел глаза на дорогу. Было еще очень рано, и автомобильный поток не заливал шоссе. После вчерашнего разговора с агентом из Бюро расследований Нерст находился в состоянии непрекращающегося нервного возбуждения. Тревожные события дня сплелись в его сознании в липкий клубок противоречий, сомнений и домыслов — домыслов, требующих немедленного разрешения.

Дождь прекратился, и Нерст включил стеклоочистители. Навстречу, гремя железом, промчался старый «плимут». «Символ современной цивилизации, — подумал Нерст. — Цивилизации, которую защищает доктор Ширер. Доктор Ширер... А что, собственно, дает ему право поучать меня? Все его разговоры о моральной ответственности ученых за последствия их работы — не есть ли все это просто бегство в политику ученого-неудачника, не сумевшего сделать ничего значительного в своей области?»

Промелькнул плакат, призывающий вступать в морскую пехоту. Скоро должен быть поворот и съезд в лес. Нерст сбавил скорость и стал внимательно следить за дорогой. Почти от самой обочины начинался лес, покрывавший пологие холмы.

Большой фургон с тяжелым уханьем обогнал Нерста, и он едва не пропустил поворот. Резко затормозив, резче, чем это можно делать на магистральном шоссе, Нерст свернул к обочине и съехал на дорогу, которая шла вдоль опушки леса. Проехав несколько ярдов, он развернул машину и поставил ее так, чтобы она не мешала проезду. Он затянул ручной тормоз и выключил зажигание. Мотор вздохнул и затих. Сразу стал слышен шум дороги — шипение шин и тяжелое гудение грузовиков. Нерст открыл дверцу и вышел из машины. Воздух был сырой и свежий после дождя, и мелкая, чахлая трава вдоль дороги еще не просохла. От шоссе тянуло запахом бензинового перегара. Нерст сунул в карман перчатки, пробирки для муравьев, сигареты, очки и похожий на автоматическое перо индикатор ионизации.

Солнце поднялось уже довольно высоко, в пасмурном небе образовались большие разрывы, и белые пятна облаков быстро скользили по небу, напоминая своими очертаниями причудливые контуры географических карт. Нерст обошел машину и направился в лес.

Человеку, привыкшему ходить по каменным плитам, по асфальту тротуаров, по паркетам домов, странно и непривычно ощущать под ногой живое тело земли. Она была мягкая, упругая и податливая, и казалось, если бы не толстые подошвы резиновых сапог, ноги ощутили бы се теплоту. В лесу было сыро, темно и тихо. Сюда уже не доносился шум автомобилей и запах бензина. Капли дождя все еще блестели на ветках деревьев, на длинных, седых от росы иглах сосен. Нерст шел не разбирая дороги, прямо, стараясь лишь как можно дальше отойти от шоссе, углубиться в естественный мир природы, еще не разрушенный вторжением человека. Удивительно, как в наше время могут сохраняться подобные островки среди полей и дорог, линий электропередач и пыльных городов, построенных людьми. Нерст с наслаждением вдыхал густой воздух, насыщенный сырыми запахами леса. «Так ли уж нужна людям вся их цивилизация, которой они поклоняются как идолу? Должно быть, нужна, иначе люди не стали бы строить свои мосты и заводы. Но становятся ли они от этого счастливее?..» Нерст потянулся в карман за сигаретой, но, подумав, сунул пачку обратно. Слишком хорош был воздух, чтобы его стоило портить табачным дымом. Нерст остановился. Его поразила полная тишина леса. Только ветер едва шевелил верхушками деревьев да иногда тяжело падали задержавшиеся на ветках капли воды. Солнце просвечивало сквозь деревья и заставляло гореть ярким желто-зеленым огнем листья папоротников.

Было очень тихо в лесу. Нерст не сразу понял, что в этой тишине не слышно ни щебета птиц, ни стрекота насекомых, ни даже шороха трав. «Удивительно тихо, — подумал Нерст. — Какой-то вымерший лес...» Слабый порыв ветра расшевелил верхушки деревьев, и по листьям, по веткам, по траве застучали крупные капли.

С тихим жужжанием пролетела стрекоза. Нерст машинально проследил за ней взглядом. Ему показалось что-то необычное в ее полете, но стрекоза исчезла раньше, чем он успел ее разглядеть. В лесу остался слабый запах озона. «Интересный экземпляр, — подумал Нерст. — Для «Кордулиа металлика» слишком крупная. Жаль, что я не захватил сетки...»

Муравьиную тропинку Нерст заметил внезапно, сразу, когда уже едва не наступил на нее. Это была обычная дорога, которую муравьи прокладывают к местам добывания корма. Нерст присел на корточки. Хрустнули суставы в коленях, и он поморщился. Земля была еще совсем сырая, и на траве блестели крупные капли. Муравьиная дорога была тщательно расчищена и выровнена. Ее вполне можно было бы принять за миниатюрную копию тех шоссейных дорог, которые люди прокладывают между своими городами. Дорога была пуста. Нерст заметил лишь двух-трех муравьев, куда-то спешивших. Они скрылись раньше, чем он успел их рассмотреть, но ему показалось, что это такие же крупные серые муравьи, как и тот, которого ему принес накануне следователь. Нерст посмотрел вправо и влево, но нигде не увидел муравейника. Он пошел вдоль дороги, стараясь не повредить ее. Муравьиное шоссе местами огибало крупные препятствия — стволы деревьев, сухие пни, большие камни, но там, где это позволяла местность, оно было проложено удивительно прямо. Можно было подумать, что муравьи прокладывали его к какой-то определенной цели. Поверхность почвы на дороге была плотно утрамбована и в самом деле напоминала асфальтированное шоссе. Местами на дороге валялись сухие веточки и листья, сбитые дождем. Муравьев почти нигде не было видно, попадались только редкие одиночки, и Нерст даже не пытался ловить их, зная, что дорога должна привести его к муравейнику.

Запахло падалью. Впереди в кустах Нерст увидел что-то светлое. В траве лежал начавший разлагаться труп белого кролика.

Подавляя отвращение, стараясь не дышать, Нерст нагнулся, чтобы лучше рассмотреть насекомых. Они несомненно относились к новому виду, именно тому, который принес полицейский. Должно быть, из-за дождя муравьи вели себя довольно флегматично. Не было заметно той беспорядочной суетни, которая всегда связывается с муравьями в представлении людей.

Нерст увлекся своими наблюдениями и не заметил, что несколько более крупных муравьев заползли на его резиновые сапоги. Он достал из кармана металлический футляр с пробирками и пневматическое приспособление для ловли насекомых.

Стараясь не запачкаться, он собрал несколько десятков муравьев и уложил закрытые пробирки в футляр. Нерст заметил некоторую странность в поведении муравьев — они начинали проявлять беспокойство и разбегаться еще до того, как он приближал к ним свою ловушку, словно они могли знать его намерения. Но, как это часто бывает, подобный мелкий факт, хотя и был им замечен, не закрепился в сознании и не повлек за собой никаких мыслей.

Подул ветер, солнце скрылось, и опять начал накрапывать дождь. Муравьи попрятались. Нерст осмотрелся вокруг. Муравьиная дорога дальше не продолжалась. Очевидно, она была проложена только сюда. Нерст пошел вдоль нее в обратном направлении. Теперь он шел быстро и уверенно, ожидая вот-вот увидеть муравьиную кучу. Дождь закапал сильнее. Впереди на тропинке Нерст заметил какое-то крупное насекомое, похожее на паука. Оно быстро ползло по тропинке и, как показалось Нерсту, расчищало и выравнивало ее. Нерст достал очки, но, пока он их протирал и надевал, насекомое уже скрылось.

Идти по лесу в очках было неудобно; дождь, хотя и не очень сильный, заливал стекла и мешал смотреть. Нерст уже давно миновал то место, где он впервые вышел на дорогу, а она уходила все дальше в глубь леса. Нерст шагал вдоль нее, и чем дальше, тем все сильнее им овладевало какое-то странное чувство беспокойства и неуверенности. Он отлично понимал, что для описания нового вида необходимо найти муравейник, но в то же время ему мучительно не хотелось идти дальше в лес. Это было смутное, неосознанное противодействие его собственной воле — ощущение, лежащее вне разума и логики. Словно бы кто-то сильный и благожелательный твердил ему: «НЕ ХОДИ, ОСТАНОВИСЬ. НЕ ХОДИ. ВПЕРЕДИ ОПАСНОСТЬ». Он с трудом заставлял себя сделать каждый новый шаг и наконец остановился. Впереди в просвете между деревьями виднелось небольшое лесное озеро. Издали Нерст различал серую поверхность воды, покрытую сеткой дождя.

Снова появилась стрекоза. Она сделала несколько стремительных кругов и едва не задела его плечо. И только тут он заметил, что индикатор ионизации, который, выходя из машины, он сунул в наружный карман пиджака, горит ярким оранжевым светом.

Биологически человек беззащитен перед радиацией. Мы можем ощущать жару или холод, недостаток кислорода или запах вредных газов, мы чувствуем боль от укола, и нам неприятно смотреть на слепящее полуденное солнце, но мы совершенно не ощущаем радиации, несмотря на её смертельную угрозу.

Оранжевый «глазок» индикатора горел ровным светом, неслышно предупреждая, что радиация превысила допустимый уровень... Нерст отцепил прибор и поднес его к глазу, чтобы прочесть суммарную дозу: «Семнадцать рем... Это еще не так много, но нужно немедленно уходить... Пока я выйду из леса, доза удвоится... Надо уходить...» Нерст еще раз взглянул на видневшееся за деревьями озеро, куда вела муравьиная тропа, и зашагал обратно.

— Повторим? — спросил Ган Фишер.

— Повторим, — сказал Васко Мораес.

— Бармен, два виски!

— Я бы, пожалуй, съел чего-нибудь... — сказал Васко Мораес.

— И порцию сосисок! Двойную, — добавил Ган Фишер.

Они сидели в баре на Госпитальной улице, напротив Городской больницы.

— Да, сэр, он был очень славный мальчик... — сказал Мораес. — Такой ласковый и приветливый... Хороший мальчик.

— Он умер в сознании? Он что-нибудь говорил?

— Нет, сэр, он был уже без сознания, когда мы его принесли в больницу. Но я все очень хорошо помню, я все видел: это произошло, прямо сказать, у меня на глазах.

— Значит, его укусил муравей? Обыкновенный муравей?

— Нет, сэр, это был не обыкновенный муравей. Таких я раньше не видел. Это был огромный серый муравей, похожий на осу, только поменьше. И без крыльев. Летать они не могут. У нас в Бразилии есть летающие муравьи, но те не такие. Эти бегают очень быстро и такие хитрые... Такие хитрые... Вы не поверите, они строят железные города! А металл достают из автомобилей.

— Откуда вы знаете?

Васко Мораес не ответил. Рассказывать о посещении автомобильного кладбища ему не хотелось. Как-никак это хоть и свалка, но все же частное владение, и, строго говоря, сняв подшипник со старой машины, он совершил кражу. Ган Фишер тотчас заметил, что Мораес чего-то недоговаривает, и стал настойчивее:

— Почему вы думаете, что эти муравьи строят железные гнезда? Я никогда о таком не слыхал.

— Я тоже никогда не слышал, чтобы муравьи строили гнезда из гвоздей и проволок. У нас в Бразилии есть муравьи, которые живут на деревьях и шьют себе гнезда из листьев. Есть такие, которые вообще не имеют гнезд, а только кочуют. Это самые опасные муравьи. Когда они идут по лесу, они съедают все на своем пути — мышей, пауков, лягушек, а если не успеешь убежать, так и человека сожрут до косточек. Объедят так, что останется только скелет — прямо для магазина наглядных пособий! Я это знаю. Работал два месяца на такой фабрике — отмывал кости. Противная работа.

— А вы сами видали такие, объеденные муравьями, трупы? — спросил Ган Фишер.

— Я? Нет, не видал. Я ведь очень давно уехал из Бразилии.

Ган Фишер отпил из своего стакана. Мораес ел сосиски.

— Хорошие сосиски, горячие, — сказал он. — Я целый день ничего не ел. И они там тоже. Ну, им-то сейчас не до еды. Я сказал боссу, что буду ждать здесь, надо отвезти его на ферму.

— А почему он не поехал на своей машине? — спросил Фишер.

— Так ведь она не заводилась. Он гонял, гонял стартер — и ни одной вспышки. Искра пропала. А машина у него хорошая. В таком фургоне очень удобно спать, можно вытянуться во весь рост.

— Может быть, в машине были обрезаны провода?

— Я не знаю. А зачем их обрезать?

Ган Фишер допил свое виски.

— Повторим?

— Пожалуй, хватит...

— Ну, по одной?

— Давайте.

Фишер сделал знак бармену.

Мораес доел сосиски. Он сидел молча, уставившись в пустую тарелку. Упоминание о машине Рэнди снова направило его мысли на полчища серых муравьев на автомобильном кладбище.

— Я слышал, они, эти муравьи, забрались в приемник? — спросил Фишер.

— Да, там вообще было много муравьев. Они всюду ползали, и в приемнике тоже. Они прогрызли в нем дырку и старались протащить туда какого-то паука.

— В приемник?

— Ну да, в приемник. Я сперва подумал, что это гудит радио, а потом разобрал, что гудит паук.

— Когда это было?

Мораес, словно истукан, смотрел прямо в глаза Фишеру.

— Ну, когда вы видели муравьев в приемнике?

— Когда?.. Тогда.

— Утром?

— Ну да, утром.

— А как же Рэнди говорил, что приемник у него не работал и он сам открыл крышку?

— Так я же и говорю то же самое. Он открыл приемник, а там полно этих серых муравьев. Они прямо так и кишели. Он хотел их высосать пылесосом, а они разбежались, и один укусил мальчика, а потом...

— Это все я уже знаю. Рэнди рассказывал. Он говорил даже, что они отгрызли там какие-то детали?

