"Похищенный трон" - читать интересную книгу автора (Тёртлдав Гарри)

Глава 2

Широкий и мутный Дегирд отделял фермы, крепости и городки Макурана от варваров, обитавших на другом берегу. Ни один мост не пересекал потока; если бы нашелся Царь Царей, решивший возвести такой мост, все дихганы северо-западной части царства подняли бы против него мятеж. Хаморы слишком часто умудрялись перейти Дегирд и без всякого моста — не было смысла строить для них дорогу.

Но великая армия Пероза, Царя Царей, не могла переправляться через реку мелкими группками. Не могла она и ждать, по примеру кочевников, когда на реке станет крепкий лед. При виде широкой водной преграды Абивард задался вопросом: каким же образом намерен решить эту задачу Пероз?

Хотя Абивард ни разу еще не проверял свои знания в деле, он знал, как нужно сражаться. Он имел некоторое представление, как держать в осаде разбойничье логово или вражью крепость. Но на этом его военные познания кончались.

За несколько последующих дней они существенно пополнились. Раньше обоз, тянувшийся за армией, казался ему неоправданно большим, пока саперы, проделавшие путь от самого Машиза, не принялись вбивать в дно Дегирда два параллельных ряда свай примерно через каждые пятнадцать шагов, продвигаясь к северному берегу.

Сваи, поставленные выше по течению, клонились по направлению течения, а стоящие ниже были вбиты с наклоном против течения. Каждую пару наклонных свай саперы соединили поперечной балкой. Со временем, благодаря силе течения, сваи все глубже вдавливались в дно. Потом вдоль каждого ряда свай саперы протянули подмости с южного берега Дегирда на северный. Поперек подмостей настелили обшивные доски, а поверх досок положили жерди и палки. Не прошло и недели после выхода армии на берег Дегирда, как она уже перешла из Макурана на равнину Пардрайя.

Подготовка к переправе не осталась незамеченной. Абивард видел на дальнем берегу маленькие, как оводы, фигурки хаморов. Они наблюдали, как на них надвигается мост. Когда саперы подобрались достаточно близко, степняки начали в них стрелять. По строящемуся мосту выдвинулись лучники и открыли ответную стрельбу. Кочевники отступили, но вернулись вновь. Саперы стали носить для защиты большие плетеные щиты. Это помогало спастись, и все же несколько человек были поражены стрелами. Но мост достиг северного берега, и по нему начала переправляться наступающая армия.

Копыта Абивардова коня громко застучали по мосту, когда пришел его черед переправляться. Коню это не понравилось, как не понравилась и вибрация досок под ногами, возникшая из-за движения множества всадников и повозок. Конь прижал уши и попытался встать на дыбы. Абивард с трудом удержал его.

— Так это и есть Пардрайя? — спросил он, вновь ощутив под собой твердую почву. — Не очень-то она отличается от земель вокруг крепости.

— Ганатов нет, — сказал ехавший рядом Вараз. — Надо же, совсем никакой пахотной земли.

Младший брат был прав. Впереди, насколько хватал глаз, простирались трава и кусты, пожелтевшие и пожухлые от летнего солнца, — именно этот унылый цвет и напомнил Абиварду о доме. Но он всегда считал, что Пардрайянская равнина плоская, как тарелка. Это было не так: на ней имелись неровности, холмики и впадины, как и на любой другой земле.

Неровности почвы напоминали волны моря, а это, в свою очередь, пробудило в памяти пророчество Таншара. Но никто не назвал бы это море узким.

Пероз, Царь Царей, оставил позади большой отряд для охраны моста единственного для всей армии пути назад, в Макуран. Глядя, как назначенные для этого воины начали возводить укрепления, Абивард на мгновение проникся к ним жалостью. Бедняги, пройти такой путь только для того, чтобы лишиться счастливой возможности сокрушить хаморов!

Основные же силы армии двинулись по равнине на север. Когда Абивард обернулся, чтобы еще раз взглянуть на охраняющих мост, он увидел, что они исчезли в гигантском облаке пыли, поднятом тысячами коней и сотнями крытых повозок. От пыли у него заслезились глаза; она проникала повсюду и скрипела во всех складках кожи. Когда Абивард отплевывался, плевки его были коричневыми.

Он посмотрел на небо. Солнце еще можно было разглядеть. В воздухе стояла пыль, поднятая армией; облаков не было. И все же он сказал:

— Сейчас бы дождичка.

Годарс моментально выгнул руку — этот жест означал «не приведи Господь».

— Ты, парень, сам не знаешь, что говоришь? — воскликнул он. — Один хороший ливень — и все превратится в сплошную кашу, как это бывает у нас возле крепости. И для одного-то всадника месить грязь — небольшое удовольствие, а попробуй-ка протащить целую армию. Тогда путь, который занял бы несколько дней, растянется на месяц. Запомни простое правило: как ни плоха пыль, грязь еще хуже.

Пристыженный Абивард надолго замолчал и не проронил ни слова до самой ночевки. Он понял к тому же, что, если пойдет дождь, сорвутся планы Пероза поджечь степь. Поскольку он не мог заставить себя удовлетвориться той погодой, которая есть, зная при этом, что перемена может быть только к худшему, ночь он провел не в самом приятном расположении духа.

На завтрак были сухари, финики в меду, копченая баранья колбаса, настолько соленая и сухая, что у Абиварда челюсть свело, и дрянное вино. Вараз, давясь, покончил со своей порцией колбасы, скорчил ужасную гримасу и сказал Годарсу:

— Если бы нас так накормили дома, ты высек бы поваров.

— Может быть, и так, — сказал Годарс, — очень даже может быть. — Он доел колбасу и надолго приложился к чаше с вином, смывая отвратительный вкус. — Но если бы мы отправлялись в долгий путь, я высек бы поваров, не дай они нам в дорогу такую пищу. Дело в том, что она не портится.

— Ага, даже червей от нее тошнит. — Абивард хотел пошутить, и его братья улыбнулись, но Годарс испортил все удовольствие, кивнув самым серьезным образом.

Дихган и его сыновья повалили и увязали в тюк шатер, в котором ночевали, привязали шесты и кошмы на спину вьючной лошади, затем облачились в доспехи, помогая друг другу справиться с неуклюжими застежками и крючками, и отправились дальше на север. Медленно тянулись долгие фарсанги. Лишь раз Абивард оживился, углядев пару лучников, одетых только в кожу, на конях без доспехов. Однако они оказались царскими разведчиками, возвращающимися доложить обстановку.

— Не всем же нам разъезжать, громыхая кольчугами. Не то хаморы могли бы спокойно кружить вокруг нас, а мы бы их даже не заметили, — сказал Годарс.

Абивард призадумался и решил, что в этом есть резон. С каждым шагом воинское ремесло становилось все более сложным.

Чуть заметный ветерок дул с запада. Вскоре после полудня над степью поднялись столбы дыма и пламени, примерно в половине фарсанга к востоку от линии движения армии. Этого расстояния хватало, чтобы угольки и дым не пугали боевых коней, которые спокойно продолжали движение. Рысь, легкий галоп, шаг, рысь, галоп, шаг… Тело Абиварда приспособилось к нечастым сменам аллюра.

По мере того как дружина Пероза, Царя Царей, продвигалась на север по Пардрайянской равнине, его люди устраивали все новые и новые степные пожары, точнее сказать, протягивали первый на все большее расстояние. Каждая неожиданная вспышка вселяла в Абиварда радость, поскольку означала, что пламя пожирает все больше пастбищ кочевников.

Он показал на восток:

— Они недолго позволят нам продолжать это, иначе их ждет большой голод.

— В том-то и суть. — Красивое лицо Яхиза — мать его славилась красотой расплылось в злорадной ухмылке. Он дотронулся до своего направленного в небо копья. — Сами к нам прискачут, никуда не денутся.

Однако ни в этот день, ни на следующий наступающим войскам не встретилось ни малейших признаков присутствия хаморов, по земле которых они двигались. Лишь огонь, бушевавший вдоль пути их следования, напоминал, что они не одни в степи.

Но ближе к вечеру разведчики пригнали овец и коров, захваченных к северу от расположения главного отряда армии Царя Царей. Увидев животных, Абивард, как и все прочие, издал громкий, торжествующий клич.

