"Великие арабские завоевания" - читать интересную книгу автора (Кеннеди Хью)

Глава 1. ОСНОВЫ ЗАВОЕВАНИЯ

Мусульманское завоевание Среднего Востока берет начало в Аравии, и большинство сражавшихся в первых фазах этого завоевания происходили с Аравийского полуострова или из Сирийской пустыни к северу от него. Ни до, ни после мусульманского завоевания население этих мест не завоевывало больших империй вне зыбких и изменчивых границ своей родины. Принятие ислама первый и единственный раз мобилизовало воинственную энергию закаленных жителей Аравийского полуострова на вторжение в окружающий мир. Какова же была земля, вырастившая этих воинов, сумевших совершить такой обширный переворот в истории человечества?

Аравийский полуостров занимает огромное пространство. По прямой линии от юго-восточной оконечности Рас аль-Хадд в Омане до Алеппо в северо-западной части Сирийской пустыни он насчитывает 2500 километров. При использовании ездовых животных для преодоления такого расстояния потребовалось бы сто дней непрерывного пути. Координация людей и войск на таких пространствах — не простая задача, и только особые обстоятельства ранних исламских завоеваний сделали возможным ее решение.

Большая часть Аравии — пустыня, однако пустыня пустыне рознь. Если у иннуитов существует тысяча названий для разного рода снега, то у аравийцев должно было быть не меньше для наименования разных видов песка, щебня и камней. Одни пустыни, такие как знаменитая Пустая Четверть (Руб эль-Хали) в центре Южной Аравии, представляет собой песчаные барханы — ландшафт, в котором никто не может существовать и который решатся преодолеть только самые закаленные или безрассудные путешественники. Но большая часть пустынь не такова. Их поверхность чаще покрыта не песком, а россыпью камней, и эти пустынные места нетрудно пересечь. Земля чаще плоская или холмистая — эти низкие, пологие и безликие холмы с редкой растительностью в вади (речных руслах пересыхающих летом рек) для нас выглядят неприютными и непривлекательными. Но совсем иначе виделся этот ландшафт жившим здесь бедуинам. Для них каждый холм имел свое лицо и название — едва ли не собственную индивидуальность. Ложбины вади, ровные или каменистые, предлагали каждая свои блага. Обитатели Аравии хорошо знали пустыню, и, пожалуй, можно сказать, любили ее. Поэты древней Аравии с наслаждением именуют холмы и долины, где стояло лагерем, сражалось и любило их племя. Для них пустыня была и подательницей благ, и угрозой.

Арабоязычные кочевники пустыни чаще всего известны европейцам под названием бедуинов, и я в дальнейшем буду пользоваться этим термином. О живущих в пустыне арабах упоминают еще ассирийские записи от начала первого тысячелетия до нашей эры и далее. Они были неизменной принадлежностью пустынного ландшафта, однако оседлое население Плодородного Полумесяца, на информацию которого нам приходится полагаться, воспринимало их как «чужаков» — известных лишь понаслышке чужаков, изредка вторгавшихся в населенные земли для грабежа, но всегда возвращавшихся или изгоняемых в свою пустынную твердыню. Арабы почти не имели политической истории, и в древности их вожди жили и умирали, не оставив следа для потомков, кроме как в памяти своих соплеменников и подданных. В III веке нашей эры арабы оставляют заметный след в летописях. В это время царица Зенобия, жив-шая в торговом городе Пальмира на большом оазисе в глубине Сирийской пустыни, создала царство, охватившее большую часть Среднего Востока. Чтобы восстановить контроль Рима над этими областями, понадобилась серьезная кампания римского императора Аврелиана в 272 году. Царство Зенобии оказалось недолговечным, однако люди, говорившие на арабском, впервые доказали свою способность завоевывать и, хотя бы ненадолго, удерживать города Плодородного Полумесяца.

В скалистой местности к юго-востоку от Дамаска, там, где черные базальтовые скалы, окружающие плодородный Хавран, уступают место каменистым осыпям и песку Сирийской пустыни, стоял римский форт Немара. Немара был одним из самых отдаленных форпостов римского мира: расположенный вдали от портиков и фонтанов Дамаска, он затерялся в бесплодной пустыне, протянувшейся до самого Ирака. За стенами форта есть простая могила с надписью на надгробной плите. Надпись сделана древним наба-тейским письмом Петры, но язык, несомненно, арабский. Надпись увековечивает память некого Амрулькайса, сына Амра, царя всех арабов, и утверждает, что он завоевал земли Химйара в Йемене. Она сообщает также, что он умер «в благополучии» в 328 году. Это надгробие чрезвычайно интересно: единственный документ той эпохи, который показывает развитие у арабов идеи своей идентичности, отдельной от римлян, нубийцев и других. Мы не знаем, скончался ли Амрулькайс в старости в своем шатре, или в военном набеге на Сирию, или в мирном торговом путешествии к границам римского мира, или, как намекают некоторые арабские источники, обратившись перед смертью в христианство. Его последний приют символизирует как национальную идентичность древних арабов, так и их тесные контакты с Римом и Персией, владения которых граничили с их родной пустыней.

К VI веку нашей эры зародившееся самосознание арабов развилось сильнее. В этот период над Плодородным Полумесяцем доминировали две великие империи: Византин в Сирии и Палестине и персы Сасаниды в Ираке. Обе эти мощные силы вынуждены были так или иначе справляться с проблемой, которую представляли кочевые арабы на пустынных окраинах их владений. Римляне, с типичной для них предприимчивостью, проложили дороги для перемещения войск, охранявших пограничные области и возвели форты — «лимы», защищавшие богатые города и селения внутренней части страны от разграбления арабами. Поддерживать эту систему было трудно: сложно было обеспечивать людьми гарнизоны таких отдаленных фортов, как Немара, а главное, это требовало больших расходов. Если бы мы больше знали о персах Сасанидах, мы, вероятно, убедились бы, что и они сталкивались с той же проблемой.

На протяжении VI века обе великие империи пытались найти альтернативные пути защиты пустынных границ и обратились для этого к зависимым царствам. В сущности, они использовали арабов, чтобы справиться с арабами. На сирийской границе византийцы использовали могущественную династию, известную в истории как Гассаниды. Вождей Гассанидов наделили греческими административными титулами филархов и выплачивали им субсидии за то, что они поддерживали мирные отношения с бедуинами. Посредством подкупа, дипломатии и родственных союзов Гассаниды удерживали границу с пустыней, выступая посредниками между византийскими властями и кочевниками. Кроме того, они приняли христианство — правда, монофизитского толка, которые власти в Константинополе все более склонны были рассматривать как ересь. Вожди Шссанидов вели удобный полукочевой образ жизни. Весной, когда окраина пустыни покрывается свежей зеленью, они разбивали шатры в Джабийе на Галанских высотах и принимали там племенных вождей, являвшихся с визитами, чтобы засвидетельствовать свое почтение, и, несомненно, в денежном эквиваленте. В другие месяцы они располагались у большого собора Святого Сергия в северной части Сирийской пустыни, в Русафе. Они не жили в римском городе, но выстроили каменный зал для аудиенций пример-но в миле к северу. Вокруг него они разбивали свои шатры, и арабы, совершая паломничество к гробнице святого, навещали и гассанидского филарха.

В тысяче миль на восток через Сирийскую пустыню располагались те, кто удерживал границу пустыни для Сасанидов. Лахмиды, кажется, вели более оседлое существование, чем Гассаниды, и их столица в Хире, там, где пустыня переходит в возделанные земли Нижнего Евфрата, была настоящим арабским городом. Лахмиды, как и Гассаниды, были христианами. Кроме того, они оказывали большое покровительство ранней арабской литературе. Поэты и повествователи стекались к их двору, и, возможно, именно здесь была окончательно разработана арабская письменность, которая вскоре будет использована для написания Корана и летописи первых завоеваний. Арабская национальная идентичность набирала силу. Арабы еще не были готовы к завоеванию великих империй, но создавали единый язык и постепенно вырабатывали культуру.

