"Первое дело Иеро" - читать интересную книгу автора (Щепетнев Василий, Ланье Стерлинг)

9

Тело еще не успело остыть, но душа покинула этот мир бесповоротно. Нечего и пробовать воротить. В лучшем случае не получится ничего. В худшем же вместо Рона будет… Лучше и не думать.

Он перерезал веревку,

Тело упало на пол мягко, почти бесшумно. Ему-то, мертвому, все равно.

Отчего, отчего он полез в петлю?

Пришел, развел очаг и — повесился?

Иеро бросился к очагу.

Полено свей-дерева не догорело до жаркого слоя, следовательно, разожгли очаг склянку тому назад, не раньше. Но в воздухе был и особый запах, запах…

Запах горелого пергамента!

За всю свою жизнь Иеро лишь однажды пришлось видеть, как горит пергамент. В годовщину Истинного Писания сжигали Подменное Писание. Не само Подменное Писание, разумеется, то предал огню сам величайший Лек-Сий, а его имитацию — один лист с ложным Символом Веры. Пергамент ценили, и трепетно относились к каждому клочку. В быту, для повседневных, мелких записей пользовались бумагой, оставляя пергамент для записей чрезвычайно важных.

И вот кто-то его безжалостно сжег. Рон? Но откуда вообще мог быть пергамент у Рона? Лишь заклинатели высоких степеней имели право пользоваться им. Да и дорог пергамент. А уж в пограничном поселении и вовсе диковинка.

Он заметил потемневший обрывок на решетки очага. Да, пергамент.

«евероят… чудовищ» — было на нем выведено мелким почерком.

Он бережно расправил лист и положил его в маленький цитатник Лек-Сия. Такие цитатники, сделанные собственноручно, были у каждого семинариста, у каждого священника всегда с собой.

«Евероят… чудовищ». Невероятное чудовище? Невероятная чудовищность? Да это же запись пера Кельвина! Кому же еще писать на пергаменте в поселении Но-Ом!

Как и прошлым вечером, Иеро услышал шаги.

Тело не веревка, не спрячешь. Да и не к чему.

— Пер Иеро — раздался знакомый голос за дверью. — Пер Иеро. Вы дома?

— Входите!

Нет, он ошибся. Это была не Лора. Абигайль Хармсдоннер.

— Пер Иеро, я хотела спросить вашего совета и пото… Пер Иеро, что случилось? Это… Это ведь Рон?

— Да, это Рон.

— Он… Он мертв, пер Иеро?

— Да, госпожа Хармсдоннер.

Абигайль Хармсдоннер посмотрела на петлю вокруг шеи, потом на балку.

— Он повесился, — это уже был не вопрос, утверждение.

— Похоже на то, — мрачно подтвердил Иеро. — Присядьте, госпожа Абигайль. Или вы предпочтете выйти?

— Я многое видела в жизни, пер Иеро, и если я могу быть полезной… — Абигайль не окончила фразу. И так ясно.

Иеро поднял опрокинутый табурет. Несчастный, несчастный Рон.

Он встал на табурет, затем ножом перерезал вторую петлю, петлю, которой ремень крепился к балке.

Тот самый, вчерашний ремень. Или очень на него похожий.

И узел…

Вот, значит, как обстоят дела!

— Госпожа Хармсдоннер, не могли бы вы сходить за мужем?

— Да, пер Иеро, бегу, — она поставила в уголок котомку, заметив взгляд Иеро пояснила: — Ваш ужин…

— И передайте, пусть позовут киллмена Брасье, — сказал он вдогонку.

Он проверил — вчерашнего ремня на месте не оказалось. Знал бы — изрубил на кусочки. Хотя это вряд ли бы помогло.

Затем осмотрел шею, руки Рона. Самая обыкновенная шея. Самые обыкновенные руки — одна здоровая, другая еще больная. Так и не выздоровеет никогда.

Иеро представил себе Аббата Демеро. Был бы он здесь, что бы он сделал? Наверное, спросил бы:

— Итак, Иеро, что тебе кажется странным?

— Этот узел, Аббат Демеро.

— А именно?

— Привязать ремень к балке таким узлом можно только обеими руками, Аббат Демеро. Стоя на табурете, подняв обе руки вверх. А у Рона рука осталась на перевязи. Не мог он этого сделать.

— Что из этого следует, domine Иеро?

— Что ремень был привязан другим лицом. И, следовательно, мы имеем дело не с самоубийством, а с убийством.