— Сегодня нам не придется есть эту мерзкую колбасу, — сказал он.

— Не придется, не придется, — согласился Годарс. — Но эти трофеи говорят еще кое о чем. Они говорят, что мы подошли близко, очень близко к кочевникам. Стада — это их жизнь, и раз нам повстречались животные, то недалеко и люди.

Абивард посмотрел по сторонам. Он увидел своих родичей, боевых товарищей, степь, зарево пожара, зажженного макуранцами. Кочевников же и духу не было. И все же они где-то там — скорее всего, недалеко. Разумеется, отец прав. От этой мысли Абиварду сделалось немного не по себе, будто кто-то, как в родной крепости, подглядывал за ним в дверную щелочку.

Он вновь осмотрелся, на этот раз сосредоточив мысль на тысячах облаченных в доспехи воинов, которые вместе с ним пришли на север из Макурана, на их столь же надежно защищенных конях, на толковых саперах, перекинувших мост через Дегирд, и на всем прочем, приличествующем армии великого цивилизованного государства. Какие степняки могут противостоять такой мощи?

Когда он произнес это вслух, Годарс сухо усмехнулся.

— Затем мы и пришли сюда, сынок, чтобы выяснить это. — Должно быть, у Абиварда был донельзя изумленный вид, потому что дихган продолжил:

— Ты, должно быть, не совсем правильно меня понял. Я на своем веку повидал немало армий, воистину немало, но эта сильнее всех. Не представляю себе, как мы можем потерпеть поражение, когда хаморы поймут наконец, что деваться им некуда и придется схватиться с нами.

Эти слова успокоили Абиварда. Если уж отец не представлял, как хаморы могут добиться победы, значит, этого не может быть. Он сказал:

— Царь Царей, да продлятся его дни и прирастет его царство, представляется мне человеком, способным в нужное время ударить, и ударить крепко.

— И мне он таким представляется, — ответил Годарс. — Я очень удивлюсь, если впереди наших войск, когда мы ударим по хаморам, не будет развеваться его львиный штандарт. Хотя о его отваге я знаю только с чужих слов. Слыхал я, что и сын его, Шарбараз, не уступает отцу. Он, кстати, примерно твоих лет.

— Я не видел здесь его штандарта.

— И не увидишь, — отозвался Годарс. — Пероз, да продлятся его годы, оставил его в Машизе, как я оставил в крепости Фраду. Хотя по другой причине. Я просто считаю, что Фрада немного не дорос до битвы, чуть-чуть. Шарбараз взрослый мужчина, и я думаю, Царь Царей желает, чтобы он держал в узде евнухов и столичную знать, пока сам Пероз воюет.

— Не посмеют же они воспользоваться отсутствием Царя Царей… — Абивард запнулся, поймав на себе скептический взгляд отца, и почувствовал, что заливается краской. — А может, и посмеют.

— Никаких «может», сынок, никаких, — сказал Годарс. — Мне остается лишь благодарить Господа, что избавил меня от таких забот. Пусть я владелец всего лишь надела, а не царства, зато могу положиться на своих людей, когда повернусь к ним спиной. Моя участь во многих отношениях лучше, ох, во многих.

— И я так считаю. — Абивард не мог представить себе, чтобы приближенные отца пошли против воли дихгана. До него доходили идущие из Машиза слухи о неповиновении в верхах, но он им не верил. Узнать же, что они имеют под собой основания, было равносильно потрясению. — Возможно, отец, это потому, что они там слишком близки к видессийской границе.

— Воистину вполне возможно, что не без этого, — согласился Годарс. — Подозреваю, что они там к тому же слишком близки к чересчур большим деньгам. Когда у тебя хватает монет, чтобы делать то, что ты должен, и еще немного, чтобы делать то, что ты хочешь, — это приятно, как вино. Но человек, ставший рабом серебра, не лучше того, кто стал рабом вина, а возможно, и хуже.

Абивард поразмыслил над этим, решил, что отец, скорее всего, прав, и признал это, кивнув, после чего спросил:

— Когда, по-твоему, мы прижмем степняков к стенке?

Годарс почесал шрам, обдумывая ответ.

— Они выждут самое большее еще пару дней, — наконец произнес он. — Дольше не смогут, а то сгорит слишком много степи. Их стадам для выпаса нужно широкое поле.

И вновь эти слова! С тех пор как Таншар изрек свое странное пророчество, Абивард уже дважды слышал про широкое поле, хотя до сих пор не мог сказать, что же это значит. Интересно, когда же он узнает наверняка?

Через два дня Абивард готов был признать своего отца более искусным прорицателем, нежели Таншар. Первые вооруженные хаморы появились перед макуранской дружиной на следующее утро после их разговора. Они выпустили несколько стрел, не причинивших особого вреда, и ускакали. Их тяжеловооруженному противнику было не угнаться за ними.

Тогда вперед выдвинулись макуранские лучники, чтобы прикрыть главные силы от наскоков кочевников. Остальные воины перестроились из растянутого и несколько неупорядоченного походного строя в настоящие боевые порядки.

Под железной сеткой, скрывавшей лицо, Абивард обнажил зубы в хищной и радостной улыбке — теперь он в любой момент мог оказаться в деле. Он мельком взглянул на Вараза. Хорошенько разглядеть лицо брата он не мог, но по сияющим глазам Вараза понял, что и тот рвется в бой.

Годарс, напротив, просто неспешно гарцевал дальше. Если судить по тому, сколько он проявлял ярости и страсти, ближайший хамор находился не менее чем в тысяче фарсангов. Абивард решил, что отец, несмотря ни на что, уже стар.

Часа через два на левом фланге армии появилась большая группа степняков и принялась осыпать воинов градом стрел. На них, немилосердно пыля, обрушилась макуранская кавалерия. Отогнав кочевников, воины вернулись к своим товарищам.

Войско встретило их приветственным, кличем.

— О Господи, ну почему мы не на левом фланге? — воскликнул Абивард. — Им досталась первая слава в этом походе!

— Какая слава? — спросил Годарс. — Что они догнали хаморов? Я не заметил, чтобы они хоть кого-то нашли. Очень скоро кочевники появятся снова и опять слегка покусают нас. Так воюют здесь, в степи.

И вновь предсказание Годарса вскоре сбылось. Хаморы не только вернулись на видимое расстояние от флангов войска Царя Царей, но и стали большими группами появляться спереди и слева. Двоих воинов отвели в тыл, к повозкам лекарей. Один из них хромал, другой корчился и кричал.

Абивард передернулся:

— В последний раз я слышал такой крик, когда наш старый повар — как его звали, отец? — опрокинул на себя большой котел с супом и обварился насмерть. Я тогда был совсем маленьким. Динак рассказывала мне, что ее после этого много лет терзали кошмарные сны.

— Его звали Пишинах, и, твоя правда, кричал он самым жалостным образом. — Годарс приподнял шлем и утер лицо платком. Вид у него был обеспокоенный. Однако за нами по пятам идет куда больше кочевников, чем я предполагал.

— Но ведь мы этого и хотели — заставить их драться? Или нет? — озадаченно спросил Абивард.

— Вот-вот. — Отец невесело рассмеялся. — Как-то подозрительно получать от хаморов то, что хочешь получить, даже если мы их к этому вынуждаем.

— Но ты ведь только вчера предсказывал это, — возразил Абивард. — Что ж ты недоволен, когда твое предсказание сбывается?

— Оно сбывается не так, как я хотел. Я рассчитывал, что мы заставим хаморов биться, что они будут в отчаянии и страхе. Но их лучники вовсе не похожи на отчаявшихся людей. У них есть какой-то свой план. — Он пожал плечами, отчего его кольчуга лязгнула. — Но может статься, я просто вижу злых духов за каждым кустом и под каждым камнем.

— Разве наши ясновидцы не могут выведать, что у хаморов на уме? — спросил Яхиз. Годарс плюнул на землю:

— Ничего они не могут, твои ясновидцы. Если бы ты, малый, потерял колечко там, в нашей крепости, ясновидец помог бы тебе найти его. Но когда дело касается войны — нет. Во-первых, страсти людские ослабляют волшебство, поэтому, кстати, так редко срабатывают любовные зелья, а война — дело горячее.

