"Владыки света" - читать интересную книгу автора (Чопра Дипак)Глава первая. На дамасской дорогеШла вторая неделя апреля, и хотя путеводитель «Сейчас, должно быть, где-то между девяноста[1] и пеклом», — недовольно подумал Майкл Олден. И — он знал это по опыту — это были еще цветочки. Он закурил сигарету и оперся на провисшую стенку палатки. Мимо прошли две санитарки, болтая по-арабски. В суете и гаме он не мог их слышать, видел лишь, как двигаются их губы. — На прививки не сюда, отправьте их в палатку «С», — крикнул он, завидев кучку одетых в черное местных женщин с детьми на руках. Санитарки принялись их отгонять. Освободившееся пространство заполнилось еще большим количеством народа. Майкл осмотрелся, не в силах избавиться от дурного настроения. До него, словно некая адская музыка, доносились плач детей и приглушенные стоны. Медицинский пункт был развернут близ того, что некогда представляло собой древнеримский город Пальмиру. Он был укомплектован доставленными сюда Всемирной Организацией Здравоохранения врачами из разных стран, которые пытались оказать хоть какое-то подобие помощи тысячам беженцев, ежегодно проходившим через его сетчатые ворота. Прошлое лето по общему мнению было нестерпимее всех предыдущих. Майклу оно запомнилось достаточно жарким для того, чтобы расплавилась пластиковая фляга, оставленная на капоте джипа больше чем на десять минут. При условии, конечно, что за это время ее никто не украл бы. И при условии, что имелась бы чистая вода, для которой может понадобиться фляга, а также что никакие бандиты, террористы или захватчики не перекрыли бы дорогу Дамаск — Алеппо, служившую единственным путем к тому, что в этих местах могло считаться безопасностью и порядком. Майкл приехал на Ближний Восток в 1996 году как подающий надежды хирург, только что закончивший ординатуру в Соединенных Штатах, однако подающие надежды хирурги были здесь никому не нужны. Операции, даже самые рядовые, были роскошью — толпы людей, ежедневно проходившие у него перед глазами, остро нуждались в воде, пище и антибиотиках, а не в пересадке сердца. Он делал для них что мог, но вовсе не то, чему его учили. Лишь получившие исключительно тяжелые травмы удостаивались чести быть препровожденными в операционную. Так прошло уже три года. Ему было тридцать три, но временами он чувствовал себя вдвое старше. ВОЗ была учреждением ООН, уставная цель которого заключалась в повышении качества здравоохранения во всем мире. Таковы были декларации. В реальности же ее деятельность сводилась к посильной помощи в случае «чрезвычайных обстоятельств», длившихся по полсотни лет и вполне способных продлиться еще столько же. В послужном списке этой организации были курдские восстания в Турции. Была распространившаяся чуть ли не по всему миру вражда между мусульманами-шиитами и мусульманами-суннитами — последняя вполне могла бы претендовать на место в книге рекордов Гиннесса, так как длилась уже больше тысячи лет. Были Бог знает отчего возникшие кровавые беспорядки в Ираке. И в результате каждый такой конфликт, сетовал про себя Майкл, выдавливал беженцев в Сирию — все дороги, как в Рим, вели сюда, и согнанные с насиженных мест толпы шли на запад и юг в поисках призрачного убежища. На каждой границе их тысячами возвращали обратно, но они все шли огромной волной, которую не в силах было обуздать даже все человеческое милосердие вместе взятое. Но здесь милосердие — в лице ООН — занималось безумным чаепитием на адском курорте. Майкл затушил сигарету и вернулся к работе. — Мне нужен еще один комплект для наложения швов, — потребовал он. — Проверьте, достаточно ли у нас физраствора, а вы, санитары, имейте в виду: если есть раненые, их в первую очередь. Последнее прозвучало горькой шуткой. Трое представившихся водителями автобуса пришли в медпункт пешком, буквально разорванные в клочья. Кто-то (надо думать, по политическим соображениям, взлетевшим на воз- дух вместе с ним самим) взорвал автобус с иракцами, нелегально проникшими в Сирию. Погибших военные просто-напросто похоронили на месте, а выживших скопом усадили в грузовик и вывезли обратно через границу. Те же, кто пребывал между жизнью и смертью, оказались здесь, хотя забот медпункту хватало и без них. Майкл наложил повязку на голову тому, кто был ранен легче других. Молодой, не старше шестнадцати лет, парень, хныкал. «Потерпи секунду», — как можно непринужденнее сказал он ему, заподозрив в «водителе автобуса» одного из террористов. Последнее не вызвало в нем ни злости, ни возмущения — он лишь хладнокровно допустил такую возможность. Ткань палатки для сортировки пострадавших и так пропускала достаточно света, но то, что брызнуло в нее сквозь открытый полог, было чересчур ярким, чтобы называться солнечным светом. Это было излучение, столь ослепительное, что Майкл готов был услышать сопровождающий его звук — что-нибудь вроде рокота мощного двигателя или рычания доисторического пустынного льва. Казалось невероятным, что свет может быть такой силы. Хочу, Молитва была напрасной. Он знал уже, что здесь всегда всего будет не хватать. Ни для медицинской миссии ВОЗ, ни для этого сумасшедшего города из домишек-развалюх и слепленных из чего попало лачужек, разбросанных вокруг палаток медпункта. Если бы не иссушающее пустынное солнце, вонь от экскрементов, мусора и немытых тел была бы невыносимой. Но против наполнившей здешний воздух безысходности было бессильно даже оно. Он закончил перевязывать голову юному террористу, и парень подпрыгнул, пытаясь дотянуться до карманов своей одежды. Майкл невольно отпрянул, закрыв лицо руками. Но парень извлек из кармана вовсе не гранату. — Спасибо, — пробормотал Майкл, беря замызганный апельсин, который протягивал ему застенчиво улыбающийся парнишка. Для израильского фрукт был чересчур жалким, чему Майкл даже обрадовался. Ему не хотелось думать, что парнишка взял апельсин у солдата, погибшего при штурме Голанских высот. Он сглотнул, почувствовав на пересохших губах вкус песка. «Следующий!» — крикнул он, перекрывая шум. Юсеф, молодой араб, прилепившийся к Майклу с самого его приезда и вскоре ставший незаменимым его помощником (за все это время Майкл смог освоить лишь по горстке слов из тех нескольких арабских диалектов, что были здесь в ходу), ввел в палатку следующего пациента. — Скажи ей, пусть взбирается на стол, — сказал Майкл. Юсеф перевел, но ничего не произошло. Санитар пожал плечами. Это была закутанная в чадру женщина из кочевого племени — во время войны в Заливе американцы называли таких «Черными Движущимися Объектами». Из всех частей ее тела Майклу были видны только глаза и рука, прикрывавшая лицо складкой одежды в присутствии незнакомого чужестранца. Но по ее походке было видно, что она находится на поздних сроках беременности. — Я не сделаю тебе ничего плохого, — сказал Майкл. Он подвел ее к передвижному смотровому столу, и она застенчиво и в высшей степени неохотно на него взобралась. — Вот и славно. Женщина смотрела в сторону, избегая встречаться с Майклом глазами. Ее родственники (по крайней мере таковыми они показались Майклу) толпились в палатке позади женщины — пыльная, гогочущая масса донельзя любопытных людей, которым напрочь незнакомо было понятие личного пространства. За ними по-прежнему напирала толпа жаждущих осмотра. — Юсеф! Скажи им, чтоб выстроились в очередь снаружи! — Майкл отчаянно пытался подавить сквозившую в его голосе усталость. Он услышал пронзительную арабскую скороговорку Юсефа, обращавшегося к толпе. Люди роптали и переминались с ноги на ногу, не двигаясь с места. — Акушерку сюда! — отрывисто бросил Майкл. Из соседней палатки прибежала молодая шведка в униформе; ее выцветшие на солнце волосы были спрятаны под куфию — то ли из уважения к местным обычаям, то ли из-за невозможности вымыть их как следует по причине нехватки воды. Звали ее Ингрид, но красавицей она не была[2]. — Помоги мне ее осмотреть и скажи Сергею, что мне скоро может понадобиться рентген. Глаза Ингрид округлились. Рентгеновский аппарат, как и обслуживавший его техник, славился своим капризным характером. Тем не менее она кивнула и отправилась на склад за перчатками и шприцем. Майкл стал шарить в складках чадры, отыскав наконец руку пациентки. Она была теплой и влажной, пульс частил, как у воробышка. Майкл улыбнулся дежурной улыбкой, в глубине души, однако, пугаясь своих возможных открытий — постоянное недоедание и ужасы войны вряд ли принесли пользу. нерожденному ребенку этой женщины. До него с трудом дошло, что окружающий шум вдруг усилился. Внезапный звук выстрела словно расколол воздух. Ингрид, стоявшая в дверном проеме, отделявшем палатку от склада, завизжала, как начинающая актриса в плохом фильме. — Ложись! — заорал Майкл, стремительно разворачиваясь. Сквозь толпу родственников пробивался молодой араб. Его глаза были скрыты за темными очками, а одежда испачкана до неузнаваемости, но автомат, из которого он только что выстрелил сквозь потолок палатки, блестел свежей смазкой и вообще выглядел прекрасно ухоженным. Это был АК-47 — самый популярный аксессуар ближневосточной моды. Резким движением парень направил его на Майкла, что-то крича по-арабски и жестикулируя стволом в такт словам. — Вбежал Юсеф. — Доктор говорит, чтоб ты прекратил! — зачем-то крикнул он по-английски. Нелепость этого он, похоже, осознал одновременно с Майклом. Толпа позади нападавшего, отпрянувшая было при звуке выстрела, подалась теперь вперед, с явным намерением помочь каждой из