"Прыжок рыси" - читать интересную книгу автора (Приходько Олег Игоревич)

Глава четвертая

1

Алевтину Васильевну он нашел на поселковом кладбище у могилы сына. Она сидела на опрокинутом ведре и смотрела на размокшую под дождем фотокарточку, наскоро прикрепленную к деревянной тумбе. Венков уже не было, остался букетик бессмертников на могильном холме, да в банке стояли четыре цветка с бархатистыми лепестками и желтой сердцевинкой, названия которым Евгений не знал.

«Вот и свиделись, попутчик, — мысленно поздоровался он с Павлом, весело глядевшим с фотокарточки. — Кажется, ты меня приглашал?»

Алевтина Васильевна повернула к нему нестарое еще лицо с темными кругами под глазами и горестными складками у губ.

— Здравствуйте, Алевтина Васильевна, — негромко произнес Евгений.

Она прищурилась, словно хотела узнать в нем знакомого.

— Женя? — сказала вдруг. — Паша был бы рад видеть вас.

В первую секунду он решил, что ослышался.

— Помогите мне, пожалуйста, встать, — попросила она, протянув к нему руки. — Я сижу тут уже часа три, ноги онемели, и продрогла совсем.

Евгений подставил локоть, давая ей возможность опереться. Постояли минуты три молча. Зубы женщины дробно стучали.

— Пойдемте домой, — осторожно предложил Евгений. — Вам болеть ни к чему.

— И то правда, Женя, — вздохнула она. — Некому будет лекарства подать.

Он взял ее под руку, и они медленно побрели по песчаной аллейке к рыбацкому поселку.

— Откуда вы меня знаете, Алевтина Васильевна? — все еще не веря услышанному из ее уст имени, спросил Евгений.

— Ну как же, Паша показывал мне фильм о своей поездке во Францию. А там в конце — вы с ним. Кажется, в Измайловском парке. — Она грустно улыбнулась: — Пьяненькие оба.

В отношении Павла слово «пьяненькие», может быть, и было применимо. Что же касается Евгения, то он, видимо, заложил за воротник основательно: небольшая видеокамера, не то купленная Павлом в Париже, не то подаренная кем-то, только сейчас всплыла в его памяти. Они мотались по Москве, и Евгений сам снимал Павла возле университета и на вокзале, кажется… Как же она называлась-то?.. Как?.. Не придал этому значения, не все ли равно?.. Как-то на С… Компактная, красивая камера размером с книгу… «Суп…» Да, забыл!..

— Я хотела дать вам телеграмму, но адреса не нашла.

В верхушках сосен шумел ветер, с моря долетали грустные гудки теплоходов.

Сутеево начиналось почти сразу за кладбищенской оградой. Полсотни домов прилепилось к самому берегу, обустроенном рыболовецкой артелью: перевернутые, похожие на больших моллюсков, выброшенных на берег штормом, шаланды; навес с прошлогодними обрывками снастей; ржавая, наполовину вытащенная из воды баржа.

— А я эту кассету не видел, — нарушил Евгений затянувшееся молчание.

— Какую?

— Ту, где мы с Павлом.

— Ах да. Жаль. Я просила следователя отдать ее мне.

— И что же?

— Он сказал, что кассеты в списке изъятых вещей нет.

— Вот как?

Она безнадежно махнула рукой:

— Господь с ними со всеми. Мне ничего не нужно.

— Зло должно быть наказано, Алевтина Васильевна.

— Паша не был мстительным.

— Не из мести. Если они уверуют в свою безнаказанность завтра рядом с Павлом ляжет другой.

— Думаете, там об этом не знают?

— Там об этом просто не думают.

Двор Козловых был основательно запущен. Оба строения — дом да сарай с пристроенной когда-то верандой — нуждались в капитальном ремонте. Хозяйка наклонилась, достала из-под резинового коврика ключ, оставлять который уже было не для кого, разве чтобы не носить с собою и ненароком не потерять.

