"Толкиен. Мир чудотворца" - читать интересную книгу автора (Бональ Никола)

Глава первая In illo tempore

Эта глава посвящается началу «Сильмариллиона». Здесь Толкиен создает свою мифологию, своих богов и своих же эфирных существ. А вместе с ними создает он и эльфов, и гномов, и людей, о которых мы еще будем говорить. Поскольку во всем этом угадывается определенная связь с язычеством (ибо речь идет о своего рода богах, или, точнее говоря, Валар), нам придется кое–что уточнить и разъяснить. Это важно еще и потому, что толкиеновских Валар нельзя считать богами, а Толкиена — автором–язычником, поскольку, как мы знаем, он был убежденным, верующим католиком. Действительно, из того же католического катехизиса мы можем извлечь немало интересующих нас сведений, при том довольно полезных. К примеру, в начале этой весьма поучительной книги говорится, что «слово небо означает место, где обитают духовные сущности, — ангелы, окружающие Бога… существование ангелов, есть вопрос истинной веры… по сути своей, ангелы — это слуги и посланцы Божьи, ибо они неизменно созерцают лик отца своего небесного, доносят слова его и внемлют их звучанию.. » (§ 328–330).

«Будучи существами истинно духовными, они обладают мудростью и волей. Каждое из них по–своему индивидуально и бессмертно. Они совершеннее всех зримых существ. И немеркнущая слава их — тому свидетельство».

Слова эти удивительным образом подходят и к Валар, порожденным Эру, Первозданным и Единственным, сотворившим мир из пустоты. Согласно учению католической церкви, «мир начался тогда, когда слово Божье извлекло его из бездны» (§ 328).

Мир этот прекрасен, ибо «красота творения отражает несравненную красоту Творца».

Толкиен будет не раз подчеркивать красоту Валар и их творений. Впрочем, кое в чем толкования церкви и Толкиена расходятся: для церкви «человек есть высшее творение». У Толкиена же первое место в его мире занимают эльфы, хотя они и обречены в конце Третьей Эпохи покинуть Средиземье.

В «Сильмариллионе» проблему зла, воплощенного в Мелкоре, также можно толковать с точки зрения катехизиса католической церкви, тем более что в мире Толкиена человек не безгрешен и нередко служит Мелкору, претворяя в жизнь его черные замыслы:

«За нашими праотцами, избравшими непослушание, звучит глас богопротивного искусителя, обрекающего их на погибель через зависть. В Священном Писании и церковной традиции под искусителем подразумевается падший ангел по имени Сатана, он же дьявол.

Церковь учит, что изначально то был добрый ангел, ибо Бог сотворил его. Дьявола и прочих демонов Бог создал, конечно же, добрыми, ну а злыми они сделались сами собой».

Применительно к человеку проблема зла — величайшая из тайн. Толкиен решает ее, рассматривая злодеяния Мелкора в эсхатологическом контексте, в котором зло на мгновение становится добром или служит добру. Бог не допускал неоправданное зло. Далее в катехизисе говорится:

«Путь к падению есть свободный выбор самих падших, решительно и бесповоротно отринувших Бога и Царство Его… Бесповоротная решимость в выборе падших, а вовсе не избывность Божьего милосердия стала причиной того, что их грех не подлежит искуплению После падения не было с их стороны раскаяния, как не было его и для иных людей после смерти».

Эти строки ясно объясняют, почему приспешники зла у Толкиена однозначно плохи.

В катехизисе, кроме того, подчеркивается следующее:

«Самым пагубным из злодеяний [падшего ангела] было коварное искушение, заставившее человека нарушить Божью волю» (§394).

Действительно, хотя в «Сильмариллионе» человек и не совершает чего–то непоправимого, по натуре своей он, однако, больше склонен к архангелу зла, нежели к эльфам. Но, «хотя сатана действует в мире через ненависть к Богу и Царству Его, воплощенному в Иисусе Христе, и несмотря на то, что злодеяния его причиняют серьезный вред духовной природе человека, а косвенно и физической, для каждого человека и человеческого сообщества подобные действия допускаются божественным Провидением, влияющим решительно и вместе с тем осторожно на историю человечества и всего мира. Тот факт, что Провидение допускает дьявольские происки, есть великая тайна, однако же, насколько известно, Бог покровительствует тем, кто, возлюбив его, творит добро».

То же самое, как мы дальше увидим, можно прочесть и у Толкиена.

Безгрешный человек призван непосредственно участвовать в божественном промысле, и даже больше, чем эльфы у Толкиена:

«Рожденный в святости, человек изначально подлежал всеполному обожествлению и прославлению Богом. Но он хотел стать вровень с Богом, и без Бога, и даже перед Богом, а не за Богом».