сторон советом. Не выпуская из рук бутылочку с диазепамом и дефицитный стерильный шприц, Ингрид нерешительно шагнула вперед. Араб заколебался, не зная, реагировать ли ему на это появление нового действующего лица или продолжать оборонять ту, кто, по всей видимости, была его женой. Воспользовавшись заминкой, Юсеф схватил автомат за ствол и рванул его вверх, направляя в потолок. Затем Майкл выхватил оружие из рук нападавшего. — Ты ее муж? Сюда запрещено входить с оружием! Разъяренный нападавший ничего не слышал. Подбежав к жене, он принялся стаскивать ее со стола. Немного поупиравшись, та уступила. Он повернулся к Юсефу, явно требуя обратно свой автомат. — Скажи ему, что автомат ему вернут возле ворот, — велел Майкл. — Успокойся, Ингрид, кризис миновал. Муж пациентки что-то сказал, брызгая слюной. — Он говорит, что у него есть граната, — упавшим голосом перевел Юсеф. — Он называет вас дьяволом и говорит, что его жена теперь уже никогда не будет прежней. Мне кажется, что он хочет с вами поторговаться. — Тогда скажи ему… — Доктор! — закричал вбежавший ассистент из хирургической палатки. Его зеленый операционный костюм был забрызган свежей кровью. — Доктор! Вы нам нужны! Сейчас же! — Не дожидаясь ответа, он выбежал. Майкл рванул за ним, срывая с себя на бегу белую куртку. Он не слышал, как подъехал медпунктовский грузовик. И что случилось с несчастной молодой мамой, он так и не узнал. Бактерицидные лампы бросали на стол зеленоватый отсвет и мигали всякий раз, когда кто-нибудь в городе включал тостер. Майкл наклонился над столом, не видя ничего кроме открытого пространства, ограниченного хирургическими простынями. Тело, лежавшее на столе, казалось маленьким, чем-то вроде костлявой куклы. С того момента, когда Майкл в последний раз интересовался временем, прошел целый час. Операция была настолько сложной, что он не чувствовал даже жары, которую вентиляторы, дребезжавшие у него под ногами, лишь усугубляли. — Держите-ка этот ранорасширитель наготове. Одна из сестер, арабка-христианка, протянула руку и взяла инструмент. Пациентка, маленькая курдская девочка, по дороге в школу была буквально изрешечена шрапнелью всех возможных видов; рядом с Майклом его начальник, русский хирург Николай, оперировал ее сестру, которая, услышав взрыв, накрыла семилетнюю малышку своим телом. В сирийских школах можно многому научиться. Брюшная полость была набита тампонами, но, когда Майкл вставлял туда очередной, тот почти сразу наполнялся кровью. — Давление еще держится? — спросил он, взглянув на анестезиолога-египтянина Умара. Тот покачал головой. Запасы крови для переливания подходили к концу. — Ну что, вольем еще две единицы? — Я этого не слышал, — отозвался Николай. — Хорошо, — твердо сказал Майкл. Расход крови в медпункте строго регламентировался. Николай был достаточно хорошим торакальным хирургом, чтобы, не прерывая своей работы, изредка поглядывать на то, что делает Майкл. Обе операции были из разряда безнадежных. Майкл с ненавистью посмотрел на последний пропитавшийся кровью тампон. — Нужно забраться глубже, — пробормотал он. — Кровотечение где-то там внутри, куда мы не добрались. — Эта печень годится уже разве что на корм собакам, — без всякого выражения произнес Умар. Майкл пропустил его слова мимо ушей, погрузил руку глубже в направлении тазового пояса — и нашел это. — Господи Иисусе! — сказал он. — Что там? — Николай поднял голову, его глаза сузились. — Ну-ка, рассказывай. Рука Майкла наткнулась на кусок металла, — то ли гвоздь, упакованный внутрь бомбы, то ли осколок ее оболочки — и вдруг из-под его пальцев струей полилась кровь. — Брюшная аорта вот-вот лопнет, — сказал он. Умар покачал головой; Николай не проронил ни слова. — Ну же, ну, — пробормотал Майкл, ни к кому не обращаясь. Наконец он нащупал сосуд и крепко сжал пальцы. Поток крови остановился. — Слушай, Николай, сделай одолжение, подойди сюда, — сказал он. Русский, не взглянув на него, покачал головой. — Черт побери, я удерживаю главное кровотечение! — закричал Майкл. — Чего ты от меня хочешь? Он впервые взглянул на лицо девочки. Умар снял с нее маску; она была прекрасна, этот спящий черноволосый херувимчик. Боковым зрением Майкл увидел, как две медсестры отходят от стола. — Эй, это еще не все! — сердито воскликнул он. — Давайте кетгут и четвертый номер… Вдруг он чуть не подпрыгнул, почувствовав руку на своем плече. Это был Николай. — О, хорошо, что ты подошел, — сказал Майкл. — Подержишь зажим, ладно? — Отпусти ее, — мягко сказал Николай. Майкл покачал головой. — Ни за что. Этот ребенок мой. — Уже нет. Сердцебиение глухим стуком отдавалось у Майкла в ушах. Он выдохнул, вдруг поняв, что все это время стоял, затаив дыхание. Затем он медленно разжал пальцы. Из сосуда, булькнув, вытекла струйка крови. Девочка лежала, вытянув руку за край стола — рука была бледной, как штукатурка. Майкл со свистом выпустил воздух из легких и отошел от стола. — Погодите, — сказал он сестрам, собравшимся уже закрыть девочке лицо. Он подобрал руку девочки, плотно подоткнув ее краем простыни, затем наклонил голову. Это был вполне естественный жест, хотя ему никогда прежде не случалось так делать. Почему же он решил сделать это сейчас? Его разум не задал этого вопроса, но миг спустя он взглянул вверх и увидел рядом со своим лицом какие-то неясные очертания. Это было похоже на мелькнувшую в воздухе тень или марево, как над разогретым летним асфальтом, только гораздо менее отчетливое и совершенно холодное. Если бы Майкл не открыл глаза, то решил бы, что мимо него пронеслось слабое дуновение ветерка. — Доктор? — Сестры были в замешательстве, Николаи отвернулся. Они явно не видели ничего, кроме коллеги, погрузившегося в свои мысли, и смущенно пытались изображать вежливость. — Ладно, ребята, здесь уже все. Давайте работать со второй. Персонал вернулся к работе. Майкл оглянулся, но облачка уже не было видно. Нетвердой походкой Майкл вышел из операционной палатки. Было два часа пополудни, и снаружи было такое же пекло, как внутри, но из-за внезапного приступа удушья он просто вынужден был выйти наружу. Прилив адреналина, позволявший ему не расклеиваться, прошел, и теперь он чувствовал себя изнеможенным. Душевая была только одна, на другом конце лагеря, возле акушерской палатки. Майкл направился туда. Сестра девочки тоже умерла. Другим пациентам, меньше пострадавшим от взрыва бомбы, удалось помочь, и их отправили в больницу. Не отдавая себе в этом отчета, Майкл машинально потирал ладони, будто бы моя руки, хотя ладони, защищенные хирургическими перчатками, были чистыми, — а вот все остальное было забрызгано кровью, которая, казалось, висела во влажной и душной атмосфере палатки красноватым туманом. — Майкл? — Николай подошел к нему сзади. Русский хирург стянул с себя зеленую операционную блузу, надев ее на голову от солнца. — Извини, что втянул тебя в это: их следовало бы отправить в хороший госпиталь, в Дамаск. — Да ладно, — Майкл продолжал идти, не будучи расположен к беседе, но Николай не отставал. — Послушай, я тут посмотрел твое личное дело и обнаружил, что ты не воспользовался последней возможностью взять краткосрочный отпуск. — Да, я упустил пару таких шансов. Тебе вовсе незачем говорить обиняками. — Хорошо, но ты можешь сказать мне, зачем тебе это? Здесь ведь не то место, где можно получить медаль Альберта Швейцера. Мы ведь всего лишь затыкаем дыры, да ты и сам это прекрасно знаешь. Делаем кое-какие прививки, и я не уверен, что местные князьки и знахари нас за это не проклинают. Через восемнадцать месяцев весь этот медпункт соберет манатки, и мы отсюда уберемся. Майкл повернул влево, направляясь к своему жилищу. Слушая Николая, он почувствовал, что слишком устал для того, чтобы мыться, вначале ему хотелось хоть немного выспаться. — Послушай, Николай, по-моему, в тебе сейчас говорит администратор. Мне незачем отсюда уезжать, а если вдруг понадобится, я тебе скажу. Ответ вышел грубее, чем Майклу того хотелось, но Николай выглядел невозмутимым. Он кивнул и направился в другую сторону, к душевой. За спиной Майкл услышал его голос: «Помни, ты сам захотел быть здесь». Фраза прозвучала мрачной шуткой. Но вместе с тем начальник в присущей ему манере ставил Майкла в известность, что в следующий раз ему будет приказано взять отпуск. Майкл добрался до своей палатки, откинул полог, и в лицо ему дохнуло прохладой. Благодаря переносному итальянскому кондиционеру, единственной его отраде, воздух в жилище был мало-мальски терпимым. Майкл повалился на металлическую армейскую койку и задремал. Нервное возбуждение все еще бродило в нем; он почувствовал, что дошел до той стадии, когда рассудку требуется время, чтобы расслабиться и позволить себе отдых. Странное явление, которому ему случилось быть свидетелем в операционной, все еще владело его мыслями. Он отогнал его, не желая больше видеть подобного. Майкл вскочил и подошел к стоявшей в углу лохани. Ополоснув лицо холодной водой, он запустил пальцы в свои длинные каштановые волосы и посмотрел в зеркало. Лицо, выглянувшее в ответ, было ему знакомо: оно не принадлежало ни чужаку, ни его, Майкла, затравленному двойнику, ни человеку, состарившемуся раньше времени. Но оно было не из тех, что могут многое рассказать о своем хозяине. На нем не были видны следы сотен ночных дежурств в пункте экстренной помощи филадельфийского гетто, где ему постоянно приходилось иметь дело с каким-нибудь четырнадцатилетним «пострадавшим от огнестрельного ранения» (казенный