Глава 3

Бомба взорвалась, когда я пересекал коридор.

Сразу я и не понял, что произошло. Шею обдало жаром. А по спине ударило паровым молотом.

Я врезался в дверь и упал, верхняя половина тела оказалась на кухне, ноги остались в коридоре.

Я все еще не понимал, что происходит. Вдруг установилась мертвая тишина. Я ничего не слышал. Попытался заговорить, не услышал и себя. Закри­чал. С тем же результатом. В ушах пронзительно шипело. Источник этого звука я установить не смог.

Куда бы ни поворачивал голову, громкость шипения не изменялась.

Я посмотрел на руки. Обе при мне. Шевельнул. Никаких проблем. Хлопнул в ладоши. Ничего не ус­лышал. Это пугало.

Поднялся. Левое колено болело. Посмотрел вниз. Увидел, что брюки порваны в том месте, где моя нога ударила в дверь. На брючине белые клетки быстро окрашивались моей кровью в красный цвет. Что есть черное и белое, политое красным?.. Мозг застилал туман.

Я пощупал колено руками, убедился, что оно це­лое, не свернуто в сторону, решил, что боль не уси­лится, если я сдвинусь с места. То есть повреждение было поверхностным.

Слух внезапно вернулся, и уши заполнила како­фония звуков. Рядом кто-то кричал. Пронзительный женский крик прерывался лишь изредка: кричавшая вновь набирала полные легкие воздуха. Где-то даль­ше по коридору дребезжал звонок охранной сигна­лизации, на женский крик накладывались мужские, в основном просили помочь.

Я снова лег на спину, прижался затылком к по­лу. Вроде бы пролежал вечность, но на самом деле, полагаю, минуту или две. Крики продолжались. Ес­ли бы не они, я бы точно заснул.

Потом почувствовал, что лежать как-то неудоб­но. Помимо левого колена, заболела правая нога. Как выяснилось, я лежал на ступне, которая каким-то образом оказалась под моим задом. Я выпрямил затекшую ногу, и ее словно закололо иголками. Хо­роший признак, подумал я.

Посмотрел вверх и увидел солнечный свет между стенами и потолком, где появилась широкая трещи­на. Вот в этом хорошего было мало. Из щели текла вода. Я подумал, что где-то наверху разорвало трубу. Вода бежала по стене, растекалась по бетонному по­лу. С каждой секундой граница лужи приближалась ко мне. Я повернул голову, наблюдая, как сокраща­ется расстояние между нами.

Решил, что лежать и не мешать миру заниматься своими делами — это хорошо, но вот лежать в луже совершенно не хотелось. С неохотой перевернулся па живот, поднялся на колени. Идея оказалась не из лучших: боль в левом колене усилилась, икру начало сводить судорогой. Я поднялся, пользуясь дверным косяком как подпоркой, оглядел кухню.

Ничего в ней особо не изменилось, разве что все покрывала мелкая белая пыль, частички которой ви­сели и в воздухе. Только подумал, где Карл, как он возник рядом со мной.

—  Что, черт побери, случилось?

—  Не знаю. Где ты был?

— Ходил отлить. В мужской туалет. — Он указал и конец коридора. — Чуть не обделался, когда рва­нуло.

Я привалился к кухонной двери, перед глазами поплыло. Не хотелось идти и смотреть, что сталось с двумя моими сотрудниками и гостями в ложах, но я понимал, что должен. Не мог стоять здесь весь день, когда другим требовалась помощь. Крики за­тихали, я нетвердым шагом пересек коридор, загля­нул в ложи.

Никак не ожидал увидеть столько крови.

Яркой, свежей, ало-красной крови. Она залила все. Не только пол, но и стены. Пятнала даже пото­лок. Столы взрывом швырнуло в стену, и мне при­шлось пробираться через завал из сломанных стуль­ев, чтобы попасть в ложу, которую я совсем недавно с легкостью покинул.

В детстве отец частенько жаловался, что моя спальня выглядит так, будто в ней взорвалась бомба. Как и каждый маленький мальчик, я обычно все сваливал на пол, и меня это полностью устраивало.

Однако моя спальня никоим образом не напоми­нала внутреннее пространство двух застекленных лож в тот день. Да и остекления они лишились. Стеклянные панели окон и дверей как ветром сдуло вместе с большими участками ограждения балконов и частью боковой стены в ложе 1.

