"Секрет Жермены" - читать интересную книгу автора (Буссенар Луи Анри)ГЛАВА 22Когда ему нанесли удар в спину, Бобино не упал и не стал звать на помощь. Он не мог повернуться лицом к тому, кто его ударил, потому что увидел, как спереди, подняв нож, надвигается другой враг. Легко было догадаться: это сообщники и, несмотря на то, что Бобино был один и, может быть, тяжело раненный, он твердо решил сопротивляться. Чувствуя, что наступающий спереди сейчас ударит его, Бобино стремительно нагнулся и так же мгновенно прижался всем телом к врагу, схватил его обеими руками за глотку и принялся душить. Это произошло так быстро, что Бамбош не успел нанести второй удар. Брадесанду захрипел и выронил нож. Он пытался схватиться с Бобино, но не ожидал, что противник так силен. Брадесанду сам был не слаб, крепко сбит и отлично знал разные приемы борьбы, поэтому рассчитывал легко справиться с раненым противником. Он придавил плечи Бобино и, почувствовав под пальцами кровь, подумал: «Не уйдет!» Бамбош, подняв нож для удара, мысленно ругался: «Идиот! Заслонил место, куда надо ударить. Никакой возможности садануть в спину!» И заорал вслух: – Убери руки, грязное животное, а то я тебе их оттяпаю! Но у Брадесанду уже высунулся язык и выкатывались глаза от удушья, он не слышал и не мог ответить. Бобино чувствовал, что силы сейчас его оставят, но юноша сознавал, что любимая ждет его, он представил себе милый образ Берты и подумал, что им, может быть, уже не придется увидеться. Его ограбят, убьют, отберут те франки, что он нес домой, все близкие останутся голодными, а больная Мария – без лекарства. Из последних сил сжимая глотку врага, он думал: «По крайней мере, тебя-то я уничтожу!» Они катались по земле втроем, Бамбош никак не мог изловчиться и ударить Бобино, не задев своего сообщника. Последнее усилие окончательно истощило силы наборщика, он лишился сознания, успев крикнуть: – На помощь! Убивают! Его услышал дежурный патруль, и двое полицейских побежали на зов. Бамбош боялся быть задержанным даже в качестве свидетеля и дал деру. Метрах в ста он замедлил бег, пошел дальше спокойной походкой гуляющего, чтобы не вызывать подозрения у встречных. Тем временем полицейские подошли к неподвижно лежащим Бобино и Брадесанду. Они попробовали посадить Бобино, прислонив к дереву, но он повалился, не издав ни стона, ни вздоха. – Он, кажется, сильно пострадал, – сказал один из стражей порядка с грубоватым сочувствием, увидев, как по земле растекалась темная лужа крови. Бобино жалобно застонал и проговорил еле внятно: – Берта… Моя бедная Берта… Они меня убили… – Еще жив, хотя ему крепко досталось, – сказал второй патрульный. – Надо отправить их в госпиталь. Иди на пост, скажи, чтоб прислали носилки и людей. Вскоре Бобино и Брадесанду доставили к врачам, дежурный, бегло осмотрев рану Бобино, тут же отправил его в операционное отделение. Повезло попасть к хорошему хирургу, что не был узким специалистом: ранение в спину под правую лопатку оказалось страшным. Из отверстия текла кровь, по краям пенилась сукровица. Легкое было основательно повреждено. Не исключались серьезные осложнения. Хирург осторожно обмыл порез, наложил антисептический компресс и толстую повязку, после чего пошел осмотреть Брадесанду. Несмотря на усилия санитаров, делавших искусственное дыхание, тот не приходил в себя и уже начал окоченевать. Санитар сказал: – Доктор, у нас ничего не получается. – Он умер. От задушения. Крепко сдавили! Потом, взглянув на татуировку с непристойными изображениями, покрывавшую руки и грудь Брадесанду, обычное украшение бандитов, врач добавил: – Наверное, какой-нибудь грабитель. Тот, другой, здорово с ним управился! Бобино, как обычно бывает после тяжелой травмы, провел трудную