Во-вторых, шаманы степняков прибегают к собственному волшебству, стараясь ослепить нас. А в-третьих, мы и сами по уши заняты тем, чтобы эти демонопоклонники не проведали, что на уме у нас. На войне работает железо, сынок, железо, а не волшебство.

— И это хорошо, — сказал Абивард. — Если бы войной занимались чародеи, то другим уже не удалось бы в ней поучаствовать.

— И ты считаешь, что это хорошо? — спросил Годарс. — Не уверен, не уверен.

— А зачем же ты тогда присоединился к дружине Царя Царей? — спросил его Абивард.

— По велению долга и Пероза, Царя Царей, да продлятся его дни и прирастет его царство, — ответил Годарс. — Уж не хочешь ли ты, чтобы я запятнал свою честь и честь нашего рода?

— Нет, клянусь Господом! — воскликнул Абивард. Хотя он и не стал продолжать спор, ему очень хотелось, чтобы отец в своих речах проявлял чуть больше восторга поводу предпринятого Перозом похода.

В авангарде армии Царя Царей рожки пронзительно протрубили сигнал, которого Абивард с нетерпением ждал со времени переправы через Дегирд:

«Неприятель впереди!» Макуранцы двигались боевым строем с самого начала атак степняков, но все же по их рядам прокатился возбужденный гул. Теперь уже не долго ждать — они покарают хаморов за блошиные укусы, которые те посмели нанести войску Царя Царей.

Абивард выехал на вершину небольшого холма. Сомневаться не приходилось вон они, кочевники, в половине фарсанга на север. Они выстроились в две группы: спереди относительно маленькая, а большая — чуть подальше.

— Кажется, я понял их план, — сказал Годарс. — Они попытаются втянуть нас в игру со своим авангардом, а тем временем остальные растянутся и зайдут нам во фланги. Не выйдет: мы раздавим маленький отряд, прежде чем большой успеет развернуться.

— Не пора ли нам атаковать, отец? — спросил Абивард. Увидев наконец-то хаморов, которые стояли и ждали нападения, он испытал безумное желание пришпорить коня и незамедлительно броситься в атаку. Но Годарс покачал головой:

— Пока еще далековато. Так мы сойдемся с ними, когда наши кони уже устанут от затяжного галопа. Сблизимся почти на расстояние полета стрелы, тогда и рванем.

Словно вторя Годарсу, Чишпиш, — ехавший неподалеку, прокричал находящимся под его началом конникам:

— Со всякого, кто поскачет на степняков до сигнала рожка, своими руками шкуру спущу!

Вараз усмехнулся:

— Невелика угроза! Ему в жизни не догнать ослушника.

И действительно, конь Чишпиша был не менее громоздок, чем сам марзбан, поскольку только такой и мог выдержать вес военачальника. Но угроза Чишпиша, как прекрасно понимал каждый услышавший его слова воин, не имела никакого отношения к возможному физическому наказанию. При том влиянии, которым пользовался марзбан, он мог низвергнуть прямо в бездну репутацию и надежды на будущее любого из них.

Абивард вынул копье из гнезда в седле и подбросил его на руке. По всему строю макуранцев всколыхнулись эти деревянные шесты с железными наконечниками, будто по нему пронесся ураган. Абивард держал копье вертикально, чтобы не поранить никого из соратников. Опустит он его только по команде.

Дружина Царя Царей все ближе и ближе подходила к неприятелю. Прямо перед Абивардом трепетал царский штандарт; по макуранскому обычаю, Царь Царей командовал сражением с правого фланга. До Абиварда доносились отголоски резких боевых кличей хаморов. Он слышал их и не понимал: хотя язык степняков был родственным макуранскому, выкрики настолько сливались, что из общего шума было не выхватить отдельных слов.

Взвизгнул рожок — пронзительно и тонко. И макуранцы, все как один, отозвались боевым кличем: «Пероз!» Чтобы нагнать на врага побольше страху, Абивард заорал так, что горло заболело.

Когда макуранцы сблизились со степняками почти на расстояние полета стрелы, небольшой передовой отряд хаморов поскакал им навстречу. Они вопили как резаные и пускали в плотные, закованные в латы ряды макуранцев стрелу за стрелой. Несколько удачных выстрелов выбили всадников из седла, другие вызвали крики боли у людей и коней. Но большая часть, как обычно и бывает, либо не попадала в цель, либо отражалась кольчугами, латами и щитами макуранцев.

Как раз в то мгновение, когда Абивард гадал, настолько ли обезумели хаморы, что уже готовы броситься на многократно превосходящего их во всех отношениях противника, кочевники, демонстрируя высокое искусство выездки, разом развернули своих степных лошадок и почти безупречной цепью резвым галопом помчались к оставшимся позади товарищам.

— Трусы! — завопил Абивард. Ему вторила половина макуранского войска. — Вернитесь, шакалы, будем драться!

Рядом с ним Годарс промолвил:

— Что же они все-таки делают?

Никто не ответил, потому что в этот миг рожки протрубили долгожданный сигнал к атаке.

— Копья — вниз! — проревел Чишпиш. Множество железных наконечников опустилось параллельно земле, сверкая на солнце. Еще громче прежнего Чишпиш выкрикнул:

— Вперед!

Штандарт Царя Царей взметнулся к небу — Пероз и его гвардия с грохотом устремились навстречу хаморам. Абивард со всей силы пришпорил коня. Поскольку мерин был укрыт железными доспехами, он воспринимал только команды, подкрепленные самыми энергичными действиями.

Земля уносилась прочь из-под ног Абивардова коня — сначала медленно, потом все быстрее, так быстро, что встречный поток воздуха заставил глаза слезиться, казалось, еще один скачок — и всадник взлетит вместе с конем. От грохота тысяч, десятков тысяч копыт Абиварду казалось, будто он оказался в самом центре мощной грозы. Бок о бок с ним неслись в атаку десятки тысяч воинов. Он ощутил величайший восторг сопричастности к великому и славному свершению.

И тут его конь угодил ногой в яму.

Возможно, ее прорыл кролик, возможно, барсук. Это не имело значения, а вот то, что из этого вышло, — имело. Абивард почувствовал, как споткнулся его конь, и в то же мгновение поразительно четко, несмотря на ужасный шум и грохот, услышал хруст сломанной кости. Конь пронзительно заржал и упал, но Абивард успел одним рывком высвободить ноги из стремян и выброситься из седла.

Он ударился оземь с таким лязгом и стуком, что возблагодарил судьбу за то, что на нем кольчуга. Однако он знал, что под кольчугой на его теле не останется живого места от синяков. Мимо него проносились его соратники, один конь перепрыгнул прямо через него, пока он лежал на земле. Для Абиварда осталось загадкой, как никто не затоптал его.

А впрочем, хоть бы и затоптал! По щекам его ручьями лились слезы — от боли и злой обиды. То, что должно было стать величайшим мгновением его жизни, пошло прахом. Как ему без коня схлестнуться с неприятелем и показать, на что он способен? Ответ прост: никак. Отцу с братьями достанется все торжество победы.

А что ему? Теперь над ним до конца дней будут издеваться: Абивард — с коня упард — и на сечу опоздард!

Мимо, выкрикивая имя Царя Царей, проскакали последние макуранцы. Их воплям вторил обезумевший от мучительной боли конь Абиварда. Абивард заставил себя подняться, доковылял до бившегося в судорогах животного и перерезал ему глотку.

Покончив с этим, он повернулся и зашагал на север. Может быть, хотя вряд ли, битва еще не закончится, когда он доберется туда. Не исключено, что ему удастся взять коня, всадник которого пал, или даже на некоторое время оседлать хаморскую степную лошадку, хотя той будет невесело тащить на себе Абиварда со всеми его доспехами.

Сквозь клубящуюся пыль он видел гордые знамена. Значит, там авангард макуранского войска. Вдруг — он не поверил своим глазам — почти все знамена исчезли из виду одновременно.

