"Любовные секреты Дон Жуана" - читать интересную книгу автора (Лотт Тим)3Прежде чем я, спотыкаясь впотьмах, продолжу поиски Грааля, мне нужно найти ответ на один вопрос. Это болезненный, сложный и для меня, в отличие, наверное, от большинства женщин, непостижимый вопрос: за что Бет, моя почти бывшая жена, меня ненавидит? Наш брак не был таким уж плохим: мы не дрались, не изменяли друг другу, старались идти на компромиссы. Просто нам обоим вдруг стало понятно – почти одновременно, – что мы совершенно разные люди, создавшие семью если и не по ошибке, то не имея достаточных оснований. Мы попробовали пожить отдельно – это оказалось шагом в правильном направлении, и мы решили развестись. У нас был нормальный брак. Я очень неплохо отношусь к Бет и не держу на нее зла. Просто я больше ее не люблю. Так бывает – все это знают. Это жизнь. Она говорит, что тоже больше меня не любит. Тогда почему она начала вести себя так, будто я злодей? Почему я вижу в ее глазах ненависть, которую испытывает жертва к насильнику? Почему в ее голосе звучит презрение палача? С помощью Теренса и моих периодических погружений в психоанализ я начинаю нащупывать ответ. Удивительно, честное слово, как это раньше не приходило мне в голову. Все эти годы я серьезно заблуждался. Заблуждался, полагая, что в нашем браке и разводе участвуем только мы двое. Как я понимаю сейчас, все гораздо сложнее. Я вдруг осознал, что нас там десятки. Что пространство отношений, которые ты строишь – или разрушаешь, – заполнено людьми, тенями, Возьмем простой пример. Многим мужчинам время от времени приходится сталкиваться с тем, что женщины впадают в ярость без всяких видимых на то причин. До сих пор я считал, что просто, в силу собственной глупости, сам не способен понять, каким своим неправедным поступком дал повод к гневу. Идея о том, что в основе своей женщины добродетельнее мужчин, – одновременно предпосылка феминизма и следствие. Я всегда верил, и мне кажется, женщины разделяли эту мою уверенность, что у них есть встроенный духовный компас, благодаря которому они чувствуют едва уловимые различия между добром и злом гораздо тоньше, чем мужчины. В глубине души я по-прежнему допускаю, что это так. Но большая часть моего «я» находит теперь другие объяснения этим беспричинным приступам ярости. А именно: людей, особенно женщин, связывают с прошлым глубокие и сложные отношения. Глядя на тебя, они, собственно, Теренс сказал бы, что это распространяется на оба пола, но он хоть и психотерапевт по профессии, иногда бывает удивительно наивным. Если женщины и отличаются от мужчин – в чем, думаю, нет сомнений, – то прежде всего тем, что стараются действовать на символическом, а не на буквальном уровне. Поэтому их тени обладают большей властью, они сложнее. Любая вещь для них становится символом чего-то. Это, наверное, неплохо. Пожалуй, даже здорово. Хотя я не могу себе представить, в каких обстоятельствах это может быть полезно. Но когда вы живете с женщиной, это лишь усложняет ситуацию: неизвестно, к кому она обращается, когда говорит, чтобы вы убирались к черту и сдохли. К своему отцу? К любовнику, который бросил ее десять лет назад? К самой себе? Или, как вариант, к вам? Если у вас не сложилось четкого представления о себе, вы можете начать оценивать себя сквозь призму ее представлений, а это чревато. Закон джунглей – ты съешь или тебя съедят. Закон любви и вообще жизни – ты действуешь по своей воле или подчиняешься чужой воле. Моя почти бывшая жена после десяти лет абсолютно нормального, но недостаточно-хорошего-для-нас-обоих