Многие арабы жили как бедуины, кочуя и существуя буквально в состоянии анархии, то есть отсутствия правительства. Жизнь этих кочевников зависела от их скота, в первую очередь баранов и верблюдов. Различные виды скота определяли отличия в образе жизни. Во внутренних частях пустыни кочевники разводили верблюдов. Верблюды способны обходиться без воды более двух недель, что давало бедуинам возможность удаляться от обитаемых мест и пользоваться разбросанными по пустыне пастбищами и удаленными источниками воды в местах, куда за ними не могла бы последовать ни одна имперская армия. Рогатый скот, бараны и козы, гораздо менее выносливы. Их нужно ежедневно поить, они не способны питаться редкой жесткой травой, на которой выживают верблюды, и, кроме того, их надо доставлять на рынок ко времени продажи и забоя. Кочевники-овцеводы жили в переделах досягаемости от населенных земель и потому теснее взаимодействовали с оседлым населением, чем кочевники из внутренних частей пустыни. Кочевники, разводившие верблюдов, были более независимы. Они-то, защищенные пустыней от любой атаки, и формировали военную аристократию арабов.

Политической силой в пустыне были не государства и империи, а племена, и порой при чтении сообщений о первом периоде ислама и великих завоеваний складывается впечатление, что верность племени и соперничество между племенами были для арабов не менее важным стимулом к войне и завоеваниям, чем новая религия ислам или жажда добычи. Однако в действительности верность племени была более сложной и изменчивой, чем представляется на первый взгляд. Арабы изображают себя членами племени. Все соплеменники вели род от общего предка и называли себя по нему, так что племя тамимов называло себя и именовалось другими бану тамим. На деле эта картина несколько обманчива, поскольку большие племена, такие как тамим, никогда не сходились вместе, не имели общего вождя и процедуры выработки общих решений. Важнейшие решения: где разбивать лагерь, где искать пастбища и как избегать столкновения с врагом, принимались в небольших группах из нескольких шатров или даже в пределах одной семьи. Далее, членство в племени определялось не только кровным родством. Люди могли переходить из племени в племя и делали это. Успешный вождь обнаруживал, что его племя неожиданно выросло, в то время как от неудачливого люди разбегались. Однако люди, мыслившие в понятиях кровного родства, не говорили, что они сменили племя, а представляли дело так, будто они всегда к нему принадлежали.

В самом деле, человек не мог выжить в пустыне без родичей и семьи. Условия жизни были невообразимо суровыми. Людям угрожал падеж скота, оскудение пастбищ, пересыхание колодцев и нападение врага. Не существовало полицейских сил, хотя бы продажных и неэффективных, к которым мог бы обратиться за защитой пострадавший: только узы родства, реального или воображаемого, защищали человека, обеспечивали помощь в трудные времена, защиту от нападения и угрозу мести обидчикам. Оставшийся без родичей погибал. Мусульманские лидеры поставили задачу уничтожить или, по меньшей мере, ослабить племенные связи. Мусульманское сообщество, умма, представляло собой племя нового типа, основанное не на родстве, а на преданности одной религии, на вере, что Аллах — единственный истинный бог, и что Мухаммад — Пророк его. Умма предлагала защиту и безопасность, обеспечивавшиеся прежде племенем. На деле не так просто оказалось разбить племенные узы, долго и успешно служившие людям. В первые годы завоеваний люди сражались по племенам и на поле боя собирались вокруг племенных знамен. Во время этих войн члены племени, скажем, тамим, должны были сражаться плечом к плечу с соплеменниками, которых они раньше не видели и о которых, возможно, даже не слышали. Поселяясь в новых военных городах: Басра и Куфа в Ираке, Фустат в Египте, они продолжали держаться племенными группами. Когда возникала борьба за ресурсы, за жалование и трофеи, межплеменное соперничество вспыхивало жестоко и яростно, что редко случалось в более открытом и рассредоточенном обществе пустыни. Племенная солидарность, отнюдь не уничтоженная новой исламской религией, в военных действиях еще некоторым образом усиливалась. Однако было бы ошибкой переоценивать роль, которую играло племя. Действительно, племенные узы оказывались жизненно важными — иногда и для некоторых буквально делом жизни и смерти, но в другое время ими пренебрегали и даже забывали о них.

Племя возглавляли вожди, обычно в раннюю мусульманскую эпоху называвшиеся «шариф». Пост вождя в племени был как выборным, так и наследственным. Каждое племя или племенная группа имели правящий род, из членов которого обычно избирался вождь. Формальных выборов не проводилось, соплеменники присягали на верность самому способному или удачливому члену правящего рода. Вождей, несомненно, избирали из числа способных военачальников, но отвага и военное искусство были далеко не единственными необходимыми качествами. Вождь должен был искусно торговать, разрешать споры между членами племени, не давая им разгореться, вести переговоры с членами других племен и даже с имперскими властями. Кроме того, от вождя требовались ум и знания того сорта, которые позволяют определять, где недавно прошел скудный пустынный дождь и где можно найти маленькие, но сочные клочки пастбищ, позволявшие прокормиться и напиться вволю и скоту, и людям. Для этого вождю приходилось держать открытый шатер. Пресловутое гостеприимство бедуинов было важной составляющей сложной стратегии выживания. Гостя, несомненно, кормили и развлекали, но взамен от него ожидали сведений о пастбищах, войнах и разногласиях, о ценах и рынках. Без этой неформальной информационной сети вести о приходе ислама никогда не распространились бы по громадным, почти незаселенным пространствам аравийских пустынь, и невозможно оказалось бы собрать армии, которым предстояло завоевать великие империи.

За немногими исключениями, все взрослые мужчины бедуины были воинами. Их с малолетства учили ездить верхом, владеть мечом, стрелять из лука, переносить трудные путешествия, ночуя где придется и отыскивая пропитание по мере возможности. В условиях соперничества племен мирных жителей не существовало. Бедуин жил в палатке, не создавал картин, не строил зданий: для археологов бедуины практически невидимы. Однако они достигли совершенства в одном главном виде искусства: в поэзии. Поэзия арабской джахилийи — уникальное и сложное искусство. Позднейшие арабские критики видели в ней скорее идеал, достойный восхищения и недостижимый. Некоторые из современных ученых подвергают сомнению ее подлинность, но все соглашаются, что, по крайней мере, часть этого материала передает идеалы и образ мыслей доисламских арабов.

Позднейшие арабские комментаторы подчеркивают ведущую роль поэзии для этого общества. Один арабский литературный критик IX века отмечает, что «поэзия джахилийи была для арабов всем, что они знали, и ею исчерпывалось их знание», а Ибн Рашид, писавший в середине XI века, так описывает роль поэта для его сородичей: «Когда в арабской семье появлялся поэт, другие окрестные племена собирались к этой семье и желали им радоваться такой удаче. Собирали пир, женщины племени играли на удах, как на свадьбе, а мужчины и мальчики поздравляли друг друга: ибо поэт был защитой общей чести, орудием, отводившим оскорбления их доброму имени и средством увековечить их славные деяния».

Поэт, в сущности, исполнял несколько важных функций: способствовал сплочению племени и его духовному единству, защищал репутацию группы и сохранял память о ней для потомства.

