"Выдра по имени Тарка" - читать интересную книгу автора (Уильямсон Генри)

18

В половине одиннадцатого утра у моста ниже Черной заводи остановился крытый автофургон. Из кабины водителя вышли трое мужчин; при звуке их шагов в кузове раздалось глухое рычанье. Услышав голоса гончих, затявкали два терьера — Кусай и Зуботычина, — натянув поводки, которые держала девушка в куртке и короткой синей саржевой юбке.

У обочины дороги уже выстроились шеренгой автомобили. Мужчины, женщины и дети, которые съехались на охотничий сбор, стояли возле своих машин или разговаривали у каменного парапета моста. Некоторые мужчины опирались на длинные ясеневые колы, смазанные льняным маслом и окованные железом; сверху вниз на них шли зарубки, отмечающие количество убитых ранее выдр; две зарубки наперекрест означали, что за один раз было две жертвы. У женщин колья были поменьше и потоньше, из побега ясеня или из бамбука. Были там палки из терна, тонкие ореховые трости, длинные, крепкие рябиновые шесты; у одного мальчика была слегка заостренная ручка от щетки. Он воткнул ее в крапиву, чтобы другие ребята не увидели нарезки на конце. Зарубок на ней не было.

Все люди повернулись к собачьему фургону. Старший егерь и выжлятник подняли заржавленные бортовые крюки на задке и опустили борт. Гончие кубарем посыпались на землю; они встряхивались, поскуливали, часто и громко дышали, вывалив языки, радуясь свободе после езды в жарком, тесном фургоне. На собак любовались, их гладили, похлопывали, называли по именам; они чесались, катались по земле, лизали друг другу шею, заглядывали людям в лицо. Молодые гончие, которые еще помнили те дни, когда они резвились на воле, разыскивали своих прежних друзей-людей, нюхали, тыкались носами в карманы, где лежали печенье, сандвичи и пирожки. Выжлятник сзывал их по именам и тихонько похлопывал арапником возле самых беспокойных. Тут были все: и Грач, и Звонарь, и Горлан, и Певчий, Росинка, Морячка, Кэролайн и Русалка, Браслет, который улегся и уснул, Повеса и Актер, кривой Болиголов и остальные ветераны: Дева, Ураган, Бедолага и Менестрель, с ввалившимися от старости глазами, Плевел и Зубан и устроившийся перед ними Весельчак. К ним прибавились две молодые гончие того же помета, сыновья Капкана и Росинки — Урван и Хват.

Капкан — черная голова в белых шрамах от давних драк — сидел в стороне, мрачный и отчужденный, не упуская из виду ловчего в желтом жилете. На правом ухе пса была метка от зубов выдры — ее оставила мать Тарки два года назад, когда Капкан сунулся в дупло упавшего дуба. Арапник выжлятника тщетно щелкал возле него; Капкан чуть шевельнул головой, оскалил зубы и зарычал, скосив глаза на нога псаря: старый выжлец ненавидел его.

На них смотрели люди. Выжлятник чувствовал, что попал в глупое положение и, резко прикрикнув на Капкана, вытянул его арапником. Рычание стало еще более угрожающим. Гончая рычала сквозь зубы, черные зрачки немигающих глаз уставились на врага. Увидев, что Хват направился к мосту, выжлятник с облегчением побежал вслед за ним. Капкан отвернулся, ни на кого не глядя.

Новые автомобили спускались с холма к мосту и останавливались у обочины. Каждую весну в течение недели, известной под названием Недели совместной охоты, в долину Двух Рек приезжали из соседнего графства члены охотничьего клуба со своими гончими, так что местная стая могла через день отдыхать. Съезжались сюда и охотники на выдр с разных рек Британии, текущих на юг, восток и запад. Их костюмы пестрели, как стрекозы над ручьем. Белые котелки, темно-синие куртки и гольфы и белые бриджи охотников из Черитона; белые шляпы, бриджи, гольфы и красные куртки охотников из Калмстока; голубые куртки с кремовыми воротниками, кремовые бриджи и голубые гольфы охотников из Суррея, Кента и Суссекса; охотники из Дартмура с головы до ног — от стеганых шапочек до башмаков — в темно-синем, только шарф на шее белый; охотники из Уэссекса — в зеленых «двурогих» шапочках, зеленых куртках, пунцовых галстуках, белых бриджах и зеленых гольфах. Самый нарядный костюм, по мнению двух оборванных мальчишек, был на толстом, похожем на моржа мужчине, который весело, хотя и грубовато, перешучивался с друзьями. Он сверкал и переливался на солнце багрянцем, лазурью и медью, этот охотничий костюм западных графств.