Крики и вопли раненых людей и лошадей поднялись к глухому, бесчувственному небу. А сами люди и кони рухнули в траншею, прорытую хаморами через степь, а затем искусно замаскированную палками, грязью и травой. Только в самом центре, где передовой отряд степняков, отступая, воссоединился с главными силами, макуранцы могли преследовать их, и то лишь небольшими группками. Неприятель яростно атаковал эти группки, словно стая волков, травившая медведя.

Крик ужаса, слетевший с уст Абиварда, утонул в криках поверженного макуранского войска. Штандарт Царя Царей исчез из виду, Абивард нигде не мог разглядеть его. Он издал глубокий, полный отчаяния стон. Пал не только передовой отряд дружины. Воины, шедшие вторым эшелоном, не могли вовремя сдержать своих коней и с грохотом падали в траншею поверх своих соратников.

— Отец! — крикнул Абивард. Ведь там, в самом центре катастрофы, был Годарс. И брат, и сводные братья. Тяжело, неуклюже Абивард побежал — в доспехах, предназначенных для битвы в конном строю.

Даже те из макуранцев, кто избежал траншеи кочевников, вынуждены были остановиться, кто где смог, и начисто смешали свои боевые порядки. Этим моментом и воспользовались хаморы, чтобы стремительно обойти траншею с обоих концов и окружить неприятеля.

— Не широкое поле! — простонал Абивард. — Ловушка! — Поздно, слишком поздно прояснился смысл первой части пророчества Таншара.

Так оно и было. Макуранцы, резко утратив наступательный порыв и стройность рядов, оказались легкой добычей кочевников. На короткой дистанции стрелы с роговыми наконечниками пробивали кольчуги. Два степняка одновременно атаковали одного тяжеловооруженного воина с двух направлений сразу, так что рано или поздно — обычно рано — повергали его наземь.

Абивард с горсткой макуранцев оказался вне зоны этой резни. Сначала он думал лишь об одном — шагать вперед, чтобы погибнуть вместе со своей семьей и своей страной. Потом он увидел, что через кордон степняков прорываются кони без всадников — преимущественно макуранские, но иногда попадались и степные лошадки кочевников.

«Лошадей они потом затабунят, — подумал Абивард. — Сейчас для них главное — разобраться с людьми». Будь он вождем кочевников, он принял бы точно такое же решение.

Увидев лошадей, он начал думать, а не слепо мчаться навстречу смерти, словно мотылек на пламя свечи. Он явственно слышал голос Годарса: «Без глупостей, мальчик, без глупостей. Спасай то, что можешь спасти». Возможно, полубог на крылатом коне и мог бы вступить в бой, сокрушить ряды степняков и спасти попавших в ловушку макуранских воинов. Но о перспективах одного безлошадного юнца, впервые вышедшего на поле боя, не стоило даже думать.

Абивард вновь попытался угадать — нет, не угадать, а отгадать, ведь Годарс не любил слова «угадать», — что предпримут хаморские вожди, когда их всадники добьют макуранцев. Ответ был четким и мгновенным; они примутся грабить обоз. И лишь после этого начнут прочесывать степь в поисках уцелевших врагов.

— Это значит, что надо уносить ноги, пока можно, — произнес он вслух.

Конь без всадника, степная лошадка, остановился пощипать травки всего в фурлонге от Абиварда. Он медленно подкрался к коньку. Тот смерил его настороженным взглядом, затем опустил голову и продолжил лакомиться сухой, пожелтевшей травой.

В суме, притороченной к поясу, у Абиварда лежало немного урюка — этим лакомством он намеревался угостить своего мерина после победы. Теперь бой проигран, да и мерина больше нет. Он вытащил три или четыре урючины, положил их на ладонь и приблизился к степному коньку.

— Это тебе, малыш, — вкрадчиво проговорил он. Конек был целый и невредимый и очень мосластый. Он всхрапнул — с подозрением, но и с интересом. Абивард вытянул руку. Конек понюхал урюк, осторожно попробовал. Потом вновь фыркнул, на сей раз радостно, и доел угощение.

После этого конек позволил Абиварду обойти себя и встать сбоку, а когда тот оседлал его, только повел ушами.

— Но-о! — сказал Абивард, и конек затрусил на юг. Такую езду Абивард счел не очень удобной — как и большинство кочевников, тот хамор, которому принадлежал этот конек, подтягивал стремена очень высоко, чтобы, поднявшись в седле, стрелять из лука. Абивард, у которого не было лука, вынужден был ехать, поджав ноги.

Очевидно, он был не первым и не единственным макуранцем, избежавшим засады на севере. Когда он поравнялся с обозом, там кипела жизнь, словно в растревоженном муравейнике. Абивард продолжил путь. Прежде он намеревался поднять тревогу, просто бежать было бы невыносимо для его совести. Но попасть в очередную катастрофу, которая вот-вот неминуемо разразится, ему совсем не хотелось. По аллюру степного конька он понял, что тому не под силу нести всадника в полных доспехах. Значит, придется сбросить с себя все железо при первой же возможности. Если конек падет до того, как они выйдут к Дегирду, Абивард обречен.

Спустя примерно полчаса он оглянулся через плечо. К небу вздымался новый столб дыма. Этот огонь разожгли явно не макуранцы. Хаморы предавались мщению.

В этом Абивард увидел одну хорошую сторону: значит, степняки слишком заняты грабежом и не скоро начнут прочесывать равнину в поисках беглецов. Он был не единственным макуранцем, уцелевшим после разгроми войска Царя Царей. По всей степи — впереди, сзади, по бокам — рассеялись всадники, скакавшие в одиночку или мелкими группками. Одни — определенно беглецы из обоза, другие воины, которым, как и Абиварду, что-то помешало на полном ходу въехать в ловушку, третьим, возможно, удалось вырваться из смертельного кольца, замкнутого степняками вокруг макуранцев.

Абивард крепко подумал, не присоединиться ли к одной из групп отступающих макуранцев. В конце концов он решил идти своей дорогой. Во-первых, даже все беглецы, объединившись, не смогут противостоять орде хоморов, которые вскоре пойдут по их следу. Во-вторых, передвижение группы ограничено скоростью самого неповоротливого. Ему же хотелось как можно быстрее оставить позади пагубное поле.

Он все еще не мог прийти в себя. Он потерял отца и четверых братьев.

Макуран потерял Пероза, Царя Царей, и весь цвет воинства. Отголоски этой двойной беды не стихали в его голове — то одна потеря кричала во весь голос, то другая.

— Как же мне быть?! — возопил он. — Как быть царству?!

Поскольку Абивард не имел ни малейшего представления, как быть царству, он сосредоточился на первом вопросе. Прежде всего нужно вернуться к мосту, переброшенному саперами Царя Царей через Дегирд, и перейти его. Если это не удастся, то очень скоро он станет мертвецом, и беспокоиться больше будет не о чем.

Если он все-таки вернется в крепость, то станет дихганом. Он всегда знал, что когда-нибудь это произойдет, но думал, что это «когда-нибудь» настанет через много лет. Теперь же оно обрушилось на него. И это бремя, легшее на его плечи, было тяжелей тех доспехов, которые влачил на себе степной конек.

— Кстати о доспехах, — пробормотал он и осадил конька.

Спешившись, он дал коньку немного попастись и передохнуть. Об отчаянном затяжном броске к реке нечего и думать — до Дегирда несколько дней пути. И нужно, чтобы конек выдержал весь путь. Пусть даже от каждого мига ожидания его передергивает так, будто вот-вот случится приступ медвежьей болезни.

Подъехав к небольшому ручейку, он вновь остановился и дал коньку попить, но немного. Тот недовольно оскалил зубы, когда Абивард оттащил его от воды.

«Глупышка!» — сказал он и щелкнул животное по морде. Если коням дать волю, они будут пить, пока не заболеют или даже не умрут. И есть они готовы до бесконечности, но пока это не грозило перерасти в проблему.

Как лучше всего уйти от погони? После долгих раздумий Абивард поехал в юго-западном направлении — по-прежнему к Дегирду, но окольным путем, держась подальше от того маршрута, которым войско Пероза, Царя Царей, шло навстречу своей гибели. Можно не сомневаться, что хаморы пойдут тем же путем, сметая на своем пути воинов, у которых не хватило ума выбрать другую дорогу.