термин, не отражающий и малой толики эмоций, вызываемых видом этих несчастных), которому такие же четырнадцатилетние разворотили грудь пулями. Подобные эпизоды просто-напросто вплелись в ткань его хирургической практики, укрепив ее и подготовив к суровой действительности. Но за его лицом стояло нечто еще, словно скрытое за густой пеленой. И этого Майкл не мог объяснить даже самому себе. Он бросил все это. Для тех, кто знал его в Штатах, он был еще одним лезущим из кожи вон болезненно-самолюбивым ординатором, — иными словами, точной копией их самих, — стремящимся обменять годы медицинской практики на возможность взобраться на верхушку лестницы, где его ждали деньги, репутация специалиста и восторженное внимание стоящей внизу лестницы молодежи. Поэтому, когда пришел запрос из ВОЗ — а никто не знал даже того, что он предлагал туда свою кандидатуру, — и Майкл отверг все другие предложения, по крайней мере несколько человек удивились. Но через месяц с этим свыклись и они; в конце концов, если Майклу вздумалось соскочить с подножки готового отправиться поезда — это его личное дело. Удивительней всего было то, что он и сам не мог разобраться в своих мотивах. У него не было тайных, сокровенных причин отправляться в ту часть света, где его ждала честь быть ненавидимым теми странами, которым он помогал, и игнорируемым всеми прочими. Непосредственно перед отправкой на Ближний Восток он порвал со своей девушкой, американской китаянкой-интерном, чьи родители эмигрировали из Шанхая. Лю стала разыгрывать смертельно обиженную, претендовала на роль невесты или чего-то подобного, хотя у Майкла не было ни тени сомнения, что, имейся хоть малейшие признаки того, что дело у них идет к браку, ее семейство приложило бы все усилия, чтобы она не вышла замуж за чужака. Но двигал им не разрыв отношений и не недавняя смерть матери, еще во время их жизни на Среднем Западе оставившей отца (и, похоже, начавшей пить). В реальности проблема, стоило копнуть поглубже, представляла собой переплетение самых различных проблем, неразрешенных вопросов, невыясненных идеалов, дилемм — этакий древний могильник, который носит в себе каждый, но раскапывать решаются лишь немногие. Майкл Олден как бы состоял из давно забытых образов, моментальных снимков его души, которые ему самому не слишком хотелось рассматривать. Но порой эти образы из мрака былого вдруг решали сами взглянуть на него: особенно часто его сны бывали переполнены паломниками и святыми пустыни. Он бывал свидетелем чудес, настолько же экзотичных и удивительных, насколько невыразительной и суровой была Сирийская равнина. Лазарь, прикрывающий глаза от солнца, в ужасе выйдя из гроба. Купол Скалы, где крылатый конь Мухаммада оставил свой след, возносясь в небо с Пророком на спине. Юный равви Иисус, сорок дней не допускающий к себе дьявола, сулящего ему владычество над миром. (Менее сильный духом спустя сорок минут дал бы себя уговорить за мех чистой воды.) То, что дешевые раскрашенные гравюры из учебников воскресной школы могут столько времени жить в человеке, — вещь неправдоподобная, но в сознании Майкла они запечатлелись с самого детства. Он видел одетого в звериные шкуры Иоанна Крестителя, питающегося акридами и диким медом. И хотя давным-давно стерся из его памяти тот младенец, что помнил коленопреклонение у реки Иордан «В каждом грешнике таится ожидающий своего рождения святой, — говорила ему его бабка-католичка, — но в каждом святом таится грешник, надеющийся, что Бог не разгадает его тайны. Так что будь осторожен». Это было одно из тех безжалостных поучений, которые часто слышат дети на далеких фермах, где Библию читают не просто ради спасения души, а как пособие по выживанию в тех случаях, когда урожай сои гибнет от засухи или куры мрут от болезни. Майкл получил свою долю страха и покаяния. Но, хотя он и не помнил этого теперь, в то время он был странным образом одержим верой. Он забирался на чердак, отряхивал от пыли книги, валявшиеся там с нелегких времен прежнего фермера Олдена, который положил жизнь на то, чтобы превратить шестьдесят акров камней и леса в хлебную ниву. В этих книгах он находил леденящие кровь рассказы о житиях святых — поджариваемых на железных решетках, пронзенных насквозь, освежеванных, растерзанных львами, разрубленных на части, распятых мужчинах — и женщинах, претерпевавших ту же участь, если только они сами не вырывали себе глаза или не успевали броситься на меч. Воображение вкупе с подобным чтением породило в нем какую-то странность. В течение двух лет, когда его Мать была по горло занята еще двумя появившимися один за другим детьми, Майкл проводил каждый день со своей бабкой-католичкой, которая, будучи свободна от такого рода забот, приняла его странность как одну из немногих вполне понятных ей вещей. Так у них образовалась их маленькая секта; они подолгу молились и пели гимны, пока бабка перебирала бобы на кухонном столе. Она недолюбливала гордыню чопорных завсегдатаев церкви — такова была ее собственная форма гордыни. Майкл внимательно прислушивался к ее словам. Спустя какое-то время он вышел из поля ее тяготения, вернулся в школу и семью, но, по большому счету, та печаль, которой оказалась отмечена вся его жизнь, началась именно тогда. Медицина в конце концов направила его подозрительное религиозное усердие в вещественное русло — и тем самым почти полностью подавила его дух. Несправедливость смерти произвела на него впечатление более сильное, чем то, что обычно почитается здоровым. Бывало, он часами просиживал на месте, терзаемый угрызениями совести и приступами отчаяния и неверия в свои силы. Его дядя, сорокалетний ветеран сельской практики, пробивший себе дорогу в голодные годы тем, что принял на этот свет не меньше жеребят и телят, чем детей, считался крупным авторитетом в своей области. «Доктора, Майк, бывают двух типов. Одни лечат десятерых пациентов и выхаживают девятерых. И когда они оглядываются назад, то помнят лишь о девяти спасенных. Другие тоже лечат десятерых и выхаживают девятерых. Но они помнят впоследствии лишь о том единственном, которого спасти не смогли. Что до меня, то я знаю, к какому типу отношусь. А вот ты, когда отправишься на медицинский факультет и станешь тратить время на возню с драгоценными трупами, присмотрись к себе пристальней». Майкл был уверен, что последовал этому совету, и ни разу не дал повода вернуться к этой теме. Его дядя, выкуривавший в день по три пачки и гордившийся этим («Хочешь верь, хочешь нет, но в медицинской школе нам рассказывали, что табак бывает полезен при туберкулезе»), умер от рака легких, когда Майкл еще учился в колледже. Так что Майкл на десять лет с головой ушел в медицинские штудии, а когда учеба подошла к концу, от меланхолии, гонимых святых и мальчика, которому мерещились светящиеся стражи, выстроившиеся вокруг его кроватки, не осталось и следа. В первый год своей учебы он больше напоминал послушника; после выпуска же он твердо знал, что врачи читают не Библию, а истории болезни. Как заметил ему за полночной чашкой скверного кофе один скучающий ординатор: «Нельзя служить нескольким богам одновременно. И нет ничего постыдного в том, чтобы выбрать такого, который платит». Майкл хмуро взглянул на свое отражение. Он плеснул еще воды на шею, после чего повалился на койку, предпринимая вторую попытку уснуть. Спустя четыре часа он проснулся, сразу и не сообразив, что вообще спал. Почувствовав себя немного отдохнувшим, он встал и направился в душевую. Между палатками врачей шла длинная пыльная аллея. Майкл двинулся по ней. Вдалеке виднелся бледный столб дорожной пыли, повисший над скалистой пустыней. Инстинкт, выработавшийся за годы пребывания в зоне необъявленной войны, побудил Майкла быстро перебрать в уме возможных гостей. Это могла быть опоздавшая на четверо суток колонна снабжения. Никого другого они не ждали. Как правило, их клиентура добиралась пешком; грузовики были только у военных. Майкл непроизвольно расправил плечи. Будучи старшим ребенком в семье, именно он всегда заглядывал под кровать, прогоняя затаившихся там чудовищ. Он до сих пор инстинктивно пользовался этим способом, чтобы отогнать кошмары. Противостоять им. Видеть их тем, что они есть на самом деле. На сей раз они оказались друзьями. Когда Майкл достиг въездных ворот медпункта, ооновские солдаты устанавливали ограждение; на бортах и крышах грузовиков были видны большие эмблемы Красного Креста — пусть слабая, но защита. Успокоившись, Майкл двинулся своей дорогой, скребя затылок и думая о том, что раз уж колонна наконец добралась, их, того и гляди, ждет чистая форма, а то и возможность иной раз пропустить по чашечке турецкого кофе. Бывшие среди членов миссии арабы потягивали крепчайший черный чай, который Майклу казался отравой. Он никогда не думал, что положенная норма растворимого кофе может оказаться для него недостаточной, однако некогда сделанный запас уже месяц как иссяк, и восполнить его не было возможности. — Он уже дошел до конца основного лагеря, когда за его спиной раздался этот женский голос, требовавший на грубом арабском, чтобы грузчики были осторожны. — Нет, нет, нет! — кричала она. — Стойте! Поставьте это там, где я вам сказала. Allez[3], вот так! Услышав эту причудливую смесь языков, Майкл повернул обратно. Рядом с головной машиной, опершись ногой на бампер, стояла женщина-водитель и на жаргоне погонщиков верблюдов руководила разгружавшими машины, попутно отгоняя беженцев, которые вертелись