"Море и яд" - читать интересную книгу автора (Эндо Сюсаку)
I
Ровно в три часа в окружении офицеров появились Хасимото и Сибата в белых операционных халатах; их лица были наполовину скрыты масками. У порога старик на мгновение задержался и посмотрел на бессильно прислонившегося к стене Сугуро, но тут же отвел взгляд. Ввалившиеся вслед за ним офицеры, увидев лежавшего на операционном столе пленного, остановились.
- Еще немного вперед, пожалуйста, - с насмешливой улыбкой сказал за их спинами Асаи. - К трупам вы небось привыкли, военные ведь...
К нему обернулся офицер с усиками и заискивающе спросил:
- Скажите, а фотографировать во время операции можно?
- Сколько угодно. Из второго отделения даже принесли узкопленочную кинокамеру. Ведь эксперименты ценнейшие.
- Что, и тут будете вскрывать? - спросил толстяк военврач, постукивая себя пальцем по темени.
- Нет. Мозг извлекать не будем. Этим займутся профессора Кэндо и Ниидзима на другом пленном.
- Значит, сегодня - только легкие?
- Да, Вам, господин военврач, конечно, нечего разъяснять, но господам офицерам я бы хотел сказать несколько слов. Эксперимент, который мы сегодня производим, ставит себе целью установить, до каких пределов возможно удаление легких у человека. Это важная и давняя задача, стоящая перед хирургами-туберкулезниками и военной медициной. Мы хотим попробовать одно легкое удалить целиком, а у другого - верхушку. То есть...
Пока слащавый голос Асаи звенел, отражаясь от стен, старик, ссутулившись, глядел на текущую по полу воду. Его опущенные угловатые плечи нагоняли тоску.
Лишь одна старшая сестра с каменным лицом мазала тело пленного меркурохромом[ 13 ]. Жидкость постепенно окрасила в красный цвет короткую шею, широкую грудь, густо поросшую каштановыми волосами, соски, и тогда белизна чуть впалого, еще не окрашенного живота стала особенно заметной. Только сейчас до Тода дошло, что этот человек с золотистым пушком на коже - попавший в плен американский солдат.
- Смотрите, как сладко спит этот тип, - чтобы разрядить напряженную атмосферу, «сострил» один из стоявших сзади офицеров, - даже не подозревает, что его прирежут через полчасика...
Это «прирежут» совершенно не тронуло Тода. Он еще реально не ощутил готовящееся убийство. Раздеть донага человека, положить на операционный стол, анестезировать - это он делал десятки раз, начиная со студенческой скамьи. И сегодня было то же самое. Сейчас старик глухо пробормочет обычное приветствие и начнет... Звякнут ножницы, пинцеты, и электрический скальпель с сухим треском врежется в эту густо поросшую волосами грудь чуть пониже соска. Чем же тогда все это отличается от обычной операции? И яркий голубоватый свет бестеневой лампы и фигуры людей в белых операционных халатах, чуть покачивающиеся, словно морские водоросли, за долгие годы вошли в его плоть и кровь. Да и пленный, лежавший на спине, лицом к потолку, ничем не отличается от обычного больного. Сердце Тода еще не билось тревожной дрожью убийцы, не хотелось думать, что все это кончится как-то иначе, чем обычно. Он неловко засунул тонкую трубку катетера в ноздри военнопленного, в большой нос белого человека. Остается только присоединить к катетеру кислородную подушку, и приготовления будут закончены. Эфир, по-видимому, полностью подействовал: пленный спал, мирно похрапывая. Он лежал лицом вверх, крепко связанный толстыми ремнями, приковывая к себе взоры всех присутствующих. Он спал с таким блаженным видом, что казалось, на его губах вот-вот заиграет тихая, счастливая улыбка.
- Что ж, приступим, - сказал старику Сибата, проверив кровяное давление.
Уставившийся в пол профессор вдруг качнулся и кивнул головой.
- Начинаем! - крикнул Асаи.
Воцарилась такая тишина, что слышно было, как кто-то проглотил слюну.
- Начало препарации - три часа восемь минут пополудни. Тода-кун, пожалуйста, зарегистрируйте.
Сжав в руке электроскальпель, Хасимото приблизился к распростертому телу. Тода слышал за спиной тупое жужжание киноаппарата. Это начал съемку ассистент второго хирургического отделения Ниидзима. И тут офицеры стали кашлять и сморкаться.
Тода, глядя на измеритель кровяного давления, был охвачен странным чувством. «Меня ведь сейчас
тоже снимают. Вот я заглянул в прибор, вот повернул голову. Это я - участник убийства. Каждое мое движение во всей своей последовательности запечатлевается на кинопленке. Так по частям составляется образ убийцы. Интересно, когда потом передо мной прокрутят этот фильм, шевельнется во мне что-нибудь? Скорее всего нет!»