— Они мне надоели своими дурацкими вопросами, — доверительно сказала она Евгению. — Рылись в вещах Павла, которые я храню с его детских лет. Как будто не его, а он убил кого-то.

— Что хоть искали-то?

— Ничего конкретного.

Они вошли в дом. Евгений помог ей снять пальто, повесил свою куртку на гвоздь в прихожей и прошел в комнату.

Фотографии выпускных классов разных лет, развешанные на стенах, красноречиво говорили о профессии хозяйки. Уголок большого портрета Павла рядом с замершими часами отсекала траурная ленточка. Оба подоконника были заставлены горшками с геранью, алоэ, кактусами и прочей растительностью. Занавески на окнах, скатерть на столе, накрахмаленные салфетки на допотопном телевизоре «Электрон» и этажерке пахли свежестью, чистотой, но уюта не создавали — в доме чувствовалась пустота.

— Мойте руки, Женя, — громко сказала Алевтина Васильевна из кухни, наливая воду в чайник. — Раковина в сенях.

«Искали здесь, искали в общежитии… Что?.. Рукописи?.. Кассету?.. Фотопленку?.. Письма?.. Устанавливали «жучки»?..»

Евгений вернулся в комнату, помог накрыть хозяйке на стол. Все происходило как-то само по себе, по единожды и повсеместно заведенному обычаю. Он поймал себя на странном ощущении, будто уже бывал в этом доме.

— Вы, наверное, проголодались в дороге? — спросила Алевтина Васильевна. — А у меня холодильник почти пустой. Правда, есть чай краснодарский, из старых запасов, и варенье. Ах да, еще немного сыра, я сделаю бутерброды.

— Я сыт, спасибо. Вот горячий чай — это кстати, — Евгений не сразу сообразил, о какой дороге она говорит, а сообразив, не стал уточнять, что приехал три дня назад.

Она заметно устала, ходила, шаркая стоптанными тапочками по некрашеным половицам.

— Алевтина Васильевна, — спросил он, открывая, по ее настоянию, банку с вареньем, — Павел никак не был связан с коммерцией?

— Боже упаси, Женя, что вы! Коммерция и Павел — это стихи и проза.

— Он был непьющим, интеллигентным человеком, не играл в карты, не претендовал на чужих жен. В своих публикациях смело высказывался о положении дел в городе и области, нелицеприятно по отношению к губернатору, так?

— Да.

— Допустим, отдельные его соображения не претендовали на истину в последней инстанции и даже чем-то мешали курсу, который взяла новая администрация. Но ведь за это не убивают?.. Тем более Павел был на виду, и если бы убийство заказал кто-то из тех, кто фигурировал в его статьях, это было бы слишком очевидным. По логике, его должны были охранять, а не убивать, Правда?

Она опустилась на стул и молча смотрела на него, словно он открыл ей глаза на нечто такое, до чего она сама никогда бы не додумалась.

— Значит, из всех возможных мотивов убийства остается три, — продолжал Евгений, — либо Павел стал свидетелем какого-то преступления, либо он стал носителем какой-то информации, способной разоблачить организаторов этого убийства. Третье — шерше ля фам, правильно?

— Я вспомнила, — сказала она вдруг.

— Что?

— Вспомнила. Паша ведь говорил, что вы сыщик, да?

Евгений почувствовал неловкость оттого, что мать Павла могла подумать, будто он преследует меркантильные цели или, что еще хуже, выполняет чье-то поручение, и, присев рядом с нею, употребил вес свои способности, чтобы придать тону доверительность:

— Алевтина Васильевна. Если это имеет какое-то значение, то я — частный детектив. Частный, независимый и неподкупный, уверяю вас. Но сюда я приехал потому, что убили моего товарища, с которым мы нашли общий язык и успели подружиться, хотя были знакомы очень недолго. О его смерти я узнал случайно, спустя неделю, из газеты «Криминальная хроника». Узнал и приехал. Просто так, без практических целей. Не знаю, насколько убедительно выглядит такой эмоциональный порыв в эпоху рыночных отношений, но мне, в конце концов, плевать, как это выглядит. Поверьте, никто меня не нанимал и я не собираюсь у вас ничего выведывать.

