"Клипер «Орион»" - читать интересную книгу автора (Жемайтис Сергей Георгиевич)

Сергей Жемайтис Клипер «Орион» На рейдеПосле ученийВизит к адмиралуНовые осложненияПобегКвадрат 34«Борзая»Игра в костиТри чужестранцаМечты и действительностьНа встречных курсахРовный ветерШтильШторм ПетрельПогоня«Синяя птица»Яванское мореГолубой ЛиУставший тайфунПартийное собраниеСтавка — жизньПраздник в честь бога Шивы«Белая лошадь»Черная теньЦусима«Удар копытом»Концы в водуРодные берегаВ плененном городеТяжелые дни Гарри Смита«Огонь открываем мы!»

Партийное собрание

Бухта действительно оказалась удобной во всех отношениях, ее высокие берега, поросшие густым тропическим лесом, защищали от муссона, и даже недавний ураган не причинил вреда ни шхуне Голубого Ли, ни рыбацкой флотилии. Бухта казалась куском голубого неба, упавшим среди зеленых берегов. Лешка Головин сказал Зуйкову, что хотя бухточка и хуже севастопольской, но, должно быть, рыбная, и, сняв бескозырку, вытащил из-под подкладки моток лески и крючок, в баталерке Невозвратного взял бамбуковое удилище, где оно хранилось, привязанное к пиллерсам. Снарядив снасть, он забрался за баркас и закинул ее с катышком хлеба на крючке. Нажива еще не дошла до дна, как удилище едва не вылетело из Лешкиных рук. С бьющимся сердцем он еле вытащил на борт трехфунтового окуня. Следом за окунем клюнула и попалась на крючок метровая ремень-рыба. Лешка поднял ее уже до палубы, как она, перекусив леску, ушла вместе с крючком. У юнги был запас крючков. Живо подвязав другой, он закинул снова, и опять рыба схватила его на лету. На этот раз попалась удивительная красавица — синяя, с золотыми полосами и большими золотыми глазами, отороченными красными ободками. Рыба с удивлением, как показалось мальчику, смотрела на него, медленно раскрывая рот, словно что-то хотела сказать, а может, и говорила, да так тихо, что Лешка слышал только что-то похожее на скрип. «Золотая рыбка», — подумал Лешка и, осторожно отцепив ее, бросил в воду. «Что же я ничего у нее не попросил?» — спохватился он, да было поздно. Он наловил с полведра окуней и еще каких-то головастых рыб, попалась и ремень-рыба, но золотая больше не попадалась…

— Ты что за катер спрятался? — Лешка узнал голос Зуйкова. — Ишь сколько натаскал. Клюет?

— Как видите.

— Вижу. Смотри-ка, как наша плотва, только пофорсистей будет, — сказал Зуйков, рассматривая только что пойманную рыбу, брошенную в ведро. — Я тебя ищу, ищу. Ты что, команды не слыхал?

Лешка вскочил.

— Какой команды?

— Не тревожься, не для нас, для второй вахты. Перегрузка из кормового, чтобы корму поднять. Всем там делать нечего, только мешаться будем… Наша очередь завтра, а сегодня на берег! Сейчас едем!

Мальчик улыбнулся, глядя в море, куда-то за белую линию прибоя на рифах.

— Вы понимаете, дядя Спиря, я только что поймал золотую рыбку.

— Да ну? Где она?

— Выпустил. Жалко стало. Такой красоты я еще не видал. Вся горит и сверкает…

— Выпустил, говоришь?

— Ага.

— И красивая, говоришь?

— У меня прямо мороз по коже, вот какая!

— Ну и правильно сделал. Иди надевай форму.

Юнга только сейчас заметил, что дядя Спиридон в белоснежных штанах, правда довольно помятых, в форменке, а на ногах — надраенные сапоги.

В баркасе, когда Зуйков рассказал про Лешкину золотую рыбку, Роман Трушин покачал головой:

— Эх парень! Давалось счастье тебе, а ты не воспользовался, взял да бросил его в воду. Надо было попросить чего-нибудь у ней.

— Я уже подумал…

— Сказал бы, золотая рыбка, сделай так, чтобы наш клиперок перемахнул из здешних райских мест до нашего дому. А? Вот было бы дело!

— В другой раз, как только поймаю, закажу ей насчет вашей просьбы, — в тон ему ответил мальчик, в душе которого еще долго жило ощущение, что он соприкоснулся с чудом, хотя вскоре ловил не менее удивительных рыб, но то была первая, ошеломившая его неожиданной красотой и таинственным шепотом.

Баркас с разлету вылетел носом на ослепительный коралловый песок. Матросы выпрыгнули, кто с носа, не замочив ног, а кто прямо через борт в воду — солнце мигом высушит — и остановились, озираясь по сторонам, ощущая неловкость в ногах: земля покачивалась, как палуба.

— Ой, братцы, кладет, как на мертвой зыби! — радостно крикнул Лешка и запрыгал на одной ножке. Внезапно он остановился, заметив, что за ним наблюдают из-за кустов ребята такого же возраста, как и он, и малыши лет трех — пяти, совсем голышом. Лешка пошел к этой притихшей толпе, с любопытством и нескрываемой завистью рассматривающей его парадную форму. Громов сказал, наблюдая за ним:

— Парень уже знакомится с местным населением, надо и нам.