вокруг, норовя стащить что-нибудь из драгоценного груза. Ее светлые волосы покрывал белый платок, а на глазах были фирменные солнцезащитные очки. В остальном же ее одежда, от покрытых толстым слоем пыли сапог до охотничьей куртки цвета хаки, была словно у члена экспедиции к копям царя Соломона. — Сьюзен! — закричал Майкл, бегом возвращаясь к тому месту, где стояли грузовики. Женщина махнула рукой, но поток ее ругательств слегка ослаб. Сьюзен Мак-Кэффри была, как и он, из Америки. Кроме того, она была главным полевым администратором лагерей оказания помощи всего Леванта. Она отвечала за шесть лагерей беженцев, разбросанных по пустыне на площади в тысячу квадратных миль, осуществляя связь с региональной штаб-квартирой ВОЗ в Александрии и заботясь о своевременной и беспошлинной доставке грузов, без которых невозможно было бы делать то немногое, что было в их силах. Она, что называется, собаку съела на здешних реалиях — в этих краях она пробыла даже дольше, чем Майкл, и каждый день совершала чудеса доставания при помощи такта, интриг, а то и явной лжи. И все были уверены, что в данный момент она сиднем сидит в своем комфортабельном дамасском офисе. — Что ты здесь делаешь? — спросил Майкл. Она обернулась и сняла очки, чтобы взглянуть на него. Ее взгляд красноречиво напомнил ему, почему арабы делают защищающий от дьявола жест при виде голубоглазых иностранцев. — Я так понимаю, ты предпочел бы, чтоб я сидела дома? — спросила она. — В чем дело? Или ты думаешь, что блондинка не способна совладать с рычагом переключения передач? Она сняла платок и встряхнула головой. Квадрат белого шелка был прозрачен от пота. Пожав плечами, Сьюзен повязала его вокруг шеи. Такое нарочитое пренебрежение обычаями здешних мест показало Майклу, как сильно она раздражена. — Если уж тебе не сиделось на месте, ты должна была хотя бы предупредить нас или запросить вооруженное сопровождение. Здесь слишком опасно, — сказал он невпопад и увидел, как губы Сьюзен вытягиваются в сердитую тонкую линию. — Только не говори, что ты не хотел, чтобы я это делала, — почти прорычала она. — Я потратила две недели, добывая разрешение на этот транспорт, и мне как-то не хотелось, чтобы он растворился в воздухе, как в прошлый раз. — А где этот твой египтянин, который спит в обнимку со своим «узи»? — Майкл обратил внимание, что в грузовике кроме нее не было никого, даже привычных юношей с полуавтоматическими винтовками в кузове. — В этот раз у него не вышло, — на ходу бросила Сьюзен, отгоняя шустрых мальчишек, норовивших подобраться к колонне сзади. — Эй, вы, ну-ка, брысь отсюда! Майкл начал выходить из себя. — Не ты устанавливала здешние правила, не тебе и нарушать их, когда вздумается. Доставка такого груза без вооруженной охраны противоречит им, и тебе это известно. Ты рискуешь всем, чем только можно, и ей-Богу, чего нам только не хватало, так это… — С каких это пор вы, Она вела — На вас напали по дороге, да? — спросил Майкл. Вопреки его желанию слова прозвучали обвинением. — Твою охрану, надо думать, перебили, или же эти ублюдки разбежались, бросив тебя на произвол судьбы? Сьюзен была впечатлена. — Ну, скажем так, мои парни пережили внутренний конфликт интересов и предпочли заблаговременно ретироваться. — Господи! — взорвался Майкл. — Чему ты радуешься? Тебя ведь считают важной птицей, сама знаешь. Как тебе удалось избежать пластиковой бомбы на завтрак? Сьюзен отступила от грузовика и устало улыбнулась. — Не знала я, что тебя это так волнует. — Сьюзен! — Да ладно, шеф. Как для засады, все было достаточно мирно. Они не хотели никого убивать — думаю, это с самого начала была просто чья-то мелкая самодеятельность. Ну и, само собой, никакая важная птица их не интересовала. Так что я сунула им немного денег, ящик больничной одежды, сотню шоколадных батончиков и огромное количество белого порошка, отдаленно напоминающего кокаин, — это, случайно, не для вашего котла заказали столько кукурузного крахмала? Кое-кто, небось, гуляет сейчас от души. Майкл подумал, что тот, кто выкидывает коленца на пороховой бочке, рискует в скором времени сплясать свой последний танец, однако он вынужден был признать, что выпавшее на ее долю испытание Сьюзен прошла лучше, чем смог бы кто-либо из гражданских — да и лучше многих военных. «Мне ты можешь сказать, насколько это тебя испугало», — хотел сказать Майкл, но как раз этого он не мог себе позволить. Это было не в правилах их игры. Они со Сьюзен были слишком похожи, оба без лишних вопросов взваливали груз себе на плечи просто потому, что кто-то должен был это сделать. Но ее ноша была большей, чем когда-либо могла оказаться у него, — Сьюзен была женщиной в мужском мире интернациональной помощи, да к тому же ей приходилось иметь дело с препятствиями, которые ислам ставил на пути западной женщины с того самого момента, как она была назначена на этот пост. Майкл успел достаточно хорошо узнать ее, чтобы не сомневаться, что в мире нет ничего такого, что заставило бы ее отступить. А вот разозлить ее было можно, что частенько и происходило. Ярость Сьюзен Мак-Кэффри была для нее одновременно мечом и щитом в ее каждодневных битвах, и Майкл научился отдавать этому должное. — Тебе незачем здесь торчать. Хочешь, идем в кухонную палатку? Я мог бы организовать пару стульев в мясном холодильнике, — сказал он. Это было своего рода предложение заключить мир, и они оба это знали. Раздражение по поводу методов Сьюзен давно переросло у Майкла в странную смесь зависти и любви. — Звучит заманчиво, — улыбнулась Сьюзен. Белесая пустынная пыль прорисовывала все мельчайшие морщинки на ее лице; Сьюзен провела ладонью по лбу, вытирая грязную полосу. — Ну, я готова. Турецкий кофе оказался в единственном месте на четыреста миль вокруг. В руках у нее оказался серебристый термос. — Сварен только сегодня утром, в четыре часа, в «Сирийском Гранд — отеле». — Я люблю тебя, — с жаром произнес Майкл. Сьюзен непринужденно-торжествующе рассмеялась, отчего Майклу показалось, что по его коже провели жесткой щеткой. — Почему бы нам не пойти к тебе в палатку — я показала бы тебе, что я еще привезла? Майкл делил палатку с другими членами миссии, которые обычно появлялись там когда угодно. Но в этот час все они предпочли находиться в местах, более располагающих к употреблению спиртного. Майкл машинально дернул выключатель единственной лампы. Палатку наполнил мерцающий желтый свет, свидетельствующий о том, что списанный армейский генератор миссии все еще работает. Сьюзен отвернула крышку термоса и до краев наполнила ее кофе. От его аромата у Майкла потекли слюнки. Он взял чашку и по ординаторской привычке с обескураживающей легкостью выпил содержимое одним глотком, невзирая на температуру, после чего протянул чашку за новой порцией. Сьюзен тут же наполнила ее, завинтила термос и поставила его на шаткий карточный столик, стоявший посреди палатки. — Ну что, рискнем заработать переохлаждение? — предложила Сьюзен. Она включила маленький кондиционер на полную мощность, и тот нехотя принялся гнать воздух. — Ты ведь заслужил провести пару дней в большом городе, — сказала Сьюзен, изучая лицо Майкла. — Можешь поехать с нами, мы отправляемся завтра утром. Утро для нее означало за час до рассвета, так что для утреннего обхода у него не осталось бы никакой возможности. — У нас не хватает людей, — сказал Майкл. — На сегодня у меня намечена добрая дюжина процедур. И вообще работы куча. Кофеин пробудил в нем некую часть его существа, которая незаметно для него впала было в оцепенение, и это вызвало у него иллюзию прилива сил. Было удивительно, что какая-то несчастная молекула способна превратить пытку в удовольствие, будто бы растворив в чашке кофе всю душевную боль. — Вам всегда не хватает людей, — резко ответила Сьюзен. — Майкл, я тебе уже сто раз говорила: не стоит рассчитывать Бог весть на что, — продолжила она, смягчившись. — Мы никого здесь не спасаем. Здесь всегда найдется масса бедных и страждущих, способных разбить твое сердце — или сначала голову. — Господи, и что только эти люди обо мне не напридумывают! — Не эти люди, а я, — ответила она, явно раскусив его попытку уклониться от разговора. — Ты пытаешься превратить эту работу в большее, чем она есть. Милый, и что же в ней такого особенного? Да ничего. Мир есть то, что он есть, и мы играем в свои игры, пока не опустится занавес. — Она взяла у него из рук пустую чашку и поставила ее на стол. — Уж прости мне эту смешанную метафору. Она толкнула Майкла, отчего тот сел на койку, и, опустившись на колени, принялась расстегивать его задубевшую от пота и крови рубашку. Не успела она закончить, как он повалился и моментально уснул. Его сон был невероятно схож с реальностью, как будто он просто только что присоединился к тому, что давно уже происходило и без его участия. Местность была до боли знакомой, он бывал в этой географической точке в часы своего беспомощно-бессознательного состояния. Вокруг все тонуло в пламени, грохоте бомбовых разрывов, воплях отчаявшихся жертв. Все войны, когда-либо им виденные, слились в одну: старые кинохроники и телепередачи из детства, иссиня-черные фотографии в книгах по истории, кадры выпусков «Си-эн-эн», снятые из-за его плеча в госпиталях горячих точек. Это была последняя война из всех, которым было суждено случиться, Армагеддон, Апокалипсис, Гибель Богов, Конец Времен, последняя из войн, в которых суждено было участвовать человеку. И она длилась вечность. Майкл не рассказывал никому об этих своих