ГЛАВА ПЯТАЯ. ТАТЬ И ЗВЕЗДА В НОЧИ

Медленно, нехотя померк звёздный свет. Или даже не померк – он чуть изменился, чтобы не отвлекать, не мешать. Вроде бы и остался где-то там, чтобы лишь оттенять и служить ненавязчивым фоном. Примолкли и сами обычно болтливые звёзды, на миг даже испугавшись этой даже не звенящей, а какой-то пугающей тишины. И вот в этой пустоте, где-то в неимоверной дали, вдруг родился резкий аккорд. Словно кто-то невидимый ударил по струнам. Истово, с надрывом:

– Истопи ты мне баньку по-белому,

– Я от белого света отвык…

Песня родилась упрямым стоном измученной души – с тем, чтобы разлиться вдруг, непостижимым образом включить в себя всю эту вселенную и что-то в ней хоть чуть-чуть, хотя бы на неизмеримо малую величину – изменить.

Застыли в изумлении галактики и созвездия, смущённо и задумчиво замерла пролетавшая мимо комета с пышным, как шлейф богини, хвостом. И даже чёрт, укравший луну с вон того небосвода, задумался о чём-то, затаившись в густой тени чёрной дыры и прижимая подмышкой замотанную в рваную тряпку добычу…

Последний раз, вскрикнув подраненной птицей, умолкла слегка расстроенная гитара. Что-то звякнуло, несколько раз булькнуло, а затем все носы уловили запах ломтика копчёного сала – с чёрным хлебом и пёрышком лука. А до ушей донёсся блаженный выдох.

– Что ж, спасибо. Молва не солгала о тебе, как это ни странно – ты и впрямь хоть и прохвост, но великий бард, – от чуть рокочущего баса этого раскатившегося голоса замершая вселенная постепенно ожила. Неслышно зашушукались болтушки-звёзды, отправилась по своему пути чуть съёжившаяся комета, и даже само время как можно тише и бесшумнее потекло как прежде.

Последним исчез чёрт. Правда, перед уходом он стыдливо вернул ночное светило на предписанное ему творцами место и даже украдкой протёр его обретающейся на кончике облезлого хвоста кисточкой. А вослед ему уже летело великое, неповторимое. Такое, что лукавого вовсе не легонько перекособочило и даже ненароком приложило о пролетавший мимо астероид.

– Я поля влюблённым постелю…

Если бы кто-нибудь догадался и сумел проследить путь шлявшегося в потёмках и прочих весьма подозрительных местах врага рода человеческого, то оказался бы он в конце концов весьма и весьма изумлён. Ибо ломаный и путаный маршрут того ненадолго прервался за тихо дремлющей пылевой туманностью, которой давно и прочно было начихать и на свой внешний, весьма растрёпанный вид, и на тусклость, и даже на то, что постепенно её оттеснили на самую окраину вселенной.

Именно здесь чёрт с несомненной сноровкой воровато огляделся и стянул с себя личину, как будто выбежавший из новогоднего хоровода мальчишка снимает с раскрасневшейся физиономии маску зайчика или мишки.

– Подумаешь, тоже мне цаца! Великий бард, великий бард… был бы умным, и до сих пор творил бы!

Сказать, чтобы облик прикинувшегося чёртом сильно изменился, так нет. Рожки стали махонькими и потешными, как у козлёнка, исчез хвост. Руки стали куда более похожи на обычные человеческие или даже скорее эльфские – тонкие, изящные ладони и пальцы скрипача или хорошего карманника. Отвратная харя теперь предстала немного более благообразной мордой, и на месте чёрта обнаружился… э-э, да это же малыш Беня собственной персоной!

– И с чего бы это Пима на музыку пробило? Да ещё и под водочку! – проворчал он и крепко задумался.

Впрочем, хватило его ненадолго. Стряхнув с себя сомнения словно воду, не слишком уж и отличимый от чёрта Бенджамин уже не кроясь продолжил свой путь. Он вышагивал меж созвездий с весьма независимой физиономией, засунув руки в карманы драных бархатных штанов, и даже что-то насвистывал сквозь нарочито щербатые зубы. Но обнаружив, что и сейчас его настиг мотивчик терзающего гитару барда, Беня старательно сплюнул трижды через правое плечо и уже молча направился дальше.

– Э, да ведь тот певун родом из того же мира, что и мои двое? – вдруг сообразил проходимец, и его вовсе не в шутку обдало жаром.