ночь. Только в десять утра он еле слышным голосом сообщил необходимые сведения: имя и фамилию, адрес, обстоятельства нападения. Его осмотрел главный хирург, одобрил действия дежурного и подтвердил предписания и заключения. Но ввиду тяжелого состояния пострадавшего дал распоряжение ассистенту поскорее вызвать в госпиталь ту особу, о ком больной все время спрашивал, – Берту Роллен, его невесту. Служащий пришел на улицу Мешен как раз в тот момент, когда там находилась Сюзанна де Мондье. Берта не слышала, какой адрес дала кучеру мадемуазель де Мондье, и как парижанка, хорошо знающая город, была удивлена, когда экипаж остановился около Обсерватории. Девушка пребывала в страшном беспокойстве за Бобино, ей казалось, что лошади бегут недостаточно шибко, и очень удивилась, когда Сюзанна поспешно вышла из экипажа. – Это не здесь! – воскликнула Берта, подумав: вдруг ее заманили в какую-то ловушку. – Мадемуазель, нам нельзя терять времени! – Не волнуйтесь! Здесь живет друг, он по моей просьбе поможет вашим близким, может быть, спасет их. Ваша сестра не отвергнет его помощи. Этот человек предан мне всей душой, я верю ему больше, чем самой себе. Ничего не бойтесь, Берта, милая! Я вам хочу только добра, вам и всей семье. Мадемуазель Мондье побежала к павильону, где жил Морис Вандоль с матерью. Застигла она Мориса бледным и совершенно убитым горем. Но, увидев Сюзанну, тот сразу просиял. – Возлюбленная моя!.. Вы пришли… После того ужасного письма я уже не надеялся вас увидеть! Оно меня совершенно уничтожило… И вот вы здесь… Так ваш отец понял все-таки, что он делает нас несчастными… Вам удалось получить его согласие?.. – Нет, мне решительно запрещено с вами видеться… Я обещала… Но сейчас такой случай… Я встретила очень несчастных людей, и это заставило меня нарушить и родительский запрет, и свою клятву и просить вас… – Сюзанна! Скажите все-таки, как мог ваш отец… – Морис, друг мой! Я должна торопиться, на улице ждет девушка, которой надо помочь… Позвольте надеяться на вас… Вы согласны? – Сделаю все, что вы хотите, возлюбленная моя! – сказал Морис. – Возьмите денег… все что у вас в доме, и поезжайте на улицу Мешен, угол улицы Санте и передайте эту сумму от моего имени в долг той, кто там живет. Действуйте тактично, чтобы она не отказалась. Семья совершенно погибает от нищеты, но они горды и скрывают свою крайнюю бедность. Мы должны им помочь… спасти их. Идите, мой друг, немедля! – Да, да, Сюзанна! Но, ради Бога, скажите, когда я вас снова увижу! – Не знаю. Ведь, говорю же вам, отец взял с меня обещание не видеться с вами. Но, буду ли я близко или далеко, я всегда и везде буду любить вас. – Любимая моя! – воскликнул молодой человек. – Как обрадовали вы меня своим появлением!.. Я плакал все эти дни, терял веру в себя, в будущее, уже ни на что не надеялся в жизни! – Напрасно, Морис… Вы меня любите, я люблю вас, а вы теряете веру в наше будущее! – Но ведь ваше письмо надорвало мое сердце. – А я, Морис, сколько перестрадала… Но любовь помогла мне все вытерпеть и помогла прийти к вам. Слушая, художник преобразился. Он внимал, будто слышал самую дивную музыку. Морис медленно привлек девушку, и она уступила пьянящему объятию. Не в силах противиться порыву, овладевшему ее душой, Сюзанна тихо положила голову на плечо возлюбленного. Тонкие шелковистые волосы касались щеки молодого человека, и сердце ее билось в восторге, граничившем со страданием. Он прижал губы к ее губам – такого счастья оба до тех пор не знали. Сюзанна первая вышла из этого сладкого забытья. Она еще ощущала трепет во всем теле, но с чувством уверенности в себе и с гордостью посмотрела на друга, еще крепче обняла его и сказала: – Теперь, Морис, сомневаешься ли ты еще в своей Сюзанне? Будешь ли