"Голова, которую рубили" - читать интересную книгу автора (Матюхин Александр Александрович)

Глава девятая

1

Времена моей бурной и не слишком праведной студенческой жизни канули в Лету довольно давно, однако я до сих пор в страшных снах вижу университетское общежитие, в котором провел больше времени, нежели в самом университете.

Помню обшарпанные стены, желтую от старости и грязи побелку, черные кляксы на потолках и обгоревшие плафоны в форме семисотлитровых банок, огромное количество надписей, начиная от примитивных «Саня здесь жил» и заканчивая более высокими по развитию изречениями «Как говаривал Эйнштейн — Е=МЦ²». Причем тот факт, что «Ц» нужно было писать по-латински, талантливого автора фразы ничуть не смутил.

Дом, в который мы вошли, изнутри мало чем отличался от вышеупомянутого общежития. Только выглядел веков эдак на пять старше. Первые два этажа мы протопали в полной темноте, интуитивно различая лестничные пролеты и холодные металлические перила, и я в полной мере ощутил на себе значение фразы «Наступать на пятки». Подошва на многострадальной кроссовке оторвалась окончательно, держась за жизнь обрывками ниток. Сева за спиной бурчал какие-то извинения, но его было не очень-то и слышно.

На третьем этаже мутно горела лампочка. Света от нее было меньше, чем от свечки, выставленной в чистом поле во ржи, и хватало его ровно настолько, чтобы разглядеть силуэт Капицы с головой Саря в руках и несколько дверей, обитых одинаково черным и обшарпанным дерматином.

— А на какой нам этаж? — шепотом осведомился я.

Мне никто не ответил, а на четвертом этаже вновь наступила темнота.

Дальше я уже не считал, плюнул на все это и шел в полном неведении, куда и зачем мы поднимаемся. Узкие ступеньки стали казаться одной бесконечной ребристой лентой, а бесконечные повороты на лестничных пролетах создавали впечатление, что мы бредем на одном месте, по кругу.

Потом вновь возникла мутная лампочка и драный дерматин на дверях. Капица остановилась. Пока ждали изрядно отставшего джинна, я успел разглядеть, что одна дверь разительно отличалась от остальных. Все трещинки и царапины на дерматине были аккуратно заштопаны, а под ручкой даже красовалась здоровенная заплата. Сама же дверная ручка была исписана какими-то странными узорами (рунами, наверное, а может, иероглифами), на уровне моего носа был глазок, а сбоку звонок-кнопочка зеленого цвета.

— Еще раз напоминаю — ведите себя прилично, — сказал Сысоич, когда подоспел запыхавшийся и от этого чрезмерно зеленый в свете лампы Ирдик. — Миша Кретчетов может вести себя несколько странно, так что не удивляйтесь.

— А он к-как выглядит? — спросил Сева. — Ну, чтоб з-знать, как реагировать.

— На месте разберешься.

Капица нажала кнопку звонка. Где-то в глубине квартиры раздался мелодичный изумрудный звон (самое интересное, что я ни разу в жизни не слышал изумрудного звона, но что-то мне подсказывало, что звук был именно таким).

В глазке на мгновение потемнело, потом громкий бас из-за двери сказал:

— Как вижу — Сарь Сысоевич, Капица, Яркула Беркович и тот самый Иердец Зловещий.

— Совершенно верно, — отозвался Сарь, — это мы.

— И два человека. Виталий Виноградов и Сева Щуплов, — сказал бас тоном человека, встретившегося с близкими друзьями.

— Да, — робко ответил я, опережая Сысои-ча. — А мы знакомы?

— Не думаю. Судя по вашим аурам и мыслям, какие сейчас витают вокруг и около, вы пришли по важному делу.

— Совершенно верно, Миша, — сказал Сарь. — Мне кажется, если ты откроешь и впустишь нас, мы сможем поговорить о причинах, побудивших нас прийти к тебе.

— Давайте не будем торопиться. Рассудим так. Раз вы пришли по делу, значит, для меня открываются широкие перспективы для очередного внеурочного заработка. Верно? Тогда сначала поговорим о цене.

