"Выдра по имени Тарка" - читать интересную книгу автора (Уильямсон Генри)

12

На закате, когда Тарка шел по отмели к затону, он вдруг почуял запах собак на взрытом лапами песке промоины под старым ясенем. Бесшумно нырнул и поплыл по течению, лишь изредка поднимаясь, чтобы вдохнуть воздух. Миновав две излучины, Тарка вылез из воды и прислушался. Взбежал в нерешительности на берег, встал на задние лапы, роняя капли воды. Он был встревожен. В лесу за лугом резко кричал сычик, где-то пищали полевки, сухо кашляла овца. Тарка снова нырнул, поймал и съел рыбу, а затем принялся играть тугой струей, которая, сплетаясь и расплетаясь, падала из дренажной трубы — вода плескала ему на морду и грудь, а он пытался схватить ее лапами и укусить.

За второй излучиной от реки протянулась через поле выдриная тропа, и Тарка тронулся по ней. На полпути он заколебался. От покрытой росой травы исходили незнакомые запахи, валялись апельсиновая кожура, обрывки бумаги, торчал деревянный шест; Тарка поскреб истоптанную землю и снова, опустив нос, пошел вперед. Там, где подбитые гвоздями сапоги раздавили окурок сигареты, пахло человеком. Тарка повернул и двинулся было обратно, но тут в дальнем конце тропы раздался свист выдры-самки. «Хью-ии-ии-ик!» — ответил он и побежал на голос. Посреди луга Тарка внезапно остановился, словно наступил на ловушку. В воздухе, перебивая запах выдры, стоял густой псиный дух. Трава была забрызгана кровью и пеной. Шерсть на спине Тарки поднялась дыбом. Он громко засопел открытой пастью, завертел головой из стороны в сторону, словно высматривая гончих, и исчез, бесшумный, как его низкая тень под луной.

За поворотом темная река мелела, поднималась каменистыми перекатами, дробившими лунный свет. Тарка заметил, как на отмели мелькнул выдрий хвост, затем увидел выдру, настороженно смотревшую на него. Это была Белохвостка. Она подошла к нему, лизнула в морду и, «замяукав», затрусила вдоль берега. Тарка — за ней. Она была грязная, взъерошенная и несчастная. Поймав форель, выдра позвала Тарку, но, когда он приблизился, сердито «гирркнула» и стала сама есть рыбу. Снова запищала и нырнула в воду. Так, следуя за ней, Тарка возвратился к песчаной промоине напротив старого ясеня, возле которого утром с ревом прыгали гончие. Все время, пока они шли вверх по реке, самка звала кого-то, искала под нависшими берегами, на дне заводей и затонов. Здесь, наконец, она выползла на песок, держа в пасти мертвого выдренка, и уронила его на гальку. Облизала с головы до хвоста, «мяукнула» и снова нырнула. Вернулась еще с одним и положила его рядом с первым. Возможно, она умела считать только до двух, а возможно, просто не знала, сколько детенышей она с перепугу сбросила в воду, когда терьер выгнал ее из убежища под старым ясенем. Ловчий видел, что выдрята камнем пошли на дно пронзенного солнцем затона, и отозвал гончих. Собаки кинулись вверх по реке и три часа спустя нашли и убили самца, в то время как он пытался перебраться по лугу к лесистому склону.

Старый самец и Белохвостка кочевали вместе с того самого дня, когда осенью самец прогнал от нее Тарку. Ее первый помет появился в январе; реки уже замерзли, и однажды, вернувшись домой, Белохвостка не нашла выдрят. Терзаемая болью, она звала их, искала, но ей больше не пришлось кормить детенышей своим молоком: подобравшийся по льду барсук вытащил их из гнезда лапой с длинными черными когтями и сожрал всех до одного. Горе Белохвостки было так остро, что скоро иссякло, и она снова спарилась со старым самцом на орляке Папоротникова холма.

