"Любовные секреты Дон Жуана" - читать интересную книгу автора (Лотт Тим)6Мартин Джилфезер был единственным человеком, полагавшим, что я поступил глупо, разрешив Хелен переехать ко мне. По крайней мере, он единственный, кто решился мне это высказать. Кэрол Мун, конечно, думала так же, но была слишком хорошо воспитана, или слишком благоразумна, или слишком дружна с Хелен, чтобы поделиться своим мнением со мной. А Мартин, который уже в те времена совершал непринужденные перемещения от одной женщины к другой, прямо говорил, что я дал слабину, что мною манипулировали. Внешне он производил впечатление нерешительного, слабого человека, но на самом деле в нем всегда была внутренняя твердость. Призывы к совести на него не действовали. Мартин никогда не сомневался, что все делает правильно – просто потому, что он это делает. Его не мучили противоречия между моралью и выгодой. И несмотря на это, по непонятной мне причине, он неизменно пользовался успехом, его обожали, в отличие от меня, – а я вечно волновался и дергался, «так ли» поступаю. Мартин всегда в ладу с самим собой, его естественное обаяние и терпимость при любых обстоятельствах, даже самых тяжелых и гнетущих, с лихвой компенсируют пренебрежение моральными установками. Людям хорошо с ним, потому что ему хорошо с самим собой. Он никогда не осуждает себя и – как следствие – не судит других. Он рассказал мне о «происках» Хелен без злобы, с добродушной улыбкой. Я познакомился с Мартином во время летней практики. Мы работали в магазине «Сделай сам» в небольшом провинциальном торговом центре. Мартин учился в каком-то педагогическом колледже – теперь преподает английский в школе на юге Лондона. Выглядел он тогда примерно так же, как сейчас: веселый, бодрый, простодушный. Мы сразу подружились, и я подпал под его чары, подобно почти всем, кто его встречал. Говорят, что в браке один любит, а другой позволяет себя любить. Возможно, это распространяется и на дружбу. Я всегда нуждался в Мартине больше, чем он во мне. Его безразличие привлекало меня так же, как женщин. Я пытался чему-нибудь научиться, наблюдая, как Мартин ведет себя с женщинами, но, думаю, он и Я сказал «любовь», но не уверен, что Мартин способен любить в том смысле, в каком я это понимаю. Его всегда устраивает женщина, которой он позволяет приблизиться к себе, а если нет, что ж, тогда – с грустью, однако без сожаления – он отпускает ее, и она плывет дальше по течению и находит себе кого-то еще. Женщины редко бросают его, прежде всего потому, что заполучить Мартина им так и не удается – они ищут его сердце, но не могут найти и оказываются на крючке. И дело не в том, что у него нет сердца, просто устроено оно не так, как у большинства людей. Мартин добрый и отзывчивый человек, всегда жертвует на благотворительность, даст алкашу на улице десятку, да еще и поболтает с ним… а вот по-настоящему полюбить женщину… Я не могу представить себе Мартина, жертвующего собой ради другого, – именно это я называю любовью. Женщины занимают слишком низкую ступень в его иерархии ценностей. Ему и так хорошо, он самодостаточен, он способен даже обходиться без секса. Мне нужно стать таким, как Мартин, если я хочу пользоваться успехом у женщин, – но это невозможно. Мне не удастся сымитировать то, что Мартин делает столь естественно. Взять хотя бы его последнюю подружку Элис (в данном случае Мартин, как ни странно, даже сформулировал некую сентенцию, не без моей помощи): все, что он делает, обречено быть правильным, в долгосрочной перспективе, конечно. Очевидно, сам Мартин верит в этот банальный софизм, – во всяком случае, в ответ на настойчивые намеки Элис он предпринял определенные действия: дал ей понять, при помощи кивков, рывков, жестов и прочих невербальных сигналов, что он не готов к «следующему шагу». На том они и расстались. Мартин, как водится, отнесся к разрыву с Элис с обычной своей невозмутимостью. Где-то через месяц после этих событий он вскользь упомянул о них в разговоре со мной. Сейчас он, как