«Если взрыв мог нанести такой урон бетону и стали, — подумал я, — то у людей, которые находи­лись в ложах, шансов на спасение не было».

«Бойня» — только это слово, наверное, и подхо­дило для описания того, что видели мои глаза.

На ленч за столы сели тридцать три человека: еще двое не появились, к неудовольствию Мэри-Лy. Плюс двое моих сотрудников. То есть в двух ложах находились как минимум тридцать пять человек, то ли в объединенной комнате, то ли на балконах, не считая тех, кого могли пригласить после ленча пона­блюдать за скачкой.

Большая часть их исчезла.

Стоны по левую руку заставили меня заглянуть под перевернутые столы.

Мэри-Лу Фордэм лежала на спине у стены. Я ви­дел только верхнюю часть ее тела, от талии, ниж­нюю закрывала порванная и быстро краснеющая скатерть. Кровь, которая пропитывала белую, на­крахмаленную материю, цветом не отличалась от яр­кой шифоновой блузы, ошметки которой висели на шее Мэри-Лу.

Я опустился рядом с ней на правое колено, кос­нулся ее лба. Глаза Мэри-Лу сместились в мою сто­рону: большие, широко раскрытые, испуганные ка­рие глаза на смертельно-бледном лице, порезанном осколками стекла.

— Помощь скоро подоспеет. — Я попытался ее подбодрить. — Держитесь.

Крови под скатертью было так много, что я при­поднял ее, чтобы посмотреть, что случилось с Мэри-Лу. Задача была не из простых, света под столами явно не хватало, мешали обломки стульев. Я чуть нагнулся, сощурился и только тут наконец-то осознал, что вижу. Вернее, чего не вижу. Стройных ног Мэри-Лy как не бывало. Их оторвало взрывом.

Господи, что же мне делать?

Я оглядывался, словно мог найти недостающие ноги и вернуть их на место. Увидел других жертв. Тех, кто потерял не только ноги, но и руки, и жизнь. Меня начало трясти. Я не знал, что же мне делать.

Внезапно комната наполнилась голосами, в нее ворвались люди в черно-желтых плащах и больших желтых касках. Прибыли пожарные. «Не так чтобы быстро», — подумал я. И заплакал. Такое со мной случалось крайне редко. Мой отец был человеком старой закалки, который твердо верил, что мужчи­нам не пристало плакать. «Хватит хныкать, — гово­рил он мне, десятилетнему мальчишке. — Взрослей. Будь мужчиной. Мужчины не плачут». Вот как он меня учил. Я не плакал, когда моего отца раздавил трейлер, груженный кирпичом. Не плакал даже на его похоронах. Знал, что он не одобрил бы моих слез.

Но теперь шок, усталость, ощущение собствен­ного бессилия и облегчение (помощь наконец-то пришла) сделали свое черное дело: по моим щекам покатились слезы.

—  Пойдемте, сэр. — Один из пожарных обнял меня за плечи. — Давайте я уведу вас отсюда. У вас что-то болит?

Язык стал огромным, заполнил едва ли не весь рот, мешая говорить.

—  Нет, — просипел я. — Ну, может, колено. Со мной все в порядке. А вот она... — Я указал на Мэри-Лу, не в силах продолжить.

—  Не волнуйтесь, сэр. Мы за ней присмотрим.

Он помог мне подняться и за плечи начал разво­рачивать к двери. Но я смотрел на то место, где бы­ли ноги Мэри-Лу, пока голове не пришлось после­довать за плечами. Он подтолкнул меня к двери, где уже ждал второй пожарный, который накинул мне на плечи ярко-красное одеяло и вывел в коридор. Я решил, что они пользуются красными одеялами с тем, чтобы замаскировать кровь.

Пожарный отвел меня по коридору к лестнице. Я заглянул на кухню. Карл наклонился над ракови­ной, его рвало. И я понимал почему.

Мужчина в зеленой куртке с надписью «ВРАЧ» на спине протиснулся мимо меня.

—  Он в порядке? — спросил моего сопровождаю­щего.

—  Похоже на то, — последовал ответ.

Я хотел сказать, что нет, я не в порядке, что я увидел ад и теперь образ этот навечно останется со мной. Мне хотелось кричать, что я совсем не в по­рядке и никогда уже не приду в норму.