— Так зачем же вы спрашиваете, если сами все знаете?

— Мне это нужно для газеты. Я у вас беру интервью.

— А если я не хочу вам давать никаких этих интер...

— На этом можно заработать.

— Кому? Вам?

— И вам тоже.

— Никогда не слыхал о такой работе. Что надо делать?

— Ничего особенного. Просто расскажите мне все, что вы знаете о серых муравьях. Что-нибудь такое, что будет интересно нашим читателям. Мне нужна сенсация...

— А я ничего не знаю. У меня нету этой вашей сенсации. Я вам уже все рассказал. А сколько можно заработать?

— Ну, скажем, пять долларов?

— Не пойдет. На уборке шпината я получаю доллар двадцать в час. А мы сидим здесь уже битых два часа.

— Два доллара сорок. У вас много работы?

— Когда как...

— Вы же все равно ничего не знаете. Сами сказали.

— А если знаю? — Мораес опять посмотрел в упор на Фишера своим ничего не выражающим взглядом.

Фишер молчал.

— Допьем? — сказал он.

Мораес кивнул. Допили. Фишер подозвал бармена и показал на стаканы. Бармен налил.

— Десять долларов? — сказал Фишер.

— Сто.

Фишер засмеялся.

— Почему не тысячу?

— Мне нужно сто долларов. Деньги вперед.

Фишер помолчал, прикидывая в уме, что мог бы рассказать Мораес и сколько на этом удастся заработать.

— Вы читали газеты? Что вы думаете об убийстве Роберта Грига?

— Я не читаю газет. Я вообще не умею читать. Так, немного, только то, что напечатано крупными буквами... Вывески, дорожные знаки... ну, и другое.

— А радио вы не слушали?

— У меня в машине нет радио.

— А что вы делали в лесу?

— В лесу?.. — Мораес опять уперся в него каменным взглядом. — Спал. Я иногда заезжаю в лес, чтобы переночевать, когда негде остановиться. Только последний раз это было давно. В Калифорнии, за перевалом.

— А здесь, поблизости, вы нигде не заезжали в лес?

— Здесь? Нет, нигде.

— А вы не повторите фразу, которую я продиктую?

— Зачем?

— Так, для газеты.

Фишер переменил позу, чтобы микрофон, спрятанный в кармане его пиджака, был направлен прямо на говорящего. Мораес отодвинулся.

— Для газеты — сто долларов. А вообще чего вы ко мне пристали? Не буду я вам ничего говорить. Я ничего не знаю. Переночевал на ферме. Утром отвез больного ребенка в город. Вот и все.

— Ладно. — Фишер достал из кармана бумажник и положил на стол две купюры по пятьдесят долларов. — Рассказывайте.

Мораес посмотрел на деньги, потом на Фишера, потом снова на деньги и медленно протянул руку. Фишер быстро накрыл бумажки своей рукой.

— Рассказывайте, — повторил он.

— Деньги вперед, — сказал Мораес.

Фишер отрицательно покачал головой.

— Сперва рассказывайте.

— Вы же из меня уже вытянули больше, чем думали.

Фишер сложил бумажки и взял бумажник.

— Ладно, пополам, — сказал Мораес. — Пятьдесят вперед, пятьдесят потом.

Фишер молча протянул ему одну бумажку.

— Так что рассказывать? — уныло спросил Мораес.

— Все, что вы знаете о серых муравьях.

Мораес помолчал, собираясь с мыслями, и начал:

— Муравьи пришли сюда с Амазонки. У нас в Бразилии в древние времена было великое племя тупи-гуарани. Оно жило по берегам большой реки. Потом пришли белые люди и стали истреблять индейцев. Тогда вождь увел свое племя в глухие леса в глубь страны. Но там было сыро, темно и голодно, и люди умирали один за другим. Люди не знали, что делать, и сердца их ожесточились. Увидя это, Великий дух явился к ним и, для того чтобы людям было легче найти себе пропитание, превратил их в серых муравьев...

— Довольно, — сказал Фишер. — Такие басни я умею сочинять лучше вас.

Мораес остался невозмутим.

— Тогда зачем же я вам нужен? Вы просили рассказать о серых муравьях, я... — Он поднялся из-за стола. — Я здесь, босс!

К ним подходил Том Рэнди.

— Надо ехать, Мораес, — сказал он.

— Я готов... Мы тут немножко выпили...

— Вижу. — Рэнди повернулся и пошел к выходу.

Мораес последовал за ним, но, сделав несколько шагов, вернулся. Он остановился перед Ганом Фишером и, покачиваясь, смотрел на него.

— Что? — спросил Фишер.

— Остальные пятьдесят.

Фишер пожал плечами. Тогда Мораес нагнулся к нему и зашептал в самое ухо:

— Если вам нужны серые муравьи, поезжайте по восточной дороге на автосвалку, в самый дальний конец, ближе к лесу...

Фишер невольно отстранился от горячего дыхания, щекотавшего ухо. Он хотел встать, но задел стол. Звякнула упавшая вилка. Ган рванулся за Мораесом, но тот уже уходил.

— Проклятый метис! — пробормотал он.

Рыжая обезьяна сидела у Нерста на коленях. В лаборатории было тепло и солнечно. Солнечные блики светились в стеклянных пробирках и колбах, сверкали в хромированных деталях микроскопов и кинокамер, наполняли зеленым свечением листья растений.

Доктор Нерст посмотрел на часы. Было начало третьего, а в пять нужно быть дома. Его ассистентка немного задержалась — она должна принести данные анализа муравьев.

Нерст погладил бритую голову обезьяны. Тонкая мягкая шерсть уже успела немного отрасти и на ощупь напоминала нежный ворсистый нейлон. В нескольких местах на голубоватой коже поблескивали металлизированные участки, к которым во время опытов присоединялись провода электроэнцефаллографа для записи биотоков мозга. Это была очень развитая, умная обезьяна, давно привыкшая к тому, что большие добрые люди время от времени прицепляли ей на голову длинные, похожие на тонких разноцветных червей провода и потом заставляли ее делать то, что ей не всегда нравилось. Но это случалось довольно редко, а в остальное время она могла спокойно жить или, вернее, играть в жизнь, ограниченная шестью стенками своей клетки. Что происходило сейчас в ее мозгу? Нерст попытался представить себе немыслимо сложную путаницу пульсирующих, непрерывно меняющихся и взаимодействующих электрических полей, мгновенных импульсов, передающихся по аксонам и вызывающих в нервных клетках каскады новых электрических импульсов. Сможет ли когда-нибудь человек до конца, во всех деталях разобраться в этом электрическом хаосе? Сможет ли человек добиться такой же ясности понимания психических явлений, какой он достиг в области механики? Все механические процессы, происходящие в живом организме, могут быть с достаточной полнотой описаны системами дифференциальных уравнений. Но сможет ли человек и картину психической жизни представить в столь же ясной и точной математической форме?.. Конечно, сможет, потому что у науки нет иного пути. Конечно, сможет, подобно тому, как сейчас он умеет составлять математическое описание работы электронно-вычислительной машины, но задача эта неизмеримо более сложная, и немало лет упорного труда понадобится для ее решения...

Рыжая обезьяна сидела у Нерста на коленях. Доктор откинулся в кресле и сделал вид, что дремлет. Обезьяна осторожными ласковыми движениями своих подвижных пальцев старалась приоткрыть его веки. Но, как только она их отпускала, глаза снова зажмуривались. Это была игра. Обезьяна знала, что ее хозяин не спит, а только притворяется, но делала вид, что не замечает этого.

Рыжая обезьяна осторожно лизнула его подбородок и, вытянув свои большие безобразные губы, тихонько дунула ему в нос. Нерст чихнул и засмеялся. Обезьяна тоже засмеялась по-своему и крепче обняла его за шею.

В лабораторию вошла ассистентка. Нерст встал. Рыжая обезьяна, оставшись одна в кресле, внимательно следила за тем, как ее хозяин и его помощница рассматривают принесенные бумаги. На фоне окна светлые волосы женщины казались ярким ореолом рядом с темным силуэтом Нерста. Обезьяна оскалила зубы и тихонько заворчала, но люди ее не заметили. Нерст перевернул страницу и коснулся руки ассистентки. Одним прыжком обезьяна вскочила на плечи женщины и вцепилась ей в волосы. Линда Брукс вскрикнула и сделала резкое движение. Нерст взял обезьяну на руки.

— Она слишком ревнива. Придется ее запереть, — сказал Нерст. — Конечно, этого следовало ожидать — никаких следов кураринов, да и откуда им взяться: у того экземпляра, который мы дали для анализа, жалящий аппарат был лишь в рудиментарной форме... Вы его сфотографировали?

— Конечно.

— Вам не показалось, что он несколько отличался от того, который мне передал следователь?

— Трудно сказать. Тот был сильно поврежден.

Обезьяна сделала попытку вырваться, но Нерст ее удержал. «Быть может, — подумал он, — муравьи действительно явились абсорбентами яда, растворенного в спирте...»

— Вы не прочли до конца. Там есть результаты исследования абсорбционной способности, — сказала мисс Брукс. — Это на следующей странице.

— Да, ну что у них?

— Почти никакой избирательности. Муравьи если и абсорбируют курарин из раствора, то в ничтожном количестве.

— Ну что же, этого тоже можно было ожидать... Сколько у нас осталось из тех, которых я вчера принес? Восемнадцать?

— Девятнадцать. После вашего ухода я нашла еще одного,

— Где?

— Он ползал на столе. Что мы сегодня будем делать?

— Сейчас уже поздно, но, если успеем, я хотел бы проверить их реакцию на свет и вообще способность воспринимать простейшую информацию. Налаживайте кинокамеру, а я пока запру обезьяну.

Мисс Брукс достала из шкафа кассету с пленкой и занялась подготовкой киноаппарата.

Обезьяна, почувствовав, что ее хотят запереть в клетку, снова стала вырываться. Нерст крепче обхватил ее тонкие ручки. Перед ним опять возникла картина перекрещивающихся электромагнитных полей в пульсирующем мозге обезьяны. «Легче всего, — думал он, — объяснить поведение обезьяны просто внешней информацией, которая передается и перерабатывается ее мозгом. По моим жестам и движениям, по интонации голоса она может заключить, что ее собираются посадить в клетку, и это вызывает у нее протест. Но если всякий мыслительный процесс связан с переменным электрическим полем, то почему нельзя допустить непосредственного взаимодействия этих полей, которое воспринимается нами как неосознанное желание, тревога, удовлетворение? Мы слишком привыкли все мерить на свои, человеческие мерки. Быть может, у животных эта способность непосредственного восприятия электромагнитных излучений мозга развита сильнее, чем у человека? Ведь могут же муравьи, улитки, актинии и некоторые другие животные непосредственно ощущать ионизирующее излучение, которое совершенно недоступно нашему восприятию... А тревожное возбуждение, которое человек испытывает во время грозы, — не есть ли это явление того же порядка: непосредственное восприятие мозгом электрического поля? А нам, слепым от рождения, трудно это понять, как трудно представить себе ощущения собаки, идущей по следу, чующей запах, который для нас не существует...»

Рыжая обезьяна бесцельно металась по клетке. Мисс Брукс неторопливо заряжала камеру. Она делала это очень ловко, точными, профессионально отработанными движениями. Нерсту доставляло удовольствие следить за тем, как ее руки легко касаются блестящих деталей механизма, как уверенно протягивает она глянцевитую похрустывающую пленку магнитной видеозаписи, как расчетливо поворачивает рукоятки, направляя камеру на объект съемки.

Муравьи, принесенные накануне из леса, были помещены в специальный садок, окруженный со всех сторон водой, — небольшую гипсовую площадку с причудливым рельефом, напоминающим фотографии лунной поверхности. Муравьи вели себя вяло; они сбились в кучу в одном конце площадки и не проявляли интереса к разбросанным ячменным зернам, сухим веточкам и хвойным иглам.

— Я хотел бы снять их довольно крупно, — сказал доктор Нерст. — Какой у вас объектив?

— Сейчас установлен трехдюймовый, но я еще не наводила на фокус.

Нерст нагнулся к садку.

— Я вижу здесь одного более крупного?

— Это, наверное, тот, которого я поймала вчера на столе. Я тоже обратила внимание, что он больше других.

— Интересно... Возможно, это другая стаза того же вида...

Нерст, не отрывая взгляда от муравьев, потянулся и щелкнул выключателем лампы. От яркого света муравьи зашевелились.

— Это надо будет обязательно снять, у них вполне определенная реакция на свет... Мне бы нужно немножко меда...

— Он рядом, на столе.

Нерст набрал пипеткой несколько капель меда и поднес ее к муравьиному садку.

— Так в кадре? — спросил он.

Мисс Брукс заглянула в визир аппарата.

— Немного левее, пожалуйста.

Нерст передвинул пипетку левее. Набирая мед, он испачкал пальцы, и теперь они были липкими. Нерст подавил в себе естественное желание вытереть их.

— Когда у вас будет готово — скажите.

— Я готова.

— Включайте камеру, потом я зажгу дополнительный свет. — Он нащупал рукой выключатель.

Бесшумно заработала камера. Спустя несколько секунд Нерст нажал выключатель. Когда вспыхнул свет, муравьи опять забеспокоились. Нерст выдавил из пипетки каплю меда. Муравьи беспорядочно копошились, потом один из них, более крупный, отделился от общей кучки и побежал по направлению к меду.

Убедившись в том, что новый предмет, появившийся на площадке, съедобен и сладок, он на секунду замер в неподвижности, слегка пошевеливая усиками, и после этого остальные муравьи, как по команде, устремились к меду.

— Вы видели?! — воскликнул Нерст. — Удивительно четкая передача информации...

— Вы полагаете, это биорадиосвязь?

— Может быть... Может быть... Выключите камеру, Линда, мне нужно поместить этот экземпляр под микроскоп.