брака, решила, что я – исчадие ада, внебрачный сын Розмари Уэст[8] и Пол Пота. А то, что после разъезда я пытался быть хорошим отцом для Поппи, дал Бет все, что она хотела, – деньги, дом, машину, коллекцию дисков, и, как мне кажется, Теперь я понимаю, что колотил себя дубинкой логики. Логика, как всегда, ни при чем. Анализ раскрывает более глубокие, первобытные причины ненависти моей жены. Она делает мне больно и хочет, чтобы я причинял ей боль в ответ. Она наказывает меня за мою нелюбовь к ней, но одновременно и за ее нелюбовь ко мне. Ее привычный мир разрушен – в который раз. Он превратился в гору мусора, сваленного в закоулке широкого оживленного проспекта, и ей нужно найти кого-то, на кого можно возложить ответственность. Это – очень первобытный инстинкт. Это – очень женский инстинкт. Как-то на выставке, посвященной истории испанской инквизиции, я прочел, что у палача душа мужчины. Подозреваю, что так оно и есть. Но у мстителя душа женщины. Наверное, сыграли свою роль миллионы лет рабства и жестокого обращения. Настал час расплаты. Почему? Потому что сейчас они наконец Бессмысленно, думаю, напоминать, что я не порабощал их. Меня тогда даже Это еще одна ужасная черта женщин. Боль, которую они на тебя обрушивают: частично она действительно имеет отношение к тебе, а частично – это проценты по вкладу еще чьих-то злодеяний. Злодей этот уже, возможно, умер, получив при жизни свою долю наслаждения за счет женщины. Отойдя в мир иной, но, задержавшись в Я не знаю, почему мужчины в меньшей степени, чем женщины, подвержены этому инстинкту, этому зову прошлого. Но я знаю, что это – одно из их достоинств. Побочный продукт пресловутого буквального мышления. Буквальное мышление, возможно, ужасно; отсутствие связей с прошлым тоже ужасно, но в определенных обстоятельствах этим качествам цены нет. – Поппи, как тебе такой слоган? «Косметические салфетки «Титмарш» – это суперочистка плюс свежесть и бархатистость вашей кожи». Должно сработать, по-моему. Я уверен, им понравится. – А если им понравится, ты сможешь купить новый дом? – Тебе здесь плохо? – Ненавижу этот дом. – Правда, малыш? А почему? – Он маленький. И пахнет писями. – Я знаю, что здесь пахнет, моя хорошая. Ты счастливая, у тебя два дома. Большой, где мама. И маленький – пахучий, где папа. – Я хочу домой. – К новой кукле? Как ее зовут? – Папа, я знаю, что ты делаешь. – Стараюсь тебя развеселить! Да, да, да! – Стараешься меня отвлечь. – Да, милая. Думаю, именно это я и делаю. – Вы с мамой еще муж и жена? – Да, малыш. Но скоро уже не будем мужем и женой. – Почему? Почему? Почему? – Поймешь, когда вырастешь. – Когда мне будет семь лет? – Возможно. – Ты любишь маму? – Конечно люблю, милая. – Тогда зачем вы разжениваетесь? – Так – А если вы разженитесь, у меня все равно будет папа? – Конечно, милая. – Ты плачешь, пап? – Хочешь посмотреть кассету? Тебе нравятся «Твинисы»?[9] – Я не знаю, как ее назвать – Принцессой или Люси. – Кого? – Новую куклу. – А может, Принцессой Люси? – Пап, у тебя есть подружка? – Нет. – Почему? Потому что, кто захочет спать с пятидесятилетним неудачником, который живет в крохотной квартирке, пропахшей мочой; у которого бессонница и нет перспектив; и который плачет на глазах у своей шестилетней дочери. На самом деле я сказал: – Потому что нет. А у мамы есть друг? – Конечно. Думаю, лучше назвать ее Люси. Пап, что случилось? Почему у тебя лицо красное? – Оно не красное. Лучше, чем кто? – Нет красное. Чем Принцесса. – Люси мне нравится. – А маме больше нравится Принцесса. – Слушай, может, – Я