Ну да, и в самом деле проходимец – в том смысле, что под прикрытием песни и обернувшей дракона грусти Беня прошёл незамеченным почти под самым носом Пима. Куда? А вон в примерно ту сторону…

– Да чтоб вам всем кисло стало! – ругнулся он и честно попытался понять, что же за настроение вдруг обуяло многомудрого дракона.

Для вящего соответствия Беня постарался представить себя на месте того, а для полноты картины весьма разумно организовал себе пресловутое застолье. Но поскольку пить в одиночку это грех куда страшнее даже соблюдения библейских девяти заповедей, то поразмыслив немного, жестом фокусника он извлёк откуда-то из небытия великолепную парочку.

Если ошарашенный Петька смущал взор революционными шароварами и своим просто потрясающим идиотизмом, то Василий Иванович грозно хмурил бровь и многозначительно крутил ус. И вообще, новообрящие тут же уставились на сиротливую поллитру с таким грозным видом, будто тут им собрались нанести смываемое только кровью оскорбление.

– Понял, понял, – Беня покладисто поднял руки в жесте mea culpa и тут же сноровисто организовал сбитый из карельской берёзы целый ящик Столичной, приятно радующий взгляды ровным строем бутылок и своей пока затаённой мощью. Понятное дело, ко всему этому и пресловутые курка-сало-яйка…

Бедный чёрт! Знал бы он только, с кем связался! Спустя совсем недолгое время ему пришлось озаботиться и бочонком оковитой, и пластиковой упаковкой Выборовой, астраханской воблой под Жигулёвское, и даже жестяной с краником ёмкостью скандинавского Аквавита. Потому и неудивительно, что уже через всего какой-то час Беня в будённовке набекрень и с пулемётными лентами крест-накрест впалой груди слёзно умолял Чапаева записать его добровольцем в ряды Первой Конной.

– Да я любого попа за версту чую – сердцем! А давай ещё шнапса хряпнем и пойдём Зимний брать, а? Ну как же это, такое дело – и без меня обошлось? – Бенджамин искренне расстроился и даже заплакал горючими, насквозь прожигающими тельняшку слезами.

Василий Иванович ещё хмурился и сомневался, хотя сердобольный Петька и агитировал его дать шанс оказавшемуся вполне пролетарского происхождения Бене.

– Дык, комдив – ну и что с того, что чёрт? Тоже эксплуатируемый класс, как ни крути. Трудовой элемент, вот! Вечно у котлов со смолой да при сковородах, весь в чаду… Зато всех этих беляков и торговцев опиумом для народа он враз на чисту воду повыведет! – Петька покачнулся, но пролетарской чести не уронил – его разливающая сакэ рука не дрогнула даже на миллиметр.

Всех вовсе не малость передёрнуло от отвращения – рисовая водка и по жизни не обладает особыми вкусовыми достоинствами, а уж если её пить как положено, в подогретом виде – да ну, что с них, узкоглазых, взять? Азия-с!

А весёлый донельзя Беня уже доставал из небытия мексиканскую текилу и соль, объясняя, что этой смесью обычно травят тараканов или красят заборы – пять капель на ведро воды, и вообще…

Проснулся он от жуткого холода во всём теле и того мерзкого ощущения, будто в пересохшем как пустыня рту отметились все коты и кошки этой части вселенной. А ещё от непреодолимого чувства, что если он сейчас хотя бы шевельнёт гудящей исполинским колоколом мутно-зелёной головой, то весь мир взорвётся в пароксизме бухающей в виски боли.

Но блеснул в свете Вифлеемской звезды запотелый трёхлитровый бутылёк огуречного рассола, накренился над судорожно передёрнувшимся туда-сюда кадыком, и оказал он своё воздействие. Судорожное передёргивание, и вот уже слегка оживший страдалец вздохнул расслабленно и даже осознал себя Беней.

– Так вот он в чём, кайф! – возликовал он и снова приложился к вожделенной ёмкости. – Правду говорили у нас в люфтваффе, что лучше связаться с бабой, чем с русскими…

Он ещё что-то ворчал и стенал, но затем поковырялся в ухе когтистым пальцем и таки привёл свои ставшие набекрень мозги в должное соответствие с правилами приличия.

– И вообще, что я тут делаю? – воскресший из почти мёртвых Бенджамин огляделся, осторожно ворочая тут же загудевшей головой и почёсывая в задумчивости то место, из которого у каждого порядочного чёрта растёт хвост.

