"Клипер «Орион»" - читать интересную книгу автора (Жемайтис Сергей Георгиевич)

Сергей Жемайтис Клипер «Орион» На рейдеПосле ученийВизит к адмиралуНовые осложненияПобегКвадрат 34«Борзая»Игра в костиТри чужестранцаМечты и действительностьНа встречных курсахРовный ветерШтильШторм ПетрельПогоня«Синяя птица»Яванское мореГолубой ЛиУставший тайфунПартийное собраниеСтавка — жизньПраздник в честь бога Шивы«Белая лошадь»Черная теньЦусима«Удар копытом»Концы в водуРодные берегаВ плененном городеТяжелые дни Гарри Смита«Огонь открываем мы!»

Яванское море

В ворохе карт, взятых на «Синей птице», нашлись и листы прибрежных вод Больших Зондских островов, Яванского моря до Гаспарского пролива, а дальше тысячу миль надо было идти ощупью, как сказал Воин Андреевич, надеясь на впередсмотрящих, интуицию вахтенных офицеров, погоду и особенно удачу. В мелком Яванском море множество коралловых рифов, которые видны только во время отлива, на пути корабля встречаются россыпи островов и островков, плавание между которыми без карт и лоцмана может окончиться весьма плачевно; подстерегают коварные течения, вызываемые приливами и отливами, ветрами, а также еще многими неизученными причинами. Пока же, пользуясь картами «Синей птицы», «Орион» нес все паруса, подгоняемый восточным муссоном. Этот ветер здесь дует с мая по октябрь, меняя направление с северо-восточного на южное. Погода стояла сухая, ветер не превышал шести баллов. При подходе к Суматре ночами муссон соединялся с береговым бризом и приносил ароматы тропического леса.

Острова появлялись из-под громады кучевых облаков и тонули в океане. Днем — белые, ночью — темные. По величине облака можно было определить размеры острова, еще скрытого за горизонтом.

Командир зашел в штурманскую рубку и застал там старшего офицера, склонившегося лад картой.

— Ищете подходящий островок?

— Да, Воин Андреевич. Что, если мы зайдем на остров Тана Бала или Сиберут?

— А не лучше выбрать местечко поуютней? Заглянуть вот сюда! — Воин Андреевич провел тупым концом карандаша северо-восточнее по россыпи островков и остановился на одном. — Местные жители малайцы называют его «Цветок, растущий из воды». Правда, не совсем меткое название, здесь все острова похожи на цветы или, скорее, на букеты цветов. Семь лет назад мы брали на этом «цветке» воду и фрукты. Тогда я ходил вторым помощником на «Веге». С каким легким сердцем все тогда воспринималось! Совсем было другое время.

На следующий день в одиннадцать часов утра «Орион» лег в дрейф вблизи рифов, окружающих «Цветок, растущий из воды». На островке заметили гостей. Из небольшой бухты вышли два катамарана. Они встретили баркас с русскими моряками и проводили их к берегу по каналу между рифов. К вечеру палубу клипера завалили связками бананов, корзинами с ананасами, бататами, диковинными фруктами.

Клипер ушел, провожаемый лодками рыбаков, которые вышли на ночную ловлю кальмаров.

На рассвете следующего дня «Орион» вошел в Зондский пролив. Как почти всегда в пору муссонов, утро выдалось сумрачное, мглистое, из Индийского океана катились пологие волны. Воздух над водой был неподвижен. И тут сказались выдающиеся мореходные качества «Ориона». Ловя ветер только верхними парусами, он делал около шести узлов. Облака плотно прикрыли горы Суматры и Явы. И все-таки чувствовалось присутствие суши: множество чаек, бакланов, олушей носилось в воздухе или сидело стаями на серой воде. Мимо проплывали стволы бамбука, зеленые пальмовые листья, кокосовые орехи: следы работы недавнего тайфуна. «Орион» миновал целую флотилию катамаранов. Темнокожие рыбаки посылали приветствия, предлагали рыбу — огромных тунцов, которых они с трудом поднимали из лодок. К восьми часам облака поднялись, рассеялся туман и впереди показалась конусообразная вершина горы, она поднималась прямо из воды и терялась в облаках. Герман Иванович, стоявший с матросами у борта, сказал:

— Направо небольшой остров, он сливается с берегом Явы. Видите, низкий зеленый берег, а впереди — вулкан Кракатау. Вулкан этот когда-то наделал шуму на весь мир. Он взорвался во время извержения. Мы скоро увидим северную его часть, по описаниям, сейчас там отвесный обрыв. On образовался во время взрыва, когда в море рухнула третья часть горы, полторы кубических мили! Вы можете представить, какая поднялась волна от такого камушка? Говорят, высота ее была 120 футов и такой силы, что она обежала вокруг Земли.