— Первый шаг сделан, Иеро. Теперь тебе осталось пройти весь путь и узнать, кто убил Рона, каким образом, и, самое главное — зачем?

Видение исчезло. Что это было — воображение? Ментальная связь? На таком расстоянии от Аббатства? Нет, не может быть, он же находится в статис-поле, да еще с медальоном из рашшина. Воображение, только воображение. Оно священнику не помеха, напротив — если держать его в узде. Так учили в семинарии.

Опять он поймал себя на том, что старается думать о постороннем: чему учили в семинарии, почему ужин принесла госпожа Абигайль — и должен ли он был и ее называть «дочь моя»? Она, кажется, хотела о чем-то посоветоваться. Хорош советничек!

Он вышел на крылечко, оглянулся.

Дом стоял позади церкви, и его окружали низкие, специально оставленные при строительстве ели. Мало ли с каким вопросом люди идут к священнику, совсем не обязательно, чтобы всяк видел. Особенно в поселении пионеров, где вынужденное близкое общение порой становится невыносимым. Поэтому подойти незамеченным было не так уж и сложно. Хотя сейчас, когда солнце светит круглые сутки, это куда сложнее, чем зимой. Все-таки кто-то мог увидеть идущего. Нужно будет обязательно расспросить поселенцев.

Из-за елей он увидел достопочтенного Хармсдоннера, спешащего к дому. Откуда его можно увидеть еще? Из церкви, но в ней нет никого. А больше… Похоже, больше и неоткуда.

— Несчастный Рон, — завидя его, воскликнул старшина. — Я только сейчас понял, отчего вы хотели взять его с собой. Надеялись отвлечь от тоскливых мыслей, верно? Внушить, что он очень нужен поселению. Он очень переживал смерть пера Кельвин и вот — наложил на себя руки. Я послал за Брасье, он, как старший Киллмен, должен дать заключение.

— Рон… — внезапно Иеро умолк. Торопиться не нужно. Путь посмотрят, скажут свое, не замутненное, не навязанное мнение.

Они встали у дома, поджидая Брасье.

— Он нес вам бумаги пера Кельвина. Прочитал, наверное, и расстроился.

— Расстроился?

— А вы еще не читали?

— Это ведь были не бумаги а пергамент, достопочтенный Хармсдоннер?

— Да, я называю все бумагами по привычке. Печальная бумага, я и сам читал с тяжелым сердцем. Потому и запечатал, и никому не показывал, кроме членов совета.

— Но что в нем было, в пергаменте Кельвина?

— Тоска и печаль. Быть может, он болел?

— Вы бы не могли привести мне дословно его записи?

— Дословно? Я не запоминал, да и зачем? Пергамент должен быть у Рона.

— Судя по всему, он сгорел, пергамент.

— Сгорел?

— В доме запах пергамента, и в очаге разведен огонь.

— Очень жаль. Я недооценил состояние Рона, иначе не доверил бы ему бу… простите, пергамент.

Капитан Брасье выглядел очень озабоченным.

— Тело нашли вы, пер Иеро?

— Да. Нашел и сразу попросил госпожу Абигайль известить вас и достопочтенного Хармсдоннера.

— Абигайль?

— Она вызвалась отнести ужин перу Иеро, — вступил в разговор старшина. — Хотела поговорить насчет воскресной школы.

— Понятно, — кивнул киллмен и переступил порог.

Следом вошли Иеро и старшина.

— Это вы разрезали ремень, пер Иеро?

— Я, — коротко ответил Иеро. Странный вопрос. Не мог же это сделать мертвый Рон.

— А зачем вы сняли ремень с балки?

— Не очень приятно, когда в твоем доме над головою болтается ремень. С учетом всех обстоятельств.

— Все-таки не стоило этого делать.

Иеро едва не сказал «в следующий раз не стану». Не время острить.

Или…

Или ему пришла в голову не скверная острота, а предвидение?

— Табурет…

— Табурет поставил я. Когда я вошел, он лежал вот так, — показал Иеро.

Киллмен выразительно вздохнул. Затем опустился на колени и стал разглядывать Рона.

— Нужно его раздеть.

— Мое ложе…

— Нет. Ложе не годится. Тело лучше оставить на полу.

Киллмен действовал аккуратно и четко.

— Обращаю ваше внимание, достопочтенный Хармсдоннер и Иеро, что на теле отсутствуют следы борьбы — ссадины, кровоподтеки, за исключением правой руки, о которой нам доподлинно известно, что она была сломана прежде.

— Совершенно верно, — подтвердил старшина. Иеро только кивнул.