К наступлению сумерек Абивард больше не видел ни одного из соратников-беглецов. Он посчитал это добрым знаком: теперь кочевники, гоняясь за другими, вряд ли заметят его.

Подъехав ко второму ручью, он решил заночевать здесь и дать коньку отдохнуть до утра. Он спешился, обтер конька, за неимением лучшего, пучком сухой травы, затем привязал вожжи к самому большому кусту — чуть ли не деревцу, — который сумел отыскать.

Потом пришло время снимать с себя доспехи. Он расстегнул застежки, расположенные по бокам кольчуги и на пластинах, и выбрался из доспехов, но вначале пришлось еще отстегнуть кольчужную юбку, прикрепленную к кольчуге. Он снял окованные железом сапоги и стянул кожаные с железным плетением штаны.

Кирасу, кольчугу и кожаные штаны он выбросил в ручей: оставлять доспехи, на суше, чтобы какой-нибудь кочевник прихватил их в свою кибитку в качестве трофея, не было никакого смысла. Он сорвал со своего шлема кольчужный подшлемник и капюшон и швырнул их туда же. Сапоги и шлем он оставил. Сапоги были тяжелые, но он боялся, что без них повредит ноги.

— Ну что, малыш, такой вес ты выдержишь? — сказал он степному коньку. Тот дернул ушами, показывая, что слышит его, но, разумеется, понять ничего не мог.

Он хотел, чтобы коньку было с ним хорошо, и скормил ему еще одну урючину из быстро убывающего запаса. Вторую съел сам — он с утра ничего не ел, только пил воду. Если бы мимо юркнула ящерица, он с удовольствием рассек бы ее мечом пополам и съел обе половинки сырыми. Но ящериц не было.

Потом он стукнул себя ладонью по лбу и выругался — надо же, какой идиот!

Ведь по бокам седла конька висели торбы. А в них… да в них могло быть что угодно! Обнаружив полоски сушеной баранины, он чуть не закричал от радости.

Твердостью мясо почти не уступало его зубам, да и вкусом отличалось мало, но все же оно спасет его от голодной смерти.

Он остался в одном льняном исподнем. «Жаль, что нет кафтана, — подумал он и тут же рассмеялся:

— С тем же успехом можно жалеть, что здесь нет нашего войска». Да, Абивард всей душой желал, чтобы рядом было войско Царя Царей, но он был сыном Годарса и прекрасно знал цену таким желаниям.

Он провел холодную и отвратительную ночь, свернувшись клубком, как зверь, держа под рукой меч, чтобы в случае чего мгновенно схватиться за него. Он столько раз просыпался от легкого шума, порыва ветерка и вообще без всякой причины, что сбился со счета. А засыпать с каждым разом становилось все труднее. Наконец между рассветом и восходом сон окончательно покинул его. Он пожевал сухой баранины и продолжил путь.

В день после битвы он несколько раз ловил себя на том, что плачет. Иногда слезы были вызваны скорбью по семье, иногда — по погибшему монарху и всему Макурану, иногда — по самому себе: он чувствовал себя виноватым за то, что живет, тогда как погибло все самое для него дорогое.

«Чепуха, сынок. Ты обязан жить дальше, обязан, насколько это в твоих силах, навести порядок». Он так отчетливо услышал голос отца, что резко повернул голову в отчаянной надежде, что дихган каким-то чудом уцелел. Но, насколько хватал глаз, степь была пуста, лишь ворона пронзительно каркнула, взмыв в небо.

— Что ты тут делаешь, глупая птица? — Абивард махнул рукой через плечо: Богатая пожива вон там.

Время от времени он видел скачущих по степи зайцев. Один их вид вызывал в нем жгучий голод, но охотиться на зайцев с мечом — все равно что пытаться в воздухе подбить муху мухобойкой. А времени расставить силки и ждать не было…

Однажды он заметил лису, преследующую зайца. Он пожелал, чтобы ей повезло больше, чем ему самому.

Хотя ел он очень бережливо, к середине третьего дня сушеное мясо кончилось. После этого к чувству тревоги прибавилось постоянное голодное урчание в животе. На берегу ручья он поймал пару лягушек, выпотрошил их кинжалом и съел сырыми. Доев лягушек, он пожалел лишь о том, что опрометчиво выбросил в воду кишки.

На следующем водопое он поискал еще лягушек, надеясь, вдруг попадется черепаха или неосторожная минога, но ничего не поймал.

К вечеру четвертого дня он достиг Дегирда. Ему хотелось снять исподнее, нырнуть и переплыть реку, но он знал, что при своей нынешней усталости и изможденности скорее всего утонет, не достигнув южного берега. Не мог он и пустить через реку конька и плыть, держась за него, — животное было не в лучшем состоянии, чем он.

— Значит, надо к мосту. — В последнее время Абивард частенько разговаривал сам с собой, за неимением других собеседников. Но если мост уже разрушен или хаморы перешли его… Об этом он старался не думать.

До темноты он отъехал от реки примерно на полфарсанга. Он решил, что, скорее всего, хаморы, занятые поиском затерявшихся в степных просторах беглецов, направятся по северному берегу Дегирда. Незачем облегчать им жизнь.

Если они уже прочесывают берег, значит, мост определенно разрушен или захвачен неприятелем. Но об этом Абивард тоже старался не думать.

Голод разбудил его до рассвета. Он оседлал степного конька, поражаясь его выносливости. Конечно, макуранский конь мог везти на себе больший вес и быстрее преодолевать небольшие расстояния, но этой длинной изнурительной поездки на юг определенно не выдержал бы. Абивард очень старался дать коньку возможность отдохнуть и набраться сил, но знал, что всех его стараний недостаточно.

Он встретил восход, глядя на Дегирд, но приближаться к реке не стал. Лишь изредка он выезжал на берег, чтобы напоить коня и напиться самому. Он не гнал, сколько еще осталось ехать на восток, чтобы добраться до моста.

— Узнать это есть только один способ, — сказал он и, пришпорив своего конька, пустил его рысью.

Солнце поднялось выше и выжгло предрассветный холод. Стало жарко. Абивард вспотел, но страдал от жары гораздо меньше, чем мог бы. Недели две назад он в такую же жару ехал этими местами на север, с головы до ног облаченный в железные доспехи. Теперь от них остались лишь шлем да кованые сапоги, но в исподнем он чувствовал себя несравненно легче, чем будь на нем кольчуга и кожаная прокладка.

Уж не мост ли там, впереди? Ему уже пару раз казалось, будто он видит мост, но потом он убеждался, что его ввели в заблуждение речные глиняные отмели.

Однако на сей раз ошибки не было: перед ним был мост, а возле него всадники в макуранских доспехах, которые невозможно спутать ни с чем, по-прежнему стояли на страже, охраняя ворота в поверженную мечту о победе. Но даже если мечта и была мертва, мост еще мог сохранить жизнь макуранским воинам.

«Или хотя бы одному из них», — мысленно произнес Абивард.

Он выжал из уставшего степного конька самую высокую скорость и как одержимый замахал руками отряду, по-прежнему верно стерегущему отступной путь к свободе. Двое макуранцев оторвались от отряда и рысью поскакали к нему, взятые наизготовку копья метили ему чуть выше пупка. Абивард с ужасом понял, что они готовы продырявить его. Как-никак он ехал на хаморском коне.

— Не надо, ради Господа! — хрипло прокричал он. Спасшись от кочевников, быть убитым своими — слишком уж много злой иронии в такой судьбе.

Копья заколебались, когда всадники услышали родной язык.

— Кто ж ты такой? — крикнул один из них. Под кольчужным подшлемником не было видно лица, что придавало всаднику еще более зловещий вид.

— Абивард, сын Годарса, дихгана надела Век-Руд, — отвечал Абивард, стараясь говорить как истинный макуранец, а не как степняк, пытающийся пересечь Дегирд, замаскировавшись под макуранца.

Воины переглянулись. Тот, кто заговорил первым, спросил:

— Так это твой отец дихган или ты сам?

— Конечно, он, — не раздумывая, сказал Абивард, но тут же был вынужден поправиться:

— Он был дихганом. Он погиб вместе с моим родным братом и тремя сводными. Остался один я.