Поэзия надежно утвердилась в бедуинской пустыне. Большая часть ее придерживается довольно строгой формы касыды — поэмы около сотни строк, от первого лица, описывающей любовь и приключения поэта, восхваляющей его верблюдов, прославляющей его племя или покровителя. Добродетели, которыми он похваляется, — это добродетели воинской аристократии. Он, разумеется, храбр и бесстрашен, он переносит великие лишения, он похвально владеет собой, он неотразимый любовник и великий охотник. Поэты часто оказываются непокорными и даже преступными персонажами, с беспардонным энтузиазмом соблазняющими чужих жен, и часто представляют себя изгоями: человек и его верблюд против всего мира. Ни формальная религия, ни божество не упоминаются — только сила слепой судьбы и грозная красота пустыни.

За образчиком поэзии битв того времени мы можем обратиться к поэме, которую приписывают Амиру ибн аль-Туфайлю. Он был современником пророка Мухаммада, и его племя пасло стада в окрестностях города Таиф. Кажется, большую часть жизни он провел в сражениях, и, хотя сам он умер мирной смертью, его отец и многие его дядья и братья погибли в межплеменных войнах. В одной из своих поэм он описывает атаку на рассвете на врагов своего племени:

Или еще одно:

Таковы достоинства, ценимые бедуинами, участвовавшими в ранних мусульманских завоеваниях. Поэт прославляет быстроту и силу в битве и превосходство своих скаку-нов. Особенно ценится личная доблесть. Воин-поэт защищает свое племя сокрушая соперничающие племена, но прежде всего он доказывает собственную отвагу и достоинство. Воины ислама также шли в битву, вооруженные многими из этих идеалов. Их прежде всего заботила личная репутация и репутация соплеменников. Сознательно или бессознательно они следовали образу воина-поэта джахилийи.

Поэзия влияла и на то, как они запоминали события, и, соответственно, указывает на то, как нам следует понимать эти воспоминания. Их не интересовала общая стратегия, общий отчет о ходе битвы, но они не устают интересоваться отдельными личностями и их схватками с врагом.

Большая часть Аравии пустынна, но в то же время полуостров представляет удивительное разнообразие ландшафтов. На взгорьях Йемена в юго-западной части и в Омане на юго-востоке высокие горы собирают достаточно дождей для постоянной сельскохозяйственной деятельности. Здесь люди жили и живут доныне в каменных селениях на склонах ущелий и возделывают поля на террасах крутых холмов. Население там прежде делилось на племена, подобно арабам пустыни, но было оседлым. Невозможно определить, какую часть армии завоевания составляли жители этих селений. В наше время население маленького Йемена определенно превышает население всей огромной Саудовской Аравии, и мы можем быть уверены, что многие завоеватели, особенно те, которые захватили Египет, Северную Африку и Испанию, вовсе не были бедуинами, а происходили из тех семей, что поколениями возделывали свои маленькие, но плодородные поля. Политические традиции оседлого населения юга сильно отличались от обычаев бедуинов в других частях полуострова. С начала первого тысячелетия до нашей эры в этой местности существовали постоянные государства, здешние храмы были долговечными каменными постройками с большими квадратными колоннами из монолитного камня, тогда здесь строили дворцы и крепости и оставляли на зданиях и монументах множество надписей, сообщавших, кто их заложил и кто восстанавливал. В этом обществе собирались налоги, назначались чиновники. Во времена расцвета торговли благовониями в последнем веке до нашей эры по границе йеменской пустыни протянулась целая цепь торговых городов — караван-сараев, через которые караваны верблюдов доставляли драгоценные благовония, ладан и мирру от скалистого южного побережья, где росли деревца, дававшие драгоценные смолы, на рынки средиземноморских портов, таких как Газа. Это общество способно было создавать мощные инженерные сооружения, подобные великой плотине Мариба. Здесь, на краю плато, собиралась в водохранилище дождевая вода с гор, и отсюда она отводилась по искусственным каналам в оазисы для полива полей.

К концу VI века, когда Мухаммад начал свою проповедь, славные дни аравийских царств остались в далеком прошлом. К I веку торговля благовониями пошла другим путем, поскольку усовершенствование навигации и понимание природы муссонов привели к тому, что Красное море стало главной торговой дорогой. Последнее из древних царств, Химйар, пришло в упадок, великая плотина Мариба разрушалась, и ее уже не чинили, оазисы перешли к кочующим бедуинам. Последняя датированная надпись на камне в Южной Аравии относится к 559 году. На смену царству Химйар пришла власть иноземных правителей: начиная с 530-х годов — эфиопов, а затем персов. Еще были люди, умевшие читать надписи на монументах, в народе сохранялась память о старых царствах, и последний пролом в Марибской плотине в конце VI века признавался поворотным пунктом в истории этих земель.

И в других частях Аравийского полуострова существовали разбросанные городки и сеть рынков. В горах Хиджаза на западе Аравии располагались торговые и сельскохозяйственные поселения, в том числе Медина и Мекка. Именно обитатели этих небольших городов Хиджаза стали элитой ранней мусульманской империи. Были оседлые по-селения и в обширных областях Йамамы на побережье Залива, где росли финиковые пальмы. Большинство этих городков и рынков использовались скотоводами для продажи кож и шерсти, а основными предметами роскоши здесь считались зерно, оливковое масло и вино. Однако с пятисотых годов нашей эры начала развиваться новая экономическая составляющая: в Хиджазе началась добыча драгоценных металлов. Почему она началась именно тогда, а не ранее, остается неясным: возможно, случайные находки вызвали волну старательства. Как археологические, так и письменные свидетельства показывают, что значение добычи металлов постоянно возрастало до 600-го года и что часть копей принадлежала и разрабатывалась бедуинскими племенами, такими как бану сулайм. Добыча драгоценных металлов резко повысила благосостояние этой области. У бедуинов, по крайней мере у некоторых бедуинов, появилось достаточно денег, чтобы в заметных количествах потреблять продукцию оседлого населения. Группы торговцев начали ввозить товары из Сирии, развивая среди племен новую торговую сеть, позволявшую караванам избегать нападений.

Важнейшим из таких новых торговых центров стала Мекка. Мекка расположена в голой долине, в очень неблагоприятной для жизни местности, но она, по-видимому, обладала значительным религиозным значением, привлекавшим народ. Вокруг черного камня метеоритного происхождения выросло святилище. Жители города утверждали, что святилище это было заложено Авраамом и, следовательно, уже тогда было невероятно древним. Вокруг святилища лежала священная земля, «харам», где запрещалось всякое насилие. На этой земле могли встречаться и вести переговоры, обмениваться товарами и сведениями члены враждебных племен. Возникла торговая ярмарка, и к ней издалека стекались бедуины: вера и торговля были нераздельно связаны.

К концу VI века святилище и священный участок земли находились под управлением племени курайш. Это племя не было кочевым, а населяло Мекку. Курайшиты присматривали за святынями и все чаще занимались организацией торговых караванов из Мекки на север, в Сирию, и на юг, в Йемен. Они развили сеть контактов по всей Западной Аравии и даже за ее пределами: есть сведения, что часть влиятельных родов приобретала земельные владения в Сирии. Эти контакты, опыт торговли, путешествий и политических переговоров оказались чрезвычайно важными для развития исламского государства.

Кочевники, торговцы и земледельцы заселенных областей существовали в сложном симбиозе. У некоторых племен имелись и оседлые, и кочевые ветви, другие в разное время занимались то овцеводством, то земледелием или совмещали эти занятия. Бедуины зависели от оседлого населения, от которого получали необходимое им зерно, масло и вино. Кроме того, оседлые жители надзирали за святилищами и содержали рынки, где кочевники могли встречаться и договариваться о проходе караванов, что пополняло их скудные доходы. Бедуины во многом привыкли полагаться на политическое лидерство или, по крайней мере, политическое чутье оседлого населения. С другой стороны, оседлое население нуждалось в бедуинах или боялось их, поскольку бедуины представляли собой военную силу. Когда ими удавалось управлять, как это удавалось Гассанидам и Лахмидам на окраине Сирийской пустыни, они могли оказывать существенную военную поддержку; будучи неуправляемыми или оставленными без внимания, они становились угрозой и несли разрушения и опустошение. Именно взаимодействие вождей из оседлого населения и военной силы кочевников образовало фундамент армии первых мусульманских завоеваний.

