"Где-то на Северном Донце." - читать интересную книгу автора (Волосков Владимир Васильевич)Генералы тоже умеют целоватьсяГде-то за пухлыми облаками стремительно скатывается за невидимую кромку горизонта продрогшее осеннее солнце. Тускнеет недолгий пасмурный день. Но хотя Тагильцеву о всем доложено, Савушкин все еще сидит в своем кабинете и любуется картой с нанесенными на ней значками найденного танкового корпуса. Ничто другое не может сейчас доставить майору большего удовольствия, даже обед, о котором бубнит вновь появившийся у стола обиженный Чалов. — Знаю, знаю, Матвеич, — по-сыновьи отмахивается от ординарца Савушкин. — Подожди еще полчасика. Приду — все съем. И в баню схожу. — Ежели хотите знать, то это даже неуважение, — смелее напирает Чалов. — Я хоть и ординарец, а тоже на службе. Меня тоже слушать полагается. Даже если вы начальство. Велика корысть десять раз на дню еду разогревать… И баня тож… Два раза подтапливал. Почитай, почти все командиры перемылись… Савушкин с веселым доброжелательством глядит на своего обиженного «старикана» и не знает, какими словами объяснить, как приятно ему, комбату, сидеть здесь и радоваться плодам трехсуточной трудной работы… «Эх, красноармеец Чалов, милый мой старикан, дорогая нянька моя! Если б ты знал, насколько значки на карте мне слаще твоей жаркой бани и сбереженной курицы! Это же победа. Сейчас моя и моих перехватчиков, а завтра… Завтра эти значки в натуре предстанут огромными кладбищами фашистов и их хваленой техники. Эта карта спасет тысячи советских жизней. Значит, не напрасно прожиты эти три дня, значит, не даром я и мои бойцы ели свой солдатский хлеб. Разве не приятно такое?» Пока Савушкин произносит этот внутренний монолог, Чалов продолжает сердиться: — Как хотите, товарищ майор, — идет он ва-банк, — без вас я отсюдова не пойду! «И грянул бой, Полтавский бой!» — смешливо декламирует про себя Савушкин: ему забавна и мила напористость Чалова. — А ведь в самом деле, хватит сидеть. Дело сделано. Сижу тут, как кокетка перед зеркалом, любуюсь собой, своей проницательностью… Это уже тщеславие!» Зуммерит телефон. Дежурный с контрольно-пропускного пункта испуганно докладывает: — Товарищ майор! На территорию базы только что проследовали командующий фронтом и полковник Тагильцев. «Вот те и грянул бой!» — Савушкин хватается за колючий подбородок. Поздно. Зря не послушался Чалова. Но кто мог знать, что нагрянет вдруг столь высокое начальство… К чему бы такой внезапный визит? — Так как же, товарищ майор? — Красноармеец Чалов! — В голосе Савушкина уже нет прежнего сыновнего добродушия. — Вы свободны. Можете идти! Чалову ничего объяснять не требуется. Он по голосу майора безошибочно узнает, когда приходит конец его ординарским привилегиям и он превращается в обыкновенного бойца. Майор никогда не говорит без нужды таким тоном. Сказал, — значит, так надо. — Есть идти! — Четкий поворот на кривых ногах, три шикарных строевых шага к двери — и Чалова уже нет. В это же время за окном слышится шум моторов. Савушкин выскакивает из-за стола, прячет в сейф карту, хватает с гвоздя шапку. Опаздывает. Распахивается дверь, входят Николаев и Тагильцев. — Ладно, обойдемся без доклада, — приветливо отмахивается командующий и крепко жмет Савушкину руку. — Здравствуйте, майор. Ну, хвалитесь своими новостями. Мы ведь к вам прямо с передовой. Все дела бросили… Савушкину приходится снова снять шапку и возвратиться к сейфу. — Быстрей, быстрей, майор! — весело торопит генерал. — Невтерпеж. — И шутливо роняет в сторону Тагильцева. — Особенно полковнику. Он ведь на вас и ваших слухачей, можно сказать, жизнь свою поставил. Пан или пропал! Так или не так? — Как угодно… — Тагильцев не сердится. Его длинное худое лицо