А теперь Белохвостка была опять объята горем. Две ночи подряд, когда они с Таркой спускались по течению, она то и дело переставала охотиться и принималась бесцельно бегать по берегу, заглядывая во все ямки и скуля. На третью ночь она оставила его и ушла к старому ясеню, где у нее было гнездо из тростника. Она занесла в убежище камень, положила его в гнездо и принялась облизывать, но внезапный крик заставил ее снова выйти наружу. Белохвостке показалось, что крик идет от камня, лежащего на мелководье, и, взяв его в пасть, она отнесла камень под ясень. Скоро все гнездо было забито мокрыми, камнями.

Тарка продолжал путь в одиночку. Но мере того как река уходила от своих истоков, луга и поля, меж которых она текла, все шире расстилали зеленый ковер на древнем мелкоземе — лоне долины. Дубовые вырубки по склонам заполонила наперстянка, накапливающая в зеленых листьях молодую силу, чтобы воздеть пурпурные стрелы к июньскому небу. Днем река казалась сверху разодранной клювом канюка гадюкой с коричневыми пятнами на бело-голубых витках скрученного спиралью тела. Вдоль нее тянулись две узкие блестящие полоски; они то подходили к самому берегу, то покидали его на излучинах, то перекидывались с одного берега на другой по каменным мостам с железными фермами. Под мостами висели галочьи гнезда из прутиков, овечьей шерсти и обрывков бумаги, подобранной в садах возле домов. Громовые раскаты над головой не беспокоили галок, они, как и выдры, привыкли к громыханью поездов.

За одним из мостов река замедляла свой бег в широкой заводи, куда впадала небольшая, текущая к югу речушка под названием Крот; казалось, она задумалась на миг, прежде чем повернуть на север вместе с То — своей старшей сестрой. Тарка плыл над самым дном Кротовой заводи, когда дрожащую, скрученную водоворотом луну перерезали темные узкие тени. Взмах мощного хвоста, толчок задними лапами о каменный выступ — и Тарка уже мчался вслед за рыбьей стаей. Рыба уходила зигзагом — вверх, вниз, наискосок. Тарка гнался, пока наконец не поймал одну рыбину, но, в то время как он плыл к берегу, ему попалась другая. Он бросился за ней, не выпуская первой из пасти, и цапнул ее лапой, когда она пыталась уйти у него за спиной. Тяжелый, сужающийся книзу хвост в два дюйма толщиной у основания и тринадцати дюймов в длину, который мог одним ударом оглушить рыбу, позволял выдре поворачиваться в воде почти так же быстро, как на суше.

Убив рыбу, Тарка тут же выплевывал ее — теперь он охотился для забавы. В воздухе яркими вспышками сверкали ельцы; преследователь кидался за выпрыгивающей рыбой и наносил удар в тот миг, когда она падала вниз. По воде стало растекаться темное пятно, и со дна, колыхаясь всем телом, поднялась камбала — видимо, она решила, что начался разлив, когда в Кротовую заводь приносило червей. Эта морская рыба жила непривычной ей и одинокой жизнью в пресных водах с того самого дня, как ее проглотила в эстуарии цапля и изрыгнула живой из зоба четверть часа спустя, когда птицу, летящую вверх по долине, подстрелил инспектор рыбнадзора.

Камбала увидела расплывчатые очертания выдры и быстрым волнообразным движением пошла вниз, на дно. Ее заметил одноглазый морской угорь, лежащий в воловьем черепе, который застрял в расщелине скалы. В пустой глазнице угря торчал зазубренный конец ржавого рыболовного крючка, стержень которого высовывался у рыбы из горла, — крючок уже почти совсем разогнулся, когда лопнула леска.