Здесь неуместно приводить полное жизнеописание Мухаммада и описывать его учение, но некоторые сведения о его жизни и деятельности необходимы для понимания динамики первых завоеваний. Он появился на свет в уважаемом, но не слишком богатом роде курайшитов около 570 года. Рассказывали, что в юности он побывал с караванами в Сирии и беседовал там о вере с христианскими монахами, но большая часть сведений о его молодости скрыта под благочестивыми легендами. Возможно, около 600 года он впервые начал проповедь религии строгого монотеизма. Мысль его была очень проста. Существует один бог, Аллах, и Мухаммад — его посланец, передающий слова Господа, доставленные ему архангелом Гавриилом. Кроме того, он учил, что после смерти души людей предстают перед судом, добродетельные отправляются на небеса, а злые — в пылающий огонь ада. У Мухаммада появились последователи, но он приобрел и множество врагов. Людям не хотелось верить, что их почитаемые предки будут гореть в аду, а более прагматичные видели в новом учении угрозу святилищу в Мекке и благам, которое оно доставляло. Мухаммад почувствовал, как сжимается кольцо нарастающей враждебности.

К 622 году его положение стало опасным, но Мухаммада спасло приглашение жителей Медины, лежавшей примерно в 320 километрах к северу. Медина очень сильно отличалась от Мекки. В городе не было святилища, и народ жил в разбросанных по большому плодородному оазису селениях, выращивая пшеницу и финики. Медина переживала кризис: межплеменные раздоры и соперничество сделали жизнь в ней неприятной и опасной, но никто не мог положить конец вражде. Тогда-то они и призвали Мухаммада: чужака из влиятельного племени курайш, чтобы он пришел и навел у них порядок. Мухаммад с маленькой группой последователей перебрался из Мекки в Медину. Их путешествие было названо хиджра — переселение, а его участники получили название мухаджиры, в то время как сторонники Мухаммада в Медине назывались ансары, или помощники. Год переселения, 622-й, считается началом эры ислама. В числе маленькой группы мухаджиров были Абу Бакр, Умар и Усман — впоследствии первые преемники Пророка, а также его двоюродный брат Али. Хиджра отделяет время, когда Мухаммад был одиноким пророком, «гласом вопиющего в пустыне», от превращения его в правителя маленького, но растущего государства.

С самого начала Мухаммад был не только пророком и судьей, но и воином, и исламская община расширялась не только за счет проповеди, но и за счет военных побед. Курайшиты Мекки решительно стремились покончить с ним, а Мухаммад по мере сил отвечал им нападениями на караваны, пополнявшие доходы правителей Мекки. В 624 году у колодца Бадр мусульмане нанесли первое поражение жителям Мекки, захватив множество пленных, но упустив караван, который благополучно добрался до города. Два года спустя Мекка нанесла поражение силам Мухаммада при Ухуде, а в следующем году они попытались захватить самого Мухаммада. Мусульманам удалось предотвратить его пленение в «битве у рва» и война перешла в позиционную. В 628 году в Худайбийа был заключен мир с Меккой, а в 630 году Мухаммаду удалось занять город, и многие из местной аристократии признали его власть. За два года между захватом Мекки и смертью Мухаммада в 632 году его влияние распространилось по всей Аравии. Со всего полуострова прибывали посланники племен, принимавших его главенство и соглашавшихся платить дань в той или иной форме.

Отчасти мы можем судить о том, как воспринимали мусульмане времен великих завоеваний наследие Пророка по словам, с которыми вожди арабов обратились к сасанидскому шаху Йездгерду во время завоевания Ирака. Для одного из этих вождей:

Другой подчеркивал военные и политические аспекты деятельности Пророка:

Весьма маловероятно, что эти речи были в действительности произнесены при описанных обстоятельствах, однако они представляют большой интерес. Сообщение в том виде, в каком оно дошло до нас, было, возможно, составлено в первой половине VIII века, через два или три поколения после смерти Пророка, в то время, когда еще продолжались завоевания мусульманами Испании, Средней Азии и Индии. Они показывают, что первые мусульмане запомнили, как Мухаммад вывел их из нищеты и прекратил междоусобные раздоры. Они подчеркивают значение его происхождения из племени курайш и его новой религии, которую большинство из них приняло если не охотно, то, во всяком случае, мирным путем.

Военные кампании Мухаммада в определенном отношении были началом мусульманских завоеваний. Его пример показал, что сила оружия — допустимый и важный путь защиты новой религии, а затем и ее распространения. Пример Пророка доказывал отсутствие пацифистской тенденции, столь заметной в раннем христианстве. Первые мусульмане хорошо запомнили историю его военных действий, и предполагалось, что описание его военных экспедиций, как тех, в которых он лично участвовал, так и тех, командование которыми он поручал другим, были основным материалом его первых биографий. Тем не менее дипломатия, безусловно, сыграла более важную роль, нежели военные действия, в распространении влияния Мухаммада на Аравийском полуострове. Не столько мечи, сколько сеть контактов, созданная его племенем, привела к тому, что люди до самого Йемена и Омана присягали ему на верность. Военная сила обеспечивала существование мусульманской общины — уммы, но, при жизни Пророка, не играла роли в экспансии.

Учение ислама породило также и понятие «джихад»[5]. Джихад, или священная война, — важная концепция ислама. И она же с самого начала вызвала продолжительные разногласия среди мусульман. Фундаментальные вопросы состояли в том, обязательно ли джихад должен сопровождаться физическим насилием, или он может проявляться просто в форме духовной борьбы, а также должен ли он ограничиваться обороной или законно использовать его для расширения границ ислама, и является ли он долгом каждого мусульманина, или делом добровольным, возможно, вознаграждаемым, как духовная заслуга.

Коран содержит много мест, наставляющих мусульман в способах обращения с иноверцами, причем в различных отрывках даются разные наставления. Есть группа аятов, рекомендующая разрешать споры миром и убеждать неверных в ошибочности их веры. Аят 16:125, например, гласит: «Зови к пути Господа с мудростью и хорошим увещанием и препирайся с ним тем, что лучше!»[6] Многие аяты наводят на мысль, что, по крайней мере, часть мусульман неохотно участвовала в военных экспедициях, и их упрекают за то, что они остаются дома и бездействуют, когда им следовало бы «сражаться на стезях Господа». Количество и настойчивость подобных призывов предполагают, что среди мусульман имелись группы «квиетистов», которые, по тем или иным причинам, не желали сражаться в агрессивных войнах за новую веру.

Многие отрывки напоминают, что отказавшиеся сражаться лишаются преходящих благ военной добычи, так же как и награды в будущей жизни. Аяты 4:72-74 поясняют им: «Среди вас есть такой, который обязательно отстает. И когда постигнет вас несчастие, он говорит: "Оказал мне Аллах милость, что я не был среди вас свидетелем". А если вас постигнет щедрость от Аллаха, то он обязательно скажет, как будто бы между вами и им не было любви: "О, если бы я был вместе с вами, чтобы мне получить великий успех!" Пусть же сражаются на пути Аллаха те, которые покупают за ближайшую жизнь будущую! И если кто сражается на пути Аллаха и будет убит или победит, Мы дадим ему великую награду».