Вдруг Тода почувствовал страшную пустоту в груди, он едва держался на ногах. Целые сутки он был во власти гнетущего страха, ждал душевной пытки, угрызений совести. Но журчание воды, текущей по полу, треск электроскальпеля были монотонные и до ужаса привычные. Только одно начисто отсутствовало - присущее операции напряжение, страх за больного, беспокойство о его пульсе и дыхании. Пациент был заранее приговорен, и никто не собирался бороться за его жизнь. Поэтому в движениях Хасимото, в действиях Асаи, Сибата и старшей сестры Оба, готовившей марлю и инструменты, сквозила странная медлительность.
Жужжание киноаппарата сливалось с треском скальпеля, смешивалось с другими звуками, наполнявшими операционную. И Тода подумал: «С каким настроением этот Ниидзима снимает? А ведь я такой шум уже где-то слышал. Ах, да! Треск цикад под окном у кузины в Оцу... И почему я сейчас думаю о таких глупостях!..»
-Повернув голову, он украдкой посмотрел на скучившихся военных и увидел, что молоденький офицер в очках, стоявший слева, отвернул свое побледневшее лицо. Видно, ему стало не по себе при виде человеческих внутренностей, но как только он заметил, что Тода смотрит на него, сейчас же встал по стойке «смирно» и решительно сдвинул брови.
Лицо лейтенанта с маленькими усиками, стоявшего рядом, блестело от пота, рот его был широко раскрыт, как у слабоумного. То и дело приподымаясь на цыпочки за спиной толстого военврача, он все время облизывал губы, стараясь ничего не упустить из происходящего.
«Ну и кретины! - со злостью подумал Тода. - Форменные идиоты... Но почему я так их обзываю? Сам-то я кто?»
Тода старался не думать об этом. Он знал: лучше не думать. Так будет легче.
В операционной было жарко, воздуха не хватало, так что голова и в самом деле плохо соображала. На мгновение Тода даже забыл о своих обязанностях ассистента.
Пленный на операционном столе сильно' закашлялся. Асаи спросил Хасимото:
- Дать кокаин?
- Не надо! - выпрямившись над столом, с внезапным бешенством заорал старик. - Это не больной!
От гневного окрика профессора все сразу притихли. И только кинокамера продолжала тупо жужжать.
Перед глазами прислонившегося к стене Сугуро маячили спины военных. Офицеры переминались с ноги на ногу. Время от времени между их фигурами мелькали белые халаты старика, Сибата и зеленые штанины пленного, привязанного ремнями к операционному столу.
- Скальпель!
- Марлю!
- Скальпель! - командовал доцент низким, сдавленным голосом.
«Теперь удаляют ребра». Слыша реплики Сибата, Сугуро ясно представлял, какую часть тела пленного старик сейчас режет и что будет затем.
Сугуро закрыл глаза. Он пытался внушить себе, что присутствует на обычной операции.
«Больной, конечно, будет жить. Сейчас я введу ему камфару и сделаю вливание крови, - мысленно говорил он самому себе. - А вот шаги старшей сестры Оба, она дает больному кислород».
В этот момент раздался тупой звук отпиленного ребра и звон упавшей в таз кости. Вероятно, действие эфира прекратилось - пленный внезапно глухо застонал.
«Будет жить. Будет жить... - Сердце учащенно забилось в груди Сугуро. - Будет жить. Будет жить».
Но перед его закрытыми глазами вдруг ожила картина операции госпожи Табэ. Он вспомнил, как все окружили труп и с каменными лицами молча стояли в надвигающихся сумерках. Была гробовая тишина, только вода с тихим журчанием текла на пол, отражая свет бестеневой лампы. Потом старшая сестра Оба перевезла тело в палату, будто живое. А в потемневшем коридоре ассистент Асаи с деланной улыбкой говорил родственникам: «Все хорошо. Операция прошла благополучно».
«Нет, не будет жить». И внезапно грудь Сугуро стиснуло мучительное чувство собственного бессилия, стиснуло с такой силой, что, казалось, он сейчас задохнется. Сугуро неудержимо захотелось броситься вперед, растолкать офицеров и отнять у Хасимото реберный нож... Он открыл глаза, перед ним стеной выросли крепкие офицерские плечи. Пристегнутые к портупеям сабли отливали тусклым свинцовым блеском.
Молодой офицер, внезапно обернувшись, недоуменно посмотрел на Сугуро, стоявшего за их спинами. Его глаза возмущенно блеснули.
«Трусишь? - укоряюще говорили они. - Как же после этого ты можешь считать себя верноподданным японцем?»
Почти физически ощущая этот взгляд, Сугуро понял, что все присутствующие здесь считают его слюнтяем, никудышным медиком, который помочь ассистентам и то не может.
- Я ничего не делал, - задыхаясь, пробормотал он, обращая взор к операционному столу, - и ничего не сделаю...
В это время раздался визгливый фальцет Асаи:
- Левое легкое полностью удалено, сейчас удаляется верхушка правого. До сих пор считалось, что одновременное удаление половины у обоих легких приводит к мгновенной смерти.
Сапоги офицеров неприятно заскрипели. Треск кинокамеры сразу оборвался, и только вода продолжала журчать, стекая на пол.
- Сорок... тридцать пять... тридцать, - отмерял кровяное давление Тода.
- Тридцать... двадцать пять... двадцать... пятнадцать... десять... Конец, - обернувшись к присутствующим, деловито доложил Тода и медленно поднялся.
