"Великие арабские завоевания" - читать интересную книгу автора (Кеннеди Хью)

Глава 3. ЗАВОЕВАНИЕ ИРАКА

И вот вы видите на горизонте тонкую жесткую темную линию. Двадцать дней пути по пустыне от главного опорного пункта мусульман в Медине, двадцать дней палящего зноя и яростных ветров, мучительно холодных ночей, проведенных на земле под плащом или в пути под звездами. Эта пустыня— не существующие в представлении широкой публики песчаные барханы и пальмовые оазисы, а жесткая недобрая земля, покрытая валунами и щебнем, низкими волнистыми холмами и редкими узловатыми колючими деревцами. И вот наконец на горизонте показывается долгожданная линия, знаменующая конец путешествия. В следующие день или два линия понемногу расширяется, усталый путник начинает различать деревья и, быть может, дома оседлых поселений. Ведь впереди — Савад, чернозем аллювиальных равнин центрального Ирака. Ландшафт здесь плоский, насколько видит глаз. Это земля пальм и пшеничных полей, орошаемых водами Тигра и Евфрата. Веками этот район был одним из самых богатых и плодородных на земле.

На протяжении 400 лет до мусульманского завоевания Ирак был составной частью империи Сасанидов. Сасанидами называлась династия, воскресившая и обновившая империю Ирана в III веке н. э. Наряду с Византийской империей Сасаниды были одной из могучих сил Древнего мира, но два эти государства очень различались между собой. Рискуя излишне упростить вопрос, можно сказать, что Византийская империя контролировалась чиновниками и постоянной армией, а царство Сасанидов управлялось воинской аристократией. Мозаика на стене церкви в Равенне, на которой император Юстиниан повелел изобразить себя и свою супругу Феодору, рисует их пешими, невозмутимыми, элегантными, в одеждах мирного времени. Портрет сасанидского монарха Хосрова II, высеченный в гроте Таге Бостан, показывает человека действия, могучего охотника на коне в полном доспехе или демонстрирует его искусство лучника.

Сасанидский монарх носил титул «царя царей», шахиншаха, отражавший тот факт, что в империи было множество аристократических семейств, сравнимых по древности рода и знатности с Сасанидами. В их империю входили весь современный Иран, Ирак на западе и большая часть Афганистана и Туркменистана на востоке. Столицей царства был Ктесифон на юго-востоке от современного Багдада, однако правитель, по-видимому, проводил много времени в разъездах от одного сельского поместья к другому, по дорогам, которые вели через горы Загрос, с равнин Месопотамии к нагорьям Ирака.

В то время как высший класс Византии склонен был проживать в городах, персидская империя обосновывалась более на сельских поместьях и дворцах. И города здесь были совсем не похожими на города византийского мира. Прежде всего, они были выстроены в основном из сырцовых кирпичей или обломков камня и редко возводились по регулярному плану. Не было в них и городских советов, тративших деньги на их украшение. Типичным городским поселением в сасанидском Ираке был город-поселок, возможно с крепостью и стеной, окружающей центр города, — «шахристан», где располагалась рыночная площадь и мастерские, но без малейшей претензии на величие и гражданское самоуправление .

Византийская империя была почти целиком христианской, а в Сасанидской империи государственной религией был зороастризм. Зороастрийцы верили, что за власть над миром борются две великие силы: добрый бог Ормазд и злой Ариман. Центрами поклонения были храмы огня, потому что огонь считался священным, и его следовало хранить в чистоте и беречь от скверны. Заботилась о храмах огня каста жрецов, известных под названием «маги»; возможно, три мудреца, пришедшие поклониться младенцу-Христу, были зороастрийскими жрецами. Сасанидский шах поддерживал магов и обеспечивал храмам огня участки земли, дававшие им средства к существованию. Если в христианстве большие церкви были центрами притяжения для населения и строились так, чтобы вместить толпы верующих, то большая часть храмов огня, по-видимому, располагалась в уединенной сельской местности, и под их маленькими куполами, укрывавшими священный огонь, явно не могли бы поместиться толпы молящихся. Складывается впечатление элитарной религии, богатой, обладающей твердой иерархической структурой, но не имеющей особого влияния на население. Среди зороастрийцев не было отшельников, сравнимых с легендарными аскетами христианского мира, и нам неизвестны великие зороастрийские проповедники, чьи слова могли бы подвигнуть людей к пылкому и страстному поклонению. Это в особенности относится к Ираку, где среди населения имелись значительные прослойки иудеев и христиан. В Ираке не было крупных храмов огня, и религией, кажется, была охвачена только персидская администрация и солдаты.

Христианство глубоко проникло в Сасанидскую империю. Ирак, наиболее богатая и населенная ее часть, был, вероятно, в основном христианским, хотя в нем проживало и немало иудеев. Большинство христиан принадлежали к несторианской, восточно-сирийской церкви, которую византийские власти считали еретической. В глазах сасанидской администрации это было некоторым преимуществом, потому что освобождало христиан от подозрений в сношениях с Византийской империей. Так или иначе, большая часть населения Персидской империи не разделяла веры персидской аристократии, так что общая вера не могла объединить их в противостоянии исламу. Большая часть средств, поддерживавших блеск Персидской монархии, извлекалась из богатых земель Ирака. Члены царского рода и благородных династий владели там богатыми и доходными имениями. Обрабатывали их земли крестьяне, влачившие полурабское существование. Между аристократией и народом, возделывавшим земли аристократов, лежал глубокий экономический и социальный разрыв. Смешение разных социальных групп строго воспрещалось, во всяком случае в теории. Высший класс был освобожден от ненавистного подушного налога, который обязаны были выплачивать сасанидскому шаху крестьяне и купцы. Аристократия носила короны, золотые пояса и браслеты, а также высокие колпаки, называвшиеся «калансува». рустам, персидский генерал, возглавлявший войско, выступившее против арабских завоевателей, происходил из высших слоев, и говорили, что его калансува стоила 100 000 золотых дирхемов. Ниже высшей аристократии существовал большой слой «дехкан» — это слово точнее всего перевести как «мелкопоместное дворянство». Эти мелкие землевладельцы были опорой сасанидской бюрократии и налоговой системы.

Языком аристократии был фарси, но большая часть населения говорила на арамейском. Арамейцами были крестьяне, возделывавшие богатые земли. Некоторые из них могли дотягивать до статуса дворян, но проникнуть в среду аристократии для них было невозможно. Они, как правило, не призывались в армию, набиравшуюся из персов и таких народов, как армяне, имевших мощную военную традицию. Презираемые арамейские крестьяне вряд ли стали бы рисковать жизнью, защищая своих господ.

Интересное описание персидской армии начала VII века дает «Стратегикон», авторство которого приписывают римскому императору Маврикию (582-602). Он начинает с того, что подчеркивает раболепие персов, которые повинуются своим правителям из страха. Эту мысль мы находим и в арабских источниках. В то же время они патриотичны и ради своей отчизны готовы переносить великие трудности. В военных действиях они полагаются более на дисциплину чем на порывы отважных воинов. Они ставят укрепленные лагеря, и «когда близится битва, они окружают себя рвами и остроконечными частоколами». Имея дело с копейщиками, они предпочитают сражаться на изрезанной местности и стрелять из луков, чтобы разбить вражеский строй. Они также склонны оттягивать сражение, особенно когда знают, что противник готов к бою. Перед атакой они разбивают пехоту на строгие порядки, причем сами они не пользуются щитами и копьями. На них и следует обрушивать удар, потому что они «не выносят долгого боя и не умеют внезапно развернуться навстречу атакующим, как это делают (кочевые) скифы». Кроме того, они уязвимы перед атакой с флангов и с тыла, и против них действенны внезапные ночные атаки, «потому что внутри своих укреплений они разбивают свои палатки в беспорядке и где попало»^[33]. Это описание интересно тем, что хорошо совпадает с описаниями сражений в арабских источниках. Особенно это относится к укреплениям, склонности вести только оборонительные действия и выжидать удобного момента. Такая консервативная тактика превращала персов в легкую добычу для мобильных и склонных к риску арабов.

Большая война между Византией и персами, так подорвавшая Восточную Римскую империю в три первых десятилетия VII века, стала катастрофой и для Сасанидов. Поначалу персидское оружие побеждало почти всюду. В 615 году персидская армия вышла к Босфору напротив Константинополя, а в 619-м персидское войско вступило в Александрию и завершило завоевание Египта. Удача стала изменять им с 624 года, когда император Ираклий вывел свой флот в Черное море и начал вторжение в Армению и Азербайджан. Персы, оказавшиеся перед угрозой с фланга, вынуждены были вывести войско из Анатолии навстречу императору, атаковавшему их теперь с севера. В 627 году он пронесся через северо-запад Ирана, обрушился на его северные равнины и разбил персов в Ниневии (2 декабря 627 года). Та-кого разгрома Сасанидская империя еще не переживала. Хоеров II отступил в столицу Ктесифон, покинув свой дворец в Дастгарде на произвол ромеев. Там он стал подыскивать козла отпущения, чтобы свалить на него вину за столь явно отвернувшуюся от него фортуну. По-видимому, он решился казнить самого видного своего военачальника Сар-вара, но не успел: в начале 628 года Хосров был убит, и его сын, допустивший убийство отца, взошел на трон под именем Кавада II.

Кавад немедля вступил в мирные переговоры с Ираклием. В результате всех пленных освободили и восстановили довоенные границы. Все могло бы еще кончиться хорошо, если бы новый шах не умер в том же году, по-видимому, от чумы. Ему унаследовал малолетний сын Ардашир III, но генерал Сарвар отказался признать его власть и в июне 629 года захватил трон. Впервые за четыре века на трон посягнул человек, не принадлежавший к династии Сасанидов, и его действия встретили значительное сопротивление. Процарствовав два месяца, он тоже был убит, и, поскольку Хосров II не оставил других сыновей, на престол взошла его дочь Буран. Она оказалась достаточно эффективной правительницей, но через год и она скончалась, умерев своей смертью. За нею быстро сменяли друг друга несколько правителей, пока наконец в 632 году на трон не возвели внука Хосрова II — Йездгерда III.

Подробности дворцовых интриг не важны сами по себе, но в целом они привели к катастрофе. Сасанидскую империю опустошала армия вторжения, и вера в непобедимость империи была начисто уничтожена. Археологические свидетельства показывают, что война заставила жителей покинуть многие поселения в богатейших районах Ирака. Затем династия Сасанидов, опора и основа государства, была подорвана враждой и убийствами. Вполне вероятно, Йездгерд, будь у него время, укрепил бы царскую власть и возвратил ей престиж. Но год его воцарения был годом смерти Мухаммада. Арабские племена уже пользовались хаосом, прокладывая путь в населенные части Ирака, а на подходе был мусульманский военачальник Халид ибн аль-Валид. При таких обстоятельствах удивительно не то, что персы потерпели поражение, а то, что они сражались с арабами с такой решимостью.