Другие аяты подчеркивают лишь духовную награду. Аяты 9:38-39, например, гласят: «О вы, которые уверовали! Почему, когда говорят вам: "Выступайте по пути Аллаха", вы тяжело припадаете к земле? Разве вы довольны ближней жизнью больше последней? Ведь достояние ближней жизни в сравнении с будущей — ничтожно. Если вы не выступите, накажет вас Аллах мучительным наказанием и заменит вас другим народом. А вы ни в чем не причините Ему вреда: ведь Аллах мощен над всякой вещью!»

Здесь мы находим идею, выраженную во множестве повествований о завоевании: что награда в будущей жизни была, или, во всяком случае, должна была служить основным мотивом, побуждающим мусульманского воина сражаться.

Есть и отрывки, предполагающие более воинственное и насильственное обращение с немусульманами. Классическое выражение этого взгляда находим в аяте 9:5 Корана: «А когда кончатся месяцы запретные, то избивайте многобожников, где их найдете, захватывайте их, осаждайте, устраивайте засаду против них во всяком скрытом месте! Если они обратились и выполняли молитву и давали очищение, то освободите им дорогу: ведь Аллах—прощающий, милосердный!» Этот текст вполне можно рассматривать как основополагающий для мусульманских завоеваний, и его призыв эхом отзывается во многих сообщениях о сдаче городов и стран под власть мусульман. Его смысл отчасти умеряют другие аяты, такие как 9:29: «Сражайтесь с теми, кто не верует в Аллаха и в последний день, не запрещает того, что запретил Аллах и Его посланник, и не подчиняется религии истинной — из тех, которым ниспослано писание, пока они не дадут откупа своей рукой, будучи униженными». Этот стих и другие в том же роде ясно говорит, что народы Книги (то есть христиан и иудеев) следует щадить, при условии, что они платят дань и признают себя гражданами второго сорта.

Мусульманские комментаторы много потрудились для примирения этих противоречивых указаний. Верх одержало мнение, что суры, призывающие к неограниченной войне с неверными, были открыты позже тех, что призывают к умеренности, проповеди и богословским спорам. Согласно ученым богословам это означает, что позднейшие откровения отменяют или заменяют более ранние. Таким образом, воинственные призывы, особенно вышеприведенный аят 9:5, представляют собой окончательный взгляд мусульман на священную войну. Однако было бы ошибкой считать, что разногласия прекратились к началу эпохи завоеваний. Только через два столетия после смерти Пророка ученые, такие как Абдуллах ибн аль-Мубарак (?-797) начали формализовать понятие «джихад». Коран, безусловно, поддерживает представление, что мусульмане имеют право и должны воевать с неверными, но нигде в нем не говорится, что их следует ставить перед выбором: обращение или смерть. Им предоставляется выбор между обращением в мусульманство, подчинением и выплатой налогов или продолжением войны. Короче говоря, Коран призывает утверждать власть мусульман над неверными везде и всюду, но не оправдывает принудительного обращения в ислам. Из Корана явствует также, что для сражающегося важнее религиозная награда, райское блаженство, нежели материальный успех. Таким образом, Коран обеспечивает теологическое оправдание завоевательным войнам мусульман.

Запутанные указания Корана упростили до обычного права силы, оправдывающего захватнические войны. Когда бедуины обращались с сасанидским шахиншахом, один из них объяснил их действия так: «Когда Мухаммад создавал союз всех арабов, он приказал нам начать с соседних народов и призвать их к справедливости. Поэтому мы предлагаем тебе принять нашу веру. Эта вера одобряет все, что есть доброго, и отвергает всякое зло». Однако это предложение было из тех, от которых трудно отказаться:

Так толковали джихад в начале VIII века, а возможно, и до того.

Вместе с идеологией завоеваний мусульманская умма в последние годы жизни Пророка создала также элиту, способную возглавлять и направлять ее. Внутренний круг состоял из людей, поддерживавших Мухаммада еще в Мекке и присоединившихся к нему в хиджре в Медину в 622 году. Среди них были первые халифы: Абу Бакр (632-634), Умар (634-644) и Усман (644-656). Под управлением этих людей происходили первые завоевания. Арабские источники ярко обрисовывают их характеры. Абу Бакр был серьезный и учтивый старец, Умар был суровым, пуритански неуступчивым вождем, а Усман был богат и щедр, но имел губительную слабость назначать на высокие посты своих родичей. Никто из них лично не возглавлял войска мусульман, и, за исключением Умара, возможно, побывавшего в Иерусалиме, никто из них, видимо, не покидал Медины, политической столицы нового государства. Трудно сказать, насколько они в действительности контролировали далекие армии. Арабские источники неизменно изображают Умара, на чье правление пришлись важнейшие из первых завоеваний, реальным командующим. Мы находим многочисленные сообщения о том, как он писал военачальникам, распоряжаясь их действиями, как принимал в Медине трофеи и знатных пленников и вообще держал руку на пульсе событий. Современные историки склонны в этом сомневаться, подозревая, что эта картина идеализирует раннее исламское государство в целом и Умара в частности. В действительности командование на местах должно было обладать гораздо большей свободой действий, чем предполагают тексты.

Сообщение с удалившимися на огромные расстояния арабскими армиями вряд ли было столь быстрым и постоянным, как изображают источники, но центр явно обладал существенной властью. Халифы назначали и смещали военачальников, и в литературе неизвестны примеры, когда бы командующий отказался сдать власть или нарушил приказ. Это обстоятельство представляет яркий контраст Римской и Сасанидской империям, которые иногда оказывались обезоруженными вследствие мятежа военачальников и наместников против центральной власти. Мусульманские армии мало напоминали непокорную орду кочевников: в кампаниях преобладали сплоченные небольшие отряды под предводительством способных и решительных командиров.

Политические вожди раннего исламского государства почти все были из числа мухаджиров, тех курайшитов из Мекки, которые с самого начала поддержали Мухаммада; ансары Медины были в основном, хотя и не полностью, отстранены от военной власти. Однако маловероятно, чтобы завоевание шло с таким успехом, без опытных военачальников из числа оставшихся в Мекке курайшитов. Начиная с 628 года все больше влиятельных членов племени примыкали к Мухаммаду. За это многие из них вознаграждались важными постами при новом порядке. Когда при Абу Бакре начались завоевания, он избрал многих своих командующих из числа этой группы. Среди них был Халид ибн аль-Валид, которого Абу Бакр послал подавить недовольство в Йамаме в Восточной Аравии, а затем он возглавил мусульманские армии в Ираке и в Сирии. Другим представителем той же группы был Амр ибн аль-Ас, влиятельный курайшит, который согласился перейти к Мухаммаду в 628 году при условии, что его «прошлые грехи (т. е. его прошлое сопротивление Мухаммаду) будут прощены» и его «допустят к участию в делах»[8]. Амр был типичным представителем новой элиты, считавшей, что по общественному положению они превосходят первых сторонников Мухаммада. Он унаследовал земли под Таифом, знаменитые своими виноградниками и изюмом, и однажды, забывшись ненароком, сказал посланцу халифа Умара, что его, Амра, отец одевался в шелковые одежды с золотыми пуговицами, когда отец Умара зарабатывал сбором хвороста. Амр по-прежнему играл важную роль в завоевании Сирии, после чего возглавил мусульманскую армию в Египте.

Возможно, самым разительным примером вербовки прежних врагов в новую элиту был род Абу Суфйан. Его глава Абу Суфйан был богатым мекканцем, придерживался старых традиций и являлся убежденным противником Мухаммада и его новой веры. Его сыновья быстро заметили, какие возможности открывает новый порядок и обращение в ислам. Так Муавийя стал одним из секретарей Мухаммада. Муавийю и его брата Йазида послали в собиравшееся в Сирии мусульманское войско. Их отец уже владел там землями. Йазид стал правителем завоеванных территорий, но вскоре умер от чумы, а Муавийя выжил, стал первым правителем Сирии, а позже, после 661 года — халифом. Он также претендовал на звание основателя мусульманского флота в Восточном Средиземноморье.

