"На грани жизни и смерти" - читать интересную книгу автора (Паниев Николай Александрович)

БЕГСТВО ОБРЕЧЕННЫХ

В осенние дни 1919 года наступление контрреволюционных сил достигло кульминации. Объединенные удары белых армий и иностранных интервентов на фронтах гражданской войны были названы вождем революции «бурей бешеной силы». Враги новой России возлагали большие надежды на добровольческую армию барона Врангеля. Англо-французское вооружение, моральная поддержка, оказываемая врангелевским войскам, засевшим в Крыму, со стороны мировой контрреволюции, превратили Южный фронт в опаснейший из фронтов гражданской войны. Крым стал последним оплотом контрреволюции.

Многие, кто бежал от революции из Москвы и Петрограда, да и из других городов, раскинутых по всей России, обосновались в Крыму. «Империя» черного барона готовилась к решительным боям с Красной Армией. Советская военная разведка заслала в Крым своих людей.

В резиденцию генерала Покровского можно было попасть только по личному разрешению шефа контрразведки. Капитан Агапов был там своим человеком. В тот день, о котором пойдет речь, Агапов, приехав в резиденцию, нашел генерала в хорошем расположении духа.

— Ну-с, Александр Кузьмич, — пробасил генерал, — могу доложить вам, что наш долгожданный час не за горами. Как поют большевики? Это есть наш последний и решительный бой. Так, кажется?

— За время моего «командирства» в Красной Армии я не имел удовольствия научиться петь их «Интернационал», — сухо произнес Агапов.

— А зря. Противника надо бить его же...

— Песнями?

— И песнями, если надо. Так вот, последний и решительный — это о нас. Мы дадим большевикам последний и решительный бой.

— Мы так окопались в Крыму, будто собираемся остаться здесь на веки вечные. По себе знаю, как трудно сюда проникнуть. Нигде ни лазейки.

— Ну, что касается лазеек, то их отсутствие, Александр Кузьмич, доложу я вам, это уже дело моей службы. Никого не пропущу! Самих послов Франции или там Англии лично буду проверять. Стыдно вспомнить: французский щелкопер в Севастополе обвел как слепых котят.

— Не без помощи Чека.

— Чека уже потеряла в крымской западне не одного своего агента. Не успеет сунуть нос в мышеловку, как мы его — хлоп!

— У меня к вам просьба, ваше превосходительство.

— Что случилось?

— Вы, наверное, знаете, ваше превосходительство, балерину Гринину? Это моя кузина, она сейчас в Париже — повезла лечить сына. У мальчика поврежден глаз. Я получил от нее письмо, надо сказать, весьма тревожное послание. Остались без средств к существованию. Надежд на лечение никаких. Хотят воротиться домой. В Россию. Но куда ехать? В Петроград опасно. Я решил, что здесь, в Крыму, петербургская знаменитость...

Покровский замахал руками:

— Нет, нет, увольте! Никаких прим! В сундуке для туфелек, пачек и прочих доспехов балерина, чего доброго, привезет из Парижа какого-нибудь потомка парижских коммунаров. Вроде того... щелкопера. Кстати, вы же его знаете, этого французского проныру Бланше. Не исключено, что он знаком и с вашей... кузиной. А? Ведь верно?

Покровский буравил Агапова глубоко посаженными глазами. Казалось, он уже заподозрил неладное и хочет немедленно уличить...

— Знает она того француза? — жестко повторил Покровский. — Я ведь, господин капитан, могу это быстро и точно установить. Мы в большом контакте с французскими... коллегами. Где именно проживает ваша кузина?

Телефонный звонок заставил генерала быстро снять трубку. После первых слов он встал и вытянулся, видно было, что звонит высокое начальство.

— Слушаю, Петр Николаевич, — говорил он с почтением в трубку. — Так точно-с, у меня. Немедленно. Слушаюсь. Буду очень рад. Доброго здоровья.

Осторожно положив на рычаг трубку, Покровский, у которого на губах все еще играла подобострастная улыбка, сказал Агапову:

— Вас, Александр Кузьмич, желает видеть сам барон. Весьма лестно отозвался о вас. Вы что-то там хитрое придумали в борьбе с красными?

— Наша фирма тайн не разглашает, — сказал словами генерала Агапов. — Ваше превосходительство, вы интересовались адресом моей кузины? Извольте. Осмелюсь напомнить, что гуманность и человечность всегда были свойственны русским людям. Тем более в отношении к женщине.

— Помните певичку, исполнительницу цыганских романсов? — спросил генерал Покровский. — Как, по-вашему, следовало поступить с этой красной шпионкой?

— Среди моих родственниц и знакомых таких нет.

— И слава богу. О вашей кузине, Александр Кузьмич, мы еще поговорим. Только прошу вас, поймите меня! Крым — это наша последняя ставка. Да, последняя. И поэтому никаких просчетов, никаких ошибок не должно быть.

Агапов, отдав честь, вышел из кабинета.

Покровский долго раздумывал, потом взял листок с парижским адресом Грининых. Эта фамилия напомнила генералу довоенный Петербург, вечера в императорской Мариинке... Какие были времена! У него и тогда была уйма дел, но в Петербурге могли его оценить, столица предлагала столько больших и малых удовольствий... И все это рухнуло в один день, когда после сигнального выстрела с «Авроры» чернь захватила главный дворец. Подумать только — это случилось в самом сердце империи! Все рухнуло! Сперва это казалось сном, диким недоразумением. Но вот уже два года попытки уничтожить эту власть не дают результата. И какие попытки! Буквально со всех сторон обрушиваются мощные удары на эту мужицкую власть! Большевиков пытаются взорвать изнутри и извне, морят голодом, их приверженцев убивают, а они продолжают держаться, свергнуть их власть пока не удается. Генералу Покровскому и его людям еще никогда не приходилось так дьявольски много работать, как сейчас. Они поставили на карту в борьбе с Советами все. Выстоит белый форпост — Крым, удастся ему нанести решающий удар по изнуренной непрерывными боями армии красных, путь к осуществлению мечты генерала Покровского будет открыт. Ну а если... Нет, нет, эту мысль генерал старался гнать от себя. Врангелевская акция — последняя надежда... Ох эти просчеты! В послужном списке генерала за последние два года можно обнаружить немало проигранных схваток с советской контрразведкой. Самое позорное — провал в Севастополе. Покровскому удалось узнать, кто руководил действиями тех... севастопольских агентов красных. Пчелинцев, Иван Пчелинцев. Тоже бывший щелкопер. Как и этот француз, который сейчас подвизается в Париже. Эх, Париж, Париж! Благословенный Париж! Если бы пришлось выбирать, где жить за пределами России, то, разумеется, генерал предпочел бы Париж. Да, только Париж. А эти... Гринины рвутся домой. И ходатая нашли. Узнали, где пребывает кузен! Агапов с помощью самого Покровского собирается открыть им дорогу в Крым. Интересно, с каким багажом они прибудут? Что привезут эти незадачливые эмигранты в своих чемоданах? Да и в своих мозгах?

Генерал нажал кнопку. Вошел адъютант.

— Организуйте наблюдение за... по этому адресу, — сказал генерал. — Кто приходит в дом, с кем встречаются. Особенно хозяйка. Нужны фото. Срочно. Мотивы, которые побуждают вернуться в Россию.

Христо Балев по поручению своей партии обосновался в Варне.

Он искал возможность оказать помощь арестованным морякам взбунтовавшегося крейсера. Был разработан план, для осуществления которого нужны надежные помощники. Необходимо было тщательно продумать все до мельчайших подробностей, чтобы обеспечить успех акции.

Балев и Чочо отправились в цирк шапито. Арену заменял большой потертый палас, клоун и его семья проделывали разные смешные трюки. Мальчик-подросток по имени Живко поистине вытворял чудеса на туго натянутой проволоке. После его выступления Балев многозначительно спросил у своего друга:

— Понял, какая находка?

— Может, не совсем, но понял. Но должен тебе сказать, что без согласия отца...

— Его отец — мой земляк, — обнадежил Балев, — тырновец. Вечером смеется, по ночам плачет. Бедный, обездоленный человек. Для коммунистов сделает все. Надо поговорить. Это тебе, брат, не капитан углевоза. С отцом маленького клоуна договоримся по-братски. Вот только туман... туман нужен... как молоко, чтобы мальчика не заметили. Понял, Чочо? Все должно делаться в тумане.

— Туман и два морских призрака: я и он.

— Без тебя нам не обойтись, — улыбнулся Балев.

После представления Балев и Чочо направились за кулисы.

Из здания Мариинки вышли Павел и Тимка. Павел в военной форме, на боку наган. Мальчик заметно повзрослел, был прилично одет и ухожен. От его «беспризорности» не осталось и следа.

— Не горюй, Тимофей Иванович, — бодрым голосом сказал Павел. — Вот разобьем Врангеля, и начнется, Тимоха, такая жизнь, что и вообразить трудно.

— Для тех, кто живым вернется, — тихо промолвил Тимка, явно удрученный предстоящим отъездом Павла.

— Ну а ты уже меня... того? — улыбнулся Павел. — Я вернусь, Тимка, обязательно вернусь! Дел-то еще сколько впереди! Хочу на твою премьеру попасть. А как же! Обязательно! Так что жди, Тимка. И носа не вешать. Негоже унывать такому большому парию.

— Все уезжают, одна Дина...

— Скоро возвратятся Гринины.

— Это когда еще будет!

— Ну, если я не пойду на фронт, Ваня Пчелинцев не пойдет, кто же будет воевать, добивать врагов революции?

В Петрограде была объявлена мобилизация: «Все на Южный фронт, на борьбу с Врангелем!»

Вдвоем шли по улице, где жили Гринины. Перед зданием бывшего общежития интернационалистов Павел остановился, долго смотрел на окна. Вспомнились первые послереволюционные дни и месяцы. Всплыло в памяти, как болгарин Балев будил Бланше утром семьдесят третьего дня революции, как потом все хором пели «Марсельезу». Тот день врезался в память многими событиями. Тогда был ранен сын балерины Анны Грининой. Да, Гринины что-то надолго задержались в Париже. Павел завидовал Бланше, который часто видится с Анной Орестовной. Жорж писал об этом Павлу. И еще писал, что они с Сюзан решили пожениться. «В перерыве между революциями, — добавлял Жорж, — между русской и французской». Павлу вспомнилось его пресловутое «пиф-паф»...

Жорж Бланше не расставался со своей привычкой и в Париже. Не успел он, поддерживая под руку все еще прихрамывающую Сюзан, подняться к Грининым, как до Анны Орестовны донеслось знакомое «пиф-паф».

— О, месье Жорж! — радостно встретила гостей Гринина. — Камарад Бланше.

— Товарищ Жорж, товарищ Бланше, — поправил ее гость.

В соседнем саду мужчина средних лет, делая вид, будто возится около газонов, тайно сфотографировал Гринину и ее гостей.

— Камрад Сюзан Легранж. Тоже из России, — представил Жорж свою невесту.

— Вы давно из России? Когда? — заинтересовалась Гринина.

— Совсем недавно, — ответила француженка.

— Поженились? — спросила Гринина.

— Мы хотели пожениться в Севастополе, но... были другие дела. Я пиф-паф и ее... пиф-паф, — весело произнес Жорж.

— Вы ранены? — участливо спросила Гринина.

— Как говорят в России, царапнуло, — пошутила Сюзан.

— Кто же это вас?.. Наши... русские?

— Нет, наши... французы. А русские спасли. Русская женщина спасла, — ответила Сюзан.

— Сюзан поправится, и мы вместе поедем в Россию, — сообщил Жорж. — А вы, мадам Гринина? Вас там очень ждут. Или у вас другие планы? В гостях хорошо, а дома лучше. Не так ли?

Вошел Леопольд, кивнув гостям, спросил у Бланше:

— Мы, по-моему, встречались с вами, месье? В Петрограде. Давно из наших краев?

— Из Советской России совсем недавно, месье Гринин.

— Чем же вы занимаетесь в несоветской Франции?

— Собираемся последовать вашему примеру.

— Чьему именно?

— Русских товарищей.

— Одним словом, собираетесь экспортировать анархию, произвол, голод...

Анна Орестовна осадила Леопольда:

— Кстати, им лучше знать о том, что делается сейчас у нас на родине. Вот наша гостья Сюзан... Бланше даже была ранена в Севастополе.