Во многих местах граница между орошаемыми землями и пустыней видна так четко, что ее можно буквально перешагнуть, но граница эта не мешала движению и общению людей. Арабские племена, скитавшиеся в пустыне по западному берегу Евфрата, давно привыкли иметь дела с оседлыми жителями Савада, говорившими в основном на арамейском. Общение могло быть мирным — когда бедуины меняли мясо и шкуры на зерно, вино и тонкие ткани. Случалось и насилие: кочевники требовали и вымогали дань, пользуясь своей мобильностью и воинским опытом, чтобы запугивать мирное население. Кое-кто из кочевников поступал и на военную службу к Сасанидам или попросту принимал от властей субсидии за то, чтобы не применять военную силу против оседлых жителей.

Среди таких племен было бану шайбан, занимавшее, кажется, пустынные земли к востоку от старого арабского города Хиры. У некоторых шейхов племени в городе были дворцы. Как и другие племена, бану шайбан было далеко от единства, и между разными родами шла борьба за главенство. Ко времени смерти Пророка прежним вождям бросил вызов новоявленный претендент из малой ветви племени. Его звали Мутанна ибн Харита. Мутанна пытался заслужить себе репутацию, возглавляя набеги на земледельческие поселения: собрав побольше военной добычи, он мог бы навербовать сторонников, признавших его великим вождем племени. Несколько лет до подхода главного войска мусульман в 633 году он беспокоил приграничные земли, не захватывая и не заселяя их, а собирая дань для кочевников.

Возможно, религиозные убеждения Мутанны, если таковые имелись, были не слишком глубоки, однако волей обстоятельств он оказался одним из первых принявших ислам вождей в Ираке. Главенствующий клан племени бану шайбан почитал пророчицу Саджах и встретил мусульманское войско враждебно. Мутанна не упустил случая. Когда в Ираке появилась мусульманская армия под командованием Халида ибн аль-Валида, он со своими сторонниками присоединился к ней, а прежние вожди, воспротивившиеся мусульманам, превратились в противников новой власти и отверженных. Среди членов племени шайбан оказались и первые сторонники мусульман в Ираке, и самые яростные их противники. Внутриплеменная политика сложно и разнообразно переплеталась с религиозными мотивами, и вожди мусульман нередко пользовались соперничеством вождей, чтобы привлечь новых единомышленников.

Халид ибн аль-Валид, представитель знатного рода Мекки и чрезвычайно опытный военачальник, вышел к границам Ирака, естественным образом продолжая кампанию по усмирению «ридда» в северо-восточной Аравии. Со времени смерти Пророка политика Медины требовала, чтобы все кочевые арабы подчинились правлению мусульман, и племена Евфрата не составляли исключения.

Возможно, Халид достиг границ Ирака в начале лета 633 года. Он привел с собой не слишком большие силы, по всей вероятности около тысячи человек, но они были дисциплинированны и подчинялись умелому предводителю. Он, по-видимому, передвигался вдоль границ, несомненно, подавляя всякое сопротивление бедуинов и громя приграничные гарнизоны персов. Затем он вышел к древнему городу Хире. Хира была довольно маленьким городом — более поздний арабский источник оценивает ее население в 6000 мужчин — всего, скажем, 30 000 человек. Город не был компактным, и в нем не найдено остатков городской стены — скорее это было обширное поселение, где арабские вожди жили во дворцах, разбросанных среди пальм.

Один из таких дворцов был открыт при раскопках в 1931 году экспедицией из Оксфорда. Двухэтажное здание окружала стена из обожженного кирпича. Нижний этаж объединялся с не имеющим окон подвалом. Археологи нашли множество декоративных лепных панелей с абстрактным или растительным узором. Как видно, горожане были не чужды роскоши. Большинство населения города составляли арабы, часто сохранявшие родственные связи с бедуинами соседних племен. Многие из этих арабов были христианами, и среди городских зданий были знаменитые монастыри и церкви. В городе находилась резиденция несторианского епископа. Археологи обнаружили остатки двух церквей-базилик, построенных из кирпича, потому что здесь, как в большинстве районов Месопотамии, были трудности с хорошим строительным камнем. Внутри церкви были оштукатурены и расписаны фресками на религиозные темы, от которых сохранились лишь маленькие фрагменты.

Чтобы вынудить горожан к мирному соглашению, много сражаться не пришлось. Арабские вожди забаррикадировались в своих дворцах и из-за укреплений поглядывали на мусульман, занимавших свободное пространство между зданиями. Затем начались переговоры. Арабская знать охотно пошла на мир и выплату дани в обмен на обещание, что их церкви и дворцы не пострадают. Собранная дань стала первой добычей, отосланной из Ирака в Медину: первыми каплями водопада богатств, которые вскоре потекли из Савада в столицы халифов: Медину, Дамаск, а позже — в Багдад.

Халид не удовольствовался захватом Хиры. Он двинулся дальше на север к Анбару — еще одному арабскому городку на границе пустыни, а от него на запад к поселку в оазисе Эйн-Тамир. В каждом городе он сталкивался с сопротивлением персидских войск, а также и арабов, многие из которых, подобно жителям Хиры, были христианами.

Рассказывали, что в тех первых набегах брали много пленных. По обыкновению их на некоторое время превращали в рабов, часто вынуждая заниматься тяжелым физическим трудом: известно, что одному из пленных пришлось стать могильщиком. Многие впоследствии получили свободу, став «мавали» (мусульманами не арабского происхождения) в арабских племенах и полноправными членами мусульманского общества. Кажется, среди попавших в то время в плен был Носсейр, чей сын Муса ибн Нос-сейр в 712 году возглавил завоевательную армию в Испании. Такое было типичным для мусульман: победив тот или иной народ, они использовали его в своей армии для продолжения завоеваний.

До этого момента атаки Халида на Ирак были не более чем завершением борьбы с «ридда». Он ставил целью заручиться верностью всех арабских племен исламскому правительству в Медине. Поражения персидских приграничных гарнизонов и взятая дань подтверждали его репутацию военачальника. Однако он пока не продвигался в глубь заселенных земель и не сталкивался со всей мощью персидской армии. Ему так и не случилось этого сделать, потому что полученные приказания халифа Абу Бакра из Медины требовали от него вести свое войско через пустыню на помощь мусульманам в Сирии, где те встретили неожиданно упорное сопротивление: на этой стадии Сирия в глазах вождей мусульман была важнее Ирака. Халид, очевидно, немедленно исполнил приказ.

Уход Халида оставил мусульманское войско у иракской границы без начальника. На какое-то время командование, видимо, захватил Мутанну, но как только халифом стал Умар, он решил выслать в приграничье Ирака новые силы, чтобы обеспечить верность местных арабских племен. Силы эти были не очень внушительными: в лучшем случае 5000 воинов, а скорее намного меньше. Кажется, вербовка шла туго, и сообщают, что люди неохотно отправлялись в Ирак «из трепета перед персами — их мощью, властью, славой и военными победами над многими народами»[34]. Многие новобранцы принадлежали к мединским ансарам, не отличались воинственностью, а предводительствовал ими Абу Убайда из племени такиф в Таифе — маленьком городке в горах недалеко от Медины. Вероятно, Абу Убайда встретился с Мутанной и его людьми в конце 634 года, и они общими силами вступили в бой с персидскими войсками. Это сражение стало известно как Битва на мосту. Арабские источники описывают ее с несвойственной им дотошностью. Персидскими войсками командовал Рустам, недавно назначенный главнокомандующим. Рассказывают, что персы были хорошо экипированы, лошади их конницы одеты в кольчужную броню, над всадниками развевались геральдические знамена и при войске было много слонов. Они везли с собой громадный штандарт персидских царей из тигровых шкур — 6 метров в ширину и 40 в длину. Войска противников разделял ирригационный канал. Через него перекинут был старый мост, по которому крестьяне окрестных селений попадали на свои поля. Презрев осторожные советы, Абу Убайда, которого хроники изображают упрямым человеком, более всего опасавшимся обвинений в трусости, решился перейти мост навстречу врагу. Кажется, кони мусульман обезумели при виде слонов, а персидские лучники косили людей в рядах мусульман. По своему обычаю мусульмане спешились и вступили в рукопашную схватку на мечах. Рассказывают, что Абу Убайда пытался свалить слона, либо ударив его копьем в живот, либо отрубив ему хобот, но слон растоптал его насмерть. Потеря командира привела мусульман в панику. И тут один из них додумался подрубить мост, чтобы остановить бегство и заставить их держаться твердо. В результате множество мусульман утонуло при попытке спастись вплавь через канал. Спаслись лишь немногие. Мутанна собрал их и увел в пустыню.

Битва на мосту была самым тяжелым поражением мусульман за первые годы завоеваний. Она могла стать окончанием кампании против Ирака, который в этом случае остался бы христианской страной с говорящим на арамейском населением под властью персов. Этого не случилось по двум причинам: из-за раздоров в рядах персов и благодаря решимости нового халифа Умара отомстить за поражение.

Сразу после поражения уцелевшие арабские воины, уведенные Мутанной, который, кажется, был тяжело ранен в бою и вскоре умер, вернулись к привычному для них занятию: к набегам на приграничные поселения, в которых гарнизоны персов были слишком слабыми, чтобы дать им отпор. Первым действием Умара была отправка подкрепления. Однако он столкнулся с проблемой нехватки людей. Племена Хиджаза, образовывавшие ядро первого мусульманского войска, теперь почти все сражались в Сирии, а поражение еще и проредило их ряды. Однако Умар не желал полагаться на людей из племен, которые всего год-другой назад восставали против мусульман, будучи «ридда». Он обратился к тем племенам, которые во время только что окончившейся войны более или менее сохраняли нейтралитет. На юг от Хиджаза, ближе к границам Йемена, лежит гористая область Сарат. Именно в селениях и лагерях кочевников этой местности вербовали большую часть новобранцев. Их вождя, роль которого историки основательно преувеличили, звали Джарир ибн Абдуллах аль-Баджали. Джарир был достойным доверия мусульманином: он принял ислам за несколько лет до смерти Мухаммада и, соответственно, имел почетный статус спутника Пророка. С другой стороны, он был племенным вождем, гордившимся своим древним родом и высоким общественным положением. Он не считал, что переход в ислам может подорвать его власть и репутацию высокопоставленной персоны.

С самого начала его отношения с Мутанной были натянутыми. Между ними возникло соперничество, отраженное в исторических источниках, где сторонники каждого из них старались преувеличить деяния своего героя. А на горизонте уже маячила новая угроза: пока мусульманские отряды тратили силы в пустых набегах, новый молодой персидский шах Йездгерд III собрал достаточно сил, чтобы упрочить свою власть, и послал войска, которые должны были раз и навсегда покончить с назойливыми бедуинами. Армянин Себеос, автор, ближайший по времени к описываемым событиям (Себеос писал в 650-х годах, чуть больше десяти лет спустя), говорит, что персидское войско насчитывало 80 000 человек, а он мог располагать точной информацией, поскольку к имперскому войску присоединилось не-сколько армянских князей, которые привели с собой от 1000 до 3000 человек.