снах — даже Сьюзен, которой он рассказывал почти все. Дурные сны были здесь у каждого. Вокруг было столько страдания, что им пропитался бы даже полный идиот; оно напоминало о себе во сне, подобно невыполненному обещанию, и Майкл становился жадным и эгоистичным, прося для себя хоть какого-то снисхождения. Хуже всего было то, что его сны выглядели неким запутанным пророчеством, этаким киноанонсом грядущих событий. Подобно какому-то страннику былых времен, он был поражен открывшимся в этих видениях многолюдьем глухой пустыни. С течением времени у Майкла понемногу окрепла уверенность, что эти видения были чем-то большим, чем реакция его души на стресс. В его представлении они приобрели характер своего рода объективной реальности. Конец Времен был Кульминация каждого из снов была одной и той же. Посреди разрушений перед ним вдруг возникал висящий в воздухе меч, пронзающий огромный черный камень. Сменяющие друг друга картины обреченных крестовых походов проносились у него в голове подобно осенним листьям — падающий с небес громадный железный крест, затем оружие, закаленное в крови рабов и мучеников, столь могущественное, что стало уже легендой, парадигмой чести и священной смерти. Символ превращался в символизируемую им вещь, и мерцающий клинок, возникший из солнечного пламени, становился воплощением самой силы искушения. Он манил его: Нет. Даже в снах, когда те, кому он хотел помочь, обращались в пепел прежде, чем он успевал до них дотронуться, Майкл не мыслил себя в роли воителя. Он не хотел своей рукой претворять в жизнь какое-нибудь горячечное пророчество. Чтобы выжить, нужно было проснуться. Сейчас же. Перебарывая самого себя, Майкл стал пытаться выбраться… И опустилась тьма. Майкл сел, подслеповато моргая и прислушиваясь к разбудившему его звуку. Он протянул руку к Сьюзен, зная, что уже поздно и она наверняка ушла. Странно, но за все это время в палатку никто не вернулся. Лицо его покрылось маслянисто-глянцевой испариной, а тонкая куцая простыня прилипла к телу, будто ее перед тем окунули в воду. В палатке кто-то был. Незнакомец не был одет ни в униформу членов миссии, ни в лохмотья, обычные для наводнивших лагерь беженцев. Его бедуинское одеяние сияло белизной, а черная бородка была аккуратно подстрижена. Его можно было бы назвать красавцем, если бы не орлиный взгляд, из-за которого лицо его словно воплощало холодную бесчеловечность пустыни. — Кто ты? — подозрительно спросил Майкл. Молодой человек приблизился. Его бледно-оливковая кожа, казалось, светилась, а глаза были непроницаемыми, словно чернота ночного неба. — Я пришел исцелить мир от его греха, — ответил он на чистом, без малейшего акцента, английском. — Что? — озадаченно переспросил Майкл. — Послушай, если ты болен, я… — Господь призывает детей Своих на битву, — сказал молодой человек. Его пророческие слова удивительно соответствовали духу видений Майкла. Он рывком сел на край койки, хватая пришельца за руку. — Мне кажется, вы с Господом ошиблись палаткой, — решительно сказал он. Мир поглотила яркая вспышка. Майкл лежал на спине; свет слепил его. Он безуспешно попытался нашарить выключатель и вдруг понял, что кто-то светит ему в глаза карманным фонариком. Юный пророк ему приснился. — Что такое? — проговорил он заплетающимся языком, борясь со сном и горьким вкусом кофе во рту. Странный финал сновидения улетучивался из его сознания, как мираж. — Скорее, доктор, — возбужденно произнес Юсеф. — Майкл скользнул в хаки и теннисную рубашку, сунул босые ноги в кроссовки и натянул свою белую куртку. Следуя сквозь утреннюю мглу в полушаге за Юсефом, он пытался нащупать в кармане стетоскоп. Интересно, который час? Где все остальные? Юсеф привел Майкла к воротам лагеря. За забором сгрудились местные жители, взгляды которых были направлены куда-то в гущу образовавшейся толпы. Сопровождаемый равнодушными взглядами охраны, Майкл перебрался через барьер и протолкался в середину. — Вы что, пришли просто здесь постоять? — крикнул он. Пробравшись в центр, он увидел лежащего на земле мужчину, вероятно, местного крестьянина. Он был без обуви и головного убора. Его рубаха и брюки свисали клочьями, как бывает, когда ткань подвергается воздействию мощной тепловой и лучевой вспышки. — Юсеф! — позвал Майкл. — Носилки, быстро! Запах гари Майкл почувствовал даже оттуда, где стоял, отчего приступ тошноты буквально сжал его желудок в комок. — Юсеф, постой! Давай сюда Ингрид или кого-нибудь еще, — крикнул Майкл. — Пусть захватит раствор Рингера и немного морфия — ну, и носилки. Не оглянувшись посмотреть, как Юсеф выполнил команду, Майкл опустился на колени рядом с мужчиной. Когда-то его волосы были черными — несколько прядей и сейчас прилипли к покрытому волдырями и гноящемуся черепу. Остальные волосы выпали, оставив желтоватые кровоточащие лоскуты открытого скальпа. Большая часть незащищенной одеждой кожи мужчины была коричневато-черной, как показалось Майклу, темней своего обычного цвета. Майкл попробовал подыскать подходящее арабское словцо, чтобы заставить толпу отступить, но так и не смог. Где же Юсеф? Что он там делает так долго? Незнакомец умирал. Майклу была знакома эта всепоглощающая надежда на облегчение. Но ради живых он должен был узнать причину. — Мужчина открыл глаза, чтобы ответить. Его язык был таким черным, будто он пил чернила, и Майкл испытал подленькое чувство облегчения. Этот симптом не входил в число известных ему свидетельств лучевой болезни. Незнакомца убивало что-то другое. Майкл покачивал мужчину на руках. Он повиновался инстинкту, побуждавшему его облегчить страдания умирающего, когда больше сделать ничего нельзя. Мужчина изо всех сил пытался заговорить, отчего его язык вывалился изо рта, а глаза округлились. Они были мертвенно-бледными от бельм, но Майкл готов был поклясться, что еще час назад мужчина мог видеть — иначе как бы он добрался до медпункта? Наконец он заговорил, с трудом, осторожно выговаривая гортанные арабские слова. — Что он говорит? Здесь кто-нибудь говорит по-английски? — в отчаянии принялся допытываться Майкл. — Он говорит, что на него легло проклятие, — сказал Юсеф, опускаясь на корточки позади Майкла и суя ему в ладонь пластиковую флягу. — Весь его народ проклят духом разрушения, он один уцелел. Майкл поднес флягу к черному рту незнакомца и осторожно наклонил. Тот жадно припал к воде, затем повалился без сил. Майкл ощущал его агонические попытки дышать, словно свои собственные. — Юсеф, быстро. Мне нужо знать, откуда он. Он ненавидел самого себя за то, что приходилось тревожить этого человека в последние минуты его жизни, но симптомы не соответствовали ни одной из известных Майклу болезней. И если в этих краях возникла некая местная эпидемия, нужно было знать, где искать ее источник. Юсеф обратился к старику, быстро лопоча по-арабски. Ему пришлось дважды повторить вопрос, прежде чем тот вновь приподнялся. Ответ его был еле слышен, так что Юсефу пришлось наклониться. Расслышав сказанное, он безучастно выпрямился. — Он из деревни Вади ар-Ратка, — сказал он, обреченно пожав плечами, как будто этим было все сказано. — За границей, — добавил он, видя непонимание на лице Майкла. В толпе произошло волнение, вызванное проталкивающимися санитарами с носилками. — Спроси его… — начал было Майкл, но было уже поздно. Он почувствовал, как старик странно напрягся, а затем его руки обмякли и тело еле заметно полегчало, когда душа покинула свое вместилище. Майкл осторожно опустил его на землю и подошел к его ногам, позволив санитарам идти вслед за собой. — Тело лучше всего сжечь, — сказал Майкл полушепотом. — Достань мне джип, — продолжил он, оборачиваясь к Юсефу, — и карту. Покажешь мне, где находится этот Вади-на-Грядках. Юсеф кивнул, не став поправлять Майкла. Майкл посмотрел на восток, туда, откуда донеслось прохладное дуновение предрассветного ветерка. Там что-то было. Что-то горело. — Если я правильно понял, куда ты собираешься, то это невозможно, — сказал Николай Майклу, когда тот выходил из его палатки. В одной руке Майкл держал дежурный медицинский саквояж, а в другой — пустой термос. Начальник медпункта явно вскочил из постели второпях. Он не успел побриться, и густая черная щетина, покрывавшая его щеки и подбородок, делала его похожим на пирата. Он все еще был в купальном халате, обутый в расшнурованные армейские ботинки — когда-то, еще не став врачом, Николай служил в Красной Армии. — Вади ар-Ратка находится в Ираке. У нас нет раз решения там работать, — добавил он. — А у бубонной чумы есть разрешение? — спросил Майкл, вслед за Николаем направляясь в столовую. — У чумы? Ты хотел сказать — у тифа? — голос Николая прозвучал озабоченно. В здешних местах, где царила антисанитария и не хватало чистой воды, тиф угрожал постоянно. Он вошел в столовую вслед за Майклом, где тот взял несколько комплектов сухого пайка и принялся наполнять термос. — Я почти хочу, чтоб там оказался тиф, — медленно произнес Майкл. — С тифом мы знаем, что делать. Но я не знаю, отчего умер тот человек, — и лучше будет, если я поеду и узнаю. Залив термос кипятком, он завинтил крышку и перебросил его через плечо. — Ты хотя бы знаешь, куда собрался? И что собираешься там найти? — Тяжело больных людей, — отрезал Майкл. Он отвернул полог палатки и выскользнул наружу, направляясь к автопарку. — Людей, которые наверняка встретят тебя пулями, — сказал Николай, последовав за ним. — Если они так же больны, как тот старик, они скорее всего промахнутся. Еще не дойдя