"Клипер «Орион»" - читать интересную книгу автора (Жемайтис Сергей Георгиевич)

Сергей Жемайтис Клипер «Орион» На рейдеПосле ученийВизит к адмиралуНовые осложненияПобегКвадрат 34«Борзая»Игра в костиТри чужестранцаМечты и действительностьНа встречных курсахРовный ветерШтильШторм ПетрельПогоня«Синяя птица»Яванское мореГолубой ЛиУставший тайфунПартийное собраниеСтавка — жизньПраздник в честь бога Шивы«Белая лошадь»Черная теньЦусима«Удар копытом»Концы в водуРодные берегаВ плененном городеТяжелые дни Гарри Смита«Огонь открываем мы!»

Три чужестранца

Лейтенанта Кристофора Фелимора и старшего матроса Гарри Смита команда клипера приняла очень тепло. Как все спасенные, они пользовались жалостливой заботой матросов. Лейтенанта они нашли совсем не гордым, хотя и «белой кости», но человеком, чувствующим благодарность.

— И остановится и поговорит, хоть и непонятное бормочет, а видно, что понимает русского матроса, — говорил Феклин, который больше всех общался со спасенными офицерами.

Особенно по душе пришелся им сбой брат Гарри Смит, которого они сразу окрестили Григорием, а вскоре стали звать ласкательно — Гриней. Они сразу разгадали его простецкую натуру рубахи-парня. Из бота Смит захватил с собой флягу с остатками виски, и, когда привели его на камбуз, он стал угощать всех, кто был вокруг, стараясь никого не обделить, а сам лихо выпил стопку водки, крякнул и сказал: «Карашо!» — чем привел в восторг своих спасителей. Смит с первых дней включился в судовую жизнь, пристав ко второй вахте, тянул снасти наравне со всеми и оказался хорошим такелажником.

Разместить на корабле двух офицеров оказалось делом не простым. Лишних помещений не было. Каждый квадратный фут жилой площади был рассчитан строго по штатному расписанию. Старший офицер, на которого ложилась деликатная обязанность предоставить помещение в течение многомесячного плавания гостям, находился в затруднительном положении, к тому же две каюты занимали арестованные гардемарин Бобрин и артиллерийский офицер Новиков, а вселять к другим офицерам против желания- хозяев старший офицер не хотел. Фелимору он предложил разделить с ним свою каюту, но тот отказался. Барона фон Гиллера приютил на время старший механик.

Командир сказал своему озабоченному помощнику:

— Не печальтесь, голубчик, все придет на круги своя. Давайте вашего Фелимора поместим к Стиве.

— Думал об этом. Да тот ведь под арестом.

— Смягчим наказание: арест снимем, но к службе не допустим. Пусть потерзается. Так что переселяйте к Стиве. У него есть диван. Поместятся. Люди молодые, привычки у них еще не устоялись, не то что у нас с вами, да и у прочих. Помимо всего, я преследую еще и определенные цели на такое сожительство. Чисто педагогические.

— Фелимор — отличный юноша, — с облегчением согласился старший офицер. — Он мне понравился еще у адмирала и особенно после катастрофы. Чудный мальчик! Я предлагал ему вообще остаться у меня, да он наотрез отказался и просил поместить к матросам.

— Представьте, что то же самое сказал и мне, когда я предложил ему свой салон. Может, от него кое-что перепадет и нашему гонористому Стиве. Ну вот, все и обошлось. Что касается барона, то человек он, видно, со сложным характером и навязывать его никому не следует. Пусть пока поживет у добрейшего Андрея Андреевича. Может, кому и приглянется…

Феклин, уловивший краем уха отрывки разговора начальства, не замедлил передать новость на баке. Вестовой Бобрина Сила Нефедов сосредоточенно выслушал сообщение, смачно плюнул в обрез с водой, бросил туда окурок и пошел докладывать своему непосредственному начальнику.

— Так что теперь мне придется двоих нянчить, — мрачно заключил Сила Нефедов и, оглядев каюту, заставленную коробками с перчатками, покачал головой. — Вот и уложим его на эти ящички. — За что был обозван болваном и послан ко всем чертям.

На это Сила Нефедов только издал горестный звук — что-то среднее между вздохом и зевком. Он искренне сочувствовал гардемарину и, как это ни странно, по-своему любил этого барчука со скверным характером.

— Ну что стал как истукан! Пшел! Нет, постой! Позови Невозвратного!