В ответ Умар начал сбор нового войска. Чтобы разрешить споры о власти в войсках, он назначил командующим человека, безусловно относившегося к первой мусульманской элите. Саад ибн Аби Ваккас происходил из мекканских курайшитов, очень рано перешел на сторону Мухаммада и был одним из немногочисленного отряда ветеранов, сражавшихся рядом с Пророком в его первой победоносной битве при Бадре в 624 году. В мусульманских преданиях у него сложилась репутация «горячей головы». Когда враги Мухаммада в Мекке наносили ему словесные оскорбления перед хиджрой, Саад до крови избил одного из них верблюжьей челюстью. Под конец жизни он гордился славой человека, первым выпустившим стрелу в защиту ислама. Ни Мутанна, ни недавно прибывший Джарир не могли оспорить его верховенства. А вот войско, которое он привел с собой, не производило особого впечатления. При выступлении из Медины осенью 637 года оно насчитывало, может быть, 4000 бойцов, набранных в основном в Хиджазе, в Йемене и в других частях Южной Аравии. В него входили люди из десяти или более различных племенных групп. Кроме того, Умар вызвал к нему часть контингента из Сирии, не так давно оставившего Ирак с Халидом ибн аль-Валидом. Ко времени столкновения мусульманских и персидских армий у Саада могло быть от 6000 до 12 000 человек— значительно меньше, чем у персов. Как замечает один из заслуживающих доверия современников, «при всем своем значении битва при Кадисии была, видимо, стычкой между довольно небольшими армиями»[35].

Маленький городок Кадисия лежит среди пальмовых рощ на самом краю населенных земель Ирака. В последующие годы в нем собирались паломники, готовящиеся пуститься в долгий путь через пустыню к святым городам Мекке и Медине. Город послужил и естественным сборным пунктом для армии Саада. Здесь предстояло решиться судьбе Ирака.

История битвы при Кадисии послужила основой великой легенды. Воспоминания о победе маленькой, собранной наспех и слабо вооруженной армии арабов над мощью персидской империи веками вдохновляли мусульман и арабов. В Багдаде Саддама Хуссейна квартал на берегу Tигpa, где располагались почти все министерства, назывался Кадисия. Когда в 1986 году Саддам Хуссейн выпустил облигации, чтобы собрать средства на войну с Ираном, они назывались облигациями Кадисии. Иракские средства массовой информации часто и не столь удачно называли «Кадисией Саддама» вторую Войну в Заливе 2003 года. Все это были сознательные попытки воззвать к народной памяти о временах, когда арабские армии торжествовали над могущественными врагами.

Несмотря на огромное значение этой битвы и ее легендарную славу, мы на удивление мало знаем о действительном ходе сражения, а многие подробности производят впечатление общих мест. Даже год сражения определен неточно. Арабские источники, по обыкновению, противоречивы в отношении дат. Они называют годы от 635-го до 638-го, но большинство сходятся на 636-м. С другой стороны, недавние исследования армянских источников позволяют предположить, что решающее сражение произошло в день православного Рождества (6 января) 638 года. Описание сражения в «Истории» ат-Табари растянуто на 160 страниц, изобилует событиями и подробностями, однако не дает общей картины. Армянские источники ясно говорят, что персы были разбиты наголову, но что армянские князья, разумеется, сражались с великой отвагой, и двое самых знатных из них были убиты вместе со многими знатными персами.

Арабские повествования начинаются со сбора и выступления армии из Медины и уделяют скрупулезное внимание именам и племенной принадлежности участников. После прибытия армии к границам Ирака описываются обмен посланниками между арабами и шахом Йездгердом III. Нам сообщают о дебатах и военных советах мусульман, причем постоянно повторяется, что им не следует заходить в глубь орошаемых земель и каналов Савада, а лучше сражаться на краю пустыни — если дело обернется плохо, они смогут скрыться в необитаемых землях. Так подчеркивается слабость позиции мусульман.

Мы узнаем также и о спорах между персами. Когда мусульманское войско вышло на край пустыни и начало рейды в населенные земли, местные землевладельцы послали известие молодому шаху Йездгерду в столицу Ктесифон и просили о помощи и защите. Шах приказал Рустаму возглавить экспедицию против арабов. Рустам был одним из главных сторонников Йездгерда в борьбе за престол. Он был опытным полководцем, а теперь становился, фактически, правителем Ирака. Иногда арабские источники называют его армянином, во всяком случае, в его армии определенно сражались армяне под предводительством своих князей. Другие источники утверждают, что он был родом из Хама-дана или Рея, а его силы, похоже, базировались в Медии на западе центра Ирана, между тем как Йездгерду III первую поддержку оказала знать Фарса, лежавшего гораздо южнее. Региональное соперничество, возможно, ослабило военную силу персов. Рустама арабские источники рисуют мудрым и опытным человеком, довольно пессимистичного настроя. В великом персидском эпосе «Шахнаме» Фирдоуси, написанном около 1000 года, он описан как проницательный, умный человек и славный воин. Он был знатоком астрологии и слушал советы жрецов. Фирдоуси приводит также текст длинного стихотворного послания, якобы написанного Рустамом перед сражением и обращенного к его брату. В нем предсказывается поражение и конец династии Сасанидов.

Он заканчивает, оплакивая свою неизбежную смерть и выражая верность обреченному персидскому монарху.

Если верить арабским источникам, он уговаривал молодого шаха не вступать в битву с арабами без крайней необходимости. Он один среди персов сознавал военное искусство и идеологическое превосходство презираемых бедуинов и понимал, что они одержат победу.

Сообщения о посольстве к персам и происходивших дебатах составляют наиболее интересную часть повествования не потому, что точно описывают имевшие место события, а потому, что позволяют нам понять отношение первых мусульман к завоеваниям. Одно из наиболее полных повествований[38] начинается с того, что Саад обращается к своим советникам, которых посылает с посольством к персам. Один из них высказывает мнение, что для персов в этом слишком много чести и что достаточно послать одного человека. В результате и отправили одного этого советника Риби. Для встречи с Рустамом он был взят персами под стражу. Прежде чем представить его перед лицом военачальника, персы решили запугать этого бедуина. Они вздумали продемонстрировать ему богатство и утонченность персидского двора. Перед ним выложили изделия персидских мастеров, ковры и подушки. Сам Рустам воссе-дал на золотом троне, украшенном ковриками и подушками, вышитыми золотой нитью. Источники обыгрывают контраст между этой роскошью и внешностью Риби, приехавшего на неприглядной спотыкающейся лошадке. Меч его был начищен до блеска, но скрыт в потертых матерчатых ножнах. Копье его было обвязано верблюжьими жилами. При нем был красный щит из бычьей шкуры, «как толстый круглый ломоть хлеба», лук и стрелы.

Вместо того чтобы проникнуться трепетом, бедуин озлобился. Он вел себя с откровенным вызовом. Он был, как нам сообщают, «самым диким из всех арабов» и ничуть не пытался смягчить впечатление. Одеждой его была верблюжья попона с проделанной посередине дырой для головы, а вместо пояса он обвязался тростником. Голову он обвязал поводом того же верблюда. Четыре вихра на его голове торчали, «как козлиные рога». Поведение его было не менее грубым, чем внешность. Вместо того чтобы спешиться, как ему было приказано, он прямо на лошади въехал на ковер, а когда все же сошел с нее, то разодрал две подушки, чтобы тряпками стреножить свою лошадь. Он демонстративно отказался сдать оружие, сказав, что персы пригласили его, так пусть принимают как есть, или он уедет назад. Когда его наконец привели к Рустаму, он из гордости стал бесчинствовать: протыкал копьем ковры и подушки, не оставив ничего целым. В ответ на вопрос, зачем он это сделал, он ответил: «Мы не нуждаемся в этой вашей пышности».

Рустам спросил, что привело его сюда, на что Риби ответил краткой проповедью: «Аллах послал нас и привел сюда, чтобы мы освободили тех, кто желает свободы от рабства (ибадат) перед земными властителями и сделали их слугами Господа, дабы он обратил их нищету в богатство, избавил их от тирании (ложной) веры и привел к справедливости ислама. Он послал нам принести Его религию всем Его Созданиям и призвать их к исламу. Кто примет ее от нас, тому нечего бояться, и мы оставим его в покое, но с тем, кто откажется, мы будем сражаться, пока не исполнится обетование Господне».

На вопрос Рустама, что обещал ГЬсподь, он ответил: «Рай для тех, кто погиб в бою с отвергнувшими ислам, и победу для тех, кто выжил». Затем Рустам спросил его, не он ли вождь мусульман, на что Риби отвечал, что он не вождь, но это все равно, потому что все они — часть одного целого, «и самые смиренные из нас могут обещать защиту от имени самых благородных».

Тогда Рустам попросил дать ему время на то, чтобы посоветоваться, и Риби дал три дня, потому что такой срок давал Пророк. Когда нелюбезный гость удалился и Рустам остался наедине со знатными персами, он выразил восхищение словами Риби. Персы пришли в ужас, заподозрив, что Рустам подумывает об отказе от своей веры по совету этого грубого оборванца. Тот возразил, что им следовало бы смотреть не на одежду, а на «суждения, речи и поступки».

Тогда персы пошли осмотреть оружие Риби и нелестно отозвались о его качестве, однако Риби продемонстрировал им серьезность намерений арабов, обнажив меч, сверкнувший из-под лохмотьев «подобно языку пламени». Затем дошло до стрельбы из лука, и его стрелы пронзили персидские щиты, в то время как стрелы персов застревали в его кожаном щите. После этого Риби вернулся в мусульманский лагерь, чтобы дать персам время на размышления.

Персы продолжали спорить между собой, подыскивая достойный ответ, а Рустам приказал Риби вернуться на следующий день. Но мусульмане прислали вместо него другого человека, напоминая тем, что все они равны и едины. Тот тоже въехал верхом на драгоценный ковер и предложил им, по обыкновению, три возможности: «Если вы примете ислам, мы оставим вас в покое: если согласитесь платить подушный налог, мы защитим вас, когда вам потребуется наша защита. В ином случае будет война». Этот тройной выбор стал обычным при переговорах между мусульманами и их противниками. Рустам предложил перемирие. Араб согласился, но лишь на три дня, «начиная со вчерашнего».