В этом и заключается грех Мелкора: исполнившись гордыни и тщеславия, он с самого рождения мира пытается открыто соперничать с Эру. Да и сам человек, с точки зрения Толкиена и церкви, постоянно подвержен искушению грехом:

«Священное Писание и церковная традиция неустанно напоминают, что в истории человечества грех присутствует повсеместно, ибо он всеобъемлющ… Передача первородного греха из поколения в поколение тоже есть тайна, которую нам не дано постичь до конца».

Приведенные выше строки позволяют понять логику распространения сумерек на протяжении всего сюжета «Сильмариллиона»:

«Из–за трагедии, постигшей мир вследствие того, что он покорился власти зла, жизнь человека превратилась в битву… Жестокая битва против темных сил проходит через всю историю рода человеческого»,

равно как и через все истории, рассказанные в «Сильмариллионе» и «Властелине Колец».

Выражение In illo tempore означает далекие благословенные времена, когда человек был един с богами, животными и деревьями. Оно означает первозданный мир, где вещи значили все и не значили ничего. То была эпоха единства, всеобщего очарования, которую не без грусти воспевали Руссо, Гельдерлин, Нерваль и многие другие поэты–романтики, а мы с вами сегодня считаем ее колыбелью человечества.

В свое время Шатобриан написал строки, которые вполне соответствуют романтическо–ностальгическому стилю и обстановке «Сильмариллиона»:

«Ко мне будто снизошел Дух воспоминаний и в раздумье опустился подле меня».

А вот еще:

«И захотелось мне узнать, могут ли ныне живущие народы наделить меня добродетелями или хотя бы пороками своих усопших предков… Что сталось со всеми героями, понаделавшими столько шуму? Время шагнуло вперед — и лик земной преобразился».

Точно так же автор «Рене» и «Аталы»(98) славит «художников и людей, исполненных небесной благодати и поющих под звуки лиры хвалу богам и народам, почитавшим законы, веру и гробницы предков».

В древнегреческих мифах эта благословенная эпоха сродни золотому веку, а в индуистской мифологии — сатья–юге. В иудео–христианской традиции эпоха эта соответствует началу мира, когда человек пребывал в раю, в «детском саду» — словом, когда он еще не совершил непоправимой ошибки.

Творчество Толкиена от начала до конца глубоко пронизано этими первозданными идеалами. Толкиен испытывает неутолимую ностальгию по древним временам и пытается при первой же возможности снова и снова окунуть нас в благодатную купель времен первозданных. Он это делает не раз в «Сильмариллионе» или в чудесной сцене появления в Лориэне, во «Властелине Колец», когда хоббитам и их спутникам открываются истинные loca amoena, сокрытые в священной обители очарования Кветлориэне, где правит эльфийская чаровница Галадриэль.

Точно так же и Жерар де Нерваль не без пафоса воспевает рождение мира в «Аврелии»:

«Дивный сад возник из–за облаков позади нее, и мягкий, всепроникающий свет озарил этот рай… и все живое в саду том было подвластно единому великому порыву возродить в мире первозданную гармонию».

Вот почему «счастливый народ сотворил себе это прибежище, полюбившееся птицам и цветам, полное чистого воздуха и света. Так–то вот! Ни порока, ни пагубы, ни рабских оков — чистота, восторжествовавшая над невежеством».

Эти строки как нельзя лучше соответствуют описанию эльфов в Истории Сильмарилл.

Впрочем, In illo tempore означает не только времена былые, благословенные. Это еще и собственно начало мира, в частности в «Сильмариллионе», о котором мы поведем дальнейший рассказ. Не всякому писателю удалось бы так мастерски создать, вернее, воссоздать первозданный мир. Толкиен же справился с этой многотрудной задачей блестяще: он воссоздал целый древний мир, а вместе с ним и целую эпоху.

Не менее поразительное впечатление, уже в самом начале «Сильмариллиона», складывается и оттого, что Толкиен будто творит свое Бытие. Когда–то Бальзак пытался возродить в своей «Человеческой комедии» идеальное гражданское общество, а Толкиен, как видно, решил в пример Богу, или, по крайней мере, ветхозаветному Богу сотворить мир за шесть дней. Быть может, в этом его величайшая ошибка, как традиционного католика, или, уж во всяком случае, тайна. Толкиен, как истовый Laudator temporis Acti(99), словно попытался повернуть время вспять. Прежде мы не раз говорили о языке и стиле Толкиена, помогающих понять его мир, теперь же нам самое время постараться понять намерения, побудившие его обратиться к истокам Предначального Мира — мира духовного, возвышенного и куда более благородного и независимого по сравнению с нашим. То время напоминает счастливое детство мира, как писал Нерваль в «Аврелии»:

«О, призрачные воспоминания о детстве и отрочестве, сохранится ли сладость ваша навеки?.. Юность, как и утро, исполнена чистоты, красоты и гармонии».