Яркула громко поперхнулся.

— О цене, — невозмутимо повторил бас из-за двери. — Не могу же я оказывать услуги населению бесплатно?

— Как тебе сказать… — начал было граф, но Сысоич его перебил:

— В наше время никто не работает бесплатно, Миша. Впусти нас, и мы договоримся.

— Сначала деньги.

— Сначала мы хотим зайти.

— Деньги.

— Подумай сам, Миша, не впустишь — не будет денег.

За дверью возникла глубокая, почти ощутимая пауза.

— Покажите, сколько предлагаете, — сказал Миша через некоторое время.

Капица извлекла на свет толстенную пачку зеленых банкнот и поднесла их к глазку. У меня при виде такого огромного количества денег отвисла челюсть.

— Чуть подальше, пожалуйста, — попросил бас. — А они всамделишные?

— Самые что ни на есть, — ответил Сысоич, — даже с порядковым номером в левом нижнем углу.

— Ага. И сколько там?

Сысоич назвал цифру с восемью нулями. Такую сумму целиком (да и частями) мне не доводилось видеть ни разу в жизни. Пришлось приложить максимум душевных усилий, чтобы не выхватить пачку из старушечьих рук и не ринуться прочь, в темноту, по лестнице.

— Вот, помню, несколько месяцев назад один мой знакомый — не совсем близкий, но достаточно для того, чтобы одалживать у него мелочь на телефон, — тоже приволок в свою комнату энную сумму денег, — заговорил Миша Кретчетов. — Жил Дедок Бесноватый, а именно так его звали, вы, граф, наверное, его знаете…

Яркула неуверенно кивнул. Судя по всему, он тщетно пытался вспомнить, о ком идет речь. А чревовещательный бас самозабвенно продолжал:

— Жил он в то время, как я уже говорил, на втором этаже замка Тьмы в третьей слева от лестницы комнате. Во второй обитал сумасшедший изобретатель карманных монстров Сашкен Штейн, уж не знаю, за какие заслуги его вообще в замок пустили, а первая комната пустовала. Она и сейчас пустует, потому что лет пять назад там жило одно существо, видом и запахом своим напоминающее… мм… как бы это помягче сказать… в общем, воняло на втором этаже страшно. После того как хозяева Замка, Жен и Свет Тьмы, с помощью пяти флаконов дихлофоса выкурили существо, а потом и вовсе сдали его в психиатрическую больницу имени доктора Сивухи, запах из комнаты ничуть не выветрился, а, наоборот, стал гуще и по ночам, приобретая незамысловатые, но чудовищные формы, летал по замку, пугая своим видом и зловонием всех его обитателей. Поговаривают, что после одной такой прогулки от удушья скончались шестнадцать мелких Женовых родственников (я вздрогнул), еще семьдесят четыре пропали без вести, а троих нашли — где бы вы думали?

— Миша, мы по чрезвычайно важному делу, — мрачно вставил Сарь.

— …в колодце! — объявил бас. — У вас срочное?

— Самое срочное, — сказал граф Яркула.

— Ладно, я в самом деле немного заговорился, — сказал бас, — Как раз на днях решил надиктовать на диктофон свои мемуары, вот и затянулся в дело по самые уши.

Дверь со скрипом отворилась.

— В зал, пожалуйста, — громко сказал бас с потолка. Я, уверенный, что там находится динамик, посмотрел наверх, но там был белый потолок и одинокая, но яркая лампочка.

— Странно, — пробормотал Сева за моей спиной.

Хотя, с другой стороны, чего это я так удивляюсь? Со вчерашнего вечера столько вокруг происходит, что пора бы уже привыкнуть. Наверняка хозяин квартиры обладает даром перемещения голоса или является каким-нибудь редким видом инопланетного микроба. А еще что там Сарь говорил насчет чревовещателя?