Мисс Брукс послушно нажала выключатель. «Он как большой ребенок, — подумала она. — Во всем он хочет видеть желаемое... Совсем как ребенок...»

Муравьи как бы угадали намерение Нерста. Еще до того, как он поднес руку с пинцетом, в котором был зажат кусочек липкой ленты, муравьи забегали, словно играя в пятнашки. На неровной поверхности гипсовой площадки муравьям негде было скрыться. Единственное, что они могли сделать, — это разбежаться в разные стороны и затем беспорядочно сновать туда и сюда, отвлекая внимание от намеченной жертвы. Прошло несколько минут, прежде чем Нерсту удалось поймать муравья и поместить его на предметный столик микроскопа.

Пойманный экземпляр был значительно крупнее других и отличался более развитыми челюстями и острым жалом, высовывавшимся из брюшка.

— Это, вероятно, «солдат», — заметил Нерст. Осторожно работая манипулятором, он попытался вызвать у муравья выделение яда.

— Что вы сделали? — услышал он возглас Линды.

— Ничего особенного... Кажется, немного повредил ему брюшко... А в чем дело?

— Посмотрите, что с ними творится!

Нерст оторвался от микроскопа.

Муравьи, остававшиеся в садке, были заметно возбуждены. Они корчились на неровной поверхности гипса, как бы испытывая такую же боль, как и тот муравей, который находился под микроскопом.

— Что же вы не снимаете?! — раздраженно воскликнул Нерст. — Это же очень важно! Включайте камеру!

— Я включила. Вы не слышали. Но ведь самое интересное именно начало реакции, а я не могла знать заранее...

— Непременно снимать. Все снимать! У них, видимо, есть очень эффективный способ передачи информации. Нам крайне важно это исследовать. Нужно подключить вторую камеру на микроскопе.

Пока Линда Брукс настраивала вторую камеру, Нерст наблюдал за оставшимися в садке муравьями. Они постепенно успокоились и снова занялись медом.

— Обе камеры должны включаться одновременно... Да, и обязательно с отметками времени, чтобы можно было установить корреляцию... Вполне возможно, что мы столкнулись с весьма развитой системой биологической радиосвязи... Если уколоть одного, боль испытывают все...

Нерст замолчал, обдумывая в деталях весь ход предстоящего опыта.

— Надо дать муравьям успокоиться, подготовить манипулятор, включить камеры... затем ввести иглу манипулятора в нервный узел...

— Он сейчас вырвется!

Муравьи на арене снова забеспокоились. Доктор Нерст перевел взгляд на экран проекционного микроскопа. На ярком зеленоватом поле экрана был хорошо виден «солдат». Он изгибался и дергался, пытаясь освободиться от липкой массы, удерживавшей его на стекле.

— Не волнуйтесь, Линда, никуда он не денется, я его хорошо прилепил... У вас все готово?

— Да, сейчас подключу напряжение.

Нерст уселся перед экраном микроскопа. Как спортсмен перед соревнованием, он заботливо проверил свою аппаратуру, попробовал, как действует манипулятор.

— Я готова, — сказала Линда.

— Включайте.

Загорелся индикатор камеры. Муравьи оживились. Нерст выжидал, пока они успокоятся.

— Похоже, они воспринимают вибрацию камер... — заметил Нерст.

Линда молча кивнула головой. У нее создалось такое же впечатление — она следила за теми муравьями, которые остались в садке.

Нерст поудобнее взялся за рукоятки манипулятора, слегка пошевелил пальцами, чтобы они плотнее вошли в кольца. Раздражало то, что руки все еще были чуть липкими от меда. Он приготовился ввести иглу манипулятора под хитиновый покров головы «солдата», но в тот же момент «солдат» резко рванулся, как бы предвидя, что его ожидает.

— Ага! — воскликнула Линда.

— Вы видели, как он рванулся?

— Нет, я смотрела на своих... Вы укололи его?

— Мет, я только приготовился... Сейчас уколю...

Нерст выждал подходящий момент и точным движением ввел иглу в тело муравья.

— Смотрите, смотрите, доктор Нерст!

Нерст обернулся. Все муравьи на арене скрючились в болезненной судороге, как если бы каждый из них испытал укол манипулятора.

Нерст осторожно отвел иглу. «Солдат» остался неподвижным. Из жала в конце брюшка вытекла капля жидкости. Муравьи на арене постепенно освободились от судорожного оцепенения и снова задвигались. Нерст долго наблюдал за их возвращением к нормальному состоянию.

— Это очень интересно... Это очень интересно... — задумчиво повторил Нерст. — Завтра, мисс Брукс, мы повторим эти опыты, но...

— С экранирующей сеткой?.. Что вы ищете?

— Платок, я испачкал медом пальцы... Да. С экраном. Если это случай биологической радиосвязи...

— Я понимаю. Вряд ли нам успеют приготовить к завтрашнему дню экранирующие боксы.

— Это должно быть совсем простое устройство, подобное тому, что мы делали для «Геликониды бразильской», нечто вроде клетки из тонкой, очень тонкой металлической сетки...

— Ну да, мы будем снимать прямо через сетку, не вырезая отверстий для объектива...

— Конечно...

Нерст мысленно постарался представить себе схему опыта: муравей, заключенный в крошечную проволочную клетку, соединенную с заземлением; он вводит иглу манипулятора через ячейки сетки... старается коснуться муравья, но ему нужно немного переместить манипулятор... сетка мешает, иглу приходится вводить через другое отверстие...

Линда Брукс внимательно следила за выражением его лица. Как это часто бывает между людьми, подолгу связанными совместной работой, она хорошо представляла себе, о чем он сейчас думает. Отвечая его мыслям, она сказала:

— Пожалуй, удобнее экранировать муравьев на арене...

— Будет хуже для съемки...

— Но сетка будет мешать манипулятору...

Нерст кивнул.

— Вы сможете сами распорядиться и все подготовить?

— Я думаю, часам к трем... Вы не задержитесь сегодня? — Линда впервые за этот день взглянула ему прямо в глаза.

Нерст нагнулся к садку с муравьями.

— Нет, мне нужно уйти. Мне нужно подумать. Мне нужно все хорошенько обдумать... Ведь мы наблюдаем лишь внешнее проявление их реакций на раздражение, а нам нужно искать пути объективного анализа нервной деятельности... Да, чтобы не забыть: отдайте, пожалуйста, на анализ выделения из жала этого «солдата». Весьма возможно, что там окажутся интересующие полицию алкалоиды. Это необходимо сделать срочно. Пускай немедленно позвонят мне домой, как только будет результат...

— Хорошо... — Линда вынула предметное стекло микроскопа. — Контрольную камеру и энцефаллограф включить на ночь, как обычно? — спросила она.

— Да, как обычно, мисс Брукс... И кроме того, включите, пожалуй, и вторую камеру на муравьев...

Линда согласно кивнула головой. Нерст попрощался и вышел. Линда Брукс неторопливо складывала аппаратуру.

В углу лаборатории на полке, среди пробирок и склянок, среди стеклянных боксов с высохшими жуками, рядом с забытым пинцетом, неподвижно застыли два больших серых муравья. Они держались в напряженных позах, приподнявшись на передних лапках, чуть пошевеливая своими тонкими усиками-антеннами.

Выйдя из лаборатории, Нерст повернул направо. Вдоль тротуара, как обычно, стояла вереница машин. Было пыльно и сухо.

После дня, проведенного в лаборатории, Нерст испытывал потребность как-то систематизировать, осмыслить первые результаты наблюдений над муравьями. Если подтвердится его предположение о том, что в данном случае имеет место явление биологической радиосвязи, это может иметь решающее значение для всей его работы. Если это действительно так, то серые муравьи из рядового случая энтомологических наблюдений, одного из тысяч подобных описаний новых видов, превратятся в научное событие принципиальной важности. До сих пор все его попытки обнаружить у насекомых биологическую радиосвязь приводили хотя и к обнадеживающим, но все же не вполне убедительным результатам. То, что он наблюдал сегодня, что было зафиксировано на магнитной ленте, на первый взгляд обладало той необходимой научной достоверностью, которой ему все время недоставало. Конечно, сейчас, в ближайшие дни, нужно поставить серию опытов, в которых будут исключены все каналы возможной передачи информации, кроме электромагнитных колебаний. И затем... исключить эти последние. Таким путем удастся получить совершенно ясное решение вопроса... Придется немало повозиться, прежде чем будет определен спектр частот, но это совершенно необходимо. Впрочем, это будет хоть и очень кропотливая, но, в общем, чисто техническая задача. В конце концов, это займет не так уж много времени...

— Клайв!

Доктор Нерст обернулся, Мэдж высунулась из окна стоящей у тротуара машины.

— Ты так задумался, что даже не заметил своей машины, не говоря уже о жене!

— Здравствуй, Мэджи. Как ты здесь очутилась?

— Ездила за покупками в город и решила заехать за тобой... — Мэджи открыла дверцу. — Садись.

Нерст опустился на сиденье. Мэрджори включила зажигание и развернула автомобиль, стараясь не пользоваться задним ходом.

«Почему женщины избегают обратной передачи? — подумал Нерст. — Впрочем, почти все ее не любят. Машина приспособлена для того, чтобы ехать вперед. Двигаясь задним ходом, чувствуешь себя менее уверенно, приходится перегибаться, смотреть назад, все это неудобно... Вроде научного поиска, который ведется ощупью, без твердой уверенности в справедливости исходных позиций...»

— Тебе нужно еще куда-нибудь заехать? Почему ты повернула в эту сторону?

— Просто мне хочется проехать по буковой аллее. Это не намного дальше...

Некоторое время они ехали молча. Нерст наблюдал за тем, как нервно и напряженно Мэрджори ведет машину.

— Ну, как твои опыты с муравьями? — спросила она.

— Ты знаешь, очень интересно. Очень интересные результаты. Пока еще ничего нельзя сказать наверняка, но есть основания предполагать...

— Они ядовитые?

— Муравьи? Вероятно, нет. Во всяком случае, не все. Пока анализ не показал присутствия яда.

— Это уже окончательно? — В тоне, которым это было сказано, прозвучало чуточку больше тревоги, чем ей хотелось бы показать.

И Нерст это заметил.

— В науке ничего не бывает окончательного. Я распорядился сделать еще один анализ.

Машина остановилась у светофора. Мэдж сказала:

— Ты знаешь, сегодня утром опять заходил этот, в сером костюме. Он интересовался результатами твоих исследований.

— Он мог бы сперва позвонить по телефону.

— Я ему сказала то же самое. Он звонил тебе?

— Я назначил ему к пяти.

Мэрджори взглянула на часы. Было 16 часов 35 минут.

— У нас еще есть время. — Она помолчала. — Ты знаешь, все говорят о смерти Роберта Грига. Подозревают убийство. Если бы эти муравьи оказались ядовитыми, все сразу разъяснилось бы.

— Пока у меня нет оснований утверждать, что они ядовиты, тем более в такой степени, чтобы их укус был смертелен.

— Но ведь он умер!

Нерст посмотрел на Мэдж. Она глядела прямо перед собой на дорогу и, казалось, была поглощена управлением машиной.

— Почему ты уверена, что его искусали муравьи? Об этом ничего не писали в газетах, — сказал Нерст.

Мэдж включила сигнал поворота и стала обгонять впереди идущую машину. Это дало ей паузу, необходимую для того, чтобы взвесить, о чем догадывается Нерст. «Он должен, — думала она, — он должен доказать, что эти мерзкие насекомые ядовиты. Это же так просто, так понятно, отчего умер Григ...»

— Я не знаю, отчего он умер, — сказала Мэдж, — но весь город, решительно все говорят о том, что его убили из ревности... Но ведь это нелепо! Кто его мог ревновать?

— Я не интересовался частной жизнью Роберта Грига. Я вообще не интересуюсь подобными молодыми людьми.

— Понимаешь ли... Если бы тебе удалось установить, что муравьи ядовиты, это сразу явилось бы объяснением его смерти... Ведь ты ученый, ты же занимаешься наукой, твое мнение для них очень важно... А так... иначе... Будут искать убийцу. Ты же знаешь полицию: им обязательно нужно раздуть сенсационный процесс — это их бизнес. Они на этом зарабатывают, а страдают невинные... По-моему, это просто твой долг, нравственный долг ученого — установить, что смерть наступила от укуса муравья.

Нерст потянулся в карман за сигаретами.

— Закури и мне, — сказала Мэдж.

«Чего она так вцепилась в руль? — подумал Нерст. — Кажется, она боится, что машина от нее вырвется и поедет сама, куда захочет...» Он щелкнул зажигалкой, но ветер загасил пламя. Он поднял стекло, прикурил и передал сигарету Мэдж.

— У тебя несколько странные представления о науке, Мэдж. Конечно, как специалист, я должен высказать свое мнение, и я его выскажу, каким бы оно ни было. Но вообще я предпочел бы не иметь никакого отношения к этой грязной детективной истории. Единственное, что меня как ученого интересует во всем этом деле, — это то, что, по-видимому, здесь мы имеем дело с новым, совершенно неизученным видом насекомых. Не исключено, что этот новый вид муравьев обладает высокоразвитой системой биологической радиосвязи, и только этот вопрос, его подробное исследование может меня интересовать. Наука призвана устанавливать объективные истины, а не заниматься частными вопросами следственной практики.

— Но ведь должна же быть от твоей науки какая-то польза!

— Мы говорим с тобой на разных языках, Мэджи. Ты понимаешь пользу науки слишком утилитарно, практически. Нам трудно понять друг друга. Мы говорим на разных языках.

— Нет, мы говорим на одном языке и прекрасно понимаем друг друга. Но ты из-за твоего всегдашнего упрямства не хочешь со мной согласиться. Ведь это так просто: надо им объяснить, что ядовитые муравьи укусили Грига и он от этого умер. Только и всего.