ни в чем не бывало, встречается с какой-то двадцатиоднолетней исполнительницей самбы из Бразилии. Два года отношений с женщиной – это серьезно, можно было бы позволить себе скупую слезу или хотя бы сдержанный вздох, но Мартин, он как кошка: при падении, которое убило бы любого другого, он приземляется на четыре лапы, отряхивается и идет дальше. Элис… честно говоря, мне трудно сейчас думать об Элис. Да и о чем бы то ни было другом тоже. Потому что сегодня у меня переговоры с посредниками по поводу развода. Я нутром это чувствую, не надо даже сверяться с календарем. В полдень. В добавление ко всему, вечером у меня свидание. Накручивая себя в ожидании переговоров, я мучительно размышляю: зачем это свидание? Почему я не оставляю своих попыток? Из многочисленных статей о грядущей Эре Одиночек я давно понял, что будущее за людьми независимыми, сильными, самодостаточными, способными менять партнеров с легкостью, как износившиеся свечи зажигания в автомобиле. А значит, надо смириться с одиночеством, сдаться. К тому все идет. Но слишком грустной кажется мне перспектива такого выбора. Почти тридцать лет я безуспешно искал любовь и верю в нее по сей день. Я – Робин Уильяме, вечно надеющийся придурок. Я все еще верю. Может, сегодня и состоится то самое свидание. Ведь звонок был не просто от незнакомки. Я ее знаю. Хотя это Потому что она встречалась с моим лучшим другом. Потому что это – Элис. Я попробовал разобраться в ситуации с этической точки зрения. Вот мои доводы. 1. Это 2. Не я назначал ей свидание (то есть не свидание, конечно), а 3. Я не влюблен в нее. 4. Она мне даже не нравится. Не могу сказать, что она мне несимпатична, просто я толком с ней не знаком. 5. Поэтому не буду пытаться переспать с ней. Так или иначе, сегодня у нас встреча, встреча полудрузей. (Я никогда не общался с Элис без Мартина.) Она будет проезжать мимо сегодня вечером, вот и предложила: может, нам зайти куда-нибудь выпить? Не вижу никаких препятствий. Я сказал об этом Мартину, он даже ухом не повел. Все равно ничего не выйдет. Так кому от этого будет плохо? Конечно, я рассуждаю наивно. Но ведь я мужчина. А мужчинам это свойственно. Мы созданы для управления материальным миром и принятия рисков. Мы, как правило, мыслим прямолинейно. В этом наша сила. В этом самая большая наша слабость. Я сижу в приемной посредников по разводу. Бет должна вот-вот появиться. Интересно, успеет ли меня вырвать до ее прихода. Лучше сделать это сейчас. Иначе я буду выглядеть уязвимым, чего не могу себе позволить. Я на войне. Посредничество казалось отличной идеей. Условно говоря, посредники – это отряд травоядных семейства юридических. Задача посредников состоит не в сохранении имеющейся массы тела, а в том, чтобы разумно, по-взрослому, мирно осуществить отделение от этого тела. В ходе периодических встреч вы согласовываете все разногласия по части денег и опеки над детьми. Потом вы поручаете формальную часть плотоядным юристам, знающим вкус крови, и они уже вполне не травоядно воплощают то, что вы согласовали. Идея хорошая. Правда, порочная и бесполезная. Разрыв требует, чтобы воюющие стороны столкнулись лоб в лоб, предъявив друг другу свои непримиримые противоречия, а потом уж привлекали незаинтересованную сторону, которая отвечает за соблюдение норм закона. Чего разрыв не требует и чего следует избегать любой ценой – это иллюзорного благоразумия сторон. Ведь согласия на войне не бывает. Потому она и называется войной. А развод, когда у вас дети, и есть настоящая война. С рвотой придется подождать. Бет только что вошла. – Привет. – Привет. Бет не сводит с меня глаз, но я не готов встретиться с ней взглядами. Я смотрю на нее, когда она отворачивается к окну. Она выглядит уставшей: возможно, блистательный образ, представленный мне накануне, действительно был частью изощренного лицедейства, как я и предполагал. Она довольно коротко постригла свои светлые волосы – ей идет. На ней новый темно-серый льняной костюм. Может это предложение