"Троя. Падение царей" - читать интересную книгу автора

Книга вторая Битва за Трою

Глава 13 Крестьянин и царевич

Жители Трои не могли припомнить другой столь же суровой зимы. Штормовые ветра с севера принесли ледяные дожди со снегом, а потом, что удивительно, снегопад. На окнах и стенах повисли сосульки, а на пастбищах к северу от города попавшие в заносы овцы замерзали до смерти. Снежные бури бушевали двадцать дней, и, даже когда они прекратились, дороги оставались перекрытыми.

В нижнем городе умирали обитатели бедных кварталов. Цена на съестное опасно росла, в то время как плохая погода и слухи о войне сокращали число торговых караванов с востока.

Приам приказал, чтобы все запасы зерна были строго распределены, и город бурлил недовольством. Даже в эту самую худшую из всех зим беженцы все-таки покидали город, потому что с юга неизменно приходили плохие новости. Гектор выиграл три битвы, но превосходящие числом враги вынудили его отступить к Фивам Гипоплакейским, и теперь этот город был осажден.

На севере микенцы, напавшие на Дарданию, были разбиты полководцем Баноклом и его фракийцами при содействии отряда наемников под предводительством Тудхалияса, изгнанного сына хеттского императора. Битва чуть не была проиграна. Она бы и была проиграна, если бы вражеский флот не попал в шторм. Только треть кораблей перебралась через проливы, и вражеское войско сократилось до четырех тысяч человек – вместо двенадцати тысяч, которые могли бы высадиться на берег.

В один из зимних дней сын царя Антифон покинул свой дом в нижнем городе и потащился по обледеневшей, почти пустынной улице к верхнему городу. Дул ледяной ветер, и даже плащ из овечьей шкуры не помешал Антифону промерзнуть до костей.

Пройдя через Скейские ворота, он поднялся по каменной лестнице к южным укреплениям. По дороге он вспоминал долгие дни болезни после осады дворца четыре года тому назад. Удар ножом был почти смертельным, но он боролся за жизнь и, чтобы избавиться от своего непомерного веса, снова и снова взбирался по ступеням укреплений. Сперва он принялся за восточные укрепления, где огромные стены были ниже всего. Он думал, что потеряет сознание от боли и усталости. Но месяцы шли, его сила росла, и теперь – хотя он все еще весил столько же, сколько двое мужчин вместе взятых – он был сильнее любого другого воина в Трое.

Он понятия не имел, почему его брат Полит попросил его встретиться с ним на Великой Башне Илиона. Антифон не поднимался на нее с тех пор, как был ребенком. Приам ему запретил.

– Под тобой может рухнуть крыша, мальчик, – сказал он, – а отстраивать ее заново будет сущим кошмаром для строителей.

На южной стене, над Скейскими воротами, Антифон мгновение помедлил, потом открыл дубовую дверь Великой Башни и окунулся в ее темноту. Он ждал до тех пор, пока глаза не привыкли к полумраку. Слева от него по внутренней стене башни поднимались ступеньки.

Когда Антифон в конце концов вышел на деревянную крышу, ветер ударил в него, как топор. Четыре стражника стояли по углам башни, терпеливо выдерживая порывы ветра.

Тощий Полит, завернувшись в тяжелый плащ, прикрыв редеющие волосы шапкой из овчины, поспешил к Антифону; северный ветер подталкивал его в спину.

– Спасибо, что пришел, чтобы встретиться со мной, брат, – сказал Полит. Половину его слов уносил ветер. – Ты здоров?

– Давай оставим взаимные вопросы о нашем здоровье до более подходящего времени! – прокричал Антифон. – Что мы здесь делаем?

– Как обычно, я ищу твоего совета, брат.

Положив руку на плечо Антифона, Полит подвел его к той стороне башни, что выходила на нижний город и бухту. Широкая стена прикрывала их снизу, но все же на таком ветру Антифон едва мог вдохнуть. Он прикрыл рот сложенной ковшиком рукой, чтобы можно было дышать.

– Наш отец снова решил сделать из меня дурака, – сказал Полит, склонившись к уху Антифона. – Он призвал меня вчера и сказал, что назначает меня своим стратегом и что я должен продумать защиту Трои. Я провел бессонную ночь, брат.

Антифон кивнул.

– А почему мы на Великой Башне?

Он задохнулся.

– Отсюда мы можем видеть Трою и ее окрестности. Мы можем видеть, куда придут враги, и решить, как будем защищаться.