хочу домой. Это не чертова кукла. Я хочу к маме. – Прости, дорогая. Не надо говорить плохие слова. Ну, не плачь. О Господи. Послушай, давай… что-нибудь съедим. У меня есть… полбанки жареных бобов и что-то там еще… – Ты меня ненавидишь. – Конечно же нет. Я люблю тебя, Поппи, больше всего на свете. – Не любишь. – Люблю. – Не любишь. – Люблю. – Тогда почему ты ушел от нас? Если ты любишь маму, почему ты ушел? – Я думаю, что Принцесса и правда лучше. Кукла по имени Принцесса. – Опять ты стараешься отвлечь меня. – Как его зовут? – Кого? – Маминого друга. – Оливер. – Хорошее имя. – Да. – Он тебе нравится? – Да. Конечно, меньше, чем ты. Хотя иногда так же, как ты. – Когда? – Когда он приносит мне конфеты, и играет со мной, и он никогда не ругается, и обнимает меня, и хорошо к маме относится, и он подарил мне эту чертову куклу. – Так это – Да. – Поппи? – Что? – Как тебе имя Изабель? Может, назовем ее Изабель? – Красиво. – Правда? Скажи маме, что это папа придумал, ладно? – Ладно. Мне нужно в туалет. Пап? – Что, малыш? – У тебя есть мягкая туалетная бумага? А то твои «Космические салфетки» мне не нравятся. – Косметические. Милая, они не для этого. А мягкой туалетной бумаги у меня нет. – А у мамы есть. – Мама может себе это позволить. Она может себе позволить вытирать твою попку шалью из паш-мины. – А что такое пашмина? – Дорогущая шерсть. – Мама не вытирает мне попку шалью из пашмины. – Пошли домой, Поппи. Тебе пора домой. Поппи пора возвращаться к Бет. Возвращаться домой. Эта импровизация насчет двух домов – чистый рекламный трюк. Другими словами – неправда. Она живет с Бет. Ко мне она приходит в гости. Два раза в месяц я забираю ее на два дня, а потом отвожу домой. Когда я возвращаю ее Бет, боль разлуки, растекаясь кислотой по глотке, ранит легкие и не отпускает, пока через двенадцать дней я снова не заполучаю ее к себе. Сама процедура передачи вызывает у меня ужас. Я постоянно испытываю соблазн оставить Поппи у двери, позвонить и уйти, прежде чем откроют. Но не могу так поступить, Поппи не поймет меня. И я продолжаю бояться момента, когда откроется дверь, потому что Бет всегда находит способ сделать мне больно. За считанные секунды, пока дверь открывается, я целую Поппи на прощанье и разворачиваюсь, чтобы уйти, но не тут-то было. Хватает одной фразы – иногда такой тонкой, что смысл удается понять лишь минут через десять, – и меня начинает трясти. Не факт, что я сумел бы парировать, даже если бы понял сразу. Две недели назад, например, она мимоходом, заметила: – Повезло Тому, правда? А я спросил: – Что? – Я понятия не имел, о чем она. Она сказала: – Да ничего, забудь. – И ушла. Спустя несколько минут я начал соображать. Душа мстителя. Я целый час расшифровывал. Штука была в том, что она назвала его Томом – а все звали Томасом. Он ненавидит имя Том, поэтому Бет его так и назвала. Я всегда звал его Томасом, даже когда он был моим арт-директором в «Казенов, Аллен энд Силвер». Моим талантливым, обаятельным, честолюбивым арт-директором, который никогда не выпускал меня из тени, снял все сливки с рекламы фасоли «Джимсон Джелли», загребает сейчас больше трехсот тысяч фунтов и живет с длинноногой блондинкой в пентхаусе в районе Шэд-Темз. Что она имела в виду, говоря: «Повезло Тому, правда?» Она гениально все рассчитала, предоставив мне самому расковырять эту рану. Она знала: вычислив, что Том – не кто иной, как Томас, я сломаю голову, чтобы понять, с чем же повезло этому амебоподобному червяку, этой подлой червивой твари. Знала, что я непременно вспомню о наградах «Ди энд Эй-Ди», которые распределяются в этом месяце. Я больше не подписываюсь на «Кампанию», журнал для рекламщиков, хочу, чтобы все это осталось в прошлом. Все, в том числе мои надежды. Но Бет знала, что я пойду и куплю его. При моих нынешних доходах она заставила меня выложить несколько фунтов, хотя могла поделиться информацией бесплатно. Инвестиция оправдала надежды Бет. На фотографии на второй странице Томас выглядел счастливейшим человеком на свете: сияющий, загорелый – наверняка недавно смотался в отпуск на какие-нибудь острова – с длинноногой блондинкой, обнимающей его за покатые узенькие плечики. Победитель в одной из категорий за рекламу «Сюрприз Сэма Сатсума», нового безалкогольного напитка, появившегося минувшим летом. Я хорошо знаю продукт, потому что начинал его разрабатывать. Потому что придумал слоган, основную концепцию и вообще осуществлял художественное руководство. Томас – в лучшем случае исполнитель, который не скомпонует материал, даже если все куски будут доставлены ракетой прямого наведения ему в задницу. А потом у меня распался брак, я запил, и дальше все было как в ролике, снятом даже не по сценарию, а по примитивному, забракованному наброску сценария; настолько бездарному и предсказуемому, что его стыдно предложить как «рыбу» неискушенному клиенту. Но жизнь им не побрезговала, настоящая жизнь, со всей своей безыскусной предсказуемостью. Эти простые слова: «Повезло Тому, правда?» – сделали свое дело. Я превратился в припадочного психа, рыдал в подушку и бился головой о стенку. И никто не пожалеет. И никто ничего не вернет. Как часто я представлял – неосознанно, подсознательно, – что где-то там, может, на небесах, существует Беспристрастный Справедливый Суд, чтобы все в конечном счете встало на свои места, чтобы каждый получил по заслугам. Что Он или Оно следит за тем, чтобы торжествовала справедливость. Чтобы хорошие люди были вознаграждены, а плохие наказаны. Что в этой безбожной Вселенной есть все-таки подобие Божественного начала, заложенного в основе вещей. Очевидно, это не так. Не к кому воззвать. Не от кого ждать приговора. Каждый берет, что может. Томас Спенсер Де'Ат из «Казенов, Аллен энд Силвер» взял, что смог. Мою награду, мои деньги и мою славу. Он взял все. А Бет взяла мою дочь и мой дом, а Оливер, какой-то чертов Оливер, взял Бет и теперь наверняка Канализацию, которая воняет так, словно над ней потрудился Деннис Нильсен,[10] и пустую анкету из колонки «Одинокие сердца» в «Тайм аут» на кухонном столе. Но я не могу позволить себе роскошь ковыряться в этом, потому что я слишком нервный. Я иду к дому в Хаммерсмите, где мы раньше жили, крепко держа Поппи за руку. А она тихонько фальшивит песенку Бритни Спирс. Она смотрит на меня: красивые миндалевидные глаза, светлые волосы – в бабушку, высокая и стройная – в мать, с чуть великоватыми для ее роста ступнями – в меня. Вот мы и пришли. Симпатичный маленький домик, с садом и качелями, тремя спальнями, огромными окнами и большой кухней. Как счастливы мы были здесь! По сравнению с тем, что я ощущаю сейчас. Тогда мы были счастливы. Хотя память нередко подводит. Мечется по заколдованному кругу. Если мы были счастливы, почему разошлись? Мы что, не знали, что счастливы? Можно ли быть счастливым и не осознавать этого? Когда что-нибудь случалось, мама говорила: – Папа? – Да, малыш? – Зайдешь сегодня к нам? У меня появляется отвратительная мысль: Поппи смотрит на меня, сжимает мою руку. – Зайдешь, пап? Я выгляжу нелепо. Я превращаюсь в параноика. Я уже ходил не только к взрослому, но