нейтралитета. А может, она просто любит лен. Я сойду с ума от самоанализа. Мне кажется, все вокруг имеет какое-то значение. Она, как и я, напряжена и раздражена, – обычное наше состояние на переговорах. Ее крупный рот с тонкими губами плотно сжат, сведенные челюсти сделали овал лица жестче. Есть нечто абсурдное, сюрреалистическое в этом занятии, в формальном переборе всего того, что когда-то дышало жизнью, непосредственностью, надеждой, любовью. Церемония членовредительства. Так странно видеть свою жену в отчужденном нейтралитете, а некогда близкие отношения – видоизменившимися до неузнаваемости после восемнадцати месяцев раздельного существования. Долгие годы, когда я с утра просыпался, нравилось мне или нет, она была Сейчас мы сидим друг напротив друга – чужие люди, нет, хуже, – – Как дела? – Отлично. Враги, которых по-прежнему объединяют дочь и любовь, – не так-то просто все разрушить. Можно ли не любить мать собственной дочери? Не знаю. Переговоры с посредниками подходят к концу. В прошлый раз я согласился отказаться от дома в пользу Бет, а по сути – в пользу Поппи. Главным опекуном, конечно, назначена Бет. Почему? Потому что она с этим лучше справится? Потому что у нее крепче связь с Поппи? Нет. Потому что она женщина. Вы можете подкопить денег, чтобы что-то осталось после развода, но прав на Губы Бет плотно сжаты. Эти губы, которые я когда-то целовал, мягкие и нежные, заставлявшие мое сердце биться чаще, сейчас сомкнуты и готовы к войне. Мы близки к окончанию битвы. Если повезет, сегодня мы подпишем договор о финансовом согласовании и опекунстве. Чего бы мне это ни стоило, я подпишу его с радостью: нет ничего хуже для душевного равновесия, чем подвешенная ситуация, к тому же с самого начала этих переговоров я решил, что готов отказаться от всего ради сохранения нормальных отношений с Бет после развода. И я отдал ей дом и машину. Я согласился выплачивать пятнадцать процентов моих доходов Поппи, пока ей не исполнится восемнадцать, а также тридцать процентов от того, что останется, – Бет в течение трех последующих лет. Удалось сохранить за собой только квартирку, которую я раньше использовал под офис. И хотя я давно за нее расплатился и купил до того, как познакомился с Бет, она тоже подпадает под раздел. Бет согласилась не трогать ее, если ей достанется дом. Нормально. Брак – это умение делиться. Деньги – не главное, и все такое прочее. Сейчас она живет в доме с Поппи, а когда Поппи вырастет и переедет, дом останется Бет: я по-прежнему не буду иметь на него никаких прав. Мне же кинули кость в виде квартирки с раскладушкой для Поппи, которая не любит здесь ночевать. И я не знаю, смогу ли накопить на что-то более приличное, если львиная часть моих доходов будет уплывать к Бет и Поппи, особенно при условии, что мне с трудом удается добывать заказы. Господи, сколько же можно – Ну что, начнем? – Конечно. – Давайте. В комнате для переговоров двое – женщина, Кармен, и мужчина, Жиль. Их услуги стоят сто двадцать фунтов в час, но мы оба предпочли этот вариант бесконечному разбирательству с юристами. Наши посредники симпатичные. Они нам нравятся. Они рассуждают разумно и по существу, спокойно и корректно – именно так, как мы с Бет в данный момент не можем. Они не дают конкретных советов, просто обрисовывают возможные варианты. Кармен – юрист, переквалифицировавшийся в посредника, Жиль – посредник и консультант. Они предлагают нам независимо консультироваться у юристов, но мы между собой договорились, что не будем прибегать к помощи юристов, потому что это только накалит ситуацию, ведь юристы – это юристы, их обучают ведению военных действий, а не процессу примирения. Если повезет, мы сегодня подпишем договор, передадим его юристам, и они самостоятельно им займутся, избавив нас от дополнительной нервотрепки. – Привет, Дэнни. Привет, Бет. Мы традиционно улыбаемся и надеваем на лица маску нормальных отношений. Мы оба хотим понравиться этим людям, надеясь, что они облегчат нашу участь. Они обладают