"Доверие. Социальные добродетели и путь к процветанию" - читать интересную книгу автора (Фрэнсис Фукуяма (Francis Fukuyama))

____, The Nature of the Firm: Origins, Evolution and Development (Oxford: Oxford University Press, 1993).
____, «The Vertical Integration of Production: Market Failure Considerations», American Economic Review 61 (1971): 112—123.
Wilson, James Q., «The Family-Values Debate», Commentary 95 (1992): 24—31.
____, The Moral Sense (Newark: Free Press, 1993).
____, Negro Politics: the Search for Leadership (Glencoe, Ill.: Free Press, 1960).
Wilson, Kenneth L. and Martin, W A., «Ethnic Enclaves: A Comparison of the Cuban and Black Economies in Miami», American Journal of Sociology 88 (1982): 138—159.
Wilson, Kenneth L. and Portes, Alejandro, «Immigrant Enclaves: An Analysis of the Labor Market Experiences of Cubans in Miami», American Journal of Sociology 86 (1980): 295—319.
Winter, J. Alan, The Poor: A Culture of Poverty, or a Poverty of Culture? (Grand Rapids, Mich.: William B. Eerdmans, 1971).
Wolf, Margery, The House of Lim (New York: Appleton, Century, Crofts, 1968).
Womack, James P, Jones, D. et. al., The Machine that Changed the World: The Story of Lean Production (New York: Harper Perennial, 1991).
Wong, Siu-lun, «The Chinese Family Firm: A Model», British Journal of Sociology 36 (1985): 58—72.
World Bank, The East Asian Economic Miracle (Oxford: Oxford University Press, 1993).
Yamamoto, Shichihei, The Spirit of Japanese Capitalism and Selected Essays (Lanham, Md.: Madison Books, 1992).
Yanagi, Soetsu, The Unknown Craftsman. A Japanese Insight into Beauty (Tokyo and New York: Kodansha International, 1989).
Yang, С. К., Religion in Chinese Society: A Study of Contemporary Social Functions of Religion and Some of Their Historical Factors (Berkeley: University of California Press, 1961).
Yoshimori, Masaru, «Sources of Japanese Competitiveness. Part I», Management Japan 25 (1992): 18—23.
Yoshinari, Maruyama, «The Big Six Horizontal Kdretsu», Japan Quarterly 39 (1992): 186—199.
Yoshitomi, Masaru, «Keiretsu: An Insider's Guide to Japan's Conglomerates», Economic Insights 1 (1990): 15—17.
Zhangling, Wei, «The Family and Family Research in Contemporary China», International Social Science Journal 126 (1986): 493—509.





ПОСЛЕСЛОВИЕ. Дмитрий Травин

Ребята, давайте жить дружно

Первым в отечественной культуре вопрос о роли доверия поднял не кто иной, как кот Леопольд с его знаменитым «Ребята, давайте жить дружно». Этот прекрасный мультфильм советских времен как будто специально был создан для того, чтобы в несколько ироничной форме проиллюстрировать содержание только что прочитанной нами книги. Злокозненные мышки постоянно отрицают необходимость доверия и в результате попадают в дурацкие ситуации, а Леопольд, как ныне Фрэнсис Фукуяма, все время напоминает о необходимости дружной жизни, без которой ничего толкового у нас получиться не может.
Не будем сейчас рассуждать о том, убедил ли нас Фукуяма или нет. Книга прочитана, и у каждого сложилось собственное мнение относительно ценности приводимых аргументов. Отмечу лишь, что «Доверие», на мой взгляд, появилось у нас чрезвычайно вовремя. В России, проходящей через сложный этап экономических преобразований, не утихают споры о том, что же лежит в основе хозяйственного успеха.
Одни обращают внимание на важность реформ, способных создать у нас тот же самый комплекс институтов, что и в странах с устоявшейся рыночной экономикой. Другие выводят на первый план специфику национальной культуры, которая, с их точки зрения, полностью определяет возможности роста ВВП.
Не так часто в ожесточенных дискуссиях присутствует центристская позиция, предлагающая учитывать важность как рыночного фундамента, так и специфику того пути, что был пройден конкретной страной на пути к нынешним реформам. И уж совсем редко исследователь решается проанализировать общее и особенное, показать, в чем мы идем по пути, проложенному другими странами, а в чем сталкиваемся с чисто отечественной спецификой.
В этом смысле читать Фукуяму очень приятно. Автор четко оговаривает в самом начале книги определяющую роль рыночных регуляторов, важность учета в хозяйственном регулировании либерального макроэкономического лозунга «Не навреди!». Он не пытается рассуждать о культуре там, где необходимо учитывать действие объективных рыночных законов. В этом смысле Фукуяма, не являющийся экономистом по роду своей основной деятельности, вполне попадает в mainstream современной экономической мысли. Однако он не останавливается на констатации банальностей и не пытается рассуждать о частностях рыночной жизни, которые вряд ли интересны широкому читателю.
Автор справедливо отмечает ошибочность весьма распространенного в научных экономических кругах подхода, согласно которому хозяйство оторвано от остальной жизни социума и существует исключительно как самостоятельная сфера. Фукуяма подключает исследование национальных культур для того, чтобы определить, почему практически на одной и той же рыночной почве произрастают столь разные хозяйственные цветы? Почему даже соседние страны — Германия и Франция, Китай и Япония — во многом так не похожи друг на друга? На мой взгляд, это чрезвычайно плодотворный подход. Экономика и социология должны сближаться (так же, как сближаются в последние десятилетия многие естественные науки), если есть желание понять, что представляет собой мир, в котором мы живем.