Антифон фыркнул. Он схватил брата за тощую руку и потащил обратно к башенной лестнице.

– Пошли со мной, Полит!

Не потрудившись посмотреть, следует ли за ним брат, Антифон спустился в темные и, к счастью, безветренные недра башни и вернулся обратно на стену. Опять очутившись на свету, он стал спускаться по ступеням укреплений.

Достигнув их подножия, Антифон окликнул стражника у ворот и приказал:

– Пригони мне колесницу!

Тот кивнул и побежал ко дворцу.

Антифон прошел через открытые Скейские ворота. Только теперь, снова посмотрев на нижний город, он повернулся к брату.

– Чтобы защитить город, мы должны думать так же, как думают враги, – сказал он Политу. – Мы не можем думать, как думает Агамемнон, стоя на Великой Башне. Мы должны отправиться туда, куда отправится он, и увидеть то, что он увидит.

Полит кивнул, не поднимая головы.

– Ты прав. Я плохо умею это делать. Вот почему отец выбрал меня. Чтобы сделать из меня дурака. Как он сделал из меня дурака во время Свадебных Игр Гектора.

Антифон покачал головой.

– Брат, ты так не думаешь. Это правда, Приам в прошлом делал из нас дураков. Он назначил меня командиром конницы, когда я был так немыслимо толст, что мог сломать хребет одному из бессмертных коней Посейдона. Но сейчас он знает, что делает. Когда придут микенцы, он должен быть готов. Они могут появиться здесь, на наших берегах, весной. Возможно, остаются считанные дни до прибытия их кораблей. Он выбрал тебя не для того, чтобы выставить на посмешище. Он выбрал тебя потому, что считает подходящим человеком для такой задачи. Ты должен это понять.

– Несмотря на Игры?

– Как раз из-за Игр, брат. Игры были для него важны. Он хотел, чтобы Агамемнон и цари, которых он приволок отовсюду, увидели, как организованны троянцы. Отец верил, что ты сможешь это сделать. И ты заставил его гордиться. Ты доставил тысячи человек на нужные соревнования в нужные дни и в нужное время. Все они были накормлены и размещены по домам. Это было огромное достижение. Тогда ты слишком беспокоился, чтобы это понять.

– Тогда случилось несколько драк, – сказал Полит, слегка успокоенный этой похвалой.

– Тогда случилось больше чем просто несколько драк, – засмеялся Антифон. – Я сам видел не меньше десятка. Однако Игры не были сорваны, и все довольными отправились по домам. Кроме царя Эионея, – пожал он плечами, – и двух человек, погибших во время гонок колесниц. И критского кулачного бойца, которого Ахилл убил одним ударом.

Он засмеялся и похлопал брата по спине.

– Я этого не видел, – с несчастным видом ответил Полит – Вчера я встретился с военачальниками, Луканом и Тирситом. Они говорили на языке, который я не мог понять.

Антифон засмеялся.

– Воины любят говорить на собственном языке.

Показалась колесница и, стуча колесами, проехала в ворота. Антифон отпустил колесничего и взял вожжи.

– Пошли, Полит, – сказал он. – Давай прокатимся вместе.

Полит взошел на колесницу. Антифон щелкнул вожжами, и колесница покатила через нижний город, мимо кроличьих садков, по улицам и переулкам под огромными стенами.

Едва они миновали защитный ров, Антифон направил колесницу вниз, по слегка покатой дороге, через покрытую снегом равнину Скамандера. Они ехали, пока не достигли реки.

Зимнее половодье было в разгаре, и разлившиеся воды плескались вокруг колес. Когда колесница добралась до деревянного моста, Антифон остановил лошадей и слез.

Стоя посередине моста, они оглянулись туда, откуда явились.

– Что ты теперь видишь? – спросил богатырь.

Полит вздохнул.

– Я вижу огромный город на плато, окруженный неприступными стенами.

Он посмотрел на Антифона, который ободряюще кивнул.

– Я вижу нижний город, который расположен на покатой местности; по большей части к югу от верхнего города. Его можно защитить, но если защитников будет слишком мало или если врагов будет слишком много, нижний город возьмут, улицу за улицей, дом за домом. Обе стороны заплатят за это дорогой ценой, но взять его все-таки можно. Отец думает расширить защитный ров вокруг города – значит, придется снести много домов. Но он боится, что люди неверно это воспримут. Если они поверят в неизбежный приход Агамемнона, беженцев станет еще больше, и богатство города уменьшится.