властью, потому что мы пришли на их территорию в роли просителей. Они обладают властью еще и потому, что им все равно. Их интересы лежат в сфере профессиональной. А безразличие, как показывает пример Мартина, способно горы свернуть. Начинает Жиль. У него добродушное лицо, ему пятьдесят или около того; на нем рубашка от Ральфа Лорена с открытым воротом и брюки из твида (слегка жмущие ему в талии), он улыбается нам, как будто мы пришли сюда ради удовольствия, а не для того, чтобы положить конец этой бесконечной, отвратительной битве друг с другом. – А сейчас, если вы не против, я напомню, на чем мы остановились в прошлый раз. Он показывает таблицу, в которой отражены сбережения, доходы, пенсии, прибыли, проценты, расчеты, выкладки, время на общение с ребенком, номинальная стоимость тех или иных вещей, разнообразные будущие доходы. Все это выглядит наукообразно, беспристрастно и безболезненно. – Мы близки к цели. Я надеюсь. Если не ошибаюсь, мы разобрались со всем, насколько это возможно. Было непросто, но сегодня, думаю, мы сможем подписать договор и передать его юристам. Я хочу поблагодарить вас обоих за активное участие в процессе и за вашу заботу о ребенке. – Спасибо. – Спасибо. Бет выдержала паузу перед тем, как сказать «спасибо». Я тогда не придал этому значения. Когда ситуация, в которой находишься, располагает к поискам подтекста, сомнениям, переоценкам, намекам и злобно-предвзятому отношению, невольно становишься восприимчивым не только к словам, но и к пробелам между ними. – Давайте подведем итог. Как вы знаете, наш договор не будет иметь юридической силы. Это систематизированное изложение вашей договоренности. Подписание договора не свяжет вас обязательствами, но будет иметь символическое значение. Вы можете передать его адвокатам – я бы настойчиво рекомендовал сделать это. Сегодня любой приличный адвокат знаком с практикой посредничества и сможет использовать этот договор во избежание излишнего противостояния. – Понятно, – говорю я. Бет кивает. Жиль продолжает оживленно щебетать, описывая подробно, как я проведу в нищете ближайшие бог весть сколько лет. Но я не возражаю. Я даже рад, чувствую облегчение. Такой камень с плеч. Я понимаю, что через суд получил бы больше, но не в состоянии пройти через это. Подписание договора означает еще одну важную ступень в преодолении моего брака, в отделении себя от руин. В этом смысле, по крайней мере, надеюсь, что, подписав договор, который переведет меня на орбиту настоящей жизни, ограниченной моей комнатушкой, закабаленной алиментами, я, тем не менее, стану счастливее, чем был все последние годы. За возможность начать жизнь заново – дурацкая мысль в устах человека, любящего своего ребенка, – можно заплатить сколько угодно. – Что ж, давайте подписывать? – говорю я, с трудом скрывая нетерпение. Я хочу выйти из этой комнаты, из этого здания, прогуляться по улице, залитой солнцем, один, без Бет, навстречу моему бокалу вина, моему не-свиданию с Элис сегодня вечером. Договор лежит передо мной. Не удосужившись прочитать его – этим мы занимались всю прошлую неделю, – я достаю ручку. – Я уже встречалась с адвокатом, – говорит Бет. – С новым адвокатом. Медленно, нарочито неохотно кладу ручку обратно в карман. Я почти предвидел что-то в этом роде. И все же темная, страшная ярость заполняет мои внутренности, поднимается по позвоночнику, искажает лицо и сдавливает челюсти. Я успокаиваю голос смирительной рубашкой, прежде чем что-то возразить. – Мы же договорились, что не будем привлекать адвокатов на этом этапе, Бет. – Речь идет о моем будущем. Моем и Поппи. Я не хочу ничего подписывать, не посоветовавшись с адвокатом. – Формально вы, конечно, имеете на это право, – осторожно замечает Кармен. Мой голос по-прежнему сдавлен. – Но ты же сказала… ты сказала, что мы можем договориться, как взрослые люди. У нас – Я знаю, почему мы так решили, Дэнни. Не надо меня унижать. Делаю глубокий вдох, считаю до десяти, разжимаю кулаки. – Я не собирался тебя унижать. Извини, если