Тарка подплыл к угрю со стороны слепого глаза и разинул пасть, чтобы схватить его за спину позади парных плавников. Угорь был длинней Тарки. Почувствовав зубы выдры, он обвил хвостом ее шею и укусил за нос. Вверх поднялись две цепочки пузырьков; в одной из них пузырьки были мелкие, как горчичное семя, — стержень крючка закупорил Тарке левую ноздрю. Затем цепочки разорвались, и на поверхность стали выскакивать лишь отдельные пузыри: угорь душил выдру. Тарка пытался подцепить рыбу, но его короткие когти были источены, ведь он много недель подряд выцарапывал форель из ее гранитных убежищ, а кожа угря была скользкая. Распластавшись на дне заводи, камбала следила за схваткой своих врагов.

Тарка бил угря лапами, терся телом о гальку и подводные камни, норовя отодрать его от себя, подняться наверх и там сожрать. Три долгие минуты, пока хватало дыхания, он силился освободиться от петли. Затем медленно и тяжело всплыл и попробовал выбраться на берег, но берег обрывался крутым отвесом. Когда голова угря оказалась в воздухе, он расцепил зубы, вонзившиеся в кровоточащий нос выдры, и канул на дно. Тарка чуть не выпрыгнул из воды, и тут же — плюх! — пошел, как голыш, следом и схватил рыбу за хвост. Но угорь увернулся, и Тарка не смог его удержать. Подплыв под угря, он укусил его позади шеи и опять разжал пасть. Угорь из последних сил старался уйти и спрятаться в пустом бычьем черепе, но Тарка выволок его наверх; так он и играл с рыбой, всякий раз избегая ее острых зубов. Наконец угорь совсем ослабел, и, вытащив поверженного врага на мелководье, Тарка покружил возле него, притворяясь, будто никакого угря там вовсе и нет, и выел самый лакомый кусочек хвоста.

После этого он вымыл морду и опять нырнул в заводь, где устроил бойню среди ельцов; скоро уже несколько десятков серебристых рыбок качалось на боку. Тарка губил рыбу, пока луна не скрылась за вершиной холма. Тогда, устав от охоты, он отдался на волю течения, и оно вынесло его из заводи и помчало дальше, мимо островка посреди реки — узкого, похожего очертаниями на выдру, с хвостом из ила, намытого быстрыми волнами на его нижний конец. На островке рос ивняк и ольшанник, почти весь переломанный деревьями, которые увлекало за собой половодье.

Два часа спустя Тарка снова проголодался и сожрал раздобревшую на легкой добыче двухфунтовую форель, которую поймал под железнодорожным мостом, третьим от Кротовой заводи к морю. Ниже моста, справа от реки, шло ее старое, высохшее русло; лишь кое-где меж каменистых перекатов виднелись затянутые зеленой ряской лужи, оставшиеся после мартовского разлива. Закон жизни — беспрерывное изменение — был и законом воды. Столетиями она вытачивала это покинутое ныне ложе, каждый паводок заполняла его камнями и наконец ушла из него, избрав новый путь. Безмолвное русло сплошь заросло куманикой, боярышником, бузиной, шиповником и крапивой. Это было убежище ужей, лягушек, мышей и одичавшего рыжего кота без передних лап. Первые три года своей жизни этот кот жил впроголодь, кормился мышами на мельнице и отзывался на кличку Лохмач. На четвертый он ушел в лес и только успел разжиреть, охотясь на кроликов, как попал в капкан. Он прихромал к мельнице и опять стал домашним котом, но когда лапка отвалилась, а культя зажила, Лохмач вернулся к суровой лесной жизни. Еще раз попал в капкан и остался без второй лапы. Вот уже два года, как он скрывался в старице реки, рыская ночью по лесу, питаясь лягушками, мышами, жуками и снулой рыбой, которую выдры оставляли на отмелях и берегу. Двигался он прыжками, на задних лапах, как кролик. Из култышек передних лап торчали длинные когти, что помогало ему удерживать добычу, но мешало мыть морду. Порой, продираясь сквозь подлесок за выдрой, гончие «подавали голос» по Лохмачу, нашедшему себе приют в глубокой кроличьей норе среди густого боярышника.