Антифон пожал плечами.

– Агамемнон в любом случае придет. А что еще ты видишь?

– Повсюду вокруг нас, на западе и на юге, я вижу широкую равнину, идеальную для столкновения конницы. Троянская конница уничтожит любые войска, которые сунутся на равнину. Никто не сможет выстоять перед ней.

Полит посмотрел на город, и Антифон увидел, что выражение его лица изменилось.

– В чем дело? – спросил богатырь.

– Тронская конница, – ответил Полит. – Тысячи лошадей. Мы не сможем разместить их в верхнем городе. Для них там не хватит корма. И мы не сможем оставить их в нижнем городе, в тамошних казармах. Что, если нижний город падет?

– Вот теперь ты размышляешь, – сказал Антифон, хотя эта тревожная мысль не приходила раньше в голову ему самому.

Троянская конница была подвижной армией, лучше всего пригодной для быстрых бросков, для того чтобы застать врага врасплох. При осаде конница будет бесполезна.

Страх проснулся в сердце Антифона.

Полит пристально рассматривал земли вокруг города и дальше, вплоть до Троянской бухты.

– Нам понадобится больше конников, – сказал он, – больше вестников и разведчиков. Гектор и его люди должны будут остаться вне города, должны будут непрерывно передвигаться, нанося удары по врагу в самых неожиданных местах.

Полит нахмурил брови.

– Тогда как нам снабдить всех их едой и оружием, новыми стрелами и копьями?

– Ты начинаешь размышлять слишком быстро для меня, – отозвался Антифон. – Как мы сможем выжить, если наша армия будет вне города?

– Не вся армия. Только конница. Внутри стен могут остаться пешие воины, лучники, чтобы делать вылазки вместе с остальным войском, когда представится такая возможность. Мы должны спрятать припасы в дальних холмах и лесах, куда враг не сунется, – продолжал он. Ему начинала нравиться беседа. – И нам понадобится как-то поддерживать связь с Гектором, чтобы действовать согласованно.

– Ты просто чудо, младший брат, – с восхищением сказал Антифон.

Полит покраснел, услышав этот комплимент.

– Но, – продолжал Антифон, слегка погрустнев, – мы не можем полагаться только на Троянскую конницу. Она – наше копье и наш щит, но даже самый крепкий щит можно разбить.

– Ты веришь, что Агамемнон приведет свою конницу? Да ни за что!

– Нет, сила Микен в пеших воинах. Микенская фаланга – лучшая в мире, опытная и дисциплинированная. Мы не захотим, чтобы нас втянули в решительное сражение с ними.

– Но, брат, – возразил Полит, – это у нас лучшая пехота. Уж наверняка отряды скамандерийцев и гераклионцев и твои илионцы стоят любой армии? Все они доблестные воины.

Антифон покачал головой.

– За исключением Орлов, у нас нет пеших воинов, которые могли бы сравниться с микенскими, – признал он. – И нашу пехоту подкрепляют хетты и фригийские наемники, а у них легкие доспехи. Микенцы смогут пройти сквозь них, как коса через длинную траву. Только Гектор и конница способны отразить атаку воинов Агамемнона. Микенцы – лучшие бойцы, но поскольку они тяжело вооружены, они не могут действовать быстро. Только натиск конницы сможет сломать их строй и рассеять их.

Полит кивнул.

– Но уж наверняка Орлы отца не хуже?

– Не хуже, но Орлов всего три сотни. Микенская же пехота насчитывает тысячи воинов, и большинство из них ветераны десятка войн. Они смертельно опасны, Полит, и они умеют побеждать. В этом они много практиковались.

Антифон посмотрел на верхний город; теперь богатырь был в мрачном расположении духа.

С тех пор как его коснулась смерть, он каждое утро благодарил богов за то, что все еще живет, и энергично встречал каждый новый день, полный решимости выжать до капли все его удовольствия. Но сейчас, впервые за несколько лет, темнота угрожала поглотить его. То, что началось как небольшая разминка ума, обсуждение с братом способов защиты Трои, превратилось в черный ужас перед будущим.

Антифон мысленно видел вражеские лагеря на равнине Скамандера, реку, текущую кровью, сожженный и опустошенный нижний город, микенские войска, кричащие у стен Трои.