Слезы покатились по ее щекам.

— Я верю вам, Женя, — сказала она дрогнувшим голосом. — Паша хорошо говорил о вас, а ведь он трудно сходился с людьми. Простите меня…

Они перешли в комнату. Пили чай, говорили о людях, об уходящем в предание бескорыстии, снижении уровня образованности, утраченных для России умах, стараясь обходить все, что так или иначе связано с убийством Павла.

По рассказу Козловой, муж оставил ее, когда сыну было четыре года. Жили они тогда в Ленинграде, в коммунальной квартире. He желая заниматься разделом имущества, Алевтина Васильевна забрала Пашу и, в чем была, подалась в Сутеево к родителям.

— В школе он учился хорошо, всегда был под моим присмотром, но к числу «маменькиных сынков» не относился. Может быть, повлияла безотцовщина, но он с детства ничего не принимал на веру. Аксиомы его не убеждали. Ни «всякая прямая короче всякой кривой», ни «партия — ум, честь и совесть нашей эпохи». И если первую с возрастом пришлось признать, то вторая его проверки не выдержала… Знаете, тут у нас когда-то был большой рыболовецкий совхоз. Руководство Приморска и области частенько приезжало сюда за рыбой — тут для них ее и сушили, и коптили, и привечали начальство баньками да горячительными. Вели они себя по-барски, наведывались с девицами — в общем, развлекались как могли. Сутеевских не стеснялись, вообще не считали их за людей. Первый секретарь обкома себе дачу отгрохал на берегу — по тем временам баснословно дорогой терем с винным погребом. Мой отец, дед Павла, работал в совхозе главным бухгалтером. После таких визитов не знал, как свести концы с концами.

Евгений вспомнил телепередачу, посвященную Гридину, которую смотрел позавчера в гостинице.

— А кто тогда возглавлял обком? — спросил он у Козловой. — Гридин?

Она чуть заметно поморщилась, видно, говорить об этом ей не хотелось.

— Нет, он стал первым в восемьдесят шестом, когда отца уже не было в живых. Павел тогда учился в университете. А в ту пору Гридин работал вторым секретарем в горкоме. Но в их оргиях, конечно же, участие принимал и даже был заправилой. Поговаривали, что он ставленник Москвы и что у него связи в Кремле. Не знаю, так ли это на самом деле, но, судя по его карьере, не исключено. Однажды отец не выдержал и наотрез отказался от приписок, которыми покрывали расходы на развлечения этой компании. Да еще и выступил на открытом партсобрании в присутствии инструктора обкома. Конечно, этого ему не простили, вызвали в Приморск, пригрозили, что увольнением дело не ограничится. Сами понимаете — посадить главбуха им ничего не стоило.

— И что же, образумили?

Она тяжко вздохнула.

— Если бы! Он написал в Москву, прислали какого-то чиновника из Центральной ревизионной комиссии. Никаких нарушений тот, конечно, не нашел, а отца уволили, и через год он умер от инфаркта. История для тех времен почти хрестоматийная.

— А для этих? — улыбнулся Евгений.

— Вот-вот. И Паша, который наблюдал все эти безобразия с детства, в перемены не поверил. Ведь пришли все те же люди — партийные и комсомольские работники, хотя и провозгласили новые лозунги. Только я умоляю вас, не подумайте, будто Паша решил отомстить Гридину за деда.

— Я так не думаю, Алевтина Васильевна, — соврал Евгений, потому что мысль об этом уже промелькнула в его голове.