Леопольд, не обращая внимания на тон Анны Орестовны, зло произнес:

— Я уверен, что дни большевистской России сочтены. Если вы были ранены в Севастополе, то, должно быть, вам известно, что именно в Крыму готовится решительный удар.

— Кому? — с иронией спросил Жорж.

— К вашему сожалению, вашим друзьям, — высокомерно ответил Леопольд.

— Что ж, мы, господин Гринин, располагаем другой информацией. Да, смертельный удар действительно готовится. Но он будет нанесен по Крыму. Моими друзьями. Если в Крыму есть ваши друзья, то они, к сожалению, испытают очень неприятные минуты.

Анна Гринина забеспокоилась:

— Боже, как же так! А мы получили письмо... Нас зовут в Крым. Там мой кузен. Он уверен, что в Крыму нам будет спокойно, безопасно...

— Мадам, простите великодушно, но я в том не уверен, — сказал как можно мягче Жорж. — Армия барона Врангеля обречена. Сила и правда за теми, кто совершил революцию.

«Чего доброго, этот француз еще отговорит ее от поездки в Крым», — думал Леопольд. Он понял, что в Париже без денег, которыми мог бы сорить направо-налево, ему делать нечего. Париж поворачивался к нему спиной. А возможностей иметь деньги, много денег, он не находил. Анна отказывалась от зарубежных гастролей, да и в Париже танцевала очень редко. Ему прожужжали уши, что Ялта — это дореволюционный Петербург в миниатюре. Светское общество, приемы, выезды, даже балы. И еще ночная жизнь в уютных русских ресторанчиках и тавернах с цыганками, с душещипательными романсами, с черной икоркой и лососинкой... Да, в Крыму можно было жить, а не прозябать. Красным его не взять. Железный полуостров ощетинился французскими дальнобойными орудиями, английскими военными кораблями... Красные будут биты, проиграют гражданскую войну, и армия Врангеля вступит в Москву, в Петроград... Будущее представлялось возбужденному мозгу Леопольда в радужных красках. А тут какой-то французишка пытается отговорить жену брата от поездки... Леопольду хотелось сказать грубость, унизить этого «экспортера революции», но тут всеобщее внимание привлек появившийся на террасе Костик. Мальчик стал выше ростом, вытянулся. На правом глазу все еще белела повязка. Костик внимательно смотрел на гостей. Он почувствовал, что мать чем-то расстроена. Это его обеспокоило. Анна Орестовна улыбнулась уголками губ и сказала:

— Вот и наш Костик. А это, Костик, наши французские друзья. Они были в Питере. И в Одессе, и в Севастополе...

Мальчик поклонился гостям, подошел к матери и тихо сказал:

— Мамочка, если они были в России, то пусть послушают нашу песню.

Вскоре гости уже сидели в комнате, слушали, как Костик поет.

Павел и Тимка отправились в гости к Дине.

Они позвонили, дверь открыла Дина и тотчас с тревогой спросила у Павла:

— Ты уже в военной форме?

— А что? Разве она мне не идет? — уклоняясь от прямого ответа, пошутил Павел. — Иван не звонил?

— Жду...

Телефон не замедлил «подать голос».

— Он, — сказала Дина и сняла трубку. — Ваня, здравствуй. У нас Павел и Тимка. Что? У меня все хорошо. Только вот от наших... из Парижа пришло письмо. Собираются ехать в Крым. Что? Передаю.

Дина передала трубку Павлу.

— Привет, Ваня. Да, завтра буду в Москве. Обязательно встретимся. А ты? А-а-а, ты остаешься в Москве. В Крым? Не знаю, что им там делать. Хорошо, поговорю. Слушаюсь, товарищ начальство. До встречи. Передаю Дине. И еще учти, на очереди сам Тимофей Иванович.

— Ваня, что прислать с Павлом? — кричала в трубку Дина. — Себя? А кто с Тимофеем Ивановичем останется? Хорошо, передам ему твой большевистский привет. Непременно. Да, делает успехи. Вот он вырывает трубку.

Тимка сказал Пчелинцеву, словно выдохнул:

— Я тоже хочу на войну!

Он терпеливо слушал, что ему говорили с другого конца провода, потом положил трубку и недовольно произнес:

— Говорит, сейчас везде война. Везде, везде, а сам, знаю, едет на фронт.

— Куда? — удивилась Дина, подозрительно взглянув на Павла.

Тимка лукаво подмигнул Павлу, сказал:

— Мужской секрет.

Павел серьезно сказал Дине:

— Послушай, что мне сказал Иван. Советует сообщить Грининым, чтобы они не предпринимали попыток пробираться в Крым. Ты знаешь, какая там обстановка? В Крыму собралось все белогвардейское отребье. Вооружаются до зубов, готовятся нанести удар. Белые генералы оптом и в розницу запродались иностранному капиталу. Вся страна поднимается на Врангеля. И сей муж, который стоит перед тобой в воинских доспехах, как ты, наверно, уже догадалась, тоже получил назначение на Южный фронт. Ну, приедут твои в Крым, а дальше что?

— Они, видимо, получили приглашение от кузена Александра ...капитана Агапова. Ты ведь его, кажется, знаешь?

— Ваш Агапов для меня прежде всего дезертир из Красной Армии. Значит, он теперь служит Врангелю? Что в такой ситуации придется делать Грининым? О Леопольде я не говорю. А поэт, а балерина? Думаю, что им стоит хорошенько подумать, прежде чем решиться принять приглашение этого кузена.

— Может, Иван свяжется с Бланше, через него выяснит настроение наших?

— Бланше? Что ж, это идея! Да, надо сказать Ивану, чтобы он нашел возможность связаться с Бланше.

Агенты Покровского, действовавшие в Париже, приступили к выполнению задания, полученного из Крыма. Дом, в котором проживала семья русских эмигрантов Грининых, был взят под наблюдение. Самым подходящим «объектом» оказался Леопольд — скучающий светский лев, прожигатель жизни. К нему подослали опытного агента, который работал и на французскую разведку. Он «отвечал» за Бланше. Первое задание агент уже провел: француз-коммунист и его невеста были сфотографированы в доме Грининых. «Если не успели пожениться, то сделают это на том свете!» — мрачно пошутил агент.

Фотоснимки были проявлены. На всех Жорж Бланше в кругу семьи Грининых. Рядом фото Пикара в его бытность в Севастополе. Сличали внимательно.

— Он! — заключили коротко. — Бланше и Пикар — одно лицо. Срочно сообщите и просите дальнейших указаний.

Портативный телеграфный аппарат отстукал шифровку. Донесение из Парижа было спешно вручено лично генералу Покровскому. Что ж, его подозрения подтвердились.

Этот француз, который его перехитрил в Севастополе, готовит новый подвох в Крыму. Все очень просто. Француз-коммунист вербует в семье русских эмигрантов своих людей для работы в Крыму. Популярность балерины Грининой, ее авторитет в обществе будут использованы как нельзя лучше в борьбе с белой контрразведкой. Кто способствует проникновению красных агентов в Крым? Выходит, Агапов. По недомыслию или же по злому умыслу?

Было над чем задуматься генералу Покровскому. Он не замечал, что говорил сам с собой, мучительно размышляя о том, какую роль играет в этой скверной истории капитан Агапов. Неужели он ведет тонкую игру? Неужели этот капитан — мастер ловушек? Каких? Для кого? Кто же вы, капитан Агапов, после... бегства из Красной Армии? На кого работаете? Надо же, втерся в доверие к самому барону! Тут что-то не то... Однако почему же тогда сразу опознал того француза? Принес в жертву? Ради чего, ради кого? Нет, это непохоже на стиль разведчика. А кузина? На кого работает его кузина? Нет, надо к барону. Немедленно к барону. Немедленно к барону! Выложить все свои сомнения, подозрения. Чем скорее, тем лучше.

Покровский нажал кнопку, и перед ним тут же предстал подполковник Полищук.

— Птица, которую вы выпустили в Севастополе, — строго напомнил ему генерал, — села в Париже. За вами должок, господин подполковник. Имеете шанс рассчитаться с тем французом. Сообщите в Париж, чтоб дали более подробные сведения о связях этого Бланше-Пикара с семьей балерины Грининой, главным образом с нею самой. Что это — работа, подрывная работа против... нас или просто амурная история? А этого... Пикара...

Покровский сделал выразительное движение рукой, словно нажимая на курок.

— Только без шума, чтоб никаких материалов для щелкоперов, — предупредил он.

В ресторане к Леопольду, который сидел со скучающим видом за столиком, подсел мужчина — тот самый, что сличал фотографии и приказал сообщить в Крым, что Бланше и Пикар — одно лицо.

— Если не возражаете, месье, — сказал он любезно, — вместе по-соседски испробуем русскую водку. Божественный напиток для... мужчин. Да, кстати, мы с вами, месье, соседи, живем на одной улице, почти рядом. Жена моя то и дело твердит: ах, какая интеллигентная семья, какой воспитанный мальчик. В наше время это такая редкость — воспитанные дети. Его воспитывает гувернер-француз, месье? В России, я слышал, можно приглашать в гувернеры французов.

— Нынче нам, русским, приходится приезжать во Францию, — неохотно ответил Леопольд.

— Ах да, у вас там, говорят, неспокойно? Действительно, месье, власть отдали голодранцам?

— Отдали? Они сами взяли. Взять-то легко, а вот пусть попробуют удержать...

— Вот уже три года держатся. По-вашему, не удержатся, месье?

— Нужен хороший удар. Один. Но...

Леопольд с силой стукнул кулаком по столу.

— Пардон, — смущенно извинился он и оглянулся на соседние столики. — Да, надо собраться с силами а одним ударом покончить...

— Собраться, а как собраться? Вот вы, к примеру, здесь, много русских здесь. Кто-то должен собрать, вокруг кого-то должны собраться. Читал я о вашем генерале по фамилии... фамилия похожа на немецкую... Если не ошибаюсь, Врангель...

— Барон Врангель. Русский генерал.

— Боевой, говорят.

— На него вся надежда.

— Где он?

— В Крыму. Большая сила!

— А вы к нему не собираетесь?

— Задерживают... дела.

— Вы коммерсант, месье?

— Нет, другие дела. Личные.

— Если нужна помощь, прошу не стесняться, месье. Ну, за осуществление ваших желаний. Называйте меня Жюстен. Жюстен Симон. Всегда готов помочь хорошему русскому, месье...

— Леопольд Гринин.

— У вас, месье Гринин, кажется, нет недостатка в друзьях? Как-то встретил одного... парижанина, спрашивал, как найти дом, где живет семья русских Грининых... Еще называл женское имя... Мадам...

— Это жена моего брата. Вероятно, вы говорите о Бланше. Мы с ним встречались в России.

— О, мир тесен. Сегодня Россия, завтра Франция, послезавтра...

— Опять Россия.

— Домой? Друзья, родные стены... Или не желанные?

— Кто знает. Жена брата рвется обратно. Будет танцевать. Или учить других. Знаменитость.

— А-а, теперь догадываюсь, тот француз, как вы назвали его...

— Бланше.

— Бланше тоже танцует? Коллега?

— А черт его знает, что делает ваш Бланше. Знаю только одно: ему нравится то, что не нравится мне.

— О, разные вкусы. А у нас с вами одинаковые... любим водку. Месье, вы мне очень, очень симпатичны, и я буду рад пригласить вас к себе в гости. Моя жена так любит все русское! И водку тоже любит. А этот Бланше любит водку?

— Революцию он любит. Революцию в чужом доме. Там, у нас, торчал, лез, куда надо и не надо, теперь здесь пристает с советами: возвращайтесь, мол, домой.

— А ему-то что? Где кто хочет, там и живет.

— Пропади он пропадом. Слава богу, хоть болгарин от нас отстал. Его приятель. Тоже любитель революций.

— Бывает иногда, что эти любители просто-напросто... шпионы. Может, ему что-нибудь от вас надо? Он же красный. Вы подумайте: почему он так агитирует мадам Гринину возвращаться в Россию?

— Кузен невестки зовет нас туда, предлагает к нашим услугам свой дом.

— Где?

— В Крыму. Там собрался весь русский свет.

— А Бланше, конечно, поддерживает эту идею? Еще бы! Красному нужны свои люди в Крыму. Подумайте, месье Гринин, чем это попахивает.

Леопольд хотел возразить, что Бланше, наоборот, советует ехать не в Крым, а в Петроград, но промолчал. Какое ему дело, что думает этот француз Симон Жюстен, скучающий от безделья! Ну его! К черту всех этих Бланше и Симонов! Какое ему дело до французов! Все, все они ему осточертели. Надо решиться на последний шанс. Этим шансом, конечно же, был Крым.