— Угу, да еще и на степной лошадке, — произнес копейщик по-прежнему с подозрением. — Как же ты уцелел в битве, если вся твоя семья погибла? — В словах этих отчетливо звучало: «Когда же ты струсил?»

— Мой конь наскочил на яму и сломал ногу в самом начале атаки, — ответил Абивард. — Потому-то я и не угодил в траншею и не попался, когда на нас хлынули проклятые кочевники. А этого конька мне удалось оседлать, когда он вырвался из давки. С тех пор на нем и передвигаюсь.

Макуранцы вновь переглянулись. Тот, который до сих пор молчал, произнес:

— Что ж, вполне возможно.

— Истинно так, — согласился второй и вновь обратился к Абиварду: — Проезжай. Теперь Макурану понадобится каждый мужчина, которому удастся спастись. А мы уже перестали надеяться, что кто-то еще сюда доберется. Собирались подпалить мост, чтобы не дать кочевникам перейти реку.

— Удивительно, что они еще не показывались здесь, — сказал Абивард.

— А с какой стати? — спросил более разговорчивый копейщик. — Когда сокрушили войско, они, можно сказать, сожрали всего барана, набили брюхо и не намерены выскребать из котла крохи навроде тебя.

Это доходчивое сравнение показалось Абиварду вполне резонным. Он кивнул и направился к мосту, второй воин окликнул его:

— Эй, пускай лошадку тихо и осторожно. Мы уже облили мост минеральным маслом, он теперь скользкий, что твоя арбузная корка. Как сами перейдем, так и запалим его.

Абивард кивнул и помахал рукой, показывая, что слышал эти слова. Степной конек затрепетал ноздрями, почуяв вонь минерального масла, всхрапнул и затряс головой. Абивард, не обращая на это внимания, направил его вперед. Осторожно ступая, конек двинулся по черной вонючей жиже, разлитой по северной части моста. В некоторых частях Макурана минеральное масло использовали для освещения вместо воска или сала. «И как только они переносят такую вонь?» — подумал Абивард.

Примерно половина фурлонга в центре моста была чиста от этого омерзительного покрытия. Однако южный край, соприкасающийся с благословенной землей Макурана, был тоже залит минеральным маслом.

Ступив на родную землю, Абивард остановил коня через несколько шагов и обернулся посмотреть, как через мост переходят последние воины охранявшего его гарнизона. Наконец на мосту остался последний всадник. В руке он держал мерцающий факел. Выждав мгновение на дальнем конце не залитого минеральным маслом участка, всадник бросил факел на пропитанные вонючей жижей доски. От моментально вспыхнувшего огня поднялись красно-желтые языки пламени и густые клубы черного дыма. Макуранец развернул коня и поспешно проскакал по середине моста, а потом — через нефть, разлитую по его южному краю.

— Ловко! — сказал Абивард. — Доски, пропитанные маслом, прогорят, едва пламя коснется их, а чистая середина не даст пламени разгореться слишком быстро, чтобы оно не догнало тебя.

— Именно так, — отозвался воин, бросивший факел. — Тебе, что ли, доводилось иметь дело с минеральным маслом, раз ты так быстро это раскусил?

Абивард покачал головой:

— Нет, еще не приходилось, однако спасибо на добром слове. — Но тут подал голос его пустой желудок, заглушая все остальное. — А скажи, можно ли голодному разжиться у вас куском хлеба?

— У самих мало осталось — уже два дня кормим голодных, а обоз уехал еще вчера. Но все же… — Он открыл седельную суму, вытащил затвердевший комок каши, завернутый в лепешку, и протянул Абиварду.

Пища была черствой, но Абиварду не было до этого дела. Лишь память об отце помешала ему моментально проглотить ее, подобно голодному волку. Он заставил себя есть медленно, с достоинством, как подобает дихгану, а затем, не поднимаясь с седла, поклонился своему благодетелю:

— Я твой должник, о великодушный человек. Если у тебя возникнет в чем-то нужда, приходи в надел Век-Руд, и она будет удовлетворена.

— Храни Господь тебя и твой надел, — ответил воин. Ветер сменил направление и бросил едкий, вонючий дым в лицо Абиварду и его собеседнику. Тот закашлялся и протер глаза костяшками пальцев. Затем, бросив взгляд на Дегирд и горящий мост, добавил:

— Храни Господь весь Макуран, ибо, если кочевники обрушатся на нас всей своей мощью, вряд ли у нас хватит людей, чтобы защитить себя.

Абивард хотел возразить ему, но не смог.

Мост через Век-Руд остался цел и невредим. Абивард ехал по нему сытый и одетый в кафтан, накинутый поверх грязного и рваного исподнего, — и все благодаря доброте людей, встреченных им на дороге. Там, впереди, венчая собой холм, стояла крепость, в которой прошла вся его юность… Отныне — его крепость.

Степной конек настороженно фыркал, ступая по извилистым улочкам деревни; он не привык к столь плотно стоящим домам, да еще по обе стороны. Но он не останавливался. Теперь Абивард уже знал, что тот способен идти практически бесконечно. Ему еще не доводилось встречать лошадь, обладающую такой выносливостью.

Несколько человек в деревне узнали его и окликнули. Другие спрашивали об отце, и по их голосам Абивард понял, что вести об истинных размерах разгрома, постигшего войско в степи, сюда еще не дошли. Он сделал вид, будто не слышит этих вопросов. Ответы на них в первую очередь должны услышать отнюдь не деревенские жители.

Ворота крепости были закрыты. Значит, кто-то что-то знает — или чего-то боится. Часовой, стоящий на высокой стене, издал радостный крик, завидев Абиварда. Ворота широко распахнулись. Он въехал в крепость.

Там его ждал Фрада, слегка запыхавшийся, — должно быть, бежал к воротам сломя голову. Пегий пес у ног младшего брата тоже тяжело дышал. Руки у Фрады были в жиру, — наверное, кормил пса объедками, когда раздался крик часового.

— Где ж твои доспехи? — спросил он Абиварда. — И, коли на то пошло, где твой конь? Неужели поход закончился так быстро? Где отец с братьями? Скоро приедут? Мы тут перебиваемся слухами из третьих рук, а, как говорит отец, они разрастаются по пути.

— На этот раз все иначе, — ответил Абивард. — Все, что ты слышал, правда, и, увы, даже хуже того. Пероз, Царь Царей, убит, пал на поле брани, и с ним полегло почти все войско…

Он хотел двинуться дальше, но не мог. Услышав эти первые жуткие слова, собравшаяся во дворе толпа издала глухой стон. Фрада сделал шаг назад, словно получил пощечину; он был еще очень молод, и такая беда просто не укладывалась в его сознании. Однако независимо от этого беда случилась. Он приложил все усилия, чтобы взять себя в руки или хотя бы задать следующий вопрос, который нужно было задать:

— И отец, и Вараз, и Яхиз?..

Абивард прервал его, прежде чем он успел перечислить все имена:

— Они смело бросились в атаку вместе со всем войском. Дай Господь, они низвергли в Бездну нескольких степняков, прежде чем погибли сами. Если бы я атаковал с ними, я бы тоже погиб. — Он еще раз поведал о том, что случилось с его конем и как он из-за этого не попал в хаморскую ловушку вместе со всем макуранским войском. Он так часто повторял этот рассказ, что у него подчас возникало чувство, будто все это произошло не с ним, а с кем-то другим.

— Значит, теперь ты — дихган нашего надела, — медленно произнес Фрада и низко поклонился Абиварду. Прежде он так кланялся только Годарсу. Этот поклон напомнил Абиварду, сколь многое переменилось всего за несколько дней.

— Да, я дихган, — сказал он. Неимоверная усталость тянула его, как настырный ребенок. — За время моего отсутствия накопилось множество дел, но придется им подождать день-два, пока я не найду в себе силы заняться ими.

— Как зовут нового Царя Царей? — крикнул кто-то из толпы.

— Шарбараз, — ответил Абивард. — Пероз, Царь Царей, оставил его в Машизе вершить дела государства, пока сам он воюет со степняками. Отец отзывался о нем как о вполне достойном, молодом человеке.