Когда пришел баталер, гардемарин сказал:

— Вот забери отсюда часть моих коробок, да смотри, чтобы крысы не прогрызли. Отвечаешь головой!

— Эх, гражданин, ваше благородие, если мы головы будем терять из этих штучек-дрючек, то цена нам грош в базарный день.

— Но, но, поговори мне! Живо в канатный ящик сыграешь!

— Вы сами сначала из-под ареста освободитесь, а потом уж меня прячьте в ящик.

Стива взялся за голову, застонал и, пересилив себя, или, как оп любил выражаться, «наступив себе на горло», сказал:

— Голубчик, Лука Лукич, прошу, умоляю, унеси ты эту дребедень.

— Ну это другой разговор. Вот эту кипу я возьму, а остальное пусть ваш вестовой доставит…

Диван освободили, и Фелимор вошел в свое новое жилище. Гардемарин, щеголяя знанием английского языка, сделав широкий жест, сказал:

— Мистер Фелимор, я рад вас принять в своей скромной каюте, конечно, это не салон в апартаментах нашего командира, но я счастлив поделиться тем, что имею.

Фелимор поблагодарил и сказал, что командир предлагал ему свой салон, а старший офицер свою каюту, да он не захотел их стеснять и вообще хотел бы пожить среди матросов.

— Напрасно… Все же я рад… Вам понравился портрет этой девушки? — спросил он своего гостя, который впился в портрет продавщицы перчаток, висевший над диваном. — Как вы находите? Прелесть! Не правда ли? Ваша соотечественница!..

— Элен?! Боже мой! Бывают же на свете такие странные вещи!

— Вы ее знаете? — удивился Стива Бобрин. — Давно?

— Больше года. Хотя мне кажется — всю жизнь. Не удивляйтесь! Мне Элен говорила о вас, — сказал Фелимор и улыбнулся, заметив по углам знакомые коробки. — Так вы и есть тот русский моряк, любитель перчаток? — Да, но позвольте. Вы, вероятно, ее брат?

— Нет, жених! — ошеломил Фелимор бедного Стиву. — Элен Брейди моя невеста. Она так хорошо отзывалась о вас, только она никак не могла понять, зачем вам столько перчаток? Я сказал, что вы покупаете их для всей команды клипера. И она так смеялась, представив себе ваших матросов в палевых перчатках.

Гардемарин сжал голову руками, бормоча по-русски:

— О женщины, коварные созданья! Подавать такие надежды и так обмануть. Но ничего! — Он перешел на английский: — Я дарю вам этот портрет, пусть он напоминает вам о вашей возлюбленной. Мне он не нужен. Это мой первый фотографический опыт. Я могу вам презентовать и негатив, и вы сможете отпечатать хоть тысячу таких снимков. Поздравляю вас и желаю, чтобы дела мисс Брейди и впредь шли так же успешно.

— Благодарю, мистер Бобрин. Я ваш вечный должник, ваш друг вернул мне жизнь, а вы дарите образ Элен. Как мне его недоставало! Все осталось в каюте «Грейхаунда». Что же касается ее торговых дел, то они никогда больше не достигнут такого блеска.

Стива Бобрин очень долго не мог оправиться от удара, нанесенного ему гостем. В каждом взгляде Фелимора он чувствовал насмешку. Особенно его выводило из себя, когда этот счастливчик искоса посматривал на оставшиеся в каюте коробки с перчатками.

— У меня было более высокое мнение о корректности англичан, — пожаловался гардемарин своему товарищу по несчастью артиллерийскому офицеру Новикову.

— Ах, перчатки! И ты хорош. Истратить столько денег! Влезть по уши в долги только потому, что ему показалось, что девица от него без ума. Профессиональное кокетство, мой милый. Что же касается корректности этих бриттов, то должен сказать, по этой части им нет равных. Вот и капитан фон Гиллер согласен со мной.

Бывший командир подводной лодки на это заметил, четко выговаривая английские слова:

— Я не жил в Англии, англичан я видел только взлетающими в воздух и некоторое время плавающими на поверхности. Действительно, они держались корректно. Никто не пытался без приглашения проникнуть в мою субмарину.

— Довольно остро! — сказал Новиков, и все трое захохотали.