верить в ее любовь и в наше будущее? – Сюзанна!.. Любовь моя!.. Вы ангел! Я всю жизнь буду вас любить! Самоотверженно… преданно… верно… Я ваш навеки, и вы навек моя! Ничто не разъединит нас! – Ничто и никогда! А теперь, Морис, делайте то, о чем я вас просила, не теряйте ни минуты. Прощайте. – Нет, до свиданья! – Пустите меня, я тороплюсь. – Почему же? – Я провожаю в госпиталь несчастную девушку, там ее умирающий жених, она в горе, и я не прощу себе, если эгоизм моей… нашей любви заставит меня задержаться. Радостная, девушка вернулась к Берте и сказала: – Моя милая подружка, только что я была почти такой же несчастной, как вы, а теперь я счастлива. Не теряйте надежды! Ваш друг выздоровеет, я это чувствую. – Услышь вас Господь и помоги нам! Но я так привыкла ждать горьких событий, что успокоюсь, только увидев его. Через десять минут повозка, запряженная тяжело дышавшей от быстрого бега лошадью, подкатила к госпиталю. С уверенностью, какой раньше Сюзанна в себе не знала, она провела туда плачущую Берту. Увидев нарядно одетую девушку, вышедшую из щегольского экапажа, швейцар снял шляпу, проводил в справочную, где им сказали, в какой палате лежит Бобино. Через пять минут они уже стояли около раненого. Юноша сразу узнал возлюбленную и тихо проговорил: – Берта… моя Берта… какое счастье… – Жан! Милый Жан… Вам, наверное, очень плохо… – Ничего… со мной все обойдется… если я вас увидел. Но они… там… – Месье, – сказала Сюзанна, – я друг вам не известный, но верный, не беспокойтесь о ваших. – Спасибо, – прошептал типограф, не понимая, отчего проникся доверием и симпатией к милой девушке. Казалось, будто они давно знакомы, он чувствовал бесконечную благодарность за ее доброе отношение к Берте. В свою очередь Сюзанна смотрела на него с ласковостью и любопытством. Ее влекло какое-то родственное чувство, точно он был братом, никогда не виденным прежде. Берта тоже впервые заметила удивительное сходство между ними. Однако ей и в голову не пришло сказать об этом, все мысли были поглощены тревогой за Бобино, а с ним говорить не полагалось. И все-таки они нарушили врачебные правила. В очень коротких словах Жан рассказал, как на него напали, как он боролся и попал в госпиталь. Юноша утешал Берту, говорил, что непременно выздоровеет, посвятит ей жизнь и будет любить всегда… всегда. Он поблагодарил Сюзанну, зная из кратких слов Берты о том, как мадемуазель помогла семейству. Потом, почувствовав усталость, типограф опустил голову на подушку. Сиделка сказала, что посетительницам пора уходить, так велит врач, ведь пациент еще очень слаб и ему вредно всякое волнение и утомление. Берта послушно встала, наклонилась над Бобино, нежно поцеловала и шепнула на ухо: – Жан, друг мой, не бойся ничего, тебя вылечат. Сюзанна как брату пожала ему руку, сказала несколько слов утешения и добавила: – Мы будем приходить еще! Бобино с чувством благодарной нежности посмотрел ей вслед. Уходя, Сюзанна сунула луидор в руку сиделки и попросила позаботиться о больном. Не привыкшая к таким щедрым вознаграждениям, женщина поклонилась и, конечно, пообещала. Сюзанна спросила ее так, чтобы не слышала Берта: – Вы думаете, он поправится? Что говорит хирург? – Ранение очень серьезное, – ответила служительница потихоньку. Экипаж довез девушек до улицы Мешен. Как ни просила Берта, Сюзанна отказалась подняться в комнаты: хотела избежать новых слов благодарности. Она уехала, счастливая исполненным долгом, уверенная, что Морис сделал все, как она велела, и на прощанье сказала Берте: – Я не знаю, когда мы еще увидимся, но, если у вас случится какая-нибудь неприятность или нужда, непременно известите меня. Морис собрал все деньги, какие имел в наличности, и поспешил исполнить желание Сюзанны. Никто