— Надо же!

— Вот нечистая сила!

— Поди, народу поубивала? — раздались голоса.

— Да, народу погибло много. Смыло много деревень, досталось и тем, кто был в море. Мало того, во время извержения поднялось в воздух столько пепла, он был таким мелким и залетел так высоко, что солнечные лучи задерживались в этой пелене и на земле стало холодней.

— А теперь он не того… — Нефедов замялся, со страхом взирая на каменную громаду, — не грохнет ненароком?

Матросы засмеялись, но как-то невесело, настороженно поглядывая на радиста.

— Сейчас вулкан отдыхает.

Нефедов спросил:

— Сколько отдыхать-то будет?

— Думаю, долго. Может, лет сто, а то и двести.

Нефедов расцвел в улыбке:

— Тогда ничего. Сейчас бы не грохнул. Волна-то, говорить, сто двадцать футов? Надо же так плеснуть!

Матросы уже без всякой опаски стали рассматривать дремавший вулкан. Открылась его северная сторона — гладкая отвесная стена километровой высоты подперла тяжелые облака.

«Орион» проходил самую узкую и оживленную часть пролива. Множество катамаранов, пирог с противовесом и без противовеса шли с Суматры на Яву и в обратном направлении. Буксир тянул баржу, заваленную мешками, — совсем как на реке. Шли навстречу английские и голландские транспорты. Матросов изумил смельчак, пересекавший пролив на крохотной тупоносой лодчонке. Он греб, стоя на корме, длинным единственным веслом, как гребут на Востоке, налегая на него всей грудью. В лодке, видно, находилась вся его многочисленная семья и жалкий скарб. Матросы говорили, глядя на них;

— И куда его гонит!

— Ведь шквал или что — хана!

— Нужда!

— А посмотреть, так здесь просто рай земной.

— Дух какой стоит. И опять теплынь — ни тебе зимней одежды, ни дома настоящего.

— Шалаш, и дело в шляпе!

— Хари к тому же под рукой. В море — рыба, на земле — банан и другая овощь.

Зуйков вздохнул и сказал:

— Шляпа-то дырявая у нашего брата. Везде не мед что крестьянину, что рабочему человеку. Вот тут Нефедов говорил про райское житье, а Худяков про даровой харч. И здесь ничего даром не дают. Земля, как водится, помещичья. Что бы ему не сидеть, этому мужичонке, коли было бы поле, скот и другое хозяйство. Верно, что нужда гонит. И насчет моря тоже: чтобы по-настоящему рыбой заниматься — снасть нужна, а она денег стоит. Вот тебе и выходит — банан вроде нашей дули. И еще я скажу, братцы, насчет ихней райской жизни то, что как кто, а я бы по доброй воле и дня здесь не остался. Ни тебе лета настоящего, ни зимы, один пар да пот. На землю ступишь — змеи, да пауки с кулак, да комар здешний — москит, как пулей, гад, прошибает. Так что всякая нечисть заедает бедняка. Другое дело богатому, он в бунгалах живет за всякими сетками и завесами да за вестовыми. Слуга здесь даровой, как и у наших господ офицеров, — заключил Зуйков при полном одобрении окружающих его матросов.

Подошел сияющий Феклин.

— Ну, братцы, — сказал он многозначительно, — домой повернули, к себе. Прямо на север, — он махнул рукой, — вон там наша сторона. Теперь что ни минута — ближе к дому. Вот пройдем между островами, тут их пропасть, потом попадем в Китайское море, а за ним в Японское, а там и дома. Во, братцы, какие дела!..

На утреннем построении командир повторил слова своего вестового и призвал экипаж напрячь все силы, чтобы скорей прибыть во Владивосток.

Затем он сказал целую речь, первую за все плавание:

— Не думайте, граждане матросы, что ветер, надувая паруса, а пар, вращая винт, несут нас на родину. Нет, друзья мои, без всех наших совместных усилий, особенно без вашего самоотверженного труда нам не сдвинуться с места. Работали вы все эти месяцы прекрасно и, конечно, заслужили отдых. Неплохо бы нам сейчас зайти в порт, а до него рукой подать, и недельку побыть на твердой земле, отдохнуть, кое-что исправить на клипере, да мы не можем. Нас могут задержать местные власти и передать англичанам. Лучше потерпим еще немного и отдохнем дома, а все нужные работы по кораблю выполним на ходу. Думаю, что вы все правильно поймете меня и выполните свой долг так, как выполняли его прежде. — И заключил: — Благодарю на службу, граждане матросы и офицеры!