— Он действительно был очень честным, — продолжала Козлова. — Я видела, что он постепенно остается один, ему нужна была поддержка. А я… я боялась за него. Помните, Фемида не вынесла мук Прометея и просила его покориться Зевсу? По сути, предала. Может быть, не сына, но его идею. Только если это сделала богиня — мне, смертной, простительно: мой сын Павлик был мне во сто крат дороже идей журналиста Козлова. Хотя… извините, я что-то не так говорю… Берите варенье, Женя. У нас… у меня много. И айва есть, и абрикосы. Я подогрею чай.

Она удалилась на кухню и вернулась через минуту.

— Алевтина Васильевна. Помимо того, что мать Прометея была богиней справедливости и правосудия, она обладала даром предвидения. Это ведь она предсказала поражение титанов и победу Зевса в десятилетней войне?

— Уж не хотите ли вы сказать, что я должна была уговорить Пашу принять сторону Гридина, как Фемида уговорила Прометея перейти на сторону Зевса?

— Нет, что вы. Думаю, что ни Павел, ни вы не были на такое способны. Хотя, если исходить из того, что этот поступок был тактическим ходом, позволявшим впоследствии дать людям огонь…

— Ой, ой, — грустно улыбнулась хозяйка, подкладывая в розетку гостя варенье, — тут вы, Женечка, Пашу не переоценивайте. Прометей от рождения обладал умом и хитростью. Именно эти качества он предложил титанам использовать в борьбе с Зевсом, а они отказались, испугавшись необузданной силы громовержца. У Паши ум был, вот хитрости не было совсем.

— Я думаю, дело не только в этом.

— А в чем же еще?

— Титанов не стало, Алевтина Васильевна. Перейти на сторону Гридина он не мог органически, но и положиться оказалось не на кого. И Павел оказался один… в чужом пространстве. Золотой век кончился.

Она согласно покивала, подняла на него снова наполнившиеся слезами глаза.

— А разве он был? — спросила тихо. — Мы ведь говорим о мифе, а Павел хотел жить в реальном мире.

Он промолчал, хотя нашел последнее утверждение Козловой слишком общим: едва ли кто-то хочет жить в этом гнусном реальном мире — не для того люди выдумывают мифы. И Павел вполне мог разрабатывать свой миф, понимая его как реальность. Или все-таки преследовал свою цель, играя с дарованным Прометеем огнем? «Про него говорили, что он скандалом живет» — в словах Таюшкиной вполне могла оказаться доля правды о журналисте Козлове.

Закипела вода в чайнике, пар со свистом вырывался из носика, но ни гость, ни хозяйка этого не замечали.

— Павел часто навещал вас? — спросил Евгений, нарушив тягостное молчание.

— К сожалению, не очень.

— В последний раз вы виделись, когда он приезжал в отпуск?

— Нет, нет, конечно. Отпуск у него был в августе. В декабре он заехал на пару дней перед поездкой во Францию. А спустя несколько дней после возвращения позвонил и сказал, что никак не может вырваться, и просил меня приехать к нему. Как раз тогда я и смотрела фильм о его поездке. Если бы я могла знать, что вижу сына в последний раз!..

Забывчивостью Козлова явно не страдала, и все же Евгений внимательно посмотрел на нее, точно желая убедиться, что она в твердой памяти:

— Простите… в последний раз вы виделись с Павлом в Приморске?

— Да. А что?

— Он не приезжал сюда после возвращения из Франции?

— Нет. Собирался в конце февраля погостить недельку, но так и не приехал,

Евгений лихорадочно соображал, говорить ли ей о том, что Павел брал в редакции пять дней отпуска без содержания и сказал Полянскому, будто провел их в Сутееве? Следуя давнему надежному принципу: «Если можешь не говорить — не говори» решил все же промолчать. Вопрос о том, где Павел провел эти пять дней, теперь оказался открытым и, вполне возможно, мог пролить свет на тайну его смерти.