не дает так не скупясь, как влюбленные: а художник был щедр вдвойне – он любил, и он был человеком искусства. Молодой человек еще не знал, кому именно должен оказать помощь, но душа его заранее была распахнута для сочувствия и добра. Он шел крупными, уверенными шагами, и улицы казались ему шире, небо яснее и солнце ярче, чем были. Он думал о том, как любит его Сюзанна и как он любит ее. Он еще чувствовал ее поцелуй на губах, вспоминал, как их бросило в объятия друг друга, и был полон надежды, пробудившейся после дней отчаяния. Он радовался, готовясь сделать доброе дело, Сюзанна будет его соучастницей, и союз их сердец станет еще крепче. Художник взбежал на третий этаж дома, указанного Сюзанной, и позвонил. Открыла Жермена. И Морис сразу узнал прекрасную девушку, ту, кого он и князь Березов некогда вытащили из реки, а Мишель чуть ли не с первого взгляда влюбился в бедняжку. Вандоль расстался с Жерменой, когда она, поправившись, собиралась в Италию, и Мишель окружал ее роскошью со щедростью миллионера. Теперь же Морис увидел возлюбленную друга в бедной квартирке за швейной машиной, чей шум прекратился, когда он позвонил. Да, перед ним несомненно стояла Жермена, по-прежнему прекрасная, но такая бледная и слабая, что, казалось, вот-вот упадет. Морис снял шляпу и почтительно поклонился, растроганный и сострадающий. Девушка стояла как живое олицетворение скорби. – Жермена! Вы здесь… на этом чердаке!.. Разве такой я ждал вас встретить! Ослабевшая от лишений, от тяжелой работы и от всех пережитых несчастий, швея, увидев давнего друга, проговорила устало: – Морис… как я рада, что наконец вас снова вижу… Художник безмерно огорчился, видя ее такой слабой и печальной. – Вы страдаете, Жермена! – сказал он горестно. – Да, Морис, страдаю, как только можно страдать. – Вы сейчас одна здесь? Ваша сестра Берта?.. – В госпитале, где лежит Бобино, раненый, может быть, уже мертвый… – Ох!.. А Мария… ваша младшая?.. – Там… в постели… и, не исключено, тоже умирает… – Вы знаете, как я вам предан… простите, если я проявлю нескромность. – Вы помогали меня спасать, вы один из тех друзей, кому можно говорить все. – Хорошо, а Мишель, что с ним-то случилось? Он поступает бессовестно, оставив вас в таком положении! Это подло! Мне стыдно за него! – Если бы вы знали все! – Говорите, Жермена! Говорите все, я вас умоляю! – Об этом страшно… Я могу рассказать вам о всех несчастьях, что произошли с нами… Но что касается Мишеля… Уверяю вас, это хуже всего. – Скажите, прошу вас, скажите, ведь я не из любопытства спрашиваю вас. – Так вот, – продолжала Жермена с усилием, – Мишель разорен… лишился всего… не имеет ни франка, даже сантима. – Он?! Что вы такое говорите?! – И Мишель меня ненавидит… Он выказывает ко мне ненависть ужасную, бессмысленную, не имеющую никакой причины… И это меня убивает… – Ненавидит вас!.. Но это сущее безумие!.. – Увы! Да. Настоящее, подлинное. – Что же такое с ним? – Он хотел застрелиться, ранил себя, я делала ему перевязки… Он умирал от голода… Мы его приютили… Он меня возненавидел, я его полюбила… Теперь он еще сильнее ненавидит меня и готов убить! – Он чудовище! – Нет, просто несчастный умалишенный! – Он! Безумец? Мишель Березов – сумасшедший?! – Да, несомненно. Он помешался на том, что ненавидит меня, а все потому, что хочет моего замужества с моим оскорбителем, ради этого Мишель обещает застрелиться. Впрочем, вы сейчас его увидите. – Как! Он здесь? – Он был другом в плохие мои дни, спас мне жизнь, любил меня, покровительствовал. Чему удивляться, если по долгу, из любви к нему, мы все сделали для него, что могли. Мориса все сильнее трогала героическая простота преданности, такой полной, такой совершенной, и он благодарил Сюзанну, пославшую его