Бросив последний взгляд на потолок, я последовал за остальными в зал. Минуя кухню, увидел, что она совершенно пуста, за исключением казенного крана, одиноко торчавшего из стены, и газовой плиты BOSH. В зале было так же «темно, и тихо, и уныло», как говаривал один детский поэт. Шесть стульев подпирали стены, и одна табуретка стояла посередине. Не было даже обоев — голые бетонные стены, обклеенные газетами, и лампочка, как в коридоре и на лестничном пролете. Это укрепило меня в предположении, что странный Миша Кретчетов добровольный отшельник, лишивший себя почти всех земных благ. Присаживаясь на стул, я спросил у Яркулы шепотом, что все это значит.

— Никто не знает, кто такой Миша Кретчетов на самом деле, — подумав, ответил граф. — Его никто и никогда не видел. Только этот голос, возникающий везде и когда угодно. Отсюда и называют его чревовещательным.

— Тогда откуда Сысоич узнал, что Миша здесь?

— Вот у Сысоича и спроси.

— Сколько раз повторять?! Не у Сысоича, а у Саря Сысоевича! Устаю повторять, марципаны! — гневно заметила голова. — Хотите, чтоб я вас скормил клубням?

— Отнюдь! — ответил Сева, бледный как простыня.

В разгорающийся спор влез бас Миши Кретчетова:

— Итак, собравшиеся. Рискну предположить, что все вы пришли сюда, чтобы узнать, где искать энергетического носителя, а попросту— тело Саря.

— Ого! Это твое знаменитое предсказание? — восхищенно спросил Ирдик.

— Нет. Просто совсем недавно, минут пять назад, ко мне приходил кое-кто еще, интересуясь тем же вопросом.

— Треб? — выпалил Яркула, серея. Причем это превращение произошло не только с ним самим, но и с его пиджаком и со стулом, на котором он сидел. А ботинки графа отчего-то сделались ярко-малиновыми.

— Что еще за Треб? Нет, ко мне приходили три картофеля в личинах пожилых людей. Отпетые негодяи, скажу я вам. Таких негодяев я встречал разве что в Трансервисе, когда прилетал туда на охоту. Это произошло прошлой весной. Снега лежали долго и все никак не хотели таять, а когда сошли, около замка Трансервис был найден промерзший насквозь вампир по имени Голова. Граф Яркула должен помнить эту удивительнейшую историю, ведь он там живет. Еще в декабре Голова вышел за дровами и пропал. Вернее — исчез. Когда же весной Голову нашли и притащили в замок, решено было отпаивать его кровью, но крови не было, и растирали водкой и уксусом. Первое к тому же заливали внутрь, поэтому очнувшийся вампир оказался чрезвычайно пьян и…

— Зачем ты их впустил, раз они такие негодяи? — перебил Сысоич.

Яркула к тому времени вновь приобрел свой обычный цвет, только ботинки продолжали сиять малиновым цветом.

— Негодяи они, может, отпетые, но я всегда прислушиваюсь к голосу своих шести сердец.

— А разве у тебя их не восемь? — удивился джинн.

— Восемь. Но два из них не умеют разговаривать, — пояснил бас Миши с потолка, — А сердца всегда советуют мне брать деньги. Вот, помню, холодным летом пятьдесят третьего…

— Так что с клубнями? — вновь перебил Сарь.

— Клубни? Ты имеешь в виду картофелин? Ничего особенного. Спросили, где тело. Я сказал. Они заплатили и ушли.

— Ох, Миша, сколько раз говорила я тебе, что, связываясь с преступниками, ты портишь себе репутацию, — сказал Капица.

— Не замечал, если честно, что порчу, — ответил бас из-под Севиного стула, — Деньги платят все. Потому что им нужна информация, которой я располагаю. Правда, припоминаю, неделю назад заявился ко мне, прямиком из ада, тамошний дворник Икар Икарович Икаров. Вернее, не ко мне, а пришел в лес, залез на дерево и стал звать: Миша Кретчетов, дескать, появись ясным солнышком. А ежели ты красна девица, то милым личиком, а ежели добрый молодец, то бородатой мордой… и так далее. Появиться-то я, конечно, не появился, просто спросил, чего ему, старому труженику метлы и совка, надо. Знаете, что он ответил?