Матросы ответили дружным: «Рады стараться, гражданин командир!» — а офицеры взяли под козырек.

Весь день обсуждалась на баке речь Мамочки. Всем пришлись по душе слова командира, особенно оценка труда матросов, не избалованных похвалами и наградами.

— Игра в демократизм, — шепнул Стива Бобрин на ухо Новикову по дороге в кают-компанию.

Новиков желчно ответил:

— На игру не похоже. Команду надо ободрить. — И, посмотрев пристально на Стиву, добавил: — А вы, мой друг, балда!

— Позвольте! — обиделся Бобрин. — Как вы можете!

— Могу! Нельзя, мой друг, вот так, с ветерком отметать даже у идейных противников их положительные качества и верные действия. Смотрите, в каком отличном состоянии клипер, люди! А вы — игра! Думать надо.

— Я по понимаю вас…

— Поймете когда-нибудь… Когда и мне все яснее станет.

Старший механик подошел к командиру сразу после роспуска команды и, протянув руку, сказал прочувствованно:

— Как нельзя своевременное слово, Воин Андреевич! Мои машинисты и кочегары совсем было носы повесили, а тут такое обращение к их сознательности и долгу. Хорошее слово вы сказали!

— Я всегда был сторонником суворовского положения, что «каждый солдат должен знать свой маневр», быть участником в деле, а не «механизмом, артикулом предназначенным», как говорил император Павел. Мы часто не представляем себе, Андрей Андреевич, как выросли люди, которыми мы управляем, как поднялось их самосознание. И причиной тому великие события на территории бывшей Российской империи.

— На этот счет, вы знаете, у меня свое, особое мнение, Воин Андреевич.

— Я уважаю его и уверен, что, придя во Владивосток, вы, я и все остальные определимся в отношении своего места во всем, что происходит в мире.

— Дал-то бы бог! — сказал старший механик. — Так хочется, чтобы все было правильно, для общей пользы, а не на погибель и разорение…

— Часто и то и другое происходит в борьбе за эту общую пользу. История великих цивилизаций говорит нам об этом.

— Не знаю, не знаю, Воин Андреевич, я мало читал, да и то все больше о технике, но зачем же идти на разор, ради чего? Жили же мы с вами, и не плохо жили, выполняли свои обязанности, растили детей, чтобы и они вот так же, во славу России и флота нашего трудились.

Воин Андреевич задумался, пристально глядя на проплывавший вдалеке берег Явы.

— Все образуется, — продолжал Андрей Андреевич, — вот отбились мы от крейсера, от такой махины! Даст бог, и дома все обойдется.

Упоминание о счастливом избавлении от рейдера заставило командира улыбнуться, и он в ответ с чувством пожал руку старшему механику. Ни тот ни другой и не подозревали, что совсем недавно, этой ночью, пользуясь кромешной тьмой тропической ночи, рейдер, неся ходовые огни транспортного судна, спасаясь от преследователей, проскочил Зондским проливом. Погоня — легкий крейсер и три миноносца — прошла мимо входа в пролив. Преследователи никак не предполагали, что их «дичь» рискнет войти в Яванское море, все говорило за то, что рейдер рвется в Океанию, где его капитан надеется найти помощь в бывших немецких колониях.

Капитан рейдера Франц Рюккерт, крепко сбитый пятидесятилетний моряк, с сигарой по рту медленно прохаживался по крылу мостика, стараясь не смотреть на воду, чтобы лишний раз не убеждаться, как сдал его «Хервег». Сейчас он вряд ли смог бы померяться силами в скорости с транспортом, не говоря уже о лайнере. Штормы сороковых широт, погоня за клипером, затем уход от преследования вконец истощили запасы угля, машины требовали ремонта, котлы, которые пришлось на пути до мыса Доброй Надежды питать забортной водой, «засолились», подводная часть обросла ракушками — требовался док, И все эти невзгоды обрушились после стольких радужных надежд, вызванных неожиданными сообщениями с русского парусника. Рюккерт так рассчитывал на него, пока не «догадался» о ловкой игре русских. Заменив команду на клипере, он смог бы приспособить его для захвата транспортов на оживленных пароходных линиях, находясь сам в стороне от них. Таким путем до поры до времени можно было полностью отбункироваться, и если ликвидировать и транспорты и их команды, то не оставалось бы никаких следов, а в крайнем случае вся вина падала бы на русских.