и к детскому психотерапевту. Я скоро стану большим специалистом в области возрастного развития человеческого сознания. К детскому я ходил советоваться, как смягчить воздействие нашего разрыва на Поппи. Один из способов – почаще бывать всем вместе. Ей полезно видеть, что мы хорошо относимся друг к другу, что между нами нет ненависти. Традиционная психотерапия учит, что ей полезно быть свидетелем обмана. – Хорошо, малыш. Если хочешь. Мы подходим к дому. Та же красная дверь. Те же старые горшки с цветами под окнами эркера, тележка для мусора с отвалившимся колесом и давно не стриженая изгородь. Стараюсь представить, что просто войду в дом, как прежде, Бет улыбнется мне из кухни, или даже подойдет и чмокнет, и даст мне чашку чего-нибудь незамысловатого, бодрящего. Но дверь открывает мужчина. Лет на десять моложе меня, приятный и приветливый на вид, с копной выгоревших русых волос и без намека на животик. Сейчас шесть часов вечера, но он в халате – в – Оливер! Поппи бросается ему на шею и целует его. Оливер улыбается, обнимая ее. – Привет, малыш. Он зовет ее «малыш». Держа Поппи на руках, он смотрит на меня. Откровенно так разглядывает. Я вижу по глазам: в них осуждение, предвзятое недовольство, какая-то недоброжелательная осторожность. Я чувствую, что ему преподнесли хорошо обработанную версию нашего брака. Начальство отредактировало. – Вы, наверное, Спайк. – Дэниел. – Оливер, а мы будем играть в нашу игру? – В какую игру, малыш? – Подбрось-меня-повыше! Пожалуйста-пожа-луйста-пожалуйста-пожалуйста! Он называет ее малышом. Он украл мой халат и мое обращение к дочке. Слышны легкие шаги внутри дома. Настороженное, но от этого не менее миловидное лицо, без косметики, появляется в проеме. Это главная добыча, самый крупный трофей брачного мародера – Бет. Раньше она была полновата, сейчас похудела. Светлые волосы собраны на голове заколкой с серебряными бабочками. Узкое лицо, почти без морщин. Широкий и тонкий рот не лишен чувственности. С недавних пор на ее лице появилась настороженность, но в целом она привлекательная молодая женщина. На ней тонкое шелковое платье, которое я помню по нашей поездке в Австралию. Мы гуляли по серебристому пляжу. Густые, сочные сумерки. Как сейчас вижу: пеликан взлетает и исчезает из виду; ее голова лежит на моем плече. Сегодня она выглядит довольной. Сегодня она не злая, но в воздухе разлито какое-то презрение и торжество. Она кладет руку на плечо Оливера. Втроем они неплохо смотрятся. – He хочешь зайти? – спрашивает она невинно. – Папа, пожалуйста, ну, пожалуйста-пожалуйста, ну, па-а-ап… – Ладно, хорошо, на чашку чая. На минутку. В первый раз с момента моего ухода, а это было уже год назад, я вхожу в дом, следом за Бет и Оливером. Оливер все еще держит на руках… «малыша». Мне бы хотелось, чтоб он опустил ее на пол, никогда больше к ней не прикасался и не разговаривал с ней. Я не хочу, чтобы он похитил ее у меня. Я хочу, чтобы он вернул мне мою жизнь. День выдался теплый, и большой круглый кованый стол вынесли в сад. Какие-то дети бегают вокруг. Их матери, не обращая на детей внимания, сидят за столом, весело болтают, едят пирог – не купленный в магазине, а домашний. Это западня, ловушка, которой я так боялся. Все это призвано подчеркнуть разницу между жизнью Бет и моей. Когда я появляюсь, присутствующие – сплошь женщины – снисходительно улыбаются. Миранда Грин, Шарлотта Хью-Милтон и Лиззи Грист. Молоко в кувшине и китайский чайный сервиз. Это похоже на картинку из журнала. Это похоже на уютный дом. Это похоже на сценку, разыгранную для