"Клипер «Орион»" - читать интересную книгу автора (Жемайтис Сергей Георгиевич)

Сергей Жемайтис Клипер «Орион» На рейдеПосле ученийВизит к адмиралуНовые осложненияПобегКвадрат 34«Борзая»Игра в костиТри чужестранцаМечты и действительностьНа встречных курсахРовный ветерШтильШторм ПетрельПогоня«Синяя птица»Яванское мореГолубой ЛиУставший тайфунПартийное собраниеСтавка — жизньПраздник в честь бога Шивы«Белая лошадь»Черная теньЦусима«Удар копытом»Концы в водуРодные берегаВ плененном городеТяжелые дни Гарри Смита«Огонь открываем мы!»

«Борзая»

Эскадренный миноносец «Грейхаунд» мчался без огней по ночному Атлантическому океану, держа курс на юго-запад от островов Силли. Лейтенант Кристофор Фелимор нес вахту, стоя на крыле ходового мостика, до боли в глазах от встречного ветра вглядывался в темное летевшее на него море, стараясь рассмотреть на нем силуэт парусника: «Грейхаунд» гнался по следу русского клипера.

Лейтенант вошел в рубку, проверил курс, похвалил рулевого и стал смотреть вперед через стекло. В рубке разливалось приятное тепло. Палуба нервно вздрагивала, и Фелимору пришла новая мысль, что современные машины похожи на живые существа, которым передается неудержимое стремление человека к каким-то неведомым рубежам.

«Грейхаунд» старался изо всех своих паровых сил, выжимая полные двадцать узлов.

Лейтенант стал думать об Элен.

Узнав о его неприятностях по службе, она только вздохнула, затем, когда он в лицах изобразил сцену с адмиралом, смеялась до слез, а в заключение сказала, что любит его еще сильнее и ее идеалом всегда был настоящий моряк, а не береговая крыса, что эта крыса не относится к нему, так как ей известно, что на берегу он остался не по своей воле, а затем глаза ее подозрительно заблестели и она призналась, что боится за него. Утешая ее, он описал, в каком жалком состоянии находятся остатки немецкого флота, и признался в своем заветном желании участвовать в морском сражении, чем испугал Элен и заслужил ее горячий поцелуй.

В тысячный раз признав, какая необыкновенная девушка встретилась на его пути, он стал мысленно составлять ей письмо, не упуская ни одной мелочи, давая меткие характеристики своим сослуживцам и особенно упирая на свои первые блестящие успехи. Это ему пришла мысль взять на борт русского офицера с «Ориона», оставленного заложником в порту.

Капитан О’Брайнен, посмотрев на Фелимора рыжими глазами, сказал:

— Черт возьми! Вы правы, есть смысл прихватить с собой этого русского, хотя, держу пари на что хотите, он не укажет нам курс своего парусника. И правильно сделает. В противном случае я никогда не позволил бы ему ступить на палубу «Грейхаунда». При всем при том он может оказать нам неоценимую услугу, если мы чудом встретим клипер. Я видел вашего русского приятеля. Он производит впечатление вполне благоразумного человека. У меня жесткие инструкции из Лондона. Клипер не должен, по млению джентльменов из адмиралтейства, удрать с оружием и передать его в сомнительные руки. Лейтенант Фелимор, вы парень с головой, хотя о вас адмирал говорил далеко не лестные вещи…

Получив распоряжение явиться на миноносец, Николай Павлович посчитал, что его отправляют в Лондон. Затем у него появились смутные подозрения, когда он увидел, что миноносец идет на запад, и, наконец, он возмутился до глубины души, когда лейтенант Фелимор под честное слово открыл ему назначение рейса.

— Все-таки я объяснюсь с командиром миноносца, — сказал капитан-лейтенант, — не бойтесь, я вас не выдам. Но я вправе знать, куда и с какой целью меня транспортируют на корабле его величества.

О’Брайнен извинился, без обиняков сказал о цели рейса и не сделал никаких предложений. Они распили с ним полбутылки «Белой лошади», обсуждая последние сообщения из действующей армии и морские сводки.

Только расставаясь, О’Брайнен сказал:

— Поверьте мне, коллега, я многое бы дал, чтобы не встречаться с вашим клипером. Будем надеяться, что так и случится. А если произойдет чудо, то постарайтесь внушить своему командиру, что необходимо иногда подчиняться здравому смыслу.

— Здравый смысл — понятие очень емкое. Командир клипера — мой друг, я его знаю с Морского корпуса и не могу упрекнуть в отсутствии у него здравого смысла.

— Все же на его месте я бы не стал ложиться в дрейф на виду у береговых батарей и чего-то ждать в течение двух часов, когда дорога каждая минута.

— Он поджидал меня.