Капитан долго жил этой идеей. Его радисты день и — ночь следили, не подаст ли таинственный агент голос. А он молчал до тех пор, пока не создалась прямая угроза захвата клипера, и вконец разоблачил себя, подав глупейшую телеграмму. Рюккерт затянулся сигарой. Неожиданная встреча в «ревущих сороковых» могла все поправить, будь хотя бы тише ветер и выше скорость крейсера. При максимальном ходе в шестнадцать узлов нельзя было состязаться с быстроходным клипером и его командиром, видимо, одним из тех русских фанатиков долга, которые идут на смерть, даже видя свою обреченность. Возможно, он и в самом деле хотел взорвать себя! Поведение командира русского корабля не могло не внушить к нему уважения, и в то же время воспоминание о нем приводило капитана Франца Рюккерта в ярость. Тем более что вопреки твердой уверенности в его гибели клипер чудом остался невредим: радист перехватил передачу с «Ориона» о встрече с «Синей птицей».

Капитан Рюккерт продолжал ходить по мостику. Когда ему докладывали о дыме на горизонте, он, не поднимая глаз, приказывал изменить курс, чтобы избежать встречи. Атаковать транспорт было слишком рискованно: где-то «на хвосте» висели еще англичане, надо во что бы то ни стало сохранять разрыв между ними до ночи, а транспорт мог всполошить еще и голландское военно-морское командование, если его не подняли на ноги те же англичане.

Было десять часов утра, а стояла ужо парниковая духота. Ветер дул в корму со скоростью движения крейсера, и, когда капитан стал раскуривать потухшую сигару, пламя спички не колебалось. Несмотря на страшную жару, Рюккерт не расстегнул даже крючка на тугом воротничке кителя, только часто обтирал лицо платком. Вахтенный офицер вышел из рубки и, доложив по всей форме о полученной десять минут назад шифровке, подал расшифрованный текст. Прочитав, Рюккерт скомкал листок и сказал, ни к кому не обращаясь:

— Проклятые бюрократы… Активизировать действия… — И вдруг неожиданно вскричал: — Как? Чем? — И, бросив на мостик сигару, растоптал ее каблуком и, что уже совсем выходило за все рамки возможного на военном корабле кайзера Вильгельма, смачно плюнул за борт, и, конечно, плевок его пристал несмываемым пятном к борту прославленного рейдера.

В двадцати милях от пролива Гаспар «Ориона» обогнал отряд английских военных кораблей: легкий крейсер и три эсминца.

Воин Андреевич, готовый ко всяким бедам, с облегченным вздохом сказал старшему офицеру:

— Наверное, о нас совсем забыли. И действительно, в мире столько событий. С тех пор как мы покинули Плимут, потоплено с десяток английских транспортов, а тут исчезновение одного парусника, да еще чужого флота. Возблагодарим наших богов-покровителей, мамочка моя! — заключил он с улыбкой, глядя на задымленный горизонт.

— Что их сюда привело? — спросил старший офицер.

— Видимо, идут из Австралии в Сингапур.

— Но скорость не меньше двадцати узлов!

— Действительно, довольно много для простого перехода, тем более что в этих широтах тишь и гладь. Может, спешат на Дальний Восток?..

Их разговор прервал надрывный крик: «Человек за бортом!» И тотчас же: «Еще человек за бортом!»

Первым упал за борт Лешка Головин. Погода стояла тихая, и матросы заменяли некоторые снасти бегучего такелажа, порядком износившегося за длительный рейс. Юнга, как всегда, тоже участвовал в работах. Спустившись по вантам на палубу и уже ступив на планширь фальшборта, он поскользнулся и полетел в воду. За ним с вантов прыгнул Зуйков.

Матросы стали бросать им спасательные круги. Вахтенный офицер подал команду лечь в дрейф. Готовилась к спуску шлюпка.

Вынырнув, юнга ухватился за круг и, глядя на уходивший корабль, подумал: «Ух, влетит мне по первое число. Из-за меня сейчас надо в дрейф ложиться». Первые мгновения он не подумал о грозившей ему смертельной опасности: море кишело акулами.