Тарка набрел на его след и побежал вдоль старого русла. Лохмач сидел на валуне и следил за тропой полевок. Тарка остановился, удивившись не меньше, чем кот. Лохмач прижал уши к затылку, выгнул горбом всклокоченную спину и испустил такой вопль, что у Тарки поползли по телу мурашки. Крик, громкий и протяжный, вырвался из глотки кота сквозь стиснутые зубы. Когда Тарка поднялся на задние лапы понюхать то, что так орет, вопль перешел в глухой угрожающий скрежет. Чтобы удержать равновесие, Тарка дотронулся до камня, на котором стояло незнакомое существо, и оно издало звук, похожий на тот, который Тарка слышал, когда через парапет причала у деревни возле эстуария на него высыпали горшок горячих углей. При воспоминании об ожоге Тарка обратился в бегство. Оставшись один, кот опустился на обрубки лап и поднял уши, прислушиваясь к возне полевок.

Когда на следующую ночь Белохвостка шла по следу Тарки, Лохмач сидел в старом сорочьем гнезде из сырого мха над входом в кроличью нору. Снова вопль и скрежет зубов, снова плевки и шипенье, и снова выдра поспешила вернуться в реку.

Тарка миновал последний мост, куда не доходил прилив, а с восходом солнца вылез на берег возле глинистой «горки» и свернулся калачиком на постели из листьев касатика. По прикрытому илом мелкому гранитному ложу бежала прозрачная вода. Сновали взад-вперед ласточки, их витки над лугами становились все шире и круче. Все живое грелось на солнце. Листья щавеля под дамбой посерели от ила и соли, высохших после того, как прилив лениво отхлынул вспять. Среди почерневших и ломких морских водорослей, лежащих под стеной дамбы вперемешку с сухими стеблями и метелками ситника, белели звездочки ложечницы. Солнце медленно двигалось над дубняком, что рос по крутому склону от самой воды; с нижних обесцвеченных веток свисали водоросли. По касатику, среди которого лежал Тарка, золотыми птицами порхали горячие солнечные блики. Вот блестящий клювик света скользнул за лист и до тех пор клевал Тарку в глаз, пока не разбудил. Тарка зевнул, перевернулся на спину, лениво втянул носом ветер, чуть колышащий зеленые острия. Ветер был чистый, и Тарка продолжал лежать спокойно.

Над рекой один за другим, словно звезды в поясе Ориона, проплыли три канюка; верхняя птица летела, размеренно махая крыльями, средняя описывала круги, а нижняя то делала виражи, рея на широких, закругленных крыльях, то входила в «штопор», опускаясь в воздушные воронки у верхушек дубов. Стволы деревьев были темные, солнце высекало цвет — желтизну и светлую зелень — лишь из верхних ветвей.

Темный частокол леса перерезала блестящая голубая стрела — это летел вниз по реке зимородок. Канюки уплыли к югу на тающих в золотом ореоле крыльях и утонули в солнечных лучах.

«Пиит!» — раздался короткий, резкий крик там, где серебряное острие прочертило по илу ржавую дорожку. С рыбой в клюве зимородок мчался к птенцам, ждущим его в песчаной норе над Мышиной заводью. Вдоль берега вились, щебеча, воронки, повисали над головами волов, склевывали хрусткокрылых мух с их губ и между рогами. Тарка зевнул и опять задремал.

Из-за гребня дубняка поднялась темная тучка, и зелень молодых листьев поблекла. Застучал по касатику дождь. Река миллионами брызг устремилась навстречу принесенным с Атлантики каплям. Но вот тучка ушла, и снова луг заструился жаром и блеском. Ласточки летели вверх по течению и, покидая у излучин сверкающую рябь и желтые чашечки калужницы, стремительно пересекали луговину и садились на дорогу у моста. Здесь, в ухабах и рытвинах, скапливалась после дождя сероватая грязь, которая застывала крепче, чем просоленный морем коричневый ил. Найти ее можно было только здесь, потому что с обеих сторон дорога круто спускалась к мосту, и, опасаясь повредить ноги лошадей, ее не покрывали гудроном. Воздушные каменщики готовились строить гнезда на стропилах коровников и амбаров; они летали попарно, вознося хвалу солнцу.