Нерст не стал возражать. Просто ему надоело спорить. Мэрджори истолковала это как свою победу и тоже замолчала. Они ехали по буковой аллее, и косые лучи солнца, просвечивая между деревьями, попадали на щиток приборов. Солнечный блик то загорался, то гас, отсчитывая деревья, мимо которых проносилась машина.

Так бывает. Сидят два человека и разговаривают, и каждый ладит свое, гнет свою линию, старается в чем-то убедить собеседника. Говорит одно, думает другое, а сделает нечто третье, о чем сам еще не подозревает. И ведь часто каждый из собеседников знает или думает, что знает то, о чем хочет умолчать другой. И вот люди играют в прятки, стараются по едва заметному дрожанию губ, но не вовремя брошенному взгляду, по слишком настойчиво повторенному слову разгадать истинный смысл того, что не хочет сказать собеседник. А бывает и наоборот. Не желая сдерживать своей досады, человек бросает слова возражений против придуманных им самим, несуществующих утверждений противника. Вероятно, если бы люди могли обмениваться мыслями непосредственно, без помощи слов, если бы передача информации была всегда полной и истинной, беседа, обмен мнениями в нашем обычном понимании этого термина, стала бы невозможной или, во всяком случае, гораздо более краткой. Когда люди очень хорошо, очень полно и точно понимают друг друга, им почти не нужно говорить.

Специальный агент Бюро расследований и доктор Нерст понимали друг друга плохо, и беседа их грозила затянуться.

— Я еще не подготовил официального заключения, — сказал Нерст, — но проведенные опыты уже позволяют сделать некоторые выводы. Что, собственно, вам хотелось бы знать?

— Прошлый раз я сформулировал интересующие нас вопросы. Я могу повторить... — промямлил следователь.

— Не нужно. Я помню. Вы просили выяснить, могут ли принесенные вами муравьи абсорбировать содержащийся в спиртовом растворе яд. Да. Но в столь ничтожной степени, что это не может сколько-нибудь существенно повлиять на концентрацию раствора. Что же касается вопроса о том, ядовит ли именно тот экземпляр муравья, который вы мне дали для анализа, на это можно с уверенностью ответить отрицательно. Но это касается только...

— Благодарю вас, это все, что нам нужно узнать. Когда вы подготовите официальное заключение?

Мэрджори стояла в дверях и следила за разговором.

— Вы не дали мне договорить. Дело в том, что среди этих муравьев, как и среди других, существует несколько разновидностей, несколько форм, или, как мы говорим, стаз, отличающихся одна от другой. Есть матки, есть рабочие муравьи и есть муравьи-«солдаты».

— Да, да, доктор, я понимаю, но все это... — перебил следователь, но Нерст, в свою очередь, не дал ему говорить:

— Нет, сэр, вы пока еще ничего не понимаете, и все «это» имеет самое непосредственное отношение к интересующему вас вопросу. Дело в том, что, насколько можно судить по предварительным данным, рабочие муравьи нового вида не имеют жала и ядовитых желез, но так называемые «солдаты» — мы употребляем этот термин пока условно, — «солдаты» этого вида ядовиты. Мне только что сообщили по телефону результаты анализа. У них есть хорошо развитый жалящий аппарат, выделяемый ими яд содержит вещества, которые мы относим к группе кураринов, и от них может умереть человек и, в частности, мог умереть Роберт Григ.

Мэрджори переступила с ноги на ногу. Следователь встретился с ней взглядом, и она отвернулась. Следователь слушал Нерста, не пытаясь скрыть своего нетерпения и досады по поводу многословия ученого.

— Простите, док, это все, конечно, очень интересно, но в данном случае нас интересуют лишь те муравьи, которые были обнаружены на месте преступления. Только они являются, так сказать, вещественным доказательством, и, если вы утверждаете, что они не ядовиты и, наоборот, могут сами поглощать вещества, растворенные в виски, — это все, что нам от вас нужно. Если существуют какие-то другие муравьи, ядовитые, — это уже не имеет прямого отношения к следствию. Я просил бы вас изложить в письменной форме ваше заключение, но только его первую часть, то, что касается неядовитых муравьев.

— Но это же неверно! Я не могу давать такое одностороннее заключение — писать об одном и умалчивать о другом. Это противоречит элементарным правилам научной этики.

Следователь едва заметно улыбнулся. Его туповатая, самодовольная физиономия выражала непоколебимую уверенность в собственном превосходстве, опирающемся на незыблемую силу власти.

— Дорогой доктор Нерст, — почти ласково сказал он, — вы напрасно горячитесь. Конечно, мы примем к сведению все ваши замечания, но вы несколько забегаете вперед. Расследование причин смерти Роберта Грига не входит в круг ваших обязанностей. Вам совсем не нужно думать о том, отчего он умер. Это выяснит суд с нашей помощью. От вас требуется только дать свое заключение специалиста. Вы должны ответить ясно и четко на поставленные нами вопросы — да или нет. Все остальное, что касается ваших наблюдений над теми или другими муравьями, вы можете опубликовать в научных статьях или как там еще у вас полагается. Но к нам это уже не имеет отношения.

Следователь сладенько улыбнулся. Он видел перед собой холодные, злые глаза Нерста и растерянный взгляд Мэрджори. Она опять отвернулась, когда он на нее посмотрел.

— Хорошо, я выполню вашу просьбу, — сказал Нерст, — но должен вас предупредить: я оставляю за собой право полностью изложить свою точку зрения в печати. Я немедленно свяжусь с редакцией нашей газеты.

— Пожалуйста, пожалуйста. Разумеется, это ваше право, как гражданина Соединенных Штатов.

Мистер Киндл, ювелир, взволнованно ходил по магазину, нервно потирая свои маленькие холеные ручки, то и дело поглядывая через витрину на улицу.

Ювелир — такая уж у него профессия — всегда должен быть психологически подготовлен к ограблению или краже. Слишком соблазнителен для вора его товар, заключающий в маленьком объеме большую ценность. Тысячи долларов можно унести в жилетном кармане, целое состояние может занять не больше места, чем связка ключей. Поэтому в ювелирных магазинах всегда принимаются особые меры защиты — стальные решетки, надежные сейфы, изощренные системы сигнализации, — словом, все то, что может создать современная техника для защиты частной собственности. Все это было и в магазине мистера Киндла, и тем не менее магазин был ограблен.

Мистер Киндл опять выглянул на улицу — полиция должна была прибыть с минуты на минуту. Сегодня, когда, обнаружив пропажу, он звонил в полицию, ему не сразу удалось разыскать по телефону того следователя, который допрашивал его по делу Грига. Мистеру Киндлу хотелось, чтобы расследованием занялся именно он — все же знакомый и как-то с ним связанный. Сперва следователь не хотел сам выезжать на место происшествия. Это и естественно. По сравнению с убийством Грига это дело представлялось ему рядовым, незначительным случаем. Вероятно, каждую минуту в Штатах совершается несколько десятков подобных краж. Киндл еще не подсчитывал убытка, но уже и так было видно, что ущерб не велик. Наиболее ценные вещи остались на месте. Следователь согласился приехать сам, лишь когда услышал, что украдены дубликаты серег, фигурирующих по делу Грига. Хорошо, что он догадался упомянуть об этом...

У входа в магазин остановилась полицейская машина. Мистер Киндл выбежал на улицу.

— Ну, рассказывайте, — сказал следователь.

— Я пришел сегодня в магазин как всегда, в обычное время...

— Дверь, замки были в исправности?

— Да, я уже говорил вам по телефону. Все было в полном порядке. Я отпер дверь и сразу выключил сигнализацию. Она действовала нормально.

— Вы не заметили следов взлома?

— Абсолютно ничего. Все было в полном порядке. Я выключил вторую сигнализацию — это целая система перекрещивающихся в разных направлениях и на разной высоте невидимых инфракрасных лучей с фотоэлементами. Они расположены так, что человек не может сделать и двух шагов, не пересекая какой-нибудь луч, и тогда подается сигнал тревоги. Эта система тоже действовала исправно, я это проверил. Затем я прошел в свою конторку. Там тоже все было точно в том виде, как я оставил вчера. У меня и мысли не было об ограблении, но что-то меня смутно беспокоило. Вы знаете, это бывает: когда проходишь мимо знакомых предметов, иногда сразу не замечаешь, что чего-то не хватает, глаз воспринимает лишь общую картину...

— Короче, пожалуйста...

— Я и говорю, глаз охватывает общую картину, но если что-нибудь не в порядке, это можно сразу и не заметить, а беспокойство все же остается. Так и мне казалось, что в магазине что-то не совсем обычно. Я вышел в торговый зал... Вот из этой двери я вышел и сразу заметил, что в застекленной витрине, где разложены драгоценности, какой-то непорядок...

— Вы что-нибудь трогали?

— Нет, что вы, я абсолютно ни к чему не прикасался! Я только увидел, что многого не хватает, и сразу стал вам звонить. Вот, смотрите, это все находится в том виде, как я застал.

Следователь подошел к длинному застекленному гробику на тонких ножках. В правом углу стекла было вырезано отверстие приблизительно круглой формы, диаметром около дюйма. Вырезанный кружок стекла лежал в витрине, видимо, там, куда он упал. Ниже, в затянутой черным бархатом плоскости витрины, и далее, в дне выдвижного ящика и дне самого прилавка, были вырезаны такие же отверстия, и последний кусочек стекла лежал на полу. Таким образом получилось сквозное отверстие, проходящее вертикально через всю витрину. Следователь заглянул в него и увидел край своего башмака. На полу в керамической плитке был заметен кольцевой след — канавка с оплавленными краями. В местах вырезов деревянные части были обуглены. Края стекла оплавлены. Создавалось впечатление, что преступник сделал это отверстие каким-то инструментом, дающим сильный и очень тонкий луч пламени. Линия разреза была подобна той, которая получается от применения автогенной горелки, когда ею режут металл, но разрез был выполнен с исключительной ювелирной точностью.

На черном бархате лежали в строгом порядке кольца, серьги, кулоны, броши. Сверкали бриллианты, отсвечивали зеленым светом изумруды, синели сапфиры. Следователь недоуменно посмотрел на Киндла.

— Что же у вас пропало?

— Как же вы не замечаете?! — даже обиделся Киндл. — Вот здесь, и здесь, и еще тут, и здесь, и там... Вы видите? Лежат одни изуродованные оправы без камней. На витрине не осталось ни одного рубина! Они все исчезли. Они все вынуты из своих оправ. Но вынуты только рубины. А другие камни оставлены.

— Извините, я сразу не понял, — сказал следователь. — Я думал, это просто такие кольца, без камней... Да, да, теперь я вижу... Вы говорите, рубины? Да... А почему, собственно, рубины?

Киндл пожал плечами.

Следователь нагнулся к витрине. «Почему пропали только рубины? — думал он. — Если тут есть связь с делом Грига, то это опять мистификация с целью запутать следствие. Не слишком ли сложно для убийства из ревности?»

— Скажите, а вот эти оправы такие же, как та, что была найдена в лесу? — спросил следователь.

— Совершенно правильно, артикул «1537-С». После нашей беседы, — мистер Киндл перешел на доверительный тон, — я решил выставить их на витрине.

— Очень правильно... Очень правильно... Витрина хорошо запирается?

— Да, конечно, витрина заперта, но самым обычным замком. Это ведь лишь мера предосторожности, чтобы случайный посетитель не мог незаметно выдвинуть ящик.

Следователь осмотрел запор. Внешне он был в полной исправности.

— Покажите ключ.

Мистер Киндл достал из кармана связку ключей и передал следователю обычный ключик, какими запираются ящики письменного стола.

— Ну знаете ли! Открыть отмычкой такой замок можно за тридцать секунд.

— Да, но это нельзя сделать незаметно, когда я нахожусь в магазине.

— Отоприте витрину.

Киндл вставил ключ в скважину и попытался его повернуть. Ключ не поворачивался.

Киндл потянул за ручку — витрина открылась. Он виновато улыбнулся.

— Простите, витрина была не заперта...

— Не заперта или отперта?

— Мне трудно сказать. Иногда случается, что я на ночь забываю ее запереть. Вы сами понимаете, это совершенно бесполезно. Вы только что сказали, что опытный вор откроет этот замок за тридцать секунд. Если уж он сумеет взломать входную дверь, вскроет стальные жалюзи, откроет стальные решетки, которые я закрываю на ночь, сумеет выключить две системы сигнализации и все это сделает совершенно бесшумно, то открыть такой замок для него не составит труда. А мне в течение дня нужно десятки раз открывать витрину, и сложный замок был бы мне неудобен.

— Я понимаю. Так вы утверждаете, что витрина не заперта?

— Да.

— А сигнализация и запоры входных дверей были в порядке?

— Да.

— Как же вы можете все это объяснить? Как мог сюда проникнуть вор?

Киндл смущенно пожал плечами.

— Видите ли, пока я тут вас дожидался, я сам думал об этом. Может быть... Но это лишь мое предположение... Может быть, он проник сюда еще до закрытия магазина, вчера. Ночью он где-то прятался, а сегодня утром ушел, после того как я отпер двери? А?

Следователь молчал, как и полагается молчать глубокомысленным сыщикам, анализирующим обстоятельства преступления. Потом он наклонился к витрине и с помощью лупы стал рассматривать оправу серег, из которой был вынут рубин. На черной поверхности бархата в том месте, где должен находиться камень, можно было заметить тончайшие блестки золота. Так на земле после спиленного дерева остается белая россыпь опилок.

Насколько он мог заметить, камень из оправы был вынут тем же способом, что и в первом случае, то есть оправа была не перекушена, не отогнута, а распилена.