Фон Гиллер по просьбе Новикова был помещен в его каюту, тоже сравнительно просторную, с диваном, как и у Стивы Бобрина. Подозрительный, желчный артиллерийский офицер, основательно прощупав гостя, нашел, что пленный приторно вежлив, нагловат, считает себя представителем расы господ, которой в конце концов будет принадлежать весь мир. Во всякое другое время Новиков на высокомерие ответил бы тем же, а сейчас он посчитал, что фон Гиллер — настоящий клад, что таких людей следует всячески привлекать на свою сторону. Такие союзники помогут разгромить большевиков и восстановить монархию в России, не гнушаясь применением любых средств.

— Немецкие ландскнехты всегда служили русским царям, — сказал он Стиве Бобрину, — пусть еще послужат, а там мы им дадим такое мировое господство, что тошно станет. А пока он нам нужен, не то что твой британец.

— Ни рыба ни мясо, — согласился Стива. — До мозга костей испорчен своей гнилой демократией и еще возомнил, что неотразим и что Элен его невеста!

— Разыгрывает. Типичный английский юмор. Слишком невероятное совпадение. И ты поверил?

— Вначале — да. Но теперь — нет… Я еще вернусь в Плимут, сделаю им очную ставку и посмотрю, куда денется его пресловутая корректность…

Стива никак не мог примириться, что Элен будет принадлежать другому.

Команда сразу невзлюбила немецкого офицера. Он проходил мимо матросов, делая вид, что не замечает их, или презрительно щуря глаза. Прошел слушок, пущенный Зуйковым, что «немец укокошил приятеля», что не могло не отразиться на репутации капитана-цурзее среди экипажа клипера. Прежде чем освоиться с новым положением на клипере, барон Фридрих фон Гиллер пережил немало страшных минут, переходя от надежды к отчаянию. Увидав парусник и отправив лейтенанта Лемана на дно, капитан-цурзее чуть сам не выскользнул из спасательного круга и не последовал за ним, узнав в подходящем вельботе русских моряков. Цепенея от ужаса, он думал, что, как только русские узнают, что он немец, да еще командир подводной лодки, его немедленно или расстреляют, или сбросят за борт. Сам он поступал так же и находил это вполне разумным и оправданным высшими соображениями, стоящими неизмеримо выше «слюнявого гуманизма». Не раз утопающие молили его о помощи, и он мог взять несколько человек или хотя бы бросить им пару спасательных кругов, но ни разу даже и не подумал об этом.

Очень скоро фон Гиллер понял, что попал к людям с совершенно другой психологией, другими моральными нормами. Не понимая ни слова, по интонациям он чувствовал участие, звучащее в голосах людей. И даже когда они узнали, что он офицер и командир подводной лодки, то не ощутил у них явной ненависти. Офицеры выражали к нему подчеркнутое дружелюбие и сочувствие как к достойному противнику и собрату по профессии. Отношение к нему матросов его не интересовало.

Пригласив к себе, командир клипера сказал ему:

— Так вы тот самый знаменитый подводник, о котором так много писали ваши газеты, а также англичане и французы?

— Возможно. Я — солдат. Сражался, как мог, оружием, вверенным мне кайзером Вильгельмом! — высокопарно ответил фон Гиллер.

— Что же, будем считать, что вы ни при чем и во всем виноват ваш кайзер, если мы можем винить его величество. Все же у вас были условия пересмотреть многие позиции относительно войны и мира.

— Я потомственный военный и воспитан считать войну и все, что связано с ней, естественным делом. Да, я потопил много судов, но опять же — война есть война!

— Формально — да, а на поверку — пустая фраза, оправдывающая всякие гадости, да не будем об этом. Нам здесь ничего не решить. Располагайтесь. Поместитесь в каюте нашего артиллерийского офицера. На вас распространяются все права военнопленного, хотя можете чувствовать себя как в своей семье. У нас совсем иные отношения к врагам поверженным.

Все страхи разом прошли. Фон Гиллер, вымытый, накормленный в кают-компании, в чистом белье, в выстиранной и отглаженной русским матросом Феклиным форме офицера немецкого подводного флота, забыл все недавние тревоги.

Через неделю после спасения потерпевших катастрофу командир клипера устроил ужин, посвященный этому событию.

Отец Исидор наспех прочитал благодарственную молитву, выслушанную по привычке, большинство сидящих за столом были неверующие, да и сам иеромонах нередко говаривал своему приятелю старшему механику Андрею Андреевичу Куколю, что «иногда сильно обуреваем грузом сомнений насчет веры христовой».