— Тогда другое дело. Благородно! Приношу извинения и прошу забыть о пашем разговоре. Все будет отлично. Я почти, уверен, что мы не догоним ваш корабль и, совершив легкую прогулку, вернемся в Плимут или в Портсмут.

Поднявшись на палубу, Николай Павлович, придерживая фуражку, посмотрел на покачивающийся небосвод и с облегчением вздохнул: миноносец и клипер пока шли расходящимися курсами. Но это еще не значило, что клипер в полной безопасности. У преследователя слишком большое преимущество в скорости, и оп каждую минуту может изменить курс. И действительно, небесный свод круто развернулся на девяносто градусов. Николай Павлович представил лист карты и две движущиеся точки. Возможно, под утро они если и не встретятся, то пройдут совсем недалеко друг от друга.

Ветер пронизывал шинель старшего офицера, а он, не чувствуя холода, подсчитывал в уме вероятность встречи.

— Да, черт возьми! — сказал оп по-русски и подумал: «Но ведь к утру они смогут изменить курс, и не один раз».

Но эта обнадеживающая мысль не особенно обрадовала его, тем более что, по его наблюдениям, назавтра должен был выдаться ясный безветренный день и клипер будет виден за много миль.

Над головой, на ходовом мостике, послышались шаги, а затем прозвенели четыре двойных удара в рынду — восемь склянок — конец последней вахты. Начались новые сутки. Как хотел в эти минуты моряк, чтобы его корабль находился далеко-далеко от берегов Европы. Николай Павлович бросил взгляд на узкую палубу, на ней нелепо темнели лотки торпедных аппаратов, угадывались стволы орудий, вся она казалась загроможденной ненужными вещами, и вновь мысленно перенесся на свой клипер. При таком ветре, слегка накренясь на правый борт, он режет форштевнем океанскую волну. Поет ветер в снастях. С мостика только угадывается упруго натянуто е полотно нижних парусов, а верхние парят где-то в небе, застя звезды.

Вахтенные матросы сидят на палубе у мачт или у фальшборта., доносится их говор, смех, протяжная песня, от которой замирает сердце. «И откуда у этих мужиков и рабочих, одетых в матросскую форму, берется эта нежность, тонкое понимание красоты и чувство родины.?» — не раз спрашивал себя капитан-лейтенант и, так и не разгадав, относил к одной из загадок русской души.

Старший офицер клипера, как и его командир, остались в числе немногих приверженцев парусного флота. И чем больше они понимали его обреченность, тем сильнее любили свой корабль.

…С восьмым ударом в рынду на мостик миноносца поднялся офицер, заступающий на вахту. Скоро по трапу спустился лейтенант Фелимор. Он был весел и возбужден. Вахта прошла прекрасно, а сейчас он закусит в кают-компании и выпьет пару стаканов чаю с коньяком. Нет, лейтенант не жалел, что променял спокойную чиновничью жизнь на бесконечные вахты на мостике «Грейхаунда».

Заметив Фелимора, Николай Павлович намеревался перейти на другой борт, несмотря на поздний час ему не хотелось спускаться в каюту, а также задерживать лейтенанта после вахты. Фелимор заметил его:

— О, мистер Никитэн! Приятная ночь, не правда ли?

— Да, славная ночь, хотя все портит чрезмерная скорость вашей «борзой».

— Что вы! Мы идем средним ходом. Можем выжать еще узлов пять — шесть. Вы не привыкли к таким скоростям?

— Нет, почему же, при свежем ветре и у нашего клипера довольно приличная скорость. Но там совершенно иное ощущение скорости…

Фелимор предложил зайти в кают-компанию. Никитин поблагодарил и сказал, что побудет на палубе. Как ни хотелось Фелимору горячего чая с коньяком, он, чувствуя себя хозяином, да еще виноватым перед гостем, увлек его за рубку.

— Вот здесь совсем тихо, — сказал Фелимор. — Вы будьте великодушны и еще раз извините меня за опрометчивый, если хотите, бестактный, глупый поступок. Сейчас, все обдумав, я понял, что не имел права выступать с такой инициативой, не посоветовавшись с вами.

— Я уже высказывал вам свое отношение. Но сейчас этот поход стал даже мне нравиться.

— Вот и прекрасно! Какой вы груз сняли с меня! Последнее время я наделал невероятное количество глупостей. И знаете почему?

— Конечно нет.

— Я женюсь, мистер Никитэн! — Фелимор сделал это признание, как посвящение в величайшую тайну, открытие которой должно объяснить наконец мистеру Никитэну истинную причину появления его на миноносце.

— Я не вижу связи между этим действительно важным событием и…

— И всем остальным?

— Да, мистер Фелимор.