Матросы небольшими группами пошли в разные стороны.

Громов, Зуйков, Трушин и Лебедь постояли немного и тоже стали подниматься на пригорок. Из леса доносился птичий гомон. Трушин мечтательно сказал:

— Пивка бы сейчас холодненького.

— Какое тут пиво, — вздохнул Зуйков. — Дикая местность. Нет, постойте, это что же такое? — Он удивился больше, чем Лешка золотой рыбке, подняв с земли пивную бутылку.

— Должно быть, тот немец привез, что к нам на катере приходил, — сказал Трушин. — Как они быстро с нашим бароном снюхались. Феклин сказывал, что наш Мамочка барона отпускал на все четыре стороны. Война, дескать, между нашими странами кончилась, и ты теперь не пленный.

— А он? — спросил Зуйков.

— Будто попросил, чтобы оставили на клипере до нашего отхода. Дескать, жалко расставаться. С друзьями побыть хочет. И благодарность у него к нам большая. Не хочет так скоротечно смотаться. Не вежливо это, считает.

— Что-то не похоже, чтобы у него к нам большая благодарность была, — сказал Зуйков, вытирая пот с лица, — весь рейс волком смотрел. Вот ведь человек! От смерти спасли, а той самой благодарности у него ни в одном глазу. Может, мы промашку дали, что его не повесили на рее. Хотя… как, Герман Иванович, твое мнение?

— Раз или два ему, наверно, удалось передать на крейсер. Но дело недоказанное. И вешать мы его не имели права. Вообще он странная личность, типичный колонизатор, крепостник вроде наших некоторых помещиков, считает, что все люди делятся на господ и рабов.

— Он, конечно, господин? — сказал Громов. — Белая кость. И у нас есть такие. Вот Новиков, или стармех, или Бобрин, будто иногда люди как люди, особенно механик, и добр, и справедлив, а стоит за царя и дворянский строй и тоже считает нашего брата ниже себя. О тех двоих я и не говорю…

Они вошли в банановую рощицу. Гигантские листья этих травянистых деревьев застыли в неподвижном воздухе, солнце, уже низко склонившееся к западу, пекло немилосердно. За банановой рощей оказалось небольшое поле, засаженное ананасами, бататами, а по краям гигантскими стеблями проса. Дальше, у самого леса, в окружении десятка хлебных деревьев стоял круглый дом с конусообразной крышей. Под навесом возле дома стояла молодая женщина и толкла что-то в большой деревянной ступе… Она улыбнулась и продолжала методично поднимать и опускать свои красивые бронзовые руки, сжимавшие тяжелый пест.

— Воды, что ли, попросить? — Зуйков посмотрел на товарищей.

— Лучше ананас, — сказал Громов. — Сырую воду доктор пить здесь не велел. Еще какую-нибудь лихорадку подхватим без привычки.

Женщина сразу поняла, что хотят эти большие люди в белом, вооружившись ножом, похожим на меч, пошла на поле и скоро вернулась с тремя спелыми ананасами. Она нарезала их на столе большими ломтями, положила на деревянное блюдо и с той же приветливой улыбкой подала Трушину, видно, потому, что он был выше всех ростом и понравился ей больше других. На стол она поставила розовую раковину с мелкой, как пудра, солью. Гости расселись на скамейке вокруг стола и, поглядывая на хозяйку, которая принялась за прерванное занятие, стали есть сочную благоухающую мякоть чудесного плода. Зуйков взял щепотку соли и посыпал ломоть.

— Пожалуй, вкусней! — сказал он. — Никогда не думал, что такой фрукт с солью едят.

И все стали посыпать солью и тоже нашли, что ананас приобретает совсем другой, особенно приятный вкус.

— Давайте еще посидим малость здесь, — сказал Трушин, не спуская глаз с хозяйки, — Чего по жаре слоняться? А здесь и тень, и все — дом.

Зуйков подмигнул:

— Тень, говоришь? Ну что ж, оно и в самом деле не плохо, и ананасы еще не доели, да и поговорить за столом как-то удобней.

— А поговорить надо, товарищи, — сказал радист, — и очень серьезно!

— Да, товарищи, разговор у нас должен быть серьезный, — сказал Громов. — Давай ты, Герман Иваныч, выкладывай свои соображения.

— Хорошо. Вот нас здесь четверо, — начал Лебедь, — четверо единомышленников. Еще ни разу не случалось, чтобы мы расходились во мнениях по принципиальным вопросам. Все мы сторонники пролетарской революции и утверждения власти Советов. То есть стоим на платформе большевиков.

Трушин перебил:

— К чему ты это? Так ведь оно и есть!

— Ты постой, — Громов поднял руку, — продолжай, Герман Иваныч.