Сотворение мира начинается у Толкиена в общем–то традиционно:

«Вначале был Эру, Единый, коего в Арде нарекли Илуватаром».

Этот изначальный бог сродни Демиургу(100), сотворившему других богов под стать мифологическим божествам. И все они связаны с Эру так же, как скандинавские боги с Одином или греческие с Зевсом. И породил их всех Эру:

«Вначале создал он Айнур, благословенных, породив их разумом своим, и те были при нем до того, как сотворил он еще что–либо».

Бог создает сущности так же, как писатель своих героев.

Однако Сотворение мира Богом интересует нас в данном случае в связи с тем важным значением, которое Толкиен придает музыке. В первых же строках «Сильмариллиона» мы словно слышим мелодию «Золота Рейна» Вагнера — его знаменитый пролог из ста шестидесяти трех тактов:

«И говорил он с ними и дал музыкальные темы, и воспели они с ним и были счастливы».

Здесь Толкиен напоминает Пифагора, воспевающего «музыку сфер». Музыка у Толкиена звучит в начале Сотворения мира так же, как Слово в Евангелие от святого Иоанна:

«В начале было Слово. И Слово было у Бога. И Слово было Бог… Жизнь была в Нем, и эта жизнь была светом для людей…»

У Толкиена же вместо Слова Божьего звучит божественная музыка. Напомним:

«И говорил он с ними и дал музыкальные темы, и воспели они с ним и были счастливы».

Айнур играют каждый свою музыку, «ибо каждый из них внимал той части Илуватарова разума, что породила его, но ощущение единства еще долго не приходило к ним».

И вот наконец явилась гармония:

«всеблагое сознание осеняло их по мере того, как внимали они: оно же привело их к согласию и гармонии».

Затем наступает день великой музыки, раскрывающей тайны мироздания:

«…и собрал Илуватар всех Айнур, дабы дать им тему чудесную, какая раскрыла бы им величайшую и прекраснейшую суть вещей, доселе им неведомую».

И обратился Илуватар к очарованным Айнур с такими словами:

«Из темы, какую я дал вам, угодно мне, чтобы сей же час все мы сотворили Великую Музыку».

Сам же он будет «внимать ей и радоваться тому, что благодаря Айнур красота обратится в музыку».

На этом мистико–теологическом значении музыки нам, пожалуй, следует остановиться подробнее, поскольку музыка занимает важное место в нашей жизни. И громкая слава тех же рок–звезд связана непосредственно с «музыкальностью» современного мира. Музыка во все времена почиталась как величайшее искусство. Пифагор, как мы помним, внимал «музыке сфер», Сократ полагал, что «философия есть высшая музыка». Позднее Шопенгауэр и Ницше, оба, кстати, отличные музыканты, видели в служении Эвтерпе(101) проявление высшей формы–человеческой деятельности. Ну а Эразм, философ и гуманист эпохи Возрождения, отмечал чудодейственно–целительную силу искусства Эвтерпы:

«Древняя литература воспевала поклонение флейте, чье дивное звучание облегчало страдания тем, кто недужил воспалением седалищного нерва».

Помимо всего прочего, продолжал он, «песнопениями издревле пользовали хворых на Лесбосе и в Ионии(102)», а в его время «песнью исцеляли людей от падучей».

Другой же гуманист эпохи Возрождения, Марсилио Фичино, даже написал трактат по музыкальной терапии.

В этом труде есть, например, такие строки:

«Всякому страдающему бессонницею или предрасположенному к горячке, музыка дает целительный сон. Известно, что, ежели плачущему младенцу дать послушать напевную мелодию, он скоро утешится. Силе музыки подвластны люди всех возрастов и обоих полов, даже если им неведома суть сего искусства. А суть его, по Платону, в том, что сердце мироздания бьется в музыкальном ритме».

Чудодейственные свойства и силу музыки подчеркивал Эразм, обращаясь к мифу об Орфее:

«Какие только чары не приписывали древние Орфею и его цитре! Мог ли кто другой столь же ярко выразить несравненную силу музыки? Да и мог ли кто другой представить себе такое?»

Темам Илуватара Толкиен также придает первостепенное значение, особенно главной из них — самой прекрасной и непревзойденной. Вот как он описывает ее:

«Из благозвучия мелодий, без конца переливавшихся одна в другую, родилась гармония, не подвластная слуху по высоте и глубине звучания».