В наш рациональный век никто, а особенно агенты ФБР, не склонны верить в чудеса. Все должно иметь простое, обыденное, понятное объяснение. Чудо, вообще все выходящее за границы реального, всегда привлекает наше любопытство. Человек любит сказку, любит фантастику, любит все таинственное и необычное. Но это можно себе позволить в свободное время. Как только человек оказывается на работе, в узде своих служебных обязанностей, так любая мысль о сверхъестественном или даже просто необычном, выходящем далеко за рамки его повседневной деятельности, становится попросту невозможной. Следователь не мог допустить никакого иного объяснения пропажи рубинов, кроме того, что укладывалось в стандартные нормы криминалистической практики. Если есть преступление, значит, есть и преступник. Человек, совершивший преступление. Если пропали камни, значит, некто открыл витрину, вынул кольца и серьги, вырезал из них камни, положил обратно пустые оправы и насыпал кругом золотые опилки. Ничего иного следователь не мог предположить, потому что он твердо знал, что невозможно вырезать камни, не вынимая драгоценностей из витрины, потому что он знал, что человек не может пролезть в дыру диаметром в один дюйм, он даже не может просунуть руку в такое отверстие. Значит, все это сделано лишь для отвода глаз. Преступник мог, правда не открывая витрины, вынуть драгоценности каким-либо инструментом — длинным пинцетом, крючком проволоки или чем-нибудь подобным, но это не меняло существа дела. Если есть преступление, значит, есть и преступник. Все необычное, не поддающееся рациональному объяснению, — это лишь дополнительные обстоятельства, умышленно созданные для того, чтобы запутать следствие. Слепая вера в невозможность необычного не позволяла следователю искать объяснений, отступающих от того, что уже случалось, что могло бы, по его представлениям, случиться.

Поэтому, внимательно осмотрев витрину, он очень уверенно заявил:

— Ну так. Мне все ясно. Можно заняться фотографированием и снятием отпечатков пальцев. Мы имеем дело с очень хитрым и опасным преступником...

Мистер Киндл смотрел на него как на бога, сошедшего с Олимпа и заглянувшего к нему в магазин.

Зазвонил телефон.

— Это вы, доктор Нерст?

— Добрый день, мисс Брукс.

— Добрдень... Доктор Нерст, было бы хорошо, если бы вы смогли сейчас приехать в лабораторию... У нас тут случилось... В общем, кто-то забрался в лабораторию. Пропали муравьи... И ваша обезьяна погибла. Я не знаю, что с ней случилось... Окно разбито. Не разбито, а в нем проделана такая дыра... Круглая... И микроскоп испорчен... — Мисс Брукс волновалась и говорила бессвязно.

— Я сейчас выезжаю, — сказал Нерст. — Не трогайте ничего до моего прихода. Я сейчас выезжаю.

— Так вы полагаете, это лазер?

— Я совершенно уверен — это лазер или другое устройство, действующее узким тепловым лучом.

Доктор Ширер и доктор Нерст разглядывали дыру в окне лаборатории. Это было почти круглое отверстие такого диаметра, что в него могла бы пролезть рука ребенка. Края стекла были слегка оплавлены. Выпавший кусок лежал тут же на подоконнике.

— И микроскоп? — спросил доктор Нерст.

— Да, и микроскоп. Это еще лишнее доказательство того, что здесь был применен лазер или нечто подобное. Во всяком случае, это сделано именно лучом, а не какой-либо горелкой. Микроскоп пострадал, вероятно, случайно. Он просто оказался на пути луча. По этим двум точкам легко определить направление.

Бинокулярный микроскоп, которым обычно пользовался доктор Нерст, стоял на столе у окна. Левый окуляр был начисто срезан. Металл в месте разреза оплавлен. Мелкие застывшие капельки блестели на побуревшей поверхности черного лака.

— Вы его передвигали?

— Нет.

Доктор Ширер наклонился так, чтобы его глаз находился на одной линии со срезом окуляра и краем отверстия в стекле. Прищурившись, он старался определить направление. За окном были видны верхушки деревьев и белая стена здания.

Нерст следил за направлением его взгляда.

— Несколько правее в этом корпусе помещается лаборатория доктора Хальбера, — сказал он.

— Я знаю, но это правее. А если провести луч точно по этим двум точкам, он упирается в глухую стену. Если не считать, конечно, веток деревьев. Может быть, вы все же двигали микроскоп?

— Это можно проверить. Если луч лазера мог пройти через стекло и расплавить микроскоп, то он должен был оставить след и на стене лаборатории. Мы получим третью точку.

Нерст подошел к противоположной стене и легко нашел тонкую оплавленную линию, образующую неполный круг.

— Ага, этот разрыв — тень от микроскопа, — сказал подошедший Ширер. — Сейчас можно проверить.

Он долго пристраивался, отыскивая нужное положение глаза.

— Да, вы правы, — сказал он наконец. — Микроскоп не передвигался. Все три точки находятся на одной прямой.

— Но зачем? — воскликнул Нерст. — Кому и зачем понадобилось делать такие эксперименты с лазером? А если бы здесь находились люди?

Ширер пожал плечами.

— Об этом я еще не успел подумать, дорогой доктор Нерст. Вы меня так озадачили этим происшествием... Я пока обратил внимание лишь на техническую сторону проблемы. У вас что-нибудь пропало в лаборатории?

— Да. Пропали муравьи, которые были подготовлены для опытов, и отравлена обезьяна.

— Обезьяна? Вы же энтомолог?

— Да, но последнее время, в связи с работами по биологической радиосвязи, мне необходимо исследовать влияние некоторых биостимуляторов на деятельность мозга. А это можно наблюдать только на высших животных. Мы записывали электроэнцефаллограммы при различных условиях.

— Я понимаю, но кому же могла помешать ваша обезьяна? Может быть, это просто случайное совпадение?

— Нет, не думаю. Обезьяна умерла в результате отравления. При анализе мы обнаружили в крови пиролаксон и диплацин... Но это как раз я мог бы объяснить тем, что ее укусил один из тех муравьев, которыми я немного занимался последние дни. Вероятно, это именно так и было. Но мне совершенно непонятна эта дыра в окне. Как и зачем она была сделана? Ведь в нее даже нельзя просунуть руку... — Доктор Нерст перегнулся через стол и потрогал гладкий глянцевитый срез стекла. — Должен сказать, я не физик, но у меня тоже возникла мысль о лазере. Поэтому я и просил вас зайти ко мне.

— Я не знаю, чем сейчас занимается доктор Хальбер, я с ним совсем не связан, но, может быть, кто-либо из его студентов экспериментировал с лазером и случайно...

— Может быть... Не посоветовавшись с вами, я не хотел делать никаких предположений...

Любое вторжение извне, нарушающее размеренный ход научной работы, всегда болезненно воспринимается ученым. Если англичане говорят: «Мой дом — это моя крепость», то для доктора Нерста такой крепостью, где он чувствовал себя изолированным от внешнего мира, была его лаборатория. Сама специфика работы с насекомыми позволяла довести до минимума штат помощников. Что бы ни происходило за стенами лаборатории, там, в большом, противоречивом и сложном мире, это не могло отразиться на ходе его исследований. Здесь он всегда мог быть самим собой, мог жить в своем, искусственно обособленном, замкнутом круге научных интересов. Он никогда особенно не задумывался над теми практическими результатами, которые могла иметь его работа. Это уже выходило за рамки его интересов, это было принадлежностью внешнего мира. Такое искусственное самоограничение необходимо некоторым людям, когда они работают над разрешением сложных проблем, требующих максимальной отдачи душевных сил. Неожиданное вторжение в его лабораторию не могло не вызвать в нем чувства досады, и в то же время, как исследователь, он был в какой-то мере даже рад этому событию, так как своей необычностью оно давало новый материал для работы мысли.

— Я хотел бы показать вам кинодокументацию, снятую сегодня ночью, — сказал Нерст. — Может быть, мы вместе заметим какие-нибудь детали, на что я не обратил внимания.

Ширер вертел в руках кусок стекла, выпавший из отверстия.

— Я думаю сейчас над тем, — сказал он, — что хотя в принципе это и напоминает действие лазера, но ни один из известных мне приборов не может дать таких результатов... Это что-то новое... Удивляет прямо-таки ювелирная точность разреза. Диаметр луча, вероятно, не превосходил нескольких десятых, а может быть, и сотых долей миллиметра... Очень интересно посмотреть вашу пленку...

Нерст нажал кнопку телекамеры. На окнах медленно опустились темные шторы.

— Когда мы ведем длительное наблюдение за нашими питомцами, мы обычно включаем на ночь автоматические видеокамеры. Они записывают изображение на короткие отрезки пленки, по времени соответствующие одной секунде, с интервалами в минуту. Таким образом, мы можем потом видеть на экране сокращенную по времени картину поведения насекомого. Камеры синхронизированы, и мы можем просматривать две или три пленки одновременно на нескольких экранах. Это бывает необходимо для сравнения реакции различных животных на один и тот же раздражитель. Мы собрали эту установку специально для наблюдения за ночными бабочками.

Нерст включил проектор. На телеэкране появилось изображение обезьяньего вольера. За прутьями решетки сидела, почесываясь, рыжая обезьяна. Иногда, если она меняла позу в промежутке между съемками, когда камера была выключена, изображение делало резкие скачки, но, в общем, давало достаточно полную картину поведения животного. В левом углу кадра был снят циферблат часов, справа на узкой темной полоске пульсировала тонкая светлая линия электроэнцефаллограммы. От головы обезьяны к потолку тянулся жгут проводов.

— Очень интересно, — сказал Ширер. — И что же, она не делала попыток сорвать датчики с проводами?

— Первое время, конечно, срывала. Но мы довольно быстро ее приучили.

Обезьяна заснула. Сейчас, когда она была неподвижна, разорванные куски изображения сливались в одно целое. Минутная стрелка на циферблате часов двигалась со скоростью обычной секундной стрелки. В пять часов тридцать шесть минут обезьяна проснулась. Линия энцефаллограммы несколько изменила свой ритм. Обезьяна заволновалась. Она видела что-то происходящее за стенами клетки, и это привело ее в сильное возбуждение. Она запрыгала, заметалась по клетке, и, как бы вторя ее быстрым движениям, задрожала и заметалась на черном поле светлая ниточка энцефаллограммы. Обезьяна вцепилась в решетку своей клетки, напрасно пытаясь освободиться; она сорвала датчики, прикрепленные к голове, и линия энцефаллограммы на экране погасла. Через несколько секунд обезьяна успокоилась, затихла, скорчилась и перестала двигаться. Стрелки на экране показывали пять часов сорок четыре минуты. Экран погас.

— Теперь мы увидим материал, снятый другой камерой. Она была направлена на мирмекодром — садок с муравьями.

Нерст включил второй проектор.

На экране снова возникло изображение. На этот раз была видна неровная «лунная» поверхность гипсовой площадки. На ней можно было различить черные точки ползающих муравьев. Для человека, не занимающегося специально мирмекологией, поведение муравьев кажется совершенно бессмысленным. Бесконечная суетливая беготня, лишенная цели и какой-либо организованности. Часто представляется загадкой, как из этого хаоса могут возникать сложные сооружения, удивительные своей точной планировкой и строгой целесообразностью. Ширер с любопытством профана следил за тем, что происходило на экране. Первое время муравьи проявляли мало активности. Сбившись в кучу, они копошились около корма. В пять часов двадцать две минуты муравьи заметно оживились. Они перестали кормиться и все повернулись в одну сторону. В пять часов тридцать семь минут муравьи забегали по площадке. В пять часов сорок минут на площадке появилась большая стрекоза. Она возникла на экране сразу, потому что ее прилет пришелся на то время, когда камера была выключена. Муравьи некоторое время копошились около стрекозы, а потом и стрекоза и муравьи исчезли. Отлет стрекозы так же не был снят. После этого на экране в течение нескольких минут был виден лишь пустой садок, окруженный широкой канавкой с водой.

Доктор Нерст зажег свет.

— Ну, что вы об этом думаете? — спросил он.

— Очень интересно... — сказал Ширер. — Это очень интересно. Жаль, что ваш аппарат не был направлен на окно... Я не знал, что у муравьев бывает симбиоз со стрекозами.

— Это пока единственный случай такого рода, — сказал доктор Нерст. — Я нигде не встречал упоминания о подобных фактах. К тому же, должен заметить, это не совсем обычная стрекоза. Судя по увеличенным фотографиям, я не могу отнести ее ни к одному из описанных видов. Правда, снимки, сделанные с телеэкрана, недостаточно четкие...

— И тем не менее мы все это видели своими глазами... Впрочем, дело сейчас не в стрекозе; тот или иной вид — это не так уж важно. Существенно то, что мы знаем точно, когда произошло вторжение в вашу лабораторию. Вы обратили внимание на разницу во времени в реакции обезьяны и муравьев? Какая ошибка может быть в показаниях датчиков времени?

— Не больше нескольких секунд. Это не имеет значения. То, что вы говорите, несомненно очень важно. Муравьи заметили происходящее в лаборатории на несколько минут раньше обезьяны. Вероятно, она проснулась от шума упавшего окуляра микроскопа.

— Вполне возможно... Вполне возможно... Нельзя ли еще раз посмотреть фильм? Вы знаете, доктор Нерст, меня все время не покидает впечатление, что муравьи как будто чего-то ждали, если вообще можно применить к муравьям это выражение... Вам не кажется?

— Может быть... — ответил Нерст. — Я предложил бы сейчас посмотреть обе пленки одновременно, чтобы сравнить реакцию.

Нерст включил проекторы. Оба сосредоточенно следили за происходящим на экранах.

— Вот! Очевидно, в этот момент что-то привлекло их внимание! — воскликнул Ширер. — Вы видели?

— Да, но обезьяна в это время еще спит... Ага! Вы заметили? Я верну пленку и повторю изображение еще раз. Обратите внимание, в энцефаллограмме изменился ритм и появились резкие пики еще до того, как обезьяна проснулась!

— Это естественно. Мозг начал реагировать на внешний раздражитель до того, как наступило пробуждение. Это позволяет установить здесь причинную связь: раздражитель, вероятно звуковой, — реакция мозга — пробуждение.