создалось такое впечатление. Мы можем просто обсудить все в разумной… – Не надо говорить со мной этим – Не ты? – Тебе прекрасно известно, что не я. – Придется признать, что здесь наши мнения расходятся. Думаю, нам нужно это обсудить, если мы хотим… – Не надо меня учить, Дэнни. – Я ТЕБЯ НЕУЧУ. – И не надо орать. – О Господи! Долгое молчание. Вступает язык жестов. У меня: скрещенные руки, нога на ногу, побелевшие от ярости губы. Бет локтями опирается на стол. Нарочитое безразличие. Голова между ладонями. Опускает руки, берет ручку, что-то записывает в блокнот. Я вижу, что Кармен ждет случая, чтобы вмешаться в разговор. Даю ей такую возможность. – Хорошо. Мы с Жилем прекрасно знаем, насколько ожесточенными могут быть переговоры. И это хорошо. По крайней мере, нормально. Однако, достигнув определенных результатов, не стоит отвлекаться от предмета договора. Насколько я понимаю, вы, Дэнни, огорчены, что Бет еще раз проконсультировалась с адвокатом, хотя это не было предусмотрено согласованными между вами условиями. – Мы – Я не давала никакого слова. – Ты ничего – Неважно, что говорит моя дочь. – Наша дочь. Наша. Наша. – Подождите-подождите. Бет, вы хотите сказать, что, независимо от вашей с Дэнни неофициальной договоренности, вы можете воспользоваться своими юридическими правами. – Наша дочь. Мы все с этим согласились. В этой самой комнате. – Да. У меня есть права. И я хочу воспользоваться ими в интересах себя самой и своего ребенка. – Нашего ребенка. – Это мы еще посмотрим. – Да пошла ты. – Постойте. Дэнни. Бет. Давайте остынем, ладно? Я моргаю, делаю еще один глубокий вдох. Начинаю слишком часто дышать. – Извините. Я не хотел ругаться. Но она угрожает. А страдать будет Поппи, если мы, в конце концов, потащимся с этим в суд. – Я не угрожаю. Я просто объясняю, что переговоры еще не закончились. Так, во всяком случае, считает мой новый адвокат. – Как ты могла прийти на переговоры, предварительно проконсультировавшись с адвокатом и зная, что я этого не сделал? В голосе Бет звучит сарказм. – Ну да. Конечно! Не сделал! – – Да ладно, Дэнни. Не сомневаюсь, что ты консультировался с адвокатом. Просто не распространяешься на эту тему. – Да, я встречался с адвокатом. Но мы договорились, что та встреча пять месяцев назад будет последней для нас обоих. – Ты наверняка встречался с ним с тех пор. – Нет, не встречался. Не встречался. Я пытался играть по правилам. Но сейчас понимаю, что в этой игре нет правил, есть только простой и жесткий закон выживания. Женщины это чувствуют подсознательно. А я хочу быть хорошим мальчиком. Мам, я хороший мальчик? – У меня предложение… – Жиль говорит дружелюбно, мягким, успокаивающим голосом. – Давайте просто послушаем, что предлагает адвокат. Может, никаких проблем и не возникнет. Может, мы видим проблемы там, где их нет. Почему бы нам всем не успокоиться и не рассмотреть предложения? Дэнни? Как вы думаете? – Я думаю… думаю, что она играет – Но таковы условия, в которых мы существуем. Бет? – Мой адвокат сказал, что через суд я могу получить двадцать процентов для Поппи и пятьдесят от оставшихся для себя на ближайшие пять лет. – Что? – Чувствую, как волна холода прокатывается по спине. – Поппи еще очень нуждается во мне. Я должна быть рядом с ней. В моем отчете о финансовых потребностях это ясно изложено. Стресс в результате нашего разрыва вызвал у меня депрессию. Могу представить справку от врача. – У тебя точно депрессия. У тебя – Мне будет сложно найти нормальную работу. Мне понадобится надлежащее содержание, чтобы удовлетворить все нужды Поппи. – А как насчет моих нужд? Тебе остаются дом и машина. – Очень типичная реакция. Законченный эгоист. – У меня вполне обоснованные запросы. Мне нужно жилье, достаточно просторное для того, чтобы встречаться с дочерью. Мне нужны деньги, чтобы водить ее иногда в кино и чтобы однажды построить, возможно, другую жизнь. – Мой адвокат говорит… – А – Я просто думаю о Поппи. Я не справлюсь без поддержки. Тебе нужно унять свою