— Знаете, мне и самому еще не все ясно. После согласия Элен стать моей женой со мной что-то произошло и я стал совершать просто невероятные поступки. Когда сейчас я вспоминаю, что наговорил сэру Эльфтону, мне становится не по себе. Элен назвала мое состояние «припадком искренности». Изумительно верный диагноз. Не правда ли, мистер Никитэн? С вами этого никогда не бывало?

Никитин не успел ответить простодушному Фелимору. Из кормы миноносца вырвался столб пламени. Капитан-лейтенант почувствовал, как у него онемели ноги от чудовищного удара в подошвы и он, как во сне, поднимается в воздух.

Очнулся Никитин под водой и опять, как во сне, инстинктивно затаив дыхание, стал выгребать на поверхность. Вынырнув и отдышавшись, стал сбрасывать шинель, и опять это делал, еще не отдавая себе полного отчета, что произошло и почему он очутился в воде. Просто знал и учил этому матросов, что, очутившись в воде, первым делом следует освободиться от стесняющих движения вещей. В борьбе с шинелью окончательно пришел в себя и понял, что произошло. Он чуть не захлебнулся, пока ему удалось сбросить шинель. Вода была холодной, но он не чувствовал этого, работая руками и ногами, чтобы удержаться на поверхности, и оглядываясь вокруг в надежде найти обломок или спасательный круг. Под руку попало весло. Он лег на него грудью, весло тонуло, но это уже была опора на первое время. Шла довольно сильная зыбь. Поднявшись на гребень волны, Никитин увидел футах в десяти дверь и поплыл к ней. Нашел ручку и, ухватившись за нее, понял, что может держаться так довольно долго, пока не онемеют руки. И тут впервые почувствовал, как холодна вода.

Все это время он прислушивался, стараясь услышать чей-либо голос. Стояла жуткая, пугающая тишина. «Ни одного. Бедный Фелимор», — подумал он и понял, что оглох. Он не слышал ни ветра, ни шума волн. Ударил рукой но воде и не услышал всплеска.

— Час от часу не легче, — сказал он, не слыша своего голоса, и стал трезво обдумывать свое положение. Самое большее, если он продержится на этой двери до рассвета, и то, если привяжется к ручке ремнем. Вода не больше пятнадцати градусов, она вытянет из него все тепло, лишит подвижности, закоченевшие руки перестанут слушаться…

«Лучше не думать об этом, а бороться. Надо найти что-либо посолидней: обломок шлюпки, пояс…» И он стал толкать дверь, с каждым рывком подвигаясь на несколько дюймов.

«Так, пожалуй, лучше, — подумал он. — Сила у меня еще есть. Что с моими ушами?» Он тряхнул головой и вдруг почувствовал, как из ушей вылилась «горячая» вода и он стал с трудом различать голоса моря. И как будто где-то далеко-далеко — крик тонущего. Николай Павлович, прислушиваясь к замирающему голосу, стал энергичней толкать свою дверь туда, откуда доносился крик.

— Да сюда же, сюда! Боже мой, куда вы плывете? — услышал он совсем ясный и как будто знакомый голос справа от себя и увидел силуэт человека, стоящего по пояс в воде.

— Ну что вы, что с вами? Плывите ко мне, я в лодке. Ну, пожалуйста…

«Фелимор! Славный Фелимор!» — пронеслось, как луч света, в сознании Никитина.

Фелимор стоял в притопленной спасательной шлюпке совсем рядом и протягивал руку. Он помог Никитину перебраться через борт.

Шлюпка еще зачерпнула воды, но осталась на плаву: по ее бортам были вделаны запаянные баки с воздухом. Поплавки надежно держали ее на поверхности.

Они сели друг против друга на банки и, взявшись за руки, долго молчали.

— Какой ужас! — первым заговорил Фелимор.

— Я плохо слышу, говорите громче.

— Наверное, мы налетели на мину? — прокричал Фелимор.

— Можно не так громко, ко мне возвращается слух. Неужели все погибли?

— Не знаю. Я слышал слабый крик, но скоро он стих. Я звал всех плыть ко мне. Я еще покричу.

Фелимор несколько минут кричал, но никто не отозвался.

— Видите? — спросил он со слезами в голосе.

— Может быть, кто-либо еще держится, но потерял временно слух, как я. Давайте проверим, нет ли пробоин в боте.

Они ощупали под водой борта и днище.

— Как будто нет, — сказал Фелимор.

— Давайте вычерпывать воду. Вот тут в рундуке вместе с аварийным запасом есть что-то вроде котелка и ковш.

Они стали вычерпывать воду и работали минут пять, потом услышали глухой шум машин. Фелимор, набрав полную грудь воздуха, хотел было позвать на помощь. Капитан-лейтенант вовремя остановил его и шепнул, чтобы он пригнулся.