— Благослови Господь Шарбараза, Царя Царей! — нельзя сказать, чтобы этот клич вознесся к небу стройным хором, но за несколько секунд его подхватили все.

Фрада сказал:

— Тебе придется рассказать все матери и остальным женам Годарса.

— Знаю, — печально произнес Абивард. Об этом он не раз думал на протяжении долгого пути домой. Рассказать Барзое и другим женщинам — это только самое начало всех его проблем, связанных с женской половиной. Вместе с наделом к нему переходили и жены дихгана. Теперь все они, за исключением матери его Барзои, становились его женами.

Думал Абивард отнюдь не о плотских утехах. Во-первых, он был полумертв от голода и страха, а это состояние едва ли потворствовало сладострастным играм воображения. Во-вторых, он сильно сомневался, что сможет хорошо управляться с женской половиной. Годарс справлялся, но он был старше и мудрее, да и жен приобретал постепенно, а не всех разом.

Ладно, об этом он успеет поволноваться позже. А сейчас Абивард посвятил внимание практическим мелочам.

— Прежде всего надо найти путь на их половину. Отец, конечно же, взял ключ и… — Он замолчал в замешательстве. — Да нет, какой же я дурень! Должен же быть проход через кухню, так ведь? — Кстати о практичности.

— Воистину такой имеется, — сказал один из поваров. — Служанка вас проводит. Правда, мы предпочитаем об этом помалкивать. — Правила макуранского этикета требовали, чтобы благородные женщины были изолированы от внешнего мира.

Здравый смысл требовал, чтобы они были для внешнего мира досягаемы. Здравый смысл возобладал, но этикет заставлял делать вид, что ничего подобного не имеет места.

Взгляд Абиварда пробежал по толпе, высматривая женщин, прислуживающих его матери и другим женам — нет, вдовам — Годарса. Он указал пальцем ни первую из замеченных:

— Ясна, знаешь ли ты этот проход?

— Да, повелитель, — ответила Ясна. Абивард замотал головой, словно вокруг кружила туча комаров. Так здесь обращались только к отцу. Теперь придется привыкать к такому обращению.

Он последовал за Ясной в жилую часть, через кухню, в кладовку. Там он тысячи раз видел ничем не примечательную дверь и всегда предполагал, что за ней — еще одна кладовая. Но оказалось не так. Дверь вела в длинный узкий и темный коридор. В другом его конце была еще одна дверь, без засова с этой стороны, но с зарешеченным окошком, чтобы с той стороны было видно, кто идет.

Ясна постучала в дверь и вплотную приблизилась к решетке. Позади нее встал Абивард. Через минуту она вновь постучала. Женская голова заслонила свет, проходящий сквозь решетку:

— А-а, Ясна. Кто это с тобой?

— Я привела дихгана, госпожа Ардини, — ответила Ясна.

Ардини была одной из самых младших жен Годарса, младше Абиварда. Она взвизгнула, а потом воскликнула:

— Дихган вернулся? О, слава Господу, что вернул его невредимым! — Она сняла с двери засов и широко распахнула ее.

Глядя на распахнутую дверь, Абивард подумал: а не случалось ли мужчине таким путем тайком пробираться на женскую половину? Некоторые знатные господа держали на женской половине евнухов во избежание таких напастей. Годарс же не забивал себе этим голову, говоря: «Если женщине нельзя доверять, то охрана сделает ее не честной, а подлой и коварной».

На крик Ардини в коридор выбежали женщины. Они тоже кричали. Но, узнав Абиварда, в замешательстве попятились. Одна из его сводных сестер сказала Ардини:

— Ты сказала, что пришел дихган, а здесь его сын.

— Так мне Ясна сказала, — сердито ответила Ардини. — Я поверила ей. Это что, преступление?

— Она сказала правду, — произнес Абивард, — хотя, клянусь Господом, я хотел бы, чтобы это было не правдой. Я дихган этого надела.

Некоторые из женщин изумленно воззрились на него, не понимая, о чем это он. Другие, посообразительней, вскрикнули и запричитали. Их скорбные вопли подхватили остальные, поняв наконец, какую утрату они понесли. Абиварду очень хотелось заткнуть уши, но он мог нанести подобного оскорбления их горю. Даже предаваясь плачу, многие из жен разглядывали его с откровенным расчетом. Он без труда прочел их мысли: «Если я сумею пленить его своим телом, он сделает меня старшей женой». Это означало богатство, влияние и возможность родить сына, который однажды станет хозяином крепости и правителем надела Век-Руд.

Он знал, что этим придется заняться… но только не сейчас. Годарс часто обращался за советами к Барзое. То, что так делал многомудрый дихган, служило для Абиварда достаточной рекомендацией. Заметив в задних рядах Барзою, около которой стояла Динак, он сказал:

— Прежде всего я желаю говорить с моей матерью и сестрой.

Если Годарс доверял уму своей главной жены, Абивард уважал суждения своей сестры.

Барзоя сказала:

— Погоди. Прежде чем беседовать, все обитающие на нашей половине должны услышать, что случилось с нашим мужем и сыновьями, которые отправились на войну и… и не вернулись. — Под конец голос ее чуть заметно дрогнул; она потеряла не только Годарса, но и Зараза.

Абивард понял, что она права. Как можно короче он вновь пересказал историю рокового похода, еще на шаг передвинув ее от воспоминания к легенде. Спако и Мируд, матери Яхиза и Узава, вновь разразились скорбными рыданиями. Мать Аршака, Сардури, умерла много лет назад.

— Вот так мне и еще немногим удалось избежать засады, хотя тогда я отнюдь не считал это удачей, — закончил Абивард. — Но пал весь цвет нашего воинства, и впереди нас ждут трудные времена.

— Спасибо тебе, сын мой… или правильнее будет сказать, мой повелитель, — произнесла Барзоя, когда Абивард замолчал. Она низко поклонилась ему, как и Фрада там, на жарком дворе. Прилагая всю силу воли, чтобы голос ее звучал ровно, она продолжила:

— А теперь, если ты желаешь держать совет с Динак и со мной, следуй за нами, я отведу тебя в подобающее этому случаю помещение.

Вдовы Годарса и его взрослые дочери расступились, пропуская Абиварда. Он широким шагом шел мимо их рядов. Некоторые из жен старого дихгана предпочли отступить на совсем короткий шаг, так что, проходя, он касался их тел. Он отметил это, не испытывая ни малейшего возбуждения; печаль и усталость задавили в нем всякое плотское желание.

Он с любопытством оглядывался по сторонам, пока Барзоя и Динак вели его в ту комнату, которую сочли подобающей для беседы: с тех пор, когда он был еще совсем младенцем, он ни разу не появлялся на женской половине. Его поразило то, что здесь светлее и просторнее, чем в других помещениях жилой части крепости.

Под ногами стлались роскошные ковры, а голые каменные стены покрывали изысканные гобелены — произведения терпеливого труда многих поколений женщин, живших здесь с тех незапамятных времен, когда на холме поднялась крепость.

— А здесь… очень мило, — сказал он.

— Вовсе не обязательно удивляться, — со спокойной гордостью ответила Барзоя. — Мы удалены здесь от мира отнюдь не потому, что совершили какое-то преступление, а во имя нашей же чести. Должны ли мы жить так, будто здесь тюрьма?

— Иногда на то очень похоже, — добавила Динак.

— Только если дашь волю подобным чувствам, — возразила Барзоя. Абиварду показалось, что это тема постоянных споров между матерью и дочерью. — Где бы ни находилось твое тело, твой разум может путешествовать по всему наделу и даже дальше, если захочешь.

— Если ты главная жена, если твой муж соизволит слушать тебя, если ты обучена грамоте, точнее, если тебе разрешили обучиться, тогда, возможно, и так, — сказала Динак. — В противном случае остается сидеть сплетничать да орудовать иголкой или вертеть прялку.

— Если в тебе есть хоть немного мудрости, ты не должна делать одного — докучать дихгану своими мелкими жалобами, — резко произнесла Барзоя, потом молча поманила Абиварда в гостиную, устланную коврами и усыпанную расшитыми подушками. — Здесь мы можем говорить, не опасаясь помех.