ярость. Если ты не можешь контролировать себя со мной, значит, не можешь и с Поппи. А если ты не можешь контролировать себя с Поппи… – То что? – Я просто говорю. – Вы слышали угрозу? Вы слышали? – Полагаю, вам обоим лучше… – Если ты просто думаешь о Поппи, отдай мне дом, отдай мне опеку над Поппи. Я обязуюсь платить тебе твои алименты. Ты получишь то, что тебе причитается. У меня будет дом, у тебя квартира. Я буду главным опекуном. – Ребенку нужна мать. – Ребенку нужен и отец тоже. – Закон так не считает. – Тогда пусть закон отсосет. Чего ты никогда не делала. – Я наверстываю с Оливером. – Ну хватит. Успокойтесь. – Кармен протягивает руки примиряющим жестом. – Я считаю, нам надо это обсудить. И мы обсуждаем. Применяя тактику, которая в торговле недвижимостью называется выкручиванием рук – в мире финансов такими вещами занимаются мелкие конторы, выдающие вам кредит под баснословные проценты, в покере – это последний ход, когда терять уже нечего, – Бет выторговывает промежуточный вариант в пятнадцать процентов для Поппи на следующие двенадцать лет, как минимум, и сорок процентов для себя на ближайшие четыре года, с правом продления срока, если она не найдет работу. Я предпочитаю согласиться, потому что знаю: что Бет способна на Я обманул ожидания своей жены? Конечно обманул. Потому что больше не любил ее. Дает ли это ей право быть столь безжалостной? Не вопрос. Права здесь ни при чем. Развод – та же сделка. В ней нет места добропорядочности: добропорядочность здесь будет обузой. Добропорядочность – это то, что продемонстрировал Невилл Чемберлен Адольфу Гитлеру. Нет, я не сравниваю свою жену с Гитлером, Боже упаси. Хотя небольшие усики у нее есть. Я сижу с Мартином в кофейне рядом с конторой посредников. Мартин работает поблизости. Он всегда готов встретиться после окончания битвы. В этот раз он находит меня трясущимся за столиком, глаз дергается, руки дрожат, я пытаюсь совладать с ванильно-шоколадным коктейлем, который заказал в надежде, что калории и сахар помогут мне успокоиться. Он разглядывает меня сквозь завесу темных волос, закрывающих его карие глаза. Бледная кожа Мартина по-прежнему молода, несмотря на неумолимый возраст, а легкий завиток губы наводит на мысль об извращенной доброжелательности или сочувственном садизме. Естественно, высокий. Легкая сетка морщинок в уголках глаз делает его еще привлекательнее. Мальчик-мужчина, мальчик-девочка, сила изящества. Я люблю Мартина. Он всегда был моим другом, всегда заботился обо мне. Я хотел бы жениться на ком-нибудь таком. Мы и правда достаточно хорошо относимся друг к другу, чтобы пожениться, и я уверен, что мы не стали бы ссориться, или пакостить, или портить друг другу жизнь. Господи, иногда так хочется стать гомосексуалистом. – Посмотри на себя, Спайк. Не переводя дыхания, я вываливаю все сразу, огромный ком боли и ярости, страдания и смущения. – Дело не в деньгах. Я готов заплатить, сколько потребуется. Но это так жестоко, и это никогда не кончится. И даже сейчас я уверен, что это не конец. Через неделю или две выплывет что-то еще, с договором или без. Она все время играет Мартин не сводит с меня своих больших карих глаз. Я отпиваю немного коктейля. Он холодный. Наконец Мартин начинает говорить: – Твоя проблема в том, что ты превращаешься в женщину. – Что ты имеешь в виду? – Я смотрю на него удивленно. Он улыбается. У Мартина есть потрясающее умение довольно жестко критиковать, не обижая. Он – одушевленный вариант моего ванильно-шоколадного коктейля. – Ты превращаешься в несчастную жертву. «Ах я, бедный маленький мальчик, какие они злые и нехорошие, ох-ох-ох, как несправедлив мир». – И что? – А то, что ты забываешь первое правило взрослой жизни. – Какое же? Он смеется и обнимает меня за плечи. – Бога нет. Я киваю, признавая обычно игнорируемую, но неумолимую истину, и изображаю подобие улыбки. Конечно, я знаю, что Бога нет, но как бы и знаю, и не знаю. Его место остается вакантным. Детская жажда справедливости. – Забыл. – Человек