Из темноты, надвигаясь на них, показалось темное возвышение, потом низко сидящий в воде корпус подводной лодки. Лодка прошла совсем близко, запахло нефтяной гарью. На мостике вырисовывались два силуэта. Послышалась неразборчивая немецкая речь.

Когда лодка скрылась и урчание дизелей стихло, Фелимор прошептал:

— Так, значит, нас потопила субмарина?

— По всей вероятности.

— Конечно. Убийцу всегда тянет на место преступления.

Они продолжали вычерпывать воду, стуча зубами от холода. Ее оставалось уже по щиколотку, когда Фелимор поставил черпак на банку и полез в кормовой рундук, шепча: «Какой я идиот!» Покопавшись там, он вытащил большую флягу.

— Виски, мистер Никитэн! Нет, у меня отшибло разум. Я же только вчера проверял на этой шлюпке неприкосновенный запас. — Он отвинтил пробку и протянул Никитину: — Глотните, капитан. Вот так, теперь я… Какой напиток! И везет же нам с вами!

Затем они разделись, вдвоем выжали одежду так, что потрескивали нитки. Одевшись, съели банку мясных консервов и выпили по глотку виски.

— Не думал, что буду ужинать здесь, что все так случится, — сказал Фелимор, зевая и лязгая зубами. — Мне так хотелось чаю с коньяком. Сейчас я бы не отказался от стакана воды. Как хочется пить! А вам?

— Очень.

— А ведь в шлюпке был анкерок с водой.

— Как еще она осталась цела.

— И мы с вами.

— Чудом. Мне так не хотелось спускаться в каюту.

— Представьте, а я прямо умирал от желания поесть, выпить крепчайшего чая с коньяком и растянуться на койке. Признаться, вспомнил Элен. Вы и она спасли меня. Ведь если бы я зашел в салон, то уже не выбрался бы из него. Бедная девочка, спит сейчас и ничего не знает. А через несколько дней вдруг сообщат ей, что я пропал без вести! Какой ужас! Она-то знает, что такое пропасть без вести на море!

Никитин стал, утешать лейтенанта, сказав, что через сутки — другие сюда придет помощь. У них есть продукты и, может быть, пойдет дождь — и у них будет вода. Даже без воды они продержатся неделю. Утешая лейтенанта, он не заметил, как тот уснул, сидя на днище и положив ему голову на ногу.

Никитин с трудом разбудил его:

— Спать нельзя! Простудитесь!

— Ничего, ничего…

— Да вставайте же! Застынете, умрете. Оставите свою Элен!

— Элен! Что? Да, да я совсем замерз. Боже, как холодно!

— Вставайте, двигайтесь! Вот возьмите весло, на счастье, его хорошо закрепили под банками, гребите им.

— Да, да… Что со мной? Ударьте меня по щеке… Я сплю стоя. Упаду за борт. Но нет! — он тряхнул головой… — Что это?

На юге небо озарилось малиновым светом. Прошло довольно продолжительное время, и докатился глухой раскатистый грохот.

Фелимор сказал:

— Еще одна жертва! Эта хищница опять кого-то потопила.

— Похоже, — ответил Никитин. — Взрыв милях в десяти от нас. Вот и появилась работа, которая помешает нам уснуть.

— Да, мы идем на помощь! Немедленно! — горячо воскликнул Фелимор, окончательно стряхнувший с себя сонливость. — Где это ваше весло? Если есть одно, то могли уцелеть все шесть. Были весла и на других шлюпках. Сейчас мы осветим море. Какой я идиот, сам положил в рундук ракетницу в брезентовом мешке и банку с патронами. Я думаю, мы не привлечем субмарину?

— Скорее всего, там подумают, что к погибающим подходит помощь, и уйдут под воду, если совсем не потеряли голову от необыкновенной удачи. Потопить два корабля, да еще ночью!

— Есть! Все на месте. Каким молодцом был Гарри Смит, все положил, как я ему приказал, да он и сам знал свое дело. Стреляю!

Хлопок выстрела, и высоко в небе загорелась ракета. Медленно опускаясь на парашютике, она ярко осветила место катастрофы.

Первое, что бросилось им в глаза и заставило быстрей забиться сердце, это человек на перевернутой шлюпке. Он лежал поперек киля, безжизненно свесив голову, руки его и ноги находились в воде. С каждым движением шлюпки на волне он то немного сползал головой вперед, то опять подавался назад. Совсем недалеко от шлюпки плавало весло. Фелимор подтянул его багром.

Ракета погасла.

До второй шлюпки было футов сто. Они выпустили еще три ракеты, пока добрались до нее, по пути подобрав еще одно весло.