Жорж Бланше и Сюзан готовились к свадьбе. Они решили, что свадьба будет скромной, пригласят только самых близких друзей, в том числе супругов Грининых, повеселятся, вспомнят незабываемые дни в России, помечтают...

А пока Жорж и Сюзан отправились в магазин для новобрачных: нужно было купить кое-какие вещи. Сюзан все еще хромала, ходила с палочкой.

У Жоржа было веселое настроение, которое передалось и Сюзан. Им обоим понравилась скромная на вид, улыбчивая продавщица, которая любезно вручила подвенечное платье.

— А еще один заказ, мадемуазель? — напомнил ей Жорж.

Продавщица показала коробку, в которой лежали два алых банта.

— Месье социалист? — спросила продавщица.

— Коммунист, — ответил Бланше, прикладывая бант к лацкану пиджака.

— А мадемуазель? — заинтересовалась продавщица.

— Тоже. И дети наши, мадемуазель, будут коммунистами, — убежденно сказал Бланше.

— Месье, а за это платят? — спросила молоденькая продавщица, с осторожностью приоткрывавшая для себя завесу в новый, неведомый ей мир.

— Да. Платят. Пулей, — ответил Бланше, показывая глазами на ногу Сюзан. — Чаще всего метят в самое сердце. Вот сюда. — И он ткнул пальцем себе в грудь.

— Зачем же тогда люди становятся коммунистами, месье? — удивилась продавщица.

— Если когда-нибудь вам случится побывать в России, мадемуазель, вы получите ответ на свой вопрос.

— Русских здесь много. Я видела, как танцует русская балерина Гринина. Прелесть. У нее лицо мадонны, в глазах грусть, — сказала продавщица.

— Вернется в Россию, и грусть исчезнет, — заметила Сюзан.

— Ой, каким непонятным стал этот мир! — сокрушалась продавщица, вручая молодоженам большой пакет. — Будьте счастливы! Я знаю только, что люди бывают хорошие, бывают плохие. А остальное не понимаю.

— Ясно, — улыбнулся Бланше. — Когда все начинают правильно понимать, получается революция. Как в России.

В магазин вошел человек, который назвался Леопольду Жюстеном Симоном. Он делал вид, будто разглядывает свадебные наряды на манекенах.

— Веселой свадьбы вам и счастья! — пожелала продавщица молодоженам.

Жорж и Сюзан вышли, помахав руками милой, простодушной девушке.

Жюстен Симон хмуро спросил у продавщицы:

— Эти счастливчики, конечно, не забыли заказать красные банты?

— Да, месье, они... так пожелали. Свадьба, а они решили красные банты...

— Пошлите по их адресу и пару черных бантов... на свадьбу. — Жюстен бросил на прилавок несколько скомканных ассигнаций и листочек с адресом.

Странный незнакомец ушел, а продавщице от слов незнакомца и этих брошенных денег стало жутко. Она быстро переоделась, на улице остановила свободное такси...

— Прошу вас, месье, поспешите, — попросила девушка шофера. — Вот по этому адресу. — Она протянула листочек, который оставил странный человек, так напугавший ее своими словами.

Жорж и Сюзан, выйдя из такси, подходили к калитке небольшого дома. Вдруг из проезжающего мимо автомобиля раздался выстрел. Подъехавшая на другой машине продавщица издалека увидела, как вздрогнул, словно от удара, Жорж Бланше, как он упал... Ее охватил ужас. Продавщица быстро вышла из такси, подбежала к лежащему на тротуаре Бланше. Сюзан в растерянности склонилась над ним. Бланше медленно открыл глаза и, увидев лицо девушки-продавщицы, сказал, словно продолжая начатый в магазине разговор:

— В самое сердце. Так платят коммунистам...

Леопольд вышел из дома и по привычке на углу купил газету. Сразу бросилось в глаза сообщение об убийстве Жоржа Бланше. Леопольд от удивления принялся нервно поглаживать подбородок... Интересно, знает ли об этом Жюстен, который, как он говорил, живет на той же улице, что и Гринины? По расчетам Леопольда, Жюстен Симон должен был проживать в одном из коттеджей в конце улицы. Увидев пожилого дворника, подметавшего улицу, Леопольд спросил у него:

— Простите, здесь живет месье Жюстен Симон?

— Нет, месье, такой тут не проживает.

— Может, в другом, соседнем, доме?

— Месье, я на этой улице родился, вырос и отсюда меня унесут... в общем, туда, куда уносят всех, но никакого Жюстена Симона здесь не было и нет. Возможно, вы ошиблись, месье?

Леопольд не ответил. Он медленно побрел по улице. Неужели между тем подозрительным французом и убийством есть прямая связь? А если это так, то и он, Леопольд, виноват... И все же надо еще проверить. Леопольд отправился в ресторан «Медведь». Ему сразу же попался на глаза официант, подававший вчера водку. Леопольд спросил:

— Вчера мы сидели с месье... Жюстеном Симоном. Помните? Изрядно выпили. Вы знаете этого господина?

Официант равнодушно, отсутствующим взглядом посмотрел на русского эмигранта, пожал плечами и отошел, ничего не ответив. Леопольд стоял в полнейшей растерянности, не зная, что делать, как быть. Поведение официанта его возмутило, захотелось подойти и дать пощечину этому ничтожеству... Кто-то сильно толкнул его в бок — это был толстенный мужчина, который шел напролом, толкая, отшвыривая всех, кто стоял на его пути... Леопольд не успел прореагировать. Что делать? Может, броситься вдогонку и дать пощечину этому толстому нахалу? Вдруг у самого его уха кто-то злым голосом произнес:

— Не путайтесь под ногами!

Леопольд увидел спину быстро удаляющегося официанта — того самого, что вчера обслуживал его, а сегодня вел себя так нагло. Эти два коротких эпизода в «Медведе» были столь унизительными, так сильно расстроили Леопольда, что он, пошатываясь как пьяный, вышел из ресторана и медленно побрел по улице... «Что произошло? — думал он. — Почему такое отношение?»

Он был вполне прилично одет, держался с достоинством. В «Медведе» его знали. Почему же его так демонстративно презирают, так игнорируют? Страшная догадка заставила его вздрогнуть. Деньги! У него не было денег! И официант, должно быть, знал это, Да, да, вот уже несколько дней он вынужден ограничиваться лишь рюмкой водки и скудной закуской. От его глаз не укрылось, что рядом за столиком едят икру, пьют шампанское, заказывают дорогие блюда. А он... О, этот официант — дока, он видит, словно через микроскоп, содержимое твоих карманов и точно определяет, есть ли у тебя счет в банке. Он, этот негодяй-официант, сразу учуял, что долговязый, скучающий русский эмигрант заходит в «Медведь» по привычке, но что он... Да, он банкрот, он неплатежеспособен в этом чужом городе... Он чужак, он не прижился в Париже.

Леопольду почудилось, что перед ним предстал Кирилл с тургеневским романом в руках, назидательно повторяя то, что его брат уже слышал: «Россия без каждого из нас обойтись может...»

Леопольд мотнул головой, и видение исчезло. Но продолжало звучать: «Россия без каждого из нас обойтись может...»

Густой белесый туман плотной завесой висел над морем. Словно привидение, словно призрак, возник около «англичанина» силуэт чумазого трудяги-углевоза. Люди на углевозе тоже напоминали призраки. Они быстро и ловко перекинули на борт английского корабля канат с крюком на конце. Вплотную приблизившись к борту «англичанина», мальчик из цирка, которого звали Живко, черной краской перечеркнул название корабля. А белой вывел крупными, неровными, словно пляшущими буквами: «Надежда». Потом он ловко, словно кошка, стал пробираться по канату. Христо Балев стоял на палубе углевоза и внимательно следил за каждым движением маленького смельчака. Живко скрылся в тумане. Прошло несколько томительных минут, и фигурка Живко замаячила на палубе корабля. Мальчик быстро взбирался на мачту, поднимаясь все выше и выше... Вдруг раздался выстрел. За ним еще и еще.

Капитан углевоза с испуганным лицом подскочил к Балеву, умоляюще сказал:

— Нас заметили. Ради бога, уйдем, уйдем от беды.

— Мы не бросим мальчика! — Балев был непреклонен.

— В него стреляют. Уйдем! У меня маленькие дети.

— Мальчик делает это и во имя твоих детей. Понял? А стреляет призрак.

— Какой призрак?

— Красный. Красный морской призрак.

— Я сойду с ума! Что еще за призрак? Зачем я только связался с вами?!

— Не скули. И не суетись. Мальчик вернется. Еще немного, и он будет здесь.

Мальчик и в самом деле появился: быстро скользнул по канату и прыгнул на руки Балева.

— Ну а теперь полный вперед! — скомандовал Балев. Углевоз скрылся в гуще тумана.

В порту поднялась тревога. Судовые сирены неистово ревели. Береговая охрана, заметив уходящее в открытое море небольшое судно, бросилась в погоню... А Чочо в это время спокойно наблюдал с берега за последствиями паники, вызванной им же самим с целью отвлечь внимание от английского корабля. Он видел, как охрана на быстрых лодках окружила подозреваемое судно, которое сильно дымило и... стреляло. «Красный призрак» весело смеялся. Да, его затея удалась. Судно, как говорится, без руля и ветрил, там нет ни одной живой души, однако же оно нагнало страху на преследователей... Попробуй подступись. К Чочо подбежали Балев и Живко.

— Ну и ловкач! Как в цирке! — сказал Балев изобретательному Чочо, показывая глазами на уходящее в море «стреляющее» судно. — Как тебе это удалось?

— Последние чудеса техники, — спокойно ответил Чочо. — Дымовые шашки и... ракеты. Русские мне подарили в Одессе. Думал приберечь для большого праздника.

— А чем сегодня не праздник? Смотрите, смотрите! — радостно воскликнул Балев.

Туман рассеивался, обнажая гавань, силуэты кораблей, пологий берег с глыбами зданий... На сизо-голубом фоне неба ярким пятном выделялось алое полотнище. Это было похоже на волшебство. В бухте все замерло: судовые сирены, голоса людей... С высокого берега, с причалов, с кораблей на красный флаг смотрели мужчины, женщины, дети. Сквозь тюремные решетки видели флаг арестованные моряки мятежного крейсера.

Балев обнял маленького героя Живко, с волнением произнес:

— За такую минуту можно сто раз умереть. Тысячу раз! Но мы будем жить! И побеждать! Будем, дорогие друзья. Точно така!

«Красный призрак» озорно сказал:

— Еще одна ракета осталась.

— На сегодня хватит. А теперь... кто куда. Встретимся у нашего героя, — сказал Балев, кивнув на Живко. — Сейчас начнется бо-оль-шой цирк.

И действительно, в порту опять началась пальба, заревели сирены, к причалу бежали солдаты...

Мальчик-акробат, оставшись один, пробрался к зданию тюрьмы. Он увидел в зарешеченных окнах арестованных моряков, которые громкими криками приветствовали красное знамя пролетарской революции.

Живко не мог видеть, как в камеры ворвались надзиратели и стали избивать заключенных... Но он видел, как на выглядывающих из окон мятежных матросов были направлены мощные струи воды. И еще от глаз мальчика не укрылось, как рота жандармов по приказу толстого офицера со свирепым лицом расстреливала алое полотнище, развевающееся на мачте... Знамя уже было в сплошных дырах, но держалось, победно реяло на высокой мачте. На место происшествия прибыло какое-то высокое начальство, и толстый офицер сам принялся неистово палить в ненавистное красное полотнище.

Первая волна русской эмиграции, докатившаяся до берегов Франции, еще не влилась в бурное море парижской жизни. Еще была сильной надежда на возвращение к русским берегам. Вторая волна накапливалась на берегах Крыма.

У Грининых пока ничего не прояснилось с отъездом. К тому, что из Франции надо уезжать, склонился и Кирилл Васильевич.

Уютный ресторанчик в Париже, где собирались русские эмигранты — писатели, художники, журналисты, — был местом словесных баталий. Но в описываемый вечер там было поспокойнее. В ресторане сидели литераторы и журналисты, участвовавшие в выпуске очередного номера эмигрантской газеты. Пришел и Гринин.

— Певцу России — нижайшее почтение! — Тщедушный человек с козлиной бородкой в пенсне поднял бокал.

— Добрый вечер, господа! — Поэт уселся за большой стол, занятый сотрудниками газеты.