Неподалеку от моста росла бузина, прямая и крепкая, как дубок в парке, одно из немногих деревьев этого семейства с мягкой древесиной, не искалеченное ветрами в долине Двух Рек. Его крона частично прикрывала автомобиль, в закрытом кузове которого, спрятавшись от ветра, сидели несколько мужчин и женщин. Они ожидали гончих, Чтобы выйти к парапету моста, а возможно — если будет надежда быстро и без хлопот убить свою жертву — и на луг за низкой деревянной оградой. Другие автомобили остановились на самом мосту. Увидев коричневые клубы выхлопных газов, застилавшие солнце, ласточки вновь взмывали в небо и уносились вдаль. Вдруг рев собак за мостом стал громче — выдра проскочила сквозь заслон и приближалась сюда.

Это была Белохвостка. Ее гнали уже три часа. Крики охотников, голоса собак, топот ног преследовали ее, когда она металась то вверх, то вниз по реке, от убежища на глубину, из глубины на мелководье.

— Ату его!

Белохвостка увидела лица и размахивающие руки над парапетом моста, но не повернула обратно.

Напоенные светом капли скатывались по зеленым листьям касатика, его острия, казалось, впивались концами в небо. Тарка лежал неподвижно, насторожив уши. Капли шелестели, падали на землю с мягким, сочным звуком. Белохвостка пробиралась сквозь крепь, пасть ее была широко раскрыта. Тарка, уже с полчаса прислушивавшийся к отдаленным крикам людей и голосам собак, заметил ее приближение. Внезапно до них донесся громкий заливистый рев — это Капкан нашел глубокие отпечатки лап Белохвостки там, где она выходила на берег.

Выдры пробежали меж стеблей касатика, спустились в реку. Тарка распластался на мелководье и поплыл, лишь слегка отталкиваясь лапами от каменистого дна. Он двигался медленно, как угорь, плавно, как вода, свободным волнообразным движением. Время от времени вылезал у самой кромки ила, пробегал несколько шагов и вновь бесшумно нырял. Гончие топтались вокруг того места, где он отдыхал, взлаивали, напав на горячий след.

Длинную заводь Тарка одолел самым быстрым своим аллюром; каждые пятьдесят ярдов он высовывал нос, чтобы вдохнуть воздух, и сразу же уходил вниз. Он уже оставил позади дубняк и поравнялся с узкой канавой; сюда стекали воды небольшой лощинки, где паслись волы. С одной ее стороны был высокий, поросший деревьями берег, с другой — топкая грязь. С корней деревьев в шести футах над головой Тарки свисали морские водоросли. Тарка пошел вдоль русла, укрывшись под широкими, заостренными листьями осоки. Дойдя до трясины, он выбрался наверх и побежал по протоптанной стадом тропе, за которой опять начиналась топь, отделенная от противоположного берега дамбой.

На реке раздался голос Капкана, и Тарка скользнул в другую канаву, заканчивающуюся трубой. Бурая грязь сменилась черной, липкой тиной, и его коротенькие ножки переступали с большим трудом. Труба выходила к «горке» на берегу. Путь вел в темноту, свет прорывался только сквозь щели в круглом деревянном люке, который не пропускал на поля прилив. Тарка ткнулся носом в щель, втянул воздух и притаился.