Матроса с большим трудом сняли с киля шлюпки. Неожиданно он мертвой хваткой уцепился за леер, протянутый вдоль наружной стороны борта и местами прихваченный к нему скобками, чтобы очутившемуся за бортом было за что ухватиться и легче забраться в шлюпку. Никитину пришлось раздеться и, спустившись в воду, перерезать леер, а затем заплыть на другую сторону и, поддерживая голову матроса, помочь Фелимору перетащить его в свою шлюпку.

При свете ракет Фелимор, стоя на банке, пытался увидеть еще кого-либо из спасшихся при взрыве. Но среди обломков дерева, плавающей ветоши, масляных пятен, переливающихся зловещими цветами, не было никого.

Матрос окоченел и, видимо, был сильно контужен. Ему влили в рот виски, и тут он сделал первые осмысленные движения, ухватившись за флягу и не выпуская ее из рук. Флягу пришлось отнять.

— Это ты, Арт? — спросил матрос, еле ворочая языком. — Где это мы так с тобой нализались?

Его раздели. Крепко растерли и одели в мокрую выжатую одежду, дали еще выпить и оставили, посадив спиной к борту, а сами взялись за весла.

Скрипели уключины. Тяжелая шлюпка, рассчитанная на шесть гребцов, еле двигалась к югу, слегка подгоняемая слабым северо-западным ветром.

Гребцы молчали, экономя силы.

В голове матроса, раскалывающейся от боли, медленно восстанавливалась картина катастрофы. Они со вторым офицером лейтенантом Кэртоном заступили на вахту. Арт принял руль, а он, по обыкновению, вышел на крыло мостика, чтобы проверить, не горят ли ходовые огни. Да, они ходили без огней, чтобы не выдать себя немцам. Он перевесился через поручни, и тут его швырнуло за борт. Описав дугу, он врезался в упругую, как резина, воду. По крайней мере, так ему показалось.

— Ну как себя чувствуешь? — спросил Фелимор.

— Сравнительно неплохо. У меня такое чувство, будто мною выстрелили из пушки и пробили стену. Какая шишка, вы не заметили?

— Нет! Да ты не Гарри Смит?

— Кому же еще быть, сэр? Я и есть старший матрос Гарри Смит, а вы тот самый новичок, что насолил в пудинг адмиралу? Ну конечно, вы и есть. А второй — бродяга Арт? Что, Арт, дружище, жив? Как ты, бродяга, ухитрился выбраться из рубки? Не иначе тоже пробил лбом переборку?

Узнав, что Арта нет в шлюпке, сказал:

— Бедный Арт. Хотел после войны устроиться в зоологический сад, он так любил всяких зверей. Арт был совсем одинок. До войны его жена уехала с Томом Буритоном в Австралию… А куда мы идем?

Старший офицер «Ориона» сказал о взрыве, Гарри Смит заметил с сомнением:

— Вряд ли мы доберемся вовремя на такой галоше. Да и веслами вы двигаете, как ребята в пабе ногами после доброй выпивки. Я бы мог кое-что сделать, если бы из головы вылить свинец. Да и цела ли голова, может, одни осколки остались? Нет, голова на месте, только вроде бы увеличилась. — Помолчав, спросил:

— Вы, сэр, русский?

— Да, Смит, русский.

— Вас заманили к нам на «Грейхаунд» для приманки, как наживу для тунца.

— Смит!

— Я, лейтенант, уже двадцать лет, как Смит. — Он сильно захмелел, и у него заплетался язык. — Вы нам сразу понравились. И мы про вас все знаем, лейтенант: и знаем, кто живет у цитадели, все знаем…

— Смит, вы бы взяли третье весло.

— Почему не взять.

Раздался храп.

— Пусть спит, — сказал Никитин, — толку от него никакого. Замечаете, как повеяло теплом?

— Мне уже жарко становится.

— И я согрелся. Да у нас с вами ведь шерстяное белье. Шерсть даже мокрая греет.

— У меня егерское белье! — похвастался Фелимор, занося весло. — Элен подарила четыре пары, специально для ночных вахт.

Небо на востоке побледнело. Ветер почти стих, а зыбь стала сильней.

— У меня такое ощущение, что мы все время гребем в гору и не двигаемся с места, — сказал Фелимор, подняв весло и ложась на валик.

— Да, мы устали, — сказал Никитин. — Очень устали. Пора отдохнуть. Все-таки несколько миль осталось позади.

Фелимор спал, едва удерживаясь на банке. Капитан-лейтенант уложил его рядом со Смитом, а сам опять взялся за весла, уже не чувствуя усталости, автоматически занося и опуская весла в воду. Он несколько раз засыпал на несколько секунд и тут же просыпался. Чтобы прогнать сон, он умылся и смочил волосы водой. Голова немного прояснилась, и он греб еще с полчаса, отдохнул минут пять и снова стал мерно работать веслами, удивляясь, откуда у него берутся силы. Не раз приходило в голову оставить, казалось, безнадежную попытку спасти утопающих, если они еще живы, но он прогонял эту недостойную мысль.