Подобная музыка сродни свету, устремленному во тьму. В самом деле, обитель Илуватара переполнялась музыкой, и «отзвуки ее достигали Пустоты, и не стало больше Пустоты».

Эта пустота очень напоминает тьму в Евангелие от Иоанна.

Но самая дивная мелодия должна зазвучать в Конце Времен:

«Сказано, что куда более величественная музыка зазвучит пред Илуватаром по окончании времен, — то будут хоры Айнур и Детей Илуватара».

Недолго, однако, звучала чудесная гармония, ибо уже в начале начал — буквально на второй странице «Сильмариллиона» — объявился мятежный ангел, нарушивший вселенское благозвучие. Музыка способна служить и дурным целям, ибо она воздействует на человеческое сознание так, как, пожалуй, ничто другое. Музыка может ввергать в ужас или безумие (вспомним рассказ Лавкрафта «Музыка Эрика Зана»); с ее помощью можно управлять душами людей в пагубных целях.

Музыка ведет воинов в бой, писал Эразм и, словно предвосхищая рождение современных агрессивных музыкальных стилей, в частности рока, отмечал, что «когда–то корибанты — служители Великой матери богов Кибелы, — впав в исступление, грохотом своих барабанов и завыванием флейт ввергали людей в ярость. Шальная какофония и правда способна вызвать в душе самые низменные страсти».

По наблюдениям Эразма, неблагозвучная музыка особенно дурно воздействует на девиц, достигших поры замужества:

«При неистовых звуках девицы бросились в толпу, новобрачная пустилась в пляс — торжество праздновали с шумом, и так весь день, а к вечеру всеобщее веселье переросло в вакханалию, какая не снилась и корибантам. Ежели б у нас справляли так всякое торжество, то на земле давно воцарился бы суший ад».

Прибавим сюда же «пронзительный вой военных труб и громоподобный грохот барабанов», будто созывающих на всеобщую черную мессу, — чем не современный рок–концерт…

Кстати, рок–музыка изначально считалась дьявольским порождением, к тому же она вполне может довести до сумасшествия. Ненавистники «дьявольской музыки» говорят о бесноватости поклонников рока и самих рок–музыкантов, о том, что рок–концерты, больше похожие на музыкальные оргии, — чудовищная какофония, подавляющая гармонию, — словом, обвиняют рокеров едва ли не во всех смертных грехах. Но ведь в свое время и к блюзу, было такое же отношение, не правда ли?..

Впрочем, что верно, то верно:

«замыслил Мелкор смешать свои собственные темы, порожденные разумом его, со всеобщим звучанием, да вот только не были они созвучны с темой Илуватара».

Мелкором правит гордыня — самый пагубный из грехов и с точки зрения христианства:

«Уж больно тщился он возвеличить силу и торжество своей собственной партии».

И тщания Мелкора увенчались–таки успехом, ибо «был он самым одаренным и сильным среди Айнур и объединял в себе все их таланты».

Эту силу Мелкора следует подчеркнуть особо, иначе а posteriori нам будет трудно понять, как и почему Мелкор подавил Айнур и установил свое господство над Ардой. С другой стороны, самому Мелкору способна противостоять только безупречная сплоченность Айнур — то есть Валар.

Своим величием Мелкор будоражит и искушает. Он нарушает все запреты и, как скажет потом Саурон, дает свободу нуменорскому государю Ар–Фаразону:

«Он часто скитался в одиночку по глухим пустошам в поисках Вечного Пламени, а его самого сжигало изнутри страстное желание явить Сущему плоды помыслов своих; казалось ему, что Илуватар отринул Пустоту из мыслей своих, в то время как ему самому было в радость созерцать ее»

Из слов Толкиена может сложиться впечатление, будто Эру был бессилен перед пустотой и потому потерял к ней всякий интерес, перепоручив ее во владение самому одаренному из Айнур. Стремление Мелкора к одиночеству тоже по–своему любопытно. Мятежный ангел, он, подобно романтическому герою–скитальцу, пытается бежать прочь от остальных Айнур, дабы в уединении посвятить себя сочинению безумной музыки:

«Разлад в душе Мелкора переродился в смятение, из коего возникла новая тема; звук борьбы все нарастал и, в конце концов, сделался столь пронзительным, что многие Айнур, смутившись, перестали петь, и тогда–то Мелкор восторжествовал над ними».

Позднее Илуватар имел с ним беседу, в которой снова прозвучала тема зла, как она трактуется и в христианстве: как и почему Бог допустил зло, если сам был безгранично добр? Этот вопрос пошатнул и веру Робинзона Крузо, когда его спросил о том же Пятница. И вот что говорил сам Эру:

«И ты, Мелкор, уразумеешь, что нельзя сыграть тему, если высший источник вдохновения не во мне, и что никто не волен изменить музыку вопреки мне. Ибо даже тот, кто идет против меня, действует моим орудием ..»