Два часа он неподвижно лежал позади люка, пока гон не замер вдали. Постепенно бег реки замедлился, песня ее примолкла, наступило затишье. Но вот послышалось журчанье тонких струек, плеск наката, шелест медленно идущих вспять веточек и пены за каймой ила — море снова наступало на сушу. Села на берег цапля и, прошествовав по грязи, вошла по колено в воду. С илистого дна поднималась в поисках пищи камбала. Цапля наклонила голову, всмотрелась, сделала шаг и стремительно опустила клюв. Настороженно прислушалась. С реки тянулась тонкая ниточка звука, за нее зацепилась петлей еще одна, еще и еще; они летели по воздуху, словно осенние паутинки. Это сзывали обратно гончих. Опять настала тишина, и цапля вернулась к ловле. Ленивые темные волны омывали ее тонкие зеленые голени. Всплеск, мерцающий трепет, брызги воды — цапля, шагая, глотала рыбу за рыбой. Ярдах в двадцати от деревянного люка птица вдруг выпрямила длинную шею, приподнялась на пальцах, выскочила на песок и тяжело взлетела в воздух, поджав ноги и втянув голову в плечи. Цапля увидела людей.

Запахи, принесенные приливом с низовья, перекрыли слабый выдриный дух, и стаю уводили обратно в псарню. Через щели в разбухшем ясеневом люке до Тарки донесся, словно охотничий рог, голос старшего егеря, который разговаривал с собаками, радостно валившими следом за ним по берегу реки. Впереди бежал старый Менестрель — он всех их выучил находить и «показывать» выдр. Морда к морде с ним трюхал Капкан, у правила — рано состарившаяся от бесконечного плаванья Дева. За ними следовала усердная Бедолага, которая часто работала в одиночку; где только можно было ошибиться, она ошибалась; стоило стае оказаться у высохшей старицы То, она и никто другой наводила на след Лохмача; если от стаи отбивалась собака, это опять же была Бедолага. Рядом с ней бежал Капитан, черный, в рыжих подпалинах жесткошерстный пес, похожий на помесь борзой с шотландской овчаркой. Обычно егерь не брал его на важные охотничьи сборы, потому что голос Капитана резал ухо, как обоюдоострый нож. Когда он натекал на след, он не ревел — верещал, а на гону захлебывался визгом, разбрызгивая слюну. Среди гончих, то и дело принюхиваясь к траве в поисках крысиной норы, сновал терьер Кусай, а за ним, как добродушный, ленивый и сильный парень на поводу у остроглазого продувного мальчишки, трусил Руфус, которому полевые мыши казались куда вкусней, чем подтухшая выдра. За Руфусом следовала Росинка; ее длинная желтовато-коричневая шерсть завилась от сырости кольцами, уши свисали почти до земли.

Часто, когда охотники делили между собой трофеи, эти уши хлопали среди обтянутых синими гетрами ног и зубы покусывали шерстяную ткань, словно это была бурая шерсть их добычи. Рядом с уорфдейлской сукой — Росинка была единственной чистопородной выдриной гончей в стае — бежали Повеса и Актер, грязно-белые псы, настолько похожие друг на друга, что никто, кроме егеря, не мог их различить. За ними следовали Данник и Прыгун, которые вечно грызли корневища дерева, в которых укрывалась выдра; Болиголов, слепой на один глаз, некогда проткнутый терновой колючкой, и покрытый серой нитью шрама; Ураган, престарелая ирландская оленегонная со сточенными клыками; Грач, Звонарь, Горлан, Певун, Кэролайн, Морячка, Русалка и Браслет, который всегда стоял в стороне от стаи, когда собаки «показывали» убежище выдры, и заунывно ревел, как сирена маяка. Последними бежали Весельчак, вступающий в драку с другими собаками, когда те набрасывались на выдру, Зубач и Плевел — гончие, ходившие раньше на лис. Собаки валили по верху дамбы между низеньким, семенящим старшим егерем и длинноногим выжлятником, привыкшим к ходьбе еще в те времена, когда мальчишкой он пересекал поле за полем по пути в школу.