Наконец силы совсем оставили единственного гребца, и он остался сидеть, глядя на валы, гладкие во впадинах и подернутые легкой рябью на вершинах. Одолевал сон. Все тело обмякло, веки сами закрывались, и тогда он видел сны, продолжавшиеся несколько секунд, но казалось, что они занимали целые дни.

Чтобы скоротать время, он заглянул в кормовой рундук и нашел там компас и шлюпочный лаг. Счетчик лага укрепил на корме, а лаглинь с вертушкой выбросил за борт и опять стал грести.

Проснулся Смит. Открыл глаза и снова закрыл их. Так он лежал с минуту, вспоминая, что с ним приключилось, затем, пожелав капитан-лейтенанту доброго утра, умылся и спросил:

— Так и гребли всю ночь? Лейтенант, наверное, скис за мной следом.

— Нет, прилег совсем недавно.

— Хорошо, кэп. Вам хватит окунать весла, давайте я помахаю. Ложитесь. Надо сказать, у нас шпангоуты не из мягких, а рыбины вылетели. Надо было подобрать, они-то уж не утонули. И пресной воды, я смотрю, тоже нету, хотя анкерок я сам только вчера наполнил отличной водой. — Он покрутил головой, удивляясь, как два офицера оказались такими непредусмотрительными людьми. Просто бочонок с водой вылетел из шлюпки, и он наверняка плавал среди обломков. Уж он-то бы ни за что не тронулся с места, пока не убедился, что на поверхности не осталось ничего путного. Ворча себе под нос и ощупав голову, он взялся за весла.

— Держись прямо на юг, — сказал капитан-лейтенант, — вот компас.

— Есть, кэп, держать на юг. Как только покажется Южный полюс, сразу разбужу вас.

— Смотри не пройди мимо, — в тон ему, улыбаясь и уже засыпая, ответил Николай Павлович.

Гарри Смит, оставшись в одиночестве, сделал несколько гребков, опустил весла и, пробравшись к рундуку, достал флягу с виски. Поболтал, открутил пробку, понюхал, задумался и, не сделав ни полглотка, со вздохом закрутил опять. Гарри Смит слыл хорошим товарищем, честным парнем. Оп знал, что о нем так думают люди, да и сам считал, что они нисколько не ошибаются, и не захотел разочаровывать ни себя, ни все человечество.

Заметив цифры на лаге, матрос стал грести, вкладывая все силы. Сделав ровно сто гребков, оставил весла и, взглянув на лаг, поморщился: «Сто ярдов! Нет, такими темпами мне не добраться до места второй катастрофы. Сколько же надо сделать гребков, чтобы пройти пять или сколько там еще миль, может быть, целых десять? Ведь пас могло снести течение, да еще, на мое счастье, ветер переменился и тянет теперь с юго-востока». И решив, что нецелесообразно тратить силы, Гарри Смит разделся, расстелил сырую одежду на банках, а сам, поворачиваясь то спиной, то грудью, стал греться на весеннем солнце.

Вчерашняя катастрофа, гибель корабля и друзей уже далеко отошли в прошлое для Гарри Смита. Сын рыбака, он, сколько себя помнил, всегда слышал о смерти в море. Почти все его пожилые родственники, да немало и молодых, погибли в Северном море, в Атлантике или в Ла-Манше, и он был уверен, что найдет свой конец в море, считая это вполне естественным. «Где же быть погребенным моряку, как не на дне океана», — говорили в семье Смитов. Он даже находил, что гибель от взрыва, да еще среди ночи — очень милостивая, просто приятная смерть. Вот хотя бы взять его. Ничего страшного. Даже приятно было лететь за борт и погрузиться в сон. Вот так бы и не проснулся, если бы эти два олуха не догадались пустить ракету. Не следует думать, что Гарри Смит не чувствовал благодарности к своим спасителям, не колеблясь ни на мгновение, он рискнул бы для них жизнью. «Олухов» они заслужили по той простой причине, что не разыскали среди обломков анкерок с водой. А пить так хочется, глядя на непомерное количество воды вокруг.

Есть не хотелось. Только пить. Без всякой надежды найти что-нибудь стоящее Гарри Смит стал рыться в мешке с консервами, лежавшем в носовом рундуке. Его он получил от баталера и не глядя швырнул туда, старательно закрыв дверцы на все задвижки. В мешке лежали банки с яркими наклейками: мясные консервы. О, удача! — банка с лимонным соком. Но это ведь, должно быть, очень крепкий сок, в чистом виде сожжет все внутренности, надо разводить водой. «Что, если морской попробовать? Только уже в крайнем случае».