того, чтобы я почувствовал себя одиноким и печальным. Так я себя и чувствую. – Привет, Дэнни. – Привет, Миранда. – Привет, незнакомец. – Привет, Шарлотта. – Смотрите, кто пришел. – А, это ты, Лиз. Я никогда особенно не ладил с Лиззи Грист. Это вздорная зануда, считающая всех мужиков ублюдками, что неизменно подтверждается ее неудачными романами. Коллапс нашего с Бет брака еще раз счастливо доказывает ее теорию тендерных отношений. Шарлотта и Миранда нормальные, но я не общался с ними с тех пор, как мы с Бет расстались. Не общался, потому что выпал из системы. Ведь брак – это система. А когда брак распадается, задействованы все элементы системы – таковы условия ее существования. Но женщины могут выстроить другую систему, целую отдельную культуру вокруг их независимого воспитания детей. Они получают право воспитывать детей, потому что по традиции это право принадлежит матери. Они получают дом, или ключи от квартиры, потому что воспитывают детей. По той же причине они получают алименты. Мужчине же предоставляется право уйти и зарабатывать, чтобы оплачивать счета. С точки зрения закона, мужчина – это что-то вроде банкомата, агрегата, из которого вылезают деньги. Женщины же, одинокие матери – их на сегодня большинство, во всяком случае, в школе, где учится Поппи, – общаются: до школы, после школы, в выходные. Женщины по жизни легче устанавливают контакты, но особенно хорошо это у них получается в неблагоприятных обстоятельствах. Это их сплачивает. Ничто так не объединяет, как общий враг, а общим врагом в подобных обстоятельствах являются мужчины. К тому же, если заранее принять, что все мужчины – сволочи, это избавит от ненужных угрызений совести. Личность правонарушителя установлена, картина преступления ясна. Между тем мужчины, эти безмолвные члены уравнения, эти банкоматы, остаются в одиночестве. Они не могут позволить себе общего врага, по крайней мере будучи скованными чувством вины и либеральными взглядами в области тендерной политики, как в моем случае. Кроме того, они не сказать чтобы легко налаживали контакты, скорее, наоборот. Они легко остаются в одиночестве. Слабость мужчин в их силе. – У тебя усталый вид, Дэнни. – Да, Лиз? Интересно, почему бы это? У Лиз маленькие, карие близко посаженные глазки. Бледная кожа и блеклые волосы, вид которых вряд ли способен кого-то возбудить. Ее слова о том, что у меня усталый вид, я понимаю как «Ты выглядишь старым и страшным на фоне Оливера». Истинная правда, но обязательно ли было мне это говорить? Любовь выбирает молодых. – Как работа? Это Шарлотта. Приятная женщина, обычно немногословная, довольно застенчивая и нервная, экстравагантная в выборе одежды. Сегодня на ней майка с надписью «Барби – шлюха» и башмаки на высоченных каблуках. До того, как мы расстались с Бет, я считал, что она неплохо ко мне относится. – Понемногу. Я… Здесь надо быть осторожней. Честно говоря, я сейчас получил небольшой заказ на «Пластиковые ведра Хопкинса», но, если я намекну хотя бы на малейший заработок, Бет тут же побежит к своим адвокатам и попытается урвать еще больший кусок моего ссохшегося пирога. Они настояли на том, чтобы за основу для вычетов были взяты мои прошлогодние заработки. Никого не волнует, что сегодня у меня есть заказ, а завтра нет, – и, к несчастью, прошлый год был самым прибыльным из последних четырех. Сейчас хороших заказов нет, и я в полной заднице. Работаю по шесть дней в неделю только для того, чтобы заплатить за жилье и выплатить алименты. – Еще кусочек пирога, Дэнни? – Нет, Оливер, спасибо. Здесь хорошо. Солнце