приветливее обычного. И вот карта на столе. Командующий и начальник разведуправления склоняются над ней. Савушкин уже не существует для них. Исчез. Майор остро чувствует это, но не огорчается. Как раз наоборот — с некоторой долей самодовольства наблюдает за генералам и полковником. Те — сама отрешенность. Для них сейчас не существует ничего на свете, кроме нанесенных им, Савушкиным, условных обозначений. Рука Николаева медленно ползет по карте, он трет кулаком широкий лоб, шумно дышит и недовольно морщится, когда полковник указывает карандашом на те или иные отметки. Карандаш мешает ему. Он думает о своем, известном только ему, командующему фронтом, и давно переволновавшийся, перегоревший Савушкин как-то незаметно для себя снова подается к столу, заражается его отрешенностью. Сейчас, может быть, решается не менее важное. Совсем не исключено, что именно сейчас в мыслях Николаева рождаются контуры будущей контроперации. Вон там, по тем направлениям, где прополз короткий палец генерала, возможно, уже завтра штабные работники нанесут охватывающие противника красные стрелы. — Хорошо! Чисто сработано! — неожиданно выпрямляется Николаев. — Убедительно. Молодцы перехватчики. С точки зрения противника, самое подходящее место для нового района сосредоточения. Все как полагается. В немецком духе. Тут ошибки нет. — В этих лесах весной базировались наши резервные соединения. Полевых сооружений более чем достаточно, — напоминает Тагильцев. — Вот в них-то они и разместились! — усмехается генерал. — Как говорится, без особых капитальных затрат. Дешево и сердито! — Мне кажется, немцы не представляют масштабов опасности. У них, возможно, появились какие-то подозрения, но в целом… — осторожно замечает Савушкин. Николаев с живостью поворачивается к майору: — Почему вы так считаете? Савушкин коротко рассказывает о симплексной связи, о всем, что передумал, находясь в левом секторе. По мере того как он разъясняет, командующий фронтом глядит на него с возрастающим любопытством и уважением. — А ведь резонно! — соглашается Тагильцев, когда майор кончает говорить. — М-да… — неопределенно произносит Николаев. — Поживем — увидим, так или не так… Но наблюдение интересное. И выводы тоже. — И уже требовательно Тагильцеву: — Вы обязаны подтвердить нам сию версию, полковник. Официально и убедительно. Тут просчета быть не может. — Понимаю. Я информировал вас… — Нам этого мало. Давайте свежие подтверждения. В любой момент все может измениться. — Понимаю. — Бледное лицо Тагильцева розовеет, сползаются к переносице реденькие брови — не любит, когда напоминают об очевидных вещах. — Знаю, что понимаете, — мягче говорит командующий и снова поворачивается к Савушкину: — Ну, и кто у вас отличился в последней операции? — Он кивает на карту. — Многие. — Но кто-то играл главную роль? — Разумеется. — Я бы хотел с ними познакомиться. — Они уже сменились с вахты. Отдыхают. — Жаль. — Но их можно вызвать. Это не займет много времени. — Отлично. Подожду. Командуйте, майор. Савушкин берет телефонную трубку и отдает распоряжение дежурному по штабу батальона. Радистов приводит капитан Разумов. Командующий терпеливо ждет, пока они выстроятся, вдоль стен небольшого кабинета, с серьезным лицом выслушивает рапорт капитана, потом здоровается. Изумленные всем происходящим, бойцы и командиры отвечают тем не менее дружно и четко. У Савушкина камень спадает с души. Краснеть перед командующим не придется. Тагильцев ободряюще подмигивает майору. — Товарищи! Сегодня вы успешно завершили очень важную работу, — торжественным голосом начинает свою краткую речь Николаев. — Ответственное задание командования выполнено с честью. Чтобы сказать, что вы достойно несете службу, я и вызвал вас сюда. — И, став