Он пошел на кухню, выключил конфорку под чайником.

«Все это время Павел мог провести у Грошевской. Но об их отношениях знали — зачем бы он стал это скрывать?»

Он вернулся в комнату. Алевтины Васильевны за столом не оказалось. В спальне горел свет, дверь была приоткрыта. Наполняя кипятком заварочный чайник, Евгений слышал скрип дверцы шкафа, шелест бумаг, шаркающие шаги хозяйки.

— Алевтина Васильевна, я свет включу? — спросил он громко.

— Да, да, конечно, Женя, — она вернулась с двумя внушительных размеров альбомами, блокнотом и папкой с завязанными тесемками — не иначе, той самой, о которой говорил Полянский. — Я хочу вам кое-что показать.

Евгений щелкнул выключателем. Тусклая лампочка под низким зеленым абажуром осветила стол, отразилась в фаянсе дешевых чашек. Евгений узнал черный пакет из плотной бумаги, оказавшийся в руках Козловой: в нем были фотографии, которые Павел сделал в Париже; они рассматривали эти фотографии утром в день расставания.

— Вот, — раскрыла альбом Козлова, — тут почти все о Паше…

Евгений понимал, альбом этот нужен сейчас не столько ему, сколько ей самой. Он молча смотрел на фотокарточки — пожелтевшие от времени и совсем новые, черно-белые и цветные, с виньетками и без, любительские и сделанные в ателье… С Павлом их рознили три года: где-то в материном комоде у сестры лежал точно такой же альбом с фотокарточками Евгения: в пионерлагере, в колыбели, на экскурсии по Красной площади, в парке… Не было разве что моря.

Просмотр длился почти час. На предпоследней странице была фотография Павла рядом с девушкой в белом плаще, с букетом осенних цветов. Фотография была сделала в дождь, Павел держал над девушкой зонтик. На шее девушки алела косынка.

— Кто это, Алевтина Васильевна?

Несколько секунд она смотрела на фото молча. Потом, словно нехотя, сказала:

— Нелли Грошевская.

— Он знакомил вас с нею?

— Да, конечно. Они приезжали сюда летом и осенью. Это варенье из айвы мы закатывали вместе.

— Мне показалось или вам не очень хочется о ней говорить?

Последовал долгий, прерывистый вздох.

— Она, наверно, хороший человек. Паша любил ее. Серьезная, вдумчивая молодая женщина.

— Почему же так неопределенно? Разве человек может быть «наверно, хорошим»? Либо — либо, нет?

— Я никогда не позволяла себе вмешиваться в личную жизнь Павла. Все, что он считал нужным, он рассказывал мне сам. Знаю только, что с Нелли они поссорились. Когда мы виделись с ним в Приморске, я спросила, почему ее нет, а он как-то очень раздраженно… он посмотрел на меня и пронзительно так… не могу даже выразить этого словами, сказал: «Мама, я прошу тебя никогда больше о ней не вспоминать». Грех ее винить в том, чего я не знаю. Она была на похоронах, плакала, мы сидели рядом на поминках. Она уверяла, что я преувеличиваю, ссора была на самом деле пустяковой и незадолго до Пашиной смерти они помирились. Кстати, она приезжала сюда восьмого… нет, седьмого числа, накануне праздника, поздравляла меня. Ночевала в сарае, а восьмого мы ходили на кладбище.

— Почему в сарае-то? — удивился Евгений.

— Ах, это!.. Да там Паша оборудовал маленькую комнатку. Стол, книжные полки, печка — любил там работать. И с Нелли они проводили там летние вечера. Мне тогда казалось, что дело идет к свадьбе… А почему она так заинтересовала вас?

— Показалось, что я ее где-то видел. Наверное, ошибся.

— Не знаю, могли ли вы ее видеть в Москве. А здесь ее все знают, она ведет передачу «Приморские новости».