светит, вокруг друзья, из дома доносится смех Поппи. – Миранда, как Калеб? Калеб – семилетний сын Миранды, малопривлекательное существо с отвратительными манерами и страстью к насилию. Краем глаза я вижу, как он самозабвенно расчленяет извивающегося червяка палочкой от леденца. Миранда – деловая женщина, не лишенная живости и преуспевшая в пиар-бизнесе. Даже сейчас она разговаривает так, будто отчитывает одну из трех своих секретарш. – Спасибо, хорошо. Как все мальчики. Ты же знаешь. Вечно какие-то драки. А через несколько лет разборки и перестрелки, думаю я. Червяк уже разделен на шесть частей. Улыбка Калеба становится все шире. – Милый мальчик. С отцом часто встречается? Обстановка слегка накаляется. Лиз демонстративно ставит чашку. – Он уехал за границу на полгода. Звонит иногда. – Вот сволочь, – бормочу я. Бросать ребенка из-за того, что распался брак, – непростительно, недопустимо, по-любому, это последнее дело. Хотя, должен признаться, был момент, когда после очередного, четыреста сорок восьмого скандала за неделю мне захотелось исчезнуть, я лелеял мечту раствориться, убежать от всего этого подальше, оставить руины позади и начать все сначала. Это выглядит заманчиво, особенно со стороны. Кто знает, будь у меня другая женщина, другая жизнь… Но это неправильно. Так нельзя. – Мне кажется, Калеб примирился с его отъездом. Червяк разделен уже на двенадцать частей. Калеб тихонько смеется. Он присматривается к улитке, неторопливо переваливающейся по декоративному кирпичу сада. Кирпичу, который я выкладывал, в саду, который я вскапывал и взращивал в течение нескольких лет. – Дэнни, возьми еще пирога. Отвали, Оливер. Ты хочешь меня отравить. Отравить любовью, на которой замешан этот пирог, любовью, которой ты владеешь и от которой я отказался. Непонятно, почему она снова стала притягательной, как только ты заполучил ее. – Ты приготовил этот пирог по особому рецепту? – задал я провокационный вопрос. – О, я не умею готовить! – Оливер виновато щурит глаза. Очевидно, он считает свою гримасу очаровательной. – Ах, я бедный-несчастный! – передразниваю я почти шепотом. – Я просто – Мужчины безнадежны, – изрекает Лиз с радостью и предсказуемостью, которой позавидует небесное светило. – Правда? – спрашиваю я, допивая чай. – Она просто шутит, – объясняет Шарлотта. – Мы любим мужчин, ведь так? – Конечно, – кивает Миранда. – Ты слишком чувствительный, Дэнни. – А ты, Лиз, не любишь мужчин, да? – спрашивает Оливер, бросая на меня заговорщический взгляд. Эти полмиллисекунды он мне почти нравится. – Но я и не испытываю к ним неприязни, – говорит Лиз, скручивая косяк со сноровкой наркомана. – Просто я не считаю, что они идеально устроены. У них странные представления о жизни. Пусть так, все нормально, я – наивный, ничего не понимающий младенец. Но я сижу во дворе некогда моего дома, в залитом солнцем саду, который тоже когда-то был моим. В этом саду сейчас собрались друзья вокруг домашнего пирога, с кухни, где Бет щекочет Поппи, доносится детский смех, и я чувствую, что вот-вот взорвусь. Слишком часто я все это слышал. Поворачиваюсь к Лиз, сосредоточившейся на своем косяке. – Ты считаешь, мужчины и женщины равны, Лиз? Она смотрит на меня удивленно, но по-прежнему невозмутимо. – Конечно. – Мы все так считаем, – поддерживает ее Шарлотта. – Да, – подтверждает Миранда. Я киваю. – Скажите мне, в чем женщины превосходят мужчин. – Что? – Мы все знаем, что какие-то вещи женщинам априори удаются лучше, чем мужчинам. В этом нет противоречия. Назовите некоторые из них. – Ну, – говорит