Полит ободряюще сказал:

– Мы тоже умеем побеждать, брат. И великие стены неприступны. Город нельзя взять.

Антифон повернулся к нему.

– Если микенцы доберутся до стен, Полит, Троя не сможет выстоять. В городе всего два колодца. Большая часть нашей воды идет из Скамандера и Симоиса. И сколько мы сможем кормить наших людей? Мы не сможем продержаться лето. И рано или поздно найдется предатель. Он всегда находится. Вспомни: Дардания была взята не в результате осады. Нужен всего один предатель, и вражеские войска просто войдут через ворота.

Он замолчал.

«Я был предателем, – подумал он, – в последний раз, когда Агамемнон пытался взять Трою. Из-за моего высокомерия чуть не погиб царь, и Троя чуть не сдалась иноземной власти. Только храбрость героя Аргуриоса предотвратила это. Два троянца устроили заговор, чтобы Троя пала, а микенец спас город. Как боги наслаждаются этой шуткой!»

Антифон хмуро улыбнулся, пытаясь стряхнуть мрачное настроение, проклиная себя за то, что принялся себя жалеть.

– Если бы я по-прежнему был толстым, я мог бы сесть позади Скейских ворот, и тогда все микенские войска ни за что не сумели бы их открыть.

Полит засмеялся.

– Тогда мы должны двинуться к дому и к горам медовых пирогов.

Крупная женщина тащилась по улицам нижнего города с корзиной медовых пирогов в руке. Многие торговцы кричали ей приветствия, когда она проходила мимо. Она знала всех. Тобиос, торговец драгоценностями, с волосами, крашенными хной, Паликос, торговец тканями, Раша, продавец мяса, и другие. Для них она все еще была Рыжей толстушкой, служительницей Афродиты. Но теперь те дни остались в прошлом. Она вышла замуж за Банокла, воина Троянской конницы.

Женщина улыбнулась. Банокл был теперь полководцем, не больше, не меньше. Мысли о муже согревали ее, пока она шла по утреннему холоду.

Когда она была молода и прекрасна, она мечтала выйти замуж за богатого человека, высокого и красивого, и жить во дворце, где слуги будут заботиться о ней. Там будут ароматные ванны и украшенные драгоценностями одежды. Восхищение мужа будет сиять ярче летнего солнца, и она будет идти по Трое, как царица из легенды. Таковы были мечты ее молодости. В те времена она верила, что никогда не состарится. Что никогда не настанет день, когда ее не будут желать мужчины, когда один взгляд ее фиалковых глаз не будет пленять их сердца.

Однако день этот пришел, подкрался незаметно через тени ее жизни. Богатые клиенты покинули ее, и Рыжая обнаружила, что торгует собой среди чужеземных моряков, или обычных воинов, или самых бедных торговцев и путешественников.

Пока однажды ночью в ее жизни не появился Банокл.

Рыжая шла по улицам к своему маленькому опрятному дому на улице Горшечников. Пересекая площадь, она впервые увидела светлобородого микенского воина. Тот был вдрызг пьян и находился в компании воров и головорезов. Он окликнул ее и, шатаясь, направился к ней.

– Клянусь богами, – сказал он, – думаю, ты самая красивая женщина, которую я когда-либо видел.

Покопавшись в кошельке у себя на боку, он вытащил серебряное кольцо и сунул ей в руку. Она сказала, что этой ночью уже закончила работать, но его это не остановило.

– Это только за твою красоту, – сказал он.

Несмотря на то что Рыжая годами имела дело с мужчинами и их желаниями, она была тронута этим жестом. И почувствовала жалость к пьяному дураку. Она знала людей, что были с ним. То были грабители, и, не успеет ночь подойти к концу, как они убьют или искалечат его из-за его колец.

Но она оставила микенца на площади и отправилась – как и утром – в дом пекаря Кренио.

Позже, возвращаясь тем же путем, она приготовилась увидеть воина лежащим на камнях мертвым. Добравшись в конце концов до площади, она увидела, что тот спокойно сидит и пьет, а воры валяются вокруг него.

В следующие дни она наблюдала, как микенец принимает участие в Свадебных Играх Гектора в качестве кулачного бойца. Она гуляла с ним по берегу, спала рядом с ним, слушая его дыхание. И в один прекрасный день поняла с огромным удивлением, что любит его. Почему – так и осталось загадкой. Он не был умен, не обладал интуицией. Кое в чем он походил на большого ребенка: быстро вспыхивал гневом, быстро прощал. Даже сейчас ее любовь к микенцу удивляла Рыжую.