Вскоре после приезда фургона одиннадцать смычков гончих и два терьера, которые с такой силой рвались вперед, что чуть не душили сами себя ошейниками, валили позади старшего егеря через двор фермы к реке. Егерь окликал их по именам, гнусаво «ворковал»: «Ку-у-у-ор-орн-ер! У-уар! У-уар!». Гончие, помахивая правилами, счастливые, валили, не нарушая порядка, радуясь звукам, обещавшим им хороший гон — главную их работу и забаву, — если они не будут разбегаться и не станут обращать внимания на запах уток, кошек, отбросов, мышей и пирога с вареньем в руке фермерского малыша. Проходя через двор, собаки вели себя на редкость примерно; они любили егеря, который кормил их и вытаскивал из лап колючки и никогда не бил арапником, хотя изредка клал неприятное лекарство им на язык и до тех пор сжимал морды и поглаживал по горлу, пока они не проглатывали его. Собаки прекрасно понимали его «у-уар! у-уар!» и прочий собачий язык; под его «воркованье» даже Капкан забыл рыкнуть на Хвата, когда тот, отпрянув от котенка, толкнул его. Два самых сильных чувства, которые владели Капканом, помимо тех, что волновали его в псарне, были ненависть к выдрам и уважение к старшему егерю.

Собаки прыгнули в воду, пробежали по мелям к левому берегу и двинулись вверх по течению под раздающийся время от времени звук рожка. Капкан почти сразу взлаял и устремился вперед. За шесть часов до начала охоты здесь, на нагроможденных половодьем камнях, отдыхал Тарка.

Стая добралась до выемки на правом берегу между двумя кустами лещины, где Тарка вылез на сушу, чтобы пробежать к запруде по пойме — в этом месте русло реки изгибалось подковой. В траве еще держался запах выдры, и собаки пошли по чутью к лесу, который рос почти от самой воды. Ворона, что сидела на гребне плотины, поджидая, не покажется ли в тонком слое воды у ее ног рыбешка или жук, слышала, как собаки пошлепали вверх по мельничной протоке, и взлетела на верхушку дерева, чтобы следить за ними под прикрытием листвы. Рано утром ворона видела, как Тарка поднимался из протоки в Черную заводь. Тогда она громко закаркала, призывая своего дружка, чтобы вместе прогнать выдру. Сейчас она молчала. Собаки двинулись по запруде.

В двухстах с лишним ярдах выше плотины был брод, откуда летом вывозили в больших бочках гравий, нанесенный зимними разливами. Возле брода росло дерево, а под корнями дерева был выдриный приют. Капкан, Данник и Прыгун подплыли к дереву и принялись с визгом и плеском царапать и грызть корневища. Скоро вся стая пыталась прорваться внутрь. Собаки не слушались с первого раза ни голоса, ни рожка, ни арапника; чтобы их увести, приходилось звать каждую отдельно по имени, постегивая по спине.

— Отрыщь! Отрыщь! — прорычал один из почетных выжлятников Капкану и Даннику — те не желали уходить. С берега заглядывал вниз, скуля и подняв уши, маленький, дрожащий длинноносый терьер, с которого уже сняли ошейник. Вход в убежище был под водой, и Зуботычину снова взяли на поводок.

Почетный выжлятник — отставной военный — пошуровал между корнями колом и, не нащупав ничего, кроме земли, попробовал сунуть кол подальше. Вода потекла желтым гнойным потоком. Выжлятник трудился, пока не вспотел. Воткнул кол, сдвинул назад шляпу, вытер лоб сафьяновой перчаткой.

— Где же этот парень с ломом?

Вниз по реке, стоя поперек Черной заводи на расстоянии десяти-двадцати ярдов друг от друга, охотники пристально смотрели в испещренную солнцем воду. Высоко над ними с дороги, прорубленной в каменном укосе горы, слышались голоса ждущих в автомобилях людей.

По проселку спешил мужчина с железным ломом в руке. В земле над убежищем проделали дыру, и охотник из Черитона принялся бить по траве колом. Дыру еще расширили, лом походил взад-вперед и с силой опустился вниз.

Ловчий стоял, положив подбородок на сжимавшие кол руки. Внезапно он увидел в ярде от берега цепочку пузырьков; цепочка росла звено за звеном наискосок по реке. Сорвав белую шляпу, ловчий взмахнул ею в воздухе и закричал:

— Ату его!

Гончие скатились вниз и с ревом плюхнулись в воду, взбаламучивая лапами песок. По темным теням деревьев заструилась золотая пыль. Собаки плыли, не подавая голоса, стараясь опередить друг друга под атуканье людей впереди.

Цепочка тянулась от берега к берегу, каждый ее отрезок был ярдов по шестьдесят. Вот у гребня плотины возникла на миг коричневая голова и тут же скрылась, но ее заметили:

— Вот, вот, вот, вот! Ату его! Он ушел по протоке!