сюда. Молодой человек просил Жермену располагать им и ласково пенял, что она скрывала свои несчастья. Дверь отворилась, и вошел Мишель. – Да, да, Морис, я узнал твой голос, – заговорил князь как-то неестественно быстро, даже не поздоровавшись, – рад тебя видеть! Ты окажешь большую услугу, поможешь вырваться из этой вонючей дыры, где меня держат насильно… Да, мой друг, мне не позволяют выходить под предлогом, что я сумасшедший. Но я это прекрасно знаю без них! Однако какое дело до этого им, этим людям? Кто они мне? И эта Жермена с ее видом святой недотроги. Эта стерва, которую я ненавижу… готов убить ее!.. Она тебе рассказывала всякий вздор… уверен… Продувная баба… шлюха, кого я бью ногами… Изобью и теперь, на твоих глазах… Жермена пыталась успокоить безумца, но он закричал: – Довольно! Пустите меня! Я не хочу вас видеть! Давай уйдем отсюда, Морис, помоги мне убежать от людей, которые у меня все украли, а потом, если хочешь, я застрелюсь у тебя; там будет очень удобно… Морис не мог вставить слова в этот поток. Он смотрел на Мишеля с любопытством, полным нежного сочувствия, и не мог воспринять, осмыслить жалкого состояния души друга. Он безуспешно пытался представить, какая катастрофа могла погубить ясный ум Березова, отчего его любовь перешла в ненависть, и дивился покорной преданности Жермены. Художник сразу представил, как после роскошной жизни они погрузились в полную нищету, какие жертвы должны были приносить эти великодушные люди, чтобы беспрерывно противостоять валившимся на них бедам. Хоть бы князь, враз обнищав, по-прежнему любил Жермену! Но нет! Он изо всех сил ненавидел несчастную девушку! Действительно, это было ужасно. Более, чем Морис ожидал. Художник попытался успокоить Березова. Морис подошел и стал ласково говорить: – Будь мужчиной, Мишель, будь молодцом, каким я тебя знал всегда. Мы тебя вытянем из беды, мой друг. Ты знаешь, как я тебя люблю. – Хватит! – резко прервал его Мишель. – Хватит!.. У меня нет больше друзей! – Я, Мишель, я твой друг, я никогда тебя не забывал! – Ты? Брось!.. Тебя обвела вокруг пальца эта развратница Жермена!.. Если бы ты был другом, ты увел бы меня к себе, дал ложе и револьвер, и я бы застрелился в постели, очень удобно стреляться, лежа на чистых простынях и подушках… Я уже пробовал и с удовольствием опять это сделаю, потому что так надо!.. – Нет, Мишель, так совсем не надо! И ты не совершишь такой подлости. Противоречие привело Мишеля в неуемное бешенство, он закричал: – Ты заодно с моими врагами! Я тебя знать не хочу!.. Уходи!.. Убирайся!.. Говорят тебе, вон отсюда, несчастный мазила!.. Мне стыдно, что я был твоим другом!.. Морис, совершенно ошеломленный, не знал, что делать, и страшился за Жермену, – каково ей будет, когда она останется одна с этим безумцем. Князь закричал с еще большей яростью: – Если бы у меня сейчас были лакеи, я бы велел вышвырнуть тебя!.. Если ты не желаешь смотаться, я уйду сам! Князь хлопнул дверью в комнату. – Вы не боитесь, что он бросится и действительно начнет бить, попытается убить вас? – Пусть делает со мной что захочет, я ему принадлежу душой и телом, но все-таки мне хочется дожить до того времени, когда он будет не столь несчастным. – Скажите, как вам помочь? Располагайте мной, Жермена. – Я не имею права отказаться от вашей поддержки. Ради него, ради Бобино, ради больной Марии. Приходите, если можно, завтра, мой друг, мы все обсудим. – Договорились. Я буду здесь утром. В соседней комнате застонала Мария, и Жермена бросилась туда, Морис, пользуясь тем, что остался один, положил на столик швейной машинки стопочку банкнот, прижал кучкой золотых монет и тихо ушел. Мария проснулась от крика Мишеля. Больной стало немного лучше: не то чтобы она была уже вне опасности, но