Сложный мир восточной европы

Зависимость конкретных хозяйственных форм от культурных особенностей проявляется достаточно широко. Во всяком случае эти формы зависят не только от культуры доверия. Приведу хотя бы один пример из сферы, чрезвычайно нам близкой. Речь идет о том, как воспринимали те или иные страны с переходной экономикой реформы 90-х гг. ХХ века. Точнее, о том, как воспринимали они приватизацию.
Несмотря на то, что споры об оптимальных моделях приватизации практически никогда не утихают, большинство квалифицированных экономистов сходится в одном. Лучше продавать собственность стратегическому инвестору, способному осуществить реструктуризацию плохо работающего государственного предприятия, нежели раздавать имущество через ваучерные схемы бесплатно или же продавать трудовым коллективам с использованием колоссальных льгот.
С этой точки зрения, казалось бы, приватизация во всех странах с переходной экономикой должна была пройти примерно по одной схеме. Но на практике схема практически нигде не повторялась. Каждая страна привнесла свои индивидуальные черты, и определялось это отнюдь не некомпетентностью некоторых реформаторов (как полагают люди, отрывающие экономику от социума), а необходимостью вписать реформы в культурный контекст. Точнее, необходимостью сделать так, чтобы реформы были приняты населением, а не отторгнуты, как чуждый сложившейся культуре элемент.
Если оставить за скобками Восточную Германию как регион, подвергшийся особой заботе со стороны западных немцев, то оптимальная схема, основанная на продажах имущества стратегическому инвестору, в большей или меньшей степени была реализована лишь в Венгрии. Определялось это оптимальными венгерскими условиями — политической и финансовой стабильностью, сравнительным дружелюбием менеджмента и трудовых коллективов, малыми размерами национальной экономики, высокой культурой труда работников. Венгрия, по сути дела, проводила реформы с 1968 г., а потому подошла к 90-м гг. в совершенно ином состоянии, нежели ее «товарищи» по социалистическому лагерю.
Наблюдатели отмечали даже весьма любопытные случаи, иллюстрирующие специфику венгерской постсоциалистической культуры. В ходе выборов по отношению к одной из либеральных партий, имеющей в своем составе много евреев, применялись откровенно черные технологии, делающие упор на антисемитизме. Говорилось, что евреи продадут страну иностранному капиталу. Однако выборы дали либералам неожиданно хорошие результаты, и наблюдатели отмечали, что это во многом было связано со стремлением широких слоев общества побыстрее продать собственность стратегическому инвестору. Даже наивные люди, полагавшие, что существует некий всемирный сионистский заговор, склонны были поддерживать либералов. Мол, у евреев там «в заговоре» есть связи, они лучше, чем венгры смогут «продать родину» кому следует.
А вот Чехия и Словакия представляли собой прямо противоположный случай. Как раз таки в 1968 г. чехословацкие реформы были задавлены советскими танками, и старая хозяйственная модель оказалась законсервирована. Лишь после «бархатной революции» 1989 г. встал вопрос о новых реформах. И общество оказалось не готово к приватизации. Косный менеджмент, не умеющий работать в новых условиях и не понимающий выгоды привлечения стратегического инвестора, стремился не столько помогать приватизации, сколько тормозить ее. Директора, пользуясь поддержкой трудовых коллективов, стремились поставить предприятия под свой полный контроль, хотя обеспечить экономический рост они вряд ли были способны.
Продажа большого числа предприятий стратегическим инвесторам могла бы в этих условиях растянуться на слишком долгий срок. Поэтому реформаторы продали то, что возможно, а остальное распределили среди широких слоев населения с использованием купонов — чехословацких ваучеров. Проведенная таким образом приватизация позволила сравнительно быстро сформировать частную собственность и в то же время ограничить на предприятиях всевластие старых хозяйственников — директоров времен социализма.