Темно-зеленые водоросли, стелясь по течению, бесшумно покачивались в тихоструйной воде. Протока была глубокая, с темно-коричневым дном. Ее выкопали когда-то, чтобы отвести воду к деревянным колесам двух мельниц у моста, в миле вниз по реке. Теперь колесо побольше заменили турбиной. На дне гнили листья. Протока была полна до краев. Тарка двигался сквозь темно-зеленые водоросли над темно-коричневым дном. Когда он выныривал, чтобы набрать воздуха, нос его казался сухим листком, поднятым течением и вновь ушедшим вглубь. Тарка подплыл под тяжелый дубовый щит-затвор, у которого собралась складками пена; затвор был поднят, чтобы пропустить воду. Мимо шмыгнула форель, Тарка поймал ее, неожиданно изогнувшись всем телом.

На протоку падали тени деревьев, нависал папоротник, протягивала ветви когтистая куманика. Русло шло в низине, параллельно реке. Оставив позади луга, посевы и начинающий краснеть щавель, протока прорезала камышовые крепи, терновник и кусты лещины, где паутина гнулась под тяжестью пчел, кузнечиков и мух. По берегам здесь могла бы пробраться только ласка. В зарослях розовели цветочки окопника, открывал свои бутоны шиповник.

Порой стриж, разрезая воздух черными остриями крыльев, втягивал на лету несколько глотков и стремительно летел дальше. Среди молодых побегов ясеня порхали пеночки-веснички, склевывали с листьев насекомых; пела свою двухтактную песенку пеночка-теньковка. Возле шиповника, ветви которого мерно ворошили воду, поднялась темная голова выдры; Тарка напряг слух и поплыл к берегу. Рев гончих звучал приглушенно, выделялся лишь голос Капкана.

Все еще держа в пасти форель, Тарка вылез из протоки и стал пробираться по мягкой сырой земле сквозь подлесок среди крапивы и болотнозонтичника. На него «тикали» зарянки, раскатывали трели крапивники. Колючки и семена пытались зацепиться за его шерсть, но не находили опоры. Слепни-кровососы пытались сесть ему на спину, но метелки ситника сметали их прочь. Тарка сделал петлю и, вернувшись в протоку, скользнул в воду выше того места, где были гончие. Он проплыл с четверть мили вверх по течению, отдохнул у корня ольхи, прислушался к реву стаи, бегущей по его следам на лугу. Огляделся в поисках камня, где можно было бы съесть рыбу, но, услышав голос Капкана, притаился.

Издалека, с лесистого холма за рекой донесся стук топоров по дубовому стволу, крики лесорубов, внезапный треск, свист ветвей и глухой удар, затем тишина и вновь мерное постукивание — со ствола срубали ветви. Скоро Тарка уже не замечал этих звуков: он ловил ухом звуки, доносившиеся с другой стороны. Не замечал он и жужжания мух, которые резвились под солнцем над протокой. Страха он не чувствовал, он весь ушел в слух.

«Чиф-чэф, чиф-чэф, чиф-чэф», — подала сигнал птичка в ясеневых ветвях. Раздались голоса людей, треск ткани, раздираемой колючками куманики, хруст зеленых полых стеблей борщевника и болиголова под тяжелыми башмаками. Появились головы и плечи на фоне неба. Тарка тронулся дальше.

Его запах снесло водой вниз, и гончие натекли на след. Тарка вылез на противоположный берег, на мягкую землю, усыпанную палым листом под искривленными дубами. Быстро взбежал вверх по склону и скрылся в лиственничных посадках, загораживающих небо. Частые шеренги тонких прямых стволов укрывал сумрак, словно была ночь летнего солнцестояния. Звук не проникал сюда, как и свет; под деревьями ничего не росло. Когда Тарка пробегал по ломким веткам, упавшим на землю, его увидела сова и мягко заухала, предупреждая подругу. И снова в посадках наступил покой. Тарка сидел под деревом в глубине Даркхэмского леса, прислушиваясь к отдаленным крикам, которые долетали сквозь шорох ветра в ветвях. Нос его щекотал крепкий запах хвои. Тарка выронил рыбу. Порой слышался жалобный вопль сойки, хлопанье голубиных крыльев, когда птицы устраивались на ветвях.

Минут двадцать Тарка дожидался под лиственницей, затем порсканье усилилось, заполнило узкие просветы между шеренгами деревьев. С сука, хлопая крыльями, сорвалась сова, и Тарка опять побежал вниз к протоке мимо гончих, которые были в девяти рядах деревьев от него. Когда он выскочил из насаждений, его глаза ослепило солнцем. Затем Тарка увидел перед собой множество мужчин и женщин.

— Ату его!