самые серьезные симптомы болезни прошли. Она спросила: – Что, Мишель еще злой? – Немного раздраженный, как всегда, – ответила Жермена. – У нас сейчас кто-то был? – Наш друг, месье Вандоль, художник, помнишь? – Конечно! Мне бы очень хотелось его видеть, и Мишеля тоже. Ты знаешь, какой он спокойный бывает, когда со мной. – Да, дорогая, я попрошу его пройти к тебе. Жермена удивилась, что в соседней комнате пустынно, однако увидела пачку денег и, конечно, поняла, что Морис нарочно оставил их украдкой, и мысленно поблагодарила его за деликатность. Мария, нетерпеливая как все больные, спросила: – Жермена, почему они ко мне не идут? Старшая сестра постучала в комнату Мишеля и вошла, не дождавшись ответа. – Опять вы пришли! – завопил тот злобно и вскочил со стула, где перед тем сидел, согнувшись и охватив голову руками. – Когда вы наконец оставите меня в покое? Когда я буду далеко от вас?.. Совсем далеко! – Мария вас спрашивает, друг мой, – ответила девушка с привычной невозмутимой покорностью. Безумец впервые отказался идти, сказав: – Я не хочу к ней. Вы злоупотребляете моим хорошим отношением к девочке, чтобы заставлять меня делать то, что хочется вам. А я хочу поступать по-своему. Я намерен покинуть навсегда эту берлогу. – Я прошу вас, пройдите к девочке. – Отстаньте! – Но… – Разве вы не видите, что терпение мое кончилось! Что я больше не могу жить взаперти! Пустите! – Вы никуда не уйдете. – Черт возьми! Это мы еще посмотрим! Мишель с силой оттолкнул Жермену, пытаясь пробиться к выходу. Девушка вцепилась в него, умоляя подождать хотя бы до завтрашнего дня, когда придет Морис и возьмет его с собой. – Я хочу уйти!.. Я хочу уйти! – кричал Березов со все возрастающим неистовством. Такой настойчивости он еще никогда не проявлял. Жермена продолжала сопротивляться. Князь, потеряв всякий контроль над собой, замахнулся кулаком. Лицо исказилось и налилось кровью, он был страшен. Он кричал: – Я убью вас! Порази вас гром! Я должен вас убить! После будь что будет. Мария выскочила из-под одеяла и босиком побежала спасать сестру. Она хрипло, то и дело кашляя, кричала: – Мишель!.. Мой хороший Мишель, не делай больно сестре!.. Пощади!.. Князь был уже готов броситься на девочку, но Жермена заслонила ее, – вся бледная, с растрепанными волосами, с пальцами в крови, опухающими на глазах кистями рук. Она смело подошла к Мишелю, глядя прямо в глаза. Как укротитель и дикий зверь, они стояли секунд двадцать. Мишель постепенно остывал, лицо становилось спокойнее, и вскоре на нем появилось выражение блаженства. Так продолжалось еще с полминуты. Потом глаза Мишеля сделались будто невидящими, хотя оставались открытыми, он глубоко выдохнул, словно выпустил воздух из мехов. Жермена в удивлении спросила: – Что с вами, мои друг. Он ответил совершенно переменившимся голосом, нежным и ласковым, как прежде: – Со мной ничего… Все хорошо, Жермена. Я счастлив!.. О, как мне хорошо сейчас!. И почему я не могу всегда быть таким счастливым? – Но что происходит с вами? Скажите, прошу вас, мой друг. – Я сплю! – Вы спите? – Да. Я усыплен… вами… какое счастье… какая радость, быть рядом с вами… слышать ваш голос… видеть вас… Ведь я вижу вас, моя Жермена, моя дорогая, любимая… да… всегда любимая! – Боже мой! Что он говорит? – шептала Жермена. – Господи, что? – Говорю, что обожаю вас и только от вас зависит, чтобы так было всегда… Я больше не сумасшедший… я не хочу кончать самоубийством, я хочу жить, чтобы любить вас… – Что надо делать для этого? – Оставить меня спать… Потом вы просто спросите… он запретил отвечать вам… но, может быть, я все-таки смогу… если вы этого захотите… очень захотите… если сможете мной повелевать. Тогда… я надеюсь, вы воскресите мою душу, которую он убил. |
||
|