Банокл-командующий. Эта мысль ее забавляла.

Добравшись до дома, она поставила корзинку с медовыми пирогами на стол и налила себе чашу вина. Огонь погас, и она добавила в него хвороста, а потом села перед пламенем.

Банокл все еще был в Дардании. В город пришла весть о том, что он выиграл битву. Его имя было у всех на устах.

Рыжая отхлебнула вина и потянулась за медовым пирогом. Только один, пообещала она себе. Вкус был божественным. Кренио обладал непревзойденным талантом пекаря.

Когда она навестила его этим утром, старик опять заплакал, говоря ей снова и снова, как ее любит.

– Я собираюсь покинуть город, – сказал он.

– Ты говоришь это уже год, – ответила Рыжая. – Но так и не уехал.

– Я ждал, пока ты образумишься, моя дорогая, и отправишься со мной.

– Не начинай снова этот разговор, старик. Я теперь замужем.

– Но все-таки ты не можешь не приходить ко мне, верно? Нам суждено быть вместе. Я чувствую это всем сердцем. Отправимся со мной на восток, Рыжая.

Она не могла сказать, что ублажила его, как всегда, ради его медовых пирогов.

Рыжая откусила кусок второго пирога. Он тоже был хорош.

Мысли ее вернулись к Баноклу.

– Я скучаю по тебе, – прошептала она.

Банокл тоже скучал. За стенами крепости Дардании воины все еще праздновали последнюю победу над микенцами. Банокл слышал смех и пение, веселье людей, уцелевших в битве. Он чуял запах жарящегося мяса и хотел быть снаружи, среди воинов, беззаботно пить и танцевать.

Вместо этого он застрял в этих знобящих покоях, пока Каллиадес и хетт с завитой бородой и именем, о которое можно было сломать язык, вели бесконечный разговор о берегах и бухтах для высадки и о возможных местах сражений. Они говорили о снабжении продовольствием, о разведчиках и о замене павших в битве командиров. Слова перекатывались через Банокла, как волна, и он понял, что разражается все больше и больше.

По правде сказать, он скучал по Рыжей толстушке. Ее отсутствие лежало камнем у него на сердце. Он представил себе, как она сидит в своем маленьком садике, прислонившись спиной к подушкам, положив ноги на обитую мягким скамеечку. Этот образ немного его успокоил.

Их расставание не было счастливым. Фиалковые глаза сердито глядели на мужа.

– Эту войну нельзя выиграть. Троя не может выстоять против западных царей и их армий. Все умные торговцы покидают город. Мы должны сделать то же самое. Двинуться на восток. Теперь у тебя есть золото и слава. Ты мог бы найти себе дело у хеттов. Мы могли бы быть счастливы.

– Я счастлив, – ответил Банокл, пытаясь ее обнять.

Она стряхнула его руки, потом вздохнула.

– Я тоже счастлива, – призналась она нехотя. – И это меня пугает. Я никогда такого не ожидала. Посмотри на меня, Банокл. Я толстая стареющая шлюха. Я думала, что всем моим мечтам давно пришел конец. Я довольствовалась своим маленьким домом. А потом пришел ты.

Банокл шагнул вперед и обнял ее. Она не сопротивлялась, положила голову ему на плечо.

– Ты радость моей жизни, – сказал он.

– Значит, ты идиот, и твоя жизнь, должно быть, была никудышной до нашей встречи.

– Так и было, но я этого не знал. Не беспокойся. Я вернусь домой весной. А ты просто отдыхай и наслаждайся. Принести еще пирогов от старого пекаря.

– Ты и вправду тупица, – сказала она, но голос ее смягчился, а потом Банокла окликнул воин.

Рыжая подала мужу шлем, Банокл наклонился, чтобы ее поцеловать.

– Хорошенько слушайся Каллиадеса, – предупредила она. – И не дай себя убить.

– Да никакой опасности нет. Мы уже разбили их армию. Они не вернутся до весны, а к тому времени я буду дома.

Но микенцы пришли снова, и битва была жестокой, мечи рубили, втыкались копья. Если бы не шторм, рассеявший флот врагов, их число было бы несметным.

Банокл недовольно уставился на хеттского царевича. Тот был молод, но борода его была длинной и старательно завитой. Он носил одежды из блестящей ткани небесного цвета, сверкающие в свете факела.