Он посмотрел на небо. Облачность стала гуще. «Вот бы дождя! Выпил бы не меньше галлона дождевой воды. Баталер поскупился, а ведь мог бы положить с десяток банок фруктовых консервов или ананасного сока, я уже не говорю о пиве. Хотя кому в голову могло прийти, что я да вот еще два офицера сыграем за борт. Постойте, друзья! Вот и овощные консервы, в них-то есть вода, я где-то читал, что в овощах девяносто восемь процентов воды. Десяток банок! Это уже кое-что, греха не будет, если я съем одну банку».

Он вытащил из кармана матросский нож, привязанный шпагатом за дужку на рукоятке к поясному ремню. Гарри Смит уже предвкушал, как припадет к банке и вытянет все ее содержимое. Из банки со свистом вырвался отвратительно пахнувший газ. «Вот чем пас кормят лорды из адмиралтейства», — подумал матрос и проколол острием ножа другую крышку — у банки со спаржей, но и она полетела за борт, сопровождаемая проклятиями.

Все десять банок оказались испорченными.

Гарри задумался. Пить так хотелось, что скручивало все его внутренности и подступала тошнота. И он проколол банку с лимонным соком, зачерпнул немного забортной воды и, долив сока, выпил. «Противно, но ничего, если не вырвет. Все-таки вода попала в брюхо».

Далеко за горизонтом показался дым. Матрос вскочил на банку. Дым скоро рассеялся, и опять вокруг пустынное море.

Проснулся Фелимор, а за ним Никитин.

Гарри Смит уже надел просохшую одежду и, пожелав доброго утра, доложил:

— Ветер юго-восточный. Прошел около ста ярдов и бросил грести: бесполезное дело при таком ветре.

— Все-таки надо пройти оставшиеся пять миль, — сказал капитан-лейтенант.

Фелимор его поддержал.

— Если надо, то я готов, — как ни в чем не бывало согласился матрос и, рассказав про находку тухлых консервов, предложил перед работой выпить морской воды с лимонным соком.

— Противный, я вам скажу, напиток, чуть лучше касторки, но пить можно. Я уже хлебнул немного, и ничего, только мутит сильно, да терпеть можно.

Они выпили на троих банку лимонного сока, слегка разбавив его морской водой.

— Вот это напиток получше, а то я, наверное, хватил почти чистой морской воды, — сказал Гарри Смит и не преминул попрекнуть начальство: — Как это мы не нашли анкерок с водой, вода там была первый сорт, да Арт еще вылил в нее литр красного вина.

— Помолчите, Смит, — взмолился Фелимор.

— А вы не огорчайтесь, лейтенант. Ночь выдалась не из приятных, тут не только анкерок, целый корабль потеряли. Сколько народу погибло! Арт ведь предчувствовал…

— Хватит!

— Да, лейтенант, не будем вешать нос, кому что написано на роду…

— Умоляю, Смит, замолчите.

— Вы знаете, лейтенант, молчать в нашем положении тоже не сладко, такие мысли полезут, что хоть за борт.

— Вот ты добиваешься этого.

— Совсем нет. Я бы для поднятия духа, будь здесь старшим, предложил по глотку из фляги.

— Пить еще сильнее захочется, — сказал Николай Павлович, вставляя весло в уключину.

— Я не думал, что русские такой упорный народ, — проворчал себе под нос Смит, нехотя поднимая весло. — Грести — тратить последние силы…

Фелимор, с надеждой оглядывавший море, сказал срывающимся от волнения голосом:

— Корабль! Парусник! Или мне кажется?

Над синим, всхолмленным океаном медленно проплывали белоснежные паруса.

— Они нас не видят! — чуть не плача, сказал Фелимор. — Где ракетница? Есть ли еще патроны? Смит, стреляй!

Смит стал посылать в небо ракету за ракетой.

Капитан-лейтенант встал во весь рост и, глядя затуманенными глазами на приближающийся клипер, торжественно сказал:

— «Орион»! Как он попал сюда, когда должен быть в это время милях в ста западнее?

На паруснике заметили потерпевших бедствие. C левого борта в шлюпку поспешно садились гребцы. На ванты, на реи, на палубу высыпали все вахты и в напряженной тишине всматривались в крохотную посудину и трех людей. Внезапно, будто по команде, все замахали бескозырками, закричали ободряющие слова, засмеялись. Вахтенные уже находились на своих местах, так как знали, что сейчас последует команда «Лечь в дрейф». Этот маневр провели молниеносно, и вдруг с марса раздался звонкий голос Зуйкова:

— Братцы, да там наш Николай Павлович!

Неожиданное известие привело в оцепенение матросов: откуда мог взяться их старший офицер здесь, посреди моря, когда все знали, что он остался «под залог у Бульдожки».