Среди персов продолжались споры, и Рустам попросил прислать третьего посланника. Им стал Мугира ибн Шуба, персона куда более важная, чем двое предыдущих. Ему предстояло сыграть видную роль в завоевании и заселении Ирака. И снова персы пытались произвести впечатление на посланца: они предстали перед ним в расшитых золотом одеяниях и в золотых коронах. Перед ним расстелили ковер на полет стрелы, так что невозможно было подойти к ним, не встав на него. Как они могли бы предвидеть, Муги-ра остался невозмутим и выказал свое презрение, вскочив на трон рядом с Рустамом. Персы стащили его оттуда насильно, а он в ответ прочел им краткое поучение о равенстве, обращаясь к ним через переводчика — араба из Хиры. Он утверждал, что арабы видят в каждом из своих равного, что его поражает, что у персов это не так, из чего заключил: «Опорой царству не может быть такое поведение и такие мысли, как ваши». Это опять вызвало споры между персами: представители нижних классов (сифла) говорили, что Мугира прав, но землевладельцы (дахакин) возражали, что он говорит то же, что всегда говорили их рабы, и проклинали своих предков за то, что те недостаточно серьезно относились к арабам.

рустам попытался шуткой загладить спор, разгоревшийся на глазах у Мугира. Затем завязался более формальный диспут, рустам и Мугира поочередно выступили с короткими речами через стоящего между ними переводчика, рустам начал с того, что возвеличил силу и славу персов. Даже если бы они потерпели на время поражение, Аллах бы восстановил их славу. Далее он сказал, что арабы всегда жили в нищете и, страдая от голода и жажды, искали помощи на границе. Он понимает, что и теперь происходит то же самое, так что готов дать каждому запас фиников и два одеяния, чтобы они ушли — он не хочет убивать их или брать в плен.

Мугира наотрез отказался от этого высокомерного предложения. Он сказал, что все, чем владеют персы, принадлежит Аллаху, а они выказывают ему черную неблагодарность. Нынешний приход арабов вызван не голодом и лишениями, а тем, что Аллах послал им своего Пророка. Он продолжал высказывать положения веры, подобно двоим до него. Когда он дошел до фразы: «Если вам нужна наша защита, будьте нашими рабами и смиренно выплачивайте дань, иначе будут говорить мечи», Рустам вышел из терпения и поклялся «солнцем», что не настанет еще рассвет следующего дня, как он перебьет их всех. Так прервались переговоры. После ухода Мугиры Рустам сказал персам, что никто не может противостоять народу такой честности, ума и упорства в достижении цели.

Современные историки склонны пренебрегать подобными вставками в арабских текстах: как-никак, они были написаны намного позже событий и полны условностей и штампов, так что никак не могут описывать действительные события и речи. Это сообщение было передано не менее чем двумя ранними рассказчиками, прежде чем его записал Саиф ибн Умар (?-786) Возможно, в настоящей форме оно было составлено в пределах века после событий, которые якобы описывает. Столь же вероятно, что его сочинили, когда мусульманские войска еще раздвигали границы ислама в Испании и Средней Азии. Это подлинное свидетельство менталитета завоевателей, и если мы хотим понять образ мыслей ранних арабских завоевателей, то должны обратиться именно к таким документам.

Наиболее фундаментальная мысль этого текста состоит, конечно, в том, что арабы верят в поддержку Аллаха и проповедь Мухаммада. Это само собой разумеется. Более поражает осознание ими культурных различий между ними и персами и внимание к ним. Персы богато одеты, живут в роскоши среди ковров и тканей, арабы же бедны и одеты в лохмотья. Во всем потрепанном снаряжении арабов блестят лишь клинки их мечей. Арабы презирают богатство противника. Кроме того, создается явственное ощущение, что арабы уверены: они живут в обществе большего равенства в сравнении с иерархичным обществом персов, и для них это важный источник силы. Наконец, звучит тема признания персами силы и морального превосходства арабов. Признавая это, Рустам ссорится со своей свитой, сохраняющей надменность невежества.

Рассказывают, что в ожидании столкновения войск арабы совершали рейды в Савад и пригоняли из этих набегов скот для пропитания. Один раз в засаду попал свадебный поезд знатного перса. Мужчин перебили, а женщин захватили в плен. Арабы изображаются умелыми лазутчиками, пробирающимися во вражеский лагерь, перерезающими веревки шатров и угоняющими лошадей, чтобы посеять панику в рядах врага.

О решающем сражении при Кадисии существует множество сообщений, но подробности их очень противоречивы и составить общую картину невозможно. Множество коротких и бессвязных арабских рассказов рассказывают об отваге одного, о смерти другого, порой о трусости третьего. Некоторые темы подтверждают друг друга: факт, что битва продолжалась много дней и ночей, факт, что персы в начале битвы продолжали использовать слонов, но им это не помогло. Представляется, что основное сражение было пешим, и всадники сходили с коней, чтобы вступить в бой. Одно краткое арабское сообщение подчеркивает роль лучников в победе. Некий воин персидской армии вспоминает:

Я сражался при Кадисии, будучи еще магийцем (позже он перешел в ислам). Когда арабы выпустили в нас свои стрелы, мы стали кричать «дук, дук!», что означало «веретена». Они продолжали осыпать нас этими «веретенами», пока не осилили нас. Один из наших лучников выпустил в них стрелу, но она только застряла в одежде араба, а их стрелы пробивали наши кольчуги и двойные кирасы[39].

Превосходство арабских лучников могло быть важным фактором, предопределившим успех мусульманских войск.

Как мусульманские, так и немусульманские источники вполне сходятся в том, что персы потерпели катастрофическое поражение и что многие персидские начальники, включая самого Рустама, были убиты. «Шахнаме» описывает его героическую смерть в единоборстве с Саадом ибн Аби Ваккасом (Саадом Ваккасом), однако арабские источники ничего об этом не говорят, отмечая лишь, что «тело его было так избито и изранено, что невозможно было решить, кто нанес смертельный удар». После Кадисии мусульманам открылась дорога в центральный Ирак.

Сразу после сражения арабы начали преследование бегущих персов через каналы и пальмовые рощи Савада. Переправа через каналы могла бы задержать их, однако после победы при Кадисии местные персидские землевладельцы благоразумно предлагали мусульманам свою помощь. Так, Вистам, дехкан из Бурса, навел понтонные мосты через каналы и выслал разведчиков, чтобы узнать о расположении персидских войск. Крушение власти персов не оставило местным жителям иного выбора, как по возможности договориться с пришельцами о мире.

Авангард арабов настиг остатки персидского войска у Бабила, древнего Вавилона. Здесь, у холма давно покинутой столицы Хаммурапи и Навуходоносора, они разбили персов «так скоро, что иной не успел бы скинуть плащ»[40]. Уцелевшие персидские командиры, оказавшись порознь, пытались организовать сопротивление в провинциях. Файрузан направился в городок Нихаванд в Загросе, «где хранились сокровища персидских царей», и начал сбор армии. Хурмузан бежал на юг, в богатую провинцию Хузистан, где занялся сбором средств для финансирования сопротивления. Другие бежали по большой дороге в столичный Ктесифон.

По пути происходили стычки и схватки один на один. Саиф ибн Умар описывает такую схватку между Шахрияром из арьергардного отряда персов и бедуином по имени Наиль. Оба были верхом.

Каждый с копьем. Оба были крепкого сложения, хотя Шахрияр был сложен как верблюд. Когда он увидел Наиля, то отбросил копье, чтобы схватить его за горло. То же сделал Наиль. Схватив друг друга за глотки, они свалились наземь. Шахрияр навалился на Наиля, словно груда кирпича, и захватил его за бедро. Он достал кинжал и принялся сдирать с Наиля кольчугу. Случайно большой палец Шахрияра попал Наилю в рот, и Наиль зубами раздробил ему кость. Заметив, что враг на миг ослабел, он яростно атаковал его, сбросил с себя, сел ему на грудь и сам достал кинжал и сорвал с живота Шахрияра кольчугу. Затем он наносил ему удары в живот и в бок, пока тот не умер. Наиль взял его коня, его браслеты и его добычу[41].

После этой победы Саад наградил Наиля доспехами убитого: «Надень браслеты перса, его плащ и кольчугу, а затем сядь на его коня». Браслеты были важным атрибутом персидской знати, и Саад посоветовал Наилю надевать их, только отправляясь на битву. Эта история богата подробностями и рисует живую сцену боя, причем в ней повторяются две темы, которые мы уже заметили в «Шахнаме»: превосходство персов в вооружении и презрение арабов к их роскоши и изнеженности.

Перс, похожий сложением на верблюда, был не единственной жертвой по пути через Савад. В одном месте мусульмане столкнулись с группой солдат, завербованных царицей Буран, поклявшейся, что царство персидское не погибнет, пока они живы. С ними был ручной лев по имени Мукаррат, принадлежавший персидскому шаху. Кажется, лев вступил в бой на их стороне, но арабский воин, вскочив на коня, убил его копьем. После этого персы уже не сопротивлялись. Кроме того, мусульманам попадалось множество персидских крестьян (феллахов), живших в селениях по берегам T#239;irpa. Многих из них поставили на рытье оборонительных рвов для персидской армии, однако они, видимо, были безоружны и не думали сопротивляться. Ширзад, персидский дехкан, перешедший на сторону мусульман, уговорил Саада не причинять им вреда, потому что они — лишь нижайшие из персов и никому не страшны. Сообщают, что, переписав 100 000 имен крестьян для обложения налогами, их отпустили. Пока они платили налоги и не предпринимали враждебных действий, мусульмане ничего не имели против этих людей и, безусловно, не пытались обратить их в ислам: их врагами были персидская армия и аристократия.

Очередной стратегической целью стала столица Сасанидов — Ктесифон, лежавшая в 160 километрах, скажем, в трех-четырех днях пути по Саваду, на северо-востоке. Именно оттуда шах Йездгерд пытался направлять сражение.

Персидская столица, известная западным историкам под эллинизированым названием Ктесифон, состояла из нескольких обширных городов, оправдывая данное ей арабами имя Аль-Мадаин — «Города». Она лежала на обоих берегах Тигра, приносившего в город живительную воду и губительные наводнения: временами река неожиданно и резко меняла русло, прокладывая новый путь через равнину Савада, разрезая центр города и отрезая предместья.

У нас нет подробного письменного описания города того времени, а археологические раскопки велись лишь на нескольких небольших участках. Первым значительным поселением здесь, видимо, был греческий город Селевкия на западном берегу. Примерно с 170-го года до н.э. Ктесифон становится зимней столицей парфянских царей Ирана. Сасаниды, захватив город в 224 году, продолжали использовать его как столицу, хотя на практике шах часто проживал в сельских поместьях в холмах. Около 230 года н. э. Ардашир I, весьма деятельный основатель Сасанидской династии, заложил на западном берегу круглый укрепленный город, однако в середине V века река разрезала его надвое, проложив новое русло. Ко времени мусульманского нашествия главная часть города располагалась на восточном берегу, хотя и на западном оставалось большое поселение. На восточном берегу среди садов возвышались дворцы, здесь археологи раскопали дома высших классов, но не было заслуживающих упоминания укреплений. Дома, сложенные большей частью из сырцового кирпича, растворились в земле месопотамской равнины, и единственное крупное сооружение, устоявшее перед разрушительным действием времени, — это часть большого дворца, известная как Арка Хосрова. Это уцелевший фрагмент большого зала для аудиенций, построенного, возможно, при Хосрове II (591-628) и по масштабу далеко превосходящего все остальные сооружения Сасанидов или их мусульманских преемников. Арка внушала почтение и последующим поколениям, и даже в нынешнем прискорбном состоянии дает некоторое представление о силе и величии великих шахов.