«Он одевается как женщина», – подумал Банокл с презрением, глядя на блеск драгоценных камней, нашитых на рукава. Даже обувь, украшенная серебром, блестела. В рукоять меча были вделаны драгоценные камни. Не человек, а ходячая сокровищница.

Банокл осушил чашу вина и рыгнул. То была хорошая отрыжка, громкая, горловая. Она прервала беседу. Друг Банокла Каллиадес поднял глаза и усмехнулся.

– Боюсь, наш товарищ потерял нить беседы, – сказал он хетту.

Тудхалияс покачал головой.

– Рискуя прослыть занудой, я должен заметить, что нельзя утратить то, чего у тебя никогда не было.

Гибким движением поднявшись, хетт пересек комнату и вышел на балкон.

– Я не нравлюсь этому человеку, – заметил Банокл, почесывая в коротко стриженной бороде. – И мне не нравится этот человек.

Тяжело поднявшись, он оглядел комнату и задержал взгляд на блюде с нарезанным мясом и сыром.

– Пироги кончились, – пожаловался он.

Подойдя к двери, Банокл открыл ее и крикнул, чтобы принесли еще пирогов. Потом снова плюхнулся на сиденье.

– Это не антипатия, – проговорил Тудхалияс, возвращаясь в комнату. – Меня воспитывали философы и учителя, владеющие редким искусством историков и мыслителей. Я изучал стратегию древних войн, слова великих полководцев, поэтов и законодателей. А теперь я изгнан из царства отца и нахожусь в компании воина, для которого самое большое удовольствие – это помочиться на дерево. Слово «антипатия» даже приблизительно не передает мои чувства.

Банокл сердито уставился на него, потом посмотрел на Каллиадеса.

– Думаю, это было оскорбление, но я перестал прислушиваться, когда он начал говорить о философах. Мне никогда не нравились эти коровьи сыны. Не понимаю ни слова из того, что они говорят.

– Допускаю, мой друг, что немногое из того, что они говорят, могло бы тебя заинтересовать, – отозвался Каллиадес. – Но я был бы признателен, если бы мы могли вернуться к насущным вопросам.

– А о чем тут вообще говорить? Враги пришли, мы их уничтожили. Они мертвы. А мы нет.

Банокл увидел, что хетт с озлоблением уставился на него.

– Мы пытаемся предугадать, где будет следующее вторжение, и приготовиться к нему. Именно так поступают умные военачальники, – презрительно усмехнулся Тудхалияс.

– Умные, да? – огрызнулся Банокл. – Если ты такой умный, что же тебя тогда изгнали? Как ты дошел до того, что сидишь тут с нами, крестьянами?

– Меня изгнали как раз потому, что я умный, ты, болван! Мой отец болен и очень стар. Он решил, что я собираюсь его свергнуть.

– Тогда почему он тебя не убил?

– Потому что он болен и очень стар, – Тудхалияс круто повернулся к Каллиадесу. – Можем мы обсудить военные действия наедине?

– Можем, – согласился Каллиадес, – но это было бы неуважением по отношению к этом отличному полководцу.

И, возможно, нам следует помнить, что именно атака его конницы прорвала вражеский строй и позволила нам рассеять врага.

– Я этого не забыл, Каллиадес, – ответил хетт. – Дело не в том, что я не придаю значения его храбрости или его воинским талантам. Дело в том, что леность его недалекого ума меня оскорбляет.

Банокл взметнулся на ноги, вытащив меч.

– Я устал от твоих оскорблений, навозная рожа, и от твоей глупой бороды. Дай мне ее обкорнать – по самое горло!

Изогнутый меч Тудхалияса с шипением покинул ножны.

Каллиадес прыгнул между мужчинами.

– А вот это может вдохновить наших врагов! – крикнул он. – Два военачальника-победителя кромсают друг друга на куски. Уберите мечи! Может, нам стоит встретиться позже, когда вы остынете.

Мгновение ни один из державших меч не двигался, потом Тудхалияс вогнал оружие обратно в ножны и зашагал прочь.

Когда дверь за ним закрылась, Банокл вздохнул.

– Что с тобой такое? – спросил Каллиадес.

– Я скучаю по Рыжей. Не видел ее несколько месяцев.

– Рыжая будет тебя ждать. Но тебя беспокоит не это. Мы дружим уже давно, и ни разу за все это время я не видел, чтобы ты обнажил меч против своего собрата-воина. Ты бы убил хорошего человека, храброго бойца. Это на тебя не похоже, Банокл.