В Хиджазе есть древний город Таиф, расположенный высоко в горах над Меккой. Таиф был укрепленным городом с садами и зеленью — в нем спасались от палящего летнего зноя жители Мекки. Правило там влиятельное племя такиф — стражи городского святилища, посвященного богине аль-Лат. Подобно многим в Мекке, Такафи, это имя носили члены племени, присягнули на верность Мухаммаду в последние годы его жизни. Они стали младшими братьями курайшитов в деле распространения ислама, и особенно в завоевании и в первой администрации Ирака.

Члены этой новой элиты ни в коей мере не были бедуинами. Они вышли из городских и торговых родов. Они гордились добродетелью «хилм» — самообладанием и пониманием политики. Они являли собой резкий контраст с бедуинами, которых считали вспыльчивыми и ненадежными, полезными в военных делах, но нуждающимися в контроле и управлении. Однако их партнерство, или взаимодополняемость, оказалась ключом к успеху первых арабских завоеваний, когда элита городов Хиджаза использовала и направляла воинственную энергию бедуинов для достижения своих целей.

После смерти Мухаммада в 632 году все будущее ислама повисло на волоске. Несколько недель оставалось неясным, сохранится ли новая общность или распадется на враждующие партии. Будущую историю большой части мира определили действия немногих людей, споривших и договаривавшихся в Медине. Мухаммад не оставил признанного наследника. Он ясно выразил мысль, что он — «печать пророков» — последний в цепи посланников божьих, начинавшейся от Адама. Ансары Медины, по-видимому, оставались верны исламу как религии, но не желали более признавать политической власти курайшитов: в конце концов, эти люди явились к ним как беженцы, город радушно принял их, а теперь они захватили в нем власть. Их особенно раздражало, что новообращенные курайшиты, резко противодействовавшие Пророку в то время, когда они сами сражались за него, теперь получили самые влиятельные посты. Собираясь в тенистых двориках своих домов, они вели споры, и явно склонялись к мысли, что ансары должны получить независимость и сами править своим городом.

Пока бушевали споры и кипела борьба идей, соперники ансаров действовали быстро и эффективно. Ансары не успели еще прийти к окончательному решению, когда Умар ибн аль-Хаттаб принял власть Абу Бакра и присягнул ему как «халифу Аллаха», наместнику Бога на земле[9]. После столь впечатляющего жеста и курайшиты, и ансары, хотя и менее охотно, должны были признать главенство Абу Бакра. Во всяком случае, так все описывается в ранних арабских источниках, и звучит это правдоподобно. Это было решение государственной важности. Одним жестом Умар достиг нескольких целей. Он показал, что у Пророка должен быть один преемник, вождь всей общины, как курайшитов, так и ансаров. Он также указывал, что вождь должен принадлежать к числу мухаджирун, первых обращенных из Мекки. Мекка становилась религиозным центром новой веры, но политическая власть базировалась в Медине, и именно из Медины два первых халифа направляли ход великого завоевания.

Выбор старого Абу Бакра был идеальным во многих отношениях. Никто не мог оспаривать его верность Пророку, и он разделял с Али честь первого обращенного новой веры. Он был спутником Пророка в опасной хиджре 622 года. Кроме того, он, по-видимому, обладал тактом и дипломатическими способностями, но, возможно, важнейшим из его достоинств было знание арабских племен Аравии, их вождей, их интересов и их конфликтов. Эти качества оказались особенно ценными в первые, решающие два года его короткого царствования.

Поступок Умара обеспечил Абу Бакру и племени курайш контроль над новорожденным мусульманским государством, но в других частях Аравии существовал более широкий круг проблем. Распространение по полуострову новой веры происходило мирным путем: племена и их вожди добровольно присоединялись к новой силе, а некоторые соглашались выплачивать Медине подати. Смерть Мухаммада поставила все это под сомнение. Многие из вождей, присягнувших ему, считали, что это был персональный контракт, действие которого заканчивается с его смертью. Другие полагали, что вправе быть мусульманами, не выплачивая дани и не признавая политического главенства Медины. Нашлись и такие, которые решились бросить вызов первенству Медины. Среди последних были многочисленные племена бану ханифа из Йамамы в восточной части Аравии. Теперь они объявили, что у них имеется свой пророк Маслама. Они дерзко заявили, что полуостров следует разделить на две зоны влияния: одну получат курайшиты, другую — они сами. Другие племена на северо-востоке Аравии предпочли следовать за пророчицей по имени Саджах. Мухаммад продемонстрировал, какую силу дает положение пророка и как много благ тот приносит своему племени. Не удивительно, что другие племена последовали его примеру. Мусульманские источники называют все подобные движения «ридда» — термин, обычно означавший отступничество от ислама, но в данном контексте он означал все виды отрицания ислама и отказ принять политическую власть Медины.

Новые вожди ислама решили подвести жирную черту под всеми подобными тенденциями. Они потребовали, чтобы все, присягавшие Мухаммаду, теперь хранили верность его преемнику и мединскому режиму. Никто не мог быть мусульманином, если не соглашался платить дань Медине. Приняв такое решение, они положили начало событиям, которые привели в результате к великим арабским завоеваниям: если бы они решились оставить в покое другие части Аравии и консолидировать новую религию вокруг святилища в Мекке, или признали бы, что можно быть мусульманином, не подчиняясь политической власти Медины, или если бы они не решились прибегнуть к военной силе для утверждения своей власти, завоеваний в том виде, в каком они происходили, никогда бы не случилось.

Приняв это решение, вожди добивались его исполнения с беспощадной настойчивостью. Любую группу людей, не подчиняющих Медине, следовало призвать к порядку, если нужно, силой. Высокородного жителя Мекки Халид ибн аль-Валид отправили подавить сопротивление бану ханифа и других племен на юго-востоке, а другие экспедиции, почти все под командованием курайшитов, были посланы на юг Аравии в Оман и в Йемен. Им помогло то обстоятельство, что многие из племен Хиджаза и Западной Аравии сохранили верность Медине и соглашались служить в ее войсках.

Войны с «ридда» положили отличное начало первым стадиям обширных исламских завоеваний. Халид ибн аль-Валид, сокрушив бану ханифа, немедленно двинулся на помощь бану шайбан, совершавшим первые нападения на империю Сасанидов в Ираке. Амр ибн аль-Ас, посланный подчинить племена на юге Сирии, возглавил и завоевания остальных частей страны.

Эти первые завоевания обладали значительной динамикой. Исламское государство не могло бы выжить, оставаясь стабильным объединением арабов в рамках Аравии и Сирийской пустыни. Бедуины извечно жили набегами на соседние племена и тем, что в разных формах вымогали дань из окрестных оседлых народов. Однако фундаментальный принцип раннего ислама запрещал мусульманам воевать между собой: умма напоминала большое и разрастающееся племя в том отношении, что все ее члены в случае нападения стояли друг за друга. Но если все арабы теперь были членами одной большой семьи, вопрос о набегах друг на друга отпадал. Жители городов и селений тоже были братьями по вере. Мирная мусульманская Аравия должна была бы отказаться от традиционного для кочевников образа жизни. Встала жесткая альтернатива: либо исламская элита поведет бедуинов в поход на мир за пределами Аравии и за границей пустынь, либо исламское объединение попросту распадется на враждебные друг другу части и вернется к обычному соперничеству и анархии жизни в пустыне. Как только «ридда» были подавлены и все племена Аравии вновь оказались под властью Медины, у вождей не осталось иного выбора, как направить бурную воинственную энергию бедуинов против Восточной Римской и Сасанидской империй. Чтобы избежать взрыва, надо было обратить мусульман против немусульманского мира.