В двадцати шагах позади стаи шел ловчий с двумя членами охотничьего клуба. Он говорил о том, что день прошел прекрасно, хотя, конечно, жаль, что им не удалось взять выдру. Вдруг старый Менестрель остановился и поднял морду. В холодном воздухе, тянущем с реки, явственно чуялся выдриный запах. Вот воздушная струя достигла Капкана; он вскинул голову, взлаял и кинулся по травянистому берегу к разрытому дерну над «горкой». Заколыхались плюмажами собачьи правила. Капкан прыгнул в воду, за ним — половина стаи. Бедолага принялась терпеливо обнюхивать илистую прибрежную полосу. Капитан захлебнулся визгом.

До дна было три фута. Гончие полезли вверх по «горке», некоторые скатились обратно, оставляя на затвердевшей глине под жидкой грязью глубокие следы когтей. Они заливались и царапали землю перед круглой деревянной крышкой люка, а сверху дирижировал хором Браслет. Терьер Кусай, тявкая и подвывая, нетерпеливо протискивался вперед под их лапами и между боками. Охотники перешли речку вброд, нащупывая путь окованными металлом кольями. Думая, что в дренажной трубе скрывается выдра, которую они гнали пять часов, и что в прилив усталым собакам вряд ли удастся убить даже измученную выдру, если она уйдет в воду, ловчий не отозвал стаю от люка, когда повел Кусая к открытому концу трубы, возле которого, словно огромные раздавленные ягоды ежевики, чернели глубокие следы Таркиных лап. Кусая легонько потрепали по спине и подтолкнули в темную дыру. Он быстро пополз вперед, дрожа от возбуждения.

Тарка повернул от исполосованной светом крышки, зачмокала липкая типа. Его сердце билось так быстро, как стучат капли иссякающей струи. «Бум-бум-бум!» — гудело под собачьими лапами набухшее дерево у него за спиной. Тарка осматривался по сторонам в поисках пути к спасению. Он пополз назад, прочь от оглушающего грохота, и увидел приближающегося врага до того, как смог унюхать его. «Ис-ис-ис!»

Они встретились и сплелись в скользкий от тины клубок. Терьер мертвой хваткой вцепился в хвост выдры. Тарка кусал его, стремительно, как жалит гадюка, за щеку, плечо, бок, ухо, нос. Звуки глухих ударов, чмоканье грязи, рычание и шипение стали еще слышнее, когда подняли крышку и свет упал на два — рыжее и черное — ходящие ходуном пятна. В отверстие протянулась рука и схватила выдру за хвост; другая рука взяла за загривок пса. Из трубы вытащили длинного черного скользкого зверя с повисшим на нем терьером. Кругом с заливистым ревом прыгали гончие. Рука поймала Кусая за обрубок хвоста, другая — сдавила морду с боков, стараясь раздвинуть челюсти. Тарка, болтавшийся вниз головой, извивался и корчился всем телом; вот спина его выгнулась дугой, и, внезапным движением вскинув голову, он вонзил зубы в сжимавшую его руку. Рука дернулась, выпустила хвост. Тарка упал, змеей заскользил между сапог и собачьих лап и съехал по илистому склону, увлекая за собой Кусая.

Гончие топтали его, старались «замять». Вот Тарка скрылся под ними, вот его схватили, отбросили в сторону, снова подняли, затрясли. В какой-то момент его держали одновременно восемь пастей. Собаки глухо и злобно рычали. Мелькали, заслоняя его, белые, коричневые, черные бока и спины. Тарка прокусил Капкану брылы, подкинутый кверху — цапнул за нос. Кусай все так же висел у него на хвосте, у самого основания. Клубок собак с терзаемой выдрой докатился до кромки воды и распался. Собачьи головы снова задрались вверх, послышался рев. Гончие опустили носы, кое-кто нырнул следом за Капитаном, чей острый, как нож голос резал воздух.

Но Тарка исчез, а с ним и Кусай. Минуту спустя терьер показался ярдах в сорока от места драки и поплыл к берегу, отфыркиваясь и пыхтя; в зубах он все еще стискивал волоски из хвоста выдры.