до автопарка, Майкл услышал взревывание моторов грузовиков колонны снабжения. Свет их фар придавал лагерю призрачно-театральный облик, делая похожим на декорации к какому-то странному спектаклю. Сьюзен еще не должна была уехать. Водители-сирийцы любили погазовать на месте, словно перед гонкой за лидером. Отучить их от этой привычки было никому не под силу. Майкл осмотрелся, но Сьюзен не увидел. Ему даже захотелось, чтобы ее уже здесь не оказалось, однако она не могла не знать о происшедшем. Уж во всяком случае Николай должен был рассказать ей об этом в своем ежедневном докладе. Джип был готов, и Юсеф уже расположился на водительском месте. Он как ни в чем не бывало улыбнулся Майклу. — Без меня вы никогда не найдете Вади ар-Ратка, доктор. И в любом случае вам понадобится толковый переводчик. Майкл оглянулся в сторону Николая и понял, что тот не собирается прилагать усилий к тому, чтобы Юсеф остался. Как бы то ни было, со словами Юсефа спорить не приходилось. Смирившись с неизбежным, Майкл влез в пассажирское отделение джипа и забросил тяжелый медицинский саквояж на заднее сиденье. Юсеф включил зажигание, и мотор джипа резко взревел. Свет фар прорезал утреннюю мглу, выхватив из тьмы Николая и отбросив на палатку позади него длинную черную тень. — Майкл! — Сьюзен, задыхаясь, подбежала к ним и схватилась за ручку двери пассажирского отделения джипа, как будто могла помешать его движению одной лишь силой воли. — И куда же это ты собрался со своим Санчо Пансой? Она была одета для долгого путешествия обратно в Дамаск, бодрая и собранная даже в это время суток; на голове у нее был белый платок, а на лбу красовались ее громадные солнцезащитные очки. — Возможно что-то вроде вспышки неизвестной эпидемии. Я решил проверить несколько деревень, — сказал Майкл. Это была пусть и не вся, но правда. — В Ираке? — подозрительно прервала его — Сьюзен. — Иначе с чего бы это тебе выбираться тайком? — Слухи, — подумал Майкл, — это единственное, что распространяется быстрей войны. Он пожал плечами, мягко отстраняя ее. То, что он делал, официально было ее обязанностью, но оба они знали, что он не позволит ей указывать его совести. — Я жду ответа, — сказала Сьюзен, сжав ручку дверцы так, что костяшки ее пальцев побелели. Майкл буквально почувствовал, как в воздухе вдруг возникло напряжение, словно бы скопившийся электрический заряд, готовый взорваться молнией. — Я ведь уже говорил: не тебе устанавливать здешние правила, — сказал он жестко. — И решать, когда их нарушить. Ты ведь это тоже сказал, — негромко произнесла она чуть дрожащим голосом. — Не стоит пересекать иракскую границу, лучше вернись, ладно? Ты ведь знаешь, какие у нас будут неприятности из-за нелегального перехода границы. Нас просто вышвырнут отсюда. Не дав ему возможности ответить, она развернулась и зашагала обратно к грузовикам. — Только возвращайся целым, — крикнул ему Николай, салютуя рукой на прощание. — У нас и так мало людей, чтобы еще тебя по частям собирать. — Поехали, — сказал Майкл. Они ехали на восток. Впереди поднималось солнце — мутное раскаленное пятно в затянутом облаками небе. Майкл привычно восхищался безбрежностью пустыни. До границы с Ираком оставалось меньше часа пути. Таким же, наверное, был бы лунный пейзаж: ни былинки, ни живого существа, ни рукотворного сооружения — ничто не нарушало девственной пустоты. «Все его соплеменники были прокляты джинном-разрушителем…» Лицо мертвого старика заполнило собой мысли Майкла, причудливо переплетясь с картинами из его сна. Не мир, но меч… Они не встретили по дороге никого, хотя приближались к одной из наиболее опасных — и, вероятно, наиболее охраняемых — границ этого района. Ирак до сих пор уважал суверенитет Сирии, но это положение могло измениться в любой момент. И случись такое, эта заброшенная пустынная колея превратилась бы в оживленную магистраль, забитую танками и грузовиками с пехотой. Майкл поймал себя на том, что вглядывается вдаль, словно пытаясь рассмотреть некое материальное воплощение границы, не существовавшей вне голов политиков и картографов. Местность плавно поднималась, и в конце концов они въехали в глубокую седловину, после которой дорога резко шла вниз. Майкл увидел, как колея спускается в долину по ту сторону перевала; у подножия одного из голых холмов притулилась деревенька. — Вот она, — сказал Юсеф, притормаживая на седловине. — Наверное, нам не стоит туда ехать? Он всегда мог бы сказать, что они заблудились. Это могло сработать — им устроили бы разнос и вышвырнули бы, сопроводив до границы. Но кто знает, как бы оно вышло. Майкл всматривался в направлении далекой деревни, жалея, что у него нет бинокля. Первое, на что он обратил внимание, это стоявшая вокруг тишина, давящая, словно тяжелое одеяло. А второе — свет, подобного которому ему не случалось видеть прежде. Сквозь дыру в сером покрывале облаков на деревню падал яркий луч, который можно было бы принять за солнечный, вот только источник его находился так высоко, как не могло подняться солнце спустя час после рассвета. И какой солнечный свет мог быть таким бело-голубым и, похоже, таким же горячим, как звезда-карлик, но при этом холодным, как арктический лед? Луч слегка мерцал, словно бы в такт сердцебиению какого-то сверхъестественного существа. — Ты, надо думать, тоже не знаешь, что это такое? — спросил Майкл. Юсеф что-то еле слышно бормотал, затем резко умолк, словно завершив молитву. — От этой пустыни можно ожидать чего угодно. Здешние жители говорят, что такие места нужно оставлять Богу и дьяволу. Им нужно иметь на земле уголок, где они сражались бы друг с другом один на один. — Поехали. Чем скорей мы окажемся внизу и узнаем, что убило того человека, тем скорей сможем отсюда убраться, — возбужденно проговорил Майкл. Юсеф не пошевелился. Майкл покачал головой. — Если ты не пойдешь со мной, я пойду один. Ты ведь знаешь, — сказал он. Юсеф изобразил покорность. «Иншалла»[5], — пробормотал он и включил передачу. Он ехал сюда, ожидая найти здесь чуму. Но это… Это было нечто сверхъестественное. Запах смерти Майкл ощущал в лошадиных дозах — дорога впереди явственно несла на себе ее отпечаток, но тел видно не было. Майкл подавил приступ ужаса, охватившего его, когда они проезжали пустынные окраины деревни. Если бы Юсеф увидел, что он дрожит, то наверняка сбежал бы. Вади по-арабски означает «река», и деревня Вади ар-Ратка стояла на берегу одного из мелких сезонных потоков, пунктиром пересекавших карту района. Летом он пересыхал, но для орошения озимых воды хватало, и Майклу были видны аккуратно возделанные овощные грядки, разбросанные среди опустевших домов. Кругом царила тишина. Все посевы в деревне пожухли и обессилено полегли, почва же вокруг них тускло отсвечивала, будто покрытая глазурью. — Доктор! — закричал Юсеф, указывая в сторону от дороги, где лежало человеческое тело — первое, замеченное ими за все время. — Стоп! — крикнул Майкл, на ходу выскакивая из джипа. Труп лежал ничком, словно сраженный на лету. Майкл осторожно перевернул тело. Плоть под его пальцами оказалась необычайно податливой, как будто мышцы под кожей успели наполовину разложиться. За исключением этого симптомы были совершенно такими же, как у старика, умершего в лагере, — почерневший зев, ослепшие глаза. Создавалось впечатление, что этого человека сжег какой-то внутренний жар. — Похоже, мы приехали куда нужно, — пробормотал Майкл. Он направился к джипу за своим саквояжем, делая небольшой крюк, чтобы внимательней осмотреть один из огородов. То, что он принял было за осколки стекла, оказалось сухими оболочками саранчи, поблескивавшими посреди жухлых растений, так и не доставшихся им на растерзание. Майкл вдруг понял, чем еще поразила его увиденная картина: полным отсутствием домашних животных, обычно разгуливающих в здешних деревнях здесь и там. Ни коз, ни кур, ни даже вечно голодных одичавших кошек и собак. Здесь не было ничего живого. Ангел Смерти унес все подчистую. Майкл вернулся к джипу. — Оставайся здесь, — сказал он Юсефу. — Я должен проверить, может, кто-нибудь все-таки выжил. Майклом двигало нежелание подвергать Юсефа риску заражения, однако переводчика, судя по всему, перспектива остаться одному пугала больше, чем гипотетический новый микроб. Стоило Майклу двинуться, как Юсеф последовал за ним, перебросив через плечо винтовку. Вади ар-Ратка была по здешним меркам довольно крупной деревней, но ее центр находился меньше чем в десяти минутах ходьбы от того места, где остановился джип. По мере их продвижения по деревне волнение Майкла усиливалось. Двери всех домов были распахнуты, словно их обитатели внезапно сбежали, побросав все нажитое. От них не осталось ни следа, даже ни единого тела. Майкл видел, как Юсеф, идущий по противоположной стороне улицы, стучится в дома, пораженный теперь не меньше его самого. Как все они могли вот так исчезнуть? Майкл нерешительно остановился у одной из дверей, не окликнув двинувшегося дальше Юсефа. Действительно ли из дома донесся звук, или ему послышалось? Он вошел внутрь. В гостиной пахло чесноком и табаком. Здесь был телевизор со стоявшим на нем аляповатым цветным портретом Саддама Хусейна и немного потрепанной мебели. В комнате имелась еще одна, занавешенная дверь, которая, по всей видимости, вела в кухню и комнату, служившую женской половиной в этой бедной семье, которая не могла позволить себе таковую в полном смысле этого слова. Майкл осторожно отодвинул занавесь. Кухонный стол был накрыт для ужина, но