— Да, но вы обратили внимание, что реакция муравьев — они заметно оживились — наступила до того, как обезьяна проснулась, но значительно позже, чем энцефаллограмма отметила восприятие звукового сигнала. Можно подумать, что муравьи реагировали на изменение энцефаллограммы, а не на ту причину, которая его вызвала. Следует сказать, что муравьи совершенно лишены органов слуха.

— Ну что же, это, на мой взгляд, только подтверждает наше предположение, что источником раздражения для обезьяны был звуковой сигнал.

— Я вижу в этом другое, — возразил Нерст. — Если допустить у этих муравьев существование биологической радиосвязи, а к этому есть веские основания, то можно предположить, что муравьи реагировали непосредственно на нервные импульсы в мозгу обезьяны. Что вы об этом думаете?

— Но вы говорите о возможности биологической радиосвязи между муравьями, а не между муравьями и обезьяной? Это уже гораздо более смелое допущение.

— А не может ли здесь явиться источником колебаний сам прибор — энцефаллограф? Возможно, что биотоки мозга обезьяны сами по себе слишком слабы, но, будучи усилены энцефаллографом, они воспринимаются муравьями? Иными словами, не может ли энцефаллограф явиться в данном случае генератором колебаний?

— Я не знаком детально с конструкцией этого прибора, но в принципе всякий электронный прибор образует вокруг себя переменное электромагнитное поле и в этом смысле может быть уподоблен передающей радиостанции. Но в таких приборах обычно применяются устройства для подавления создаваемых ими помех. К тому же против вашей гипотезы можно привести и другое возражение: почему вы уверены, что муравьи реагировали именно на энцефаллограмму, а не на какое-то другое событие, происходящее в то же время?

— Может быть, вы и правы, решить этот вопрос можно будет после детального исследования обеих пленок. Если обнаружится достаточно надежная корреляция между энцефаллограммой и поведением насекомых, то это будет говорить в пользу моей гипотезы. Если корреляции не будет — в пользу вашей.

— Во всяком случае, это дело дальнейших исследований. Пока оставим этот вопрос открытым. Попробуем суммировать твердо установленные факты. — Ширер подошел к висевшей на стене черной доске и записал таблицу:

Ширер стоял у доски, задумчиво постукивая мелом, как бы вторя ритму своих мыслей. Худой, высокий Нерст стоял рядом, заложив руки за спину, и едва заметно покачивался в том же ритме.

— В этих цифрах самое существенное... — начал Ширер.

— ...то, что прошло четырнадцать минут между первой реакцией муравьев и моментом, когда проснулась обезьяна, — продолжил Нерст.

Ширер кивнул. Нерст сказал:

— С аналогичным фактом я столкнулся вчера, наблюдая их поведение. Не говоря уже о весьма четкой дистанционной передаче информации, меня удивило то, что в ряде случаев реакция муравьев как бы предшествовала импульсу информации.

— Почему «как бы»?

— Может быть, я просто оговорился. Это отражает мое отношение к наблюдаемым фактам. Если оставаться в рамках рационального, на позициях причинности и единого хода времени, посылка информации должна предшествовать реакции. Следовательно, если муравьи в садке забеспокоились еще до того, как я ввел механический раздражитель — иглу манипулятора—в нервный узел одного из них, это доказывает, что подопытный муравей или они все тем или иным способом разгадали мои намерения. То есть источником информации в данном случае явился я сам, мое поведение... или...

— Что «или»?

— Или мои мысли. Об этом говорит и то, что их начальная реакция, когда я только еще собирался уколоть, и реакция на действительный раздражитель были совершенно различными.

— Первая слабее?

— Во много раз.

— Это очень важное наблюдение.

Ширер опять замолчал, разглядывая написанные мелом цифры. Наконец он сказал:

— Ну что же, мне все... не ясно. И тем не менее попробуем сделать некоторые выводы. Я не биолог, поэтому буду рассматривать лишь факты, отвлекаясь от биологической характеристики объектов. Мы наблюдаем некоторую физическую систему, находящуюся в стабильном состоянии. Затем эта система получает неизвестный объем информации, который переводит ее в новое, возбужденное состояние. И лишь через четырнадцать минут после этого происходит событие, служащее источником информации для второй системы — я имею в виду обезьяну. Канал передачи информации к обезьяне нам известен: это звук, или свет, или то и другое вместе. Канал связи у муравьев может быть различным: это ультразвуковые или электромагнитные колебания или что-нибудь еще, нам пока неизвестное. Но из анализа распределения событий по времени можно сделать по меньшей мере два вывода: первый — муравьи обладают способностью воспринимать такую информацию, которой не воспринимает обезьяна, и второй — следует исключить возможность случайной посылки излучения лазера из лаборатории напротив.

— Почему? — спросил Нерст.

— Да потому, что действие лазера могло продолжаться всего лишь секунды, а муравьи начали волноваться на пятнадцать минут раньше.

— А если предположить, что муравьи заметили что-то происходящее за окном, такое, что могло их интересовать, скажем прилет стрекозы, если допускать версию о симбиозе, в чем я не уверен, и случайно как раз в это время кто-то экспериментировал в лаборатории напротив и послал луч лазера, который случайно вырезал в стекле отверстие, через которое проникла стрекоза?

— Слишком много случайностей, доктор Нерст. Возможность такого совпадения совершенно невероятна.

— Но не исключена?

Ширер молчал.

— Видите ли, доктор Нерст, — наконец сказал он, — если бы мы имели какие-либо данные, подтверждающие, что в физической лаборатории велись в эту ночь такие опыты... Тогда ваше предположение еще могло бы иметь под собой какую-то почву...

— А почему бы просто не позвонить доктору Хальберу и не спросить у него, кто работал сегодня ночью? — спросила мисс Брукс. Она уже давно вошла в лабораторию и тихо стояла у двери, не желая мешать мужчинам. — Добрый день, доктор Ширер.

— Добрый день, мисс Брукс. — Ширер растерянно посмотрел на нее. — А почему бы и в самом деле не позвонить?

— Я звонила.

— Ну и что?

— Сегодня ночью в физическом корпусе никто не работал.

— Ну, вот видите, — оживился Ширер, — оказывается, можно было и не звонить. Мы это установили исключительно путем логического анализа фактов.

— Правда, и женский способ оказался довольно эффективным, — усмехнулся Нерст.

— Но тогда... — Ширер замолчал и поправил очки.

— Тогда?.. — повторил Нерст и вопросительно поглядел на Ширера.

— Нельзя же, в самом деле, допустить причинную связь между источником раздражения муравьев, отверстием в стекле, появлением стрекозы и исчезновением муравьев?

— А почему бы нет? Как видите, мы поменялись ролями, — заметил Нерст. — Теперь вы выступаете в защиту случайности, а я готов допустить взаимообусловленность событий.

— Но тогда мы должны приписать муравьям почти разумные действия?

— Разумные — не знаю, но целенаправленные — да. Видите ли, доктор Ширер, для меня наша сегодняшняя беседа имеет очень большое, принципиальное значение. Я умышленно старался не влиять на ход ваших мыслей, и то, что вы, человек непредубежденный, далекий от биологических проблем, пришли к тем же выводам, или, скажем осторожнее, к той же постановке задачи, что и я, служит для меня веским подтверждением правильности моих концепций.

— Вы хотите сказать, что допускаете у муравьев возможность разумной или, если хотите, осмысленной, целенаправленной деятельности?

— А почему бы нет? Мир насекомых являет нам множество примеров удивительно сложной организации коллективов, удивительной целесообразности, почти разумности их действий.

Доктор Ширер возмутился:

— Я не берусь судить о сложных биологических проблемах, тем более в области энтомологии, я просто не знаю этого предмета, но я физик, и я знаю, что муравьи не могут пользоваться лазерами!

— Я согласен. Теми лазерами, которые установлены в лаборатории доктора Хальбера, но... может быть, для того чтобы сделать круглую дыру в окне, и не нужен такой лазер? Жучок-древоточец может изрезать на куски мой книжный шкаф, не пользуясь вообще никакой техникой.

— Но здесь мы имеем дело с металлом и стеклом!

— Но вы же знаете, как в тропических странах трудно защитить оптические приборы от разрушительной деятельности микроорганизмов!

— Так вы утверждаете, что это отверстие в окне сделано муравьями?

— Я ничего не утверждаю. Я только хочу разобраться в фактах.

Ширер взял со стола отрезанную часть окуляра микроскопа. Сдвинув на лоб очки и близоруко щуря глаза, он разглядывал линию среза.

— Нет, доктор Нерст, — сказал он, — это не могло быть сделано без применения высокотемпературных воздействий. А насколько мне известно, из всех животных пользоваться огнем умеет лишь человек. Но даже если допустить, что это сделано путем каких-то механических или химических средств, то все равно это предусматривает наличие определенной технической культуры, чего не может быть у насекомых.

Нерст загадочно улыбался, как человек, придержавший на конец вечера самый занятный анекдот.

— Я видел сегодня удивительные вещи, доктор Ширер.

— Более удивительные, чем это? — Ширер держал в руках кусок окуляра.

— Не менее удивительные. Сегодня утром у меня был корреспондент местной газеты мистер Фишер. Это довольно энергичный молодой человек, которому очень хочется сделать карьеру. И, надо сказать, он сумел собрать интересные факты. Я был с ним на автомобильном кладбище и видел своими глазами, как эти серые муравьи добывают металл из разбитых машин. И не только металл. Из оставшихся в машинах транзисторных приемников они извлекают германий. Скажите, насколько мне известно, основа лазера — рубиновый стержень?

— Ну, не только рубиновый. Сейчас есть конструкции и на других материалах. Но в первых лазерах применялись рубины.

— Сегодня ночью из ювелирного магазина похищены все рубины, и только рубины. И, так же как здесь, никаких следов взлома, только оплавленная дыра в стекле...

— Вы шутите, доктор Нерст?

— Это факты, доктор Ширер. И далеко не все, которые мне известны. Мне кажется, мы стоим на пороге научного открытия огромной важности, и я приложу все усилия, чтобы довести его до конца. Но материал этого исследования выходит за рамки чисто биологических проблем — здесь, вероятно, придется решать ряд физико-технических вопросов, в которых я плохо ориентируюсь. Поэтому я предлагаю вам, как физику, принять участие в этой работе.

— Если я вас правильно понял, доктор Нерст, вы обнаружили — или думаете, что обнаружили — у этих муравьев достаточно развитую способность к биологической радиосвязи, способность обмена информацией, нечто подобное нашей способности выражать мысли словами?

— Ну, пожалуй, словами — это слишком сильно сказано. Я имею в виду возможность обмена информацией. Нечто подобное, но значительно более совершенное, чем язык пчел, многократно описанный в литературе.

— Хорошо. Далее, вы предполагаете у этих муравьев некоторую, скажем прямо, техническую культуру? Они добывают германий из старых автомобилей, рубины из наших колец и делают из них лазеры, с помощью которых могут вырезать подобные дырки в стекле?

— Дорогой доктор Ширер, конечно, относительно рубиновых лазеров это я пошутил. Пошутил для того, чтобы вас больше заинтриговать. Я не могу сейчас дать исчерпывающее объяснение того, каким способом было сделано это отверстие в стекле, но считаю наиболее вероятным все же то объяснение, которое было высказано вами, то есть: кто-то экспериментировал с лазером если не в лаборатории Хальбера, то в другой, — это, вероятно, выяснится в ближайшие дни. Я должен допустить возможность симбиоза между новым видом муравья и новым, тоже не изученным видом стрекоз. На это у нас есть документальное подтверждение в виде кинопленки. Далее я допускаю, что муравьи, в силу тех или иных особенностей своего эволюционного развития, приобрели способность, проще говоря, научились как-то использовать не только естественные, природные продукты вроде земли, хвойных игл или древесной коры, но и специфические продукты деятельности человека — некоторые металлы и минералы. Это тоже подтверждается прямыми наблюдениями. Вот, собственно, все, что я могу сейчас утверждать. И все это представляется мне более чем достаточным для того, чтобы новый муравей, которого я пока условно назвал «формика нерстис», стал предметом подробного научного исследования. И мне хотелось бы рассчитывать в этом деле на вашу помощь и непосредственное участие.

— Ну, это уже реальная постановка вопроса, — ответил доктор Ширер. — Не знаю, смогу ли я действительно быть вам полезным, но, во всяком случае, вы всегда можете рассчитывать на мою помощь в этой работе.

— Том!.. Том, ты взял в кухне дозиметр?

— Да.

— Том, надень противогаз!

— Я надену его, когда мы будем в лесу. Иди в дом Салли и не выходи, пока я не вернусь... Не так, Мораес, кладите его туда...

Том Рэнди и Васко Мораес укладывали в машину бидоны с ядохимикатами. Они оба были одеты в защитные костюмы из мутно-прозрачного пластика и поэтому походили на рабочих с атомной станции. Салли Рэнди, в унылом черном платьице стояла, крепко сцепив руки, и в этом трагическом и скорбном жесте отражалось бессилие и молчаливая стойкость женщины. Так же в давние времена стояли рыбачки на пристанях, глядя вслед уходящим в море парусникам; так же стояли жены и матери на околицах деревень, провожая мужчин на войну.

— Том, я поеду с тобой. Я буду сидеть в машине, когда вы пойдете в лес. Я не могу оставаться дома одна...

— А где воздух, Мораес? Вы положили баллоны с воздухом?

— Я положил четыре баллона, босс, они под задним сиденьем.

Рэнди повернулся к жене:

— Тебе лучше оставаться дома, Салли. Мы скоро вернемся.

— Я не могу оставаться одна дома. Я не могу, Том. Я все время буду... — Салли не договорила. Ее лицо стянула судорога душевной боли, и она стала совсем непохожа на себя.

Мораес сочувственно посмотрел на нее.

— Миссис Рэнди могла бы нам помочь... — тихо сказал он. — Если она будет сидеть в закрытой машине, пока мы будем в лесу...