способен на все, чтобы получить то, чего хочет. Когда речь идет об этом, когда на кон поставлено выживание, сам человек, его сущность, он не остановится ни перед чем. Для Бет это вопрос жизни и смерти, ей нужно взять верх над тобой, ведь ты ее бросил. – Я не бросал ее. Это было наше общее решение. Он убирает руку с моих плеч и отпивает кофе. Смотрит на часы – Мартин вышел на обеденный перерыв. – Да ладно, Спайк. Не бывает развода по обоюдному согласию. – Нет, правда, мы… – Как это было? – Я не знаю. – Напрягись. Попробуй вспомнить. – Кажется, я спросил ее… спросил, что для нее важнее в браке: я или Поппи. – И она сказала – Поппи. – Но дело даже не в этом. Дело в том, как она это сказала, как произнесла «Поппи». Так, будто у нее никогда не было сомнений, что Поппи, очевидно, гораздо важнее, чем я, что моя роль сомнительна по сравнению с Поппи. Для меня это не было новостью – я видел, как скукожились и иссохли наши отношения после рождения Поппи, после того, как я, в каком-то смысле, стал не нужен. Все дело в том, как она это сказала. С каким-то… легким презрением, что ли. А может, и не с легким. – А потом? – Потом я сказал: «Тогда, может быть, нам не имеет смысла оставаться вместе, если я не так много значу для тебя». – А потом? – А потом она сказала: «Ты рассуждаешь, как ребенок». Она всегда называла меня ребенком. Стоило мне не согласиться с чем-то или подвергнуть сомнению ее точку зрения, она просто низводила меня до низшего уровня – называла ребенком. – А потом? – Потом… потом я не потерял самообладания. – Ты – Тогда я и понял, что все кончено. Потому что каждый раз, когда она пыталась уничтожить меня таким способом, пыталась обезличить, я всегда выходил из себя. Этого она и добивалась. Так она доказывала свою правоту. Что я как ребенок. В тот раз я был холоден. И спросил: «Ты все еще любишь меня?» Она ничего не сказала. Я настаивал: «Ты можешь ответить? Ты все еще любишь меня?» – И что она? – Ничего. Пожала плечами. И ушла играть с Поппи. Тогда я пошел наверх и стал собирать вещи. Что-то у меня внутри сломалось. И я собрал вещи. – Так значит, все-таки ты ее бросил. – Только формально. – Почему ты не сказал, что любишь ее? – Зачем? Как я могу ее любить? Как ребенок может любить жену? – Она хотела, чтобы ты это сказал. Она боялась признаться, что любит тебя. Женщины проверяют мужчин, подвергая их испытаниям. Они считают, что могут проверить, действительно ли их любят. Она хотела, чтобы ты первый сказал это. А потом сделала все, чтобы ты ее возненавидел. – Зачем? – Не знаю. Просто они так делают. Они странно устроены. – А я хотел, чтобы – Что бы ты сказал? – Не знаю. – Все равно, думаю, теперь уже поздно. – Я тоже так думаю. Я взболтал коктейль, решая, не заказать ли еще один. Мартин смотрит в окно – у него способность выпадать из разговора. Он не бывает целиком и полностью с вами. Однако при этом ничего не упускает. – Мартин, но если люди никогда не расходятся то обоюдному согласию, то как же вы с Элис? Он щурится, ерзает на стуле, потом возвращается разговор. – Здесь ты, возможно, прав. – Получается, что ты ее бросил. – Ну… Знаешь, все гораздо сложнее. – Разве? Так ты бросил ее или нет? Теперь уже Мартин смотрит на меня с любопытством. – Не понимаю… почему это тебя так интересует, Спайк. Я и сам не понимаю. Теренс был бы мной недоволен. Учитывая, что ответ очевиден. – И все же… Ты ее бросил? – Э-э… Как сказать… – Если бы ты предложил ей переехать к тебе и завести ребенка, она бы осталась? – Я… Она бы осталась, если бы я дал ей такую возможность. Да. Думаю, что она бы осталась. – Тогда ты ее бросил. – Я ее бросил. Да. Наступила очередь Мартина задумчиво смотреть в чашку. Он переживает скорее легкую ностальгию, чем чувство потери. Все его негативные эмоции кажутся невинным подобием настоящих переживаний: ярость – это легкое раздражение, боль – всего лишь недомогание, гнев – плохое настроение. Все какое-то приглушенное, в другой тональности. Мартин ищет женщину, которая согласилась бы