еда осталась нетронутой. Хлеб зачерствел, варево в мисках застыло. Не было даже мух, привлеченных запахом разлагающейся пищи. То, что здесь произошло, случилось вчера вечером, часов в шесть-семь — ужинали здесь обычно в это время. Единственному выжившему как раз хватило времени, чтобы пешком добраться до медпункта к четырем утра. Но от чего он убегал? От заразы? От газа? Быстрота, с которой здешние жители покинули дома, говорила в пользу версии о чем-то вроде сверхмощного яда, мгновенно распыленного здесь правительственными войсками. Майклу, впрочем, с трудом верилось, что даже такому психу, как Саддам, могло прийти в голову испытывать химическое оружие так близко от зоны, патрулируемой самолетами союзных сил. Погруженный в эти мысли, Майкл, не осмотревшись, шагнул наружу — и дал нападающему фору. — Айее! — закричал человек, всем телом устремляясь на Майкла слева. От удара у Майкла перехватило дыхание, он упал. Откашливаясь и пытаясь продохнуть сквозь спазм в горле, Майкл встал было на колени, но человек прыгнул на него сзади, обхватив шею. Майкл запрокинул голову, чтобы рассмотреть нападающего, но это движение еще больше вывело его из равновесия, и они оба рухнули навзничь в дорожную пыль. — Отставить! — изо всех сил заорал Майкл, думая напугать своего соперника — теперь он видел, что это обезумевший житель деревни. Он собирался было крикнуть: «Я американец!», но вовремя сообразил, что это может еще сильней разозлить нападающего. Они принялись кататься по земле; Майкл чувствовал, как стальные пальцы, огрубевшие от многолетней крестьянской работы, шарят по его лицу, рту, носу и глазам. Вдруг одна из рук нападающего ослабила хватку. Еще не успев как-либо на это отреагировать, Майкл понял, что мужчина нащупывал висевший у него на поясе армейский нож. Секунда-другая — и лезвие вонзится ему в горло или грудь. Сделав неимоверное усилие, Майкл уперся плечом в ребра нападающего, одновременно пытаясь ухватить его за ноги. Попытка оказалась удачной. От удара под дых мужчина издал громкое «ууфф!» и, задыхаясь, повалился навзничь. Майкл бросился было бежать, но понял, что чувствует себя для этого не слишком хорошо. Тогда он развернулся лицом к выронившему нож противнику. Крестьянин, стоя на корточках, пытался нашарить его в дорожной пыли, и Майкл заметил две вещи. Мужчина плакал, громко всхлипывая, и не имел ни малейшего представления о местонахождении ножа, хотя тот лежал в метре от его правой руки. Он был слеп, как и тот старик, что умер в лагере медпункта. — Доктор! Юсеф бежал к ним, направляя винтовку на нападавшего. Майкл шагнул ему навстречу, подняв руки. — Нет-нет, успокойся! Со мной все в порядке! Юсеф, поколебавшись, опустил винтовку. Подойдя ближе, он увидел, что крестьянин достоин скорее жалости — теперь он неподвижно, лишь слегка подрагивая, лежал в пыли, и от его ярости не осталось и следа. — Вы можете что-нибудь сделать? — тихо спросил Юсеф с мольбой в голосе. Майкл покачал головой. — Я могу только попытаться облегчить его страдания. Он двинулся обратно к джипу за своим саквояжем. Теперь, когда борьба окончилась, ему стало отчетливо видно, сколь серьезны — наверняка смертельны — ожоги мужчины. Когда спустя пять минут Майкл вернулся, Юсеф уже отнес умершего в один из домов. Его побледневшее лицо приняло выражение твердой решимости. — Идемте, доктор. Там есть и другие. Не проронив ни слова, они пересекли площадь, ограниченную с одной стороны базаром, а с другой — мечетью. В том месте, которое, очевидно, было центром деревни, продолжал бить полуразрушенный фонтан. Майкл остановился и плеснул себе в лицо водой. Когда он вновь осмотрелся, то увидел, что фигура Юсефа уже исчезает в темном проеме мечети. Странно, но это было единственное здание, действительно выглядевшее так, будто его бомбили. Еще более удивительным было то, что, несмотря на разрушенные стены, главный купол стоял как ни в чем не бывало; он был покрыт шикарным алюминиевым сплавом, отчего на здешнем солнце сиял золотом. В дверном проеме снова появился Юсеф. — Идемте скорей! Они ждут вас! Это было то самое место, которое он видел во сне. Именно здесь ему был предложен огненный меч. На полу, тесно прижавшись друг к другу, сгрудились двенадцать человек. Взгляды их были устремлены в одну точку, но не к нему. Они смотрели куда-то вверх, и на их лицах сверкал отблеск светового круга, образованного окнами, расположенными вокруг основания купола. Но внимание на себя обращало не только это. Кучку людей, состоявшую из женщин, детей и двух стариков, — очевидно, из числа Очарованный, Майкл смотрел, как танцующие перемещались с неземной грацией, словно заведенные ангелы, непрестанно кружащие вокруг Трона. Их войлочные туфли, скользя по каменному полу, производили еле слышный, мягкий шорох, а затем тишину нарушила мелодия. Танцующие принялись напевать в такт своим движениям; к ним присоединились крестьяне. Зрелище тронуло Майкла до глубины души. — Что спасло их? — полушепотом, боясь нарушить ритуал, спросил он Юсефа. — Вера. Майкл покачал головой. Чтобы веровать, ему нужно было верить в самое веру, а этим-то он похвастать не мог. Он взглянул на Юсефа и заметил, что в том произошла неуловимая перемена. Его лицо светилось, и произносимые им слова исходили не из уст простого наемного переводчика, доставившего его сюда. Сердце Майкла забилось; в голове бешено пронеслась сумасшедшая мысль: Между тем его внимание вновь привлекла разыгрывающаяся перед ним сцена. Крестьяне, уцелевшие несмотря на смертоносный свет, — таково было единственное, хотя и фантастическое объяснение увиденного, пришедшее Майклу на ум, — выглядели необычайно умиротворенными. От них, нетвердо семеня, отделилась молодая женщина. В руках она несла ребенка, которого подняла над головой, словно принося в жертву. Майкла охватил панический страх. Он понял, что ему нужно бежать отсюда. Повернувшись, он сделал несколько шагов и был готов уже ринуться сломя голову, как вдруг ощутил на своем плече чью-то сильную руку. Юсеф, поддерживавший его сзади, покачал головой. — Вам нечего бояться. Вас здесь ждали. Голос, произнесший это, был твердым и сильным, это не был голос Юсефа. Эта мелкая деталь больше, чем что-либо другое, вызвала у Майкла приступ тошноты; на его глаза стала надвигаться рваная черная пелена, и он почувствовал, что вот-вот упадет в обморок. Встряхнувшись, Майкл высвободился и, пошатываясь, продолжил свое движение к выходу. Он судорожно хватал воздух ртом, и хотя сознание его не покинуло, в глазах мутилось, и он то и дело спотыкался о неровности каменного пола. Теперь Юсеф оказался перед ним. — Пожалуйста, сэр. Вы здесь в безопасности. Это единственное место, где вам ничто не угрожает. На этот раз Майкл остановился. Он был озадачен. — Как ты можешь называть это проклятое место безопасным? — прохрипел он. Горло его пересохло от страха. Прежде чем Юсеф успел ответить, из тени вышел старик с длинной седой бородой, в грубом шерстяном одеянии. Понемногу приходя в чувство, Майкл понял, что это странствующий аскет, пожилой суфий. По-арабски слово Старый суфий взглянул на него. Таких глаз Майклу никогда не приходилось видеть — глубокие, полные тьмы, но в то же время словно светящиеся. — Он хочет говорить с вами, — сказал Юсеф. Голос его звучал теперь чуть ли не робко. — Я жду не дождусь, когда он расскажет, что может. Ему известно, что это была за напасть? Еще не успев произнести это, Майкл понял абсурдность своих слов. Всю жизнь он презрительно относился ко всему, что противоречит здравому смыслу, в результате чего в этих обстоятельствах сам оказался с ним не в ладах. После всего увиденного ему по-прежнему хотелось, чтобы все вернулось к привычному рациональному сумасшествию. Когда Майкл закончил, аскет улыбнулся и громко заговорил по-арабски. — Он говорит, что знает вас, — спустя мгновение перевел Юсеф. — Не думаю, — ответил Майкл. — Скажи ему… Старик прервал его нетерпеливым жестом. — Всему несовершенному свойственно подходить к концу. Лишь Бог вечен, — перевел Юсеф. Он улыбнулся так, будто старик намекнул на что-то смешное, известное только им двоим. — Он хочет, чтобы вы поняли одну вещь: вы не в силах заставить реку течь, куда вам хочется. Она понесет вас, куда хочется ей. — Потрясающе. От волнения и недосыпа у Майкла испортилось настроение. — Он говорит, что для тех событий, что привели вас сюда, была причина. Вам не следует бояться иметь веру. Вы должны примириться с необходимостью верить. Юсеф произнес все это, в то время как суфий не проронил ни слова. — Ты что, уже читаешь мысли? — отрывисто бросил Майкл. Он попытался проскользнуть между Юсефом и стариком, ощутив очередной прилив беспокойства по поводу опасности, которой они, вероятно, по-прежнему подвергаются. Однако старик опустился перед ним на колени, провел ладонью по полу и начертил на запыленной поверхности какой-то знак. Майкл всмотрелся — это оказалось число — Идем, — сказал он. — Уходим отсюда. Он шел широким шагом мимо опустевших домов, и те, казалось, насмехались над ним. Майкл не понимал, что случилось с ним только что, а непонятного он не любил. Он резко швырнул свой докторский саквояж на заднее сиденье джипа, так что зазвенели драгоценные пузырьки с пенициллином и морфием, затем плюхнулся на место водителя. К нему подбежал Юсеф. — Вы сердитесь, доктор Олден, — сказал переводчик. — Скажите, о чем вы сейчас думаете? — Садись, если едешь, — резко бросил Майкл. Он завел двигатель. На какое-то мгновение юный