Вместо этого я позволил довести меня до лест­ницы, а потом уже сам, следуя указанию, спустился по ступеням. Меня заверили, что внизу ждут другие люди, которые мне помогут. Но разве они могли стереть увиденное из памяти? Могли сделать меня прежним? Могли предотвратить кошмары?

Внизу, как и пообещал пожарный, меня действи­тельно встретили заботливые руки и успокаивающие голоса. После короткого осмотра я, по-прежнему за­вернутый в одеяло, просидел на белом пластиковом стуле, как мне показалось, очень и очень долго. Не­сколько раз молодой человек в ярко-зеленом халате с надписью «ФЕЛЬДШЕР» на спине подходил, чтобы справиться о моем самочувствии. Говорил, что со­жалеет о задержке, но помощь приходилось оказы­вать тем, кто в ней больше всего нуждался. Я кивал. Знал, о чем речь. Все видел собственными глазами.

Машины «Скорой помощи» приезжали и уезжа­ли, выли сирены, а число черных мешков с телами, которые рядком укладывали у задней стены трибуны, росло и росло по мере того, как день медленно катился к вечеру.

В больницу я попал около семи часов. После долгого сидения на пластиковом стуле не мог стоять без поддержки, потому что левое колено распухло, а нога слушалась плохо. Мой юный друг фельдшер помог мне забраться в «Скорую помощь», и в боль­ницу мы поехали на малой скорости, без включен­ной сирены или мигалки. Пик кризиса миновал. Тя­желораненых и умирающих доставляли в больницы как можно быстро. Нам, легкораненым, такая спеш­ка не требовалась.

«Скорая помощь» отвезла меня в Бедфорд, пото­му что более близкие к Ньюмаркету больницы за­полнили тяжелораненые. В Бедфорде рентгеновский снимок показал, что в распухшем колене все кости целы. Обследовавший меня врач предположил, что при контакте с дверью моя коленная чашечка вре­менно сместилась, что и привело к внутреннему кровотечению. Гематома, образовавшаяся в колен­ном суставе, вызвала и опухоль, и боль. Кровь, за­пятнавшая мои брюки, вылилась из глубокого поре­за на бедре, возможно появившегося в результате удара о дверь. Хотя кровотечение уже прекратилось, врач свел края раны и закрепил полосками пласты­ря, а сверху наложил прямоугольную марлевую сал­фетку и закрепил клейкой лентой. А вот к брюкам моим в больнице отнеслись крайне бесцеремонно, отрезали практически всю левую штанину. На коле­но надели эластичный «рукав», который поддержи­вал сустав и придавливал гематому, препятствуя ее распространению. Там же я получил высокий, плот­ный хлопчатобумажный носок для левой ноги, что­бы уменьшить распухание нижней части голени, и пригоршню больших белых болеутоляющих табле­ток. После нескольких дней отдыха, сказали мне, я буду как новенький. «Новенький телом, — подумал я, — а как долго мне придется залечивать эмоцио­нальную травму?»

Больница вызвала такси, чтобы отвезти меня до­мой. Я сидел в приемном отделении, стесняясь из-за того, что доставил столько хлопот, испытывая чувст­во вины, потому что так легко отделался в сравне­нии со многими другими. Сил у меня не осталось, ни физических, ни духовных. Я думал о Роберте и Луизе. Выжили ли они? Что мне нужно сделать, что­бы это узнать? У кого спросить?

—  Такси для мистера Мортона. — Мужской го­лос вернул меня в настоящее.

—  Это я.

И только тут осознал, что денег у меня нет.

—   Все нормально, платит Национальная служба здравоохранения, — успокоил меня водитель. — Но чаевых они не дают, — добавил он. «Тебе не повез­ло, — подумал я, — если думаешь, что разживешься у меня чаевыми».

Он оглядел меня с головы до ног, и видок, само собой, был у меня тот еще. Пиджак шеф-повара, клетчатые брюки с одной нормальной, а второй уко­роченной штаниной, синее колено, высокий белый носок.

—  Вы — клоун? — спросил меня таксист.

—  Нет. Шеф-повар.

Он сразу потерял ко мне интерес.

—  Куда едем?

—  Ньюмаркет.

Такси подъехало к моему коттеджу в южной час­ти Ньюмаркета около одиннадцати. Я проспал всю дорогу от Бедфорда, и таксисту с трудом удалось растолкать меня, когда мы прибыли. Вероятно, он проникся ко мне жалостью, потому что помог пере­сечь узенькую полоску травы между дорогой и па­радной дверью.