Лиз, отклоняясь от спинки стула и начиная получать удовольствие от разговора, – им лучше удается совмещать несколько задач. – Точно! – восклицает Оливер. – Мужчины обычно узко концентрируются на одной определенной цели, зачастую в ущерб всему остальному. – Женщины больше прислушиваются к своим чувствам. Думаю, у них умные эмоции в отличие от мужчин, – добавляет Шарлотта. – Да, – соглашается Лиз. – Они лучше воспитывают детей. – И легче общаются. Мужчинам так трудно говорить о своих чувствах, правда? – мягко замечает Шарлотта. – Это верно, – вновь встает на сторону женщин Оливер, задумчиво подергивая поясок своего – – А еще, – Лиз глубокомысленно выпячивает губы, – женщины лучше разбираются в человеческих отношениях. У нас гораздо сильнее развито сопереживание. – Да, – подтверждает Оливер. – Да, – вторит ему Миранда, умиротворенно кивая. – А способность любить? – спрашивает Шарлотта. – Женщинам нет в этом равных. Они знают, как это делать. Как отдавать. Как делиться. – Мужчины сдержанны в проявлении своих чувств, – философски замечает Оливер. – Женщины – прирожденные дипломаты, – снова вступает Лиз. – Они знают, как выйти из трудной ситуации, как наладить отношения. Мужчинам это не дано. – Не хочется, конечно, – произносит Оливер таким тоном, что всем ясно – очень даже хочется, – но вынужден сказать: из всего этого можно сделать вывод, что женщины просто более зрелые. – Точнее, более развитые, – поправляет его Лиз. – Но это не значит, что мы не любим мужчин, – говорит Шарлотта. – Мужчины чаще склонны к жестокости и насилию. – Они не делают работу по дому. – Они не умеют гладить. – И до них не доходит, что мы имеем в виду, пока мы не напишем это аршинными буквами на лбу. Небольшая пауза. Все пьют чай. И молча поглощают пирог. – Все? – спрашиваю я, готовясь уйти. – Думаю, да. – Лиз удовлетворенно улыбается. Такое же выражение застыло и на лицах остальных. – Отлично. А в чем мужчины превосходят женщин? Легкое удивление проявляется неожиданными морщинками на четырех лбах. – Что? – Мы перечислили достоинства женщин. Все с ними согласились. Включая меня. Но каковы достоинства мужчин? В чем мужчины превосходят женщин? Молчание. Длительное молчание. Шарлотта смущенно хихикает. Я встаю. – Надеюсь, мне удалось продемонстрировать женский подход к вопросу о равенстве полов. – Я мужчина, – возражает Оливер. – Тогда и веди себя, как мужчина, – парирую я. Лиз открывает рот, чтобы что-то сказать, но, прежде чем она успевает это сделать, я обрываю ее. – Могу назвать вам одно преимущество мужчин, – говорю я спокойно. – Они способны смириться. Прикусить губу и смириться. Смириться с тоннами дерьма, которое вываливают им на голову. И не мстить. Вот в чем их преимущество. Они способны получить все это, а потом просто уйти. Я разворачиваюсь и направляюсь на кухню, где Поппи помогает Бет печь пирожки. – Поппи, папе пора. – Я кладу руку ей на плечо. – Папа! Посмотри, что из-за тебя… – говорит она сердито. Фигурка, которую Пеппи лепила из теста, развалилась. – Так несправедливо! Я тебя ненавижу, папа! Уходи! Дети прекрасны, бессердечны и жестоки. Это сказал Дж. М. Барри. Кто я такой, чтобы с ним спорить, – всего лишь один из миллионов Питеров Пэнов? – Пока, малыш. Она не отвечает и начинает плакать. Не из-за того, что расстается со мной, а из-за того, что фигурка из теста испорчена. Бет строго смотрит на меня. – Думаю, тебе лучше уйти. – Пока, – говорю я самым безразличным тоном, на который способен, и ухожу, ни с кем не попрощавшись, с прилипшими к губам сладкими крошками. |
||
|