Банокл тихо выругался.

– Я терпеть не могу быть командующим. Я скучаю по прежней жизни, Каллиадес. Сражайся, убивай врага, напивайся и плати каким-нибудь шлюхам. Вот какова жизнь воина. А я просто игрушечный командующий. Все вы думаете и планируете. Хетт это знает. Клянусь богами, это все знают. А я привык быть другим. Я был отличным бойцом, и люди смотрели на меня снизу вверх.

– Ты все еще отличный боец и они все еще смотрят на тебя снизу вверх.

– Дело не в этом. Я знал свое дело и делал его, как и любой другой человек. А теперь я не знаю своего дела, и чужестранцы кидают оскорбления мне в лицо. Говорю тебе, еще одно оскорбление – и я возьму его щипцы для завивки и вколочу ему в задницу так глубоко, что он сможет завивать свою проклятую бороду изнутри!

Каллиадес засмеялся.

– Не знаю, почему тебя так раздражают бороды. Многие хеттские воины ими щеголяют, но, как мы видели, они все равно свирепые бойцы. Почему бы тебе не пойти и не присоединиться к пирушке? Не напиться?

Банокл покачал головой.

– Я больше не могу этого делать, Каллиадес. Люди перестают разговаривать, когда я подхожу. Они замолкают, как будто ожидают, что я помочусь в их праздничные костры.

– Ты их командир. Они почитают тебя.

– Я не хочу, чтобы меня почитали! – закричал Банокл. – Я хочу быть самим собой! Почему ты не можешь стать командующим? Это же ты составляешь все планы!

Каллиадес посмотрел на него.

– Надо не только продумывать действия, мой друг, – тихо сказал он. – Вся стратегия – ничто, если люди не желают сражаться. Когда ты возглавляешь войско, люди идут за тобой, их сердца полны огня и веры. Это то, что нельзя купить за золото. Ты вдохновляешь их. Они верят в тебя. Они поскачут в Аид, если ты об этом попросишь. Тебе следует это понять. Тудхалияс сердится не потому, что ты глупый, а потому, что он не может научиться быть таким, как ты. Он может понять, как разработать детали военных действий, он может овладеть воинскими навыками и стратегией, но он не может вдохновлять. По правде сказать, я тоже не могу. Это редкий дар, Банокл. И у тебя он есть.

– Он мне не нужен! – запротестовал богатырь. – Я хочу, чтобы все было, как раньше.

– Ты хотел бы, чтобы мы погибли тогда, во Фракии?

– Что? Я имел в виду, что хочу… Я не знаю, чего хочу. Но не этого! Чума порази Гектора за то, что оставил меня за командующего!

– Гектор не смог бы взять фракийцев с собой в Трою. Ты знаешь, что случилось в прошлый раз, когда там были фракийцы.

– Что?

– Да я тебя умоляю! – огрызнулся Каллиадес. – Мы были с тобой там, в армии, которая туда вторглась! Троянские фракийцы восстали, присоединились к нам, и мы почти взяли город.

Банокл снова тяжело опустился на стул и вздохнул.

– Я сказал Рыжей, что здесь, в Дардании, зимой больше не будет битв. Так сколько еще проклятых армий Агамемнона ждет по ту сторону проливов?

– Очевидно, их будет больше, чем мы думали, – ответил Каллиадес. – Но зачем приходить зимой? С едой зимой туго, земли негостеприимны. Снег и проливные дожди сделают большую часть Фракии непроходимой. Приходить зимой нет смысла.

– Если это так, почему ты беспокоишься?

– Потому что Агамемнон не дурак. Он в прошлом брал города и возглавлял успешные набеги по всему западу. Мы с тобой участвовали во многих из его набегов. Здравый смысл говорит мне, что нападение на Трою нужно будет совместить с вторжением в Дарданию на севере и с большим переходом через гору Иду на юге. Только тогда он сможет привести свои флоты в Троянскую бухту. Но нападать здесь зимой, когда его армия оторвана от других? Даже если они успешно высадятся и двинутся на юг, можно будет получить подкрепление из Трои и уничтожить микенцев. Так о чем Агамемнон думает?

– Может, он потерял рассудок, – заметил Банокл.

Каллиадес покачал головой.

– Это было бы слишком хорошо. Но я боюсь, мы просто не видим его замысла.