— Сами справитесь? — спросил он, когда я вста­вил ключ в замочную скважину.

—  Будьте уверены, — ответил я, и он уехал.

Я прохромал на кухню, запил пару болеутоляю­щих таблеток стаканом воды из-под крана. Решил, что лестницу мне не преодолеть, поэтому улегся на диване в маленькой гостиной и тут же провалился в кошмарный сон.

...Я лежал на больничной каталке, которая мед­ленно двигалась по коридору с серыми стенами без единого окна. Я видел, как проплывали потолочные лампы. Яркие прямоугольные панели, встроенные в серый потолок. Коридор, похоже, тянулся в беско­нечность. Световые панели, все одинаковые, сменя­ли друг друга. Я приподнял голову и увидел, что толкает каталку женщина в ярко-красной шифоновой блузке с черными кудрявыми волосами, падающими на плечи. Мэри-Лy Фордэм, и она мне улыба­лась. Я посмотрел на ее прекрасные ноги, но их не было, она, казалось, плыла над серым полом. Я рыв­ком сел, уставился на свои ноги. Там, где им следо­вало быть, простыня, красная от крови, лежала вро­вень с каталкой. Крови было много, лужи, озера крови. Я вскрикнул и скатился с каталки. Падал, па­дал, падал...

Проснулся словно от толчка, сердце колотилось, лицо покрывал холодный пот. Сон был таким яр­ким, что мне пришлось пустить в ход руки, чтобы убедиться, на месте ли ноги. Я лежал в темноте, тя­жело дыша, пока сердцебиение не выровнялось.

Это был первый из повторяющихся кошмаров.

Две тревожные ночи кряду окончательно вымотали меня.

Большую часть воскресенья я лежал, сначала на диване, потом на полу. Оказалось, что там куда удобнее. Смотрел новостные каналы, чтобы узнать как можно больше о «Терроре на «Гинеях». Так ок­рестили это событие. Десятки телекамер освещали скачки, но только одна, да и то краем, зацепила происходящее на балконах лож 1 и 2 Лобовой, глав­ной трибуны в момент взрыва. Этот сюжет прокру­чивали снова и снова в каждом выпуске новостей. Яркая вспышка, осколки стекла, летящие куски бе­тона и тела. Многих гостей «Делафилд индастрис» буквально смело с балконов, и они, как тряпичные куклы, попадали на плоскую крышу под ними, а по­том на ничего не подозревающих зрителей, которые сидели ниже. Этим «летунам», похоже, повезло, они покалечились, но остались в живых. Больше всех пострадали те, кто находился в ложах, как Мэри-Лу.

Я вновь и вновь думал о Роберте и Луизе. Знал, что должен кому-нибудь позвонить, узнать, что с ними. Но знал также, что не хочу звонить, потому что боялся услышать ответ. Вот и оставался лежать на полу.

Пока я сидел на белом пластиковом стуле, завер­нутый в красное одеяло, на ипподроме (я узнал об этом из телерепортажей) кипела работа. Полиция переписывала фамилии и адреса всех зрителей. Ме­ня как-то упустили.

Скачку «2000 гиней» объявили несостоявшейся, потому что половина лошадей остановилась перед финишным отрезком, тогда как вторая половина на­катила на финиш: жокеи сосредоточились только на скачке и узнали о взрыве лишь после ее завершения. Телевизионная картинка показала, как радость мо­лодого жокея, выигравшего свою первую классиче­скую скачку, быстро сменилась отчаянием, когда он понял, что победил в отмененной скачке.

Не было недостатка в версиях, кто и почему со­вершил это ужасное преступление.

Один телевизионный канал дал картинку Лобо­вой трибуны. Ложи 1 и 2 закрывало синее полотни­ще. Репортер заявил, что, согласно информации, полученной от полицейского источника, бомба взо­рвала не тех, для кого она предназначалась. Управ­ляющий ипподромом, недоступный для коммента­риев из-за плохого самочувствия, судя по всему, подтвердил полиции, что в последнюю минуту в ло­же 1 оказались совсем не те люди, которые первона­чально сняли ее на скачку «2000 гиней». Репортер, который очень эффектно смотрелся в полосатой ру­башке с отложным воротничком и без пиджака, еще долго рассуждал о том, что бомба предназначалась арабскому принцу и его свите, которых ждали в ло­же 1. «Ближневосточный конфликт добрался до на­ших берегов», — уверенно заявил репортер.