Так зло на мгновение становится добром, а хаос обращается в порядок; так зло побуждает добро превзойти самое себя, дабы подчинить себе зло:

«И ты, Мелкор, постигнешь самые тайные помыслы свои и поймешь, что они лишь часть целого и подвластны величию его».

Верховный бог у Толкиена благороден и скрытен: «Еще никому не поверял Илуватар заветной тайны своей, и каждая эпоха порождала свои новшества, коим не было предначертания, ибо возникали они не из прошлого».

Музыка у Толкиена заключает в себе великое созидательное начало. Она порождает эльфов, или эльдар:

«Дети Илуватара были созданы только им, и явились они из третьей изначальной темы».

Ну а Дети Илуватара — «это эльфы и люди, Первенцы и Наследники».

Затем Эру переселяет чад своих на равнину Арды, «и многие Айнур из числа сильнейших устремили к месту тому и волю, и помыслы свои».

Более других усердствовал Мелкор, и не без причины: он хотел «управлять раздиравшими его жаром и стужей и покорить воле своей эльфов с людьми».

И вот Мелкор является им в странном обличье эдакого бога–заместителя, желающего занять место Илуватара. Словно ослепленный катарсической(103) верой, Мелкор, возомнив себя самим Эру, возжелал иметь собственных рабов, «дабы слышать, как они величают его Владыкой, и повелевать всеми их помыслами».

Мелкору с первого взгляда земля пришлась по душе:

«он вожделел землю, совсем еще юную и горячую, и сказал он остальным Валар: — Сие будет царство мое, и нареку его именем своим».

У Толкиена земля — главное поле брани Айнур, место их великих сражений. Отсюда и все беды эльфов и людей. Что же до эльфов, о них прекрасно высказался Хэмфри Карпентер, памятуя, что они бессмертны:

«Они совсем не похожи на развеселых духов–коротышек. По натуре своей они что люди — вернее, человеки, еще не познавшие грехопадения, лишившего их былой силы и величия. Толкиен твердо верил, что когда–то на земле действительно был сад Эдемский и что причина всех бед человеческих — в первородном грехе человека, тогда как эльфы, хотя и они не без греха, не «пали» в теологическом смысле слова и, стало быть, сохранили и силу свою, и величие, не в пример людям. Эльфы — искусные мастеровые, стихотворцы и словесники; творения их рук своей красотой превосходят человеческие. К. тому же им не грозит гибель на поле брани, поскольку они бессмертны. Ни старость, ни недуги, ни самая смерть — ничто не может остановить их творчество, день ото дня все хорошеющее. Они являют собой идеал для всех натур творческих и артистических».

А вот что писал об эльфах сам Толкиен:

«Их сотворил человек по образу и подобию своему, и ни в чем не дал им ограничения, оттого–то они и стали ему непосильным бременем. Эльфы бессмертны и силой воли своей способны воплотить в жизнь любую мечту и желание».

Стало быть, эльфы не боги и не ангелы, а высшие человеческие существа — точнее, сверхлюди. Заметим кстати, что среди эльфов в мире Толкиена не было землепашцев. Валар же — иначе говоря, Айнур — «мало–помалу обретали форму и облик… и, когда хотели, ходили нагими, и тогда их с трудом различали даже эльдар. Когда же им хотелось сокрыть наготу, Валар обретали форму мужчин и женщин… и ходили они по земле как живое воплощение силы и величия».

Как раз это и ввергало Мелкора в ярость — «очи его загорались огнем, холодным и гибельным».

Далее Толкиен поясняет, кто такие Валар и почему они неизменно противостоят Мелкору, но это и понятно, ведь он разрушает все, что они ни сделают. Первый из Айнур — Манве, «предназначенный быть во все времена первым из Властителей».

Он «радуется ветру и облакам», и не случайно его еще зовут Повелителем Зефира. Манве в чем–то сродни индуистскому Брахме(104), парящему верхом на лебеде. Манве несет поэзию, «ибо стихотворство доставляет ему величайшую радость и песня слов — его настоящая музыка».

Песням Толкиен тоже придает не последнее значение, что ощущается и во «Властелине Колец». Песни у него, как и у Нерваля, — это узы, связующие нас с прошлым. Что до Нерваля, он воздает хвалу чарующей силе песен и слов в своем рассказе «Сильвия». Напомним:

«Юные девы водили на лужайке хоровод и пели старинные песни, которые переняли от своих матушек… И я был единственным юношей в их хороводе… И тут приметил я среди них высокую, светловолосую красавицу — звали ее Адрианной».