— Не знаем, — хором сказали Ирдик, Сарь и Сева. Всем нам уже надоели длинные воспоминания Миши о своей жизни.

— Он сказал, что ничего мне не заплатит, потому что я, Миша, порчу честную фамилию семьи Кретчетовых и что я этой самой фамилии не достоин. И тут же потребовал, чтобы я предсказал ему, когда в аду выплатят зарплату за шесть месяцев. Ну я, стало быть, не стал напоминать ему, что папа мой, Зигфрид, был самым настоящим оборотнем и питался исключительно пальцами молоденьких немецких мальчиков, а мама основала в Трансервисе первый публичный дом…

На этот раз громко воскликнул граф Яркула, ботинки у которого исчезли вовсе, обнажив серые носки с дыркой на левом, из которой вылезал кривой мизинец.

— Публичный дом в моем Трансервисе?

— Давно это было, — туманно ответил чрево-вещательный бас.

— Достаточно! Воспоминаний! Наконец! — сказал багровый от злости Сысоич, — Уши уже вянут. Давайте вернемся к делу. Мы платим деньги, ты даешь информацию.

— Денги, — произнес бас из-под моего стула, пропустив в слове мягкий знак, от чего оно прозвучало презрительно. — Смотря сколько денег. Однажды некий И. И. Васильков предлагал мне деньги, но их было чрезвычайно мало для того, чтобы я…

— Мы платим много, — сказал Сысоич, старательно выговаривая каждое слово.

Яркула по-прежнему колдовал над своими ногами, но ботинки никак не появлялись. Ирдик задумчиво смотрел в то место, откуда лился бас Миши, а Дидро снова уснул, засунув книгу под мышку.

— Двести пятьдесят, не больше! — воскликнул Сысоич после некоторых дискуссий. Ясное дело, что нули после названной цифры шли как само собой разумеющееся.

— Это грабеж средь бела дня! — в тон ему орал Миша Кретчетов, — Даже И. И. Васильков предлагал больше!

— Не ври, Миша! Мы предлагаем гораздо больше, чем наскребет твой Васильков, даже если продаст свой дом, автомобиль и жену!

— У него нет автомобиля!

— Вот видишь! Значит, денег еще меньше!

— Двести семьдесят четыре! — сдался Миша, минуту назад требовавший полторы тыщи и ни копейки меньше.

— У меня только двести пятьдесят.

— К сожалению, я, как простой чревовеща-тельный бас, тоже не могу пойти на уступки. Всего один раз я уступил одному своему доброму знакомому. Это случилось около двухсот лет назад. Мне как раз исполнилось двадцать четыре тысячи, и я, еще совсем зеленый, принимал всего лишь двенадцатого своего клиента в жизни. На дворе стояла жгучая осенняя погода. Как раз один из немногочисленных дней этого времени года, когда солнце жарит во всю силу, а ртуть в термометрах поднимается выше пятидесяти градусов.

— Хорошо! — взвыл Сысоич. — Двести семьдесят пять! Только замолчи наконец!

— Четыре, — поправил Миша. — Мне лишнего не надо.

— Да хоть три! Сева, займи пятнашку.

— Постойте. Занимать деньги у людей категорически запрещено. Куда у вас смотритель смотрит (извините за тавтологию, граждане)?

— В пол, — ответил граф. — Он спит.

— Ого. Зачем надо было ронять на него полки с книгами? — воскликнул бас Миши Кретчетова из-под Севиного стула. Мой лопоухий друг вздрогнул.

— Она сама на него свалилась. Продолжим разговор о цене…

— Постойте, господа, а вы разве не знаете, как вернуть ему память?

— Не знаем, — сказал Ирдик, — и знать не хотим. И так хорошо.

Но Миша Кретчетов его не услышал.

— Совершаю добро бескорыстно! Будете в аду, отметите в моем личном деле! — довольно произнес он. — Это же элементарно. Делаем так…

И в это время Дидро открыл глаза…