Тарка обогнул их и нырнул в протоку. Когда он поднимался по ней утром, она была полна до краев, по медленно скользившей воде стелились темно-зеленые водоросли; сейчас вода спала, блестела грязь береговых откосов, лишь тихо колыхались плети болотника. Промелькнула форель. Тарка поплыл против течения все убыстрявшегося потока, но вскоре ему пришлось бежать: вода достигала всего до середины спины, над болотником то и дело показывалась голова. Когда Тарка добрался до квадратного дубового щита, из-под того сочилась только тонкая струйка. Затвор был опущен на самое дно протоки, чтобы задержать воду в запруде.

— Ату его!

Тарка повернул обратно. Он успел достичь места, где ему покрыло спину, прежде чем встретил собак, потому что они шли по чутью и не видели, как он пробирался меж водорослей темно-коричневой тенью. Гончие миновали его, так как запах выдры все еще тек сверху.

Тарка подплыл к тому концу протоки, где стояли мельницы. На илистом дне темнели бурые пятна — островки недвижной жизни. Деревья не пропускали света. Здесь в протоку вливался ручеек; он прибежал из соседних лесов и дожидался в запруде, чтобы пройти к мельницам сквозь железную решетку. Тарка проплыл по трубе, через которую изливался ручей, но, увидев, что и в нем тоже мелко, возвратился и стал искать вдоль берега какой-нибудь лаз — нору или дренажную трубу. Солнечные стрелы пронзали листву деревьев, пестрили зайчиками воду. Перед решеткой лежала широкая тень от штабеля свеженапиленных дубовых досок. Вдруг под деревьями раздался пронзительный визг циркульной пилы, попавшей на сучок, и заглушил дрожащее громыханье жерновов, перемалывающих зерно. На воду, где в тени отдыхал Тарка, уцепившись лапой за ржавый гвоздь в стене, посыпались опилки.

Тарка ждал и слушал. Опилки пронесло мимо, втянуло между прутьями решетки. Визг пилы замолк. С дальнего конца протоки снова донесся заливистый рев собак. Над самой головой выдры кто-то крикнул: «Час дня». Послышались удаляющиеся шаги. Затвор закрыли, мельничное колесо крутилось все медленнее и наконец остановилось. Тарка услышал щебет ласточек, но прислушивался он к другому — не запоет ли рожок. Рев Капкана! По берегу раздались шаги, захрустела трава под башмаками. Голоса выжлятников, один хриплый и бранчливый, зазвучали ближе. За трубой задвигались головы и плечи. Когда первая из собак, громко взлаяв, появилась в запруде, Тарка нырнул и выскользнул через решетку там, где не хватало одного из прутьев; только выдра и могла здесь пролезть. Взобрался на затвор и прошел по мокрым и скользким деревянным ковшам до верха колеса, припал ко дну одного из них и стал следить за решеткой, вдоль которой плыли гончие. Капкан сунул голову туда, где был выломан прут. Морда прижалась к железу, дальше попасть он не мог. Капкан заревел в пустоту мельницы, где древнее колесо роняло капли рядом с современной водяной турбиной. Здесь было сумрачно, лишь в углу светился солнечный треугольник и свисали из щели в каменной кладке папоротники — кочедыжник, щитовник и страусник. В гнезде в корнях щитовника сидели пять молодых трясогузок — птенцы сжались в комок, напуганные гоном.

Капли, падающие с лопаток колеса, выдолбили в камне под ним чашу. Тарка сидел в верхнем ковше, его хвост свисал с обода. До него доносилось пронзительное тявканье терьеров, все еще не спущенных со сворки, шарканье ног по дороге, невнятные переговоры. Люди совали колья между дубовыми досками, шлепали по воде лапы собак, плавающих под деревянными балками. Тарка слышал их визг, чувствовал их дыханье. Через некоторое время звуки стихли, раздалось «чик-ик, чик-ик» трясогузок, дожидавшихся на крыше с полными клювами насекомых. Тарка вылизал себе лапы и устроился поудобнее в разбухшем ясеневом ковше. Иногда его глаза закрывались, но он не спал.

В два часа в темном помещении мельницы раздались голоса — вернулись с обеда рабочие. Подняли затвор. Вода наполнила первый ковш и перелилась через край. Колесо дрогнуло и тронулось с места. Вода наполняла ковш за ковшом, и колесо начало свою нелегкую работу. Тарку снесло вниз, в темноту и кинуло на камень. Он прополз под ковшами к тонкой струйке, которая уже начала течь в реку по нижней трубе. Солнце ослепило его. Впереди ярдах в десяти был мост.

Парапет ровной линией прочеркивал небо; нарушали ее лишь пестрое тельце трясогузки, верхушки трех папоротников, да голова и плечи седобородого старика в синей куртке, и темная пустая бутылка из-под пива.

— Ату его!