— Я буду сидеть в закрытой машине, — повторила Салли. — Я никуда не выйду. Я не могу оставаться одна дома...

Рэнди взглянул на часы.

— Нам пора ехать, — сказал он. — Там, наверно, уже все собрались... — Он посмотрел на жену. — Садись, Салли. Но ты никуда не выйдешь из машины...

Когда они подъехали к опушке леса, там уже стояло несколько пикапов и грузовиков соседних фермеров. Мужчины сгружали с машин бидоны с растворами, лопаты, переносные опрыскиватели. Большинство фермеров были одеты в защитные костюмы, которые употребляются для работы с ядами, другие были в своих обычных комбинезонах, в куртках из грубой материи и выцветших джинсах. Некоторые были серьезны и озабоченны; другие, наоборот, пришли сюда, как на воскресный пикник. Некоторые уже успели выпить, у других недвусмысленно топорщились задние карманы брюк. Это было неорганизованное скопище мужчин — крепких и сильных, привыкших много и тяжело работать, умеющих каждый в отдельности хорошо постоять за себя, знающих и любящих свой труд, умеющих выдержать годы засухи или падения цен, прижимистых, кряжистых индивидуалистов, которым чуждо понятие коллективизма. Здесь каждый привык сам единолично решать свои дела, распоряжаться своей судьбой. Сейчас, взбудораженные газетными сообщениями и липкой плесенью сплетен о ядовитых муравьях, они собрались на опушке леса для того, чтобы, может быть, впервые в своей жизни сообща выступить против невидимого и непонятного врага. Они вооружились привычными им орудиями борьбы; они хорошо знали, как нужно истреблять насекомых-вредителей, и, несмотря на разговоры о смертельной опасности, не очень-то серьезно относились к намеченной акции. Человечество еще слишком недавно выяснило, сколь грозными могут быть невидимые и незаметные враги. Люди просто еще не привыкли, не научились по-настоящему бояться крошечных, слабых и почти беззащитных насекомых, страшных не своей силой, а своим количеством и чудовищной способностью к размножению. За тысячи лет эволюции человек приучился бояться стихийных бедствий, ураганов и наводнений, пожаров, землетрясений, диких зверей и больше всего самого себя, своих сородичей. Сколько бы жизней ни уносили ежегодно укусы насекомых, с ними трудно связать чувство страха или опасности, может быть, потому, что уж очень ничтожен живой организм, таящий угрозу. Современный обыватель скорее испугается бодливой коровы, чем ползущей по руке тифозной вши. А муравьи? С ними еще труднее связывалось представление о какой-то опасности. Слишком ярки у каждого привычные с детства представления о муравейнике, где они копошатся, как люди в большом универмаге.

К машине подошел Рэй Гэтс — рослый парень в клетчатой куртке.

— Хэлло, Рэнди, — сказал он, — ты слышал, у Бэдшоу твои муравьи съели свинью, прямо так всю и облепили. Он ее нашел сегодня утром на выгоне.

— Смотри, как бы тебя самого не съели, надел бы комбинезон.

— Он ее залил бензином и сжег. Воняло на всю округу. Вот смеху-то... — Парень переложил жвачку за другую щеку. — А ты сам их видел? Они, что же, очень больно кусаются?

Рэнди не ответил. Гэтс постоял и пошел дальше жевать свою резинку.

Фермеры стояли отдельными кучками, толкуя о видах на урожай, ценах на удобрения, прогнозах погоды и о свинье, которую съели муравьи. Никто не хотел или не мог взять на себя роль вожака, стать той организующей силой, которая могла бы превратить это сборище людей в коллектив.

Стоял тихий, безветренный день, и в воздухе летали стрекозы. Рэнди помогал Мораесу надеть на плечи баллоны с ядохимикатами и сжатым воздухом. Подошел, неуклюже размахивая руками, высокий, седой, сутулый Бэдшоу. Он только что основательно приложился к своей фляжке и был в приподнятом настроении.

— Я с Хьюгом и Смитом пойдем напрямик отсюда к федеральной дороге, — сказал он и кивнул в сторону леса. — А ты?

Мораес пошевелил плечами, проверяя, удобно ли держатся тяжелые баллоны.

— Так хорошо, босс, о'кей.

Рэнди повернулся к Бэдшоу:

— Я думаю, нам надо держаться цепью. Нужно прочесать весь лес, иначе зря затеяли всю эту кутерьму.

Кое-кто из фермеров, вскинув на плечи опрыскиватели и держа в руках лопаты, уже шел к лесу. Бэдшоу сложил рупором ладони и крикнул:

— Э-гей! Джентльмены! Рэнди говорит — нужно построиться цепью!

Некоторые задержались, другие, не обращая внимания, продолжали топтаться на месте, подготавливая свое снаряжение. Большинство видело в этом мероприятии скорее развлечение, чем необходимость.

Бэдшоу подошел к ближайшей машине и несколько раз нажал сигнал. Тогда все обернулись.

— Джентльмены, Рэнди предлагает идти цепью, — повторил Бэдшоу.

Послышались возгласы согласия и возражений. Никто из собравшихся, кроме немногих поденщиков вроде Мораеса, не привык подчиняться, но в то же время каждый на своем опыте знал роль организованности и умел ценить порядок в работе. Прошло некоторое время в бестолковых спорах и пустых препирательствах, прежде чем выстроилась неровная цепь добровольцев. По команде Бэдшоу они двинулись в лес. Фермеры шли на расстоянии примерно сотни шагов один от другого, стараясь не терять друг друга из виду.

— Том, надень противогаз! — крикнула напоследок Салли. Не дождавшись ответа, она подняла стекла машины.

Наступила тишина, и было слышно только тикание автомобильных часов. Последний из фермеров скрылся за кустами, росшими вдоль опушки.

Мораес медленно брел в тишине леса. Слева за деревьями маячил белесый силуэт Рэнди, соседа справа Мораес потерял из виду. Он внимательно вглядывался в лесную чащу, стараясь не пропустить муравейника. Некоторые люди боятся лесов. С Мораесом этого никогда не бывало. Наоборот, нигде он не чувствовал себя так спокойно и уверенно, как в лесу. Быть может, в этом сказывались тысячелетние навыки его предков, живших в гилеях Бразилии, быть может, просто ему был глубоко чужд машинизированный быт Америки, быт, в котором о» так и не сумел отвоевать себе место. В лесу, в непосредственном общении с природой, он освобождался от постоянно давившего его чувства собственной неполноценности, ощущения, что он чем-то хуже других, этих сытых, веселых, самодовольных янки.

Растянувшаяся цепочка фермеров углубилась в лес уже на порядочное расстояние, что-нибудь около мили, может быть больше, но никто еще не заметил никаких следов муравьев.

Некоторые начинали сомневаться в том, существуют ли вообще эти ядовитые муравьи. Многие испытывали смутное чувство неуверенности в темном лесу. С тех пор как фермы стали отапливаться нефтью и углем, а доски и бревна стали покупаться на городских складах, фермерам уже не за чем было ходить в лес. Их жизнь целиком протекала на автомобильных дорогах и на территории фермы, среди обработанных полей и высаженных по линейке фруктовых деревьев. Живя в деревне, они меньше сталкивались с не тронутой человеком, дикой природой, чем иной горожанин, регулярно проводящий конец недели в туристских походах. В этом смысле Мораес представлял исключение. Кочуя по стране в поисках заработка, он часто останавливался на ночевку в лесу, и такое возвращение к первобытному образу жизни было для него не развлечением, а необходимостью.

Плотный комбинезон плохо пропускал воздух. Мораес сильно вспотел и до половины расстегнул «молнию». Снятый респиратор болтался у него на груди.

Справа и спереди в глубине леса послышался шум голосов и громкая ругань. Мораес подал знак Рэнди и стал забирать правее. Среди деревьев он увидел группу фермеров, которые с криком и смехом разоряли муравейник. Это была самая обычная муравьиная куча, какие сотнями встречаются в каждом лесу. Рыжие лесные муравьи копошились в развалинах своего гнезда. Бэдшоу лопатой разбрасывал муравейник, а трое других фермеров поливали все вокруг из своих опрыскивателей. Сильно пахло гексахлораном. От выпитого бренди Бэдшоу раскраснелся. Мстя за гибель свиньи, он дал волю своей ярости собственника. Он вонзал в муравейник лопату, как меч в тело поверженного врага. Его комбинезон был расстегнут, и на шее вздулись багровые жилы.

— Это не те муравьи, сэр, — сказал подошедший Мораес. — Те гораздо крупнее и другого цвета. Те серые, а это обычные лесные муравьи. Они совсем не опасные.

Бэдшоу продолжал свою безумную пляску победителя над разоренным муравейником.

— Откуда я знаю, какие это муравьи! Они съели мою свинью, и мы их всех уничтожим! Всех до единого! — Он шлепнул себя по шее, скидывая муравья. — Хьюг, брызни-ка вон туда, надо облить все вокруг, они могут прятаться и на деревь...

Бэдшоу не договорил. Он оперся на лопату и начал медленно оседать. Мораес не успел его подхватить, и Бэдшоу тяжело упал в разворошенный муравейник. Хьюг в десяти шагах от него все еще поливал ствол дерева. Мораес затянул «молнию» и накинул на голову капюшон. Подбежал Рэнди. Ом тоже был в расстегнутом комбинезоне и без противогаза. Мораес крикнул ему, чтобы он закрылся. По трупу Бэдшоу уже ползали рыжие муравьи, но среди них Мораес увидел несколько уже знакомых ему, крупных серых. Мораес направил на них струю ядохимиката. Муравьи скорчились и замерли.

— Надевайте противогазы! — крикнул Мораес подбегавшим фермерам. — Надо облить все вокруг, надо облить одежду! — Он задохнулся от едкого запаха и натянул противогаз. Не спрашивая согласия, он направил струю распылителя на Рэнди, потом на себя.

Люди бестолково топтались вокруг, не зная, что делать, боясь прикоснуться к трупу и еще не осознав до конца опасности, боясь за себя и еще не понимая, что серая смерть каждую секунду может упасть на них с любой ветки.

Рэнди знаками показал Мораесу, что надо поднять тело и перенести его в сторону от муравейника. Мораес кивнул. Он остановил Рэнди, когда тот хотел взяться за плечи умершего.

— Руки. Берегите руки, — сказал он.

В противогазе голос звучал глухо и непохоже. Рэнди отдернул руки и сразу вспомнил о сыне. Мораес тоже об этом подумал и почувствовал неловкость. Может быть, не следовало так прямо напоминать о том, как умер мальчик. Вдвоем они перевернули тело на спину и немного оттащили его от муравейника. На груди у Бэдшоу шевелился серый муравей.

Вокруг собралась толпа. Это была именно толпа, возмущенная, негодующая, испуганная и озлобленная, руководствующаяся не здравым смыслом, не разумной волей, а стихийным чувством толпы, жестоким, трусливым и нелогичным. Такие толпы с ревом и свистом гонялись за неграми, спасающими свою жизнь; громили еврейские магазины в чистеньких немецких городках; давя друг друга, спасались из горящих зданий во время чикагских пожаров и выли от восторга, когда на аренах римских цирков голодные звери рвали на куски живых людей.

Рэнди еще раз облил тело Бэдшоу гексахлораном. Толпа шумела и волновалась. Рэй Гэтс, тот, который отказался надеть комбинезон, все жевал свою жвачку. Должно быть, он почувствовал укус или просто прикосновение колючей ветки, потому что вдруг замотал головой, затопал, завертелся на месте, отмахиваясь от невидимого врага, и, завернув на голову свою клетчатую куртку, побежал из леса.

— Надо перенести тело в машину, — сказал Рэнди. — Не бойтесь, они здесь все уже мертвые... И он и муравьи...

Толкаясь, мешая друг другу, фермеры подняли труп. Сейчас тут собрались почти все отправившиеся в лес и каждый был рад поводу прекратить поиски серых муравьев и вернуться домой. Каждый мог найти достаточно оснований для этого. Одни говорили себе, что их фермы далеко от леса, — пускай уничтожают муравьев те, чьи участки ближе. Другие все еще надеялись, что их-то это не коснется, подобно тому, как люди отгоняют от себя мысли о раковой опухоли. Наконец, третьи, наиболее трезвые, полагали, что и без них все равно кто-нибудь обязательно уничтожит муравьев, если они вредны и опасны для людей. Эта слепая вера в разумность и всемогущество человеческого общества, обеспечившего им такой удобный и комфортабельный американский образ жизни, побуждала сейчас каждого из них сложить с себя все моральные обязательства перед коллективом. Каждый привык к тому распорядку вещей, при котором он отвечает лишь за себя и за свое. Если испортится его машина, он будет ее чинить, потому что это его машина. Если протекла крыша в доме, он залатает ее, потому что это его крыша над его домом, где живет его семья. Что же касается интересов общества в целом, отвлеченных вопросов о том, откуда берется бензин в колонках, кто ремонтирует дороги и строит мосты, кто заботится об охране лесов и уничтожении вредных насекомых, — об этом они позволяли себе не думать, ограничиваясь тем, что за все это платили деньги: наличными или чеками, в форме прямых или косвенных, штатных или федеральных налогов. Поэтому, рассуждали они, те, кто получает эти деньги, те пускай и заботятся об их безопасности, тем более что сама опасность была какой-то эфемерной, нереальной, почти невидимой и пока коснулась только двух из них — тех, чьи фермы были расположены ближе к лесу. Когда Рэнди спросил, кто из фермеров пойдет с ним дальше, чтобы довести до конца начатое дело, никто не откликнулся. Толпа растаяла, как после уличного происшествия, когда предлагают записываться в свидетели. Мораес и Рэнди остались одни.

— Надо бы предупредить миссис Салли, — сказал Мораес. — Она будет волноваться...

Рэнди догнал одного из фермеров. Мораес видел, как он что-то ему втолковывал, а фермер нетерпеливо кивал головой, поглядывая на уходящих.