незнакомец, виденный им во сне, и старик из мечети слились в одного человека. — И мне не нравится, когда кто-то думает, что моя душа сдается внаем. Кто бы то ни было. Юсеф молча забрался в машину, и Майкл решил сделать на обратном пути большой крюк, чтобы проехать по деревне. Может, ему удастся увидеть по дороге что-нибудь, способное прояснить всю эту ситуацию. Он замкнулся в своей ярости, отгораживаясь от мира точно так же как это делал его отец, использовавший это состояние для сооружения вокруг себя непробиваемой стены. Майкл был настолько поглощен своими чувствами, что не услышал звука самолетов, пока Юсеф не потянул его за рукав. — Сэр, слушайте! Это были беспилотные аппараты, знакомые ему по сотням фильмов и оттого казавшиеся нереальными в реальном мире. Майкл увидел, как впереди дорогу перечеркнула цепочка пылевых султанчиков, и тогда только понял, что слышит монотонный стук пулемета. Внезапно над дорогой возник реактивный истребитель, атакующий на бреющем полете. Его тень промелькнула над ними, раздалась очередь, напоминавшая звук разрываемой ткани. На дорогу обрушился дождь из зажигательных, трассирующих и обычных пуль, повсюду замелькали вспышки. Майкл рванул руль вбок, разворачивая джип поперек дороги в противоположную от деревни сторону. — Прыгай! — закричал он. Юсеф метнулся из джипа и покатился в сторону. Майкл заколебался: ему захотелось увести самолет от Юсефа; он понимал, что новая атака если и не произойдет сию секунду, то долго ждать ее в любом случае не придется. Одним неуклюжим, неотработанным движением он до отказа утопил акселератор и прыгнул. Он больно ударился о землю, и на какой-то миг его сознание оказалось полностью занято этим. Затем он вновь различил звук мотора джипа, а потом и новую серию выстрелов — самолет пошел на второй заход. На этот раз пулеметные очереди сотрясали землю, как чьи-то тяжелые шаги. Раздалась металлическая дробь — пули отыскали джип, — затем свист трассеров и оглушительный удар взрыва. Жар, совсем не такой, как бывает в пустыне, обманчиво мягко обволок все его тело. «Бежать, черт возьми». Спотыкаясь, Майкл поднялся на ноги и заставил себя побежать в направлении ближайшего дома. Им оказалась стоявшая в двадцати ярдах глинобитная пастушья хибарка. В ее дверном проеме стоял Юсеф и, глядя на что-то невидимое Майклу, отчаянно жестикулировал. Вокруг Майкла забарабанило, словно пошел дождь, и его сознание, будто некий сторонний наблюдатель, тут же подсказало ему объяснение: это обломки джипа, поднятые в воздух силой взрыва, падали теперь на землю. Один из кусков раскаленного металла, скользнув, ударил его по плечу, и неожиданная боль заставила его споткнуться и вновь растянуться в пыли. Падая, Майкл прикусил язык, и эта мелкая, но словно исподтишка подкравшаяся неприятность переполнила его яростью. — Вставайте, доктор! — Юсеф подбежал к нему, думая, что Майкл серьезно ранен. — Нет-нет, я в порядке. Уходи! Под крышу! Майкл был уже на ногах и бросился бежать, но самолет возвращался вновь. На этот раз Майкл был уверен, что охотятся именно за ним. Он изо всех сил толкнул Юсефа в придорожный кювет и прыгнул вслед за ним. Они плюхнулись в жидкую грязь, поросшую тростником, где, однако, не нашлось ничего, мало-мальски способного служить укрытием. Юсеф и Майкл лежали бок о бок, как на ладони. Майкл приготовился умереть. Его тело накрыла прохладная тень. Майкл перекатился на спину и увидел, что над ним стоит старый суфий из мечети. Он выглядел совершенно невозмутимым. — Ради Бога, ложитесь на землю, — прошептал ошеломленный Майкл. Только он успел договорить, как их накрыла очередь пуль. Накрыла — и пронеслась, не задев, как будто Майкл и старик принадлежали к иной реальности, где не было места боевым самолетам. Пораженный, Майкл лежал на спине, ощущая под собой тепло. Это была теплая влажность свежей крови. Он, наверное, умер; должно быть, из случившегося это была единственная реальная вещь. Майкл увидел, как суфий наклонился к неподвижно лежащему Юсефу. И тогда он понял, что кровь под ним принадлежала его переводчику. — Подите прочь, пустите меня к нему! — крикнул он. Суфий покачал головой. Майклу хватило одного взгляда на изрешеченное пулями тело, чтобы понять, что Юсеф мертв. Да и времени на осмотр у него не оказалось. Взрыв, в десять раз более сильный, чем все бывшие до сих пор, потряс землю. Глядя через плечо суфия, Майкл увидел, как деревня, по пять домов за раз, начинает взлетать на воздух. Небо наполнилось тяжелым гулом бомбардировщиков. Не помня себя, Майкл сорвался с места. Если бежать изо всех сил, до пастушьей хибарки можно было добраться меньше чем за минуту, и эта мысль заполнила собой все его сознание. Позади Майкл услышал очередные разрывы, которые, похоже, приближались. За их оглушительным грохотом он не услышал своего крика, но почувствовал, как резкая боль пронзила ногу, и тут же, прямо посреди дороги, потерял сознание. Он очнулся там же, где упал. Черная пелена спала с его глаз, и он увидел солнце, пробивавшееся сквозь разрыв в облаках. Самолетов слышно не было. Сделав над собой усилие, Майкл приподнялся и сел. — Они приходили за тобой, — услышал он рядом с собой чей-то голос. Майкл поднял голову, вздрогнув от резкой боли. Это был старый суфий, стоявший там, где упал Юсеф. Алая артериальная кровь яркими полосами стекала по откосу дренажной канавы, и Майкл, будучи опытным хирургом, тут же учуял ее запах. Все вокруг выглядело четким, словно на широком экране. Благодаря не успевшему выветриться адреналину все цвета выглядели ярче, чем в действительности, и Майклу показалось, что он смог точно засечь момент, когда остановилось сердце Юсефа. — Ты бредишь, не двигайся. Спустя мгновение до Майкла дошло, что суфий говорит по-английски, причем ничуть не менее безупречно и чисто, чем Юсеф. — Юсеф знал, что случится, коль скоро решил приехать сюда, — сказал аскет. — Теперь вы решили перейти на английский? — спросил Майкл. Он попытался встать на ноги, но тут же, вскрикнув, рухнул. Его правая нога была сломана, и вся нижняя часть штанины покраснела от крови. — Побереги себя — ты нужен. Я пришел к тебе, потому что сейчас, вопреки всем обычаям, святой должен явиться — он не оставляет нам выбора. Старик подошел к Майклу и почти шептал ему на ухо. Майкл повернулся и пристально посмотрел ему в глаза. — Я собираюсь поднять тебя. Помни: страх лишь в одиночестве. — Нет, нет, не пытайтесь поднять меня, — запротестовал Майкл, ослабев от боли и потери крови. — Я врач, делайте то, что я скажу. Аскет пропустил его слова мимо ушей. — То, что было разделено, должно соединиться. Тот, кто не ищет, не найдет. — Осторожней, — слабым голосом произнес было Майкл, но старик уже поднимал его на ноги. Превозмогая боль, Майклу удалось удержаться на ногах, когда суфий, обняв сбоку и оперев на свое плечо, поднял его и повел, а скорее, потащил к чудом уцелевшей пастушьей хибарке. Майкл ожидал, что правую ногу вот-вот пронзит такая боль, что он тут же потеряет сознание, но оказалось, что если слегка подволакивать ее, позволяя старику себя вести, то ничего такого не происходит. Они свернули с дороги на узкую тропинку, пересекавшую поле. Внезапно Майклу пришла в голову страшная мысль. — Мины… — еле слышно произнес он. — Эта тропа может быть заминирована. Смотрите под ноги. — Я смотрю. Выражение лица суфия было как у отца, которому ребенок посоветовал быть осторожным, играя с ним в войну. Майкл увидел, как старик слегка наклонился и ковырнул туфлей землю. Показалась тупая головка взрывателя — противопехотная мина была установлена точно посередине тропы. — Это то, о чем ты говорил? — спросил суфий. Только-только Майкл собрался утвердительно кивнуть, как старик, громко топнув, поставил ногу прямо на взрыватель. Майкл напрягся в ожидании взрыва, хотя, разумеется, не мог успеть среагировать — и услышал смех старика. Так же неспешно они продолжили свой путь к хибарке. Затем он, должно быть, все-таки потерял сознание, потому что сразу вслед за этим увидел, что лежит навзничь на шероховатом деревянном столе, очевидно служившем для молотьбы. Суфий терпеливо взирал на него сверху. — Как моя нога? — спросил Майкл. Боль теперь ощущалась острей; осторожно шевельнув икрой, Майкл почувствовал, как мышца наткнулась на торчащий обломок кости. Если такую рану не обработать, он умрет, а если через несколько часов не окажется в медпункте, то останется калекой. Суфий внимательно посмотрел на рану. — Не так уж плохо, — пробормотал он. — Ты будешь удивлен. — Подобрав полу своего одеяния, он обернул им руку. — Лежи спокойно. Майкл почувствовал, как старик слегка сжал ему икру, и приготовился потерять сознание от боли — но ничего подобного не произошло. Несколько секунд спустя нажим ослаб и старик убрал руку, произнеся: «Смотри, на рукаве ничего нет». Даже не посмотрев на свою ногу, Майкл понял, что кость совершенно срослась. — Что вы сделали? — спросил он, однако еще прежде, чем он успел сесть, суфий толкнул его в грудь. У Майкла зашумело в голове, и, издав глухой стон, он повалился обратно. Понемногу он начал осознавать, в какой опасности по-прежнему находится: ослабевший от кровопотери, один, без транспорта, где-то на иракской стороне, не имеющий ни малейшего представления, как вернуться в лагерь миссии. — Береги себя и помни, — тихо сказал суфий Майклу почти на ухо. До Майкла донесся слабый голос, — его собственный? — произнесший: «Храни вас Бог». Затем шершавая рука прикрыла ему глаза, и он уснул. |
||
|