— Сто строк ждут набора, господин Гринин! — предупредил редактор.

— Вот, прошу. — Поэт протянул листочки.

Обладатель бородки и пенсне быстро встал.

— Прикажете в типографию, господин редактор?

— Я жажду получить удовольствие от стихов Кирилла Васильевича раньше читателя. Ей-богу, я имею на то право! — игриво изрек редактор.

— Ну а мы пока пропустим по рюмочке за нашего неподкупного поэта, — предложил кто-то.

Редактор, держа в руке рюмку, принялся читать стихи. Выражение его лица с каждой минутой менялось. Наконец он с решительным видом поставил рюмку на стол.

— Это что же такое, милостивый государь? — с недоумением спросил редактор.

— Вы о чем? — спокойно поинтересовался поэт.

— Как о чем? О ваших... виршах. Это Гринин или... Маяковский?

За столом замерли. Ну и пассаж! А они собирались Сразу нести в типографию, в набор. Интересно, что он там насочинял, если это вывело из себя самого редактора?

Гринин сидел с опущенной головой, но, услышав последние слова редактора, быстро встал.

— Господин редактор, я пишу то, что диктует сердце. Сейчас я именно так думаю о родине. Не нравится — дело ваше. Попрошу вернуть!

Он взял свои листки, кивнул сидевшим за столом и направился к выходу.

— Еще один! — зло процедил редактор. — Еще одни отступник.

На крутой узкой лестнице поэт столкнулся с братом. Леопольд был явно навеселе.

— А, братец! — удивился Леопольд. — Почему так рано выпорхнули из этого уютного гнезда? Ужель иссякли...

Увидев суровое выражение лица брата, Леопольд умолк.

— Домой! — резко бросил Кирилл Васильевич.

Леопольд, казалось, протрезвел от звука его голоса.

— Домой! — повторил Кирилл Васильевич и, взяв брата за руку, насильно увел его из ресторана. На улице они долго молчали.

Потом Леопольд остановился, спросил:

— Домой!.. А где он, дом-то?

Кирилл Васильевич не ответил. Он энергично шагал по струящейся на плитах тротуара лунной дорожке.

В бедно обставленной комнате бродячих цирковых артистов сидели Балев и отец маленького храбреца. Живко лежал на тахте, закрыв лицо руками. Разговор шел о нем, о его поступке.

— Знамя расстреляли, — сказал Балев. — Как человека. Бывает хуже, Живко. Ведь когда убивают людей, их нельзя воскресить, они незаменимы... А знамя... сошьем новое, Живко, и поднимем еще выше.

— Я им отомщу! — в сердцах воскликнул Живко.

В комнате воцарилась тишина.

— Вот если случится, Живко, нам с тобой побывать в России, я тебя познакомлю с мальчиком, твоим ровесником, — пообещал Балев. — Отчаянный вроде тебя, Тимкой зовут. Тимофеем. У нас такого имени нет. Знаешь, у русских много имен таких, как у нас. Ну, конечно, Иван, Ваня. Это первое имя у русских. А вот женского имени Иванка, Ваня, у них нет. У них Петя — это имя мальчика, у нас так называют девочек.

— А Живко есть? — с интересом спросил мальчик.

— Не слышал. Главное, что там есть такие мальчики, как ты. Знаешь, как их называют? Гаврошами. Это во Франции был такой мальчик, Гаврош, веселый и смелый, герой Парижской коммуны. Таких, как этот маленький француз, во всем мире называют Гаврошами. Я вот напишу в нашу рабочую газету о том, как один маленький болгарин поднял красное знамя над кораблем.

— Когда-нибудь он станет хозяином большого шапито, — улыбнулся беззубым ртом отец маленького циркача.

— Самого большого на свете! — Живко вскочил с тахты.

Дина и Тимка подъехали на санях к дому, находившемуся неподалеку от Московского Кремля. Дверь в квартире открыл Иван Пчелинцев.

— Вот так сюрприз! — обрадовался он. — Какими судьбами? Что случилось?

— Приехали посмотреть на беглецов, — с обидой в голосе произнесла Дина, войдя в комнату.

— Каких беглецов? — Пчелинцев сделал вид, будто не понимает. — Может, ты, Тимка, объяснишь?

— В общем, дело такое... ясное. Куда вы, туда и мы, — серьезно сказал Тимка.

— А-а, вот в чем дело! — улыбнулся Пчелинцев. — Ну а если, допустим, задание представляет опасность для жизни? Если оно секретное?

— Не морочь голову, Иван, — сердито произнесла Дина. — Опасное задание, секретное... Знаю, что едете в Крым. Бить Врангеля. Все едут. Кто на борьбу с белополяками, кто — с Врангелем.

— Мы тоже! — решительно заявил Тимка.

— Ах, вот оно что! Ну а на какие роли... что делать будете, когда начнут громить белополяков, Врангеля? — спросил Пчелинцев.

— Значит, едешь? Зачем же скрывал? Мы с Тимкой совсем одни... остаемся, — сказала Дина и отвернулась.

— Так мы же ненадолго. Разобьем — и назад.

— Я знаю, что отговаривать не имеет смысла. Вот возьму да и поеду на фронт. Без пяти минут врач. Могу и сестрой милосердия, — твердо сказала Дина.

— Ну а Тимка без пяти минут кто? — весело спросил Пчелинцев. — Танцоры на фронте не нужны. Там требуются бойцы.

— А патроны подносить разве не смогу? А в разведку ходить? — нашелся Тимка.

Павел, войдя в комнату, застыл от удивления. Пчелинцев сказал:

— Прошу знакомиться! Медсестра Дина, боевой разведчик Тимка. Ну, Врангель, держись! Павел, давай команду.

Павел был рад встрече с друзьями. Он сказал:

— Честно говоря, я так и знал. Так и знал, что приедете в Москву. Даже... стихи написал.

— Прочти, пожалуйста! — попросила Дина.

— Прочту, — пообещал Павел. — Стихи о любви.

— О чем? — переспросила Дина.

— Понимаешь, как тебе объяснить... В общем, он ее любит. И она его любит. Оба это знают, чувствуют. Но не говорят. Вот какая история...

Павел смущенно крутил в руках фарфоровую статуэтку.

— Оба понимают, но не говорят.

Пчелинцев сказал:

— Ну, пока ты здесь будешь объяснять, что к чему, я схожу на кухню... гостей угощать положено.

Он быстро вышел из комнаты, уведя Дину. Павел, лукаво улыбаясь, сказал Тимке:

— Ну, брат, если они сейчас... они договорятся, значит...

— Договорятся, договорятся! — уверенно заявил Тимка.

— А ты откуда знаешь? Они уже три года в молчанку играют.

— Надоело! Хватит! Мы хотим пожениться! — сказал Тимка, подражая Дине.

Павел рассмеялся.

Неожиданный поступок поэта Гринина вызвал много толков в эмигрантской среде. Никому, кроме редактора, не было известно содержание его стихотворения, из-за которого поэт был причислен к разряду отступников, однако молва о нем быстро распространилась.

Особенно остро реагировала на поведение поэта группа эсеров и анархистов.

В большой комнате «русского ресторана» Арц говорил скрипучим голосом:

— Этого сентиментального поэта надо было убрать еще тогда... в восемнадцатом. Теперь пожинайте плоды собственной мягкотелости. Жаль, князь Яблонский расстрелян. Он-то знал, что надо делать с изменниками.

В комнате, кроме самого хозяина, находились его одноглазый помощник из бывших офицеров и редактор эмигрантской газеты. Арц продолжал:

— Нельзя допустить, чтобы эти продажные шкуры ушли от возмездия. Где бессильны слова, должно заговорить оружие, хороши и яд, и нож в сердце...

Его помощник осторожно заметил:

— То мы не хотели выпускать Грининых из России, то...

— Поручик Сивков! — Арц презрительно поморщился. — Даже с вашими мозгами нетрудно понять, что значат для общественного мнения Гринины!

Редактор показал на часы:

— Господа, пора!

В соседнем зале собралось довольно много народу. Было ясно, что они собрались послушать Гринина. Слушали его внимательно. Поэт, скрывая волнение, старался быть спокойным:

— Я пришел заявить всем моим друзьям и недругам, что отрекаюсь от бесплодных, полных унижения и горечи последних трех лет. Нравится это кому-либо или не нравится, меня не интересует. У меня один путь — на родину. Я ступлю на землю России с обнаженной головой. Тоска по родине испепеляет наши души. Так почему же мы сидим здесь? Чего мы ждем?

В задних рядах дружно зааплодировали. Кто-то крикнул:

— Мы с вами, Гринин!

Поэт повысил голос:

— Вернемся же в родные края, послужим...

Несколько человек из эмигрантской верхушки встали, намереваясь демонстративно покинуть зал.

Арц, вскинув руку, гневно воскликнул:

— Господин Гринин забывает, что мы еще в силах призвать его к порядку.

— Руки коротки! — раздалось из глубины зала.

Гринин спокойно сказал:

— Если вам не изменяет память, господин Арц, вы однажды уже пытались это сделать.

Арц, стукнув палкой об пол, в бешенстве закричал:

— Сказки Чека! Это вы и ваш брат в 1918 году способствовали убийству знаменитого баса!

По залу прокатился гул.

Бывший поручик Сивков поднялся с места. Арц опять вскинул руку и, призывая к тишине и спокойствию, предупредил:

— Вот кто знает всю правду!

— Да, я скажу. — Сивков сделал многозначительную паузу. — Мне перевалило за пятьдесят. Я сделал своей родине столько зла, что его не искупят и сто лет тюрьмы. Знаю: дорога на родину для меня закрыта! Мне суждено пропасть на чужбине. Но прежде я хочу хоть раз в жизни сказать правду.

Арц беспокойно заерзал в кресле. Его молодчики заняли все выходы из зала.

Сивков, набрав полные легкие воздуха, выпалил:

— Клянусь всем, что есть святого: Арц еще в 1918 году приказывал убить поэта, его жену...

Раздался выстрел. Погасло электричество. Повсюду раздавались возгласы возмущения, испуганные крики женщин...

Когда в зале зажгли свечи, все увидели Сивкова, который стоял, крепко прижимая раненую руку. Стреляли в него бывшие друзья из окружения Арца.

— Это расплата за мои грехи, — стиснув зубы, произнес раненый. — Я завидую вам, Гринин... Я тоже... тоже вернусь. У меня в России дочь. Передайте... пусть не проклинает.

Арц торопливо покидал зал. Его провожали ненавидящими взглядами.

Тимка будто в воду смотрел: «Мы хотим пожениться». Дина и Иван решили наконец-то соединить свои жизни, поселиться под одной крышей. В небольшой комнате густонаселенной московской квартиры сыграли скромную свадьбу. За столом сидели жених с невестой, гости (они же и свидетели) — Павел с Тимкой. Наутро после свадьбы молодожены должны были отправиться на Южный фронт — на борьбу с Врангелем.

Жених, весь сияя, говорил, обращаясь к другу:

— Ну, Павлуша, ты, брат, сегодня у нас посаженый отец, и сват, и брат, тебе и карты в руки. Хозяйничай, Павлуша, командуй. Живы будем — на серебряную, а там и на золотую свадьбу позовем. Столы будут ломиться от яств...

Неожиданно в дверь постучали.

— Ой, кто бы это? — удивилась Дина.

— Невесте и жениху сидеть! — скомандовал Павел. — Тимофей, ну-ка произведи разведку, кто там — свой или чужой?

Тимка бросился в коридор и оттуда радостно закричал:

— Свой! Свой!

В комнату вошел Балев.

— Христо! — хором воскликнули сидящие за столом.

— Точно така! — пробасил гость и тут же очутился в объятиях друзей.

— Зачем пожаловал, расскажешь потом, — предупредил Павел. — Наш дорогой болгарский друг! Ты присутствуешь на торжественном акте...

— А! — воскликнул Балев, догадавшись, в чем дело. — Свадьба?

— Как вы догадались? — удивилась Дина.

— По глазам, — ответил Балев. — У влюбленных, братушки, самые необыкновенные глаза. Поздравляю, товарищи Дина и Ванюша. Дорогие булка и годеник, — произнес он со смешинками в глазах. — Так у нас называют невесту и жениха. Будьте счастливы и не забывайте, что рядом с вами всегда будут болгарские друзья.

На московском вокзале воинский эшелон готовился к отправке на фронт борьбы с Врангелем.

Пчелинцев, Павел, Дина, как и положено фронтовикам, были в шинелях, при оружии. Их провожал Балев. Лицо у Тимки было хмурое, обиженное — его не брали с собой.