«Орион» уходил, казалось, ни мало не заботясь о своем юнге, все паруса еще белели на его мачтах. И у Лешки сжалось сердце: «Неужто так и оставят?» Хотя он знал, что этого не может быть, но «Орион» уходил. Гребень волны закрыл корабль, и Лешка остался совсем один. Невдалеке чиркнул по воде плавник акулы. Лешка поджал ноги и крикнул:

— Пошла, тварь проклятая! — И тут он услышал хриплый голос Зуйкова:

— Ляксей! Держись, брат, я сейчас!

— Дядь Зуйков! — крикнул Лешка так радостно, звонко, что другой плавник акулы, совсем недалеко резавший воду, мгновенно скрылся.

Зуйков, тяжело загребая левой рукой, подплыл к юнге:

— Ух, братец, сердце зашлось… Да ничего, сейчас нас вызволят. Только держись, брат.

— Да я ничего. Вы-то зачем?

— Тоже оступился.

— На банановой шкурке?

— На ей, проклятой… Полный рот водищи зачерпнул…

— Кто-то на планширь бросил.

— Брюшков?

— Не знаю. Наступил, нога и пошла.

— Вот и я…

— Врете вы все. Поди, спасать задумали, а плаваете, как топор.

— Правда, не очень, да я знал, что братва кругов набросает.

— Ничего вы не знали. Думали, потону без вас.

— Где там потонешь. Ты ведь вроде рыбы… Я, знаешь, — он снова выплюнул горькую воду, — для компании. Одному-то…

— Да я бы и один продержался… — Лешка подался ближе к матросу и шепнул: — Акулья проклятого здесь…

— Какое акулье? Дельфин это играет. Ты ладошкой по воде хлопай, он и отстанет. Вот так. — И он с силой ударил рукой по воде. Юнга тоже несколько раз с силой опустил руку, а потом спросил: — Раз дельфины, то зачем хлопать? Пускай резвятся, поближе посмотрим, что за рыба? Если бы тонули, а то мы хоть сутки продержимся.

— Да хоть двое! Вода как суп к концу обеда. Только хлебать не хочется. Я вот все думаю, Алексей, кто столько соли в море насыпал?

— Правда! Смотри, совсем близко подходят! Вылитые акулы! Вы зачем, дядя Спиря, нож вытащили?

— Попугать…

Оба замолчали, следя за кругами акул. Они подходили все ближе, уже не пугаясь ни криков, ни ударов по воде.

Шлюпки все не было.

Следя за плавником акулы, Лешка опустил голову под воду и, открыв глаза, увидел, как, чуть не задев ноги, промчалось сероватое тело акулы. Очутившись на поверхности, он тоже вынул на ножен свой матросский нож — подарок Зуйкова.

Матрос кивнул в знак одобрения и сказал, озираясь по сторонам:

— Меть ей в брюхо, если подвернется. Спину не пробьешь. В брюхо… Да нож держи крепче, не то вырвет. Не дрейфь только! Скоро наши будут… Вот я тебе, тварина… — Продев левую руку в петлю круга, Зуйков опустился под воду и проделал то, чему учил юнгу. Акула, перевернувшись кверху брюхом, мчалась прямо на них. Заметив, что человек сам переходит в наступление, хищница чуть уклонилась в сторону и получила острым как бритва ножом удар в брюхо. Зуйков еле удержал в руке рукоятку ножа: с такой силой рванулась вперед акула, оставляя за собой густой кровавый след.

Вынырнув, Зуйков только мотнул головой в сторону и поплыл прочь от этого места, часто оглядываясь и издавая невнятные звуки. Лешка видел все и плыл, не отставая. А в глубине смертельно раненную акулу уже рвали на части ее сородичи, привлеченные запахом крови.

— Куда вы?

— Стой!

— Спиридо-он!

— Ляксе-ей! — разнеслось по воде.

Сидя в шлюпке рядом с лейтенантом Гороховым, Лешка только улыбался. Зато Зуйков, переживший и за себя и за мальчишку, особенно за него, нервно смеялся и говорил без умолку, рассказывая, как они с юнгой отбивались от «проклятого акулья» и невесть сколько пропороли рыбьих животов, не считая ран, нанесенных в другие части тела.