Затем Киллмен разрезал петлю, стягивающую шею Рона.

— Безусловно… Безусловно, он умер из-за удушения петлей. Скользящая петля. Под тяжестью тела она затянулась, и…

— Совершенно верно, — вновь сказал старшина.

— С учетом отсутствия беспорядка в комнате — за исключением табурета, по свидетельству пера Иеро, лежавшего опрокинутым около висевшего тела, отсутствию следов борьбы на теле, характеру борозды удавления, соответствия ее петле я, старший киллмен поселения Но-Ом Жан Брасье, объявляю данный случай смертью в результате самоповешения. Свидетелями этого являетесь вы, достопочтенный Хармсдоннер и вы, пер Иеро.

— Я, старшина поселения Но-Ом Эллери Хармсдоннер, свидетельствую, что истинно так и есть, — произнес старинную формулу достопочтенный Хармсдоннер.

Без колебаний ему вторил Иеро.

— Сейчас подойдут мои ребята и отнесут тело бедняги в холодный шурф, — объявил киллмен будничным тоном.

— В холодный шурф?

— Да, если не возражаете, пер Иеро. Он ведь самоубийца. Нужно решить, где его похоронить.

— Холодный шурф, — вмешался старшина — это один из шурфов, что пролегает в мерзлоте. Под нами на глубине пяти-шести саженей вечный холод — местами. Дальше к северу сплошь мерзлота, а здесь островки. Тело в шурфе прекрасно сохранится.

— Сохранится — для чего?

— Надеюсь, пер Иеро, что круглолицые позволят бедняге успокоиться рядом с пером Кельвином.

— Возможно, — Иеро не стал спорить. Кандианская Универсальная Церковь не считала погребение таинством, и, следовательно, обряд погребения был скорее данью живым, чем мертвым. Мертвому все равно, где лежать — на поле боя, в глубинах моря-окияна, на кладбище при церкви или на кладбище Людей Льда.

— А вот и они.

«Ребятами» киллмена оказались два дюжих парня. Иеро видел их во время утренней службы в церкви, но знаком лично не был.

— Джон и Дон, — ответил на безмолвный вопрос священника киллмен. — Дон рыжий.

Рыжий верзила шаркнул ногой. — А Джон лысый.

Безволосый парень улыбнулся — отсутствие шевелюры его нисколько не удручало.

— К вашим услугам, пер Иеро.

— Не волнуйся, Джон, пер Иеро непременно воспользуется твоим предложением. А пока, ребята, отнесите бедолагу в холодную шахту.

— Да, киллмен.

Стражи сноровисто уложили тело Рона на носилки, прикрыли куском темной ткани и вынесли в дверь.

— Вы как хотите, пер Иеро, а здесь вам оставаться не след. Две смерти, два самоубийства — чересчур. Прошу под мой кров, — достопочтенный Хармсдоннер бодрился, но видно было, что настроение у старшины неважное.

— Возможно, пер Иеро, вам лучше эту ночь провести в казарме? Ведь утром нам предстоит пойти на озеро.

— Вы не думаете отложить поход, Брасье?

— Нет, достопочтенный Хармсдоннер. Почему? Смерть Рона — печальное событие, но не повод откладывать дела насущные. Так как, пер Иеро?

Иеро хотелось принять предложение старшины. Именно поэтому он пошел ночевать в казармы, не забыв вместе с оружием взять и узелок госпожи Абигайль. Люди старались, готовили ужин. Наверное, Лора и готовила.

Казармы находились недалеко — как и все в поселении Но-Ом. Выстроены были с расчетом на будущее, сейчас же пустовали. Службу несли дюжина Стражей, но сейчас все они были при деле — поселение не могло позволить себе, чтобы две дюжины рук бездействовали.

— Ребята будут спать в другом конце казарм и вас совершенно не побеспокоят, — счел нужным разъяснить Брасье.

— Меня другое беспокоит.

— Догадываюсь, пер Иеро. Жилище ваше того… Нехорошее жилище. Вы его святили?

— Святил.

— Тогда даже не знаю. Под склад, что ли, приспособить? А вам новое жилье выстроить.

— Возможно, позже. Подумаю.

— Решать, разумеется, вам. А я должен еще изготовить стрелы Лайджа.

— Я бы хотел вам помочь, капитан Брасье.

— Вам приходилось это делать?

— Да, — Иеро решил не говорить, что в семинарии вместо смеси Лайджа они пользовались куда менее опасной Чай-смесью. Принцип-то ведь один!