Пчелинцев говорил провожающим:

— Ничего, Тимка — парень сознательный. Он знает, что главное для него — учиться. А повоевать ему в жизни, может быть, еще придется. Надо отправить его в Питер. Учительница небось заждалась.

Пчелинцев, отведя Балева в сторону, обнял его за плечи и сказал:

— Так и передай своим, Христо. Врангеля мы разобьем. Трудно будет, но разобьем. Иначе нельзя. По призыву Ленина едем. Вон какая сила двинет на юг. Со всех концов к Крыму стягиваются войска. Посмотри на карту. Врангелю нужно или в плен сдаваться, или в море бросаться, или бежать. А бежать придется морем. Понятно, какая получается петрушка, Христо?

— Точно така.

Пчелинцев, понизив голос, продолжал:

— Ваш товарищ надежный, проверенный?

— Абсолютно, — коротко ответил Балев.

— Он будет обеспечивать переброску товарищей Коларова и Димитрова через море в Москву?

— Он и я.

— Ему придется сосредоточиться на крымской операции.

— Ждет инструкций.

— Инструкции получите на месте. Пароль тот же. И вот еще что, Христо. Получено сообщение, что врангелевцы зашевелились. Они много говорят о неприступности Крыма. Нас очень интересует план врангелевской обороны. Еще доносят, что кое-кто из окружения Врангеля считает целесообразным иметь план... эвакуации, иначе говоря, бегства. Видишь, и драпать собираются по плану. Значит, не так уж они уверены в неприступности, надежности крымского орешка. Ждем подтверждения версии об эвакуации.

Пчелинцева разыскал человек в военной форме, протянул ему телеграмму. Иван быстро пробежал текст глазами. Лицо его посуровело. Помолчав, он глухо произнес:

— Убит Бланше. Подло, из-за угла. Добрался-таки до него генерал Покровский. Ну что ж, мы отомстим за тебя, камарад Жорж Бланше, дорогой наш друг.

Балев сжал кулаки, повторил как клятву слова Ивана Пчелинцева:

— Мы отомстим за тебя, камарад Жорж Бланше!

Раздался гудок паровоза. Люди поспешно прощались. Состав тронулся. На последнем вагоне висел плакат со словами: «Крым будет наш!»

К фешенебельному особняку на ялтинской набережной подъезжали легковые автомобили. Генерал Покровский и Агапов (уже в форме подполковника), выйдя из своих машин, встретились у парадного входа.

— Поздравляю вас, Александр Кузьмич! — дружелюбно протянул руку Покровский. — Барон высоко оценил вашу весьма полезную работу. Очень, очень рад. Надеюсь, что вскоре увижу вас в чине полковника, Александр Кузьмич, а там, может, и в генералы произведут...

— Плох тот солдат, который... — улыбнулся Агапов. — Однако не в этом суть, ваше превосходительство. Я служу России, погоны и чины меня интересуют менее всего.

— Тем более что о них думают многие, — заметил Покровский. — Ну что ж, теперь ваша задача — оправдывать, оправдывать и еще раз оправдывать доверие.

— Надеюсь, ваше превосходительство, и впредь на вашу благосклонность.

— Да, кстати, Александр Кузьмич, можете посылать депешу вашей кузине. Она все еще пребывает в Париже? Не отказалась от мысли приехать сюда? Может, уже обзавелась новыми знакомыми, друзьями и передумала...

— Нет, моя кузина намерена возвратиться в Россию, — сказал Агапов довольно сухо. — Гринина — человек самостоятельный, решительный и, главное, на редкость честный. Она не способна подвести кого бы то ни было.

— Не совсем понимаю вас, — насторожился Покровский.

— Хочу сказать, ваше превосходительство, что тот француз, который так ловко обвел ваших людей вокруг пальца в Севастополе, не имеет никакого отношения к намечавшемуся приезду моей кузины в Крым.

— Что вы, господь с вами! — замахал руками Покровский. — Какое мне дело до этого щелкопера!

— Что же касается приезда моей кузины, то, повторяю, Бланше тут был ни при чем.

— О, полноте, полноте, Александр Кузьмич, что вы говорите! Слово чести, я лично не имею никакого отношения к убийству этого француза. А кузине пишите — пусть приезжает. Мы встретим ее, нашу замечательную балерину, с надлежащими почестями. Сейчас, насколько мне известно, будем иметь честь выслушать, Александр Кузьмич, ваш доклад о том, как превратить Крым в неприступную твердыню. Моя служба не допустит, чтобы чекисты взорвали нас изнутри.

И оба вошли в зал, где должно было с минуты на минуту начаться важное совещание.

Группа чекистов действовала в Крыму. С нею должны были поддерживать связь болгарские патриоты, ждавшие в Варне условного сигнала от Христо Балева.

На базаре в Ялте шумела, суетилась пестрая толпа. В Крыму находились не только крупные силы белых. Сюда стеклась масса гражданского населения чуть ли не со всех концов послереволюционной России. Чем больше проходило времени после дислокации в Крыму врангелевской армии, тем больше становилось на местных базарах продающих и меньше покупающих. Интервенты завезли на полуостров не только вооружение, но и массу иностранных товаров. Заморские спекулянты вели бойкую торговлю всякой всячиной. Базары были важным полем деятельности как агентов Покровского, так и чекистов. В торговых рядах с утра до вечера толкался разный люд. Наметанный взгляд мигом,выхватывал из пестрой и шумной толпы нужного человека. Служба Покровского выпускала на рынки целые своры агентов, перехитрить которых было далеко не простое дело.

Одним из самых бойких мест на ялтинском базаре была обувная лавка. Рыжебородый хозяин лавки сам шил легкую, очень удобную в носке обувь любого фасона и размера. Лавка его пользовалась большой популярностью у жителей Ялты, в особенности у женщин. Сапожник был человеком обходительным, веселым, мог уступить товар по сходной цене.

Как-то утром в лавку вошла разгоряченная быстрой ходьбой молоденькая женщина и прямо с порога громко, так, что все слышали, обратилась к рыжебородому продавцу со словами:

— Весь базар обегала, никак не найду для барыни нужной обувки. У вас, случаем, не найдется, хозяин, чего-нибудь подходящего?

Даже опытным глазом трудно было узнать в рыжебородом Василия Захарова. «Переквалифицировавшийся» в сапожники, он, бросив взгляд на бойкую покупательницу, спросил:

— Какой товар-то интересует?

— Мягкие домашние туфли для барыни, ноги-то у нее распухли, ни одна обувка не налезает.

— Может, по мерке сшить?

— А можно?

— Состряпаем за милую душу! Срок-то какой дашь?

— Да чем раньше, тем лучше. Прямо беда. Кричит, ругается...

— Ну тогда возьми две-три пары, пущай примерит. Не подойдет — могу за-ради такой красавицы, как ты, за ночь сварганить отменную обувку.

— Ой, спасибо, а какие взять-то?

Рыжебородый выбрал две пары самых больших туфель.

— Пусть примерит. Скажи, что я готов услужить.

Довольная обхождением покупательница со свертком в руках удалилась. Рыжебородый посмотрел ей вслед и, обращаясь к подозрительным типам, толкавшимся в лавке, сказал:

— Хороша разлюли-малина! Эх, хорошо! Хороша, да не наша.

Когда лавка опустела, рыжебородый ушел в соседнюю комнатушку и навел большой бинокль на причаливающее к берегу судно. Он не отводил бинокля до тех пор, пока не увидел спускающихся по трапу на пристань моряков.

Судно было болгарское. Оно доставило оружие для врангелевцев. Многие другие такие посудины с оружием для врагов Советской России члены военной организации Болгарской компартии уничтожали, пускали ко дну, делали все, чтобы груз попадал не к врангелевцам, а в боевые группы Варны, Бургаса и других приморских городов. Это судно благополучно дошло до Крыма потому, что «красному призраку» Чочо по заданию центра надо было проникнуть в Крым, наладить связь с рыжебородым, передать шифровку...

Чочо тоже невозможно было узнать. Он выглядел бывалым моряком с пышными боцманскими усами. Незаметно отстав от группы моряков, которые решили прогуляться по Ялте, Чочо отправился на базар. Он медленно шел вдоль лавок со всевозможным товаром, потом остановился перед витриной с выставленной в ней дамской обувью. Войдя в лавку, он сказал рыжебородому на ломаном русском языке:

— Надо очень красивые туфли. Для моей булки.

— Как так — для булки? — не понял продавец.

— Понимаешь, это моя женщина, жена. У нас так называют.

— Это у кого же — у вас?

— У болгар. Продается или нет?

— В лавке все продается. На то она и лавка.

— Можно посмотреть?

Рыжебородый снял с витрины туфли, сказал с улыбкой:

— Думаю, что эти понравятся твоей булке.

— О, красивая вещь. Больше искать не буду. У тебя возьму, — обрадовался болгарский моряк.

— Значит, в гости к нам пожаловали? — поинтересовался продавец.

— Да, дня два постоим.

Моряк протянул деньги и, получив коробку с туфлями, стал прощаться.

— Я, пожалуй, еще зайду. С товарищами. У них тоже есть булки.

— Милости просим, ждем с превеликим удовольствием, — радушно ответил продавец и проводил болгарина до дверей.

Оставшись один, Вася запер лавку изнутри, прочел шифровку, полученную от болгарского моряка. Шифровка содержала важное задание: постараться проникнуть в дом генерала Слащова-Крымского, выкрасть из сейфа бумаги, которые имели отношение к планам обороны Крыма. В особняке генерала, где Агапов был частым гостем, обслуживающий персонал был тщательно проверен. Захарову с большим трудом удалось устроить Стешу, жившую у матери под Ялтой, служанкой в доме генерала Слащова-Крымского. Она-то и приходила в лавку к «рыжебородому» за легкими туфлями для своей непомерно полной хозяйки. Рыжебородый получил доступ в генеральский особняк.

Когда Василий, стоя перед генеральшей на коленях, снимал мерку, вошли генерал Слащов-Крымский и Агапов. Захаров, которому встреча с Агаповым не предвещала ничего хорошего, низко опустил голову. Взгляд Агапова на мгновение задержался на рыжебородом, но генерал взял гостя под руку и увел в свой кабинет.

Когда они остались одни, генерал извлек из потайного несгораемого шкафа чертежи, разложил перед Агаповым и принялся осторожно объяснять:

— Это, Александр Кузьмич, как бы продолжение оборонительного плана. На случай возможной... эвакуации. Но прошу вас — пусть останется между нами. Рассчитываю на вашу порядочность, Александр Кузьмич.

Внимательно изучая план, Агапов спросил:

— У вас прислуга надежная, ваше превосходительство?

— А что в нынешние времена надежно, дорогой Александр Кузьмич? Сидя на вулкане, не стоит оглядываться по сторонам. А вы что-нибудь заподозрили?

— Нет, ничего особенного. Бумаги эти, однако, надо хранить в надежном месте. А что за рыжий мужик ползал на коленях перед вашей супругой?

— Насколько я понимаю, сапожник. А что?

— Да, к сожалению, без посторонних в доме не обойтись. Что касается второго варианта, как вы изволили заметить, ваше превосходительство, то я считаю, что план возможной эвакуации заслуживает внимания.

Встреча с Агаповым, которого повысили в чине, вероятно, не за красивые глаза, заставила Василия и его друзей действовать предельно осторожно. Ведь узнай Агапов Василия, вся операция была бы обречена на провал. Через Стешу, проявившую завидную сметливость, Василий точно выяснил, в какие часы дня генерал не бывает дома. Конечно, он мог устроить так, что генеральше пришлось бы несколько раз делать примерку, но его частые посещения особняка могли бы вызвать подозрение. Врангелевская разведка, конечно же, имела среди слуг своих людей — осведомителей. Поэтому Захаров решил действовать иначе; он придет с готовой обувью, и уже тогда...

Наконец-то настал день, когда он явился в особняк с готовыми туфлями. Стеша устроила, чтобы хозяйка приняла его не в прихожей, а в ее покоях. Момент был выбран удачно: генерала с Агаповым дома не было, прислуга на кухне обедала.

Генеральша похвалила работу:

— Ох, прямо будто вновь на свет родилась. Постарался мастер. Стеша, проводи хорошего человека на кухню да угости его хорошенько.