— Я просил передать ей, чтобы она подогнала машину к повороту у сорок второй мили на федеральном шоссе, — сказал, вернувшись, Рэнди. — Пускай там дожидается нас, а мы пересечем лес напрямик... Пошли.

Они снова разошлись на расстояние голоса. Мораес сдвинул противогаз, чтобы удобнее было дышать. Он по-прежнему не испытывал страха, только стал более осторожным. То, что в лесу скрывается смертельная опасность, было для него естественным, привычным с детских лет фактом. Идти по лесу представлялось ему не более опасным, чем ехать по шоссе в своем старом автомобиле. Мораес никогда не читал статистических данных и не знал, что в Соединенных Штатах ежегодно от автомобильных катастроф погибает во много раз больше людей, чем в лесах Бразилии от укусов ядовитых животных. Он спокойно и неторопливо шел между деревьями, поглядывая, не появится ли где-нибудь серая цепочка ползущих муравьев. Но лес был тих, молчалив и безжизнен.

Салли Рэнди остановила машину у выезда на магистраль. Она развернула ее так, чтобы через ветровое стекло была хорошо видна опушка леса, откуда должны показаться Рэнди и Мораес. Она заглушила двигатель и приготовилась ждать.

Мужчины брели по лесу, избегая чащоб и кустарников, стараясь реже задевать густые, нависшие ветки, в листве которых могли скрываться серые муравьи. В тишине леса Мораес услышал негромкое жужжание. Большая серая стрекоза пролетела мимо, развернулась и описала круг около того места, где остановился Мораес. Стрекоза была очень крупная, и ее прозрачные крылья издавали ровное гудение. В воздухе запахло озоном. «Такой же запах был утром на ферме, когда муравей укусил Дэви...» Стрекоза стала летать кругами, постепенно приближаясь к Мораесу. Повинуясь мальчишескому импульсу, он размахнулся саперной лопаткой, как бейсбольной битой, но стрекоза увернулась от удара; она отлетела на такое расстояние, чтобы он не мог ее достать, и неподвижно повисла в воздухе, уставившись на Мораеса большими выпуклыми глазами. Мораес направил на нее шланг распылителя и сразу открыл клапан. Сильная струя жидкости попала в насекомое. Стрекоза перевернулась в воздухе и упала на траву. Мораес подбежал и нагнулся. Облитая маслянистой жидкостью, она была неподвижна. Мораес обломил сухой прутик и пошевелил стрекозу. От нее отделился и упал на землю скрюченный мертвый муравей. Мораесу никогда не приходилось видеть таких стрекоз. Ее толстое тело казалось сделанным из металла. Он осторожно приподнял стрекозу — она была очень тяжелой. Ему показалось, что она пошевелилась, и он выпустил ее из пальцев. Стрекоза упала. Он слегка придавил ее ногой. Стрекоза хрустнула, как пластмассовая игрушка.

— Что вы нашли? — спросил подошедший Рэнди.

Мораес показал.

— Я ее только немножко придавил, чтобы она не шевелилась. Я, пожалуй, отдам ее этому типу из газеты. Он остался мне должен пятьдесят монет, — ответил Мораес, поднимая мертвую стрекозу.

Салли Рэнди неподвижно сидела в машине, опершись на рулевое колесо, подавшись всем телом вперед, словно для того, чтобы быть поближе к лесу, и терпеливо смотрела на опушку.

За спиной у нее по шоссе проносились машины — она их не слышала. Солнце сперва светило слева, и на приборной доске был яркий блик. Потом оно стало светить спереди, и приборы на щитке оказались в тени. Потом солнце скрылось за облаками и снова показалось, уже невысоко над деревьями. Она ждала. Она ни разу не изменила позы и не чувствовала, как затекли у нее руки и ноги от этой неподвижности. Том просил ее подождать, и она ждала. Она не делала никаких предположений и даже не волновалась. Она ждала. Упрямо и терпеливо. Солнце стало светить через ветровое стекло ей в глаза. Стало трудно смотреть на темную стену леса. Она опустила щиток затенителя и снова заняла прежнюю позу. Ей совсем не хотелось двигаться. Она просто ждала. Ждала, упрямо глядя на высокие стволы елей, на кусты вдоль опушки, на редкие молодые одинокие деревца, как бы выбежавшие из леса поближе к шоссе, чтобы поглазеть на дорогу. Она смотрела на все это зеленое великолепие и ждала.

И все же она пропустила тот момент, когда они выходили из лесу. Она увидела их уже совсем близко, идущих по обочине дороги, усталых и озабоченных. Тогда она включила зажигание, чтобы прогреть остывший двигатель, и стала развертывать пакет с бутербродами.

— Если я вас правильно понял, — сказал доктор Нерст, — муравейника вы так и не нашли?

— Нет, сэр, муравейника мы не нашли. То есть мы нашли то место, где он должен быть, но мы не могли туда пройти...

Мораес был смущен сверкающей белизной университетской лаборатории, непонятными приборами на столах и пристальным вниманием ученых джентльменов, которые слишком серьезно расспрашивали его о том, чему он сам не придавал особого значения.

— То есть мы могли бы туда пройти, — продолжал он, — там не было ничего особенного, но босс, мистер Рэнди, сказал, что дальше идти нельзя. У него была такая штучка, которой хозяйки проверяют продукты на радиоактивность, и она показала, что дальше очень сильная радиация и людям нельзя туда ходить, но я совсем ничего не чувствовал и мог бы пройти и дальше, если бы мистер Рэнди не велел возвращаться, но он сказал: дальше ходить нельзя... Мы видели там дороги, которые сделали муравьи, а дальше за деревьями было озеро...

— Это, вероятно, то самое место, о котором я вам говорил, — сказал Нерст, обращаясь к Ширеру.

Ширер кивнул и ничего не ответил.

— И больше вы ничего не видели? — спросил Нерст.

— Нет, сэр, но я нашел...

— Мораес нашел кое-что весьма интересное, — перебил Ган Фишер. До этого он сидел молча, не принимая участия в беседе. — Я никогда не видал ничего подобного, — продолжал он. — Как только Мораес принес мне свою находку, я сразу подумал: это нужно показать вам.

Ган Фишер вытащил из кармана помятую пачку сигарет и протянул ее Нерсту.

— Что это? — спросил Нерст.

— Стрекоза.

— Стрекоза?

Нерст осторожно раскрыл пачку. В комнате запахло гексахлораном. В картонном пакетике лежало основательно помятое насекомое. Нерст потянулся за пинцетом, и Линда Брукс подала ему инструмент, как это делают ассистенты хирурга на операции. Нерст освободил стрекозу от прилипшей бумаги и положил ее на белую поверхность стола.

Стрекоза была слегка расплющена тяжелым сапогом Мораеса, крылья наполовину обломаны, и вся она была залита маслянистым пахучим раствором инсектицида.

— Вы нашли ее в лесу? — спросил Нерст.

— Да, — ответил Фишер. — Нет, Мораес поймал ее, когда она собиралась его укусить. Расскажите, Мораес, как было дело.

Бразилец довольно связно рассказал, как ему удалось сбить стрекозу струей из опрыскивателя.

— Это было совсем просто, — добавил он.

Нерст пошевелил насекомое пинцетом, расправил крылья и осторожно снял прилипшие крошки табака.

— Прежде всего ее нужно промыть, — сказал Нерст и передал пинцет ассистентке.

Мисс Брукс осторожно приподняла стрекозу.

— Она очень тяжелая, доктор Нерст, — сказала она.

— Мне показалось, что она вроде как бы металлическая, — неуверенно заметил Фишер. — Что вы об этом думаете, доктор?

— Пока — ничего. Но, насколько можно судить с первого взгляда, это не стрекоза, — ответил Нерст. — Во всяком случае, это не то насекомое, которое можно отнести к отряду одоната — стрекоз, хотя внешне оно очень их напоминает.

— Новый вид? Так же, как муравьи?

— Подождем, пока мисс Брукс приведет ее в порядок. Вы сказали, мистер Мораес, что видели около этой стрекозы муравья?

— Да, сэр. — Мораес опять смутился, потому что не привык, чтобы к нему обращались «мистер Мораес». — Когда она лежала в траве, рядом с ней ползал серый муравей, но я не стал его подбирать...

— Он был рядом или на ней?

— Он корчился на листке травы, там, где упала стрекоза.

Мисс Брукс подала Нерсту стеклянную пластинку, на которой лежала промытая и очищенная от грязи стрекоза. Она была гораздо крупнее тех обычных стрекоз, которые летают над ручьями в летние дни. Ее тело достигало почти четырех дюймов в длину и было немного тоньше обычного карандаша. Оно состояло из нескольких сегментов, поблескивающих, как вороненый металл. Хрупкие, прозрачные крылья были покрыты сетью жилок, имеющих неестественно правильную геометрическую форму. Голова почти целиком состояла из двух полушарий фасеточных глаз. Грудь и брюшко были раздавлены, блестящий темный покров потрескался и как бы раскололся. Нерст, осторожно действуя пинцетом, отделил кусочек чешуйки и перенес его под микроскоп. Он долго молча рассматривал его, а потом сказал:

— Я отлично понимаю, что этого не может быть, и тем не менее это так. Посмотрите, Лестер, что вы на это скажете?

Доктор Ширер нагнулся к микроскопу. Он снял очки и настроил окуляр по своему зрению.

— Мне кажется... Это здорово похоже на металл... Особенно на линии излома заметен металлический блеск... Вы полагаете, что это...

— Да.

Нерст, нагнувшись над столом, разглядывал в лупу открывшуюся внутренность стрекозы. Он видел спутанные клубки тончайших нитей, разорванные полупрозрачные пленки, помятые трубочки и какое-то подобие микроскопических сот, черных и блестящих, словно они были из графита. Все это ничем не напоминало внутренности раздавленного насекомого.

— Позвольте, я положу это под микроскоп, — сказал Нерст. — Моя лупа недостаточно сильная...

Ширер уступил место у микроскопа. Мораес, Фишер и Линда Брукс молча следили за тем, что делал Нерст. Для каждого из них его действия имели свой смысл, свое содержание. Линда Брукс глядела на седеющий затылок Нерста и по его неподвижности угадывала то сосредоточенное внимание и напряжение, с которым он разглядывал новый для него объект исследования. Скупые движения его пальцев, поворачивающих кремальеры микроскопа, были ясны и понятны — сейчас он изменил увеличение, но это ему показалось неудобным, и он вернулся к прежнему масштабу... Он старается увидеть что-то в правом краю поля зрения и немного передвигает объект... Изменяет фокусировку осветителя для того, чтобы получить более контрастное изображение... Он очень заинтересован тем, что видит, но не хочет ничего говорить, пока не придет к определенным выводам...

Ган Фишер искал в поведении Нерста подтверждения своим смутным догадкам — догадкам, в справедливость которых сам боялся поверить. По недостатку образования он не мог оценить всю невероятность своих предположений; наше время слишком полно необычным, и профан, читая о новинках кибернетики, разглядывая фотографии лунных пейзажей, пользуясь бытовой электроникой, перестает удивляться чудесам науки и теряет способность правильной оценки возможного в технике. Для профана стирается грань между реальностью и фантастикой, он привыкает к мысли, что все возможно, и не задумывается над тем, каким чудом является его транзисторный приемник. Когда Ган Фишер впервые увидел «стрекозу», у него сразу возникли некоторые предположения столь сенсационного характера, что если бы они оправдались, то это сыграло бы решающую роль в его карьере журналиста.

Мораес, в свою очередь, глядел на действия Нерста, как на очередное колдовство белых людей, недоступное его пониманию, но могущее иногда приносить реальную пользу. Он уже получил свои пятьдесят долларов от Фишера и теперь думал о том, что этот седой джентльмен, который возится со своей машинкой, мог бы, вероятно, заплатить и вдвое больше за раздавленную стрекозу, если бы он сразу к нему обратился.

Нерст уступил место у микроскопа доктору Ширеру. Тот молча, так же как и Нерст, в течение нескольких минут разглядывал объект под микроскопом, потом повернулся к Нерсту, встретился с ним взглядом и сказал:

— Да.

— Теперь многое становится понятным, — сказал Нерст.

— И все колоссально усложняется, — заметил Ширер.

— Ну, так что вы там увидели? — спросил Фишер.

Вместо ответа Нерст подошел к микроскопу и переключил изображение на проекционный экран, так, что теперь его могли видеть все присутствующие.

При рассматривании мелких объектов на экране обычно теряется ощущение масштаба. То, что сейчас было видно, весьма мало напоминало внутренности насекомого. Это было местами хаотическое, местами строго упорядоченное переплетение каких-то трубопроводов, тончайших нитей, похожих на провода, мутно-серых или почти черных деталей, разорванных клочьев полупрозрачной пленки и шарнирных соединений, словно бы сделанных из металла.

— Похоже на сломанный кукурузный комбайн, — сказал Мораес.

— Или на радиоприемник, если с него снять крышку, — заметила мисс Брукс.

— Или на коммуникации нефтеочистительного завода... Нет, пожалуй, все же больше на механизм телевизора, по которому проехались на тракторе, — сказал Фишер. — Никогда не думал, что насекомые могут быть устроены так сложно. Какое здесь увеличение, доктор?

— Около двухсот раз. Это не насекомое, мистер Фишер. То, что вы видите, — это не живой организм, а искусственно созданный механизм. Это не биологический объект, это продукт весьма развитой технической культуры.

— Вы хотите сказать, что эта стрекоза...

— Это не стрекоза, мистер Фишер. Это искусственно построенный летательный аппарат. Мы еще ничего не знаем об его устройстве, о принципе действия или конструкции, но то, что мы видим, не оставляет сомнения в том, что ни природа, ни человек, со всей его техникой, не смогли бы создать ничего подобного.

— Кто же тогда его сделал? — спросил Фишер.

— Муравьи... — торжественно сказал Нерст.