Евгений мгновенно вспомнил это лицо: в студии телевидения она брала интервью у Гридина. Екнуло сердце, будто в преддверии чего-то важного, какого-то открытия, способного расставить все по местам.

«Грошевская приходит к Павлу и уходит от него за два часа до убийства. Если верить Битнику, разговор у них с Козловым мирным вовсе не был, как она рассказала Алевтине Васильевне на поминках. Если с нее и не взяли подписку о невыезде, то уж сбрасывать со счетов не должны были никак. Даже если ее вызывали на допрос в качестве свидетельницы, а не подозреваемой, выпустить до окончания следствия в эфир в паре с губернатором, который был объектом нападок ее жениха, о чем, несомненно, все знали?.. — размышлял Евгений, безучастно глядя на оставшиеся в альбоме фотокарточки. — Уж не Гридин ли стал причиной их ссоры?..»

— … несколько оставшихся его статей, — прослушал он начало обращенной к нему фразы.

— Что?

— Вы устали, Женя? Вам не интересно?

— Что вы, очень интересно.

— Я говорю, что в этой папке — ксерокопии статей Павла. Hе всех, конечно, но… вы ведь не читали его статей?

— Не читал, нет,

— Вот я и хочу подарить вам эту папку.

— Мне?.. А как же вы?

— А у меня они есть. Эти копии мне дал один человек, Пашин сосед по общежитию. Мне они без надобности, но я не хотела, чтобы они оставались у него — Паша о нем дурно отзывался.

— Большое спасибо, — взял папку Евгений.

— А вот это — его блокнот. Кое-что отсюда я встречала потом в его статьях — отдельные мысли, зарисовки, впечатления и размышления. Хотите почитать?

— Очень.

— Только с собой я вам его не дам.

— Я понимаю, сегодня же, сейчас прочту. Скажите, a что, следователя эта тетрадка не заинтересовала?

Козлова улыбнулась:

— А я ее не показывала, она была в шкафу на моей полке под бельем. Тем более что для следствия она никакого интереса не представляет, а мне дорога как память о сыне.

— Алевтина Васильевна, Павел говорил, что в Париже от был на Конгрессе независимых журналистов, так, кажется?

— Да, он был там.

— А кто его туда делегировал?

— Делегировал?.. Почему вы об этом спрашиваете?

— Кажется, он был не в восторге от местного отделения Союза журналистов?

— Союз никакого отношения к его поездке не имел, — категорично заявила Козлова. — Это была частная поездка. Павел два года откладывал на нее деньги, потом еще, по-моему, одалживал у кого-то, продал свой фотоаппарат, диктофон и даже телевизор. Его пригласил туда мой бывший ученик, школьный товарищ Павла Лева Климанкович. Шесть лет тому назад они с женой Риммой уехали в Израиль, а потом оказались в Париже. Они с Павлом переписывались, Павел даже посылал туда факсом какую-то рукопись. Газета «Русская мысль» до этого перепечатала его скандальную статью, ее отнес в редакцию именно Лева, и это он пригласил Павла погостить у него в Аньере, а не делегировал, как вы выразились, Союз журналистов.

«Интересно, Полянский врал сознательно или просто был не в курсе? Союз приписал себе участие одного из членов в европейском конгрессе или же Павел по каким-то соображениям не стал говорить о частном характере поездки? На то, что таким образом он набивал себе цену как журналисту, не похоже; не тот человек был Козлов, да и шила в мешке не утаить…»

— Вы погостите у меня? — с надеждой в голосе спросила Алевтина Васильевна.

— Если можно, останусь до завтра.

— Ну конечно же, я постелю вам прямо здесь на раскладушке, не возражаете?

— Нет, но… нельзя ли мне переночевать в той комнате, которую Павел оборудовал в сарае? — опасаясь отказа, осторожно попросил Евгений.

Она снова улыбнулась:

— Так и знала, что вы попросите об этом. Только там холодно, придется наколоть дров.