Большее впечатление произвела речь Воина Андреевича, произнесенная на английском языке, на котором все сидящие за столом говорили, кроме отца Исидора и старшего механика, им переводил Стива Бобрин. Командир сказал:

— Дорогие друзья! Мы, люди, посвятившие себя морю и ежеминутно рискующие жизнью, ценим и любим жизнь. Вот почему мы так горячо откликаемся, когда нам выпадает счастье оказать помощь на море другому моряку и особенно спасти товарища. И надо сказать, что такое счастье выпадает не часто. Особенно то чудо, что произошло с нашими друзьями. Остаться живым при взрыве корабля, да еще быть спасенным случайно проходившим парусником. Это ли не чудо! Мы оказали услугу не только нашим союзникам, но и недавнему противнику капитану-цурзее барону фон Гиллеру. Теперь, господин капитан, вы, надеюсь, окончательно покончили с войной, и мы счастливы, что можем оказать вам гостеприимство, как и вы, безусловно, оказали бы его нам, окажись мы в таком же положении.

Изобразив на своем лице признательность, капитан-цурзее, опустив веки, кивал головой. На миг, слушая командира, он представил себе, как бы взлетел на воздух этот изящный корабль со всеми своими парусами. Ему еще не приходилось топить клипера. «Если бы не эта дурацкая мина, какое было бы зрелище!» — думал он и, улыбаясь, поднял высоко бокал.

— Дорогие друзья! — продолжал командир клипера. — Давайте выпьем за всемирное товарищество, за скорейшее окончание войны, когда можно будет, не опасаясь ни мин, ни торпед, ни пушек, ходить по всем морским путям! Ваше здоровье, капитан-цурзее барон фон Гиллер! Лейтенант Фелимор!

Поздно ночью в каюте барон фон Гиллер сказал Новикову:

— У вашего капитана опасные мысли, он сектант или большевик, сторонник всемирного братства. Наверное, он подразумевает под братством коммуну!

— У него голова забита всякими слюнявыми идеями, — ответил Новиков. — По его милости мы очутились в этом сумасшедшем рейсе.

— И хотя я обязан жизнью такому странному поступку вашего капитана, не могу не согласиться с вами, обер-лейтенант.

— Пока лейтенант, барон!

— Прошу прощения, лейтенант, я согласен, что, исходя из высших соображений, вы должны были идти в Мурманск, в Архангельск, куда англичане готовят десант против большевиков. Я каждый день слушал сообщения английских и американских агентств. Вопрос этот решен. В то время как вы направляетесь во Владивосток, который захвачен большевиками.

— Какая осведомленность! — желчно заметил Новиков. — Вы что, уже побывали в штурманской?

— Да, заглянул. Пока клипер держит курс в Карибское море.

— Вот видите! Возможно, мы идем в Южную Америку.

— Не шутите, лейтенант! Ваш капитан рвется в Россию, он говорил мне, что в такое время долг каждого русского — быть на родине. Раз в Россию, то Балтика для вас закрыта. Север — тоже, в Черное море вас не пропустят сейчас ни англичане, ни турки, ни мы. Остается только Владивосток.

— Совершенно точно. Туда мы и идем. Только вы заблуждаетесь, дорогой капитан-цурзее, что мы сидели сложа руки. — И он рассказал о неудавшейся попытке раскрыть подготовку побега англичанам.

— Приношу извинения. Вы и ваш друг действовали в верном направлении, только непродуманно. Письмо должен был доставить один из вас.

— Нам не разрешили съехать на берег.

— О-о! Командир не так прост!

— Да, он из тех, кто притворяется простаком и либеральничает с матросами. У него ложное понятие о долге русского дворянина! Он считает себя чуть ли не декабристом, сторонником широкой конституции, так называемой свободы, в то время как русским мужиком всегда управляли и будут управлять только при помощи палки, петли и винтовки!

— Очень здравый взгляд! Именно только твердость и еще раз твердость могут спасти вашу страну. Я уверен, что в скором времени ошибка вашего почтенного капитана будет исправлена.

— Каким образом? — Артиллерийский офицер даже вскочил с койки, где лежал, положив ноги в сапогах на одеяло.

— Уверяю вас, еще не все потеряно, дорогой лейтенант. Поверьте мне! Даже, казалось бы, в самом безнадежном положении находится выход. Примером может служить случай моей катастрофы и моего спасения, — закончил он торжественно и загадочно.

— Если бы… — Артиллерийский офицер открыл рундучок в углу за диваном и вытащил бутылку и две стопки. — Выпьем по такому случаю. За надежду, барон!