Будучи действующей столицей Персидской империи. Ктесифон в то же время во многих отношениях был очень неперсидским городом. Вероятно, подавляющее большинство его населения говорило на арамейском языке, здесь были церкви и синагоги, но, кажется, отсутствовали крупные храмы огнепоклонников.

Мусульмане скоро вышли к той части Ктесифона, что лежала на западном берегу Тигра. Эта часть города была защищена земляными сооружениями, башнями и прочими оборонительными приспособлениями. Мусульмане начали обстреливать их из осадных машин, которые построил Ширзад по приказу Саада. Ссылка на военные машины может быть анахронизмом — другие тексты не подтверждают этого факта. Он остается первым свидетельством о применении мусульманами артиллерии против укреплений. И это снова заставляет вспомнить о сильной стороне мусульман — их умении привлекать в войско местных жителей и находить применение их талантам.

Персы оборонялись за стенами и предприняли по меньшей мере одну безуспешную вылазку в попытке прорвать осаду. Есть сообщения, что Иездгерд III, оставаясь в главной части города на восточном берегу, прислал вестника с предложением заключить между арабами и персами мир, сделав границей между ними реку Тигр. За персами должны были остаться земли к востоку от реки. Арабы якобы ответили, что между ними не будет мира, пока арабы «не вкусят меда Ифридуна (лежащего между Реей и Нишапуром на северо-востоке Ирана), смешанного с лимонами Куфы (в Ираке)» — то есть пока они не завоюют целиком Иран и Ирак. На следующий день арабы снова подошли к стенам и начали бомбардировать их из катапульт, но их встретила пугающая тишина — на стенах никого не было. Остался только один человек, объяснивший, что самоуверенный отказ арабов от переговоров заставил персов покинуть город и отступить на восточный берег. Тогда Саад ввел своих людей в крепость и обосновался в ней.

Теперь завоевателей отделял от главной части города быстрый и опасный Тигр. Мостов через него не было, и горожане обычно переправлялись на лодках, но персы увели их все на восточный берег. Предстояла тяжелая задача переправиться через реку и атаковать укрепленные позиции на том берегу, однако Саад вдохновил своих людей на попытку, напомнив, что с запада им нечего бояться, и они смогут спастись на западном берегу, если дело обернется плохо. Кто-то из местных жителей показал арабам место, где дно реки было твердым и всадник мог перейти ее вброд. Авангардный отряд, как рассказывают, из шестидесяти добровольцев вызвался переправиться первым и закрепиться на причалах, прикрывая переправу основного войска. Всадники отделили кобыл от жеребцов, по словам рассказчика, чтобы те были послушней, и вступили в реку. Более 600 человек ждали своей очереди последовать за ними.

Между тем персы, видя, что происходит, тоже направили свою конницу в воду. Схватка завязалась посреди реки. Арабский командир крикнул своим людям: «Бейтесь копьями! Бейтесь копьями! Колите их лошадей в глаза!» Они сражались в рукопашной, пока персы не отступили на дальний берег. Мусульмане настигли их на берегу, многих убили и захватили причалы. Остальное войско немедленно последовало за ними, не дав врагам времени перестроиться: воины рассекали темные воды Тигра, взбивая их в белую пену. Люди переговаривались между собой, держась тесными группами, словно в обычном переходе по суше. Они застали персов врасплох, потому что те считали такое невозможным. Мы снова видим, как арабские источники подчеркивают мужество мусульман и их готовность идти на риск, которого обычная армия постаралась бы избежать.

Рассказы об этой переправе впоследствии широко разошлись среди солдат. Все мусульмане благополучно переправились на другой берег, кроме одного всадника, соскользнувшего со спины своей кобылы. «Я как сейчас вижу его перед глазами, — продолжает рассказчик, — как лошадиная грива выскользнула у него из рук». К счастью, товарищ заметил, что он в беде, направил к нему своего коня, схватил за руку и вытащил на берег. Спасенный наградил спасителя неподражаемым комплиментом: «Даже мои сестры не могли бы родить подобного тебе!»

Запомнились и более мелкие инциденты. Рассказывали, что никто не потерял ничего из своего имущества, кроме одного человека, привязавшего свою чашку хлипкой бечевкой, которая оборвалась, и чашка уплыла по течению. Всадник, плывший рядом, заметит, что такова божья воля, но хозяин чашки возмутился: «Почему именно я? Бог никогда бы не лишил меня, одного из всей армии, моей единственной чашки». Выбравшись на берег, они встретились с воином из авангарда, державшего занятую позицию. Он вышел к самой воде, чтобы встретить первых из основных сил войска. Волны и ветер крутили и бросали чашку, пока не подогнали к берегу. Воин подтянул ее копьем и с ней подошел к войску. Здесь ее опознал владелец, вернул себе и сказал приятелю: «Видишь? Я же говорил...» Такие истории не только были забавны, но и напоминали мусульманам, как заботится о них Всевышний.

Тем временем персы готовились покинуть столицу. Не успели еще арабы переправиться через реку, а Йездгерд уже отослал из города своих домочадцев. Теперь он и сам выехал по большой дороге к Ирану, догнав семью в Хулване. Он проезжал земли, пораженные голодом и чумой —той самой чумой, что опустошила Сирию. Люди, оставленные им для защиты столицы, как видно, утратили волю к сопротивлению. Они быстро навьючили на коней и мулов свое самое ценное имущество и захватили сколько могли сокровищ из казны. Эвакуировали персы и своих женщин и детей. Зато они оставили позади множество тканей и разных ценных предметов, а с ними и скот, овец, съестные припасы и питье, собранные на случай осады и так и не пригодившиеся.

Кажется, арабы, вступая в покинутый город, почти не встретили сопротивления. Белый Дворец сопротивлялся недолго, и оборону быстро сломали. Затем Саад устроил в нем свой штаб и приказал превратить великую Арку Хосрова в молитвенный дом мусульман. Ранние мечети почти не требовали обстановки — разве что михраб, смотревший в сторону Мекки, и минбар, место для проповедей по пятницам. Громада арки могла укрыть множество молящихся и была совсем не похожа на простые здания мечетей, которые мусульмане в последние годы возводили в Куфе и Басре. Такое мгновенное превращение великого памятника архитектуры в мечеть, вероятно, и обеспечило его сохранность. Великая арка не только сама осталась невредимой, но даже украшавшие ее гипсовые статуи оставались нетронутыми, пока мусульмане молились под ними.

Затем начался дележ добычи. Арабские источники с наслаждением описывают, как победители делили сокровища персидских царей. Рассказы подчеркивают два момента: контраст между грубой простотой бедуинов и роскошью персидского двора и скрупулезную честность в распределении трофеев.

Существуют рассказы о захвате царских регалий персов. Согласно одной версии, мусульманский авангард преследовал отступающих персов по горной дороге. Перед мостом через Нахраванский канал беглецы сбились в кучу. Одного мула столкнули в воду. Персы с великими трудами пытались вытащить его, и арабский командир заметил: «Видит бог, на этом муле везут что-то особенное. Они не старались бы так вернуть его, рискуя испытать остроту наших мечей в такой опасной ситуации, если бы этот мул не вез чего-то ценного, с чем им не хочется расстаться». Арабы спешились и бросились на врага, обратили его в бегство, после чего их командир велел вытащить мула из воды вместе со всем грузом. Они открыли вьюки не раньше, чем отряд вернулся на сборный пункт в Ктесифоне, и тогда нашли в них «все царские украшения, его одежды, самоцветы, боевой пояс и украшенную драгоценными камнями кольчугу. Все это шах надевал на себя по торжественным случаям». По другой версии, захватили двух мулов, нагруженных корзинами, в одной их которых оказалась царская корона, такая тяжелая, что носить ее можно было только с помощью двух украшенных драгоценностями подставок, в другой были его затканные золотом одежды, украшенные драгоценными камнями. По третьему рассказу, арабам достался и меч шаха, его шлем, наголенники и наплечники, а в другом мешке лежали кольчуги, принадлежавшие императору Ираклию, турецкому хакану Бахрам Чубину и другим врагам персидского царства, захваченные как трофеи.

Еще одна серия историй повествует о великом ковре, украшавшем дворец шаха. Он назывался «Царский источник» — «Бахари кисра» по-персидски. Ковер был огромным — около 30 квадратных метров. Его использовали при дворе зимой, чтобы устраивать на нем пиры, представляя себя в цветущем саду. Фон ковра был золотым, с парчовыми вставками, вшитые в ткань драгоценные камни изображали плоды, листва была вышита шелком, а воды золотом. И вот встал вопрос, что делать со столь драгоценной вещью. В ином случае ковер, вероятно, украсил бы дворец нового правителя, как украшал дворец прежнего, и в самом деле, некоторые предлагали отдать его халифу Умару, но первые мусульмане твердо держались закона равного дележа трофеев. Делать было нечего. Ковер отправили халифу как часть дани. В Медине его разрезали на множество кусков. Али, двоюродный брат и зять Пророка, принимавший самое деятельное участие в проведении похода, получил фрагмент, стоивший 20 000 дирхемов, но и другим представителям мусульманской элиты, несомненно, досталась своя доля.

После захвата города бедуины стали думать о том, чтобы направить свои отряды на завоевание Персидской империи. Арабы едва ли знали, что делать с попавшими им в руки сокровищами. Араб, которому досталась при дележе драгоценная благовонная камфара, принял ее за соль и приправил ею свою еду.

Между тем и вдали от городов власти персов был брошен вызов. Одна история повествует о персидском всаднике из Ктесифона, который находился в принадлежащей ему деревне, когда туда пришла весть о вторжении арабов и бегстве персов. Сначала он самоуверенно пропустил известие мимо ушей и продолжал заниматься своими делами, пока не вернулся домой, где обнаружил, что кое-кто из его рабов собирает свою одежду и готовится уйти. На его вопрос они ответили, что их выживают из дома шершни (занабир). Он немедленно взялся решить проблему, потребовал рогатку и побольше глиняных шариков и начал расстреливать насекомых, размазывая их по стенам. Вероятно, он скоро догадался, что все не так просто и, осознав, что рабы вышли из повиновения, струсил. Он приказал одному из них оседлать ему коня. Но едва отъехав от дома, он столкнулся с арабским солдатом, который проткнул его копьем и оставил умирать. Поражение персидской армии явно привело к тому, что персидская аристократия оказалась не в почете, и крестьяне больше не повиновались своим господам. Старый порядок кончился.