— Я все это говорю к тому, товарищи, что надо оформить вашу партийную принадлежность, то есть вступить в партию, и сделать это не трудно, партийная ячейка у нас есть. Вот Иван Матвеевич, — он кивнул на Громова, — и я — члены социал-демократической партии большевиков. Нас пока двое партийных на клипере, и мы долго не ставили вопрос о приеме новых членов но той причине, что люди просто не были готовы к вступлению в партию.

— Да, сознательности у многих не хватало, — согласился Трушин и укоризненно спросил Громова: — Что же ты мне не сказал, что партийный?

— Вот и говорю.

— Думал, и я несознательный? Несозрелый?

— Ну что ты, Роман. Так мы постановили с Германом — молчать до поры до времени, вести работу. А что не сказал, то ты не обижайся, не мое это желание, а партийное. Вот если хотите вступить, то мы рекомендуем вас от всей души.

— Я готов! — сказал Роман Трушин.

— И я, только как это сделать? — спросил Зуйков.

— Довольно просто, — ответил Громов. — Вот тут сейчас мы вас и примем по всей форме большинством голосов, то есть — единогласно. Прямо в равноправные члены. Биография ваша нам известна, приверженность рабочему делу — тоже, и мы голосуем, Герман Иваныч!

Лебедь и Громов подняли руки.

— Единогласно, — сказал Громов, и они с радистом пожали руки новым членам партии.

— Вот нас уже и четверо, товарищи! — сказал Громов. — И у нас есть хороший народ. Давайте вовлечем в нашу организацию Невозвратного, Мироненку, Коваля и Куцибу, Феклшга, Гусятпикова, но это надо делать осторожно, чтобы наши противники не разнюхали. К Владивостоку надо прийти с крепкой партийной ячейкой. Я думаю, человек тридцать у нас будет, а это сила среди неорганизованной массы. Между машинистами и кочегарами тоже есть хорошие ребята, да там все дело портит второй механик лейтенант Нодягин — анархист, сбивает ребят с толку своей дурацкой программой. Пока оставим их в покое, пусть строят свои воздушные замки, может, в будущем одумаются, а мы будем вести свою линию. И еще, товарищи, в отношении тактики хочу сказать: никаких стычек и тем более кулачных боев с монархистами и прочей еще шаткой массой. Будем действовать словом правды. Матрос из простых мужиков и рабочих поймет и к нам пристанет. Ну вот и вся моя речь по первому вопросу. Разнесся тонкий горестный крик и утонул в птичьем гомоне. Крик повторился, и никто, кроме хозяйки и Трушина, не обратил на него внимания. Хозяйка оставила свой пест и быстро пошла, бросив на прощание Трушину тревожный взгляд.

— Второй вопрос — короткий, насчет выбора секретаря нашей организации. Сейчас нас уже много, надо кому-то руководить и отвечать перед партией.

— Предлагаю оставить Ивана Матвеевича Громова, — сказал радист. — Хотя нас было и двое в ячейке, а оп все же являлся старшим и как член партии, и по возрасту. Кто за это предложение? Единогласно!

— Ну вот и все, — сказал Громов. — А где же хозяйка? Надо поблагодарить и, может, заплатить за угощение?

— Она ушла, видно, к соседке, — Трушин махнул рукой, — вон по той тропинке. Там кто-то закричал так жалостливо, она и подалась туда.

— Надо подождать. Или положить деньги да уйти? — предложил Громов.

— Обидится, — сказал Лебедь, — давайте подождем, и пусть Роман ее поблагодарит.

Трушин вспыхнул от удовольствия:

— Ну почему я. Все давайте… Скажем спасибо. Или вот Герман Иваныч на каком-нибудь языке.

— Малайского я не знаю. Ничего, Роман, она поймет. Все засмеялись.

Скоро показалась хозяйка с какой-то женщиной. Они шли очень быстро, почти бежали, а за ними едва поспевал, обливаясь потом, Лешка Головин.

— Вот вы где, — сказал он, обогнав женщин и остановившись под навесом. — Я вас искал, искал и попал в деревню, она тут за лесом возле речки.

— А что случилось? — перебил Громов. — Почему женщины так встревожены.

— Вот я и хотел сказать. С парнем со здешним я пошел в деревню, а он меня привел в дом, ну, вроде шалаша, вот как этот, только похуже, а там человек лежит, умирает, наверное, лицо синее, а на шее шишка, вот здесь. Вот эта женщина, — он показал на спутницу хозяйки, — ревмя ревела, потом другая, вот эта, пришла и стала мне что-то говорить, потом они сюда побежали, и я за ними, потому вижу, дорожка к морю идет, а нам скоро на клипер. А человеку правда совсем худо.

— Нашего бы доктора сюда, — сказал Зуйков, — Видно, впрямь кто-то помирает.

— Действительно, надо вызвать доктора, — сказал радист. — Идемте скорей к баркасу.

Услышав знакомое слово, обе женщины закивали головами и несколько раз повторили:

— Доктэр, доктэр.

— Сейчас, сейчас привезем доктора, а вам за угощение спасибо. — Трушин поклонился хозяйке, и моряки оставили гостеприимную хижину.

Женщина, как потом выяснилось, мать больного, проводила их до самого берега и дождалась, пока баркас не вернулся с доктором.