Но Василий, перемигнувшись со Стешей, направился не в кухню, а к кабинету генерала. Быстро отпер дверь. По описанию Стеши он знал, где находится потайной шкаф в стенке. Отперев дверцу заранее подобранным ключом, вытащил небольшой рулон плотной бумаги, развернул, чтобы убедиться — то ли это, что ему нужно, или нет.

Заслышав шум, Василий поспешно спрятал похищенные бумаги под рубаху, осторожно вышел из кабинета. К особняку подъехали генерал и Агапов. Стеша показала глазами на окно, которое выходило в сад. Первым выпрыгнул из окна Василий, потом помог Стеше. Густой и тенистый сад словно поглотил их. Но садовнику показалось подозрительным, что Стеша и какой-то рыжебородый крались около кустов... Он уже не мог догнать их, поэтому побежал в дом, крича и зовя на помощь... Но драгоценные для беглецов минуты были выиграны. В условленном месте Василий быстро передал морскому «красному призраку» — болгарину Чочо добытые бумаги. Стеша поспешила на окраину города к своей матери. Вскоре туда — другой дорогой — добрался и Василий.

Разве мог тверской паренек Вася Захаров, идя на первую мировую империалистическую войну, предполагать, что через четыре года он станет разведчиком, выполняющим важные поручения в тылу врага? Он, простой сельский парень, с неполными тремя классами. Боевые товарищи любили Васю за веселый нрав, душевность, умение ладить с людьми и дружить. 25 октября 1917 года Василий Захаров был в числе тех, кто штурмовал Зимний. После этого ему не раз приходилось выступать на митингах и собраниях. В огненные дни революции судьба свела его с хорошими, интересными людьми — настоящими большевиками, которые помогли ему овладеть новой для него, трудной профессией разведчика-чекиста. И хотя по документам он значился Василием Прокофьевичем, все — от близких друзей до большого начальства — называли его просто Васей. Все прекрасно понимали, что, несмотря на свою молодость, в деле Вася Захаров был отважен, серьезен, находчив. Эти качества особенно ярко проявились в дни крымской операции.

Выбритый и оттого сразу помолодевший Василий, сидя рядом со Стешей перед большим самоваром, пил чай.

— Ты вот сказала, что это задание стоит тебе пол-жизни, — говорил он Стеше. — А ведь многие люди за наше пролетарское дело жизни отдают ежедневно, ежечасно... А думаешь, товарищу Ленину легче было? Сколько лет провел он в ссылках! Ни тебе жены, ни родных. А сколько по заграницам мыкался? Враги вон стреляли в него, был на волоске от смерти... Это разве легко выдержать? Революция, Стешенька, требует жертв. Без этого не обойтись. Много врагов против нас. Их нужно перехитрить. А как же! Ты не думай, Стеша, что я родился разведчиком. Время и долг, партийная дисциплина сделали меня таким. Наш Иван Пчелинцев, начальник мой, или сам товарищ Дзержинский, думаешь, всю жизнь шпионов вылавливали и своих разведчиков к врагам засылали? Но раз надо... Партия приказала, и они выполняют, день и ночь не спят, коварные вражьи замыслы разгадывают. Они надеются на таких, как мы с тобой. Вот благодаря той бумажке, которую мы передали болгарину, тысячи, а то и миллионы людских жизней будут спасены. Рисковали-то всего трое: мы с тобой да болгарский друг. Ради тысяч, миллионов, ради большого дела. Вот тебе и арифметика, Стешенька. Не простая, а самая что ни на есть высшая...

Из сбивчивого рассказа садовника, особенно когда он, показывая на свой подбородок, повторял: «рыжий», «рыжий», Агапов догадался, что через открытое окно вылез тот самый рыжебородый, который на днях показался ему подозрительным. Хозяин дома поспешил в кабинет. Когда он открывал сейф, руки его дрожали. Бумаги исчезли. Агапов раздумывал, как быть в этом случае. Конечно, надо было сообщить Покровскому — случившееся касалось непосредственно его службы, причем похищенные бумаги, конечно ж, будут переданы вражеской разведке. Было ясно, кто на самом деле этот рыжебородый... Но генерал словно прочитал его мысли и испуганно замахал руками. Он знал, что иметь дело с Покровским очень опасно. Агапов понимал состояние человека, которому симпатизировал и доверял. Но что-то надо предпринимать. Выкрадены не любовные письма, не частная переписка, а бумаги большой важности. С растерянным видом хозяин дома повторял, что это конец, что надо пулю в лоб... Агапов успокаивал, говорил, что лучше позвонить самому барону, что это он берет на себя, что на недовольство Покровского ответит тем, что телефон был занят... Он уже взял трубку телефона, но назвать нужный номер не пришлось. В кабинет стремительно вошел Покровский. Нюхом опытного разведчика он понял: что-то произошло. Быстро подошел к открытому сейфу, строго спросил:

— Что здесь было?

Хозяин дома опустил голову.

— Преступное легкомыслие? — повысил голое Покровский. — Служебные бумаги?

— Разные, — старался быть спокойным Агапов.

— Кто? — рявкнул Покровский и сам же ответил: — Что это за рыжебородый?

Было ясно, что садовник уже доложил ему о происшедшем.

Агапов пожал плечами. Покровский принялся нервно крутить ручку телефонного аппарата. Услышав голос телефониста, потребовал срочно соединить со своим заместителем Полищуком.

— Немедленно окружить порт! Закрыть все входы и выходы из города. Останавливать все виды транспорта. Проверять всех... всех, черт вас побери! Окружите базар. Немедленно! Схватить рыжебородого сапожника живым или мертвым. Я сейчас буду!

Прежде чем оставить кабинет, Покровский угрожающе произнес:

— Я немедленно доложу главнокомандующему. Не дай бог, если ваши бумаги, которые с таким преступным легкомыслием держались в шкафу, станут достоянием красных!

Ищейки Покровского с ног сбились, выполняя строгий приказ разгневанного шефа. Словно злые коршуны, налетели они на базар, ворвались в обувную лавку рыжебородого, перевернули все вверх дном, но ничего не обнаружили. Низкорослый, юркий человечек что-то на ухо сказал подполковнику Полищуку. И тут же десятка три всадников поскакали на окраину города. К базарной площади подкатил сам генерал. Подполковник Полищук доложил Покровскому обстановку, кивнув в сторону умчавшихся всадников. Генеральский автомобиль двинулся в том же направлении. Подполковник Полищук, сидя на заднем сиденье, выслушал угрозу генерала:

— Не схватите красных агентов, пеняйте на себя, подполковник.

А дом, где находились Стеша с Василием, был окружен. Василий заметил за окном подозрительную тень. Он выхватил пистолет, осторожно выглянул в окно. Каратели! Он бросился к двери и закрыл ее на засов. Во дворе раздался первый выстрел.

— Мама, где мама? — тревожно спросила Стеша.

Донесся шум подъехавшего автомобиля. Василий увидел, как из машины вышел сам генерал Покровский.

— Предложите немедленно сдаться, — распорядился генерал.

— Эй вы, сдавайтесь, не то перестреляем как собак! — крикнул Полищук. — Считаю до десяти.

Послышался звон разбитого стекла.

— Живыми не сдадимся! — сказал Василий Стеше и протянул ей второй пистолет.

Василий и Стеша начали стрелять.

Головорезы Покровского вытолкнули на середину двора мать Стеши в изодранной одежде, избитую... Старушка еле держалась на ногах.

— У, гады, — простонал Василий.

Стеша стояла с закрытыми глазами, побледневшая, губы ее тряслись.

Василий выстрелил в карателя, который занес руку, чтобы ударить старую женщину.

— Стреляйте, убивайте ворогов, дети мои! — крикнула мать и, раскинув руки, шагнула к дому. Раздались выстрелы, женщина упала на землю. Василий прицелился в подполковника Полищука, и тот свалился неподалеку от матери Стеши.

— Получай, собака! — сказал он. — Эх, жалко — нету гранат. Ты только не попадайся на мушку, Стеша. Голыми руками они нас не возьмут!

После каждого выстрела Василий говорил:

— За Тиграна. За Бланше...

Покровский в бешенстве крикнул:

— Сжечь, спалить живьем!

Соломенная кровля загорелась.

Василий и Стеша продолжали стрелять, но густой дым повалил в комнату.

— Будем драться до последнего! — решительно произнесла Стеша и с ожесточением принялась палить в карателей.

Из-за дыма было трудно что-либо увидеть, глаза слезились, перехватывало дыхание. Василий и Стеша крепко обнялись. Они стояли, прижавшись друг к другу, в дыму и пламени.

Дом пылал, словно гигантский костер. Грозно бушевало пламя...

Болгарское судно выходило из ялтинской бухты. Моряки с палубы заметили пожар на берегу. И, словно догадавшись, какие отважные сердца гибнут в огне, на судне включили сирену.

В марсельском порту гудело другое судно. Французское. Большой пассажирский пароход медленно отшвартовался от пристани. На палубе в толпе пассажиров стояли Гринины. Леопольд, оставшийся на берегу, махал им рукой. Рядом с ним стояла вся в черном Сюзан Легранж. Она тоже махала рукой Грининым. Взгляды Леопольда и Сюзан встретились. Леопольд смущенно отвел взгляд, попытался выбраться из толпы провожающих и зевак. Но Сюзан последовала за ним. Леопольд настороженно покосился на молодую француженку в трауре. Он, конечно, узнал ее. Что она хочет сказать ему? «Если скажет, что я подлец, что я виновен в гибели Бланше, она будет права», — подумал Леопольд. Стоило ему в тот день, когда этот негодяй по имени Жюстен вызвал его на провокационный разговор, сказать, что Бланше не имеет никакого отношения к решению Грининых ехать в Крым, эта женщина сейчас не носила бы траур. Да, тогда он вел себя как подлец и трус. О, теперь бы он поступил иначе, не дал бы втянуть себя в опасный разговор, который имел столь трагическое последствие. Теперь ему многое стало ясно. Правда, он не захотел вернуться с семьей брата в Россию. Он еще подождет. Но и здесь он не засидится. Надо уладить кое-какие дела, и адью, Париж, адью, Франция.

А Сюзан уже говорила. Леопольд понял, что она не спрашивает. «Неужели она уверена, что я виновен в убийстве, и не считает нужным ни о чем спрашивать?» Леопольд многое бы дал, чтобы эта встреча не состоялась, чтобы ему не приходилось смотреть в печальные глаза красивой молодой француженки. Эта мужественная женщина держалась спокойно. Сюзан сказала:

— Мой муж мечтал еще раз побывать в России. Его убили. Но я поеду. Меня тоже могут убить. Но всех друзей России, новой России, убить нельзя. Я хотела бы, месье, чтобы вы это знали.

Леопольд молчал. Пока он раздумывал, что ответить, Сюзан обернулась в сторону уходящего судна, помахала рукой. И вдруг Леопольд заметил в толпе того негодяя по имени Жюстен Симон. Он вздрогнул. Боже, убийца и невеста его жертвы стоят почти рядом! Стоит сказать об этом окружающим, среди которых было много рабочих и моряков, как люди совершат над ним правый суд. Леопольд решительно подошел к нему и быстро сказал:

— Месье, на пару слов.

Француз какое-то мгновение изучал лицо Леопольда, потом сделал вид, будто обрадовался неожиданной встрече.

— О ля-ля! Рад видеть вас, месье Гринин! — с притворной улыбкой воскликнул он.

— Да, я Гринин, а вы кто? — хмуро произнес Леопольд.

— Известный вам...

— Жюстен Симон? Сосед по улице? Так, кажется, вы представились, когда интересовались Жоржем Бланше?

Француз перестал улыбаться. Подошла Сюзан.

— Вот этот господин... убил вашего Бланше, — сказал ей Леопольд.

Жюстен Симон тревожно озирался. Его окружали настороженно молчащие люди, которые слышали слова русского эмигранта. Из толпы вынырнула молоденькая продавщица из магазина для новобрачных. Она тоже не спускала с Жюстена Симона пристального взгляда, видно, узнала его. Потом вытащила из сумки скомканные ассигнации, которые тот дал ей на траурные ленты для Бланше. На немой вопрос Сюзан продавщица с волнением ответила:

— Это он мне дал, чтобы я послала вам черные ленты. Это он... убил, я уверена...

Кольцо людей все теснее сжималось вокруг насмерть перепуганного человека, уличаемого в убийстве Бланше.

— Ничего. Он получит свое, — пообещал старый француз, обращаясь к Сюзан и молоденькой продавщице. Жюстен сделал рывок, чтобы выбраться из опасного окружения, но это ему не удалось.