принять равнодушие в долгосрочной перспективе и не пыталась бы превратить его в человека с обычными эмоциями. И которая не была бы зациклена на детях – одного ребенка достаточно. Мне не хочется подписываться под расхожим мнением о том, что мужчины – большие дети, но Мартин – ребенок, и всегда таким будет. Ему необходимо, чтобы жизнь не переставала быть легкой, – так что никаких детей, никаких уз. Никакого балласта. Когда он снова поднимает глаза, его улыбка полна тепла и грусти. – А как Поппи? Как у нее дела? Роль вовлеченной в это жертвы, тоже эгоистичной, но невинной. Почва уходит у нее из-под ног, самое основание вселенной рушится, потому что я не могу больше жить с ее матерью, а ее мать не может больше жить со мной. А она зависла в пространстве между нами, получая самый трудный из уроков, – урок, который многие не могут усвоить за всю свою жизнь: Бога нет. Нет Санта-Клауса, нет Зубной Феи.[13] Поппи, в дело вступают силы, более могущественные, чем мы, и не всегда добрые. Почти всегда недобрые. На нас налетела буря. Мы все умрем. И мы не отправимся на небеса. Мы просто сгнием в могиле. Поэтому мы хотим взять все от короткого пребывания на земле, и ради этого готовы причинять боль другим. Даже своим детям. Это правда, Поппи, хотя – Господи, помоги мне – в тот день, когда я уходил из дома, где жил с твоей мамой, сердце мое разрывалось на части. Это правда, Поппи, хотя я люблю тебя так, что не могу выразить словами, хотя ты – единственная радость моей жизни. Это правда, хотя развод для меня был – и остается – пыткой, самым болезненным наказанием, придуманным человечеством. Бога нет, Поппи, и каждый старается спасти себя сам. – У нее все хорошо. Боже, как я по ней скучаю. Отец должен видеть своего ребенка каждый день. Я же встречаюсь с Поппи два раза в месяц. Иногда мне так плохо, что я подъезжаю к школе, просто чтобы увидеть, как она приходит или уходит. Кажется, что от этого станет легче, а становится еще хуже, но я все равно продолжаю искать возможность увидеть ее. Это болит все время. – А как – Мне кажется, у детей есть удивительная способность приспосабливаться. Так говорят. Я предпочитаю этому верить. Во всяком случае, дети делают это лучше, чем взрослые. Они сильные, потому что у них нет воспоминаний. Нам хорошо вместе. Иногда я злюсь. Иногда мне кажется, что, если она еще раз заявит «это несправедливо», я… – А что она сама? Ты все время возвращаешься к себе. Ты чувствуешь свою вину за то, что с ней происходит? – Думаю, да. Какой прок от чувства вины? В этой ситуации я стараюсь изо всех сил сделать все, что могу. Я никогда ее не брошу. – Ты это уже сделал. Я мрачно смотрю на него. – Да. Уже сделал. Мартин опять обнимает меня за плечи. Он не боится проявления теплых чувств. Я его и за это люблю. – Все нормально. Ты хороший парень. Неплохой, во всяком случае. Однажды все это останется в прошлом. Надеюсь, раньше, чем ты ожидаешь. Просто через это надо пройти. Все наладится, если какое-то время переждать. – Да, наверное. – Где вы сегодня с Элис встречаетесь? – Не знаю. В каком-нибудь баре. Я ищу на его лице признаки подозрительности или озабоченности. И не нахожу. – Ты нормально к этому относишься, Мартин, да? То есть я хотел спросить… – Не напрягайся. Хорошо, что вы можете встретиться как друзья. – Это не свидание, Мартин. Мы просто… Мартин смеется. Очевидно, что он не допускает мысли о возможном свидании между мной и Элис. Он высокий невозмутимый брюнет, он обаятелен и неотразимо безразличен, а я – доведенный до отчаяния, сорокапятилетний, почти разведенный. Я не представляю для него ни малейшей угрозы. В любом случае он доверяет мне и не любит Элис. – Вы прекрасно проведете время. Она потрясающая женщина. Передай ей, что я ее… – Мартин рисует пальцами кавычки в воздухе – …»люблю». Он допивает кофе, на прощание похлопывает меня по плечу и направляется к выходу. – Не терзай себя, Спайк. – Я постараюсь. – У тебя получится. Я тебя Нет, не знаешь, Мартин. Ты меня совсем не знаешь. |
||
|