Какое-то время все молчали, но потом, словно вода пошла через плотину, офицеры закашляли, заскрипели сапогами.
- Четыре часа двадцать восемь минут, - ответил Асаи. - Операцию начали в три часа восемь минут. Так что все продолжалось час двадцать минут.
Хасимото молча смотрел на труп. Рука профессора в окровавленной перчатке все еще сжимала сверкающий нож. Слегка отодвинув старика, старшая сестра Оба подошла к столу и накрыла труп простыней. Старик, пошатнувшись, сделал два шага в сторону и замер на месте.
Офицеры вышли из операционной в коридор, тусклые лучи послеполуденного солнца осветили окно.
Офицеры то смотрели в окно, то переглядывались между собой, то хлопали друг друга по плечу и деланно зевали.
- Подумаешь! Ну что тут особенного? - громко сказал один. Его зычный голос гулко прозвучал в комнате. - Мураи-сан, а у тебя такое лицо, словно ты с бабой переспал, - удивленно сказал он, показывая на одного из коллег. - Глаза покраснели, опухли...
Но воспаленные глаза были не только у того офицера, на которого он указал. И у остальных они маслянисто блестели. Да, такие воспаленные глаза и жирные, потные лица бывают после плотских утех.
- Да, верно, и голова что-то болит...
- Проводы лейтенанта Комори назначены в пять, правильно? Пойдемте пока на улицу, воздухом подышим.
И офицеры застучали сапогами по лестнице.
Когда шаги стихли, из операционной осторожно выглянула старшая сестра Оба. Убедившись, что в коридоре никого нет, она вместе с Уэда выкатила коляску, на которой лежало покрытое простыней тело, в коридор. Вышедший после них Сугуро, прислонившись к стене, слушал, как поскрипывает коляска. Постепенно скрип в пустоте длинного серого коридора затих.
Сугуро не знал, куда пойти, не знал, что делать. В операционной еще оставались Хасимото, Сибата, Асаи и Тода, но туда Сугуро вернуться не мог.
«Убил, убил, убил...» - не переставало стучать в голове. «Но я же ничего не делал». Сугуро изо всех сил старался отделаться от настойчивого голоса, повторявшего: «Убил, убил...» «Но я же ничего не делал». Однако и это оправдание, возникая, тут же исчезало. «Разумеется, ты ничего не делал. И тогда, когда умирала твоя «бабушка», и сейчас. Но ты всегда был рядом. Был рядом и ничего не делал». Прислушиваясь к своим одиноким шагам, он спускался с лестницы и думал о том, что всего два часа назад пленный тоже поднимался по этим ступеням, ничего не подозревая,. И в памяти Сугуро отчетливо всплыл этот слегка угловатый, растерянный человек. Потом он вспомнил, как старшая сестра Оба торопливо покрывала простыней изрезанное тело. Мучительная тошнота подступила к горлу. Прислонившись к окну, он пытался убедить себя, что это не от вида крови: ведь еще со студенческих лет он привык ко всему этому. Но нет, эта кровь и это тело отличаются от тех, что он видел раньше. А может, все-таки его затошнило потому, что он вспомнил отвратительную торопливость, с какой старшая сестра закрыла носилки белой простыней?
За окном в ранних сумерках ветер гудел в проводах подстанции. В пасмурном небе пролетели птицы, из трубы дезинфекционной камеры медленно подымался дым. Через ворота заднего двора с корзинами и лопатами шли медсестры. Все было, как обычно, как было вчера и позавчера.
Прислонившись к перилам, он ждал, когда пройдет головокружение. Потом шаг за шагом медленно спустился по лестнице.
Когда он вышел во двор, офицеров уже не было. Сестры, положив на газон лопаты и корзины, отирали лица полотенцами. Завидев их, Сугуро отвернулся и побрел в другую сторону.
- Сэнсэй! - окликнула его одна из девушек, усаживаясь на камень. - Сегодня опять профессора на обходе не будет?
Сугуро молчал. «В чем дело? Ведь сестры ничего не знают, почему же я прячу от них лицо?»
- Сэнсэй, а вы будете?
- Да, буду.
Он совсем забыл, что надо обойти больных общей палаты. Но разве может он теперь туда пойти? Как ни в чем не бывало разговаривать с больными, направлять их на рентген, выписывать лекарства. С завтрашнего дня опять начнется привычная жизнь практиканта. Неужели и старик, и Сибата, и Асаи, и Тода по-прежнему смогут обходить больных? Неужели смогут? Разве может начисто стереться в их памяти добродушное лицо пленного с каштановыми волосами? «Я не смогу...»
На земле, показывая свежий срез, торчал обрубок акации. Одной из тех акаций, которые много дней подряд окапывал старый сторож. Рассеянно глядя на черный обрубок, Сугуро подумал о старушке, которую унесли дождливым днем, запихав в ящик из-под мандаринов. Вот и акации нет. И старушка умерла.
- Уйду-ка я из клиники, - пробормотал Сугуро. - Сам разбил свою жизнь, сам... - сказал он, ни к кому не обращаясь, да и к кому он мог обратиться...