Лешка заговорил, только когда стали подходить к «Ориону»:

— Я сразу узнал, что за рыба кругом шастает. Что я, акулу не отличу от дельфина? Да мне не хотелось пугать дядю Спиридона. На плаву только испугайся — и все! А он, сами знаете, какой пловец…

Зуйков полураскрыл рот, посмотрел на гребцов и залился счастливым смехом, дружно подхваченным всей командой шлюпки, включая лейтенанта Горохова, обычно человека неулыбчивого, как говорили матросы. Лешке еще хотелось сказать, что, не будь дяди Спиридона, ему бы — форменная крышка, да с борта клипера донеслись приветственые крики… Загорелые лица матросов обрамляли борт, и среди них Лешка узнал боцмана, грозившего ему своим заскорузлым пальцем и тоже что-то кричавшего, видно, не особенно приятное для Лешки Головина, и Гарри Смита, сидевшего на конце фор-трюм-реи и тоже изливавшего свою радость:

— Леша! Собачкин сынок! Давай! Давай! — кричал он, махая руками.

Ночью в начале второй вахты радист Лебедь растолкал Феклина и велел ему доложить командиру, что перехвачены важные сообщения.

— Какие, Герман Иванович? — спросил Феклин, вскочил с койки и натягивая штаны.

— Потом, потом. Скоро узнаешь. Буди!

— Опять гонится, зараза?

— Да нет. Иди живей.

— Живей, живей. Что же еще на нашу голову? Постой, он в исподнем не принимает. Хоть тонуть будем. Форму всегда соблюдает.

— Знаю, иди, ради бога!

Феклин, пропустив радиста в каюту командира, остался у неплотно прикрытой двери, придерживая ее, чтобы не хлопала при крене. Из каюты ясно доносился голос Германа Ивановича:

— Англичане догнали Рюккерта, и сейчас заканчивается бой у островов Саут-Натупа. У рейдера дела плохи. Передал открытым текстом: «Погибаю, но не сдаюсь».

— Ну спасибо, мамочка моя. Разодолжили. Мне этот Рюккерт покою не давал. Теперь вздохнем спокойней. Идите отдыхайте. Вижу, вы еще не ложились.

— Мне тоже показалось, что англичане появились неспроста.

Воин Андреевич вышел на палубу. Ложиться уже не было смысла: близился рассвет, да и не хотелось.

Слегка покачивались звезды. Ущербный месяц не гасил их своим тусклым медным светом. Клипер оставлял бледно-зеленую дорогу на опаловой воде. Поскрипывали снасти. Убаюкивающе журчала вода за бортом. Эти осторожные звуки как бы оттеняли необыкновенную тишину ночи, какая бывает только на море да в степи перед рассветом.

— О-остро-ова по носу-у! Пять румбов ле-ева! — перебивая друг друга, прокричали впередсмотрящие.

Самих островов еще не было видно, только темные облака над ними выдавали их присутствие.

— Смотреть не. зевать! — крикнул Стива Бобрин.

«Все-таки из него получится хороший офицер», — подумал командир.

— Есть, смотреть, не зевать!

С бака слышались приглушенные голоса, среди них командир узнал Феклина, передававшего подробности сражения у островов Саут-Натупа. Как ни старался он сообщить «только по секрету», слова его жадно ловили матросы на всей палубе, даже Стива Бобрин, размеренно шагавший по мостику, остановился, а затем стал переводить услышанное Фелимору. Между тем на баке началось обсуждение боя. Все склонялись к тому, что «германцу не сдобровать, хотя и он свое дело сделает».

— Чья там ни возьмет, а не одна сотня морячков уже летит сейчас на Великий корабль, — пророкотал бас баталера Невозвратного. Все притихли, и где-то в вышине раздался печальный крик какой-то птицы.

— Во! Слышали? — спросил Невозвратный.

— Ну, это фантазия, — возразил Феклин. — Мало ли их летает. Вот когда я выходил на палубу, тоже кто-то кричал.

— Они и кричали!..

Разговор перешел на таинственные случаи, немалый запас которых имелся у каждого.

На востоке просочилась сквозь облака алая полоска зари, с каждой секундой она делалась шире, к ней примешались золото и перламутр, облака превратились в огненные горы, они плавились, источая желтые, зеленые, сиреневые потоки спета. Море жадно впитывало в себя краски неба и добавляло к ним еще что-то свое, отчего они становились мягче, нежней и множились миллиардами бликов на невидимых гранях поверхности моря. Пылающая заря захватила треть небесного купола; запылав с неистовой силой, бросив веер разноцветных лучей, она внезапно угасла при появлении большого, слегка вытянутого книзу огненного шара.

Вахтенный матрос торжественно отбил два двойных удара, возвестив начало нового дня.