Так и осталось неизвестным, куда он направлялся первоначально, но сейчас слегка заплетающиеся ноги понесли его в ту сторону, где уже разгоралось неистовое багровое сияние. И именно тогда бессонная ополоумевшая История, втихомолку облегчённо вздохнув, направилась по чуть другой колее…

Наверное, у стоявших стражу огненных элементалей нынче был просто несчастливый день. Ведь если засучив рукава пошарить по вселенным, наверняка где-нибудь найдётся мир, где именно сегодня на календарях значится пятница, и к тому же тринадцатое. Потому что заявивишийся сюда из неназываемого чёрт оказался зол и сердит, как тысяча его же, пресловутых. И не успели величественнные и весьма могучие сущности толком опомниться, как их всех скопом знатно отметелили и расшвыряли в стороны…

– Чего буянишь, Светозарный? – бог огня сделал ход конём в той бесконечной шахматной партии, которую он разыгрывал сам с собою, и с неодобрением воззрился на худого и нервного типа, который объявился перед ним с тою непостижимою ловкостию, которая так и заставляла вспомнить про явление не-его народу.

Беня покосился на объёмное поле стерео-шахмат и глубокомысленно заметил, что через сто двадцать восемь ходов прорвавшийся через седьмое измерение ферзь поставит мат белому королю, а потом уставился на хозяина немигающим взором.

– Хреново мне, пламенный, – хрипло выдохнул он.

И хотел бы повелитель всесжигающего пламени сохранить бесстрастное лицо, но сивушный перегар гостя разил если не насмерть, то уж наповал точно. Потому вовсе неудивительно, что он воздел величественно истекающую огнём длань – и словно залил в хрустальный бокал жидкого огня. На самом-то деле, в неистовом жаре, прокатившемся по сущности Бени, выгорели все малейшие следы недавних возлияний – отчего тот вскоре ощутил себя пусть и трезвым, но зато весьма и весьма здравомыслящим.

– Бррр! Лучше скажи мне, бог огня, отчего во-о-он там, в том мире, среди двенадцати апостолов не нашлось ни одной бабы?

Ослепительная сущность сначала задрожала в непонятных колыханиях, а потом разразилась гулким басовитым хохотом.

– Женщина есмь сосуд греха – мало тебе?

Чёрт, или кто он там на самом деле, скорчил весьма кислую мину. Ну да, грех не имеет возраста и женщина грешна от рождения. Плавали, знаем такое… а ещё, женщина нечиста, а раз в лунный месяц и вовсе есть скверна воплощённая…

– Хрень то всё! Просто они все, гм, как воистину сказано – возлежал он в саду Гефсиманском со своими учениками, – нехотя выдавил правильный ответ этот тщедушный пришелец.

Неистовое пламя тотчас же ударило в то место, где ещё только что хмуро обретался гость. Впрочем, он и сейчас там оказывался, но чтобы обнаружить его, потребовалось бы хорошенько прищуриться в так и пляшущее яркое пламя.

– Еретик! Но в чём-то ты прав – как сказал мой внучок, вера их и в самом деле уродство есть. Ладно, говори, зачем пришёл!

Языки огня с сожалением опали, оказавшись не в силах не только причинить вред наглому Бене, но даже и заставить его поморщиться.

– Я там наконец свёл в одном мире свою парочку попаданцев – не хочешь ставку сделать на итог схватки?

Странно оказывалось видеть, как неистовое пламя посмотрело в ту сторону, где в неимоверной дали и временах… но подсматривать в будущее бог огня не стал. Учёный уже, и не раз, ведь иначе-то неинтересно.

– Хм, так вот ты что удумал. Любопытно – у обоих нет нити судьбы… ты хоть сообщил им то? О, и даже силу дал, это и вовсе интересно! Давненько подобного развлечения не было, молодец.

Давно замечено, да и не нами, что самый страшный враг власть имущего – скука. Тоска смертная, стоит только лишь представить, что ты можешь всё. Что б тебе ни захотелось! А каково так бесконечное число циклов? То-то же!

– Хм-м. Что ж, магия всегда побеждала честную сталь? Поставлю на ведьму… да хотя бы частицу своего неугасимого пламени.

Перед взором Бени заплясала махонькая искорка всесжигающего огня – но оказалась она столь яркой и неистовой, что тот вынужденно прищурился и даже немного заслонил взор ладонью.

– Хорошая ставка, стоит признать… но, к сожалению, я не настолько богат, чтобы составить достойный паритет. Впрочем, если проиграю, то отрабатываю у тебя в услужении – ну, скажем, тысячу лет. Договорились?