Я задался вопросом, поднялось бы у Мэри-Лy настроение, если б она узнала, что ноги ей оторвало по ошибке. Я в этом сомневался.

Позвонил матери, на случай, если она тревожи­лась обо мне.

Не тревожилась.

—  Привет, дорогой, — защебетала она. — Какой у нас случился кошмар.

—  Я там был.

—  Что, на скачках?

—  Нет, именно там, где взорвалась бомба.

—  Правда? Как интересно. — Ее, судя по всему, не волновало, что я едва не погиб.

—  Я остался в живых только потому, что мне очень повезло. — Я надеялся хоть на слово сочувст­вия.

—  Конечно, повезло, дорогой.

После гибели моего отца отношение матери к смерти изменилось. Думаю, она поверила, что от че­ловека совершенно не зависит, будет он жить даль­ше или умрет. В последнее время я стал склоняться к мысли, что в глазах матери смерть в столкновении с груженным кирпичом трейлером была удачным за­вершением семейной жизни, в которой не осталось места любви. После того как отец погиб, я узнал о его нескольких коротких романах. Возможно, моя мать верила, что несчастный случай стал божьим на­казанием за грехи.

—  Я хотел сообщить тебе, что со мной все в по­рядке.

—  Спасибо, дорогой.

Она не спросила меня, что случилось, а я решил не рассказывать о пережитом ужасе. Она наслажда­лась своим тихим, спокойным миром с утренним кофе, церковными службами, прогулками по ухо­женным паркам. В этом мире не было места ото­рванным конечностям и изуродованным телам.

—  В скором времени заеду к тебе, мама.

—  Буду рада, дорогой. До свидания. — И она по­ложила трубку.

Мы никогда не были близки.

Ребенком я всегда обращался к отцу, что за сове­том, что за лаской. Мы вместе смеялись над глупы­ми ошибками матери и шутили насчет ее политиче­ской наивности. Мы улыбались и закатывали глаза, когда она допускала очередную faux pas[8], а случалось такое часто.

Я не пролил ни единой слезы после гибели отца, но горевал страшно. Я его обожал — и едва смог вы­нести такую потерю. Помню отчаяние, которое ох­ватило меня, когда через несколько недель после смерти отца я более не мог ощутить в доме его за­пах. Пришел домой из школы-интерната на уик-энд и внезапно понял, что отцом в доме больше не пах­нет. Отсутствие его запаха обострило горечь утраты: он не вышел за газетой, а ушел навсегда. Я побежал наверх, в его гардеробную, чтобы понюхать одежду отца. Открывал шкафы, выдвигал ящики, зарывался носом в его любимые джемпера. Но отец ушел. Очень, очень долго сидел я на полу гардеробной, ус­тавившись в никуда, сраженный горем, но не в си­пах проронить слезу, не в силах, как положено, оп­лакать отца. Даже теперь мне так хотелось рассказать ему о своей жизни и работе, радостях и печалях. И ругал его вслух за то, что он умер и его нет рядом со мной, когда он мне так нужен. Как бы я был сча­стлив, если бы он мог поговорить со мной, снять боль в моем ушибленном колене, успокоить меня, стереть кошмары из моей памяти. Но при этом я все равно не мог оплакать его.

Когда начался часовой выпуск новостей, я осоз­нал, что голоден. Кроме двух хлебных корочек и шо­коладного батончика в больнице, я ничего не ел с пятничного вечера, а та еда не прошла дальше же­лудка. И теперь, стоило мне об этом подумать, как желудок заныл. Но каким способом унять эту боль, я как раз знал.

Дохромал до кухни и приготовил себе испанский омлет. Часто говорят, что еда успокаивает, и дейст­вительно, многие в стрессовом состоянии едят бога­тые сахаром продукты вроде шоколада и не только потому, что им требуется энергетическая подпитка. Просто после шоколада настроение действительно улучшается. Я это прочувствовал на себе в больнице Бедфорда. Однако меня еда успокаивает, только ес­ли я сам ее и готовлю.