У Нерваля ночной хоровод, как, пожалуй, ничто другое, позволяет мысленно переноситься через пространство и время:

«Мы, дети этой земли, с луками и стрелами, сойдясь в едином шествии и нарекшись рыцарями, и помыслить не могли, что пошли по стопам древних друидов, чьи праздники пережили века, монархии и новоявленные религии».

Манве неразлучен с одной из Валие — Вардой, Повелительницей Звезд. Мелкор ненавидит ее лютой ненавистью. Живет Варда на вершине Таникветил, откуда ей все видно и слышно. Эльфы зовут ее Элберет и «прославляют в песнях своих, кои поют, когда зажигаются звезды».

Напомним, что эльфы — существа ночные, скорее лунные, нежели солнечные.

Ульмо, главный среди Валар, одинок — как и Мелкор; он же ему и первый враг. Толкиен, неустанно воспевавший океан как источник свободы и великого приключения–посвящения, довольно часто поминает Ульмо в «Сильмариллионе». Ульмо, помимо того, еще и бог музыки, и «те, чьего слуха коснулась его музыка, навсегда сохранят ее в сердце своем как вечную память о море».

Толкиен добавляет, что дух Ульмо витает по всему миру, несомый водными потоками земными. Ульмо сродни греческому и римскому морским богам; он же ближе всех к эльфам и людям, да и сам Толкиен, кстати, уточняет, что если нолдор и стоит ждать откуда–нибудь спасения, так только с запада — со стороны моря. Вот вам типичный кельтско–англосаксонский взгляд на море (поскольку именно с запада приходила помощь во время двух мировых войн), однако разделить его трудно.

Как бы то ни было, Мелкор ненавидит Ульмо, а вместе с ним и океан. И не случайно, несмотря на великое благотворное влияние моря, на берегах его возникает обреченная, сбившаяся с пути истинного цивилизация, очень похожая на Атлантиду. Толкиен не был ни моряком, ни яхтсменом, поэтому трудно сказать, откуда у него такая беззаветная любовь к морю — миру, полному ностальгических воспоминаний и великих приключений, где его самый, пожалуй, сверхчеловеческий герой, Эарендил, станет испрашивать у Валар прощения для людей и нолдор за их ошибки.

Другому Вале видная роль отведена на земле: это Ауле, бог–умелец, эдакий кельтский Луг–Самилданах(105) или Гефест(106) и Вулкан(107) в одном лице. Ауле владеет драгоценными камнями и покровительствует нолдор и гномам — искуснейшим мастерам. Ауле — бог–созидатель, являющий собой полную противоположность разрушителю Мелкору, который, будучи его непримиримым соперником, сокрушает все, что бы тот ни создал. Ауле вершит «великие дела», и «от него–то нам достались знания о земле и о том, что таится в ней… секреты всех ремесел: ткачества, столярничества, обработки металлов, а также земледелия».

Ауле создает себе подмастерьев — гномов, наделяя их «силой и стойкостью». И тем, что он, поддавшись прометеевскому порыву, создал гномов, его постоянно попрекает Илуватар — однажды он даже пригрозил уничтожить гномов.

У Ауле есть супруга — Йаванна, подобная одновременно Церере(108), Прозерпине(109) и Фрейе(110). Она — богиня растений; это «статная дева в зеленом одеянии». Величают ее и Земной Владычицей.

На этом, впрочем, пантеон богов у Толкиена не заканчивается. Есть в нем и Феантури — Ирмо и Мандос. Последний напоминает греческого Миноса(111); это страж чертога мертвых, «тот, кто созывает к себе убиенных». Мандос хорошо помнит прошлое и знает многое про будущее. Он женат на прядильщице Вайре, прядущей нескончаемую нить из былых событий, чтобы затем ткать «исторические полотна, что украшают чертог Мандоса и со временем разрастаются вширь».

Вайра подобна парке(112) или норне(113).

У Мандоса есть брат Ирмо, повелитель видений и снов; его супруга Эсте исцеляет от недугов и усталости, погружая немощных в воды своих чудодейственных источников. Ниенна — сестра Феантури, она повелевает страданиями.

«Она оплакивает все раны, оставленные на земле Мелкором»

Толкиен тут же добавляет, что «со временем песнь Ниенны превратилась в горестный плач, и печальный глас ее влился в темы мироздания задолго до того, как был сотворен мир».

И как тут не вспомнить строки Шатобриана:

«Сердце наше — инструмент несовершенный: оно подобно лире без струн, из которой мы вынуждены извлекать радостные звуки в тональности, больше подходящей для воздыханий».