— Никто в Макуране не может ничего делать, не опасаясь помех, ни сегодня, ни в ближайшие месяцы, а то и годы, — возразил Абивард. Тем не менее он вошел и уселся на низкий пуф, стоящий на ковре, выполненном в хаморском стиле: на нем была изображена огромная пантера, прыгающая на спину убегающего оленя.

Барзоя и Динак тоже присели, привалившись к большим подушкам. Через мгновение вошла служанка Ясна, неся поднос с вином и фисташками, и поставила его на низкий столик перед Абивардом. Он налил вина матери и сестре, придвинул им чашу с орехами.

— Это мы должны прислуживать тебе, — сказала Барзоя. — Ты дихган.

— А коли я дихган, то не мешай мне пользоваться своей властью так, как я считаю нужным.

Несмотря на ужасные известия, принесенные сыном, Барзоя ответила на эти слова мимолетной улыбкой:

— Знаешь, ты очень похож на своего отца. Он всегда мог словами обойти любое препятствие.

— Увы, не любое. Последнего обойти не смог, — сказал Абивард, вспомнив, как конница с грохотом валилась в траншею, выкопанную хаморами, как сшибались кони, когда всадники отчаянно стремились остановить их.

— Да, не смог. — Улыбка покинула лицо Барзои. — Что, для страны это… совсем плохо?

— Плохо, мама, — сказал Абивард. — Нас от степняков отделяет только река. А потери наши так велики, что, если они решат переправиться через реку, нам очень трудно будет отбросить их назад, на их берег.

— Придется учиться мыслить шире, думать не только о своем наделе, — дрогнувшим голосом ответила Барзоя. — Мы понесли такие потери, и мне трудно постигнуть, что все царство пострадало не меньше нас.

— Поверь мне, — сказал Абивард, — это так и есть.

— Та-ак. — Мать растянула слово в протяжный вздох. В глазах ее сверкали слезы, но она не пролила ни одной. — Тогда я скажу тебе, что надо сделать прежде всего — ради нашего надела. Речь пойдет о двух вещах.

Абивард наклонился поближе к ней — это-то он и надеялся услышать.

— Каких же?

— Во-первых, ты должен послать гонца в надел Папака и попросить как можно скорее справить свою свадьбу с Рошнани.

— Что? Зачем? — Советов насчет свадьбы он никак не ожидал.

— По двум причинам, — сказала мать. — Ты не знаешь, уцелел ли Папак или кто-то из отправившихся с ним на север после битвы в степи?

— Не знаю. Сомневаюсь. Выжили очень немногие. Но точно ничего сказать не могу.

— Если дихган и его ближайшие наследники пали в бою, те, на чьи плечи легло управление наделом, окажутся слабыми и неготовыми и будут искать любую подпорку, способную закрепить их положение. А сильный зять — немаловажное преимущество. И еще в этом случае ты получишь право требовать их поддержки, если наделу Век-Руд понадобится помощь против кочевников. Понимаешь?

— Да, мама. — Абивард склонил голову перед Барзоей. Он восхищался умением строить такие тонкие расчеты, но сам был на это еще не способен. Он сказал: Это одна причина. Какова вторая?

— Та, которая принесет больше пользы тебе, нежели наделу: когда ты приведешь сюда Рошнани, ты можешь объявить ее главной женой, и это вызовет куда меньше ревности и ненависти, чем если ты выберешь одну из вдов Годарса. Здешние женщины поймут, почему ты ради процветания надела избрал кого-то не из их числа. Если же ты выберешь одну из них, все, кроме одной, посчитают, что ты совершил страшную ошибку, и будут всячески изводить тебя и твою счастливую избранницу. Поверь мне, это совсем не то, что тебе надо. Ни одному дихгану не добиться чего-то, когда на его женской половине бурлят страсти.

— Если Рошнани сможет взять на себя это бремя, я поступлю согласно твоему совету, — ответил Абивард.

— Она возьмет на себя это бремя, потому что должна, — сказала Барзоя.

Абивард не стал возражать; он решил, что мать исходит из того, будто все женщины наделены такой же силой характера, как она сама. Он проговорил:

— Итак, ты сказала мне, что я должен сделать. Но ты говорила о двух вещах. Что второе?

— Чего тебе и следовало ожидать, — сказала Барзоя. Абивард понятия не имел, чего ему следовало ожидать, но приложил все усилия, чтобы лицо его не выдало озадаченности. Возможно, это ему удалось, возможно, нет. — Естественно, речь идет о Динак.

— А? — Теперь Абивард уже не сумел скрыть своей растерянности.

Барзоя сердито фыркнула. Динак усмехнулась; она знала, о чем говорит мать.

— Знаешь, ты ведь не единственный в семье, кто помолвлен.

— Нет, я не знал, — сказал Абивард, хотя, если разобраться, он должен был знать: старшая дочь дихгана, рожденная от главной жены, была весьма ценной фигурой в политических играх, которым предавалась макуранская знать. Он задумчиво подергал себя за бороду. — С кем? — Теперь, когда он стал дихганом, ему придется уделять внимание подобным вещам применительно ко всем дочерям Годарса.

— С Птардаком, старшим сыном Урашту, — ответила Динак.

— Ах так, — сказал Абивард. — В таком случае отец устроил тебе очень неплохую партию. — Надел Урашту лежал к юго-востоку от того, владельцем которого неожиданно оказался Абивард. Там были не только богатые пастбища и горячие источники, привлекавшие богатых больных со всего Макурана; крепость Урашту угнездилась на горе Налгис-Краг, вершине столь значительной, что в сравнении с ней замок Век-Руд казался лежащим на равнине.

Барзоя сказала:

— Мы должны ускорить брак Динак с Птардаком, как и твой брак с Рошнани. Если он уцелел в степной битве, он будет стремиться к его заключению по той же причине, что и мы. Дай Господь, чтобы это было так. Но если он не вернулся с поля брани, нам надо начать переговоры с его преемником.

Абивард посмотрел на Динак. Браки всегда были делом случая. Интересы семьи всегда ставились выше личных чувств. Но по крайней мере, в лице Птардака Динак могла надеяться обрести мужа-ровесника. Если же он погиб в хаморской западне, то ее вполне могли отдать какому-нибудь иссохшему от старости дядюшке, который ныне стал владельцем Налгис-Крага по той лишь причине, что оказался слишком стар для участия в походе и битве. Такой судьбы он никак не мог пожелать сестре.

Динак улыбнулась ему в ответ, но улыбка ее показала, что она озабочена тем же. Она сказала:

— Как и ты, я сделаю так, как будет лучше для наших земель.

— Ну разумеется, дитя мое, — отозвалась Барзоя. В ней не было места сомнениям. — Теперь нам нужны крепкие союзники, а брак — наилучший способ их обрести. Все будет хорошо. Разве я не жила здесь в процветании, хотя ни разу не видела Годарса до того дня, как мои руки вложили в его руки?

«В процветании», — мысленно отметил Абивард. Мать не сказала, что жила в счастье. Возможно, если она вообще над этим задумывалась, счастье значило для нее куда меньше, нежели процветание.

Она продолжала в том же духе:

— И надел наш тоже будет процветать. Ты, Абивард, унаследовал разум отца; я знаю, что Господь поможет тебе пользоваться им с неменьшим успехом, ибо Она любит народ Макурана больше всех других народов.

— Да будет по-твоему, мама, — ответил Абивард. Барзоя ни словом не обмолвилась о том, что это она наметила путь, по которому он должен следовать.

Барзоя была идеальной женой дихгана — всегда наготове с разумными мыслями, но с радостью уступающая мужу, явленной миру половине супружеского союза, право пожинать плоды. Теперь она делала то же самое и для Абиварда.

Возможно, она хотела не только советовать, но и управлять наделом. При любом другом муже, не Годарсе, она, скорее всего, уже много лет этим и занималась бы. Абивард понимал, что по крайней мере сейчас ее идеи и обильнее, и интереснее, чем его. Это не доставляло ему радости. Если он хочет, чтобы Век-Руд принадлежал ему не только формально, но и на деле, придется быстренько набираться опыта и мудрости.

Уголок его рта дернулся вверх. Учитывая, в каком тяжелейшем положении оказался Макуран, возможностей у него будет предостаточно.