Я взял с овощной стойки несколько головок лука-батуна, порезал их на тонкие кругляши, поджа­рил на сковороде в оливковом масле первого отжи­ма. Нашел в холодильнике несколько сваренных мо­лодых картофелин, порезал, добавил к луку, плеска­нул для вкуса чуть-чуть соевого соуса. Три яйца, решил я, и разбил их в стеклянную миску. Я дейст­вительно люблю готовить, и мне определенно стало лучше, как физически, так и духовно, задолго до того, как я сел на диван, чтобы съесть приготовленное блюдо.

Карл позвонил во второй половине дня.

—  Слава богу, ты дома.

—  Приехал еще вчера.

—  Извини, мне следовало позвонить раньше.

—  Все нормально. Я ведь тоже тебе не звонил. — И я знал почему. Отсутствие новостей лучше тех, которых боишься.

—  Что с тобой случилось?

—  Ударился коленом. Меня отвезли в больницу Бедфорда, а потом на такси домой. А ты?

—  Цел и невредим. Помогал людям спускаться вниз в дальнем конце трибуны. Полицейские запи­сали мою фамилию и адрес, а потом отправили до­мой.

—  Ты видел Луизу или Роберта? — Я затаил ды­хание, страшась ответа.

—  Никого не видел, но Роберт позвонил мне ут­ром. С ним все в порядке, если не считать, что он потрясен случившимся. Он спрашивал, не знаю ли я, как там Луиза.

—  Разве при взрыве Роберт не был в ложе?

—  Он говорит, что бомба точно взорвалась в ло­же 1, а он в этот момент находился в ложе 2 за сдви­нутой перегородкой, которая его и спасла. Но, похо­же, слух он потерял. Мне пришлось кричать в труб­ку.

Я знал, каково это.

—  А что с Луизой?

—   Понятия не имею, — ответил Карл. — Я пы­тался звонить по номеру горячей линии, который дали в полиции, но он постоянно занят.

—  О других новости есть?

—  Только те, что в телевизоре. А ты ничего не слышал?

—  Ничего. Я видел американку, которая органи­зовывала ленч, Мэри-Лу Фордэм, сразу после взры­ва. До сих пор вижу. Ей оторвало обе ноги.

—  Господи.

—  Я чувствовал себя таким беспомощным.

—  Она жива?

—  Была жива, но я не знаю, удалось ли ее выне­сти и спасти. Она потеряла слишком много крови. Меня увел пожарник, который велел мне спуститься вниз.

Последовала пауза, мы оба вспоминали послед­ствия взрыва.

— Я об этом еще не думал, — продолжил я, — но кухня наверняка по-прежнему опечатана. Завтра начнем с этим разбираться. Сегодня у меня для это­го нет сил.

— Да, у меня тоже. Ночью почти не спал. Позво­ни мне завтра.

—  Хорошо, — ответил я. — Позвони вечером, ес­ли что услышишь.

—  Обязательно. — И попрощался.

Остаток дня я провел в кресле. На кофейный столик положил подушку, на нее — левую ногу. Не смог переключить телевизор на неновостные кана­лы, вот и смотрел одно и то же, устаревшие новости, повторяемые вновь и вновь. Версия с арабским принцем, как мне показалось, приобретала все боль­шую популярность, возможно, потому, что никаких других не было, а эфирное время требовалось чем-то заполнить. Эксперты по Ближнему Востоку сменяли друг друга, чтобы до бесконечности комментировать умозрительную версию, не подтвержденную ни еди­ным фактом или вещественным доказательством. У меня возникло ощущение, что телевизионные компании просто позволяют некоторым из этих так называемых «экспертов» популяризировать свои эстремистские взгляды, никак не способствуя улуч­шению обстановки в тех странах, которые они поки­нули, перебравшись в Англию. Насильственная смерть и уничтожение для многих из них являлись обычным делом, и кое-кто даже оправдывал случив­шееся, говоря, что для мятежных сил его страны принц мог быть обоснованной целью, а тот факт, что пострадали невинные люди, следовало списать на неудачное для них стечение обстоятельств: вы по­нимаете, жертвы войны и все такое. Подобные ком­ментарии злили меня, но я не мог заставить себя выключить телевизор из опасения пропустить что-то новое и важное.

В какой-то момент, около пяти вечера, я заснул.

Опять проснулся словно от толчка, с гулко бью­щимся сердцем и покрытым холодным потом ли­цом, после еще одной встречи с больничной катал­кой, коридором без окон, безногой Мэри-Лy, кро­вью.

Господи, взмолился я, только бы ночью обой­тись без этого.

Но куда там.