— Да ей-богу, он! Ну, смотрите, тот, что справа гребет! Вот и наши подошли, на буксир берут.

И тут все узнали своего старшего офицера и, уже не раздумывая о том, как он очутился в этой шлюпке, грянули «ура».

Командир первым в бинокль увидал своего помощника, дивясь не меньше матросов, строя различные предположения и не веря, что это его старший офицер. Ведь бывают на свете удивительные сходства. Все же он приказал опустить парадный трап, и, когда Николай Павлович в помятом костюме, без кителя, счастливый, отвечая на приветствия матросов, ступил на нижнюю площадку трапа, Воин Андреевич бросился к нему навстречу и под восторженный рев матросов обнял и расцеловал в колючие небритые щеки.

Когда командир выпустил его из своих объятий, старший офицер поздоровался с матросами, поблагодарил за теплую встречу, пожал руку и обнял вахтенного начальника Игоря Матвеевича Горохова, своего вестового, доктора Пушну, отца Исидора, который, благословив его, сказал:

— Вы появились, как Иона из чрева кита. И сами спаслись и товарищей вызволили. Поистине неисповедимы пути господни. Вспоминается мне случай из монастырской жизни…

— Извините, отец, если можно, потом, а сейчас разрешите вам представить моих друзей…

Фелимора увели в кают-компанию. Гарри Смита матросы со смехом и шутками — на камбуз.

Старший офицер задержался с командиром на мостике, сказав о том, что следует пройти миль пять-шесть к югу, где, по всей видимости, ночью затонул корабль.

— Это ваш?

— Да нет, наш северней. Там никого больше не осталось в живых.

— Игорь Матвеевич, распорядитесь. А вы отдайтесь на попечение своего Чиркова — и ко мне, мамочка вы моя!

Клипер забрал ветра и пошел к югу.

На всех марсах стояли матросы, обозревая пустынный океан. Командир наградил Зуйкова двумя золотыми и велел объявить, что назначает еще золотой тому, кто первым увидит людей в море.

Зуйков с Лешкой Головиным стояли на одном марсе и сосредоточенно смотрели вдаль по носу клипера.

— Нам, Алексей, еще один червонец не помешает, — говорил Зуйков, — перво-наперво тебе надо купить товару на настоящие сапоги, чтоб форм был со скрипом из настоящего французского шевра. У Брюшкова есть товар… Чтой-то маячит правей утлегаря.

— Нет, дядя Спиридон, это гребешок волны.

— Оно и есть волна…

Помолчав, Зуйков сказал:

— А наш-то Павлыч на шлюпке удрал от Бульдожки. И где ходу взял? На веслах ведь в такую даль пришел?

— Наверное, в течение попал.

— О! Самый раз угадал! Течение морское такой силы бывает, так прет, что только держись. Значить, оп курс знал и наперерез клиперу шел. Вот что такое наука! И ты, Алексей, смотри учись, как домой вернемся.

— Еще как буду учиться.

— Надо, брат, нам с тобой на верпую дорогу становиться: мне — с землей, тебе — с наукой, а не то вот так всю жизнь будем распускать чужие паруса.

Мечты о будущем захватили их, и, хотя они не отрывали взгляда от водной глади, мысли их витали далеко. К действительности матроса и юнгу вернул ликующий голос Назара Брюшкова.

— Слева по носу люди в море! — завопил он чуть не с клотика.

Увидели темную точку посреди блестящего круга на воде и десятки других глаз, в том числе и Зуйков с Лешкой, да промолчали: как ни обидно было, а первенство приходилось признать за Брюшковым.

— Пропал наш золотой, — горестно заметил Зуйков. — Вот ведь везет же человеку, во всем ему удача. Да и как сказать — удача. Мы вот с тобой мечтаниями занимались, а он, проклятущий кулак, как ястреб, сидел над нами и зенки таращил, только и думал про золотой.

— Ну и пускай, подумаешь…

— Правильно, Алексей, будут сапоги! Деньги у нас есть! Шутка сказать — два золотых ни за что ни про что отхватили. Надо и честь знать. А то других кулаками корим, а сами того не лучше. Главное, несчастных в воде заметили. Будь то Брюшков или Грызлов, хоть самые расподлющие люди, а видно, и им, хоть не часто, из-за корысти, а выпадает фарт на доброе дело.

Мимо них спустился по вантам сияющий Брюшков и бросил:

— В четыре глаза не усмотрели. Эх, народ!

— Давай, давай скатывайся! — послал ему вдогонку Зуйков и сказал юнге: — Пошли вниз, команда была. Да и время нам на вахту заступать, сейчас в рынду ударят. Мы сегодня с тобой у русть-линей стоим. Не вахта — малина при такой-то погоде.