И всё же, наверняка бог огня уже имел в прошлом дело с этим развязным типом, потому что крепко-накрепко усвоил – никаких с этим прохвостом договоров! Поэтому без лишних велеречий его кулак приподнялся, качнулся меж звёзд – и с такою силою врезал по благообразной харе Бенджамина, что летел тот долго и красиво… впрочем, почему летел? Он и сейчас летит, прилежно подчиняясь всем мыслимым законам всемирного тяготения и небесной механики. Вон он, мается на эллиптической орбите и раз в сколько-то там лет своим видом смущает умы жителей одного пыльного провинциального мирка.

Ах комета Галлея, ах комета Галлея…

Но правы оказывались те, кто утверждал, что иные битвы бесконечны ввиду бессмертия обеих сторон – на дальней точке своего полёта от кометы отклеилась астральная тень. Лишь с тем, чтобы тут же материализоваться и страдальчески застонать. Надо было видеть, с какой гримасой ойкающий и подвывающий от боли Беня ощупал свой левый глаз со стремительно наливающимся фингалом даже не лилового, а вовсе уж потустороннего цвета. Помянув эдак ласково, оптом и в розницу всех поимённо апостолов, отчего они небось перевернулись в своих гробах повапленных, он прилежно принялся отдирать от себя эту пакость.

Опрометчиво, в гневе сделанное богом огня прикосновение это штука похлеще иных других, верно вам говорю! Даже такое, тут главное чтоб от души… спустя несколько мгновений в когтистых лапах неистово замерцала словно крохотная сверхновая, и в её неукротимых яростных отблесках странно оказывалось видеть выползшую на синюшную харю ухмылку. А ведь, без этой искорки холодный термоядерный синтез нипочём не получится.

– Интересно – а что будет, если я сейчас рвану прямиком в институт Курчатова и обменяю кусочек горячей плазмы на ихнюю Новодворскую? Им же двойная выгода будет! – проворчав это, Беня с хрустом и предвкушением почесал когтистой лапой причинное место и тут же, не мешкая боле, сгинул где-то на своих тёмных и по определению кривых дорожках…

Непоняток Лёха не любил. Пустых карманов и упрямо кое-чего требующего желудка тоже. Но вот приморский городок ему понравился. Настолько, что парень даже забылся на миг, подставив лицо солоноватому полуденному бризу. И как же забавно оказалось смутиться, открыв глаза и обнаружив на физиономии приглядывающегося гномьего возницы этакое лёгонькое удивление.

Чуть тесноватые улочки, круто сбегающие к морю. Причудливые двух– и трёхэтажные дома из разноцветного пиленого ракушечника и известняка, обнаруживающиеся в самых удивительных местах крохотные дворики с неизменными цветами, а то и позеленелым от непогоды бронзовым памятником какому-нибудь некогда знаменитому мореману. А главное, народ – несуетливый, степенный, просоленный всеми морскими ветрами. С той чуть ленивой уверенностью в себе и деловитостью, которая отличает хорошего мастерового или моряка.

Если не обращать внимания на виднеющиеся тут и там гномьи бороды и зеленушные гоблинские рожицы, напевный и чуть акающий говорок эльфийских мореходов, то ни малейшего отличия от припортовых районов старой Одессы или Ростова не обнаруживалось. Всё те же витающие в солоноватом воздухе запахи рыбы и смолы, дымка с верфей и даже неизменного пива из притулившегося на углу полуподвального заведения.

А тощие и серебристо-пыльные тополя вдоль набережной и вовсе привели разомлевшего от ностальгии Лёху в восторг. Право, таки стоило одолеть невесть сколько обычных и световых лет да нарисоваться в несусветних далях, чтобы оказаться почти что и дома… окончательно доконало парня зрелище прыгавших на кривоватых квадратах классиков разномастных детишек, за которым зорко присматривала благообразная гоблинская бабулька-пенсионерша с терпеливым лицом и неизменными семечками в свёрнутом фунтиком кулёчке.

– Сонька, ступай обедать – мама селёдку зарезала! – раздался в разомлевшем от жары воздухе истошный вопль откуда-то сверху…

В животе совсем уж кстати громко и требовательно заурчало, и Лёха оторвался от восторженных, так и прошибавших на слезу воспоминаний. Последний раз окинув взглядом далёкую панораму береговых укреплений с той стороны бухты, он вздохнул.

– А пожевать чего тут найдётся?

Судя по обнаружившейся в пышной бороде улыбке, гном был и сам не дурак закинуть чего в желудок.