— Тогда с удовольствием приму вашу помощь. Из-за беды с Роном я потерял время, скоро расставлять ночной караул, а не хочется из-за спешки взлететь на воздух раньше срока.

Красная мастерская находилась за земляною горкой. С ней, с красной мастерской, всегда сложности — и за пределами поселения нельзя строить, и в самом поселении тоже опасно. Искорка из очага залетит — и на тридцать шагов вокруг пепелище. Или на сто тридцать, какая мастерская. В Но-Оме она немаленькая. Не сколько из-за воинской надобности, сколько из-за того, что огненное зелье используют при горных работах. Там, где дюжина рудокопов киркою будет луну пробиваться, бочонок зелья справится за мгновение.

Но смесь Лайджа — штука особая. Любит уважение и не терпит небрежности. Если нужно очистить голову от посторонних мыслей, лучшего способа, чем снаряжать стрелы Лайджа и придумать трудно. Все внимание до последней крупицы уходит на то, чтобы выполнить работу — и остаться живым.

Смесь уже была готова, оставалось рассыпать ее по ракушкам, вставить в ракушки фитили, залепить отверстия воском и привязать ракушки к стрелам. Всего тридцать стрел — двадцать для лука и десять арбалетных. Арбалетные — это себе, с них Иеро и начал. А кончил — кончилась и работа, пока он одну стрелу снаряжал, капитан Брасье успевал две. Ничего удивительного.

— Спасибо за помощь, — поблагодарил его киллмен. — Управились аккурат к вечерней поверке.

Они вернулись в казарму. Брасье пошел наставлять ночной патруль. Шесть человек обходили Но-Ом, охраняя поселенцев, следя, не подкрадывается ли враг. Для небольшого поселения и шесть человек выделить нелегко, но иначе нельзя. Печальна судьба пренебрегших безопасностью. Каждому семинаристу известен урок Жемчужной Гавани. Безмятежное место, лемутов много лет никто не встречал, самый свирепый зверь — парз. И вот однажды налетели диковинные создания — летучие обезьяны, которых никто не видел прежде и не видел после. Налетели — и убили три четверти поселенцев. А все потому, что застали врасплох, неготовых и безоруженных.

Теперь не застанут. Каждый пионер за двадцать ударов сердца накинет панцирь, на сорок натянет тетиву на лук, на шестьдесят займет место в боевом расчете. Вот эти шестьдесят ударов и должна обеспечить патрульная служба.

Иеро отошел от узенького окошка-бойницы. Нужно поспать.

Мысли возвращались в голову, но возвращались иными. Выстроенными в свой боевой расчет.

Капитан Брасье. Опытный и дотошный офицер стражей границы. Досконально, до мелочи осмотревший и тело, и комнату, в которой случилась беда. Заметил отсутствие ссадин. А вот того, что узел одной рукой не завяжешь, не заметил. Может такое быть? Не может такого быть. Вывод — Брасье нарочно не заметил несоответствия. Почему? Хочет скрыть убийство? Или же хочет раскрыть убийство? Друг или враг?

И кого он опасается, если друг? Достопочтенного Хармсдоннера? Выглядит абсурдным. Его, Иеро? А почему бы и нет? Откуда ему, Брасье, знать, кто такой Иеро? Вдруг его в пути подменили? Выехал из аббатства семинарист, а приехал в Но-Ом слуга Темных мастеров? Чушь, тогда должны были подменить и киллменов малого каравана. Тогда уж сразу подменить весь Союз Аббатств, да и дело с концом.

Нет, Брасье может опасаться другого, что он, Иеро, слаб на язык. Возьмет да проболтается, что Рон не повесился, а был убит.

Он хлопнул себя по лбу. Дело-то похоже, совсем в другом. Если бы он, Иеро, знал, что Рон убит, он бы его отпевал по церковным канонам. Без всякого длинного языка всем бы стало ясно, что Рон не сам надел на себя петлю. Нет, прежде нужно сыскать убийцу, а потом служить заупокойную.

Значит, киллмен — умный друг.

Постой, совсем не обязательно. Будь он врагом, он бы тоже скрыл убийство, правда, из иных побуждений. Получается, имеющихся данных недостаточно, чтобы дать верный ответ, кто таков Брасье. Или кто таков достопочтенный Хармсдоннер. Или, если уж скрупулезно рассматривать все возможности, кто таков он сам.

Иеро засыпал, и мысли, поначалу собранные и послушные, разбрелись, будто семинаристы, попавшие на земляничную поляну.