Что же касается республик бывшей Югославии, то они находились перед проведением приватизации в еще более сложном положении. В Югославии рыночные реформы имели, правда, больший стаж, чем даже в Венгрии, но у этих реформ имелась одна неблагоприятная особенность — практика рабочего самоуправления. Трудовые коллективы считали себя полными хозяевами предприятий, и хотя в 70—80-е гг. выявилось, что подобная практика разрушительна для экономики, отказываться от своих прав рабочие не желали. Привести стратегического инвестора в коллектив, считающий себя полным хозяином, было чрезвычайно трудно.
Осознав все это, реформаторы в Словении решили, что не следует пытаться достичь невозможного. Они провели приватизацию в пользу трудовых коллективов и даже не стали так широко, как в Чехословакии использовать ваучерный механизм. В соседней Хорватии, напротив, решили переломить коллективы через колено, и настоять на приватизации, сходной с той, которую проводила соседняя Венгрия. Но сопротивление коллективов соединилось с испугом инвесторов, усилившимся после того, как страна ввязалась в войну с сербами. В итоге даже во второй половине 90-х гг. приватизация в Хорватии шла еще крайне медленными темпами, тогда как Словения достигла существенных успехов в развитии своей экономики.
Нетрудно заметить, что российская модель приватизации представляет собой нечто среднее между опытом Чехии и Словакии, с одной стороны, и опытом Словении с другой. Меньше всего мы взяли из опыта Венгрии. И это неудивительно. В России не было столь сильных трудовых коллективов как в республиках бывшей Югославии, но не было и столь благожелательных по отношению к стратегическим инвесторам настроений, как в Венгрии. В основном от приватизации по Чубайсу выиграли трудовые коллективы, но и на распределение по ваучерам пришлась достаточно большая доля государственного имущества. Аналитики, не обращающие внимания на культурные особенности отдельных стран, склонны полагать, что Чубайс просто чего-то недодумал. Но если рассматривать российскую приватизацию в международном контексте, все выглядит чрезвычайно логичным.
Наконец, свои особенности были и у Польши. В этой стране на протяжении 80-х гг. особое развитие получил мелкий частный сектор. Накопив известные суммы денег, он готов был поучаствовать в приватизации государственных предприятий. Но приватизация эта осложнялась чрезвычайной боевитостью польского рабочего класса, привыкшего к забастовкам. Получать в придачу к имуществу неуправляемый трудовой коллектив инвестору было не слишком приятно.
Поэтому многие польские предприятия еще до начала массовой приватизации оказались распроданы по частям. Покупатели хорошо знали, что они желают приобрести, а директора с радостью готовы были откликнуться на выгодные (в том числе и для их личного кармана) предложения. Что же касается регулярной продажи предприятий, то в крупных масштабах она пошла только во второй половине 90-х гг.
Таким образом, мы видим, что все страны с переходной экономикой пошли на приватизацию. И это не удивительно, поскольку частная собственность имеет существенные преимущества перед государственной. В этом либеральная экономическая мысль совершенно права. Но в то же время каждая модель приватизации оказалась в максимальной степени приспособлена к особенностям национальной культуры, к тому, насколько вестернизированным было в той или иной стране население, насколько сильными были трудовые коллективы, насколько характерными были для работников и инвесторов отношения того взаимного доверия, о важности которого напоминает нам Фукуяма.