Завоевания начались еще до окончательного подавления «ридда». Племена охотно принимали мусульманскую веру и власть Медины ради возможности участвовать в этих кампаниях. Вскоре к Медине потянулся непрерывный поток кочевников, желающих вступить в армию и готовых подчиняться приказам Умара и вождей ислама.

Из этих людей составляли боевые армии. Первые мусульманские завоевания не были миграцией бедуинских племен с семьями, палатками и стадами, подобной нашествию турок-сельджуков на Средний Восток в XI веке. Войну вело дисциплинированное войско. Лишь после завоевания семьям дозволялось или даже предлагалось переселиться из пустыни на захваченные земли.

Сведения о численности войск очень различны, и им, на этих первых стадиях истории ислама, вряд ли можно доверять. Мусульманские источники утверждают, что объединенная мощь армий, завоевавших Сирию, составляла 30 000 человек, но что они редко собирались вместе, а обычно действовали меньшими подразделениями. Силы, захватившие Ирак, по-видимому, были значительно меньше — арабские источники называют числа от 6000 до 12 000 человек. В Египте было еще меньше: войско Амра составляло вначале 3500 или 4000 человек, но вскоре оно получило 12 000 человек подкрепления. Сведения могут быть ненадежными, но они выглядят правдоподобно[10]. Это была не орда, раздавившая сопротивление одним численным преимуществом; в важнейших сражениях, при Йармуке в Сирии и при Кадисии в Ираке, войска римлян и Сасанидов, возможно, имели численное превосходство.

Вооружение арабских армий было простым, но эффективным. У них не было технического преимущества над противником, не было нового оружия или превосходства в доспехах. Успех монголов, завоевавших в начале XIII века большую часть Азии и Европы, явно в немалой степени определялся их искусством в стрельбе из лука с седла. Оно обеспечивало им превосходство в огневой мощи и мобильности. Арабы, напротив, не располагали подобными преимуществами.

Мы хорошо представляем себе вооружение римского воина по статуям и скульптурным изображениям битв, которые дают нам возможность довольно уверенно реконструировать их снаряжение. Столь же отчетливую картину воина-всадника исламского мира в XIV-XV веках дают нам подробнейшие персидские книжные миниатюры того периода. Однако относительно раннего арабского войска у нас нет никаких зримых свидетельств. Нет и надежных археологических сведений по тому периоду: ни оружия, ни доспехов не сохранилось. Нам остается только полагаться на беглые упоминания в повествованиях и поэзии, не дающие, за редким исключением, подробных описаний.

Обычно предполагалось, что воин первых мусульманских армий сам обеспечивал себя оружием или добывал его в сражении. При победе над войском или взятии города оружие считалось наиболее ценным трофеем. Вскоре развилась оживленная торговля оружием и доспехами. Ни о какой униформе не было и речи: каждый одевался в то, что имел, в зависимости от своего состояния. Съестными припасами в большинство случаев тоже запасались сами. Не было продовольственных обозов, неповоротливых телег с припасами, замедлявших продвижение войска. Каждый должен был сам везти с собой запас пищи или добывать ее в пути. Когда арабское войско в 716-717 годах вторглось в Византийскую империю, каждому воину приказано было везти на своем коне два «мудда» (около 2 кг) зерна. В данном случае запас не пригодился, поскольку захвачено было достаточно добычи. На зиму строили хижины и возделывали землю, так что в продолжительных кампаниях армия могла питаться тем, что вырастила сама. Передвигаясь налегке и питаясь от земли, мусульманские войска могли покрывать огромные расстояния, что было бы невозможно, если бы они тянули за собой тяжело нагруженные обозы.

Основным оружием был меч. Арабские мечи раннего периода — это не кривые ятаганы, какими представляет их публика, а широкие, прямые, обоюдоострые клинки с маленькой рукоятью. Их держали в кожаных или деревянных ножнах и носили обычно не на поясе, а на перевязи через плечо. Сохранившиеся образцы позднего сасанидского периода имеют длину около метра. Владение таким оружием требовало значительной силы и ловкости. Лучшие мечи, видимо, ввозились из Индии, хотя Йемен и Хорасан тоже славились производством высококачественного оружия. Мечи, несомненно, были дороги: их ценили, им давали имена, их передавали по наследству и прославляли в стихах. Меч, оружие ближнего боя, был оружием настоящего героя. В то же время они, кажется, были в широком употреблении, и возможно, возросшее богатство некоторых районов Аравийского полуострова в конце VI и начале VII веков позволило многим бедуином обзавестись этим престижным оружием.

Наряду с мечами использовались копья — основное оружие пехоты. Копья имели деревянные древки и железные наконечники, позволявшие использовать их не только как колющее, но и как рубящее оружие. Более короткие «харба» появились в начале исламского периода. Их могли использовать всадники, хотя свидетельства применения в конных схватках тяжелых копий отсутствуют. Имеются также сообщения об использовании железных стержней и палиц, и, разумеется, палок, камней, палаточных шестов и всего, что попадалось под руку. Использовались и луки. Искусство лучника ценилось высоко. Источники говорят об «арабских» луках и «персидских» луках. Арабские, вероятно, были легче и проще. Отсутствуют сведения о применении арабскими воинами этого времени арбалетов, хотя к IX веку они, несомненно, вошли в употребление.

В качестве защитных доспехов носили кольчуги, хотя очень немногие могли позволить себе такую роскошь: со-общается, что в 704 году во всей обширной провинции Хорасан имелось всего 350 кольчуг на 50 ООО воинов. Кольчуги передавались из поколения в поколение, а новые, блестящие и сверкающие, ценились превыше всего. ГЬлову защищали двумя способами. Существовал «мигфар», известный также в истории вооружения на Западе. В сущности это был кольчужный капюшон, опускающийся сзади на спину для защиты шеи. В других случаях употреблялся круглый шлем, известный как «байда» (яйцо). Воин в полном доспехе, вероятно, был неплохо защищен — по крайней мере, не хуже норманнских рыцарей со знаменитого гобелена из Вайе, но большинство рядовых воинов обходились плащами и тюрбанами, что делало их легко уязвимыми.

У нас очень мало подробных описаний сражений этого периода, и отсутствуют военные руководства времен ранних завоеваний, однако в источниках порой приводятся советы, дающие некоторое представление о тактике. В 658 году армия неопытных иракцев вторглась в Сирию в ходе одной из многочисленных в этот период гражданских войн между мусульманами. Коварный старый вождь бедуинов потрудился снабдить их несколькими советами. Он наставлял их в первую очередь позаботиться о запасе питьевой воды. Их противники сирийцы шли в пешем строю, но иракцы были на конях, и им следовало использовать преимущество мобильности, отрезав врага от источников воды. Далее он продолжает: «Не сражайтесь с ними, обстреливая из луков, и не бросайтесь на них на открытом месте, потому что они превосходят вас числом, и вы можете быть окружены»[11] Не следовало также стоять на месте или строиться перед противником в традиционные боевые порядки, поскольку у противника были и пешие, и конные воины, которые в ближнем бою поддерживали бы друг друга. Прорыв строя привел бы к поражению. Напротив, надлежало использовать свою мобильность и разделить войско на малые отряды (катаиб), которые поддерживали бы друг друга. Те, кто предпочитал оставаться в седле, могли остаться, но те, кто хочет, могли спешиться. Это упоминание любопытно: лошади и верблюды были очень полезны при передвижении, для перестроения и захвата удобных для сражений участков и источников воды, но исход сражения обычно решали пешие воины в ближнем бою. Бросив копья, они сражались мечами, и схватка обычно заканчивалась, когда противник падал наземь. Отсутствие стремян, во всяком случае в первые годы завоеваний, вероятно, давало пехоте значительное преимущество. Сирийская армия конца VII — начала VIII веков, одержавшая верх в упомянутой битве, и во многих других сражениях того времени, кажется, специализировалась на тесном строе пехоты. При атаке кавалерии пехота выставляла стену копий: люди опускались на колени, упирая тупой конец копья в землю и выставив наконечники к врагу. Они выжидали, пока враг приблизится вплотную, после чего вскакивали и били копьями в морды коней. Этот прием требовал дисциплины и немалой выдержки, но, если строй держался, был очень эффективен.