Персидское войско уходило на восток в горы, и мусульманское войско силой около двенадцати тысяч человек двинулись по дороге вслед за ними. Достигнув Джалулы, персы решили дать бой. От Джалулы пути расходились: отсюда персы Азербайджана и северо-запада страны должны были идти одним путем, а персы Мидии и Фарса — другим. Если они еще могли дать отпор, то лишь здесь. Шах уехал дальше в горы Загрос, оставив людей и деньги своему полководцу Михрану, так как не желал лично встречаться с врагом. Персы заняли оборону в Джалуле. Они, по обыкновению, предпочитали статичные, оборонительные военные действия, занимая крепости и изредка делая вылазки, в противоположность более мобильной тактике арабов. В Джалуле они возвели земляной вал, увенчав его остроконечными деревянными копьями, которые позже заменили железными. Мусульмане не возводили укреплений, а раз за разом атаковали противников. Согласно одному сообщению, укрепления удалось взять, когда персы делали вылазку и сами взломали часть вала, чтобы пропустить обратно конницу. Отряд арабов немедленно закрепился за валом и открыл путь остальным. Победа была полной, а потери персов — ужасающими.

И здесь предстояло разделить взятую добычу трофеи. Среди наиболее примечательных трофеев была статуя верблюда (величиной примерно с козленка, если поставить его на землю). Имелись и живые трофеи. Один из арабских воинов рассказывал, как вошел в шатер перса, где лежали подушки и одежда. «Вдруг я почувствовал, что кто-то скрывается за занавесями. Я сорвал их — и что же увидел? Женщину, подобную газели, сияющую как солнце! Я взял ее и ее одежды и отдал последние в общую добычу, но попросил, чтобы девушку оставили мне. Я сделал ее наложницей, и она родила мне ребенка». Таковы были блага победы, и мусульмане без стеснения пользовались ими.

Победа в Джалуле закрепила господство арабов над Савадом. Мусульманские войска продвинулись на север до Каркисии на Евфрате и Такрита на Тигре. Встал вопрос, идти ли им дальше, через перевалы гор Загрос и на Иранское плоскогорье за ними.

Одновременно с завоеванием Савада войска арабов совершали первые вылазки в Южный Ирак. Военные действия в общих чертах повторяли стратегию, применявшуюся севернее. Начиналось с набегов местных племен, старавшихся воспользоваться слабостью обороны Сасанидов. Вскоре Умар прислал из Медины подкрепление с командующим, Укбой ибн Газваном. Возможно, новые силы составляли всего несколько сотен человек, которые должны были позаботиться, чтобы все новые приобретения попадали под власть мусульманского правительства. Говорили также, что эта экспедиция составляла часть общей стратегии мусульман, нацеленной на то, чтобы отрезать персов в Южном Ираке и Фарсе от помощи их соотечественников с севера. Первым существенным их завоеванием стал город Убулла. Убулла (которую древнегреческие географы знали под названием Апологос) была в то время крупнейшим портом в глубине Залива. Нам мало сообщают о подробностях завоевания. Известно только, что арабы нашли здесь новый сорт хлеба, выпекавшегося из белой муки.

От этой базы завоевание распространилось к близлежащим городкам и селениям. Мы, как обычно, находим много подробностей, но не видим целостной картины. Сопротивление оказывали лишь местные персидские гарнизоны и дехканы. Не было ни одной попытки выступить против захватчиков крупными силами. По мере того как те или иные области попадали под контроль Медины, в них собирались и распределялись среди войска завоевателей налоги. Очень немногие бедуины умели читать и писать, поэтому ведение счетов доверили некоему Зияду, совсем еще мальчику. Ему за такую тяжелую работу платили немалое жалование в 2 дирхема в день. Так началась его блестящая административная карьера: мальчику Зияду предстояло стать одним из основателей аппарата управления ислама.

После смерти Укбы, возвращавшегося из паломничества в Мекку, на его место назначили Мугиру ибн Шуба. Мы уже знакомы с Мугирой — тем человеком, который дерзнул усесться на трон рядом с Рустамом. Умар выбрал его для командования мусульманами в Южном Ираке, потому что он был не бедуином, а уроженцем оседлого поселения в Хиджазе. Хотя он был обращен в ислам всего за два года до смерти Мухаммада, однако мог все же претендовать на статус спутника Пророка. Мугира был твердым и способным вождем, но его карьера вскоре оборвалась из-за скандала, едва не стоившего ему жизни.

Он завел связь с женщиной по имени Умм Джамил, женой человека из племени такиф. Другие члены племени проведали об их связи и решительно вступились за честь соплеменника. Они дождались случая, когда он пришел к ней, и прокрались посмотреть, что происходит между ними. Они увидели Мугиру и Умм обнаженными, причем он лежал на ней. Так же тихо удалившись, они известили халифа Умара. Тот, в свою очередь, послал добродетельного Абу Мусу принять командование в Басре и прислать Мугиру к нему в Медину для расследования. Когда тот прибыл, Умар представил ему четырех свидетелей. Первый так рассказал об увиденном: «Я видел, как он лежал на животе женщины, прижимаясь к ней и вводя и выводя свой пенис, как лопатка для грима входит и выходит из кувшинчика с косметикой (хул)». Двое следующих свидетелей подтвердили сказанное первым. Тогда Умар обратился к четвертому, юному Зияду, уже занимавшемуся ведением армейских счетов. Халиф надеялся, что тот не даст показаний, заставивших бы приговорить к смерти спутника Пророка. Зияд выказал дипломатический талант и сообразительность, хорошо послужившие ему и в будущем. «Я видел скандальное зрелище, — сказал он, — и слышал тяжелое дыхание, но не видел, входил он в нее или нет». Поскольку Коран для осуждения за прелюбодеяние требует недвусмысленных показаний четырех свидетелей, обвинение лопнуло, и нам сообщают, что халиф Умар приказал высечь остальных трех свидетелей за необоснованное обвинение. Эта история часто приводилась мусульманскими законоведами, потому что в ней великий Умар, главный после самого Пророка законодатель в суннитском исламе, сделал практически невозможным осуждение по обвинению в прелюбодеянии.

Теперь вести авангард мусульман в южные области Ирака предстояло благочестивому и деятельному Абу Мусе аль-Ашари, который и командовал войсками при завоевании Хузистана. Перейдя орошаемые земли в низовьях Тигра, где вскоре предстояло основать город Басру, мусульманские армии, естественно, продвинулись и дальше, в Хузистан, названный именем древнего и давно исчезнувшего народа хузи, занимавшего район от северо-восточного угла Залива до юга гор Загрос. То были земли древних эламитов, воздвигших на холме Чога Занбил огромный зиккурат, кото-рому ко времени прихода мусульман было уже 2000 лет, но который и теперь остается свидетельством их силы и богатства. Ландшафт этой части провинции во многом походил на Месопотамскую равнину, но земля здесь медленно поднималась к предгорьям, и бесконечные равнины Ирака переходили в пологие холмы и скальные выступы. В наши дни Хузистан с его неприглядной столицей Ахвазом является центром иракской нефтяной промышленности, но к приходу мусульман это был земледельческий и текстильный район, относившийся к богатейшим областям Среднего Востока.

Хузистан орошается не только Тигром и Евфратом, лениво протекающими по равнине далеко на запад, но и множеством меньших рек, в первую очередь рекой Карун, которая прокладывает извилистое русло сквозь расщелины южных гор Загрос и затем достигает долины. Весной талые снега с гор щедро насыщают ее водой, которую используют для орошения полей. У подножия крутых гор река глубоко врезается в пологие холмы, и для того, чтобы поднять ее воды до уровня ирригационных каналов, приходилось строить большие плотины. Часть их, такие как сасанидская дамба и мост в Тустаре, сохранились достаточно хорошо, чтобы дать представление о масштабе этих ирригационных сооружений. Процветание Хузистана, по-видимому, сильно возросло при Сасанидах. Такие города, как Тустар, Джундишапур и Ахваз, были основаны или разрастались в эту эпоху. Земля давала много риса и сахара, но прежде всего эта область славилась своими льном и хлопком. Здесь также существовали многочисленные христианские поселения со многими епископствами. В эту-то богатую и населенную область и вторглись теперь арабы.

Так же как история завоевания Ирака, ход кампании в Хузистане не слишком ясен, а многочисленные рассказы об эпизодах войны не столько проясняют, сколько еще больше запутывают ее. Есть, однако, два отличия. Первое состоит в том, что мы можем четко представить себе географию военных действий. ГЬрода и селения Ирака VII века для нас — не более чем имена. Хотя мы немного представляем себе план Ктесифона и знаем Хиру по фрагментарным раскопкам, но такие города, как Убулла и Кадисия, совершенно исчезли, поглощенные паводками в центральном Ираке или смытые постоянно меняющимися руслами рек. Напротив, в Хузистане, где реки глубоко врезаются в скалы, сохранилось гораздо больше, и мы можем пользоваться современными картами в помощь древним источникам. Есть и местные источники, написанные по следам событий, позволяющие отчасти проверить объемистые, но весьма запутанные сообщения мусульман. Так называемая Хузистанская хроника была написана на сирийском, языке восточной церкви, анонимным христианским автором. Большая часть хроники очень лаконична, однако автор, или один из авторов, уделяет некоторое место описанию завоевания его родины этими новыми пришельцами. Источник позволяет услышать еще один голос, подтверждающий многие моменты в арабских источниках, и потому мы можем в значительной мере доверять общему абрису истории завоевания этой области.

Оборона Хузистана была доверена полководцу Хурмузану, отправившемуся в эту провинцию после падения Ктесифона. Он взялся за дела решительно и мужественно, при необходимости заключая мирные договоры и громя мусульман, когда чувствовал, что сил для этого достаточно.

Автор хроники начинает с описания того, как пришельцы очень быстро захватили несколько укрепленных городов, в том числе главный город Джундишапур. В Джундишапуре имелось епископство и многочисленное христианское население, к тому же он славился как родина династии врачей Бухтишу, из поколения в поколение лечивших халифов. Увы, теорию о существовании там процветавшей медицинской школы, предлагавшуюся историками начиная с XIX века, пришлось отринуть под скептическим взглядом современных исследований: несомненно, в христианской общине были семьи врачей, но организованной академии не существовало. Сейчас город обезлюдел, однако аэрофотосъемка показывает следы и круглого, и квадратного города. Фундаменты эпохи Сасанидов накладываются друг на друга. Рельеф не способствовал успешной обороне, и мусульмане, вероятно, без труда взяли город.

Завоевание города дало повод для сочинения одной из поучительных историй, стремящихся восславить добродетели первых мусульман. Согласно этой истории «город доблестно оборонялся, пока однажды, к великому удивлению мусульман, ворота не распахнулись настежь, открыв вход в город». Мусульмане спросили защитников, что это на них нашло, и те ответили: «Вы прислали нам со стрелой письмо с обещанием безопасности. Мы приняли его и решили выплачивать дань». Мусульмане заявили, что не делали ничего подобного, однако, проведя тщательное следствие, обнаружили раба, уроженца Джундишапура, который признался, что действительно написал такое письмо. Командующий мусульман объяснил, что письмо было проделкой раба, не уполномоченного делать такие предложения, на что горожане возразили, что они об этом знать не могли и закончили заявлением, что собираются выполнить свою часть договора, даже если мусульмане изменят своей. Мусульмане обратились за советом к Умару, который ответил, что они связаны обещанием, «ибо у Господа обещания в высочайшем почете». Мораль ясна: обещание, даже данное рабом, следует уважать.