— Ты за все ответишь! — сказал старый француз, и четверо моряков крепко схватили Жюстена за руки.

Леопольд, Сюзан и продавщица вышли из кольца разгневанных людей.

Леопольд некоторое время стоял в замешательстве, потом сказал Сюзан:

— Простите.

И быстро удалился.

Показывая на людей, окруживших Жюстена, продавщица спросила у Сюзан:

— Они... коммунисты?

— Справедливые, честные люди, — ответила Сюзан.

Обе француженки посмотрели на горизонт. Большой белый пароход превратился в темную точку.

Точка на горизонте не уменьшалась, а росла и росла, превращалась в большой корабль. Но это был другой корабль, на другом горизонте, в другом море. И видела его с палубы французского парохода, входившего в варненский порт, Анна Гринина. Все пассажиры высыпали на палубы и смотрели на то, как вдали один за другим, словно в боевом строю, появлялись таинственные корабли.

Костик считал:

— Раз... два... три... четыре... пять... шесть... Ой, как много кораблей! Чьи они, мама?

— Не знаю, Костик. Сейчас узнаем, — ответила Анна Орестовна, с тревогой вглядываясь в горизонт.

Рядом пассажиры, в основном русские, высказывали различные предположения о кораблях, число которых увеличивалось.

— Похожи на русские корабли.

— А броненосец, который впереди, французский.

— Господи, уж не из Крыма ли они?

— На похоронную процессию похоже, ей-богу.

— Только черных флагов не хватает.

— Чует мое сердце — наши.

— Если наши, стало быть, битые.

— Надо спросить у капитана.

— Все выяснится в порту.

— На суше нет покоя, на море то же самое.

— Вот будет история, если застрянем здесь!

Французский пароход слишком медленно, словно нехотя, подходил к пристани, на которой собралась большая толпа. Пассажиры всматривались в незнакомых людей. Часть пассажиров, как заранее условились с французской пароходной компанией, следовала в Крым. Таких, было больше, чем тех, кто возвращался в центр России. Французский пароход должен был после остановки в Варне следовать в Крым. Те, кто направлялся в другие места, должны были пересесть в Варне на пароход, который будет держать курс на Одессу. Но когда появится пароход, который доставит их в Одессу, никто точно не мог сказать. Поэтому все были готовы к тому, что в Варне придется задержаться на день-два, а может, и больше.

После получения письма от Дины и разговора с Сюзан Легранж супруги Гринины отказались от мысли ехать в Крым. На этой почве вспыхнул еще один крупный скандал с Леопольдом. «Нет, только в Одессу, а оттуда в Питер!» — заявила Анна Орестовна, и супруг самым решительным образом поддержал ее. После неудачных попыток склонить супругов все же добраться до Крыма, а потом, дескать, видно будет, что и как, Леопольд обиделся и сказал, что остается в Париже.

Пристань была все ближе и ближе. Гринины, конечно же, не рассчитывали на то, что их кто-нибудь здесь может встретить. И вдруг Анна Орестовна увидела на самом краю пристани высокого мужчину, энергично размахивающего руками. Она не узнала его, но почувствовала, что он машет им.

— О, смотри, тот болгарин! — воскликнул Кирилл Васильевич.

Анна Орестовна даже руками всплеснула: как же она сразу не признала в этом человеке своего давнего знакомого Христо Балева. Правда, Христо обзавелся усами, но все равно его можно было узнать.

Когда Гринины сошли по трапу на пристань, Балев радостно приветствовал их по-болгарски:

— Добре дошли! — И тут же перевел: — Добро пожаловать! Здравствуйте! Очень рад вас видеть на болгарской земле.

— Здравствуйте, — ответила Анна Гринина. — Мы, право, не думали... Такая неожиданная встреча. Вы-то как очутились на пристани? Случайно или встречаете кого?

— Вас встречаем! — воскликнул Балев. — Сейчас придут мои друзья.

— А вы знали, что мы должны прибыть в Варну? — дивилась Анна Орестовна.

— Плохими мы были бы хозяевами, если бы не знали, что делается в нашем море, — пошутил Балев. — Поддерживаем связь с советскими товарищами. С Иваном и Диной. Они-то и сообщили, куда вы держите путь. В общем, что будет остановка в Варне.

— А что это за караван кораблей? — спросил до тех пор хранивший молчание Кирилл Васильевич.

Люди, стоявшие на пристани, не сводили глаз с растянувшихся вдали длинным строем кораблей.

— Остатки армии Врангеля, — объяснил Балев. — Бегут из Крыма.

— Ой, как много! — удивился Костик. — У меня уже шестьдесят пять, а они все идут, идут...

— Еще столько насчитаешь, и будет конец, — сказал Балев.

— Из Крыма? — испуганно переспросила Анна Орестовна. — Значит, и Александр...

На пирсе стало шумно, большая толпа обступила группу мужчин в форме французских моряков. Балев говорил Грининым:

— Ваш капитан получил инструкцию не продолжать рейс. В Крыму уже другой хозяин. Там Советская власть. Вот пассажиры и атакуют судовое начальство. Хотят знать, что будет дальше.

— Это естественно, — смущенно произнесла Гринина. — А мы ведь раньше собирались было туда... В Крым.

Кирилл Васильевич, помрачнев, сказал:

— Должно быть, и Александр Кузьмич находится на одном из этих кораблей.

Караван врангелевских судов был виден все отчетливее. Вероятно, они держали курс не на Варну. Балев твердо произнес:

— Ваш кузен, Анна Орестовна, как и многие другие, думал, что Крым неприступен для Красной Армии. А вышло вон как... Они плывут к турецким берегам.

— Что же будет с ними? — в растерянности спросила Анна Орестовна.

И, словно отвечая на ее вопрос, французский моряк с высокого трапа объявил:

— Господа! Уважаемые дамы и господа! Наше судно ввиду чрезвычайных обстоятельств дальше не пойдет. Капитан судна предлагает пассажирам, желающим вернуться в Марсель, занять свои места в каютах. Нам надо точно знать, кто возвращается, а кто остается здесь. За пересадку на другие суда, идущие в Россию, капитан французского судна ответственности не несет. Уважаемые дамы и господа, прошу вас занять свои места в каютах.

Балев как гостеприимный хозяин сказал Грининым:

— Вам, я знаю, надо побыстрее домой, в Россию. Мы это сделаем. Обязательно сделаем. Я хочу сказать, что здесь, на нашей земле, вы желанные гости. Вы будете здесь чувствовать себя как дома. Хотя власть еще не в наших руках, но будет. Точно така!

— Сто! Уже сто! — воскликнул Костик. — Сто кораблей.

— Куда же это они? — с беспокойством спросила Анна Орестовна. — Несчастные, горемычные! Что их ждет на чужбине?!

Подошли Чочо и еще несколько знакомых Балева. Христо, взяв за руку красивую застенчивую девушку, сказал Анне Орестовне:

— Она давно мечтала с вами познакомиться.

Анна Орестовна протянула зардевшейся девушке руку:

— Очень рада. Христо — наш давний знакомый.

— Иванка, — назвалась девушка. — Я много о вас слышала. У нас большой дом, места для всех хватит. Приглашаем вас в гости.

— О, большое спасибо, но нам надо решить, как быть дальше, — сказал Кирилл Васильевич.

Балев, показывая на Чочо, пообещал:

— Он у нас начальник всего Черного моря. Чочо, доставим наших друзей в Россию?

— В Советскую Россию — с удовольствием, — засмеялся Чочо.

Кирилл Васильевич спросил:

— Какое-нибудь судно идет в Россию?

— Судно нет, но лодка всегда в вашем распоряжении, — ответил Чочо.

— Лодка? А если шторм, если девятый вал? — спросил Кирилл Васильевич.

— Нет, при девяти баллах мы не ходим, — ответил Чочо.

— При девяти баллах даже корабли Врангеля не ушли бы из Крыма.

— Красная Армия, точно девятый вал, сбросила белых в море, — серьезно произнес Балев.

— Надеюсь, мы не угодим в морскую пучину? — спросил Кирилл Васильевич.

— Нет, конечно. Мы бережем жизнь друзей, — ответил Балев. — А сейчас вас ждет гостеприимная земля. Иванка, принимай дорогих гостей.

Друзья повели Грининых в город.

— Сто тридцать два, — закончил свой подсчет врангелевских кораблей Костик.

Остатки добровольческой армии барона Врангеля дислоцировались на Балканском полуострове. Один полуостров — Крымский — уже не принес успеха врангелевцам. Каким будет для них второй? Пребывание на Балканах началось для врангелевцев неудачно. Климатические условия полустрова Галлиполи и острова Лемнос, отношение мусульманского населения к «морскому десанту» из Крыма не способствовали главной задаче: сохранить боеспособность армии. Командование начало подумывать о более подходящем месте. Болгария и Югославия находились ближе к границам Советской России. Это было главным для тех, кто вынашивал авантюрную идею нового вторжения на советскую землю. Началась поспешная реорганизация армии Врангеля — кому следует перебраться в Болгарию, кому в Сербию, кому соединиться с остатками деникинцев, петлюровцев... Демократическое правительство во главе с лидером Болгарского земледельческого народного союза А. Стамболийским, которое в то время добилось внушительного успеха на парламентских выборах и имело возможности для установления дипломатических контактов с молодым Советским государством, не желало размещения врангелевских войск в стране. Однако командование войск Антанты оказало большое давление на болгарское правительство, принудив принять часть врангелевцев для дислокации в различных населенных пунктах. Врангелевцы предпочли населенные пункты, расположенные ближе к границе с Россией, самое крупное соединение — корпус генерала Кутепова — было размещено в городе Велико-Тырнове на севере Болгарии. Через два месяца после размещения в Болгарии барон Врангель высокопарно заявил, что его армии уготована историческая миссия стать основным ядром военного нападения на Совдепию и реставрации царизма. Весной 1921 года в этом плане на врангелевцев возлагались большие надежды. В Париже и Лондоне была достигнута договоренность о «малом соглашении» между Югославией, Румынией, Чехословакией, Болгарией и Грецией — речь шла об объединении балканских и придунайских государств для вооруженной интервенции против большевистской России. Болгарская территория стала удобным трамплином для врангелевской армии, которую называли главной черной фигурой на шахматной доске в подготовке новой интервенции.

Там, где недавно еще был дом, чернело страшное пожарище. У пепелища с суровыми лицами стояли участники штурма Крыма. Иван Пчелинцев с рукой на перевязи, Дина в косынке медсестры и Семен Кучеренко, подъехавший на тачанке, молча, опустив головы, смотрели на свидетельство злодеяний Покровского и его приспешников.

В честь погибших Василия Захарова и Стеши прогремели ружейные залпы.

Двое красноармейцев подвели к Пчелинцеву чернявого парня в гражданской одежде. Парень смущенно улыбался... Один из красноармейцев что-то сказал Пчелинцеву.

— Из Варны? — спросил Пчелинцев у парня.

Парень отрицательно мотнул головой.

— Ты болгарин? — удивился такому ответу Пчелинцев.

Парень так же покачал головой и сказал на своем языке:

— Да, я болгарин, Ванко. Иван.

— Ничего не пойму, — сказал Пчелинцев. — Говорит, что болгарин, а головой так качает, что выходит, он не болгарин.

Дина напомнила:

— Ты разве забыл, что говорил Христо? У болгар, когда отрицательно качают головой, это значит «да».

— Из Варны? — переспросил Пчелинцев.

Ванко обрадовался:

— Из Варны. Мне нужен товарищ Иван Пчелинцев.

— Я и есть Иван Пчелинцев. Ты от товарища Чочо?

— Да. И от Христо Балева.

Пчелинцев протянул руку, и молодой болгарин передал ему бумажку с зашифрованным текстом. Пробежав текст глазами, Иван сказал Дине:

— Сообщают, что все Гринины в Варне. Христо приютил их у себя. У Кирилла Васильевича плохо с сердцем. Ждут его выздоровления. При первой возможности выедут домой.

Дина молча пожала руку мужа, отвернулась, чтобы скрыть набежавшие на глаза слезы.

Внезапная болезнь Кирилла Васильевича задержала Грининых в Варне. Дом, где они жили, стоял на самом берегу, из окон открывался вид на море. Болгарские друзья окружили своих гостей заботой и вниманием. Глядя на такое искреннее, доброе отношение к своей семье, Кирилл Васильевич оттаял и стал относиться к Христо Балеву дружески. Он даже посвятил стихотворение Варне.