строгим, приложил руку к фуражке. — За отличное выполнение важнейшего задания от имени Военного совета фронта объявляю благодарность! — Служим Советскому Союзу! — гремит в кабинете. — Вольно! — Мгновенно преобразившись, став приветливым, генерал широко, простецки улыбается: — А теперь давайте знакомиться. — Он идет вдоль строя, пожимая руки. — Капитан Разумов, лейтенант Бабушкин, младший лейтенант Табарский, младший сержант Капралов, рядовой Котлярчук, сержант Астраханцева… — представляет Савушкин, и ему становится еще веселее: такие до глупого сконфуженные лица у радиоперехватчиков. — Так-с, — говорит командующий, обойдя строй. — Был очень рад познакомиться. С добрыми солдатами знакомиться приятно… — Обернувшись к майору: — Но кто-то из них первым обнаружил противника. Или все сразу? — Нет, не все. — Кто же первым? — Сержант Астраханцева. Командующий поворачивается к девушке, удивленно взлетают вверх брови. Некоторое время молча разглядывает ее, потом оглядывается на майора и совсем не по-военному, добрым отцовским голосом переспрашивает: — Астраханцева?.. Вот эта девочка? — Так точно. Командующий снова глядит на зарумянившуюся, растерявшуюся Людочку и вдруг растроганно произносит: — Милая ты наша дочка… Солдаточка ты наша… Дай я тебя поцелую! — Подходит к Людочке и трижды звонко целует ее в лоб. Все улыбаются, а у окончательно потерявшейся Людочки лицо становится таким пунцовым, что Савушкину кажется — вот-вот сквозь ее щеки брызнет яркая молодая кровь. Она смотрит на улыбающегося вместе со всеми комбата, будто ждет, что он немедленно бросится к ней на помощь, — столько в ее взгляде чего-то нового, скрывать которое она сейчас не может. И Савушкин наконец-таки замечает это новое. Перестает улыбаться, вздрагивает от внезапного предчувствия… — Всех отличившихся представить к награде! — вновь становясь деловым и серьезным, отдает распоряжение Николаев. — Наградные листы представить лично мне. — Слушаюсь! — щелкает каблуками Савушкин, хотя плохо понимает, о чем говорит генерал — в голове гул от неожиданно захлестнувшего волнения. — Ну, а теперь отдыхать! — говорит Николаев радистам. — Проводите меня до машины. — Обернувшись к Савушкину: — Мы поехали. До свидания, майор. Савушкин бессознательно пожимает руку командующему, как-то необычайно лукаво поглядевшему на него полковнику Тагильцеву и остается один. Ушли. Поблагодарили всех, кроме него, комбата. Но он не чувствует обиды. Майор давно привык, что офицерам-связистам чаще перепадают синяки и шишки, нежели поощрения. Уж так устроено и в жизни вообще, и в армии в частности, что о связистах вспоминают лишь тогда, когда выходит из строя связь или случается еще что-то подобное. Не найдись этот проклятый корпус — было б ему, Савушкину, на орехи… Впрочем, майору сейчас не до обид. Не поблагодарили — не надо. Не ради похвал служит майор. Сейчас его занимает другое. Людочка. Взбудораженный, взволнованный, он начинает метаться по кабинету, и ожидающий, беззащитный Людочкин взгляд преследует его. Конечно же! Таких дураков, как он, можно считать по пальцам. Надо же быть таким слепцом! Разумеется, она все поняла еще тогда при бомбежке, в лесу… А он: «Сержант Астраханцева!» — и все. Будто других слов не существует. Перед мысленным взором Савушкина замелькали все случайные и не случайные встречи с Людочкой… Только неужели все это правда? Неужели так и есть? Не выдумал ли он? Тогда зачем она всякий раз, когда он заходил в казарму к девушкам-радисткам, выходила вслед за ним? Выходила, словно ждала, что он вернется, подойдет к ней… А взгляд… Лишь сегодня, всего несколько минут назад, Савушкин внезапно понял — за всю его взрослую жизнь ни одна женщина не смотрела на него такими глазами… |
||
|