Вскоре, продолжает христианский автор, остались свободными только Сузы и Тустар. Город Сузы был родиной великих правителей Древнего Ирана Ахменидов: здешние дворцы величиной и роскошью соперничали с дворцами Персеполя. Александр Великий захватил этот город и множество сокровищ, и тогда же он провел свое знаменитое массовое бракосочетание, переженив, согласно легенде, одновременно 10 000 греков и персиянок. Позднее, во времена Сасанидов, город стал важным христианским центром и в результате был уничтожен сасанидским шахом Шапуром II (309-379), активно проводившим антихристианскую политику. Ко времени мусульманского завоевания он достаточно оправился, чтобы организовать сопротивление, а захватив его, мусульмане выстроили в городе одну из первых сохранившихся в Иране мечетей.

Над современным городом возвышается крепость, возведенная не каким-нибудь средневековым владыкой, а французской археологической экспедицией конца XIX века для защиты от нападений бедуинов. Впрочем, для первых мусульман самой примечательной чертой города было не наследие Ахменидов, а сохранившаяся в нем гробница пророка Даниила. Мусульмане за несколько дней взяли город и перебили жившую там персидскую знать. Арабские источники описывают взятие города как некое чудо. По-видимому, христианские монахи и священники вышли на укрепления, дразня осаждавших и уверяя их, что никто не сумеет взять Сузы, если в их армии не будет самого Антихриста. Если же среди них его нет, продолжали христиане, нападающим не стоит тратить сил и лучше сразу уйти. Один из мусульманских командиров в досаде и ярости подошел к воротам и пнул в них ногой. Цепи тут же лопнули, запоры сломались и ворота распахнулись. Горожанам оставалось только молить о мире.

Захватили они и дом святого Даниила и вынесли сокровища, хранившиеся в нем по приказанию персидских царей со времен Дария и Кира, — вот еще один пример грабежа, так часто сопровождавшего арабские завоевания. Кроме того, они взломали серебряный гроб и достали из него мумифицированный труп: «многие говорили, что это Даниил, но другие утверждали, что это Дарий». Даниила глубоко почитали, и, как рассказывают, император Ираклий пытался вывезти мощи, чтобы пополнить коллекцию мощей в Константинополе. В Коране, в отличие от других героев Ветхого Завета, Даниил не упоминается, и первым порывом мусульман было уничтожить культ. Халиф Умар приказал, чтобы тело перезахоронили на дне реки. Мусульмане сняли кольцо с печатью, с изображением человека между двумя львами, но Умар приказал вернуть его. Однако вскоре культ Даниила возник и среди мусульман. Они стали совершать паломничества к месту захоронения, и гробница Даниила все еще стоит в центре города — высокий беленый купол над рекой. Это один из первых случаев присвоения исламом и исламизации ранее существовавших культов.

После падения Суз остался только Тустар. ГЬрод стоял на скалистом холме у реки и был защищен крепостью, остатки которой уцелели до наших дней. Река преграждалась дамбой и мостом — мощными инженерными сооружениями, построенными, по преданию, римскими военнопленными после победы Шапура I над императором Валерианом в 260 году. До наших дней они известны как Банди Кайсар (плотина кесаря), и арабские авторы причисляют ее к чудесам света: большая часть ее дожила до наших дней. За дамбой в скале были прорублены два тоннеля, над которыми стоял город. По ним вода шла к орошаемым полям на юге. Хузистанская хроника живописно рисует их: «Эта Шуштра (Тустар) крепка и сильна, потому что ее, подобно рвам, окружают река и два канала. Один из них назван Ардашираган по сасанидскому шаху Ардаширу, выкопавшему его. Другой, сливавшийся с ним, звался Самирам, по царице, а еще один — Дарайаган по Дарию. Самый большой поток имеет бурное течение и стекает с северных гор».

Хурмузан решил превратить город в последний оплот, и, согласно Хузистанской хронике, Тустар продержался два года. В конечном счете к падению города привела не военная сила, а измена: двое из жителей домов на городской стене сговорились с арабами, что за треть награбленной добычи впустят их внутрь. Далее под городской стеной прорыли тоннели, по которым арабы и проникли за стену. Хурмузан отступил в цитадель и был взят в плен живым, но местный епископ вместе с «учениками, священниками и дьяконами» был убит.

История завоевания Хузистана заканчивается любопытной кодой, касающейся судьбы Хурмузана. Как и в случае с мудрым, но пессимистичным генералом рустамом, разбитым при Кадисии, личности Хурмузана уделяется много внимания с целью подчеркнуть различия между арабами и персами, мусульманами и немусульманами, а также и связи между теми и другими. После сдачи Тустара его доставили в Медину, чтобы показать халифу. Когда он под конвоем вступал в город, его одели в лучшие одежды из парчи и золотых тканей и в украшенную рубинами корону. Затем его провели по улицам, чтобы все могли посмотреть на него. Однако, подойдя к дому Умара, они узнали, что правителя там нет. Тогда они отправились искать его в мечети, но не нашли и там. Наконец они наткнулись на компанию игравших на улице мальчишек, и те сказали им, что халиф уснул в уголке мечети, подложив вместо подушки свернутый плащ.

Вернувшись в мечеть, делегация нашла халифа там, где сказали мальчики. Тот только что принимал послов из Куфы и, отпустив их, прилег отдохнуть. Пришедшие сели поодаль от него. Хурмузан спросил, где же стража и слуги халифа, но получил ответ, что у халифа их нет. «Тогда он, должно быть, пророк», — сказал перс. «Нет, — отвечали конвойные, — но ему ведомо то, что знают пророки». Между тем вокруг собирались люди, и их шум разбудил Умара. Приподнявшись, он увидел Хурмузана, и конвой попросил его поговорить с «царем Ахваза». Умар отказался говорить с ним, пока он не снимет своих роскошных одежд, и только когда с пленника сорвали все, что позволяли приличия, и надели на него взамен грубую одежду, начался допрос.

Умар спросил Хурмузана, что он думает о том, как в последнее время обернулись события, на что перс ответил, что в старину бог не занимал стороны персов или арабов, и персы в те дни возвышались, но теперь бог поддержал арабов, и те победили. Умар возразил, что истинная причина в том, что персы прежде были едины, а арабы нет. Умар склонялся к тому, чтобы казнить пленника, отмщая за всех им убитых мусульман. Хурмузан попросил воды, но, когда ее подали, сказал, что боится быть убитым, пока пьет. Халиф ответил, что его не убьют, пока он не напьется, после чего

Хурмузан позволил своей руке дрогнуть и расплескать воду. Когда Умар вновь пригрозил убить его, перс ответил, что ему уже обещана жизнь — ведь он так и не выпил воду. Умар пришел в ярость, но собравшиеся согласились, что Хурмузан прав. В конце концов его обратили в ислам, позволили поселиться в Медине и назначили значительное содержание. История о хитрости Хурмузана, вероятно, фольклорный мотив, вписанный в исторические события, но он иллюстрирует контраст между гордыней и роскошью персов и простотой мусульман, честность мусульман и проникновение элементов персидской элиты в мусульманскую иерархию.

Примечательная черта завоевания Ирака, которая, безусловно, дала арабам большой перевес, — это переход крупных частей персидских войск на сторону арабов, а также готовность, с какой мусульмане принимали таких перебежчиков и выплачивали им жалование. Среди них были и хамра (красные), из которых часть перешла к мусульманам перед битвой при Кадисии и участвовала в дележе трофеев, захваченных у их прежних товарищей по оружию. Другие присоединились к ним позже и сражались в рядах мусульман при Джалуле. В том числе было 4000 горцев Дайлама с юго-восточной стороны Каспийского моря, составлявших, кажется, элитное подразделение (джунд) армии шахиншаха. Многие из них впоследствии поселились в новом мусульманском городе Куфа, где жили отдельным кварталом. Еще одну группу перебежчиков составили асавира, отряд из 300 тяжеловооруженных кавалеристов, зачастую аристократического происхождения. Йездгерд III, отступая из Ирака в Иран, выслал их в авангард, но они, возможно потому, что не доверяли его руководству, перешли к мусульманам и поселились в Басре. Подобно хамрам из Куфы, и они получили привилегированное положение в мусульманском войске.

Итак, мусульмане завоевали обширную и богатую страну. Их было немного — быть может, не более пятидесяти тысяч, среди гораздо более многочисленного населения. Перед ними встал вопрос: как им удержать землю и воспользоваться ее ресурсами. Сразу после победы в Ираке мусульмане поселились в двух новых, специально для этой цели основанных городах, Куфе и Басре. Рассказывают, что Умар приказал мусульманам не рассеиваться по маленьким городам и селам Ирака и не возвращаться к жизни бедуинов в ближайшей пустыне. Они должны были сойтись вместе в новых городах, которым предстояло стать их родиной и военной базой.

Об основании Куфы нам известно гораздо больше, чем о Басре. Саиф ибн Умар дает полный отчет о том, что и зачем было сделано. Сразу после падения персидской столицы Ктесифона мусульманская армия поселилась там, или, точнее, разбила там лагерь, высылая экспедиции к Хулва-ну у подножия гор Загрос и на север, к Каркисии на Евфрате. ГЬворят, что в старой персидской столице был нездоровый климат. Рассказывают, будто Умар заметил, какими ослабевшими выглядят вернувшиеся оттуда арабы. Более того, они набирали там вес, а мускулы у них становились дряблыми. Один арабский командир, прибыв в столицу, спросил: «Хорошо ли здесь верблюдам?» Получив отрицательный ответ, он заметил, что Умар говорит: «Арабы не будут здоровыми на земле, где не живут верблюды».

Отправили двоих на поиски нового участка на окраине пустыни. Они порознь обследовали берега Евфрата от Ан-бара к югу, пока не сошлись в местечке, называвшемся Ку-фа, неподалеку от Хиры. Там они нашли три христианских монастыря с разбросанными между ними тростниковыми хижинами. Оба сразу решили, что нашли то, что искали. Они сошли с коней и совершили ритуальную молитву. Один из них продекламировал еще и стихи, примечательные по их очевидно языческой образности.

Саад прибыл из Ктесифона и подтвердил, что место подходит. Он так объяснял Умару его преимущества: «Я поселился на земле, усеянной камнями; она лежит между Хи-рой и Евфратом, окруженная с одной стороны сушей, а с другой — водой. Там изобилие сухих и свежих верблюжьих колючек. Я предоставил мусульманам в Ктесифоне свободный выбор, и тем, кто захотел, я позволил остаться в городском гарнизоне».