Ждали выздоровления Кирилла Васильевича и удобного пароходного рейса, чтобы вернуться на родину.

Кирилл Васильевич лежал на кушетке в большой светлой комнате и читал газету. Анна Орестовна примеряла Костику блузу.

— Они в Турции! — вдруг громко сказал Кирилл Васильевич.

Анна Орестовна взяла газету и стала вслух читать заинтересовавшее ее сообщение.

— Да, высадились в Турции... В Цареграде, в Галлиполи, на острове Лемнос, — с волнением сказала она. — Боже, сколько их! Десятки тысяч! И среди этих несчастных, этих отверженных, наверное, Александр.

— Если, не дай бог, не... остался на крымской земле, — осторожно заметил Кирилл Васильевич.

Раздался стук в дверь, вошел Чочо с письмом в руке.

— Здравствуйте, дорогие, — сказал он, — вот самая свежая почта и самая надежная. Из рук в руки.

Анна Орестовна взглянула на конверт, радостно вскрикнула:

— От Дины!

Чочо дал Костику большое яблоко и незаметно вышел.

Прочитав письмо, Анна Орестовна устало опустила руку и тихо сказала:

— Боже мой, мы не поехали в Крым, а там... сейчас... Дина. Она зовет нас. Пишет, что в Петрограде появился очень способный молодой глазник... Фатьянов, кажется, да, Фатьянов. Обещает все точно разузнать, поговорить с ним.

— Выходит, это Дина со своим красным супругом прогнали Александра с земли российской, — в голосе Кирилла Гринина была ирония.

— Похоже на бурю, — сказала Анна Орестовна, сильно сжав виски руками.

— Нет, это не буря, а девятый вал. Для тех, кто потерпел поражение в Крыму, это сравнение больше подходит. Девятый вал... Кто на гребне, кто в пучине...

— Только бы он был жив. А там будет видно. Со временем, может, разберется во всем, поймет Динину правду.

— А твою?

— Что мою? Я за бортом. Не на гребне и не в пучине. Мне земля нужна, Кирилл, твердь нужна, а там я найду и правду и дорогу...

Ночь опустилась над морем. Небо было беззвездное, с быстро плывущими черными, словно разорванными в клочья облаками. Из рыбацкой хижины вышли трое мужчин. В темноте раздался голос Христо Балева:

— Чочо, значит, ты понял? Выбраться из Варны очень трудно. Береговая охрана всех останавливает, конфискует суда, лодки, а задержанных передает в руки властей. Я бы отправился с вами, но получен приказ остаться здесь. Врангелевская армия у нас под боком. Черный барон очень опасен. Товарищей из руководства ЦК. партии надо переправить в Москву любыми способами. У тебя есть вопросы?

— Все ясно, Христо. Постараемся выполнить задание. А ты куда?

— Скажу только, что мы с тобой, Чочо, поедем в разные стороны.

— Все ясно, Христо. Удачи тебе.

В темноте появилась группа людей. Христо Балев сказал:

— А вот и твои пассажиры, Чочо. Рейс очень ответственный. Товарищ Георгий Димитров должен быть в Москве.

Леопольд стоял перед магазином для новобрачных. Мимо проходила старушка, предлагавшая букетики цветов. Леопольд пошарил в карманах пальто. Мелочи там не оказалось. Найдя несколько мелких монет в кармане пиджака, Леопольд купил букетик и, не зная, куда его деть, сунул в карман пальто.

Из магазина вышла молоденькая продавщица. Леопольд подошел к ней. Она не сразу узнала его. Леопольд сказал:

— Прошу прощения, мадемуазель, меня привело к вам любопытство. Помните, в порту... вы передали тому типу... убийце Бланше черный бант...

— Ах, месье, я помню вас. Вы, кажется, из русских...

— Эмигрантов, — подсказал Леопольд.

— Вы были другом Бланше? Вы тоже коммунист, месье?

— Не друг и не... коммунист. Я просто... сам по себе. К тому же одинокий.

— Почему, месье? Ваши родные оставили вас? — участливо спросила молодая француженка.

— Я сам остался. Разрешите представиться: Леопольд Гринин.

— Катрин.

Леопольд вытащил из кармана букетик и протянул его француженке. Эта девушка была ему чем-то симпатична. После короткой встречи в Марселе тянуло повидаться с ней, но он не решался, откладывал день встречи...

— О, мерси, мерси, месье Леопольд. Я так люблю цветы, — искренне обрадовалась Катрин.

— Больше подвенечных платьев?

— Они чужие... платья. А цветы... Мне всегда, с детства, казалось, что все цветы — мои.

— Почему вы не стали цветочницей? — спросил Леопольд, осторожно взяв под руку Катрин.

Они шли через шумные Елисейские поля.

— С меня хватит цветов в моем доме, месье Леопольд.

— Вы разводите цветы?

— О, у меня царство цветов! — похвалилась Катрин.

— У вас свой сад?

— У меня не сад, а царство! — Француженка загадочно улыбнулась.

Они направились в один из пригородов. Катрин остановилась около небольшого домика, утопающего в цветах.

— Да, поистине царство, — признался Леопольд, не скрывая своего восхищения.

Сад был небольшой, но цветов в нем оказалось огромное множество. Леопольд подумал, что Катрин вовсе не преувеличивала, когда говорила о том, что у нее не сад, а царство цветов. «Надо, наверное, очень любить жизнь, любить людей вокруг себя, жить мечтой и верой в прекрасное, светлое, чтобы все свободное время, свою молодость отдавать этому великолепию», — подумал Леопольд. Но то, что он увидел в садике, было еще не все «царство цветов». Катрин пригласила его следовать за ней, и они очутились в приземистом строении со стеклянной крышей, где росли никогда не виданные Леопольдом цветы.

— Это мой мир, — проникновенно произнесла Катрин, — мир цветов. У меня здесь все страны, все большие города... У каждого свой цвет. Вот голубая Франция. Моя милая Франция под голубым небом. А оранжевый цвет... это Австралия с ее прелестным зверьком кенгуру. Белые цветы напоминают о полюсе Северном и полюсе Южном. Это цвет белых медведей и ледяных торосов. А вот ваши... красные. Алые цветы. Цвет революции. Красная Россия.

Катрин сорвала красную гвоздику, прикрепила к лацкану пиджака Леопольда.

— Чтобы помнили...

— Вас? — быстро отозвался тронутой этим поступком Леопольд.

— Вашу Россию.

— Она не... моя.

— Как так? Ваша Россия... О ней много говорят, о вашей России. Там теперь, я слышала, все равные. Вы не хотите быть равным, месье Леопольд?

— Это все не так просто, а, вернее, очень сложно...

— А когда тебя... всю жизнь окружают одни цветы... Это просто? На столах, на окнах — всюду цветы, цветы, цветы.

— Каким смешным и жалким выглядит в этом царстве цветов мой букетик, — смущенно произнес Леопольд.

— Не бойтесь выглядеть смешным, — неожиданно назидательным тоном, как учительница, сказала Катрин.

— Часто это зависит не от нас.

— Там... в порту, вы выглядели растерянным, но... честным. За это вам награда, месье Леопольд. Первая награда из этого царства красоты...

Катрин быстро набрала букетик цветов и церемонно, как на торжествах, протянула гостю.

Леопольд в душевном порыве поцеловал руку, в которой эта милая девушка держала цветы.

В своем кабинете Иван Пчелинцев стоял перед большой картой Балканского полуострова. Обводя острием карандаша небольшой участок в Турции, он говорил своим сотрудникам:

— Христо Балев сообщает, что значительная часть врангелевских войск, примерно тридцать тысяч, дислоцированная в Турции, перебрасывается в Болгарию. Как видите, стремятся быть поближе к нашей границе. Что замышляет черный барон — наши враги держат в строжайшей тайне. Одно ясно, еще раз повторяю: они хотят быть ближе к России. И, конечно, не исключено, что в Болгарии они рассчитывают на более тесный контакт с населением, которое издавна и традиционно уважительно относится к русскому народу как своему освободителю.

Вошел секретарь, протянул Пчелинцеву пакет.

— Ну вот, — сказал Пчелинцев, прочитав бумагу, — первые корабли с врангелевцами уже прибыли в Варну, в Бургас. Предвидя это, мы имели встречи с болгарскими товарищами. Предварительные встречи, ибо мы не знали точно о дальнейших планах Врангеля. В возможном противоборстве врангелевскому штабу у нас должны быть надежные товарищи. Товарищ Ленин внимательно следит за событиями на Балканах. В Москву приезжает член руководства Болгарской компартии товарищ Георгий Димитров. На встречу с Владимиром Ильичей. Балканы были и остаются пороховым погребом. Если дать возможность черному барону поджечь фитиль, то от этого пострадают не только Балканы...

Зазвонил телефон. Пчелинцев взял трубку.

— Да. Феликс Эдмундович, готовимся, — произнес он. — Собрались специалисты по Крыму. Данные о Балканском полуострове? Так. Какие возможности для размещения врангелевцев? Да, все материалы будут подготовлены. Есть. Понял. Передам товарищам ваш привет. До свидания, Феликс Эдмундович.

Положив трубку, Пчелинцев как бы подвел итог разговора с чекистами:

— Поняли важность задачи? Думаю, что Владимир Ильич готовится к встрече с товарищем Георгием Димитровым, и ему нужен свежий материал о положении в Болгарии.

С каждым днем все больше врангелевцев прибывало в Болгарию. По улицам Варны к порту стекались толпы людей. Среди них была и Анна Орестовна. Те, кто стоял на пристани, смотрели, как по трапам сходят с кораблей русские генералы, офицеры, солдаты... Гринина внимательно всматривалась в лица прибывших. Казалось, уже все сошли на берег, а того, кого хотела увидеть Анна Орестовна, не было. «Может быть, он прибудет позднее, говорят, еще не все суда пришли из Турции в Варну», — подумала она. Ей хотелось спросить у офицера, который распоряжался выгрузкой людей, знает ли он что-нибудь о судьбе Агапова Александра Кузьмича, до последнего дня находившегося в Крыму, но чей-то громкий возглас «Раненых будут выгружать!» остановил ее. Она с возросшей тревогой всматривалась в подошедшие к причалам три парохода.

Раненых начали высаживать с первого корабля. Анна Орестовна подошла поближе к трапу, чтобы лучше видеть раненых. У большинства из них были перевязаны головы, некоторые опирались на костыли...

Подполковник Агапов сошел по трапу одним из первых. Он чуть прихрамывал, опирался на толстую трость.

— Александр! — крикнула Анна Орестовна и бросилась к трапу.

— Аннушка! — Агапов был поражен этой неожиданной встречей.

Они обнялись. Александр Кузьмич почувствовал под рукой вздрагивающие плечи кузины. Он сказал:

— Аннушка! Ты не доехала? Это я виноват. Не думал, что нас так... быстро сбросят в море.

— Мы на хорошей земле, Александр, — говорила она. — Ты ранен? Серьезно?

— Еще пригожусь...

— Куда тебя?

— В госпиталь, должно быть.

— Ну а что ждет вас завтра, Александр?

— Человек предполагает, Аннушка, а бог располагает... Скажи, как Костик?

— Все по-прежнему.

— А заграница...

— Не помогла. Мы оказались в руках авантюриста, шарлатана...

— О, мерзавец!

— Дина пишет о каком-то светиле в Питере.

— Она все еще там?

— В Крыму. С мужем. Они вас и... сбросили в море, Александр. Все смешалось. Родные люди, близкие оказались на разных берегах.

— Ты должна думать о спасении сына, Аннушка.

— А тут еще Кирилл заболел. Сердце. Почти ничего не пишет.

— А ты?

— Давно не танцую. Да и не до этого. Пора на покой. Детвору надо учить... А пока думала о возвращении. Соскучилась, Александр, по дому, по родине ужас как...

Мужчина в белом халате громко объявил:

— Господа офицеры, в госпиталь следуем на автомобилях.

Человек с бородкой и усами не закончил фразу, увидев рядом женщину, лицо которой показалось ему очень знакомым. Медик снял фуражку и осведомился:

— Простите великодушно, вы, случаем, не госпожа... Гринина?

Анна Орестовна на ходу кивнула и пошла вместе с Агаповым к автомобилю.

Медик сказал, обращаясь к раненым офицерам:

— Надо же! Эта дивная балерина здесь! В двух шагах!..

— Господин доктор, после нашего бегства из России нам суждено еще многих, очень многих увидеть на чужбине, — хмуро проронил офицер с перевязанной головой.