Подобная систематическая тактика была чужда военной традиции бедуинов, отдававшей преимущество подвижности и личной храбрости, но они, вероятно, переняли ее к поздним стадиям завоеваний, когда мусульманские войска действовали в Магрибе и Средней Азии.

По ходу завоеваний широко распространилось два новшества в военном снаряжении и технике. Всадники Древнего мира не знали стремян. Когда и где их изобрели, остается неизвестным. В Средней Азии существуют настенные рисунки, датирующиеся предположительно началом VIII века, изображающие использование стремян. Письменные источники говорят, что стремена впервые использовали арабские войска в Южном Иране (в основном против других арабов) в 680-х годах. К VIII веку они вошли в широкое употребление. Важность применения стремян— спорный для историков вопрос. Предполагается, что в Западной Европе их применение привело к появлению тяжеловооруженных рыцарей, со всеми вытекающими отсюда социальными и культурными последствиями. Незаметно, чтобы это новшество привело к столь же дале-ко идущим последствиям в мире ислама, хотя стремена, разумеется, облегчили дальние конные рейды на поздних стадиях завоевания.

Вторым важным военным новшеством тех первых лет завоевания было развитие метательной артиллерии. Большие машины назывались «манджаник», меньшие — «аррада». Такие машины были известны и до исламских завоеваний: первый достоверный случай их применения — при осаде аварами Фессалоники в 597 году. Машины представляли собой рычаг, за веревки, привязанные к одному концу которого тянули люди, заставляя другой конец подниматься с большой скоростью и выбрасывать снаряды из прикрепленной к нему пращи. Единственное описание применения осадной артиллерии на первых стадиях исламских завоеваний (632-650) приводится в отчете об осаде арабами персидской столицы Ктесифона (Аль-Мадаин). Тогда арабы якобы использовали двадцать таких устройств, построенных перебежавшим к ним персидским инженером по приказу арабского командующего, Саада ибн Аби Ваккаса.

Поразительно, что такие осадные машины вовсе не упоминаются ни в одном описании завоевания арабами укрепленных городов, таких как Дамаск или крупная римская крепость Вавилон в Египте. Однако невозможно определить, действительно ли машины не использовались или источники просто не упоминают о них. В VIII веке мы слышим, что мусульмане применяли их, чтобы пробить стены Самарканда в 712 году, и эта информация явно подтверждается обнаруженным графитти, изображающим технику в действии. В то же время нам рассказывают о машине, которую приводили в действие 500 человек. Ее использовали, чтобы сбить штандарт на буддийском храме в Синде. Однако в целом осадная тактика представляется весьма примитивной, и только длинная и трудная кампания в Трансоксании в начале VIII века, по всей видимости, включала систематические и длительные осадные операции.

У первых мусульман не было ни секретного оружия, ни новой военной технологии. Их преимущество над врагами состояло просто в мобильности, хорошем руководстве и, возможно, самое важное, в высокой мотивации и боевом духе.

Трудно оценить мотивы, двигавшие воинами тех первых завоеваний. По словам сэра Фрэнсиса Бэкона, королева Елизавета I не желала заглядывать в сердца и тайные помыслы людей, и историки тоже, в общем, не умеют этого делать. Все, что мы можем, — это строить предположения на основании того, что люди тогда говорили, или якобы говорили, о своих намерениях и деяниях.

Полнейшее наиболее отчетливое изложение мотивов, двигавших мусульманами, выражается в серии речей, обращенных, согласно рассказам, послами мусульман к персидским властям. Некоторые из них мы уже приводили. Мусульмане не устают повторять, что их не интересуют блага мира сущего: их влечет надежда на рай и вера, что убитые персы не смогут насладиться этой наградой. «Если вы убьете нас, мы войдем в рай; если мы убьем вас, вы попадете в огонь». Они действовали по прямому приказу Бога. «Мы ныне идем на вас по приказу Господа нашего и сражаемся за Него. Мы исполняем Его приказы и ищем исполнения обета Ему»[12].

Погибших мусульман зачастую называют мучениками (шахидами). Согласно мусульманской традиции, представление о погибших в джихаде как о мучениках впервые появляется в описании битвы при Бадре (624 год), и согласно общепринятому представлению те, кто погиб на Священной войне, отправлялись прямо в рай. Существуют рассказы о людях, намеренно искавших мученичества или, по крайней мере, ставивших себя в опасное положение, чтобы достичь его.

В этом случае интересно отметить сочетание стремления к мученичеству с долгом перед племенем. Описано несколько примеров крайностей, когда, например, люди в бою сбрасывали доспехи, чтобы быстрее погибнуть и так достичь награды мученика, но такие случаи являются редкими исключениями: большинство довольно разумно желало насладиться плодами победы в этом мире прежде, чем перейти к блаженству загробной жизни.

Другой мотив, вложенный в уста мусульманских воинов, — это стремление освободить подданных персов от тирании, чтобы те могли перейти в ислам:

В общем, однако, обращение в ислам или предложение возможности такого обращения не часто упоминается как причина войны. Более обычна гордость за принадлежность к арабским племенам. Когда Саад, командующий мусульманскими силами в Ираке, хотел вдохновить своих людей на подвиги, он воззвал к гордости арабов: «Вы — вожди и знать арабов, избранные каждого племени и гордость тех, кто следует за вами»[15]. Такие речи часто противопоставляют аскетизм и честность арабов изнеженности и лживости персов. Гордость за достижения племени остается столь же важным фактором мотивации, как во времена джахилийи. Это наиболее явно выражается в поэзии, например в анонимных стихах, прославляющих деяния племени тамим в битве при Кадисии.

Другая поэма воздает честь Асаду:

Радость битвы и кровопролития исходит прямо от духа доисламского мира. Личная слава и репутация тоже сохраняют свое значение. В одном призыве стремление к раю сочетается со старомодным стремлением к долгой славе в этом мире:

О арабы, сражайтесь за веру и за этот мир. Заслужите скорое прощение Господа вашего, и сады, просторные, как земля и небо, примут почитающих Бога. И если дьявол захочет лишить вас отваги, напоминая об опасностях войны, вспомните, что о вас веками будут рассказывать на пирах и празднествах[19].

Жажда мирской славы, разумеется, сочеталась с желанием приобрести богатства. Один из наиболее постоянных мотивов повествований о первых завоеваниях — погоня за трофеями и восторженное описание захваченных богатств. Обычно упоминают такую добычу, как деньги, движимое имущество и рабов: приобретению живых трофеев всегда придавалось большое значение, а кое-где, особенно в Северной Африке, захватывали главным образом рабов. Любопытно, учитывая, что речь идет о скотоводческом народе, как редко упоминается скот — возможно, потому, что воин навсегда отказывался от прежнего образа жизни скотовода. Забота о приобретении трофеев не уступает заботе об их справедливом дележе. Многие из описаний, несомненно, грешат преувеличениями, но смысл от этого не теряется.

Устанавливающееся исламское государство располагало людьми, имело хорошую армию, идеологическую базу и вождей, способных возглавить широкую экспансию. Главное, вожди отлично сознавали, что перед ними стоит выбор — экспансия или коллапс. Для них существовал только один возможный ход действий — завоевания.