Во всяком случае, так вспоминает о выборе места «История» ат-Табари. Возможно, приведенные в ней слова и не произносились, но мотивы выглядят убедительно. Ктесифон вполне мог оказаться нездоровым местом для бедуинов и их животных, а Куфа предлагала куда лучшие пастбища. Учитывались, возможно, и другие соображения. Одним из них была необходимость поддерживать связь с Мединой, но, вероятно, еще важнее было держать мусульман кучно, чтобы ими легко было управлять и они не теряли боевой готовности, не позволять им разбредаться, утрачивая единство.

Большинство мусульман предпочло перебраться из Ктесифона на новое место. Правдоподобно звучит предположение, что первоначально взрослое мужское население города составляло около двадцати тысяч, хотя оно быстро росло за счет прибывающих из Аравии, надеявшихся получить свое. Рассказывали, будто кроме прочего имущества они везли с собой двери своих домов, чтобы навесить их в новых жилищах. Первые дома строились из местного тростника, но после того, как многие их них сгорели в пожаре, к Умару обратились за позволением строить из сырцового кирпича. Позволение было дано на условии, что никто не станет строить дома более чем с тремя комнатами и что дома не будут слишком высокими: опять мы видим, как подчеркивается скромность и равенство мусульман.

План нового поселения довольно тщательно разработал человек по имени Абу аль-Хаджадж, претендующий на звание первого мусульманского градостроителя. Дороги радиально расходились из центра города, и люди селились вдоль этих дорог по племенам, так что, по крайней мере поначалу, разные племена занимали разные районы. Это должно было поддерживать племенную солидарность и соперничество между племенами. Говорят, что Умар определил ширину улиц: 20 метров для главных дорог (40 локтей), 15 или 10 метров для боковых улиц, а малые переулки должны были иметь ширину 3-5 метров, и не менее того. Это был тщательно спланированный город, а не путаница переулков, где люди строились и селились, где им вздумается.

В середине располагалось нечто, что можно назвать общественным центром. В первую очередь возвели мечеть, занимавшую середину просторной площади. Призвали могучих лучников, которые, встав в центре, пустили стрелы во все стороны: строить жилые дома разрешалось не ближе того места, куда долетела стрела. Площадь была оставлена пустой для собраний горожан.

Сама мечеть представляла в плане неровный квадрат со стороной около 110 метров. Рассказывают, что поначалу в ней не было стен и только часть помещения была укрыта навесом. Возможно, это была очень простая постройка из тростника или ильных кирпичей. Изнутри нее можно было видеть соседний христианский монастырь в Хинде и, вдали, ворота, выводившие к мосту через реку, настланному на заякоренных лодках. Вскоре после его сооружения ограбили дворец правителя, и Саад приказал подвести мечеть к дворцу, так, чтобы у них одна стена была общей. Мечеть, в которой днем и ночью были люди, представлялась лучшей защитой от воров. Эта новая мечеть, вероятно, была куда представительнее. С одной стороны ее была крытая площадка длиной около 100 метров «с потолком, похожим на потолки византийских церквей», что означает, очевидно, открытые балки перекрытий, поддерживаемых мраморными колоннами. Рассказывали, что колонны вывезли из христианских церквей. До назначения наместником Зияда в правление первого Омейядского халифа Муавийи стен в мечети не было. Новые колонны высотой 15 метров сложили из ахвазского камня, скрепив его свинцовыми опорами и железными скобами.

Если мечеть была — сама простота, то дворец стал более сложным сооружением и дал повод горячим спорам. «История» ат-Табари передает рассказ Саифа. По его словам, цитадель для Саада выстроил перс из Хамадана по имени Рузбих ибн Бузургмихр, и сложена она была из обожженного кирпича, взятого из старого дворца доисламских царей Хиры. Поскольку дворец стоял в центре города, где было шумно и многолюдно, Саад устроил деревянную дверь с замком. Услышав о том, халиф Умар послал человека сжечь дверь, наказывая Саада за то, что тот отгородился от простых мусульман, не позволяя им входить к нему, когда им вздумается. История эта относится к полемической литературе, направленной против правителей, пытавшихся выделиться или поставить себя выше рядовых правоверных. Однако упоминание об использовании старого кирпича может быть верным.

Примитивная мечеть Куфы занимала то же положение, что современная городская мечеть. На этом месте в 661 году был убит халиф Али, и оно долго оставалось местом поклонения шиитов, так что археологические раскопки там были невозможны. Однако во дворце в 1950-х и 1960-х годах раскопки проводились. Определились три основные стадии постройки: ранняя, омейядская и ранняя аббасидская. К IX веку здание было практически заброшено, и его заселили бродяги. Первая постройка была снесена до фундамента при возведении второго, омейядского здания. Остались только внешние стены с расположенными с равными промежутками квадратными выступами бастионов. Были ли то остатки дворца Саада, как считали археологи, или здания, построенного Зиядом поколение спустя в начале эпохи Омейядов, как полагал главный историк города, — точно сказать невозможно.

Однако мы можем быть уверены, что за одно поколение от основания города в нем появились два публичных здания: мечеть и дворец, имевшие общую стену. Таким образом, установился общий архитектурный облик исламских городов, сохранявшийся веками. Этот официальный комплекс дополнял третий элемент — рынок. Ясно, что в Куфе с самого начала шла оживленная торговля: как-никак, победоносные арабские войска должны были куда-то потратить дирхемы, полученные при дележке трофеев. На первых, ранних стадиях им еще и платили жалование, которое они тоже тратили на покупку необходимых вещей и предметов роскоши. Говорят, именно шум, доносившийся с рынка, заставил Саада укрепить стены и ворота дворца. Впрочем, нам ничего не известно о том, как выглядели те первые базары: мы знаем только, что они занимали свободное место вокруг мечети и дворца. По-видимому, до начала Омейядской эпохи спустя век от основания города для торговли не строилось особых зданий. До тех пор, очевидно, обходились хрупкими навесами из тростниковых циновок на опорах из дерева или тростника. Тем не менее рынки в центре города, вокруг мечети и дворца, стали основополагающей чертой будущих исламских городов.

Мусульмане, воевавшие на юге Ирака, тоже заложили город на границе пустыни, в Басре. Отчеты о первом поселении в Баере очень противоречивы, хотя Хузистанская хроника четко приписывает его основание Абу Мусе аль-Ашари, командовавшему войсками, завоевавшими его родину. Кроме того, город был меньше Куфы, возможно, около 1000 человек населения, поскольку и армия на юге была малочисленней. Место, где стояла Басра, известно теперь под названием Зубайр и лежит примерно в 20 километрах от центра современного города. До берега реки от него было довольно далеко, так что для подвода воды провели канал. Хотя расположение города хорошо известно и большая его часть лежит открыто в полупустынной местности, публикации о его раскопках и серьезных исследованиях отсутствуют. Будь ситуация более мирной, чем в момент, когда я пишу эту книгу, раскопки этого раннего военного поселения предоставили бы прекрасные возможности для изучения раннего исламского урбанизма.

В этих новых городах пышно расцвела фискальная администрация раннего исламского государства. Население жило на долю из собранных налогов, выплачиваемых в наличных как жалование (ата). На первых порах оно дополнялось зерном, маслом и другими продуктами (ризк), но постепенно свелось к исключительно денежным выплатам. Те, кто имел право на такие выплаты, регистрировались в списках как «диван». Управление этой системой было очень сложным. В Басре, например, к концу халифата Муавийи в 680 году было якобы 80 000 человек, каждому из которых полагалось не менее 200 дирхемов в год. Для этого требовалось собрать и распределить миллионы дирхемов — огромный труд, выполнявшийся обученными работниками. Мусульманам пришлось нанимать счетоводов и чиновников, служивших прежде Сасанидам, и те принесли с собой традиции персидской финансовой системы и бюрократической практики.

Оба новых города, Басра и Куфа, сыграли чрезвычайно важную роль в истории раннего мусульманского мира, сначала как военные базы, из которых выступали войска для завоевания Ирана и стран на востоке, а затем как культурные центры. Куфа имела и политическое значение, будучи главным центром сопротивления халифам-Омейядам в Дамаске и центром движения в поддержку семьи Пророка, переросшего в шиизм. Основание в 762 году всего в нескольких километрах к северу отсюда Багдада нанесло смертельный удар благосостоянию города. К IX веку он совершенно пришел в упадок, и только древняя мечеть, ставшая целью паломничества, поддерживала существование города. Басра же, лежавшая достаточно далеко от зоны притяжения Багдада, долго оставалась главным портом в верховьях Залива.

Примерно в это же время войско из Куфы продвигалась вдоль Тигра к Джазире, принимая капитуляцию прибрежных городков и селений и жителей равнин по берегам реки. Дойдя до мест, где теперь стоит город Мосул, они обнаружили там крепость, несколько христианских церквей с маленьким поселком и иудейскую общину. Едва захватив это крошечное поселение, арабы начали строительство нового города, родоначальника современного Мосула. Между арабами распределили участки для строительства, и город быстро разрастался, превращаясь в главный урбанистический центр Ирака.

Абсолютная хронология событий весьма затруднительна, но мы можем с достаточной уверенностью предположить, что к концу 640 года силы мусульман захватили орошаемые земли Ирака от Такрита на севере до Залива на юге, а на востоке продвинулись к подножиям гор Загрос. Мусульманские поселения оставались редкими. Большая часть арабского населения концентрировалась в новых городах-гарнизонах, таких как Куфа, Басра и, в меньшем масштабе, Мосул. Гарнизон стоял и в прежней персидской столице Ктесифоне, а возможно, были и другие, о которых нам ничего не известно. Завоевателей было слишком мало, чтобы подчинить и удерживать такую большую и многолюдную страну. 20 000 взрослых мужчин из первых поселенцев Куфы были окружены сельской местностью, где проживало, как предполагают, до полумиллиона человек. Хотя численность арабов увеличивалась с иммиграцией, они всегда оставались весьма малочисленным меньшинством и в первом поколении не могли составлять более 10 процентов населения. Эта проблема усугублялось и труднодоступной местностью, рассеченной ирригационными каналами и арыками. Безусловно, столкнись арабы с решительным сопротивлением местного населения, они никак не смогли бы завоевать и удержать страну. Однако в данном случае сопротивление оказывала только армия персов. По не вполне еще выясненным причинам эта армия раз за разом терпела поражение от арабов. На полях сражений при Кадисии и Джалуле, в городах Ктесифон и Тустар Сасаниды потерпели явное поражение. После распада персидской армии арабы выставляли мирному населению достаточно легкие условия — они не уничтожали горожан и сельских жителей, не захватывали их домов и земель, не мешали им сохранять свою веру и обычаи, даже не селились среди них. Они требовали только выплачивать налоги и не оказывать помощи их врагам. Мы не знаем, были ли налоги выше или ниже, чем при предыдущей администрации, но с уверенностью можем сказать, что большинству иракцев это представлялось выгодной сделкой.