Печаль, но не отчаяние, — главный порок и грех в мире Толкиена, где разруха, причиненная архангелом зла, так велика и неизбывна, что ей, кажется, никогда не будет конца.

Противоположностью Ниенны является Тулкас, объединивший в своем лице скандинавского бога–громовержца Тора и римского бога войны Марса.

«Его величают бравым Астальдо, он последним снизошел в Арду, дабы помочь сородичам своим сокрушить Мелкора. Он упивается битвой и силой… Кудри и борода у него золоченые, а в руках неизменно оружие… Слова его мало что значат, зато отвага его велика».

У Тулкаса необычная супруга: зовут ее Нессой — она родственница оленям и ланям, хотя и проворнее их. Несса непревзойденная танцовщица — живое воплощение мысли Ницше о том, что мужчина должен быть искусным воином, а женщина — доброй матерью, ну а когда они вместе, то должны танцевать.

Есть у Толкиена и великий охотник — Ороме, подобный библейскому Нимроду, большой насмешник и гонитель чудищ и хищников. Он любит общаться «с лошадьми, гончими псами и деревьями, потому–то его и кличут Алдароном — Повелителем Лесов».

При нем завсегда рог Валарома, чей глас «чистотою своею сродни пурпурному восходу или молнии, пронзающей тучи…»

Применительно к великой охотничьей традиции Ороме — охотник–чистильщик, ибо «он увлекал и друзей своих, и зверей в погоню за злобными тварями, прихвостнями Мелкора».

Наряду с Валар существуют менее значимые духи, появившиеся впрочем, тоже во времена сотворения мира, — майар. Среди них особенно примечательны Илмаре, служительница Арды, и Эонве, глашатай Манве.

Еще один майа, Оссе, состоит в вассалах при Ульмо, Владыке морей, омывающих Средиземье…

«Он управляет бурями, и смех его перекликается с рокотом волн».

Уинен, его супруга, повелевает морскими тварями, о которых моряки слагают легенды.

Оссе, в отличие от Ульмо, олицетворяет бурное море:

«Когда возникла Арда, Мелкор решил переманить Оссе на свою сторону, обещав отдать ему за верную службу все владения Ульмо. Потому–то и взбурлили и вспенились моря когда–то, едва не затопив все земли».

Но стараниями супруги Уинен Оссе был допущен к Ульмо и снискал его прощение. И «всякий, кто живет у моря или ходит по неоглядным водам его, с почтением поминает Оссе, однако ж доверяться ему не смеет».

Валар с самого начала противостоят сильнейшему среди них — Мелкору, который рушит все, что они ни сотворят:

«Он набросился на Иллуин и Ормал (два лучезарных столпа, похожих на гигантские светочи, озаряющие землю), низверг их и разбил светильники. От крушения столпов содрогнулась земля, вздыбились моря, и хлынуло из светильников всепоглощающее пламя».

Первое злодеяние Мелкора обернулось непоправимыми последствиями. Отныне миру уже никогда не будет суждено стать таким, как прежде; уже никому не удастся восстановить его Statu quo ante:

«Лик Арды сделался уродливым, равновесие между сушей и водами нарушилось — Арда навеки лишилась прелести, какой наделили ее Валар».

«Так закатилась юность Арды», — добавляет Толкиен. Впрочем, Валар, похоже, смиряются с первой величайшей бедой:

«И тогда ушли они из Средиземья в землю Амана, что на Заокраинном Западе, на самом краю света».

Здесь Толкиен воздает дань кельтской традиции с ее Сидхом — иным миром на западе, и греческой с ее садами Гесперид («дщерей ночи»), что цветут там же, на крайнем западе. Бессилие Валар очевидно:

«Мелкор крепко удерживал Средиземье, и низвергнуть его они не могли никакими силами».

Так Мелкор становится Princeps hujus mundi — Властелином мира, который, как он любил говаривать, «стал его безраздельной вотчиной», что и толкнуло людей на вероломство. И не случайно Толкиен с нескрываемым скептицизмом замечает, что Илуватар «наделил людей странными свойствами» и что, по разумению эльфов, люди больше других «походят на Мелкора». И то правда: помимо всего прочего, век людей короток, а сердца их «пребывают в извечном поиске пределов мироздания и нигде не находят ни покоя, ни отдохновения, хотя им достает отваги строить жизнь по–своему и при этом противостоять случайным превратностям и силам, правящим миром».

Илуватар, положивший столько трудов на сотворение человека, обманувшего его чаяния (еще одно подтверждение нелюбви Толкиена к людям), «знал, что люди, оказавшись меж сил, правящих миром, нередко сбивались с пути истинного и далеко не всегда использовали свои таланты так, как было надобно».

Но, как и в случае с Мелкором, «что бы ни делали они, деяния их служат во славу творенья моего» (творения Эру).

Толкиен противопоставляет запад, главную исходную точку всех благих начинаний, востоку и северу, где властвуют силы тьмы. Именно там, на Заокраинном Западе мира, Валар обустраивают новообретенную землю, Валинор, — своего рода нордическую Вальхаллу(114). Только они это делают собственными силами, а не с помощью великанов. Валар возводят горы — обиталище духов и богов, подобное греческому Олимпу. На священной горе Таникветил Манве воздвигает свой престол. Создают они и особый уголок — Locus amoenus,

«где ничто не блекло и не увядало, где цветы и листья не знали пятен тлена, где никакой недуг и никакая пагуба не коснулись живых существ, где даже воды и скалы были осенены благодатью».

Валар создают и Маханаксар — Круг Судьбы, нечто, подобное колесу мира, известному так же под названием «свастика». Богиня растительности Йаванна взращивает два легендарных валинорских древа — Тельперион и Лаурелин, свет которых озаряет Валинор и весь мир.

«В Валиноре дважды на дню наступал час отдохновения и яркого озарения, в коем оба древа лучились золотом и серебром».

Древа символизируют хронологическое начало мира, поскольку именно «с их появлением начался отсчет новой эпохи». Толкиен не уточняет, какой породы Лаурелин, но дает понять, что Тельперион — это бук.

Начало времен ознаменовано первой войной против Мелкора — в результате он будет побежден и посажен на цепь, как волк Фенрир из скандинавских мифов. Отныне у Валар достаточно сил, чтобы осадить Мелкора в его логове Утумно. Осада продолжается долго, но богу–силачу Тулкасу все же удается низвергнуть Мелкора. Он–то и сажает его на цепь Ангайнор, выкованную Ауле. Мелкора заточают в крепость Мандоса, бросив сперва в середину Круга Судьбы… Из–за участия в войнах образ Валар меркнет в глазах эльфов — они отказываются следовать за ними в Валинор.

«Так случился первый разлад среди эльфов» и, добавим, начались размолвки между эльфами и Валар. Со временем, правда, будет заключен союз между одним из эльфов и одной из майа, которые, как мы помним, были божествами второго уровня в мире Толкиена (кстати, Саурон тоже майа). Зовут ее Мелиан, и про нее говорят, что «не было никого прелестнее и мудрей ее и искуснее в чародейных песнях».

Пение ее сродни трелям птиц, она–то и передала свой несравненный дар соловьям. Мелиан покидает Валинор и возвращается в Средиземье. Там песнь ее доносится до слуха Элве, или Тингола, и он, зачарованный, берет дивную певунью за руку. Так Мелиан становится королевой и супругой Элве, или, по–другому, Элу–Тингола. Она оказалась правительницей куда более мудрой, нежели те, что властвовали в Средиземье до нее; «она возвеличила Тингола, хотя он и без того слыл среди эльфов великим, ибо был единственным среди всех своих соплеменников, кто собственными глазами видел два чудо–древа еще в пору их цветения», то есть покуда их не иссушили Мелкор и Унголиант. Далее Толкиен пишет, что «любовь Тингола и Мелиан явила миру самого прекрасного младенца из всех чад Илуватаровых, что были и еще будут потом».

Речь, конечно же, идет об уже упоминавшейся нами Лучиэни. Что же до союза Мелиан и Тингола. он чем–то напоминает одну знаменитую библейскую историю.

«Когда люди начали умножаться на земле, и родились у них дочери, тогда сыны Божий увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали их себе в жены, какую кто избрал… В то время были на земле исполины, особенно же с того времени, как сыны Божий стали входить к дочерям человеческим, и они стали рождать им. Это сильные, издревле славные люди» (Бытие 6:1–4).

Эти сильные и славные люди очень напоминают героев греческих легенд и их детей, рожденных от смешанных браков и соединивших в себе божественное и человеческое начала. У Толкиена примеров такого кровосмешения не так уж много, но от каждого такого союза рождаются поистине великие герои. Ну а завершается наша история об «In illo tempore» освобождением Мелкора, вымолившего–таки прощение у Манве, который уверовал в чистосердечное раскаяние хитреца.

«Манве поверил, что Мелкор отрешился от сидевшего в нем демона. Ибо сам он, чистый от всякого зла, не мог распознать истинной сути зла; к тому же он знал, что изначально, по замыслу Илуватара, Мелкор был ему ровня. Не смог угадать он, что таится в глубине души Мелкора, и узреть, что любовь оставила ее навеки».